Когда весной 1870 года Нечаев изложил свою программу старшей дочери Герцена, она, в тот момент настолько увлеченная опасной игрой, конспирацией, переправкой рукописей, - да и любовными признаниями наставника, - тем не менее, реагировала определенно. Она записала в дневнике:
      "Понять можно только одно, что это проповедует страшную ипокризию... цель оправдывает средства", - сказала она Нечаеву.
      Он подтвердил: "Надобно просто взять их (иезуитов) правила, с начала до конца, да по ним действовать, переменив цель, конечно".
      И удивило, и испугало меня это объявление... Чем больше (Нечаев) развивал необходимость такой системы и пускался в подробности, как, например, необходимость иногда подслушивать у дверей, распечатывать чужие письма, лгать и т.д., тем более удивлялась я, как Огарев мог соглашаться с таким образом действий. Когда я его об этом расспрашивала, он мне только отвечал:
      - Бывают случаи, когда лгать необходимо.
      - Ну, а подслушивать, чужие письма распечатывать и т.д.
      - Да, на практике это иногда приходится делать, - был его невинный ответ.
      Альбер Камю в книге "Человек-бунтарь" (1951) посвящает Нечаеву отдельную главу. Камю полагает, что с Нечаевым "революция впервые откровенно отделяется от любви и дружбы". "Оригинальность Нечаева в том, что он оправдывает насилие по отношению к братьям". Камю сопоставляет нечаевские догмы с "религиозно-этическими основами социализма декабристов, Лаврова и Герцена".
      И действительно, сталкивающиеся принципы прямо противоположны.
      В.Засулич о Нечаеве
      Даже к завлеченной им молодежи он если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много презрения1.
      ***
      В июле-августе Герцен закончил третье и четвертое письма. Нечаев в начале августа вернулся в Россию. У него был мандат, подписанный Бакуниным. И посвященное ему стихотворение Огарева2. Две опоры, чтобы уже на родине продолжать творить легенду о самом себе. За границу он приехал как представитель несуществующей многочисленной революционной организации. В Россию он вернулся как представитель несуществующего Всемирного Революционного альянса. С.Нечаев представлялся как "ревизор от Женевского комитета" - из показаний нечаевца Успенского на суде. Он начал создавать свои пресловутые пятерки, члены которых обязаны были называть друг друга не по именам, а по номерам. И когда студент Иванов возразил - он не хотел выполнять директивы, полученные неизвестно от кого, - то 27 ноября 1869 года Нечаев с тремя товарищами убили Иванова.
      В "Народной расправе" № 2 Нечаев пишет:
      ...за всякое отступление... лицо выбрасывается из нашей среды, как загнивший член тела... Нужно ли присовокуплять, что его исключение из наших рядов при нынешнем положении, когда весь ход нашего дела и весь механизм и состав наших сил есть непроницаемая тайна для всего остального внешнего мира - что это исключение из списка живых...
      Так убийца обосновывает убийства.
      В начале декабря Нечаев бежит за границу и 17 декабря вновь появляется в Женеве. Вести об убийстве Иванова Бакунин долгое время считал ложью1. Герцен, поглощенный тяжкой болезнью дочери, видимо, не знал о преступлении. Но последнее письмо Огареву, касающееся Нечаева (написанное за 8 дней до смерти), твердо: он отдает мужеству Нечаева "полную справедливость, но деятельность его и двух старцев считаю вредной и несвоевременной". (Собр. соч. Т. XXX, 299.)
      ***
      Революционер, по Герцену, и тем более революционный вождь, - человек, умеющий не только вещать, но и слушать... Не только отвечать, но и спрашивать. Не только действовать, но и размышлять.
      Из статьи "Мясо освобождения":
      Проповедь тиха, изучение медленно, а власть быстра и передовые люди с полной любовью и верой приказали другим видеть в темноте.
      Герцен считал необходимым сначала просветить тьму. Увидеть самому. Тогда, только тогда, - открывать другим. Предоставлять им, другим, возможность увидеть самим.
      Манна не падает с неба - это детская сказка, - она вырастает из почвы; вызывайте, умейте слушать, как растет трава, и не учите колосу, а помогите ему развиться, отстраните препятствия, вот все, что может сделать человек, и это за глаза довольно...
      Вся жизнь Герцена - нескончаемая проповедь - он верит в силу слова. Нечаев воплощал нечто прямо противоположное.
      Кончился период безысходной тоски, нет более глубоко мучающих душу жгущих вопросов, все решено, все дело в факте переворота.
      Мы отрицаем все те слова, за которыми не следует немедленно дела. Бесцельная пропаганда, не задающаяся определенно временем и местом для осуществления целей революционных, нам более не нужна. Мало того, она нам мешает. И мы будем всеми силами ей противодействовать.
      Герцен:
      Расчленение слова с делом и их натянутое противоположение не выносит критики, но имеет печальный смысл как признание, что все уяснено и понято, что толковать не о чем, а нужно исполнять. Боевой порядок не терпит рассуждений и колебаний...
      Враги наши никогда не отделяли слова от дела и казнили за слово не только одинаковым образом, но часто свирепее, чем за дело.
      Что же в письмах "К старому товарищу" выдвигалось как альтернатива и "старым революционным путям", и "новому революционаризму" Нечаева?
      Смириться, сложить руки - это было не по Герцену. Ему, однако, приходится формулировать трагическую безысходность многих кардинальных проблем грядущей революции.
      Герцен не потерял способности слышать чужое горе. На вопрос "что делать?" он неизменно отвечал: проповедовать.
      Проповедь нужна людям, проповедь неустанная, ежели путная... Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения. Апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.
      Герцен определяет свои последние работы как сторожевой крик:
      ...Идите, продолжайте идти, но ступая осторожно, медленно, соразмеряя каждое движение с шагом людским. Идите с большим грузом, - не потеряйте, донесите до следующих поколений все, что накопили предшественники. Берите на себя ответственность за все своеобычное, особенное. Это - человеческую индивидуальность, лицо - храните пуще всего.
      Тогда вы будете истинными революционерами.
      Герцен и Достоевский одновременно столкнулись с тем явлением, которому посвящен пророческий роман "Бесы".
      Герцен, в отличие от Достоевского, не считал нечаевщину-бесовщину ни сутью грядущего переворота, ни его неизбежным сопровождающим явлением. Но в последней работе Герцена, написанной за два года до первой редакции "Бесов", воплощены трагические предчувствия. Запечатлены разногласия с бесовщиной по всем пунктам1.
      Герцен предощутил опасность разрушения, как до него Пушкин ("Не приведи Господи увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный"), как одновременно с ним - Достоевский.
      Он не дожил до русских революций так же, как французские просветители не дожили до французской. Но именно в конце жизни он ясно увидел опасности грядущего переворота и выкрикнул предостережение.
      Письма "К старому товарищу" стали итогом наблюдений, одиноких раздумий, страстных споров, интеллектуальных терзаний. И личных бурь.
      ***
      Герцен хотел публиковать письма "К старому товарищу", советовался с друзьями.
      Герцен - Огареву
      20 сентября 1869 г. Есть же люди, которые понимают точно так, как я хотел высказать в письмах к Бак(унину), а теперь ужасно жалею, что они не были напечатаны. (Собр. соч. Т. XXX, 196-197.)
      Читал рукопись вслух в Париже Н.Белоголовому в сентябре 1869 г., в Брюсселе - Н.Пятковскому; с ним шли переговоры о возможности публикации даже в России, в "Отечественных записках". Он не хотел, однако, чтобы его инакомыслие стало известно, потому и просил сына молчать о разногласиях с Огаревым и Бакуниным. Но высказанные мысли были ему слишком дороги, чтобы оставаться только в личном архиве... Разрешить это противоречие Герцен не успел.
      После выздоровления дочери Герцен обосновался в Париже. Собрал всех родных - начала осуществляться мечта. Продолжал заниматься политикой.
      П.Боборыкин вспоминает:
      Все волновало Герцена, точно молодого политического бойца. Он ходил повсюду, где появлялось брожение, посещал публичные лекции и сходки.
      На одной из таких сходок - на похоронах убитого журналиста Ле Нуара он и простудился. Воспаление легких, несколько дней тяжелой болезни и смерть в ночь на 22 января 1870 года. После его смерти члены семьи стали готовить сборник статей. Огарев просил не включать "Письма". Сын излагает Наталье по поводу этой просьбы свои недоумения: "Ежели он не прав - докажи. Ежели он прав - соглашайся. Но, ради несчастного Огарева, я согласен отложить до второго тома". В это время Наталья Алексеевна в Женеве получает на бланке "Народной расправы" угрозу:
      № 108
      7 марта 1870 г.
      Узнав, что фамилия когда-то бывшего русского деятеля Герцена думает начать издание сочинений покойного выпуском тех его статей, которые написаны им незадолго до смерти, в те дни, когда, отдалившись от активного участия в деле, началу которого он больше всех содействовал, покойный переживал тот внутренний разлад между мыслью и положением, что составляет неотделимую принадлежность предшествующего поколения, вышедшего из рядов хотя и талантливого, но все-таки тунеядствующего меньшинства барства, знающего соль и горечь русской жизни только из книжек... Мы заявляем, что статьи столько же противоположны его прежним, несомненно даровитым произведениям, сколько и всему современному настроению молодых умов России, что и сам Герцен никогда бы не согласился издать эти произведения в настоящем виде... Высказывая наше мнение г.г. издателям, мы вполне уверены, что они, зная, с кем имеют дело, и понимая положение русского движения, не принудят нас к печальной необходимости действовать менее деликатным образом.
      И содержание, и язык, и бланк - все свидетельствует: автор - Сергей Нечаев. Наталья Алексеевна пересылает это письмо Александру. Он просит рукопись немедленно сдать на хранение в сейф Фогтам, - да, они знают, с кем имеют дело... А копию срочно готовить к печати. Решение свое он обосновывает в письме к Огареву так:
      Я ненавижу деспотизм, правительственную цензуру, от кого бы они ни происходили; те, кто употребляет средства наших врагов, боятся гласности, свободной речи, публичности, всякого мнения (да еще с угрозами), - те не люди свободы, и никогда не произведут ее нигде.
      Стоило оставлять Россию, чтобы и за границей жить под указами, приказами, цензурой и угрозой "менее деликатных мер"! Чем это лучше Николая Павловича?
      ...Я поступаю по совести; мой долг перед ним, перед Россией напечатать все его статьи; а там - кому это будет полезно и кому вредно - это другое дело и не мое...
      Нечаев был по-своему последователен, его не обмануло чутье: герценовское заключительное слово действительно вредно для нечаевцев всех оттенков. Тогда и теперь. Агент III отделения, Роман (под именем издателя Постникова он втерся в доверие к Герцену и Огареву; ему удалось получить у них архив князя Долгорукова, завещанный покойным Герцену), продолжал следить за Огаревым и семьей Герцена. Он доносит, что Н.А.Тучкова-Огарева "напечатает здесь оставленные мужем записки-мемуары. Опять новая социальная пропаганда, и я убежден, что будет сильнее и лучше (т.е. хуже для нас) памфлетов Бакунина и Огарева"1.
      Осенью 1870 года в Женеве появилась книга: А.И.Герцен. "Сборник посмертных статей". Издание детей покойного. Там впервые были напечатаны главы из "Былого и дум" - "Молодая эмиграция", "Общий фонд", "Бакунин и польское дело" и письма "К старому товарищу".
      IV
      "Хорошо уснуть на заре... после длинной ненастной ночи, с полной верой, что настанет чудесный день!.." Так умер Грановский.
      Но так не дано было умереть Герцену.
      Шестьдесят девятый год - последний, пятый акт трагедии. Ему было предначертано прожить этот год. Страшный на первый взгляд вопрос - вовремя ли умер Герцен - возникал еще при его жизни.
      А.Никитенко записывает в дневник 12 января 1864 года.
      На днях разнесся слух, что Герцен умер, а теперь говорят, что это ложь. Умер ли, жив ли он, впрочем, теперь, на мой взгляд, решительно все равно для России. Вряд ли отныне от него может быть для нас польза или вред2.
      Вопрос о "своевременности" смерти возник сразу же и у друзей. Тургенев пишет Анненкову 22 января 1870 года:
      Я с час тому назад узнал, что Герцен умер. Я не мог удержаться от слез. Какие бы ни были разноречия в наших мнениях, какие бы ни происходили между нами столкновения, все-таки старый товарищ, старый друг исчез... Вероятно, все в России скажут, что Герцену следовало умереть ранее, что он себя пережил; ...но что значат эти слова, что значит так называемая наша деятельность перед этой пропастью, которая нас поглощает?
      Вероятно: умереть ранее - это в тот вершинный момент, умереть в сопровождении громкого звона "Колокола". Тогда не взошел бы на иную вершину...
      ***
      Для личности такого масштаба вопрос о времени смерти отнюдь не праздный. Нет, Герцен не пережил себя. И его встреча с Нечаевым - не случайность. Герой трагедии сталкивается с обстоятельствами, противостоит им, может погибнуть (и чаще всего действительно гибнет), но не становится просто жертвой обстоятельств. Герой равновелик обстоятельствам. По классическому определению, трагедия включает и трагическую вину. Герой сталкивается с последствиями своих поступков, не свершать которых он не мог. Даже и знай наперед все, что придет позже. Это относится и к встрече с Нечаевым, и к опрометчивому второму браку, и к судьбе детей; шестьдесят девятый год был тем годом, когда Герцен непосредственно столкнулся с последствиями своей жизни. Увидел в Нечаеве, пусть и страшно искривленное, исковерканное, но тоже последствие. И нашел в себе силу - понять, противостоять и не проклясть все то, чему поклонялся недавно сам и звал поклоняться других.
      Это столкновение было трагическим и само по себе, и благодаря тому, что Огарев - на стороне противника.
      Герцен - Огареву
      2 декабря 1869 г. Даже твой мозг, так ясно понимавший меня целых сорок лет, - не пробьешь теперь ничем. (Собр. соч. Т. XXX, 279.)
      Герой трагедии одинок - как в последний год одинок был Герцен.
      Жюль Кларте вспоминает разговор с Герценом в последний год его жизни: "Для сильного человека одиночество - истинная свобода"1. Ему, открытому, общительному, нуждающемуся в людях, - было тяжело. Но и по-другому он не мог. Иначе потерял бы больше, чем самых близких: потерял бы самого себя.
      "Герцен был последний одинокий русский деятель", - писал Бакунин двум Натальям - вдове и дочери, призывая их объединиться с ним. Да, одинокий. Но не последний. Не прав был Бакунин и в безоговорочно отрицательной оценке этого особенного герценовского одиночества.
      Иногда один сильнее, чем многие. С горечью читая и перечитывая позднего Герцена, подчас приходишь к совсем уж тягостной мысли: а может быть, в известных обстоятельствах, один даже сильнее, чем двое?
      О вине Герцена за логические и практические последствия посеянных им идей писали и позже.
      Запись в дневнике Блока от 26 марта 1919 года - он делал доклад о Гейне, где говорил о крушении гуманизма и либерализма.
      Горький предложил заменить слово "либералы" словом "нигилисты". Ожесточенно нападает Волынский. Левинсон ехидно спрашивает, не виноват ли Тургенев. Я утверждаю, что первый виноват Тургенев. "И Герцен?" - спрашивает Горький. И Герцен2.
      Гораздо важнее, однако, что о вине и возмездии первым спросил себя Герцен.
      Когда говорят о трагической судьбе, часто имеют в виду неосуществленность.
      Герцен - один из тех русских писателей, который в наибольшей мере осуществил себя. Ему было дано громадно много в начале. И сделано громадно много.
      Добрая фея положила ему в колыбель несокрушимое здоровье, редкий ум, необыкновенный талант, силу воли, широту души. Он родился и вырос в дворянской семье, для России того времени - в самой свободной среде. Дворянин - и не стеснен дворянством. Богат - и не стеснен богатством.
      Если верно, что каждый проводит всю жизнь в каком-то определенном возрасте, то таким возрастом для Герцена была высокая зрелость.
      Самой природой он был задуман победителем.
      В 1869 году зашатались основы его жизни. Разрушалось здоровье. Обострился начавшийся ранее диабет, с мучительными урологическими осложнениями. Он мечтал о доме-усадьбе. Воспитанный в Покровском, быть может, и бессознательно хотел для себя на склоне лет и для своих детей такого пруда, такого плеса, таких берез, такого дома с колоннами.
      Хотел оседлости, устроенности.
      А на долю ему выпали лихорадочные метания - Ницца, Цюрих, Виши, Флоренция, Женева, Брюссель, Экс ле Бэн, Париж.
      Метался в поисках убежища. Победитель испытывал поражение за поражением. Крещенье казнью декабристов, тюрьма, ссылки, эмиграция, баррикады 1848 года в Париже, заря и закат революций, возникновение и кончина "Колокола" - все в историческом времени Александра Герцена. Все впору, в рост времени.
      Человек, сформированный своим часом, ощущавший его пульс, - вдруг словно выброшен из времени, отставлен от современности. На авансцену истории вышли нечаевы.
      Но и тут сказалось величие Герцена - раненный, уязвленный, подавленный, он продолжал идти, искать, оставаться самим собой.
      Время определяло многое, но не все. В сложном переплетении временного и вечного не все оказалось подвластно самой могущественной силе - бегу времени.
      Трагические вопросы, поставленные в произведениях Герцена, не устарели и позже.
      В 1893 году в очередной раз возник вопрос об издании Герцена в России. Цензор в своем отзыве писал:
      Главные мотивы, разрабатываемые Герценом с такой до утомительности тщательностью и подробностью, для современного читателя ведь все или разрешены, или сданы в архив. Таковы, например: крепостничество, гегельянство, индивидуализация личности, вред революций республиканского оттенка, перерождающихся формально в грубейший деспотизм...1
      Если это всерьез - то прошедшие годы опровергли глупо уничижительные рассуждения. Если это уловка - снизить значение Герцена, чтобы пропустили, напечатали, тогда цензор старался напрасно. Только после революции 1905 года Герцен начал возвращаться на родину уже не в заграничных изданиях.
      А вопросы, им поставленные, не сданы в архив и сегодня.
      И по высоте, по глубине мысли. И потому, что эти великие вопросы воплощены в долговечном "царственном слове" (Ахматова).
      С нежностью, может быть, даже с завистью к недостижимому писал Герцен в некрологе:
      Ворцель... трудился до последнего дня с той светлой ясностью, с тем кротким самоотвержением, которое дает успокаивающаяся вера и незыблемая надежда.
      Герцену не было дано ни успокаивающейся веры, ни незыблемой надежды. Он был бесстрашен перед истиной, какой бы горькой истина ни была, сколь бы она ни противоречила его собственным сложившимся представлениям. До конца жизни не утерял способности меняться, принимать иное, подчас и чуждое, - всегда непременно оставаясь самим собой.
      С.Булгаков полагал, что Герцен задавал карамазовские вопросы, но ему "суждено было испытать не радость положительных решений этих великих и страшных вопросов, а горечь сознания их неразрешимости"2.
      Скорее всего, именно этим он и привлекал (и одновременно - отталкивал) Достоевского.
      С.Т.Аксаков - младшему сыну
      Кажется, остается жалеть, что он (Константин Сергеевич) на всю жизнь оставался в своем приятном заблуждении (что все в допетровской России было отлично. - Р.О.), ибо прозрение невозможно без тяжких и горьких опытов. Так пусть его живет и верит Руси совершенству3.
      Герцену так никогда не было нужно. В одном из писем Огареву: "А что Николай Платонович, если нам и этот идол Russland придется побоку?!"
      Любил же Россию ничуть не меньше, чем Аксаков. И в предчувствии смерти рвался на родину. Если не сам, хоть детьми вернуться. Но и это не было дано.
      Л.Толстой писал Черткову 9 февраля 1888 года:
      Читаю Герцена и очень восхищаюсь им и соболезную тому, что его сочинения запрещены; во-первых, это писатель как писатель художественный, если не выше, то уж равный нашим первым писателям, а во-вторых, если бы он вошел в духовную плоть и кровь молодых поколений с 50-х годов, то у нас не было бы революционных нигилистов. Доказывать несостоятельность революционных теорий - нужно только читать Герцена, как казнится всякое насилие именно самим делом, для которого оно делается. Если бы не было запрещения Герцена, не было бы динамита, и убийств, и виселиц, и всех расходов, усилий тайной полиции, и всего того зла. Очень поучительно читать его теперь. И хороший, искренний человек... Мало того, один человек выдающийся по силе, уму, искренности, случайно без помехи мог дойти по этой дороге до болота и увязнуть и закричать: не ходите4.
      Толстой определил, уложил Герцена в рамки - пусть и широкие - среди первых писателей России, но именно в рамки односторонне определенные. А Достоевский глубже всех ощутил родственную ему трагическую разорванность хотя у Герцена разрыв лишь начинался. И это тяготение Достоевского к Герцену важнее того, запечатлены ли реальные черты лондонского изгнанника в образе Версилова... (Впрочем, Достоевский, размышляя в "Дневнике писателя" о самоубийстве семнадцатилетней Лизы Герцен, решает проблему последствий тоже весьма односторонне.)
      Силой огромного ума, исторического слуха, силой воображения, обостренных болью, Герцен дошел до сердцевины тех трагических противоречий, которые мучают людей и в последней четверти XX века. Он сам не знал, до какой степени был прав, когда писал: "Мы работаем для XX века".
      Беды, боли, вылившиеся на его голову, воплощались в слово, несли прозрение. Это была боль честной, ищущей мысли. То познание, которое неминуемо приумножает скорбь. Но и то познание, которое продиктовало "Былое и думы".
      Прощаясь с Натальей Александровной во второй раз на страницах книги, Герцен и в эти страшные мгновения не позволил себе роскоши - веры в свидание за гробом. И в последний раз, так подробно, так страстно размышляя о будущем, о социальном перевороте, он не позволил себе нравственного комфорта, не позволил утешиться в утопии. В хрустальном дворце будущего. Он был так же строг к своим мыслям о судьбе общества, как и к себе - человеку.
      ***
      В 1920 году И.Иванов-Разумник сказал - и его слова звучат вполне современно и сегодня:
      Герцен предвидел, что худшим врагом революционно-социалистического меньшинства будет революционно-социалистическое большинство1.
      Но его жизнь и произведения поднимают проблемы гораздо более общие, универсальные: столкновение двух для Герцена равновеликих начал - самоценной личности с ее короткой жизнью и целого, будь то идея или сообщество, дружеский кружок, революционная партия, сеть корреспондентов "Колокола" или огромная нация. Поведение человека перед лицом неразрешимости этого столкновения.
      ***
      В речи над могилой Герцена один из близких последнего периода, Г.Вырубов, сказал:
      ...настанет день, когда его соотечественники, яснее поняв свое прошлое, вспомнят об этой одинокой могиле. Над его надгробным камнем они воздвигнут памятник, и на этом памятнике будут начертаны слова: "Великому гражданину, великому изгнаннику - благодарная Россия". А если в будущем народы уничтожат распри, позабыв расовую ненависть и национальные предрассудки, - тогда в надписи на памятнике, который Россия поставит Герцену, можно будет включить слова: "велики его заслуги перед человечеством"2.
      ***
      Вера Николаевна Бунина-Муромцева вспоминает об их с мужем поездке в Ниццу в 1910 году: "Я очень увлеклась в те годы Герценом, как и всеми его современниками. Ян тоже ценил его, а потому это походило на паломничество, и мы долго молча стояли над могилой"3.
      Сам Бунин называл религию Герцена религией Земли, говорил, что Герцена спасала вера в социализм, в идеи, и заканчивал, вторя пушкинской речи Достоевского: "Да, назначение русского человека - это, бесспорно, всеевропейское, всемирное".
      Боль герценовской мысли, боль герценовской души, неразрешимые "проклятые" вопросы вызывают ответный отклик второе столетие.
      Прежде всего у граждан России.
      Не знаю, повесят ли мемориальные доски на герценовских домах в Швейцарии, да и не это важно. Важнее - прочтут ли Герцена сегодня в России и в Европе. Где тоже необходим его голос.
      1 Послание - это прокламация Сергея Нечаева! "Студентам Университета, Академии и Технологического Института. Выбравшись, благодаря счастливой удаче из промерзлых стен Петропавловской крепости, назло темной силе, которая меня туда бросила, шлю вам, мои дорогие товарищи, эти строки из чужой земли, на которой не перестану работать во имя великого, связывающего нас дела.
      ...Баричи будут всегда против всякого сплочения. Вы будете крепки, друзья, когда очиститесь от этой сволочи, разжиревшей от сытых блюд, составленных из крох, что вырваны из мужичьих рук...
      ...Знайте, друзья, что ждут они (недовольные. - Р.О.) не говорунов, не проповедников во фраке, а деятелей, которые сумели бы доказать им фактически свою преданность". (Цит. по А.Кункль. Сергей Нечаев. 1929 г.)
      2 Литературное наследство. Т. 39-40. С. 545-548.
      3 А.Тимашев, управляющий III отделением и начальник корпуса жандармов, ответил Тютчеву: "Уничтожить значение писаний Герцена совершенной свободой печатания, какова она в Англии, при монархически неограниченном правлении невозможно и значило бы убить себя из опасения быть убитым" (20 ноября 57 г.). - Летопись жизни и творчества А.И.Герцена. Т. II. С. 382.
      4 Литературное наследство. Т. 62. С. 143.
      5 Маркс писал, что Нечаев "прибыл в Женеву с намерением прибрать к рукам старых эмигрантов, чтобы использовать их авторитет для влияния на молодежь и воспользоваться их типографией и деньгами". - Маркс и Энгельс. Собр. соч. Т. XVIII. С. 414.
      6 Ф.М.Достоевский. Письма. М.; Л., 1930. Т. II. С. 867.
      7 Лучшая работа на эту тему - М.Гершензон. "История одной дружбы" относится лишь к раннему периоду. Этой темы касается и Л.Я.Гинзбург. См. ее книги "Былое и думы". М., 1957 и "О психологической прозе". М., 1977.
      8 Литературное наследство. Т. 61. С. 687.
      9 Литературное наследство. Т. 61. С. 730.
      10 Н.Огарев писал Ольге: "Я люблю и всегда любил твоего отца как единственного в мире брата. И всегда смотрел на его детей как на собственных. Я любил твою мать как настоящую сестру. Я люблю Лизу как свою дочь".
      11 Литературное наследство. Т. 39-40. С. 253.
      12 Там же. С. 253-254.
      13 Годы спустя это повторил с ненавистью В.В.Розанов, назвав существование Герцена "базаром". Розанов многократно, едва ли не маниакально возвращался и возвращался к Герцену.
      14 Литературное наследство. Т. 62. С. 682.
      15 Там же. С. 409.
      16 Ю.Стеклов. А.И.Герцен. М., 1920.
      17 Брат известного революционера Н.А.Серно-Соловьевича, погибшего на каторге. Впоследствии он в Женеве покончил жизнь самоубийством.
      18 Так конспиративно называли Нечаева.
      19 Литературное наследство. Т. 39-40. С. 554.
      20 Там же. С. 555.
      21 Там же. С. 555-556.
      22 Т.Пассек. Из дальних лет. Т. 2. 1963. С. 560.
      23 Еще в 1863 году Огарев признавался: "Если у нас появится новый Пугачев, я пойду к нему в адъютанты..." - Н.П.Огарев. Собр.соч. Т. 2. С. 491-492.
      24 Долгие годы историки считали, что "Катехизис революционера" был написан совместно Бакуниным и Нечаевым именно в те женевские месяцы. За последние 15-20 лет советские и французские историки склоняются к тому, что автор один - Нечаев. Им возражает Витторио Страда. Полностью отделить Бакунина от Нечаева было бы неисторично. Нельзя сбрасывать со счетов ту "дикую социалистическую беспардонность", в которой признается сам Бакунин.
      25 Литературное наследство. Т. 39-40. С. 557.
      26 Наталья Александровна Герцен, пользовавшаяся успехом, так и не вышла замуж.
      27 Литературное наследство. Т. 62. С. 470.
      28 Здесь и далее (где специально не оговорено) цитируются письма "К старому товарищу". (Собр. соч. Т. ХХ. С. 575-594.)
      29 Демократическое православие также не дает воли и жмет его как киево-печерское. Тот, кто истину - какая бы она ни была - не ставит выше всего, тот, кто не в ней и не в своей совести ищет норму поведения, тот не свободный человек (Россия и Польша).
      30 В другой работе Герцен гневно спрашивал: "Неужели вы обрекаете современных людей на жалкую участь кариатид, поддерживающих террасу, на которой когда-нибудь другие будут танцевать... или на то, чтобы быть несчастливыми работниками, которые по колено в грязи тащут барку с таинственным руном и надписью "прогресс в будущем" на флаге?.."
      31 Литературное наследство. Т. 61. С. 196.
      32 Там же. Т. 39-40. С. 349.
      33 Cahiers du Monde Russe et Sovietique, Paris, 1969 VX. Michel Bakounine et ces relations avec S.Nechaev, Leiden, 1971. М.Confino. Violence danc la violence. Le debat Bakounine. - Nechaev, Paris, 1973.
      * 0трывки из этих, ныне полностью опубликованных писем печатались и ранее в сборнике писем М.Бакунина, 1906 г., приводились и в работах советских историков и литературоведов:
      П.Пирумова. Бакунин. ЖЗЛ, 1970; "Новое о Бакунине на страницах французского журнала", "История СССР", 1968, № 8; Е.Рудницкая. "Новое о нечаевском Колоколе" (в сб. Проблемы истории общественного движения. М., 1971); В.Путинцев. Н.П.Огарев в русском революционном движении. М., 1963.
      34 Литературное наследство. Т. 61. С. 200.
      35 Луначарский, выступая в 1920 году на вечере, посвященном Герцену, приводит его слова о перевороте, бедном духом и тощим художественным смыслом, и комментирует: "...эти опасения самым реальным образом грозили нам... Напрасно, однако, опасался Герцен..."