Вместе с Танкистом я гуляю по Берлину. Делать-то особо нечего. Горничная, потрясенная моей перепиской с Рейхсфюрером СС, по собственной инициативе принесла мне поводок и шлейку для мопса. Свое подношение она объяснила так:
      – Герр оберст, право гулять по Берлину Ваш кот заслужил в бою…
      Похоже, что после посылки Гиммлеру, достопочтенная фрау представляет себе Танкиста, заряжающего орудие, или управляющего танком… Странно, но кот на поводке ведет себя исключительно спокойно и, я бы сказал, достойно. Он шествует по улице с гордой уверенностью, свойственной всем котам, которых не догадались кастрировать в детстве "добрые" хозяева.
      Навстречу нам шагает гауптман люфтваффе с овчаркой на поводке. Я напрягаюсь, готовясь защищать своего боевого товарища, но камерад берет своего пса за ошейник и козыряет, стараясь скрыть улыбку. Козыряю в ответ, но на всякий случай, все же поднимаю Танкиста на руки. Бог их разберет, этих овчарок, вырвется еще…
      Однако, что же делать? О, идея! Что-то я давно в кино не был. Так, что у нас тут? "Фридрих Великий"? Интересно, интересно… А как же они показали наше участие в Семилетней войне? Пожалуй, стоит посмотреть…
      Перед входом меня останавливает вежливый билетер:
      – Прошу прощения, герр оберст, но Вашего питомца пропустить я не могу. – Он указывает на табличку: "Собакам и евреям вход воспрещен!"
      – Я не понял: по-вашему он собака? Или еврей? Могу поклясться: он не обрезан, и лаять тоже не умеет.
      Сзади звучит короткий смешок. Оглядываюсь: там стоят трое штатских. Соотечественники.
      – Слава героям!
      – России слава! – и уже к билетеру, – Мы можем подтвердить, что этот кот не собака и не еврей.
      – Благодарю Вас, соратники, – у всех троих на лацканах пиджаков партийные значки, – Вы не из посольства?
      – Нет, – они улыбаются, – мы здесь в командировке. Вот полдня свободных выдалось. А Вы, соратники?
      – А мы, – я поднимаю лапу Танкиста, – на отдыхе, в краткосрочном отпуске.
      Командировочные присоединяются ко мне, но не надолго. Пока они рассказывают, как прибыли по поручению Берии к рейхсминистру науки Русту, мне интересно. Но когда они начинают расписывать все сложности с поставками полиметаллических руд, сетовать на недостаточные мощности оборудования ионообменных процессов, прославлять и весьма изобретательно бранить каких-то неизвестных мне личностей (на слуху только фамилии Тиссен и Курчатов, но я, убей меня Перун, не имею ни малейшего понятия – в связи с чем их слышал?), мне становится сперва скучно, а потом – тошно. Поэтому я под благовидным предлогом оставляю соратников выяснять дальше, кто виноват в том, что до сих пор не запустили какой-то котел, и что там нужно ускорять.
      В зрительном зале Танкист ведет себя удивительно деликатно. Он удобно располагается у меня на коленях и тут же начинает громко урчать как хороший мотор.
      – Ах, какая прелестная киска! – восхищается молоденькая немочка, сидящая рядом со мной.
      Она вежливо спрашивает разрешения погладить это рыжее чудовище, и чешет разомлевшего Танкиста за ухом. Между нами завязывается разговор о кошках, который, постепенно, переходит в разговор о людях. Через пять минут я знаю, что ее зовут Барбара Бендлер-Требиц и у меня имеется ее номер телефона, домашний адрес и искреннее приглашение заходить без стеснений в любое время. Стоит подумать: фройляйн мила, фигуриста, светловолоса и сероглаза. Ну, спасибо тебе, дружище Танкист – с помощью кота я с девушками еще не знакомился…
      Гаснет свет и на экране появляется германский орел на фоне восходящего солнца – заставка журнала Die Deutsche Wochenschau. Меня всегда удивляет странная особенность германской кинохроники – чрезвычайно бодрый голос диктора. Создается впечатление, что он сейчас захохочет в голос. Поразительным контрастом с этим является голос Левитана, который озвучивает нашу хронику и читает новости по нашему радио. Его голос, звучный, торжественный и несколько выспоренный, точно призывает: посмотрите на наших Героев! Почувствуйте себя обязанными нашим Героям! Преклоните колени перед нашими Героями! И помните: наши Герои умирают ЗА ВАС!!!
      Не знаю имени германского диктора, но мне кажется, что он как ребенок радуется: глядите, как ловко работает дивный механизм, изобретенный и разработанный Гениальным Механиком! Ах, как точно движутся рычажки, как шустро крутятся колесики, как красиво сжимаются и разжимаются пружинки! Конечно, это только мое мнение, но мне бы не понравилось, если бы меня изобразили бездушным винтиком огромной машины. Хотя, Макс, к примеру, не любит голос Левитана, говорит, что с таким голосом надо в опере петь, а не новости читать…
      – Герр оберст, герр оберст! – страстный шепот соседки, – герр оберст, это – Вы?
      А? Черт возьми, и правда – это мы! Вот Лавриненко, вот Бороздин, а это – это я? Ну, точно, я, вон и Танкист высунул башку из-под комбеза… Диктор надрывается: "Наши славные союзники, танкисты русской тяжелой танковой бригады, разгромив французское механизированное соединение, отдыхают среди прекрасных пейзажей Большой Валлонии…" Так, а Большая Валлония – это у нас где? А, да, это немцы так именуют северную часть Франции, которую теперь присоединят к Великой Германии…
      – Господа, – визжит моя соседка, – Господа! Один из этих героев присутствует в зале! Он здесь, господа!
      Показ прерван, свет в зале включен, все повскакали с мест. Зал гудит приветствиями. Приходится и мне встать. Танкист протестует против того, что его снимают с уютных колен, и, пытаясь удержаться, чувствительно выпускает когти. Дурень, нас же с тобой приветствуют, а ты еще и недоволен. В зал внесли шампанское, и протягивают мне бокал. Странно, что никто не догадался прихватить еще и рюмку валерианки для кота… Добро, надо и нам отвечать.
      – Спасибо, друзья. В Вашу честь и в честь Фюрера Германского народа, Адольфа Гитлера – ЗИГ ХАЙЛЬ!
      Хорошо построен этот кинотеатр! Был бы построен похуже – крыша бы обвалилась, как пить дать! Последний раз подобный рев я слышал на футбольном матче "ЦСКА" Россия – "Рома" Италия. Все мужчины лезут пожать мне руку, все женщины – поцеловать, и все вместе, включая детей, тянутся погладить, потормошить Танкиста. Бедолага уже шипит, но я держу его крепко: не хватало только, чтоб ты союзников царапать начал…
      Наконец, все кончилось, и можно снова смотреть журнал. Его начинают показывать снова, и на кадре со мной и Танкистом все снова орут "Хайль!" А хроника идет дальше. Бодрый голос диктора рассказывает о том, как героические союзники бьются на Дальнем востоке. Вот, под бравурный марш, небо прорезает добрая сотня бомбардировщиков. "Доблестные Люфтваффе демонстрируют свое боевое мастерство и беззаветную отвагу, свойственные арийцам! Только что возвратившись после налета на японские острова, они снова поднимаются в воздух, неся грозное возмездие низшей расе!" Может быть там Макс? А это что такое?! Все тем же бодрым голосом диктор сообщает: "Скорбно и торжественно прошли похороны генерал-лейтенанта Анненкова, героически погибшего за дело торжества национал-социализма, патриотизма и фашизма во время операции по захвату Шанхая. Тело героя было доставлено в Москву, для торжественного захоронения у Кремлевской стены. Возлагает венок генерал-воевода Миллер. Генерал-фельдмаршал Браухич передает соболезнования и возлагает венок от Вермахта…" Как же так, Борис Владимирович, как же это так?!
      Я встаю и иду к выходу. Кажется, Барбара что-то говорит мне… Плевать! Плевать на нее, плевать на кино, плевать на все, пойду и нарежусь до положения риз. Проклятые макаки, проклятые "томми", проклятая война…
      Танкист, похоже, понимает, что мне не до него и затихает у меня на груди. В гостиницу, марш!
      Как автомат я вхожу в гостиницу, поднимаюсь в свой номер. Горничная смотрит на меня с испугом, видно тоже чувствует, как кот.
      – Фрау, прошу, мне в номер бутылку шнапса.
      – У Вас что-то случилось, герр оберст? Какое-то горе?
      Ах, эти участливые немки.
      – Да фрау, горе.
      Через пять минут у меня бутылка шнапса. Наливаю себе полный стакан, еще один – на помин души комдива "Князь Пожарский". Понеслась…
      … Минут через сорок у меня нет шнапса, но нет и хмеля, а самое главное – нет больше желания пить в одиночку. Я вызываю горничную и прошу присмотреть за котом, пока я где-нибудь поужинаю. Заодно прошу назвать мне ресторан, откуда не выкидывают пьяных. По крайней мере – сразу. Помявшись, он рекомендует мне "Кабачок мамаши Хоффмайер". Она сообщает мне так же, что там имеются "эти девицы", и добавляет, что хотя она, лично, не одобряет подобное поведение, но считает, что для мужчин, особенно, если у них горе, которое нельзя залить водкой, "эти девицы" – весьма сильное лекарство. Спасибо тебе, добрая душа. Пойду в кабачок, авось, если там есть "эти девицы", там найдется и пара-тройка желающих выпить с офицером. Или дать офицеру в морду. Или получить от офицера по морде – как получится…
      … Обстановка в кабачке вполне в духе чертовой свадьбы. Что-то громко и немелодично наяривает оркестр на эстраде. Дым сизыми клубами плавает под потолком. Несколько пар то ли танцуют, то ли бьются в падучей. За одним из столов поют, явно не то, что играет оркестр. Официанточка в чрезвычайно обтягивающем платье предлагает мне стол рядом с эстрадой. Нет, сегодня это не для меня. Вон тот, фройляйн, в углу. Благодарю.
      Заглядываю в меню.
      – Извините, фройляйн, а что значит "мясо по-русски"?
      Она удивлена моим вопросом, естественно узнав во мне русского, но, как и положено вышколенной немецкой официантке, без запинки рапортует:
      – Маринованное мясо, жаренное на вертеле. В качестве гарнира могу порекомендовать картофель пай и пикули.
      Дивно. Значит, шашлык – это "мясо по-русски"? Ну-ну…
      Я заказываю жаркое в горшочке, салат с ветчиной, сыр, и бутылку коньяку.
      – И пока готовят заказ, фройляйн, не могли бы вы принести мне стакан русской водки?
      – Конечно. Стакан русской водки и… – она выжидающе смотрит на меня.
      – И еще один стакан. – Я усмехаюсь. – Уговорили, фройляйн.
      Ей мой заказ кажется странным, но, надо думать, она видывала и не такое. Через минуту у меня на столе два стакана водки. Залпом выпиваю один. Прислушиваюсь к ощущениям: не помогает. Будь оно все проклято, не помогает!…
      Медленно, по-немецки, выцеживаю сквозь зубы второй стакан. На столе появляется мой заказ. Я принимаюсь за еду и коньяк. Еда хороша и коньяк не плох, но это я отмечаю как-то отрешенно, что ли. Сейчас у меня такое настроение, что если бы я пил самый поганый самогон и заедал его старой автопокрышкой, мне было бы все равно. Я не пьян, но сознание медленно подергивается какой-то белесой дымкой. Все мне чудится, что вот сейчас подойдет Борис Владимирович и скажет…
      – Здравия желаю, господин штабс-капитан. Осмелюсь доложить: курсант Хенске находится в увольнении!
      Я резко встаю и оборачиваюсь. Стоящий передо мной молодцеватый … э-э как тебя… оберштурмфюрер было отшатывается от моей драконьей внешности, но быстро берет себя в руки. Я знаю его. Вилли Хенске, мой курсант из Камы. Хороший парень и курсант толковый. Помнится, командиром отделения был… Это – вовремя. А то я один тут совсем в алкоголика превращусь…
      – Какими судьбами, дружище?! Присаживайся! Рассказывай!
      Он несколько смущен:
      – Герр оберст, я не один. Со мной товарищи.
      Пытаюсь разглядеть тех, о ком он говорит, но глаза что-то отказывают.
      – Уместимся?
      – Так точно!
      – Так тащи их сюда, курсант. – Взмахом руки я подзываю официантку. – Фройляйн, мясо по-русски на всех, пару бутылок коньяка и пару бутылок водки. Холодную закуску из расчета на… – я быстро пересчитываю всех подошедших к столу эсэсманов, – на пятерых пьющих офицеров.
      Подошедшие представляются. Оказывается, это мои недавние соседи по фронту. За это надо выпить.
      Вилли смотри на наполненную рюмку, накрытую куском хлеба.
      – Герр оберст, извините, но кого Вы поминаете? Мы его знаем?
      Хорошие ребята, душевные.
      – Вряд ли знаете, но слышать – слышали. Моего прежнего комдива, генерал-лейтенанта Анненкова. – Я встаю. – Вечная память павшим героям!
      – Вечная память, – отзываются эсэсманы…
      Офицерская пьянка набирает обороты. Хорошо, когда встречаешь друзей или, хотя бы, хороших товарищей. Из немцев я бы хотел сейчас видеть Макса, но и Вилли со товарищи годится.
      Мы приканчиваем шашлык, и теперь заказываем свиные ноги. Тоже очень хорошая закуска. Минут пять тому назад мы с большим чувством допели "Мы – кайзерова конница", а теперь, с не меньшим воодушевлением выводим:
 
 
Тихо вокруг.
Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой.
Белеют кресты.
Это герои спят.
Прошлого тени кружатся вновь,
О жертвах боев твердят.
 
 
      Не все из сидящих за нашим столом знают русский в достаточной мере, чтобы петь песни, но энтузиазм и количество выпитого с лихвой восполняют пробелы языкознания.
      Эт-то что за новости?! Это кому там не нравится наша песня?! Да ты у меня сейчас сам эту песню десять раз пропоешь, причем стоя на голове, шпак несчастный! Да не надо, Вилли, не утруждай себя, я и один ему растолкую… Не может быть! За столиком вместе с невежей сидит… Точно, она! Марика Рекк, та самая, с которой я познакомился еще в Крыму, в то, памятное, последнее мирное лето, когда добывал для Шрамма госпожу Серову. Она мне тогда так понравилась, что я даже, грешным делом, пожалел, что вместе с женой отдыхаю… А, ну-ка…
      – Фройляйн, скажите, у вас есть цветы? – обращаюсь я к проходящей мимо официантке.
      Она кивает.
      – Какой бы цветок Вам хотелось, герр оберст?
      – Розу, белую.
      – В петлицу? – уточняет официантка.
      – Да нет, обычную, на длинной ножке.
      – Сию минуту, – она торопится уходить, но я останавливаю ее.
      – Момент, фройляйн. Пришлите-ка мне кого-нибудь из оркестра.
      Официантка быстро исполняет заказ. На столе лежит пышная белая роза, а около меня стоит огромный, расплывшийся дирижер. Интересуюсь, знает ли он вальс из фильма "Опрокинутый мир"? О, да, конечно, он знает. Протягиваю ему пятьдесят марок.
      – Сыграйте мне этот вальс, но начнете в тот момент, когда я подойду во-он к тому столику, понятно?
      О, да, ему понятно. Правда, он считает своим долгом предупредить, что фройляйн Рекк очень разборчива в знакомствах, и может отказаться, но я твердо сообщаю ему, что это – мое дело. Кивнув, он уходит к оркестру.
      Встаю и иду к столику. Мне остается сделать последний шаг, как с эстрады звучат первые такты вальса. Кладу перед "королевой чардаша" свою розу и щелкаю каблуками:
      – Всеволод Соколов. Позвольте пригласить Вас, фройляйн Рекк, на тур вальса.
      Один из мужчин, сидящих за ее столиком, хочет возразить, но я пристально смотрю на него, и он замолкает. Еще бы: такая рожа, да еще и при оружии…
      Марика встает и, совершенно спокойно взглянув на мою крокодилью физиономию, ясным голоском отвечает:
      – Охотно, герр оберст, благодарю Вас.
      Естественно, она танцует лучше меня, но я тоже кое-что могу. Мы кружим по залу.
      – Вы были во Франции, герр оберст?
      – Да, фройляйн.
      Она ждет продолжения, но я молчу. Черт возьми, я просто потрясен тем, как она выглядит вблизи.
      Она внимательно смотрит на меня и вдруг спрашивает:
      – Скажите: почему у меня такое ощущение, что мы виделись прежде? Я Вас знаю?
      – Думаю, что знаете, хотя и вряд ли помните, фройляйн Рекк. – я усмехаюсь. – Особенно, если учесть, что со времен нашего знакомства я несколько изменился…
      Она вдруг резко останавливается и в упор разглядывает меня. Затем, сделав шажок назад, тихо спрашивает:
      – Крым, съемки, Ваш друг летчик – это были ВЫ?!
      С ума сойти! Вот что значит профессиональная память актрисы!
      – Да, фройляйн, это был я.
      Секунду он молчит, потом подходит ко мне поближе, и ласково прикасается рукой к моему лицу.
      – Господи, Сефолотт, где же это Вас так?
      – В Манчжурии. Понимаете, фройляйн…
      Она зажимает мне рот рукой:
      – Марика. Для Вас – Марика.
      – Хорошо. Понимаете, Марика, танк загорелся, а мне нужно было обязательно вытащить одного парня, который мог сгореть в башне. Вот я немного и поджарился…
      Танец кончился. Я провожаю ее к столу.
      – Большое спасибо за доставленное удовольствие. Честь имею, господа!
      Я возвращаюсь к своему столу. Парни только что рты не пооткрывали. Наконец Вилли выдавливает из себя:
      – Фантастика, герр оберст! Марика Рекк, и вдруг так просто вальс с незнакомым офицером? Фантастика…
      Он не успевает договорить. С эстрады раздается:
      – Дамы и господа. Наша очаровательная гостья, госпожа Марика Рекк, исполнит песню "На сопках Манчжурии", которую она посвящает своему старому другу, оберсту Соколоффу!
      Впору и самому рот раскрыть. Чудны дела твои, Господи!
 
 
…Тихо вокруг.
Ветер туман унес.
На сопках маньчжурских воины спят
И русских не слышат слез.
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена,
Плачут все, как один человек,
Свой рок и судьбу кляня!
 
 
      Она поет с легким акцентом, но это даже прибавляет прелести ее исполнению. Боже мой, она идет к нашему столику…
 
 
Пусть гаолян
Вам навевает сны.
Спите герои русской земли
Отчизны родной сыны!
 
 
      Она подошла к нам и поднимает меня со стула. Она что, хочет, чтобы я пел с ней? А давай!
 
 
Вы пали за Русь!
Погибли Вы за Отчизну!
Поверьте, мы за Вас отомстим
И справим мы славную тризну!
 
 
      Марика Рекк стоит предо мной и улыбается:
      – Сефолотт, Вы представите меня Вашим друзьям?
      – Охотно, Марика.
      Через минуту она уже сидит рядом со мной и весело щебечет, выпивая бокал за бокалом принесенное шампанское. Эсэсманы пребывают в состоянии полного непонимания с выражением на лице "этого-не-может-быть-но-раз-это-происходит-то-мы-вероятно-спим-или-мир-перевернулся"!
      А еще через час мы с Марикой отправляемся ко мне в гостиницу. Мое прибытие в обнимку с фройляйн Рекк окончательно добивает метрдотеля, который теперь, видимо, не шелохнется, даже если завтра я влечу в свой номер на самолете, который будет пилотировать лично рейхсмаршал.
      – О, у тебя здесь прекрасный коньяк! Налей мне, только немного. Ах, какая прелесть, очаровательный котик. Кис-кис-кис. Милый, ты не поможешь мне расстегнуть эту безобразно тугую застежку?…

      В трех километрах к северу от дороги на деревушку со смешным названием Пуппевиль на пляже тонут два ЛК-1. Ну, как, как, дьявол меня задери, штурмфюрер Фишер умудрился затащить свой взвод в зыбучие пески?! Нам со штандартенфюрером фон Брюккнером остается только в бессилии наблюдать как один танк уже провалился по самую башню, а второй погрузился почти по середину борта корпуса. Остальные два танка из этого злосчастного взвода удалось вытащить на твердую поверхность, и теперь танкисты суетятся на третьем, пытаясь закрепить буксировочные тросы. Они полезли, было на того "Корнилова", который провалился глубже, но мы с командиром дивизии заорали на них, чтобы немедленно убирались оттуда и прекращали свои идиотские игры! Пусть лучше мы потеряем оба танка, чем людей. Хвала всем святым, в России достаточно железа, чтобы сделать еще одну такую же коробку, а где мы возьмем новые экипажи?
      Отлично! Панцерманам удалось закрепить оба конца троса на тонущем ЛК. Теперь они должны выбраться оттуда и притащить концы тросов. Вот так, молодцы. Крепи быстрее. Есть! Из люков торчат головы мехводов. Комроты машет рукой и броневые громады натужно взревывают дизелями. Пошел, пошел, родимый, пошел…
      Б…ь! Со звуком винтовочного выстрела лопается один из тросов. Оборванный конец, взбесившейся коброй, извиваясь, чертит в воздухе замысловатый знак.
      – Уроды! Кто проверял трос?! – неистовствует фон Брюккнер.
      Как всякий пруссак он знает множество бранных слов и виртуозно умеет их использовать. Целый водопад проклятий обрушивается на головы нерадивых. Двое самых легких танкистов снова прыгают по набросанным на песок комбинезонам, доскам, кускам маскировочной сетки и ловко, точно обезьяны, лезут на тонущий танк. Трос закреплен, снова надсадно воют дизеля, снова свежий приморский воздух отступает под напором сладковатого выхлопа. Ну, ну, ну! Дурень ты, ротный!…
      – Стой, мать вашу! Стой, бараны! – я мчусь длинными прыжками к ротному.
      Молоденький гауптштурмфюрер, наконец, соизволяет заметить мою скромную персону. Он лает команду и танки останавливаются. Я подбегаю к нему:
      – Гауптштурмфюрер, Вы что, ослепли? – я тычу рукой в танки-буксировщики, которые закопались так, что опорных катков уже не видно. – Ты вообще, соображаешь, что творишь? Тебе что, мало двух тонущих танков? Еще нужно? – и уже к водителям, – Парни! Смотрим на меня! По сигналу – вперед, по сигналу – стоп! Начали!
      Рука вниз – пошли, родные. Рывок, рывок, стоп! Еще раз. Рывок, рывок, стоп!
      Медленно но верно танк выползает из "зыбучки". Слава Богу, принцип вытаскивания из подобных "милых местечек" не отличается от извлечения из болота. Я снова поворачиваюсь к гауптштурмфюреру:
      – Послушайте, дружище, Вас что, не учили, как вытаскивать из болота застрявшую технику?
      – Никак нет, герр оберст! – отвечает он, глядя мне прямо в лицо. А глаза у него хорошие: смелые, гордые. Жаль только, что глупые!
      Наверное, паренек и в самом деле не слишком-то виноват: ну где у них, в Германии, болота?
      Так, а что это затеяли наши "обезьяны"? Прекратить! ПРЕКРАТИТЬ, я сказал!!!
      – Гауптштурмфюрер, немедленно отзовите Ваших людей! Мальчишка, Вы что, не понимаете, что у этих ребят есть матери?! Как Вы посмотрите им в глаза, если что-то случится?!
      – Герр оберст, мы – солдаты фюрера, и каждый из нас готов в любую минуту…
      Перун-благодетель, дай мне сил не врезать этому самодовольному индюку!
      Тем временем эсэсманы обвязывают башню почти утонувшего "Корнилова" и скачут с концами троса к буксировщикам. Черти!
      Юный ротный командует, и танки начинают медленно вытягивать утонувшего товарища. Минут через двадцать танк почти вылез наружу. Гауптштурмфюрер гордо смотрит на меня. На его лице крупными буквами написано: "Вот какой я молодец, а ты меня, глупый союзник, ругал".
      Я поворачиваюсь к подошедшему фон Брюккнеру:
      – Господин штандартенфюрер. Прошу учесть мое особое мнение: гауптштурмфюрера Мюллера от командования ротой отстранить, как склонного к необоснованному риску жизнью и здоровьем подчиненных. Штурмфюрера Фишера наказать за халатность, едва не повлекшую за собой потерю боевой техники и снижение боеспособности взвода. Троих бойцов, принимавших наиболее активное участие в спасении техники, прошу поощрить, а лучше – представить к награде.
      Фон Брюккнер кивает:
      – Согласен, геноссе Соколофф. – И уже ротному, – Мюллер, Вы отстранены от командования ротой. В расположение части поедете в машине охраны.
      – Слушаюсь, мой штандартенфюрер. – голос чуть заметно дрожит. – Кому прикажете сдать роту?
      Фон Брюккнер на секунду задумывается. В роте маловато офицеров, ведь дивизия только-только формируется.
      – Господин штандартенфюрер, – надо выручать немецкого товарища, – разрешите мне повести роту.
      Он светлеет лицом.
      – Разумеется, геноссе Соколофф. Принимайте командование ротой. – Он вскидывает руку – Хайль Гитлер!
      И вот я в танке. Как приятно снова оказаться на законном командирском месте, снова почувствовать могучую силу добрых двух десятков боевых машин, снова ощутить себя ангелом возмездия! Рота, слушай мою команду!…
      … Грохоча гусеницами "моя" рота входит в деревню Сент-Мари-дю-Монт, известную своей красивой колокольней и хорошим вином в кабачке у папаши Фуйяда. Очень мило! А что это тут забыла фельджандармерия? Э-э, это кому это они руки крутят?…
      – Стой! – грозный рык в ТПУ. И дублировать по радио – Рота, стой! Офицеры – ко мне!
      Я соскакиваю с брони, и подхожу к фельджандармам, которые скрутили руки двум парням, определенно из нашей дивизии:
      – Хайль Гитлер! Полковник Соколов. Что здесь происходит?
      – Вам должно быть известно, герр оберст, что, по личному приказу фюрера, фельджандармы неподконтрольны ни армейским чинам, ни командирам войск СС, – поворачивается ко мне хмурый обер-лейтенант с бляхой на груди.
      – Вы арестовываете моих людей, – я делаю упор на слове "моих", – могу я узнать, в чем их вина? И вообще, обер-лейтенант, сначала не мешало бы приветствовать старшего по званию, нет?
      Я расстегиваю комбинезон и демонстрирую жандарму свои награды. Это производит благотворное впечатление: молодец вытягивается во фронт и рапортует:
      – Хайль Гитлер! Обер-лейтенант Дитц. Прошу извинить, герр оберст, служба. Эти двое обвиняются в изнасиловании и убийстве.
      Эти двое? Одного я знаю: это унтершарфюрер Фридрих Буш, веселый парень из Дрездена, очень неплохой наводчик. Совсем недавно он хвастался фотографией своей девушки, и устроил драку с поваром, охарактеризовавшим девицу словами: "Ничего, кобылка". Второй чуть помоложе, конопатый на столько, что, кажется, из-за веснушек не видно кожи. Вид у обоих жалкий и потерянный. При моем появлении они еще больше съеживаются.