Саймон понял, что офицеры Энхеургл и Амсенинх уже на борту, теперь голоса доносились из коридора. Видимо, патрульные осматривали одно помещение за другим.

— …Переливы лака на ваших когтях при этом освещении восхитительны!.. — голос Эмми.

— Я вижу, господин Медо, вы тоже покрываете свои когти лаком? Нагие когти — это некрасиво и неприлично, однако не все представители вашей расы способны это понять. Вы обладаете редким для человека вкусом!

Звук открывающейся двери. Изумленный то ли вздох, то ли возглас — Саймон понял так, что это реакция когтистых офицеров на его обездвиженную персону. Молчание.

Потом старший из патрульных вымолвил:

— О, какой дивный интерьер… Амсенинх, ты когда-нибудь видел подобное?.. Господин Медо, я беру свои слова назад — у вас не редкий вкус, у вас изумительный вкус! Я счастлив, что вы прилетели в мое дежурство, и я могу созерцать эту пугающую красоту! Никогда еще досмотр инопланетного транспорта не приводил меня в такой восторг!

— Это производит неизгладимое, ранящее впечатление! — подхватил его коллега. — Интересно, что почувствует тот, кто будет долго находиться в такой комнате? Это тревожит воображение, и я тоже счастлив, что я это увидел!

— Я безмерно рад, что моя скромная яхта вам понравилась, — отозвался Медо.

— А это кто? — наконец-то заинтересовался офицер Энхеургл. — Вы не сказали, что на борту находится еще один человек. Он тоже гражданин Ниара?

— Не гражданин, а имущество, — возразил Эмми. — Что-то вроде раба.

Саймон замычал — это был единственный доступный ему способ выразить протест.

— Разве в Галактике есть рабство, господин Медо?

— Официально — нет. Насколько я знаю, офицер Энхеургл, у вас его тоже формально упразднили… Вот и в Галактике то же самое!

Все трое рассмеялись, словно во фразе Эмми содержался некий забавный подтекст.

— Там у вас рубка? — спросил после паузы Энхеургл.

— Да. Пожалуйста, посмотрите.

— Досмотр закончен. Рекомендую вам связаться в Мигоне с Корпорацией Гостеприимства, она оказывает всевозможные любезные услуги инопланетным туристам. И не забывайте о том, что людям нельзя употреблять наши вина и приправы, это может вызвать у вас вкусовой шок. Было очень приятно с вами познакомиться, господин Медо.

— Взаимно, господа офицеры.

Они вышли в коридор, продолжая обмениваться комплиментами. Вернулся Эмми уже один. «Цербер» снял с Саймона шлем и содрал с губ скотч.

— Я получил разрешение на посадку, — Медо с ухмылкой покачал головой. — Догматики… Стал бы я тащить сюда установку!.. Но они оба очень даже ничего, особенно этот Амсенинх… Саймон, не удивляйся, шлем нужен был ради твоего же спокойствия. Это не люди — если бы ты их увидел, у тебя началась бы истерика.

— Почему они на меня закрыли глаза, раз они патруль? — прохрипел Саймон.

— Потому что я сделал им ценные подарки. И еще потому, что я, в отличие от тебя, умею быть обаятельным. Млиаг, отпусти его и дай ему пить.

Эмми направился в рубку, а Саймон пошевелил затекшими руками, неловко схватил поданный «цербером» стаканчик и осушил, вместе с водой глотая слезы. Все пограничники — взяточники, к какой бы расе ни принадлежали, он никогда в этом не сомневался.

Напившись, он погрузился в болезненное неустойчивое оцепенение, готовое в любой момент смениться хаотичным брожением дурных предчувствий. Потом Эмми вышел из рубки и бросил:

— Мы сели. Идем.

Клисс замешкался, но Млиаг оторвал его от кресла и поволок к двери.

Снаружи было тепло, как в незийских тропиках. Отливающее изумрудной зеленью солнце висело низко над горизонтом. Небо напоминало тронутый зеленоватой плесенью сыр, а там, где не то всходило, не то садилось здешнее светило, оно расслаивалось на темные и светлые малахитовые полосы. Смесь странных сладких запахов, как в парфюмерном магазине для негуманоидов. Ветвящаяся голубая трава, группы деревьев с мясистыми пластинками вместо листьев, на ветках сидят птицы с кожистыми перепончатыми крыльями, и такие же парят в небе — только их плачущие крики и тревожат тишину. Справа от яхты раскинулось болото, оккупированное цветущими зарослями всех оттенков радуги, слева, за чередой холмов, до самого горизонта блестит водная гладь.

Не нравилось Саймону это место. Совершенно не нравилось.

— Когда-то все это принадлежало мне, — голос Эмми звучал ностальгически грустно, — и это была лишь мизерная часть моих владений! Я любил здесь гулять, в одиночку или с гостями. Вон за теми холмами находится моя вилла, а на берегу моря стояла древняя колоннада, полуразрушенная, черная, зловещая, но при этом безумно красивая… Узнаю, кому она помешала — поджарю на медленном огне. Как, однако, изменилось мое зрительное восприятие… Отличия почти неуловимы, но вижу я не так, как раньше.

Он уставился на свою руку, слегка позеленевшую в лучах местного солнца. Саймон увидел, что он успел надеть перстни из темного металла, с сумрачно-синими сапфирами и черными алмазами — за такие побрякушки можно немало выручить… Поворачивая кисть, Медо любовался игрой солнечных искр в драгоценных камнях: псих, что с него взять! Если бы не «цербер», Саймон за это время сделал бы ноги.

— Когда-нибудь все это опять станет моим, — опустив, наконец, руку, сказал Эмми. — Саймон, этот пейзаж тебе ничего не напоминает?

Он кивнул на охваченное буйным цветением болото.

— Я же не знал, что он настоящий… — прошептал Клисс.

— Если помнишь, мы поспорили на твое левое ухо. Прими мои соболезнования, Саймон, ты проиграл пари. Я ведь обещал тебе пикник на природе?

— Господин Медо, не надо… — Саймона волной накрыла обморочная слабость, и он уселся бы на землю, но «цербер» вытянул манипулятор, ухватил его за шиворот и теперь держал почти на весу. — Вы уже отомстили мне!

— Ты понес наказание за теракт на вилле, а за все остальное тебе еще предстоит расплатиться, — Медо улыбнулся, и Клисс не видел в его тронутом зеленью лице ни проблеска жалости. — С первых же минут нашего знакомства ты обрушил на меня такой поток отвратительных оскорблений, что я поначалу был в шоке. Чтобы меня так беспардонно смешивали с грязью! Потом мне стало даже интересно, однако все имеет свой предел и свою цену. Саймон, меня нельзя безнаказанно оскорблять.

— Когда я вас оскорблял? Ничего такого не было!

— Увы, ты истинный питомец своего шефа… Я ведь хорошо знал твоего покойного шефа — я еще не говорил тебе об этом?

Саймон убито помотал головой.

— Я видел, как умирал твой шеф. Жалкое было зрелище.

Это неправда. Этого просто не могло быть! Шеф, со всех сторон обложенный Космополом, киборгами, мутантами и прочей сволочью, умирал в своем бункере на Валгре, и рядом с ним не было никого… кроме Лиргисо, который его убил.

— До тебя только сейчас дошло, кто я такой? — золотисто-желтые глаза (у людей не бывает радужки такого цвета, и Клисс почему-то был уверен, что контактные линзы тут ни при чем) смотрели на него изучающе и насмешливо. — Помнится, твой шеф, он же мой многострадальный патрон, утверждал, что эксцессеры из «Перископа» — это интеллектуальные сливки человеческой расы. Я бы добавил — прокисшие сливки! Впрочем, бедный патрон не блистал умом, хотя и умел выглядеть интеллектуалом. На меня он всегда наводил тоску.

Эта желтоглазая тварь — не человек. Зеленая нежить с когтями на шестипалых руках, костистым гребнем на лысой голове и подвижными червеобразными отростками вместо ушей — таким он был раньше, пока не вселился в краденое человеческое тело. Клисса чуть не стошнило, он рванулся в сторону, забился в захватах «цербера». Удар по лицу заставил его всхлипнуть и обмякнуть.

— Не люблю ксенофобов, — холодно сказал Лиргисо. — Могу тебя утешить, Саймон, наши чувства взаимны. Ты внушаешь мне столь же непреодолимое отвращение.

— Я раскаиваюсь во всем, что про вас говорил, — выдавил немного овладевший собой Саймон. — Я же не знал, что это вы…

— Когда меня оскорбляют заочно, это мне тоже не нравится, — Лиргисо скрестил на груди руки. — Так что не имеет значения, знал ты или нет. Я с удовольствием посмотрю, как ты съешь свое ухо… По какому рецепту его приготовить?

— Подождите… Значит, тех пятерых из кафе тоже убили вы?

Если становится горячо, надо перевести разговор на другую тему — так натаскивали Саймона в «Перископе», и сейчас самое время воспользоваться старыми навыками. Он спасется. Он всегда спасался. Преисподняя не раз пыталась его проглотить, однако он оказывался хитрее.

— Возможно, тебя это позабавит, но я убил их из сентиментальных соображений.

Ситуация была не та, чтобы Саймона что-то могло позабавить, но он готов был ухватиться за любую возможность оттянуть расправу.

— Как это — из сентиментальных? — произнес он, стараясь не стучать зубами.

— Я отомстил за своего донора. Эммануил Медо был не настолько интересным существом, чтобы я захотел его пощадить и подыскал другой вариант, но он был безобиден и не раздражал меня. Если бы не насущная необходимость сменить оболочку, я не стал бы его убивать. Я получил от него великолепное тело, и я ему весьма признателен. Возможно, его слабый неуспокоившийся дух до сих пор меня сопровождает? Не знаю, — Лиргисо усмехнулся. — Я собирался спросить об этом у Поля, но ты все испортил. Так или иначе, а я расквитался с теми, кто подвергал Эммануила Медо унижениям, и я надеюсь, что это импровизированное жертвоприношение ему понравилось.

Выслушивая это бред, Саймон лихорадочно прикидывал, за какую бы еще тему уцепиться.

— Господин Лиргисо, у меня появился вопрос…

— Ты задашь его потом. После пикника, — Лиргисо достал из кармана предмет, в котором задохнувшийся от ужаса Клисс признал выкидной нож. — На этот раз больно не будет — для разнообразия… Иначе ты не сможешь в полной мере насладиться трапезой. Млиаг, сделай ему анестезию, левое ухо. Саймон, рекомендую воздержаться от крика.

Со щелчком выскочило лезвие, сверкнувшее в зеленом луче лярнийского светила.

Они перебрались в Хенуду после того, как Стив засек в окрестностях заполярного отеля чужие поисковые зонды.

Погруженная в туманы горная страна исполосована долинами с жесткой желтоватой травой, в белесом мареве прячутся гейзеры и холодные озера. На склонах гор и в долинах растут готэхайво — лунные деревья, окутанные молочной пеной цветов; от их терпкого горьковатого аромата в горле возникает комок, особенно если тебя и без того осаждают невеселые мысли. У Поля было именно такое состояние, тревожное, неустойчивое, с осадком горечи. Когда он находился рядом с Ивеной, Стивом или Тиной, он казался оживленным и собранным — да он в это время и был таким, но стоило ему остаться в одиночестве, как хватало малейшего толчка, чтобы осадок всколыхнулся.

Для того чтобы отделаться от собеседника незачем разбивать передатчик, достаточно отключить связь. И ведь это случилось в присутствии Ивены! Хорошо, что в тот момент она смотрела не на него, а на голограмму, а то могла бы испугаться.

Еще хуже становилось, когда он начинал перебирать свои ошибки. Он все сделал не так, как следовало: не сменил личность, хотя Черная Вдова дралась бы куда эффективней, чем Поль Лагайм; неправильно нанес удар, погубив таким образом свой единственный шанс — если бы это видел Сенегав, его манокарский наставник, брюзжания хватило бы на несколько месяцев.

Убийство было единственной страстью и единственным хобби отставного администратора третьего уровня Сенегава. Государственная служба безопасности выявила его и прибрала к рукам очень своевременно, иначе он окончил бы свои дни в экзекуторской под электроплетью, перед этим перерезав энное количество граждан в чистеньких манокарских подворотнях. В течение долгих лет прирожденный убийца служил Родине, изводя врагов Великого Манокара, а после того, как ушел на покой, стал натаскивать начинающих киллеров, но душа тосковала по любимому делу. В конце концов Сенегав увлекся многоуровневыми компьютерными играми-убивалками с эффектом присутствия; особенно ему нравилась игра с интригующим названием «Замочи бандита в сортире». Наставник Поля утверждал, что она очень старая, ее, мол, создали еще на древней Земле в докосмическую эпоху — одним словом, классика.

Тина относилась к Сенегаву иронически, а Поль терпел его с трудом, только ради приобретения профессиональных навыков, необходимых для уничтожения Лиргисо. Как показала практика, время потрачено впустую.

Воспоминания о том, что происходило между ним и Лиргисо, лежали глубже: словно скрытое под темной водой речное дно причудливого рельефа, с грязным илом, утопленниками и не знающими солнечного света гадами. Поль не хотел погружаться в этот омут. Уж лучше он будет мучиться из-за того, что оказался никудышным киллером — своего рода буфер.

Жутковатое ощущение сдвига реальности, которое он испытал на вилле у Лиргисо, не с чем было сравнить: его едва не затянуло в чужеродную реальность, подчиненную совсем другим законам, изобилующую кошмарными деталями. Поль чувствовал себя так, как будто чуть не утонул, но ценой невероятных усилий все-таки сумел выплыть, несмотря на воду в горле и судороги.

Сейчас он постепенно возвращался в норму, и прогулки по Хенуду этому способствовали. Гуляли вчетвером. Тине и Стиву не в первый раз приходилось скрываться, для них это была не экзотика, а образ жизни, Ивене это даже понравилось, а Поль вначале не мог освоиться с тем, что ему надо от кого-то прятаться у себя дома, на Незе, но потом привык.

Видимо, выглядел он теперь не так плохо, как раньше: Ольга, хотя и не отказалась от идеи сдать его психотерапевтам, уговаривала уже не так настойчиво.

Желудок давно превратился в кровавые ошметья, ничегошеньки в этом желудке не осталось, и все равно Саймона рвало, раз за разом, который день подряд. Стоило только вспомнить ту тарелку с облитыми соусом розовыми кусочками…

В прежние годы его бы такая картинка обрадовала: сюжет для фильма — пальчики оближешь! Но «Перископа» давно нет, да и не было уговора, чтобы Саймон Клисс оказался в роли жертвы, это ошибка, это подлость, ну кто же знал, что судьба когда-нибудь столкнет его с такой отъявленной сволочью, как Лиргисо!

Ухо, допустим, можно вырастить новое, это сделают в любой клинике, где есть регенерационная аппаратура. Но Саймон потерял больше, чем ухо: он теперь даже думать не мог о еде, при одной мысли о ней его начинало тошнить. Он чувствовал, что это навсегда.

Два раза в день в комнату, где он сидел взаперти под присмотром «цербера», вторгался медицинский автомат для внутривенного кормления, и Клисс получал порцию питательных веществ. Кормить его через зонд не было смысла, желудок тут же исторгал содержимое. Саймон подозревал, что Лиргисо обеспечил ему питание отнюдь не из гуманных соображений — наверняка додумался еще до какой-то пакости. Так оно и оказалось.

— Саймон, можешь порадоваться, твои страдания скоро закончатся. Роковая ошибка природы будет исправлена, ты вернешься в свое естественное состояние и заодно получишь последний урок. Весьма ценный урок для такого ксенофоба, как ты.

Пока Лиргисо говорил, его глаза меняли цвет: желтые, голубые, серые, зеленые, ярко-красные, как у виртуального демона, опять желтые…

— Однажды ты высказал догадку, что я рубиконский киборг. Помнишь?

— Так в этом же нет ничего такого, — тихим и слабым голосом (в горле саднило после затяжных рвотных спазмов) ответил Клисс. — В смысле, ничего обидного. Киборгов полно, я не хотел ничего плохого сказать.

— Видишь ли, ты не угадал. Посмотри на мою руку.

С левой кистью Лиргисо начало твориться что-то жуткое: кожа позеленела, ногти сузились, вытянулись и заострились… Это уже не ногти, а когти, да и сами пальцы выглядят иначе, и вообще их уже не пять, а шесть, и на тыльной стороне кисти переливаются вкрапленные прямо в кожу мелкие зашлифованные сапфиры…

Саймон попятился на ватных ногах, заскулил от ужаса, получил затрещину от «цербера» — и увидел, что наваждение исчезло. Холеная человеческая рука с лазерным маникюром на ухоженных ногтях, никакой мути.

— Я не киборг, я оборотень, — усмехнулся Лиргисо. Он сжимал и разжимал пальцы, слегка морщась. — Я страстно этого желал, и у меня начало получаться. Пока я могу произвольно менять цвет радужной оболочки, а также трансформировать кисти рук — последняя процедура требует значительных усилий, кровообращение нарушается, но главное то, что я преодолел некий барьер и когда-нибудь научусь принимать свой прежний облик.

Естественно, Саймона вырвало — небольшим сгустком слизи с кровавыми разводами, в его взбесившемся желудке ничего больше не было. «Цербер» проворно убрал за ним.

— Реакция истинного ксенофоба, — отметил Лиргисо. — Саймон, ты бы знал, насколько больше удовольствий получает от жизни тот, кто свободен от ксенофобии! Однажды я занимался любовью с синиссом… Ты ведь знаешь, кто такие синиссы?

Да кто же этого не знает? Омерзительные сухопутные цефалоподы, от полутора до двух с половиной метров ростом, с кожей антрацитово-черной, иссиня-черной, цвета маренго, а иногда мертвенно-белой, что особенно противно.

— Мы познакомились на Ниаре, уже после того, как я стал Эммануилом Медо. Он оказался таким же, как я, любителем смелых экспериментов… Интересно, что при всех радикальных физиологических отличиях у нас с ним обнаружилось поразительное внутреннее сходство, и мы восхитительно проводили время. Это было похоже на волшебную феерию… или на бред сумасшедшего, если встать на твою точку зрения. Саймон, если бы я был, как ты, ксенофобом, я бы многое потерял!

Ну, неужели он не понимает, что нельзя рассказывать Саймону Клиссу такие истории? Снова начались болезненные и бесплодные рвотные позывы. Саймон слышал, что есть то ли медуза, то ли рыба, которая, защищаясь от врага, выстреливает в него кусками собственного желудка — похоже, что его несчастный желудок порывался проделать то же самое. Наконец спазмы прекратились. Дрожащий, мокрый от пота Клисс сидел на полу и снизу вверх затравленно смотрел на Лиргисо.

— Я хочу кое-что тебе показать.

«Еще?..» — поежился Саймон.

На этот раз Лиргисо достал карманный голопроектор, и в воздухе повисло изображение крупной паукообразной твари с суставчатыми лапами, жвалами, провисающим белесым брюшком. Саймон настолько обессилел, что его даже рвать не стало.

— Это и будет твое последнее наказание, — сообщил Лиргисо.

— Вы хотите скормить меня этой гадости? Не надо, проявите милосердие… Вы уже меня наказали! Господин Лиргисо, я могу для вас многое сделать! Вам нужен Поль? Я помогу вам до него добраться, я же эксцессер, в любую щель просочусь… Вы его получите, клянусь чем хотите!

— Спасибо, Саймон, — на лице Лиргисо промелькнуло такое выражение, как будто он внутренне содрогнулся. — С меня довольно, теперь я буду устраивать свою личную жизнь без твоего содействия. Если я еще когда-нибудь встречу эксцессера, я его сразу убью — на всякий случай, как убивают бешеных животных. Это кудонский келнисуац, — он указал на голограмму. — Не бойся, есть тебя он не станет, у него растительная диета. Ты обменяешься с ним телами.

— Не надо! — выдавил Саймон. — Я же человек, а это что?..

— Ты всего лишь полуразумная тварь, опасная для окружающих. Ваша человеческая цивилизация не знает истинной иерархии, и это весьма печально… В результате полуживотные вроде тебя могут делать все, что хотят, а существа утонченные и высокоорганизованные не получают должного воспитания — достаточно посмотреть на Поля, чтобы убедиться в этом. У вас высшие ведут себя, как низшие, а низшие, в свою очередь, мнят себя высшими — ужасающая деградация! — Лиргисо презрительно скривился. — Галактике есть, чему поучиться у Лярна, там каждый знает свое место.

Саймон никогда не был противником иерархии. Все люди равны? Как бы не так! Есть живое сырье, быдло, пешки, человеческий муравейник, и есть те, кто наверху, самые хитрые, самые ловкие — эксцессеры, например. Но сейчас, когда Лиргисо записал его в «низшие», он вдруг подумал, что идея равенства не так уж плоха.

— Нет-нет… — прохрипел он. — Все мы равны перед Богом, перед законом, перед лицом Вселенной! Нельзя за одними признавать особые права, а других давить, как насекомых, нельзя!

— Саймон, я вовсе не такой изверг, как тебе кажется. В действительности я ничего не имею против полуживотных — при условии, что они послушны и относятся к высшим существам с подобающим уважением. На Лярне я принадлежал к числу наиболее цивилизованных рабовладельцев, поскольку никогда не забывал о разнице между тварями вроде тебя и полезными рабами — когда из меня решили сделать пугало, об этом почему-то никто не вспомнил!

— Точно, от людей не дождешься, чтоб тебя оценили по заслугам! — подхватил Саймон. — Кому вы это рассказываете?! Я же знаю, как это бывает, и если вы хотите отомстить им, я помогу, нельзя же такое спускать, просто обидно…

— Помолчи, — холодно оборвал Лиргисо. — Те приемы, которым обучил тебя мой недалекий патрон, против меня неэффективны. Скоро ты переселишься в тело келнисуаца — надеюсь, что это излечит тебя от патологической ксенофобии, хотя бы под конец.

— Я же умру!.. — всхлипнул Клисс. — Я недолго проживу в таком виде…

— Не так все трагично, — Лиргисо улыбнулся. — Я уже проделывал это с такими, как ты. Сначала ты, безусловно, будешь мучиться, а потом твой рассудок постепенно угаснет, поскольку мозг у келнисуаца весьма примитивный. Ты адаптируешься и станешь стопроцентным животным, ни на что другое ты не годишься. По крайней мере, ничего больше не подорвешь! — он состроил насмешливую гримасу. — Возможно, изредка тебе будут сниться странные сны… Саймон, я даю тебе время, чтобы ты мог проститься со своим человеческим телом, со своей памятью, со своим незаслуженным, увы, статусом разумного существа. У тебя есть несколько дней.

Он выключил голограмму и ушел, а Саймон уткнулся лицом в ладони и заплакал навзрыд.