– Ну-ка, Андрюшенька, - рванул Соломатина за руку будто бы испуганный Ардальон, - пока нас не обволокли хабарными чарами, унесем-ка мы ноги из Столешникова… Хотя бы в Щель… Я-то крепок, а вы что-то разнюнились…
      – В какую щель? - спросил Соломатин уже на подъеме к Дмитровке.
      А ведь и сам соображал, что разнюнился и ослаб. Сохранил бы твердость натуры, иронически созерцал бы действо в «Аргентум хабар» и далее, урвал бы что-нибудь с фуршетной самобранки, отдалил бы от себя настырного егозу в валенках, а с деловой дамой Голубевой-Соколовой повел бы безопасную, а может, и выгодную для себя игру, глядишь, обнаружилась бы в недрах «Хабара» и кузина Лизанька… А его волокли в какую-то щель!…
      – В какую еще щель? - переспросил Соломатин, теперь уже чуть ли не с угрозой.
      – В Щель с большой буквы, - сказал Ардальон. - Здесь рядом, в Камергерском, закусочная, бывшая пельменная, разве вы ее не знаете? Там посидим, успокоимся, и я вам кое-что разъясню…
      Соломатин удивлялся сам себе, с утра (да и накануне вечером) он был намерен возродиться, стать самовластным и единственным в мироздании, каким был до памятной мерзости. И вот он уже подчинялся бесстыжему прилипале, обезволенный и водимый, а перед тем выложил жуликам двести девяносто семь рублей.
      – Со студенческой поры мне известна эта Щель, - не унимался Ардальон, - сбегали с занятий, особо после стипендий, и в нее - как в укрытие. Церберы из училища отлавливали нас, а мы - через кухню и во двор!…
      «Зачем мне нынче укрытие?» - сердито думал Соломатин, однако следовал за Ардальоном.
      Заведение, автором уже неоднократно упомянутое, а Соломатину - будто бы неизвестное, на этот раз показалось ему именно щелью. Окно закусочной от «Оранжевого галстука», гремевшего Агузаровой, до пиццерии, сменившей своими объедками сыров и ветчин магазин штанов, было шириной метра в три, и приглашала в нее комнатная дверца. Истинно щель. О впечатлении этом Соломатину позже приходилось вспоминать неоднократно. «Щель-то - ладно, - соображал Соломатин. - Но во дворе, за кухней…» Впрочем, думать об этом «во дворе, за кухней» не хотелось.
      – Вот мы и дома! - радостно объявил Ардальон в закусочной. И обратился к кассирше: - Людочка, ты все, как рододендрон альпийский, цветешь и благоухаешь!
      – Ну ты скажешь! - обрадовалась кассирша. Но было видно, что выделить личность вновь прибывшего из прочих посетителей она в затруднении. Впрочем, что-то она и вспомнила: - Давно я тебя не видела.
      – В другую смену заходил, - быстро сказал Ардальон. - В другую смену.
      – Ой, ой! Альберт, ты все такой же красавец!
      – Ну не совсем Альберт, - скромно сказал Ардальон.
      – Ну да, - согласилась кассирша. - Я помню. Не Альберт. А Альберт. Ты ведь с Машковым учился и с Женей Мироновым.
      Угощение от Ардальона Соломатин принять все же отказался, купил себе напиток и жаркое в горшочке. За столиком у стены чокнулись, выпили, Ардальон сейчас же перешел на «ты», а говорить принялся отчего-то шепотом:
      – Я тут свой… Свой… Но за кого только меня здесь не принимают… Альберт - это еще куда ни шло… А я - Ардальон! Блажь моего родителя! Бегал в молодости по гаревой дорожке. Кумиром у него был Ардальон Игнатьев, якобы учитель из чувашской деревни. Тогда всем нашим звездам полагалось иметь трудовые профессии. Кто электрик, кто токарь, кто учитель. Ардальон Игнатьев, чуваш, в Хельсинки на первых наших Олимпийских играх стал чемпионом. И не в какой-нибудь гимнастике, а в беге на четыреста метров. Да и с феноменальным результатом - сорок шесть секунд. Ни один негр не мог тогда так пробежать. И через годы папаша мой не успокоился, первенца своего обозвал Ардальоном. Ну хоть был бы я Игнатьевым, а то ведь мы Полосухины! Ардальон Полосухин! Каково! Сразу же - в фельетон! Или хуже того - в памфлет! И где нынче олимпийский чемпион? Никто не помнит и не знает. Спился, небось. И сгинул. А ты волочи его имя. И был бы в нем высокий или поэтический смысл, предназначение мое возносящий. Так нет. Из толкователя имен следует, что Ардальон - хлопотун, суетливый человек. Опять же - каково! Но привык…
      Жидкости в сосудах Ардальона иссякли, и он отправился к стойке за пивом, нынче оно значилось очаковским сортом «Норд-Вест». Пока Даша наливала кружку и отстаивала пену, Ардальон обошел столики, шумно и с распахнутыми руками, всем он был, похоже, мил и дорог, его обнимали, уговаривали присесть, правда, называли при этом не только Ардальоном и Альбертом, но еще и Арнольдом, Альфонсом и даже Георгием. У всех Ардальон интересовался состоянием драгоценного здоровья и радовался процветанию каждого. Среди приветствовавших Ардальона, впрочем, сдержанно, Соломатин, в углу у окна, углядел некоего своего знакомого, встреча с кем ему сейчас, пожалуй, не доставила бы радости. Это был я.
      – Половина неизвестна мне, - сказал Ардальон. - Половине неизвестен я. Но тут как бы улица в деревне. Или в некогда процветавшем Тифлисе. Для кого я здесь модельер. Для кого народный художник Армении. Для кого - кидала. Но все равно приятно. И комфортно. Жаль, что это заведение скоро закроют. Впрочем, что жалеть-то. Сказано: слить из бачка!
      И в шуме застолья ясновидческие слова эти были услышаны кассиршей.
      – Альберт, что ты говоришь! - воскликнула она. - Креста на тебе нет! С чего ты взял, что нас скоро закроют?
      – Ну что вы, Людочка, солнышко мое, - как бы испугался Ардальон. - Разве мог я такое произнести? Разве мог я высказать такое направление мыслей? Вас и вашу закусочную ангелы будут хранить вечно. Под присмотром серафимов…
      – Альберт, ты что-то знаешь? - все еще не могла успокоиться кассирша.
      – Я ничего не знаю! - заверил Ардальон. - Я вообще ничего не знаю!
      – Ой, ой! - всплеснула руками кассирша. - Как же ты ничего не знаешь! Вон на тебе валенки с галошами. А обещают тотальное потепление.
      – Я знаю, - поведал Ардальон Соломатину снова шепотом. - Я все знаю. Их закроют. История! История требует. Центр первопрестольной не для бедных. Не для нищих. Для имущих! Для их проказ! А не для всех этих профессоришек, писателишек, актеришек, мучителей струн и клавиш, офицеришек чести. И прочих, наказавших себя фрондерством, якобы независимостью и презрением к деньгам. Пусть живут здесь, пусть, но пусть и жрут, и срут по своим коммунальным возможностям. Прежде всего центр лишили общественных туалетов. И по справедливости. Коли ты гордый и самостоятельный, носи отправления организма в себе, терпи. Опять же зачем торговать на Тверской хлебом, когда следует предлагать здесь людям, для коих не хлеб насущное, хорасанские ковры, рулетку и игровые автоматы. И эту, что ли, Щель для нищих студентов держать? Высоцкий помер, пять рублей тут задолжав, а Машков с Мироновым Е. в других условных интересах. А шваль, хоть и интеллектуальная, пусть ищет себе вымирающую забегаловку где-нибудь в Аминьеве или привокзальный буфет в городе Чехове. В буфеты Ивантеевки всю эту шваль! Хотя бы и потому, что наши герои, в шестидесятые годы швалью себя не считавшие, в конце концов, произвели сами себя в быдло и породили нынешних хозяев жизни, то же семейство Крапивенских, у кого в кармане эта закусочная. Сам Крапивенский, будто бы по народному проклятью, отдал концы в офисе над бывшей Ямой. Наследнички же его намерены продать и нашу Щель подороже, потому как место в Камергерском - златоценное. А тем, кто способен купить ее, история и судьба Щели и вовсе не интересны…
      – А не нарушат ли они равновесие ценностей, - спросил Соломатин, - и не получат ли они в оплату - судьбу вашего знакомого Крапивенского?
      Ардальон Полосухин задумался, мысль о повороте связанных с общественным питанием в Камергерском судеб, видимо, не приходила ему в голову, он оживился и заявил:
      – Конечно! Конечно! Ты прав, Андрей Антонович! Будет и оплата! И им, и тем, кто повысит здесь цены на водку и запретит бочковое пиво, и им воздастся! И им воскурится черным дымом!
      Введя в голову соображение о грядущем запрещении бочкового пива, Ардальон сейчас же поднес к губам кружку, а потом обратился к кассирше:
      – Людочка, а как разворачивается ход следствия? Небось уже выяснили, кто убил в вашем дворе Олёну?
      – А разве не вы, Альберт Иванович, и убили? - спросила буфетчица Даша. - Все уверены, что вы и убили. Зарезали и пристрелили.
      – Ой, ой, ой! - взволновалась кассирша. - Какие ужасы ты высказываешь!
      – Даша! Дашутка! Проказница ты моя! - обрадовался Ардальон. - Всегда любил твое чувство юмора. Ты ведь с ридных мест Николая Васильевича Гоголя. Цвети! Одарка! Потерпи еще годок…
      – А что через годок? - спросила Даша.
      – А через годок я заверну тебя в персидские ковры и умыкну, унесу тебя на буланом аргамаке!
      – И куда же донесете?
      – Да хоть бы в Объединенные Эмираты!
      – Вы лучше мне теперь подарите персидские ковры.
      – Теперь у меня их нет…
      – Вы, небось, и Олёне обещали ковры и эмираты, а потом взяли и порешили.
      – Дашенька, чаровница моя, да разве я похож на татя или на Солоника? Да я в трамвайной давке не способен вытащить у кого-либо две копейки из кармана.
      Потом Ардальон сказал серьезно:
      – Это другие нечто обещали Олёне… Но раз вам неизвестно, кто убил, то милиции тем более неизвестно…
      Пожилой крепыш за столиком у двери, прежде дремавший, вскинул голову и заорал:
      – Была бы баба ранена! Была бы баба… Но шел мужик с бараниной!…
      – Коля, заткнулся бы ты совсем! - грозно посоветовала кассирша.
      – Все, Людочка, все… Тихо, тихо. Но сама посуди, если бы не мужик с бараниной, который шел вдоль путей…
      И башка крепыша уткнулась в пластик стола.
      – А ты, Андрюша, - снова шепотом спросил Ардальон, - Олёну, наверняка, знал? Или слышал о ней?
      – Не знал! - резко, чуть ли не с вызовом заявил Соломатин. - Ни о каких здешних Олёнах не слыхал!
      И сразу сообразил: Ардальон понял, что он врет.
      – Слышал, конечно, что кого-то в этих местах убили… - пробормотал Соломатин.
      – Как же, как же, - сказал Ардальон. - Девушка была приметная. Но сама влезла в глупую историю… А убийцы ее, вполне возможно, и сейчас здесь сидят… Личности сюда заходят самые разнообразные… Иные умельцы и удальцы… Вон, скажем, тот, простенький на вид, числится краснодеревщиком, мебель чинит, но известно, что он тайники особенные способен создавать. А кому нынче нужны тайники с секретами, сам понимаешь…
      Соломатин кивнул на всякий случай. Простенького на вид краснодеревщика он видел в компании со своим коммунальным напарником Каморзиным. О чем-то они секретно разговаривали. Не о бочке ли Сергея Александровича Есенина? Помнится, была названа фамилия «Прокопьев»… И надо полагать, Полосухин Ардальон был знаком с Олёной Павлыш. Странным образом дороги их прежде не пересекались…
      – Или вон тот, у окна, - сказал Ардальон, - седой, коротко стриженый, пожилой, некоторым отчего-то кажется похожим на Габена, он…
      – Этого я знаю, - сказал Соломатин.
      – Коротко знаешь? - удивился Ардальон, и интерес несомненный к этому знакомству проявился в его глазах.
      – Нет, - быстро сказал Соломатин. - Видел по телевизору…
      – А-а-а… - разочарованно протянул Ардальон. - Или вон тот, за столиком рядом с нашим краснодеревщиком… У него уши с острыми завершениями, как у зверя тропического, забыл какого… Или у кого-то с Собора Парижского богоматери… Этот плут, но мелкий… Четыре года носит под мышкой папку, в ней как будто бы проект коттеджа, который вот-вот построит телеведущий Малахов. Под этот проект берет в долг. И дают… В папке же в лучшем случае - лоскут туалетной бумаги. Или носки с дырками…
      – Действительно, странные уши, - Соломатин был удивлен. - Их остриями можно резать бумагу.
      – И еще он рассказывает, что в армии своим натуральным предметом размешивал в котлах пшенную кашу.
      – Гадость какая! - поморщился Соломатин.
      – Гадость! Гадость! - согласился Ардальон. - А моя фамилия Полосухин - не гадость! Полосухин! Вот этот сотворитель тайников с пружинами печалится оттого, что в его фамилии подменена буква и он не Прокофьев. А я - Полосухин! Папаша успокаивал сына и утверждал, что в пору физкультурных парадов гремел некий Полосухин, мировой рекордсмен, он то ли летал в стратосферу, то ли стрелял, то ли метал гранату, то ли прыгал с парашютом. Мол, напрягайся, сынок, Ардальону Полосухину суждено резко бегать или убегать, стрелять, а может - отстреливаться, и прыгать из-под небес с парашютом, в надежде на то, что он раскроется… Впрочем, и у тебя, Андрюша, фамилия не лучше. Помоечная какая-то фамилия. Соломатин! Саламата - жидкий киселек, и то по-татарски… Был еще Соломаткин, пропойца вблизи передвижников. Однажды его осенило. Писал, писал карликов-алкоголиков, в мороз ли, в жару ли ожидавших открытия трактира, и вдруг над толкотней их рыл, в изумрудной фантазии жизни вознес лазоревую канатоходку. Видение ему в утеху нам было дадено. И ведь даже не Соломатин, а Соломаткин…
      – Какая связь? - пробормотал Соломатин.
      – Никакой, никакой! - заспешил Ардальон. - И Олёну ты не убивал.
      – Уволь меня от своих фантазий! - сердито сказал Соломатин, Ардальон ему надоел, сейчас же следовало найти предлог, чтобы прервать общение с ним, а брошенную в пропасть господином Крапивенским закусочную - покинуть.

      – И я не убивал! - воскликнул Полосухин. - Ни я, ни ты не можем добыть быстрых денег, а хотелось бы. И пробовали. Но не можем. Не дано. Тебя привело к краху. Ты до сих пор от этого не отошел. Я знаю, я знаю… Не дуйся и не уходи… И я обжигался. Но ведь можно делать и неспешные деньги. Можно! И не такие гроши, как этот… с острыми ушами… Кривомахов… Вовсе не такие!
      Сразу же к ним подошел человек с острыми ушами. «На них можно накалывать шляпки грибов, - подумал Соломатин. - И сушить».
      – Здравствуйте, - сказал он. - Да, я - Кривомахов. Здесь в папке проект загородной резиденции кумира первого канала Малахова, который без очков и стирает. Аванс я роздал на две паперти Большого и Малого Вознесения… Окончательный расчет жду со дня на день.
      Кривомахов замолк со значением. Но Соломатин с Ардальоном не одарили его словами понимания. Кривомахов запустил руку в карман штанин и вытащил мятую брошюру.
      – Это первая книжка Андрюши Вознесенского. «Парабола». Мы с ним учились в архитектурном институте. Посвящение в ней зачитывать не буду, дабы не польстить себе комплиментом гения.
      – И что? - спросил Ардальон.
      – Я полагал, - гордо сказал Кривомахов, - что натуры у вас тонкие.
      – Тонкость своей натуры, - сказал Соломатин, - я оцениваю в десять рублей. Десять рублей вам хватит?
      – На полкружки пива… - пробормотал Кривомахов. - А на днях состоится окончательный расчет…
      – Ба! Кривомахов! Уши - пики батыевых всадников! - обрадовался новый для Соломатина человек, явившийся, видимо, из кухни, а может, и со двора, коренастый мужичок вида домашнего, в немытой майке, шароварах и тапочках на босу ногу. - Опять людей дуришь! Гони должок!
      – Васек, не порть людям отдых, - сконфуженно произнес Кривомахов.
      – Люди! Господа! Сэры с ледями! Гуманоиды! Этот друг Вознесенского проиграл мне пари. К воскресенью он взялся заделать дыры в швейцарском сыре. В килограмме. Где этот сыр? И где эти заделанные дыры? Пошли в магазин!
      – У меня всего десятка… - промычал Кривомахов.
      – Там мозги людям задуришь на общую сумму! - заверил его Васек и тут же обернулся к Ардальону и Соломатину: - А я тебя видел с шарфом этим у Олёны, соседки моей… Да, да. И тебя тоже.
      – Вы ошибаетесь! - нервно произнес Соломатин. Ардальон же слов никаких не сыскал.
      – Мы, касимовские, никогда не ошибаемся, - строго, чуть ли не с обидой заявил Васек. - Я бы и сам наладил лыжню к Олёне, но у меня полковник, стерва, а у нее гуманоиды.
      В облегчение Соломатину заговорила кассирша:
      – Васек! Прохвост ты первейший! Где твой-то должок за отмену денег?
      – Людмила Васильевна, а я разве не отдал? Ну если не отдал, то сегодня вечером… Мы, касимовские… А теперь я спешу. Раз уж этот архитектор не заделал к сроку дырки в сыре, надо ковать железо. А то улетит.
      – Ой! Ой! Он что, гуманоид, что ли? Из твоих?
      – Какой он гуманоид! - поморщился Васек. - У гуманоидов ушей не бывает. Зачем им? Особенно такие, с остриями.
      И Васек решительно поволок однокашника Вознесенского к выходу. А было понятно, что он уносит ноги от кассирши Людмилы Васильевны. Однако в нескольких метрах от двери он все же нашел в себе силы остановиться, поприветствовал сначала краснодеревщика Прокопьева, а потом и знакомца Соломатина, признанного здесь похожим на Габена, каждого попросил не отчаиваться, а ждать. По трехлитровой банке касимовской воды он вот-вот привезет.
      – Вот ведь наглый! Вот ведь отчаянный! - Людмила Васильевна то ли пожурила Васька, то ли порадовалась за него. - И этот, с ушами, тоже хорош. Вчера всучил советнику из Думы штопаные носки. Будто когда-то в бане Гагарин снял ему с себя, и этот архитектор с той поры их носил, спал в них, но теперь обнищал и вынужден продать реликвию. И ведь советник-то из ушлых, пусть и поддатый…
      – За сколько? - спросил Ардальон.
      – За сотню.
      – Продешевил! - рассмеялся Ардальон.
      – Ну все вы мелкие грешники, - устало произнесла Людмила Васильевна.
      – Кто все?
      – Да все. Кто ходит к нам в закусочную. Кто раньше ходил в Яму. Грешники, но мелкие…
      В закусочной стало тихо. Лишь почитатель мужика с бараниной, спасшего бабу, похрапывал. Остальные же посетители, похоже, посчитали высказывание кассирши не мимолетной болтовней ради общего благоприличия, а утверждением, вызванным годами пребывания в местах людских общений. И было в ее словах нечто материнское, из высоких сфер, было сострадание и была печаль.
      – А почему мелкие? - спросил Ардальон. - Грешники - это понятно. Но почему - мелкие?
      – Не мелкие… малые… - поспешила поправиться Людмила Васильевна, она будто желала Ардальону угодить.
      – Мелкие. Малые! Какая разница! - раздраженно махнул рукой Ардальон. - Отчего же не великие?
      Соломатин почувствовал: слова кассирши возбудили в Ардальоне бунтовщика, тот, казалось, готов был самым нелепым способом выразить сейчас же свое несогласие или даже возмущение. Следовало осадить Ардальона, но не потребовалось.
      – А оттого, что не великие, - тихо сказала Людмила Васильевна, и это снова было произнесено не кассиршей, а некоей повелительницей снов, ведающей обо всем. - Возможно, вы и хотели стать великими грешниками, но не стали ими. Великие грешники к нам не ходят.
      Вновь прибывшие молодые люди, юноша и две девицы, с торбами на спинах, иностранные студенты, судя по пухлостям барышень, своими заказами вернули буфетчицу и кассиршу в повседневную жизнь, философическое состояние в закусочной было нарушено, а шум возобновился.
      – Мелкие… мелкие… - все еще бормотал Ардальон. - А желали стать великими…
      – Каковы наглецы! - Соломатин попытался погасить смятение чувств Ардальона и направить его мысли к другим предметам. - И Васек Касимовский. И архитектор остроухий. Позавидуешь!
      – Какой он архитектор! - поморщился Ардальон. - Насчет носков Гагарина - точно. Десятки их он сбыл… А раньше продавал портянки Анки-пулеметчицы…
      – Я и говорю - наглецы! - восхитился Соломатин. - Только с такой наглостью и можно теперь жить.
      Он помолчал и добавил серьезно:
      – Я про тебя, Ардальон, сегодня подумал: вот ведь наглец! Наглец ко времени! Позавидовал. А потом расстроился. Наглым ты смог проявить себя лишь по отношению ко мне.
      – И ты хорош! - взъерепенился Ардальон. - От бабы в «Аргентум хабар» раскис. Хорошо хоть взял сдачи три рубля. Но и тут прохиндею с носками и портянками отвалил десятку. Стыдно!
      – Ты же просто сбежал из «Хабара».
      – Сбежал. Сдрейфил. Испытал наваждение, какое следовало развеять, но не развеял. Однако тебя изъял из наваждения и увел в Щель. Если ты созрел для новой попытки совершить нечто, то тебе нужен таран для пролома.
      – Надо взять еще водки, - мрачно сказал Соломатин.
      – Возьми, - кивнул Ардальон. - И пива.
      После сердитых молчаний Ардальон сказал:
      – Знаешь, какая у меня мечта? Поезд. Литерный. И чтобы всюду меня принимали по расписанию, какое установлю я. Хотя бы и на Северном полюсе. Хотя бы и в Антарктиде.
      – Там нет рельсов.
      – Уложат. И через Берингов пролив уложат. И чтобы все остальные расписания изменялись и подчинялись моему расписанию.
      – Понятно. И чтоб электрички садоводов опаздывали на три часа.
      – Это к чему?
      – Северокорейский вариант. Уже было.
      – Пусть было. Но - была одна страна. В моем случае должна быть вся планета. Или галактика. Я не сладострастен. Мне не нужен алмаз Шаха. Мне не нужен трон. Мне нужен бронированный состав с моим расписанием.
      – Я уже в Столешниковом понял, - сказал Соломатин, - что от тебя следует держаться подальше.
      – Не надо понимать мои слова буквально! - вскричал Ардальон. - Надо лишь приложить голову к рельсам. И услышать. Услышать Подземный гул. Вселенский гул. Это совершаю движение я.
      «А он ведь и опасен», - подумал Соломатин.
      – Теперь мне понятно, - сказал он, - отчего ни одно твое предприятие не имело успеха.
      – Ты все упрощаешь! - не мог уняться Ардальон. - О моих предприятиях ты ничего не знаешь. А теперь давай затеем общее! Только не будем добывать быстрые деньги!
      «Э, нет, - решил Соломатин. - Надо от него отвязаться. Надо его напоить. Да так, чтобы он уснул и остался здесь, в Камергерском».
      Соломатин подошел к буфетчице и заказал два стакана водки и два пива. Застольным бойцом, как сообщалось, он не был и сам себе удивился. «В него волью, - решил он, - а себя как-нибудь обнесу чашей…»
      Пока Даша выполняла заказ Соломатина, к ней подошел пышноусый коротыш с манерами ясновельможного гусара.
      – Милая Дашенька, что-то давно не видно вашего негра.
      – Мой негр пока загорает, - сказала Даша. - А в Москву ни разу не приезжал.
      – Ну простите, Дашенька, не хотел обидеть, - смутился пышноусый. - Я имею в виду того плечистого негра, который вот на этом месте обещал выкупить закусочную.
      – Тот негр более сюда не заходил, - сказала Даша.
      – Ой, ой! Обнадежил сукин сын, - подтвердила кассирша, - и более не заходил.
      – Жаль. А то ведь и вправду останется нам одна Щель, - покачал головой пышноусый, из гусар летучих. - Если что, не обижайтесь…
      – Да кто же на тебя, Сенечка, обидится! - сказала кассирша.
      – Линикк, Гном Центрального Телеграфа, - с поклоном представился пышноусый Соломатину.
      – Очень приятно, - заспешил Соломатин. - Как же, слышали, слышали.
      И быстро направился с подносом к Ардальону, не хватало еще негров и гномов. Ардальон сидел тихий, мечтательный и расположенный к восприятию напитков. Бронированный литерный по расписанию пребывал где-то в спокойствии. Впрочем, нуждался ли он в расписании? В расписаниях, коли на то пошло, рассудил Соломатин, должны были нуждаться другие механизмы и твари.
      Сам же Соломатин опозорился, но это выяснилось двадцатью часами позже. Его убежденность в том, что удастся обнести себя чашей, было опровергнуто практикой. Соломатин надрался. Назавтра кое-что помнил, но возможно, что и не самое существенное. Ардальон Полосухин уговорил его участвовать в устроительстве нового предприятия. «Давай! Давай! Давай будем шить наволочки!» - отчего-то предложил Соломатин. «Нет, ничего мы не будем ни шить, ни строгать, ни выстрагивать!» - охладил его Ардальон. В шитье и в выстрагивании все давно схвачено, а если и будет что перелицовываться, то с высмаркиваньем мелких соплей. Нет, пока еще можно ввязаться в защиту или поддержку чего-то. То есть раскатать какой-нибудь фонд. С лицензиями и всякими бумажными необходимостями он, Ардальон, справится. Друг Андрюша, друг Соломатин нужен ему во вспомогатели. Ради идей и текстов. «А то! А то! - воскликнул Соломатин. - Идеи и тексты это - восемь раз плюнуть!» «Я знаю, - согласился Ардальон. - Поэтому я тебя и отыскал. Ты созрел и я созрел». Потом за их столиком возник виденный сегодня в Столешниковом, в «Аргентум хабар», человек, нос клювом какаду, жесткие волосы дыбом, книжный челнок Фридрих Малоротов, он же Фридрих Средиземноморский, советовавший не брать участки на западном берегу Корсики. Фридрих в возбуждении рот кривил, изумлялся: «Что же вы ушли? И вы бы призы получили! А мне вон что выдали! Будто знали, кто я!» И Соломатину с Ардальоном был предъявлен глобус размером с плод авокадо. Но с четырьмя углами. «Не удивлюсь, если вам всучили глобус Украины, - предположил Ардальон. - С Киевом на Северном полюсе, с Дрогобычем - на Южном!» «Нет! - обиделся Фридрих. - Они с пониманием. На Украине участков нет. А здесь - сплошные побережья!» Фридрих и удалился от них обиженный, благо были рядом и другие столики, где можно было угостить глобусом… Потом Соломатин пил за хлястики и пропел хлястикам эпиталаму. А может, эпитафию. А может, эпиграмму. Или пусть будет - панегирик. И еще - по его же, Соломатина, предложению - пили за какие-то вытачки. Последнее, что помнил Соломатин: Ардальон, положив ему руку на плечо, повторял, иногда умиляясь: «Ну ты понял, какая у нас здесь будет Щель…»

      Меня, несомненно, задели слова «мелкие грешники» и «Щель». Мягко сказать, задели.
      Акустика в закусочной в Камергерском, уже отмечалось, была отменная. Была… Какие гости, нередко и с гитарами, здесь только не пели или напевали - и из Большого, и из Оперетты, и из Музыкального Станиславского, и из «Метро» с «Нотр Дам де Пари» вместе, и молодняк из Консерватории. Пели осторожно, если в меру трезвые, вблизи соседней двери не могли не видеть уважительную доску «Здесь жил и работал Л.В. Собинов», а уж про доску напротив, занимавшую мысли краснодеревщика Прокопьева, я и повторять не стану. Хотя находились и нигилисты, заявлявшие: «Подумаешь С.С. Прокофьев, подумаешь "Огненный ангел", а над ним жил САМ Никита Богословский, и гремел, и стучал по клавишам, отчего и нам не шуметь?» По легенде и Высоцкий тут не только остался должен пять рублей, но и впервые нашептал «Страшно аж жуть». И любой шепчущий, выходило, здесь словно бы у рта держал микрофон.