Группа на экране поравнялась с синтетическими зарослями световодов, и Мьясхон, протянув мощную, как у тяжелоатлета, шестипалую руку с позолоченными когтями, попыталась оторвать одну из мерцающих нитей. Иерархи засуетились. Звука не было, но изумрудные губы энбоно оживленно шевелились, слуховые отростки тревожно подрагивали.

Лиргисо, глядя на эту сценку, коротко рассмеялся.

— На Лярне очень развито искусство любви, а все потому, что для энбоно это вопрос жизни и смерти — ведь если кхейгле не понравится то, что ты с ней делаешь, она тебя на месте прихлопнет. Или надает затрещин и прогонит, после чего ты станешь предметом всеобщих насмешек. Со мной такого ни разу не случалось. Я рано освоил тонкости любовных игр и с течением времени достиг в этой области совершенства. Поль, я знаю множество приемов, с помощью которых можно заставить противника… о, извиняюсь, партнера испытывать безумное наслаждение. Это не менее изощренное искусство, чем древнелярнийская техника рукопашного боя. Возможно, ты мне на слово не веришь, но я мог бы кое-что продемонстрировать, если ты наконец-то снимешь броню.

— Заткнись, — сквозь зубы бросил Поль. — Мне наплевать и на твои заскоки, и на твои приемы. Наплевать, понял?

— Одно удовольствие наблюдать, как ты бесишься!

Мьясхон выдрала-таки световод, но волшебно сияющая нить сразу погасла. Нежно-зеленое лицо кхейглы, похожее на плоскую стилизованную маску, обижено сморщилось. Энбоно что-то наперебой говорили, один из них достал из-под плаща и протянул ей розоватый шарик — Мьясхон выхватила его, запихнула в рот и начала энергично двигать челюстями.

Робот поправлял накренившуюся композицию из световодов, а гости — люди, гинтийцы, шиайтиане — косились на группу лярнийцев с умеренным вежливым интересом: мало ли, какие странности проявляет особа королевской крови, принадлежащая к негуманоидной расе?

— После Контакта, когда и могндоэфрийские, и харлийские власти изъявили желание присоединиться к Галактической Ассамблее, Лярн подвергся нашествию всевозможных правозащитных комиссий и ученых экспертов, — снова заговорил Лиргисо. — Тогда упразднили рабство и наделили гражданскими правами чливьясов и негов — совершенно напрасно, ибо они рождены, чтобы быть рабами. Также встал вопрос о половой дискриминации, но тут уж экспертам пришлось признать, что кхейглы от природы обладают интеллектом на уровне пятилетнего ребенка человеческой расы. Я слышал, что во время этих расследований одна кхейгла чуть не оторвала голову эксперту-человеку, беднягу с трудом у нее отняли… Поль, в чем дело? Неужели ты на что-то обиделся? Да это же смешно! Ты слишком изнежен — не физически, а духовно, однако это ничуть не лучше чрезмерной телесной хрупкости.

Салон станции достаточно просторен для троих, но здесь не уединишься. Как будто находишься в чашечке гигантского сине-черно-перламутрового цветка с прожилками и изгибами, вызывающими, если начнешь присматриваться, ощущение скольжения по извилистой траектории (Лиргисо, когда оформлял интерьеры, руководствовался исключительно своим вкусом, довольно-таки своеобразным). Влажный блеск металлических элементов и вкрадчивый, темный, цветочный аромат лярнийских духов Живущего-в-Прохладе усиливали эту иллюзию.

Ты пойман плотоядным цветком, заперт в его чашечке, а еще хуже то, что рядом находится хищное ядовитое насекомое, оно вьется вокруг и мучает тебя, и сбежать от него некуда. Поль понимал, что близок к срыву. Только мысль о том, что Лиргисо этого и добивается, помогала ему держать себя в руках. Он отошел, сел в свое кресло, но Живущий-в-Прохладе последовал за ним и устроился напротив.

— Когда я был ребенком, меня чуть не убила кхейгла, — сообщил он с доверительной улыбкой. — Они очень заботливые матери, но лишь до тех пор, пока ребенок не достигнет десятилетнего возраста. Потом инстинкт отключается, и детей у них забирают, чтобы не вышло беды. Мне было почти десять, и я тогда едва не погиб. Двух других детей она у меня на глазах убила, третьего серьезно покалечила. Это самое острое впечатление моего детства. Конечно же, не единственное. Позже меня изнасиловал директор школы, где я учился, но это случилось, когда я уже был подростком. Признаться, я сам же его и спровоцировал — мне отчаянно хотелось приобщиться к этой стороне жизни… а кроме того, после инцидента я мог рассчитывать на поблажки, которые другим ученикам и не снились. Какую из этих историй тебе рассказать — про кхейглу или про директора школы?

— Про кхейглу, — мрачно сказал Поль.

Отвечать «никакую» не имело смысла, все равно Лиргисо не оставит его в покое.

— Эта кхейгла была моей матерью. В моем сухрамьяллу, — Лиргисо и это слово произнес с характерным для лярнийской речи музыкальным переливом, — было пять энбоно, трое из них с дефектами, означающими смертный приговор для новорожденного, и одна мертворожденная кхейгла. Обычная печальная статистика. Впрочем, бывает и так, что во всем сухрамьяллу нет ни одного нормального младенца. Сухрамьяллу — это непереводимо. Такие слова, как «выводок» или «помет» не подходят, поскольку речь идет не о животных, а о детях высокоразвитой расы.

Лиргисо рассказывал очень живо и сопровождал повествование иллюстрациями; энбоно — раса прирожденных рисовальщиков, и даже после смены тела эта способность осталась при нем.

Он быстрыми штрихами набрасывал на вырванном из блокнота листке очередную картинку и клал на столик перед Полем. Рисунки были черно-белые, но Лиргисо не забывал упомянуть о красках и запахах, так что Поль словно видел наяву громадное изжелта-белое кольцевидное здание, в котором жили кхейглы с маленькими детьми; песчаные пляжи и теплые оранжевые бассейны в необъятном, как поле стадиона, внутреннем дворе под зеленоватым небом; старую каменную галерею с вазами в нишах в восточной части двора. Воздух там был густой, сладковатый, и жизнь в буквальном смысле слова бурлила: бегали, плескались в бассейнах и шумели дети, кричали на них и друг на друга кхейглы, суетились чливьясы-рабы — темнокожие низкорослые существа с гребнями вдоль спины.

Климат на Лярне жаркий и влажный, штукатурка там долго не живет — на ней появляются извилистые трещины, похожие на уводящие в запредельное царство хаоса тропинки, а также пестрые кляксы мха-стеноеда. В тот день несколько чливьясов заново штукатурило стену неподалеку от бассейна, в котором нежились кхейглы — те сидели в воде так, что плечи едва выступали наружу, и алмазные подвески на их гребнях отливали зеленым, сверкая в лучах Изумрудного солнца. Вот, посмотри, как это выглядело…

Поль с любопытством смотрел на картинки, но расслабиться себе не позволял. Лиргисо из кожи вон лезет, чтобы наладить отношения; он умеет и заинтересовывать, и очаровывать, однако на Поля его приемы не действовали — и это была одна из причин, почему Живущий-в-Прохладе так безжалостно изводил его насмешками.

Пусть Лиргисо утверждал, что видит Поля насквозь, на самом деле он даже близко не представлял, что это такое. Для того чтобы видеть других насквозь — видеть суть сквозь все иллюзорные оболочки — надо быть «сканером». Лиргисо заэкранирован, поэтому сейчас его нечеловеческим зрением «сканера» не увидишь, но Поль знал, как он выглядит, и этого знания хватало, чтобы не попадаться на его обаятельные уловки.

На новой картинке стайка детей-энбоно утащила у чливьясов ведро штукатурки (оно небольшое, иначе маленькие тщедушные рабы не смогли бы его поднять), и те растерянно смотрят вслед: отнимать ведро нельзя, ведь это юные господа!

На следующем рисунке дети швыряют комки вязкой массы в кхейгл, отдыхающих в бассейне. Обычная шалость, кхейглы в таких случаях не сердятся. Но… Это уже достаточно большие дети. Как раз тот возраст, когда кхейгла, повинуясь заложенной природой программе, перестает воспринимать ребенка как детеныша. И вот одна кхейгла, которой залепили комком штукатурки в гребень, выскакивает из бассейна и бросается к детям.

Те отбегают — веселая игра! — а кхейгла бьет первого попавшегося кулаком по голове. Он падает, и тогда она бьет его ногой, так что слышен хруст костей. Остальные кидаются наутек: происходит такое, чего раньше не бывало, непонятное, страшное. Трое маленьких энбоно помчались в сторону галереи в восточной части двора, вот за ними-то кхейгла и погналась.

— …Там была глубокая ниша, и в ней стояла ваза величиной с взрослого чливьяса — около метра в высоту. Видишь, вот такая… Глубина за вазой достаточная, чтобы кхейгла до тебя не дотянулась. Я забрался в нишу и остался жив, единственный из троих. А ты бы на моем месте не уцелел… Не потому, что не успел бы добежать, но ты бы наверняка пропустил вперед кого-нибудь другого, — Лиргисо смотрел на Поля с грустной усмешкой превосходства. — Я добежал вторым, оттолкнул товарища, который опередил меня, и забрался в нишу, а он — следом за мной. Третьего ребенка, самого медлительного, кхейгла схватила. Она швырнула его на песок и топтала до тех пор, пока он не перестал пищать и шевелиться. Ладно уж, это рисовать не буду… Потом она вытащила из ниши второго и размозжила ему голову, ударив о стенку, а после попыталась достать меня, но ей не хватило нескольких сантиметров. Как сейчас вижу ее большую руку с длинными когтями, золотисто-розовыми, как плоды лекки. Один коготь был слегка искривлен, а второй сломан в недавней драке с другой кхейглой, и еще они были измазаны свежей кровью. Она рычала и ругалась так, как обычно ругаются кхейглы — выкрикивала бессмысленные односложные слова. Потом кто-то позвал ее и бросил на песок нифту — лакомство с добавлением успокаивающего снадобья, кхейглы его любят. Она схватила угощение и начала есть, а обо мне забыла.

Последняя картинка: в арке ниши, за силуэтом вазы, умиротворенная кхейгла держит надкушенный шарик вроде того, что иерархи дали Мьясхон.

— Поль, я был потрясен, — все с той же грустной усмешкой продолжал Лиргисо. — Спокойно созерцать смерть, причинять другим боль и получать от этого удовольствие, терпеть боль и при этом улыбаться — всему этому я научился позже, а тогда я сидел в нише и плакал — от страха, от жалости к себе и к растерзанным товарищам по играм, оттого, что кхейгла-мать вдруг перестала быть доброй. На следующий день и меня, и других подросших детей забрали из обители кхейгл и отправили в школу. Тот ребенок, которого кхейгла поймала около бассейна, не умер, но остался калекой — он достиг возраста, когда у юных энбоно в Могндоэфре удаляют бугорки тейну, чтобы вживить на их место драгоценные камни, и ушел во Фласс, поскольку у него не было будущего.

— Ее судили за убийство детей? — спросил Поль.

— Нет. Кхейгла не может отвечать за свои действия. Это был несчастный случай, а не преступление. Чливьясов наказали — всю группу, которая в тот день штукатурила стену, скормили Флассу.

— Они-то в чем были виноваты?

— Так полагалось по закону. Если уж для рабов установлены определенные правила, регламентирующие проступки и наказания, отступать от них нельзя ни под каким видом, независимо от того, справедливо это или нет, иначе рабы очень скоро отобьются от рук, — Лиргисо скорчил насмешливо-сожалеющую гримасу. — Говорю тебе это, как бывший рабовладелец.

— Не люблю рабовладельцев, — бросил Поль с вызовом, неприязненно сощурив глаза — как в ту пору, когда он в очередной раз нарывался на уличную драку в ночном Кеодосе.

— Поль, я же бывший! — Живущий-в-Прохладе обезоруживающе улыбнулся. — Теперь у меня одни роботы… и Хинар, которому я плачу зарплату, и который возится с контейнерами удручающе долго.

— Босс, я выжимаю из буровой установки все что можно, — отозвался шиайтианин. — Тут не одна большая каверна, а гроздь мелких, посмотрите сами. Скормить-то вы меня можете кому угодно, но наша техника от этого быстрей работать не станет.

— Да перестань, Хинар, я ведь пошутил, — вздохнул Лиргисо. — Разве я когда-нибудь сомневался в твоих профессиональных качествах? Еще не хватало, чтобы ты стал таким же чувствительным, как Поль!

Хинаром Лиргисо дорожил: тот был первоклассным пилотом и навигатором-гиперпространственником. Когда его выгнали за употребление наркотиков из Ниарского Военно-Космического Флота, Лиргисо взял его к себе, при условии, что Хинар принесет ему клятву вассала, как принято у кедисэйтху — шиайтианской младшей аристократии. Выросший на Незе Поль не понимал, зачем нужны такие навороты, как клятва верности, сопровождаемая ритуальным кровопусканием (особенно если учесть, что для самого Лиргисо клятвы всегда были не более чем тактической уловкой), но, видимо, Живущий-в-Прохладе и потомственный кедисэйтху находили в этом особый шик. Они не просто пара преступников-соучастников, а двое аристократов, господин и вассал — это стильно, и плебсу этого не понять.

— Значит, чливьясов ни за что убили, а кхейгла не понесла никакой ответственности?

— Я же сказал, нет. Кхейглы неприкосновенны. Их слишком мало — генетический дисбаланс, и жизнь кхейглы ценится намного выше, чем жизнь любого энбоно, взрослого или ребенка. Увы, все попытки цивилизовать их бесполезны. Изредка удается научить какую-нибудь кхейглу читать и писать на самом примитивном уровне — особенно увлекаются этим в Харле, так как Властвующая должна собственноручно подписывать государственные указы. Не удивлюсь, если Мьясхон умеет считать до дюжины и способна кое-как накарябать несколько простеньких иероглифов — интеллектуалка!

Поль вновь посмотрел на кхейглу, окруженную свитой. Сейчас он разглядывал ее внимательнее, чем в первый раз, и ему показалось, что с ней что-то не в порядке. Огромные глаза цвета спелой вишни словно подернуты прозрачной дымкой — это производит болезненное впечатление.

Когда он сказал об этом, Лиргисо засмеялся:

— Ты наблюдателен, этого у тебя не отнимешь. Ну конечно, ей дали сильнодействующий наркотик, иначе кхейгла натворит дел на Королевском фестивале! И это главная причина того, почему визит Мьясхон будет столь кратким: долго держать ее на таких снадобьях нельзя, это может повредить ее здоровью. Все это добродетельноцветущее дурачье, — Живущий-в-Прохладе кивнул на иерархов, — тоже под дозой. Наглотались пилюль, подавляющих половое влечение. Я-то определил это сразу, по характеру движений их слуховых отростков, но такие нюансы заметит только энбоно. Поль, ты выглядишь грустным. Давай расскажу тебе на десерт, как я стал жертвой директора школы — пикантная и забавная история, и никто в финале не умер. Разумеется, с иллюстрациями…

— Я сейчас буду сканировать. С захватом широкого радиуса, так что не мешай.

— Боишься, что мои картинки тебя смутят?

— Не мешай, сканирую, — повторил Поль.

Потустороннее пространство успело измениться: теперь его вдоль и поперек рассекали трепещущие мутно-радужные перепонки, к ним можно прилипнуть, а их подчиненный сложному ритму трепет вызывает тошноту. С таким явлением Поль никогда раньше не сталкивался. Может, оно как-то связано с надвигающейся Зимпесовой бурей?

Он все же мог видеть сквозь эти нематериальные перепонки, полотнища, плоскости, хотя и хуже, чем если без них. Он постепенно расширял радиус поиска, но ни людей, ни других носителей разума вокруг не было. Чувствовать неодушевленную автоматику Поль не умел, так что о механических соглядатаях пусть позаботится Лиргисо.

Никого, никого, никого… И вдруг он ощутил присутствие целой толпы, охваченной тоской и отчаянием. Он вздрогнул — настолько мучительным было это внезапное соприкосновение.

— Поль, что с тобой? — донесся голос Лиргисо.

— Там!.. — он вытянул правую руку назад и вверх, показывая направление. — Кто-то есть, их очень много, им плохо. Я не знаю, кто это, надо выяснить.

Он открыл глаза, вытер ладонью лицо — казалось, что на коже остались клейкие следы от потусторонних перепонок.

— Поль, все в порядке, — Хинар развернулся вместе с креслом, чтобы посмотреть, куда он показывает. — Там домберг тонет. Домберг — помнишь, ты спрашивал, что это за штуки? Я его сигнал бедствия еще полтора часа назад принял.

Вся «Контора Игрек» уже смирилась с неистребимостью Саймона Клисса — но не Римма Кирч. Римма считала, что этому скользкому, как грязный обмылок, типу, бывшему эксцессеру, доверять нельзя. С ней никто и не спорил — действительно, нельзя, зато свое дело он знает: вон сколько у него на счету успешно реализованных проектов! Если надо подмочить чью-то репутацию, привлечь внимание общественности к фактам, которые иначе останутся незамеченными, исказить какую-либо информацию — лучшего разработчика, чем Клисс, не найдешь, так что его нужно держать под контролем, но ни в коем случае не гнать.

Римме казалось, что все они ошибаются, даже Маршал. Хотя нет, что за глупость, Маршал ошибаться не может. Просто он слишком занят, чтобы разбираться с каждым, поэтому надо собрать на Клисса досье и положить к нему на стол — тогда проныре Саймону конец.

Домберг на экране был похож на доисторического зверя мамонта, тонущего в зыбучке — Римма когда-то видела картинку в детской книжке. Такая же обреченная темная глыба, только у мамонта был еще печальный круглый глаз и хобот, задранный к небу.

Римме нравилась идея, что численность неспособных и малоимущих нужно сокращать. Именно публику этого сорта она и ненавидела по-настоящему, а вовсе не экстрасенсов, извращенцев и мутантов, на которых охотилась «Контора». Последние были для Риммы противниками, объектами отстрела, но не вызывали у нее таких чувств, как какой-нибудь спившийся бомж, или безмозглая скандальная тетка, или ограниченный и невзрачный мелкий чиновник. Вот это — настоящие враги! В этом окружении Римма выросла, от этой жизни она сбежала.

Дома ей сулили карьеру рекламной модели: мол, с ее внешностью румяной, как наливное яблочко, деревенской простушки она может сниматься в роликах, рекламирующих доильные автоматы или синтетические удобрения — будущее обеспечено! Тьфу… И Римма удрала «зайцем» из яхинианского сельскохозяйственного рая на Рубикон, известный своими подпольными клиниками, где людей превращают в киборгов. Она хотела поднакопить денег и стать боевым киборгом, как Тина Хэдис.

На Рубиконе Римма научилась воровать. Проституция — слишком грязное занятие, но прикинуться проституткой, заманить клиента в укромное место и парализовать, а потом опустошить его карманы — это ничего, можно. Вероятно, рано или поздно Римма нарвалась бы на полицейского агента, но ей повезло: до того, как это случилось, она нарвалась на парня из «Конторы». Тот оценил ее способности, и ей предложили работать в организации.

В ее жизни появился Маршал. Когда Римма думала о нем, ее переполнял смешанный с благоговейным обожанием восторг: впереди шагает самый сильный и самый мудрый, а ты можешь следовать за ним и выполнять все, что он скажет. Это Жизнь с большой буквы — не то, что прозябание в скучном городишке, среди погруженных в вечный полусон обывателей. Вот только своей внешностью Римма была недовольна: ей хотелось быть бледной и зловещей, как лезвие кинжала, и она мечтала о пластической операции, но в «Конторе» это можно лишь в интересах дела, по распоряжению руководства, так что мечта оставалась ее маленьким секретом.

Кирч сидела в командирском кресле, подтянув колени к подбородку, и смотрела, не отрываясь, на домберг: как будто посреди океана умирает большое животное… Так и есть. Вся эта людская масса, запертая в домберге, немногим отличается от стада животных.

Клисс вовсю ерничал по поводу ожидаемой гибели домберга, и Роберт старался от него не отставать. Римме хотелось пристрелить обоих. Или заткнуть уши, но такой жест уронит достоинство командира патруля, и она, сохраняя неподвижность сфинкса, слушала возбужденную, взахлеб, болтовню Саймона и сопровождаемые неуверенным нервным смешком реплики «салаги». Трепачи. Римма не испытывала жалости к людям из домберга, но эти потуги черного юмора были ей неприятны.

Растянувшаяся на несколько часов трагедия в Стылом океане представлялась ей своего рода сакральным действом, жертвоприношением: Жизнь избавляется от тех, кто не хочет бороться и таким образом предает ее, наглядный пример торжества справедливости. Римма была заодно с Жизнью, которая казнит слабых и никчемных, происходящее наполняло ее сладким трепетом удовлетворения, а два пошляка, Клисс и стажер, все портили.

— Во, опять SOS послали! — охваченный нервозным весельем Саймон ткнул пальцем в сторону экрана, где скользили «бегущей строкой» сообщения из эфира. — Во, смотри: «Заберите отсюда хотя бы наших детей». Это ловушка! Если спасатели туда сунутся, они сразу все ломанутся, жить-то охота. Так ты, салага, не допер еще, как правильно — утопление или утонутие?

— Утопитие! — подстраиваясь под него, хихикнул Роберт.

— Молчать! — не выдержала Кирч. — Слишком много трепа на борту! Отставить разговоры и осуществлять наблюдение в стандартном режиме, иначе под трибунал.

После этого наступила тишина. Саймон, правда, издал напоследок глухой смешок — мол, командуй, не командуй, а я все равно не твой подчиненный, — но рта больше не открывал. Римма обвела взглядом экраны и шумно вздохнула. Потом, нахмурившись, еще раз взглянула на центральный экран в нижнем ряду: так и есть, домберг, на который поставил Роберт, первым из трех подобрался к каменным воротам в пролив Сойхо, и теперь все выложенные на столик шоколадки в ярких обертках достанутся «салаге».

В полицейской школе, где Поль два года учился после колледжа, был предмет с длинным названием: «Использование для аварийно-спасательных работ неспециализированного оборудования». На этих занятиях курсантов учили решать такие проблемы нестандартными способами, с помощью любой подручной техники. Поль и сейчас очень быстро просчитал, что надо сделать: если дерифлодобывающая станция прикрепится к брюху домберга (роль фиксаторов выполнят лапы-буры, способные поворачиваться под любым углом), можно будет отбуксировать эту громадину к берегу.

Когда он изложил свой план, Хинар сказал, что технически это осуществимо, и даже Лиргисо снисходительно обронил, что выдумка Поля не лишена остроумия, но его предложение так и сделать повергло обоих в легкий шок.

Не будь здесь Лиргисо, шиайтианина Поль, возможно, сумел бы уговорить, сыграв на его пристрастии к трудноразрешимым задачам — тот любил блеснуть профессионализмом, продемонстрировать такое, что получится не у всякого. Но Хинар подчинялся боссу, а босса судьба домберга не волновала.

— Поль, ты ведь лучше, чем кто бы то ни было, знаешь о том, что смерти в расхожем понимании этого слова нет, — Живущий-в-Прохладе охотно включился в дискуссию — чем не развлечение. — Есть всего лишь уход в тот мир, который ты посещаешь, не умирая, а потом, если верить древним лярнийским трактатам — новое рождение. Так стоит ли волноваться? Жизнь на домбергах отвратительна, смерть для этих людей будет избавлением.

— Не решай за других. Они не хотят умирать — когда я наткнулся на них, я это почувствовал. Что нам мешает помочь им?

— Не буду же я ради домберга рисковать станцией и грузом, — Лиргисо, опершись локтем о подлокотник кресла, любовался черно-золотыми разводами лака на своих ногтях, в его голосе сквозила скука.

Хинар продолжал заниматься своим делом и в споре не участвовал. Похоже, он вообще их не слушал, сосредоточившись на цифрах и графиках, отображающих заполнение контейнеров.

— Ты постоянно насмехаешься над человеческой меркантильностью: по-твоему, для людей главное — деньги, а ты, Живущий-в-Прохладе, якобы выше этого. Ты сейчас не меркантилен, ага?

— Поль, тебе известно, сколько стоит наш дерифл? — Лиргисо, игнорируя вызов, задал вопрос ласковым тоном.

— Наверное, около миллиона?

— Не угадал. Несколько миллиардов. Я не меркантилен, но я не сумасшедший, чтобы из-за твоей прихоти нести такие убытки.

— Я возмещу тебе убытки. Найду новое месторождение, не хуже этого.

— Нет, — холодно отрезал Живущий-в-Прохладе.

— Ты ничем не отличаешься от тех людей и гинтийцев, которые убиваются из-за лишней сотни кредиток.

Поль пытался нащупать, чем его все-таки можно пронять. Не случайно он упомянул гинтийцев — об их скупости ходили анекдоты.

— Отличаюсь, — Лиргисо бросил на него надменный взгляд из-под занавеса упавших на лицо волос. — Если бы на этом домберге находился ты, или великолепная Тина, или мой старый приятель Тлемлелх — пусть он и дурак, но его картины бесподобны, — поверь, мое решение было бы иным. Поль, что это за пародия на скептическую гримасу? Если ты недостаточно хорошо владеешь своими лицевыми мышцами, потренируйся перед зеркалом. Надо вот так, — он отбросил волосы назад и состроил скептически-презрительную мину, — но у тебя не получится. Уверяю тебя, домберг не стоит даже значительно меньшей жертвы. Мы с Хинаром на одном таком побывали, еще в то время, когда я был Крисом Мерлеем. Я люблю посещать всякие странные местечки, домберг тоже привлек меня своей экзотикой. Я собирался облазить его сверху донизу, как подобает любопытному туристу, потом взять какую-нибудь девушку или красивого юношу вроде тебя… Поль, твоя гримаса опять далека от совершенства, лучше не позорься! Мои планы разбились вдребезги. Домберг внутри — это омерзительная грязь и вонь, покрытые болячками оборванцы, кишащие паразиты… Моя плоть оставалась холодной и безучастной, я никого там не захотел, и после беглой обзорной экскурсии мы с Хинаром оттуда малодушно сбежали. Хинар, помнишь?

— Угу, босс, — поддакнул шиайтианин. — Самая малость, и с контейнерами я закончу.

— Прекрасно. Поль, скоро мы вернемся в сауну… о, я хотел сказать, на яхту. Было бы любопытно посмотреть, как домберг утонет, но нам надо поторопиться.

— Послушай, там же люди погибнут!

Поль рывком поднялся с кресла, но тут же упал обратно, вернее — его швырнуло обратно, прижало к мягкой спинке, и освободиться он не мог, невидимые захваты не отпускали.

Живущий-в-Прохладе смотрел на него с нарочито невинной улыбкой. Он владел телекинезом, а Поль — нет, какие уж тут драки…

— Сиди смирно. А то начнешь метаться по салону, что-нибудь опрокинешь. Еще и Хинару будешь мешать.

Страх проснулся внезапно, как будто Поля полоснули ножом. Он научился усыплять этот страх, но усыпить и избавиться — разные вещи. Он сказал себе, что Лиргисо вряд ли захочет ссоры со Стивом и Тиной, однако это был неутешительный довод: если с тобой считаются только потому, что не хотят конфликта с третьей стороной, сильной твою позицию не назовешь.

— Сейчас ты особенно красив, — заметил Живущий-в-Прохладе. — Бледное точеное лицо, и на нем испуганно светятся изумительные темно-карие глаза, на меня это безумно действует…

Поль уже заметил, что на него это «действует», и от этого страх усилился до тошноты, до той степени, когда все вокруг становится размытым и слегка плывет.

— При других обстоятельствах я бы, пожалуй, согласился спасти домберг, чтобы сделать тебе приятное, — заговорил Лиргисо, глядя в сторону (он легко возбуждался, но умел брать себя под контроль). — В обмен на кое-какие уступки с твоей стороны… К сожалению, ситуация не располагает. Мы должны выйти из зоны Зимпесовой бури до того, как она начнется, и поскорее добраться до яхты. Возможно, по дороге нас ждет пошлейшая драка с патрулем либо с такими же, как мы, браконьерами, кто-то ведь нас выследил.

О домберге Поль за эти несколько секунд успел забыть, но теперь мысль о нем оттеснила страх на второй план.

— Это ненормально, когда люди гибнут, а их вот так бросают на произвол судьбы. Если бы это случилось на Незе, у нас бы давно уже подняли по тревоге все спасательные службы.

— Твой Нез — очаровательное местечко, но мы сейчас на Рубиконе. В рубиконских полицейских школах учат по другим учебникам. Впрочем, ты вспомни, когда ты работал в незийском иммиграционном контроле, ты вылавливал нелегалов — таких же, как этот сброд в домберге, и вы от них без сожаления избавлялись, не правда ли?

— Мы ведь не на смерть их выбрасывали, а отправляли на планеты, где нужны колонисты, — возразил Поль после заминки.

— Вы от них избавлялись, и вряд ли ты после этого интересовался их судьбой, так какое тебе дело до домберга? Видно, таков его рок — его аргхмо, как сказали бы на Лярне. Рекомендую тебе что-нибудь выпить, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

Робот-официант развернулся к креслу Поля, на его откидном столике стояло три чашки и четыре бокала — на выбор.

— Значит, они там пусть умирают, а мы будем пить напитки и отвлекаться от грустных мыслей?

— Вот именно, — усмехнулся Лиргисо. — Для такой чувствительной натуры, как ты, это будет полезное упражнение.

Словно берешь предметы, а те выскальзывают из пальцев, и ты ничего не можешь удержать; вещи, люди, обстоятельства — ничто тебе не подчиняется. Поль медленно протянул руку, взял у робота чашку черного кофе — просто чтобы убедиться, что хотя бы эту чашку он удержит. После нескольких глотков он сумел немного успокоиться.

Люди не должны умирать, если их можно спасти — так его учили в полицейской школе, а еще до школы он сам это знал. Если бы там учили вещам, не совпадающим с его собственными представлениями, он бы там надолго не задержался, и он никогда бы не пошел в полицейские на Рубиконе.

Правая дверь ведет из салона в машинный отсек. За левой — коридор, и там еще три двери: в туалет, в отсек с парой спасательных капсул-аэроамфибий и в кладовку.

Взять в кладовке оружие, направить на Лиргисо и потребовать, чтобы Хинар занялся спасением домберга?.. Бесполезно. Лиргисо опять применит телекинез, или бесконтактно выведет оружие из строя, или, что будет намного хуже и противней, воспользуется своими способностями к энергетическому вампиризму.

Но кто сказал, что заложником должен быть обязательно Лиргисо?

Когда Поль встал, мягкий толчок, как и в прошлый раз, бросил его обратно в кресло.

— Перестань, — Поль поморщился, главным образом для того, чтобы Лиргисо по выражению его лица ни о чем не догадался. — По крайней мере, в туалет на пять минут ты меня выпустишь?

Уже начал сгущаться туман из тех, что местные называют «русалочьим молоком» — первый признак Зимпесовой бури. Он стекал с неба и поднимался от мутного вспененного океана, расслаивался на никуда не ведущие коридоры, полости, слепые зоны, где не видно ни зги, как будто тебя и впрямь окунули в молоко. Длинные рваные перемычки соединяли области высокой плотности тумана друг с другом. Сверху все это напоминало недоделанный лабиринт в каком-нибудь снежном городке.