Когда между галерами осталось каких-то тридцать ярдов, их курс выровнялся, а затем преследователи стали увеличивать ход, чтобы выиграть полкорпуса для резкой смены курса и абордажного броска. Эрваст это понял.
– Салим, не давай им обойти нас!
– У них сорок весел, капитан!
– Хотя бы немного помешай им!
Салим убежал на нижнюю палубу, и вскоре барабан застучал чаще. Галеры стали идти нос к носу, но с судна Эрваста на преследователей продолжали сыпаться горящие стрелы. Они ударялись в раздутый ветром парус, однако, повисев на нем, падали, оставляя на полотне черные пятна.
– Почему он не загорается?! – в отчаянии кричал Эрваст. Он понимал, что спрятавшиеся за надстройкой молоканы готовятся начать абордаж – их топоры уже торчали над крышей надстройки.
Снова ударил канон, но из-за качки ядро перелетело через первую галеру и угодило в ту, что следовала за ней. Было слышно, как взревели от негодования несколько молоканов, на второй галере их оказалось больше.
Под прикрытием борта бывший экипаж Базилерса начал готовить абордажный мост – новый, сколоченный из витого вязового бруса. Эрваст такого никогда не видел, обычно абордажные мосты делали легкими, чтобы в любой момент повернуть туда, где противник не ждет нападения.
Одна из стрел настигла матроса-установщика, и тот свалился за борт, доказывая, что подневольные матросы молоканов уязвимы. На палубе преследователей что-то дымилось, однако открытого огня видно не было. Еще пять ударов веслами, и, несмотря на стрелы, противник приблизился на два десятка ярдов. Скоро весла галер должны были начать сшибаться и тормозить ход друг друга. Преследователям это было лишь на руку, у них имелась запасная галера, а для Эрваста означало смерть или рабство. Впрочем, на нижнюю палубу он никогда бы не согласился – лучше в море.
– Гляди! – крикнул Эрваст, призывая команду к вниманию, и в тот же момент на носу вражеской галеры кто-то хлопнул по палубе доской. Все отвлеклись – всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы из-за пристройки выскочил молокан и, разбежавшись, ловко подпрыгнул на пружинящем мосту. Темный силуэт распластался в воздухе, летящий орк был похож на большую птицу.
– Пропали! – заголосил кто-то из пиратов, а Салим вскинул барийский лук и, не целясь, послал верную стрелу. Она с треском вошла в костистую грудину монстра, и тот рухнул на палубу головой вниз, прошибив своим весом настил верхней палубы и показавшись на второй разбитой мордой.
В это время к мостку бросился второй молокан, но теперь пираты не дремали: прежде чем тот успел оттолкнуться, в него вонзилось с десяток стрел, и молокан с ревом свалился через борт на весла. Преследователи потеряли ход, галера Эрваста как будто стала отрываться от погони, однако это только казалось: за схваткой с двумя молоканами Эрваст и его команда совсем забыли о второй галере, которая набрала ход под прикрытием первой и как будто выпрыгнула из ее тени сразу к бортам жертвы.
Предотвратить столкновение было уже невозможно, с выскочившей галеры полетели крючья и стрелы – на палубе второго судна оказалось не менее двадцати молоканов.
– Порвем им, порежем! – истерично закричал Пожар, распаляя себя перед схваткой. Несколько веревок с крюками удалось срезать, но взамен прилетели полдюжины новых. Еще немного – и весла ударились друг о друга, упали мостки, и команды двух галер бросились друг на друга.
4
Новая работа была Питеру непривычна, но он изо всех сил пытался помочь своей тройке и слушал барабан. Поначалу казалось, что держать ритм просто, но потом он поймал себя на мысли, что барабана совсем не слышит, а вместо этого старается разобрать доносившиеся с верхней палубы голоса.
Должно быть, что-то там было не в порядке: капитан давал отрывистые команды, матросы метались с кормы на нос и с борта на борт. Потом возле кормы громко плеснула вода и по борту что-то зашуршало.
– Ну вот... – отрывисто проговорил Рыжий. – Парус мочат.
– А зачем?.. – тут же спросил Питер.
– Тяни весло, не спрашивай! – приказал Бычок.
– Должно, опять... скроги привязались... – ответил Рыжий обыденно, и Питер стал успокаиваться. Видимо, угроза была совсем незначительна.
«Лучше грести, лучше учиться правильно грести, – начал внушать себе Питер. – Вот только задница совсем онемела... Но я привыкну, обязательно привыкну и... потом сбегу».
За двигающимся силуэтом Бычка в срубе что-то мелькнуло, Питер не удержался, чтобы не посмотреть, но едва не получил по лбу весельной оглоблей.
Выбрав момент, он все же выглянул и увидел взбивающие воду весла чужой галеры. Вне всякого сомнения, это был враг капитана Эрваста, а значит, и его, Питера, враг, ведь если галера пойдет на дно, с ней уйдут и все шестьдесят прикованных к петлям гребцов.
– Не верти башкой! – прикрикнул Бычок, и в поддержку его слов по спине Питера хлестнула плеть надсмотрщика.
– Греби, щенок, а не то полетишь за борт!
Питер зажмурился, ожидая новых ударов, но надсмотрщик ушел, оставалось только налегать на весло.
Суета и крики на верхней палубе все усиливались, затем раздался неожиданный удар, и футах в трех от Бычка из обшивки показался наконечник острого орудия.
– Вот это привет! – нервно воскликнул Рыжий. – Должно, из канона пустили!
«Бум!» – загудело судно от нового удара.
– В шпангоут врезали! – прокомментировал кто-то.
– Всем заткнуться! Работай веслами! – закричал надсмотрщик и забегал по проходу, бросая на гребцов яростные взгляды. Однако все внимательно прислушивались к тому, что происходит наверху: похоже, кто-то крепко взялся за галеру Эрваста.
Один за другим в борт галеры врезались еще два дротика, они никого не задели, но их острые жала торчали из обшивки на добрый фут. Спустя мгновение по трапу сбежал Салим.
– Все целы? – спросил он.
– Целы, начальник! – почти хором ответили гребцы. Салим убежал, но вскоре вернулся и хриплым голосом потребовал увеличить темп. Барабан застучал чаще, надсмотрщик побежал вдоль троек, замахиваясь плетью и крича, чтобы гребцы шевелились. Впрочем, его угрозы были излишни, все и так понимали, что дело худо, а «основные» возле срубов видели, что рядом идет сорокавесельная галера.
Новый темп оказался Питеру не по силам, у него еще не было необходимого навыка, поэтому Рыжий и Бычок работали за троих.
– Брось... Палку отпусти... – выдохнул Рыжий, поскольку новенький с его попытками помочь только мешал им. Питер это понял, и, едва он отпустил весло, раздался такой грохот, что показалось, будто падает вся верхняя палуба. Однако палуба уцелела, но в ней образовался пролом, из которого торчала половина тела жуткого чудовища.
– Молоканы... – выдохнул кто-то.
– Грести, дармоеды, грести! – перешел на визг надсмотрщик, перепуганный не меньше других.
Питер в ужасе уставился на монстра. Голова гиганта была величиной с огромную тыкву, приплюснутые черты лица еще более смялись от удара о палубу. Из открытых ран струилась тягучая коричневая кровь, а из оскаленной в предсмертной муке пасти торчали клыки.
Одна рука молокана свисала почти до настила, и на пальцах его огромной пятерни были обломанные, похожие на звериные, когти.
«Надеюсь, с живыми такими я никогда не встречусь», – подумал Питер, напрочь позабыв про усталость и натертый на скамье зад.
Другие гребцы тоже смотрели на чудовище; было все еще не ясно, мертво оно или сейчас откроет глаза и полезет в пролом, чтобы сожрать прикованных узников. Страшно.
– Страшно, – произнес Питер.
«Страшно», – повторило чудовище и, открыв глаза, ухмыльнулось разорванным ртом. Питер встряхнул головой, и наваждение ушло.
– Прор...вемся!.. – попытался приободрить его Рыжий, и в этот момент сверху стали доноситься громкие крики.
– Абордаж! – высказал догадку Бычок и покосился на сруб, следя за тем, как приближаются весла другой вражеской галеры. – Хорошо идут, мерзавцы!
Эта гонка длилась совсем недолго, скоро весла скрестились, и грести стало невозможно, наверху затопали, закричали, и началась свалка. Зазвенели мечи, заревели молоканы, было слышно, как ухают по надстройкам их топоры и молоты.
Оставив гребцов, охранники бросились на верхнюю палубу, чтобы помочь своим, однако тщетно – сражение быстро шло на убыль, торжествующие выкрики молоканов свидетельствовали о том, что они одерживают победу.
На нижней палубе молчали, готовясь к смерти, и только барабанщик продолжал неистово отбивать ритм.
Вскоре наверху стало тихо, под чьей-то тяжестью заскрипели ступени трапа, и спустя мгновение из «колодца» на нижнюю палубу вышел первый из молоканов.
На его уродливом, забрызганном кровью лице играла снисходительная улыбка победителя, в одной руке он держал окровавленный топор, а в другой – шапочку капитана Эрваста. Чтобы войти в проход между скамьями, ему пришлось пригнуться – монстр был на три головы выше обычного человека.
Следом за первым спустились еще двое молоканов. Питер был единственным, кто пытался рассмотреть их лучше, остальные гребцы сидели, потупившись в пол, в надежде, что на них не обратят внимания. В конце концов, тем, кому была нужна галера, пригодились бы и гребцы.
И только обезумевший барабанщик продолжал удерживать высокий темп, выполняя последний приказ Салима.
Молокан с топором обошел свисавшие с потолка останки своего товарища и двинулся к барабанщику, который при виде монстра все ускорял ритм, как будто надеялся этим защитить себя.
Вот молокан навис над барабанщиком, гребцы затаили дыхание, ожидая кровавой развязки. Орк взмахнул рукой и сорвал голову несчастного. Стук барабана прекратился, молокан под хохот двоих собратьев двинулся обратно, поигрывая новым трофеем и орошая деревянный настил кровью.
Вскоре они поднялись на верхнюю палубу, и гребцы остались одни, не веря, что остались живы.
– Обычно орки убивают всех людей... – сообщил озадаченный Бычок. – Так поступают даже гунсеги, а уж молоканы...
– Значит, мы им нужны! – с надеждой произнес Рыжий.
– Теперь у нас новые хозяева, – сказал кто-то сзади.
Питер обернулся, Крафт встретился с ним взглядом и подмигнул, хотя выглядел очень бледным.
В потолочной пробоине дернулось тело, последовал рывок, и в освободившуюся брешь полился солнечный свет, а тело спустя мгновение ухнуло в воду рядом с бортом.
– Вот и все похороны, – покачал головой Рыжий. – Павшие герои у них не в чести.
Вслед за убитым молоканом за борт стали падать тела пиратов – новые хозяева расчищали палубу.
5
В этот день гребцов не кормили, по верхней палубе кто-то ходил, велись разговоры на непонятном языке, эти голоса, скорее всего, принадлежали молоканам. Пару раз они заглядывали на нижнюю палубу через пролом, и тогда гребцы замирали. Под вечер пришел незнакомый кузнец, перепуганный, с исцарапанным лицом, и молча оставил молот и обечайку, с помощью которой можно было расковаться.
– Это чтобы сами в отхожее место ходили, – догадался один из гребцов и принялся себя расковывать. Освободившись, отдал инструменты другому, а сам побежал по нужде.
Один за другим вскоре освободились все гребцы, однако они понимали, что это никакая не свобода, просто присматривать за ними было некому.
На воду решили установить строгую норму, ведь никто не знал, скоро ли пополнят запас новые хозяева. А выйти наверх и спросить молоканов никто не решался, уже то, что гребцы еще дышали, было большой удачей.
У Питера появилась возможность поговорить с Крафтом, и они общались вполголоса, то и дело посматривая на дверь «колодца» и в пролом в верхней палубе.
– Что, думаешь, с нами будет? – спросил Питер.
– Наверное, загонят до смерти, – со вздохом сказал Крафт. – В порт нас не повезут, им куда-то плыть надо.
Спать легли, едва спустились сумерки, постелью стал настил, забрызганный кровью барабанщика, да своя рука под головой. Другой рукой Питер придерживал цепь, что опоясывала его, снять ее он не решался, ведь Рыжий, Бычок и другие тоже ходили перепоясанными, опасаясь показаться новым хозяевам излишне дерзкими.
На другой день с самого утра на палубе началось какое-то движение.
– Должно, перегружают чего-то, – предположил Рыжий, поглядывая на пролом. Галера, с которой вчера атаковали судно Эрваста, находилась совсем рядом, было слышно, как поскрипывают наведенные с нее мостки.
Причина этого шума вскоре стала понятна – пара незнакомых матросов, столь же перепуганных и немногословных, что и вчерашний кузнец, спустила на нижнюю палубу бочку со скверно посоленной рыбой и два джутовых мешка с земляными орехами.
После голодных суток эта еда была принята с благодарностью, гребцы разобрали рыбу, но много не ели и вскоре половину вернули обратно в бочку – рыба воняла. А вот орехи пришлись кстати, должны быть, их сняли с какого-нибудь «купца».
Целый день галера дрейфовала на солнцепеке в сцепке с другой галерой. На нижней палубе дремали, здесь было прохладней, чем наверху. Питер поспал с полчаса, потом сходил в нужник и, вернувшись на скамью, принялся вспоминать, как жил с дядей в Гудбурге, как учился в малкуде. Теперь это казалось ему жизнью другого человека, настолько сильно все переменилось.
«Для чего я живу, если все так плохо? Наверное, по привычке. Я привык жить и выживать».
Очередная ночь прошла в дрейфе вместе с сорокавесельной галерой, наутро опять принесли рыбу и орехи, хотя вчерашние еще не кончились, но отказываться никто не стал, невольники лучше других знали, что запас никогда не помешает.
Еще до обеда стали поднимать парус, было слышно, как рычит на малочисленных матросов какой-то молокан. Скрипнув, заработал руль, галера качнулась и пошла поперек волн.
– Наконец-то, – с облегчением выдохнул Бычок. И он, и остальные гребцы с охотой приняли бы прежние порядки с кормежкой по часам и понятными действиями охраны. Сейчас все пребывали в состоянии неопределенности, и это было самое тяжелое.
6
До следующей ночи еще дважды меняли курс, и приходилось ненадолго вставать на весла. Командовать приходил какой-то матрос, однако голос он имел слабый, дрожащий, и за скрипом весел и ритмичным дыханием шестидесяти гребцов его было почти не слышно. Однако работа была в радость, за годы неволи гребцы привыкали к ней и без весла чувствовали себя, как застоявшиеся лошади.
К ночи стало ясно главное направление – галера шла на юго-восток, в открытое море. До самого утра шли на парусе – Питер дважды просыпался и слышал шуршание волн, когда они перекатывались вдоль бортов галеры.
Второй день плавания с новыми хозяевами не принес никаких новостей, правда, с утра вместо рыбы появились два мешка мелкой брюквы – овоща в этих местах довольно редкого.
Вторая галера держалась неподалеку, иногда ее можно было разглядеть в окошко сруба. После завтрака гребцы прогуливались по настилу, негромко переговариваясь и понемногу успокаиваясь, никакой опасности для себя они пока не видели.
Так продолжалось целую неделю – ночью шли под западным ветром, наутро завтракали и садились за весла, чтобы выправить набранное за ночь курсовое смещение. На восьмой день путешествия встали на якорь у отмелей, где уже находились несколько галер.
– Кто там на них? – спросил Рыжий у Бычка. Тот только отмахнулся, из чего Питер сделал вывод, что хозяева всех галер молоканы.
На якоре простояли часа два, становилось так жарко, что невозможно было находиться даже на нижней палубе, не то что наверху. Вдруг посреди сонной полудремы послышалось блеяние.
Поначалу Питеру показалось, что он бредит. Это было неудивительно при такой-то жаре, однако, открыв глаза, он заметил, что и другие вертят головами, пытаясь понять – не бред ли это.
– Как будто овцы, а? – спросил Рыжий. – Бычок, чего там?
Бычок выглянул в сруб и, зевнув, сообщил:
– К нам лодка-полторушка идет, за веслами люди, а в лодке клетки с маленькими белыми барашками.
– С ягнятами, что ли? – спросил кто-то с другого борта.
– Точно, беленькие такие...
– Так это же... – От другого борта поднялся рослый загребной. – Они же нас на верную погибель тащат! На Голубой Суринам, братцы!
– Да с чего ты взял, Лаврик? – пытались одернуть его товарищи.
– А с того, что этими белыми ягнятами от морских змеев откупаются, чтобы те на остров пропустили!..
На нижней палубе воцарилась тишина. Морские змеи были самой популярной страшилкой среди моряков, и хотя очевидцев, видевших этих чудовищ, никто не знал и все свидетельства сводились к рассказам «брата свояка соседа», в существование кровожадных морских змеев верили все.
О Голубом Суринаме также слышали многие, об этом сказочном острове мечтали многие капитаны Савойского моря. Сидя за кальянами в тенистых садах приморских городов, они могли часами обсуждать усыпанные жемчугом берега и заваленные золотыми слитками горные разломы, россыпи крупных рубинов на дне сбегавших в море ручьев и забытые под соснами горки изумрудов.
Было известно много способов проскользнуть на Голубой Суринам, отведя глаза морским чудовищам, однако вернуться обратно было уже не так просто – отяжелевшие от сокровищ галеры становились медлительными и отправлялись мстительными змеями на дно.
За долгие годы было множество попыток – удачных и не очень – пробраться на остров. За это время скопилось множество сведений и карт, которыми в портах торговали даже оборванцы. Однако состоятельные люди шли за картами к известным навигаторам, у которых хранились экземпляры даже двухсотлетней давности. Эти считались наиболее правдивыми, но и стоили они полновесного золота.
7
С этого дня настроение гребцов изменилось, их не радовали ни послабления, ни дополнительная еда – помимо орехов и рыбы они теперь получали инжир и козий сыр. По ночам, когда судно шло под парусом, многие просыпались и прислушивались к шелесту волн, опасаясь, что где-то поблизости уже кружит морское чудовище.
Блеяние ягнят, которых разместили на верхней палубе, спокойствия в такой обстановке не прибавляло и звучало как напоминание о предстоящих испытаниях.
Через пару недель плавания под флагом новых хозяев один из них снова посетил нижнюю палубу. Это случилось сразу после обеда, во время короткого перерыва, к которым уже привыкли раскованные узники.
Скрип ступеней заставил всех обернуться – из «колодца» выглянул косматый молокан и, выждав, шагнул на деревянный настил.
Гребцы затихли и опустили глаза – встретиться взглядом с этим чудовищем никто не решался. Гулявший по нижней палубе сквозняк доносил исходившее от засаленных тряпок молокана зловоние. Трудно было разобрать, во что именно он одет – поверх истлевающих штанов и рубах этот орк надевал новые трофеи. Его нижняя челюсть выдавалась далеко вперед, обнажая кривые желтоватые клыки. Развитые надбровные дуги придавали лицу излишнюю строгость, а подвижные брови – переменчивость выражения.
Обувь орк носил простую – что-то вроде коротких морских сапог, но пошитых значительного грубее. А единственной прилично выглядевшей деталью во всем его облике был широкий изогнутый меч в добротных ножнах.
Пройдя через всю палубу, молокан повернулся и, подождав мгновение, вернулся к трапу и поднялся наверх.
Гребцы с облегчением перевели дух – и на этот раз никого не сожрали, хотя за молоканами была закреплена слава людоедов.
До вечера гребли не останавливаясь, спустившийся с палубы матрос взялся держать темп голосом, но так частил, что люди начали роптать. Охрипнув, он ушел, и тогда стали держать счет сами.
Когда объявили «ночь», уснули все разом, будто провалились в забытье. Питер немного поворочался на дощатом настиле, выбирая удобную позу, – у него с непривычки побаливали мышцы. В конце концов он уснул и даже видел какие-то сны, не связанные с его теперешним положением. Вроде бы что-то про малкуд, где он учился, но даже во сне Питер понимал, что видит сон, и от этого хотелось плакать.
Он проснулся от собственных слез: они обильно текли по лицу и капали на дощатый настил. Шмыгнув носом, Питер сел и огляделся – вокруг все спали, но привычного шелеста волн, когда галера шла по морю под парусом, слышно не было. Полосы неправдоподобно яркого лунного света проникали в срубы и большой пролом в потолке. Галера слегка покачивалась, и было слышно, как поскрипывает, натягиваясь, якорная цепь.
Питер стал прислушиваться, ему показалось, что он слышит какой-то мелодичный звон, словно кто-то роняет камешки в стеклянную конфетницу. В богатом доме дяди было много стеклянной посуды, и в детстве Питеру нравилось стучать по звучащим вазам серебряной ложечкой.
Придерживая свою цепь, чтобы не звенела, Питер стал пробираться к «колодцу» по нужде. Нужник находился на лунной стороне галеры, и из него странный звон слышался еще отчетливее.
Справив нужду, Питер толкнул стоявшее на подоконнике узкого сруба ведро. Оно упало за борт, плеснув так громко, словно в воду свалился человек. Питер подивился такому явлению, но решил, что это из-за штиля, который образовался на море, недаром же они стояли на якоре, вместо того чтобы плыть под ветер.
Ухватившись за веревку, Питер стал подтягивать ведро. Застучал, закрутился деревянный блок, помогая поднимать груз, но внезапно ведро как будто зацепилось. Питер дернул раз, другой, но высвободить его не получалось. Бывало, на него наматывались водоросли, но стоило стравить пару футов и снова дернуть, как травянистая канитель разрывалась, однако сейчас ничего не помогало: что-то крепко удерживало ведро, не давая втащить его в сруб.
Питер не успел еще испугаться, как ведро освободилось и пошло. Вот оно уже в срубе – Питер привычно слил его на отхожий трап и, не слишком задумываясь о случившемся, вышел в «колодец».
Постоял, глядя на затянутое туманной дымкой ночное небо, из которой лунный свет свивал длинные золотистые нити.
«Чудно», – подумал Питер, удивленный такой невиданной красотой. Нити переплетались, гасли и загорались с новой силой.
Питер не заметил, как поднялся на две ступени трапа, желая увидеть больше. Он уже поймал себя на этом и хотел поскорее вернуться на нижнюю палубу, когда заметил краем глаза большую тень. Она пронеслась неслышно, но ветер от нее рванул плохо подвязанный парус. Где-то ударила дверца, скрипнула якорная цепь, и снова стало тихо.
«Что это было?» – спросил себя Питер. Ему вдруг показалось, что, кроме гребцов, на судне никого нет. А вдруг их бросили? Но зачем?
Он снова ступил на трап и стал подниматься, стараясь ступать так, чтобы доски не скрипели. Еще немного – и он смог осторожно выглянуть на верхнюю палубу.
Света от луны было достаточно, чтобы осмотреться – здесь повсюду царило разрушение. Почти все настройки были снесены, а доски от них либо забрали, либо выбросили за борт. Возле левого борта валялось какое-то тряпье, наверное, забытое временной командой перепуганных моряков.
Тут же валялись несколько мешков с орехами, черепки от горшков. Очевидно, порядок на этом судне молоканов не интересовал, а сорокавесельной галеры нигде видно не было.
«Они нас действительно бросили!» – поразился Питер, уже смелее поднимаясь по трапу.
Он прошелся по палубе, немного пьянея от кажущейся свободы. Неужели конец рабства и можно, подняв парус и якорь, вернуться к вольной жизни?
Снова зазвучавший мелодичный звон заставил Питера вернуться к реальности. Он подошел к правому борту и, взглянув на луну, замер. В ее сонных, струящихся лучах парили десятки морских змеев. Они почти не двигали своими не слишком развитыми крыльями и, опустив длинные хвосты, висели над морской гладью, уставив морды на луну.
Время от времени кто-то из них срывался и, сложив крылья, стремительно летел вниз, чтобы почти без брызг исчезнуть в темной воде, но спустя мгновение выныривал и снова поднимался к остальным, чтобы опять обездвиженно повиснуть на лунных лучах и искриться серебристой чешуей. Должно быть, волшебный звон исходил от этих прекрасных и в то же время ужасных существ – Питер знал, что одного удара хвоста змея достаточно, чтобы развалить галеру надвое.
Очарованный и перепуганный, он стоял и не знал, что предпринять – закричать и поднять своих собратьев по несчастью, чтобы ударить веслами и уйти назад, в море, или оставить все как есть – кто знает, что предпримут морские змеи, если что-то потревожит их?
– Что это такое? – прошелестел позади севший от страха голос.
– Это морские змеи, Крафт, – узнал товарища Питер.
– Но что они делают?
– Они пьют лунный свет, – уверенно заявил Питер, хотя понятия не имел, что именно делают эти существа.
Крафт замолчал, проникаясь значительностью увиденного. Немногие из смертных могли поведать о таком приключении.
– А где молоканы? – спустя несколько минут поинтересовался Крафт.
– Не знаю, когда я сюда пришел, никого уже не было. Сначала я подумал, что нас бросили, но теперь полагаю, что причины тут иные...
– Какие же?
– Они проверяют, не сожрут ли нас змеи, чтобы завтра с утра получить ответ – двигаться дальше к Голубому Суринаму или отступить. Поверь мне, Крафт, они бы ни за что не оставили нас в живых, если бы решили просто бросить.
– Да, я согласен с тобой, Питер. – Крафт встал рядом и посмотрел на освещенное луной лицо товарища. – Ты как будто изменился.
– В чем же? – спросил Питер, не в силах оторваться от созерцания парящих змеев.
– Ты стал иначе говорить... Смелее, что ли.
– Наверное, это оттого, что нас сейчас никто не охраняет, – пожал плечами Питер. – Давай не станем возвращаться на нижнюю палубу и ляжем здесь, у борта.
Он указал на оставшиеся на палубе тряпки.
Рядом с галерой раздался громкий всплеск, судно закачалось на пробежавшей волне.
– Нет, Питер, нужно вернуться. Если молоканы застанут нас здесь, бросят на корм змеям.
– Пожалуй, ты прав.
8
Пара лошадей из последних сил тянула отяжелевшую от пыли кибитку. За ней едва плелись две нагруженные поклажей лошади – еще вчера они имели седоков, но сегодня даже возницу хозяин заменял сам, обстоятельства вынудили его избавиться от этих троих.
Его собственные силы были на пределе, он не знал, как поступить в следующую минуту, не говоря уже о более далеких планах. Ситуация заставляла Карцепа и его спутницу двигаться по проселочным дорогам, избегая трактов, на которых теперь встречалось множество разбойников. Это были уже не прежние малочисленные шайки воров: по дорогам провинции сновали отряды туранов, прибывших из-за реки Тивир.
По договору с императором Рамбоссой Лучезарным туранский тиран Шарындасай получил право собирать дань между Арумом и Гойей, и теперь на всей территории южных провинций империи поднимались черные столбы дыма: вместо дани тураны собирали иную повинность, они разоряли города и деревни, освобождая территорию для прихода новых хозяев этой земли – орков-молоканов из Хиввы.
Пять недель назад Карцеп выехал из Дацуна с дюжиной охранников и пятью кибитками, потом были две схватки на дороге и недельное бегство через степь и пески. Тураны здесь были повсюду. Карцепу самому приходилось брать меч в руки, поскольку охранники падали с лошадей быстрее, чем он успевал их пересчитать.
Но туранов Карцеп не боялся, устоять против него не мог ни один смертный, а если их было много – что ж, тогда ему требовалось лишь чуть больше времени. В этих схватках Карцеп крепчал, вспоминая былую силу и собственное предназначение. И чем больше он вспоминал, тем более странным ему казались собственные поступки – куда и зачем он вез эту женщину? Кто она, зачем она рядом с ним?
Нет, разумеется, он помнил свой эксперимент, когда ему хотелось узнать, каково это – быть смертным, иметь множество чувств, слез, разочарований, смеха, счастья. Он попробовал и был так очарован, что не удержался от того, чтобы не испробовать любовь. Кто же предполагал, что на его пути встанет не просто женщина – раба мужчины и хозяйка домашнего очага, а ведьма Юлия, оказавшаяся к тому же проводником испепеляющей Хиввы?
Десятилетия пронеслись, словно сны сумасшедшего, маг Карцепос превратился в смертного Карцепа, неизменно угождавшего ненасытной Юлии. Ей хотелось вечной молодости, и он придумывал заклятия, вылавливал жертв для кровавых подношений духам разрушения, чтобы те пощадили, дали новую отсрочку для дряхлеющего тела Юлии.
Сам того не заметив, Карцеп забыл, кем был когда-то, и без счета тратил силу на прихоти ведьмы.Только теперь, на пыльной дороге южной провинции, под ударами преследователей он как будто вдохнул свежего воздуха и взглянул вокруг другими глазами. Случись это вчера – и двое последних охранников и погонщик остались бы живы, но он уже принес их в жертву духам, чтобы хоть немного освежить черты стареющей Юлии.
Кибитка вкатилась во двор старого постоялого двора, выглядевшего так, будто его давно забросили, однако Карцеп чувствовал, что здесь еще теплится жизнь. Он уже сталкивался с подобной маскировкой, когда хозяева не восстанавливали постройки после набегов туранов, чтобы те думали, будто поживиться в этих местах уже нечем.
– Что такое? Почему мы остановились? – проскрипела Юлия сквозь прикрывавшее ее лицо покрывало. Сейчас она выглядела как сорокалетняя женщина, но и этого ей, вечносемнадцатилетней, казалось мало.
– Нас ждет Хивва! Я припаду к священной Каиппе, и Хивва простит меня! Живее гони лошадей, мы опаздываем!
– Уймись, – буркнул Карцеп и, бросив поводья, сошел на землю. – Лошадям нужен отдых, кормежка и вода. Если они падут, тебе придется идти к Хивве пешком.
Юлия зарычала и забилась в кибитке так, что лошади стали храпеть, как будто почуяли шакала.
– Вы с добром к нам, господин? – спросил высунувшийся из пролома в стене трактирщик.
– Да, милейший, я заплачу серебром. Примите лошадей, к утру они должны быть в полном порядке.
– Конечно, господин, – кивнул трактирщик, выбираясь из пролома. – Ульмар, Олафут, выходите!
Из-за угла показались двое рослых селян, угрюмо глядевших из-под косматых бровей. Один был вооружен вилами, другой самодельным кистенем.
