Глава одиннадцатая

Тетушки отлетали одна за другой, словно осенние мухи. Первый сигнал прозвучал во вторник: тетя Реджина не пережила еще один удар. А в среду Анжеле сообщили, что вечную Брайди, от которой никто подобного не ожидал, тоже хватил удар, и теперь она доживает последние часы в ожидании Анжелы. Так, по крайней мере, проскрипел голос Мэйзи, с трудом прорываясь сквозь помехи на линии. Сама Мэйзи на здоровье не жаловалась, намереваясь, если верить обещаниям Бины, пережить их всех.

Мэри Маргарет выказала поразительное, ничем не объяснимое великодушие и отпустила Анжелу в отпуск. Будучи человеком практичным, настоятельница предложила наилучший вариант. Двойные похороны сэкономят силы, деньги и время. Не в силах возражать, Анжела лишь кивала да мычала в ответ, а внутри у нее все покрылось инеем и заледенело от горя. Тетушка Брайди ни словечка не промолвила с самого первого воскресенья у Роберта, и вот теперь она умирает. Не сказать чтобы Анжела так уж сильно страдала без греческого хора в голове, но отсутствие злобного многоголосья все же удручало. Эра тетушек закончилась.

Перед отъездом навалилась масса работы; Анжеле некогда было как следует поразмышлять над прошлым воскресеньем и тем поцелуем. Боже всемилостивый. Где были ее мозги? Подумать только, вдобавок ко всему она согласилась вернуться… за продолжением. Да после этого во всем раю не найдется достаточно святых, чтобы упомнить в молитвах.

Такие милые, солнечные девочки. Так его любят, несмотря на то что он их отшвырнул, будто огрызки кислых яблок. Нет, он человек неплохой, по глазам видно. Легкомысленный, конечно. И ненадежный, раз не выполняет своих обязательств. Права была тетушка Брайди, когда твердила маленькой Анжеле, что люди делятся на два класса и тех, кто гонятся за личным счастьем, забывая обо всем, ждет гораздо более страшный конец, чем тех, кто верен долгу. Мудрая женщина. Ей было что сказать, и она не упускала своих возможностей. Большая часть из сказанного попадала в точку. Еще как.

Перед отъездом нужно было подумать и о Стиве. Прошло уже несколько недель с тех пор, как она общалась с Николя, и все это время Анжеле громадными усилиями, но удавалось держать Стива на расстоянии от сестры. Тему изнасилований она поднимать не рисковала из страха, что Стив окончательно съедет с катушек, однако повторяла постоянно, ненавязчиво и ласково: Николя здорова, Николя в порядке, Николя в безопасности. Ее старания имели успех. Стив перестал рваться к двери женского приюта; следил, правда, за передвижениями сестры, но и только. Анжела решила, что давить не стоит. Однажды он рванул-таки следом за Николя, и Анжеле чудом удалось его перехватить. Объяснила, спокойно и трезво, что он навлечет неприятности на обоих и тогда Николя выкинут из приюта, она уйдет искать новое жилье, а ему придется рыскать по городу в поисках. Сработало. Чтобы закрепить эффект, она пообещала устроить встречу брата с сестрой, но только в том случае, если он будет умницей и не забудет, что с Николя все в порядке.

Перед отъездом Анжела решила освежить надежды Стива, чтобы утихомирить его еще на какое-то время. Хотя бы на время ее отсутствия. Сумка была упакована, рюкзак набит молитвенниками и святыми картинками от Кармел, когда Анжеле удалось поймать Стива в комнате отдыха.

В одном углу группа постояльцев листала порножурнал. Одноглазый новичок прищурился, тычась носом в скабрезную картинку. Читатели одобрительно причмокивали и кряхтели, даже не подумав убрать журнал из поля зрения Анжелы. Стив сидел в своем углу, как всегда, в полном одиночестве.

– Как дела, Стив?

– Нормально.

Анжела присела, стиснула его ладони в своих и подалась вперед, чтобы их не услышали.

– Послушай-ка, мне придется ненадолго уехать…

– Уехать? – Глаза потемнели.

– Всего на несколько дней. Может, на неделю. Точнее сказать не могу; моя тетя Реджина умерла, а еще одна тетя, Брайди, неважно себя чувствует. Я решила, что ты должен знать. Пожалуйста, будь умницей. Понимаешь, о чем речь?

– Ты обещала разрешить мне с ней встретиться.

– Знаю. И все устрою. Только наберись терпения. Ты же не хочешь напугать Николя, правда?

– Ты ничего не можешь сделать. – Он презрительно выпятил нижнюю губу и вырвал кулаки из ладоней Анжелы.

– Могу. Честное слово, Стив, – вскрикнула она, на секунду забыв об осторожности. Но тут же понизила голос: – Ты должен дать ей…

– Угу. Время, – прошипел он. Костяшки пальцев забарабанили по темени. – Ты ничего не знаешь. У нее нет времени. Пока она этим занимается. Они ее достанут.

– Кто ее достанет?

– Они. – Кулак переместился к виску. Чувствуя приближение полноценного приступа, Анжела лихорадочно подыскивала нужные слова утешительной мантры, до сих пор державшей его в узде.

– Стив. Посмотри на меня. Посмотри мне прямо в глаза. Николя в безопасности. С ней все в порядке. Она живет своей жизнью и вполне довольна. Поверь мне. Знаю, ты очень переживаешь из-за того, чем она занимается. Но я ничего не могу с этим поделать. Я не могу запретить ни ей, ни остальным выходить на улицы. И все-таки она… – Анжела прикусила язык, едва не назвав Николя умницей, – неглупая и самостоятельная девушка. Она знает, как выжить… Ты понимаешь, там…

Презрение во взгляде возросло многократно.

– Угу.

– Обещай вести себя хорошо, пока я не приеду. Прошу тебя, Стив, пожалуйста. Иначе и тебя, и Николя ждут большие неприятности. А ей они ни к чему; сейчас она устроена, у нее здесь подруги. Дай ей отдохнуть.

– Угу.

Анжела со вздохом поднялась. Стив отгородился от нее стеной, как уже бывало не раз. Что ж. Придется оставить его наедине с самим собой; возможно, это лучший вариант. В любом случае она не в состоянии ни помочь ему, ни защитить на время своего отсутствия. Теперь все в его руках. И в руках Мэри Маргарет. В часовню Анжела шла с тяжелым сердцем, предчувствуя несчастье. Зажгла свечку за Стива и молилась так истово, что кулаки у нее еще долго ныли от напряжения.

Молилась она и в самолете, и всю дорогу в автобусе до деревни. Проезжающие мимо машины тормозили, водители участливо предлагали подвезти, но Анжела предпочла пройти две мили от автобусной остановки до дома пешком. Ей нужно было время, чтобы хоть как-то примириться со смертью одной тетушки и скорой смертью другой. Боже, а как это все отразится на дяде Майки?

Сумка с каждом шагом тяжелела, все сильнее оттягивая руку. Белые, желтые крапинки цветов разбавляли уныло-серый океан болотных трав с радующими глаз розовыми островками вереска. Идеальная плоскость ландшафта искажалась лишь в двух точках – там, где начинался едва заметный подъем к дому Анжелы и старому дому тетушек, нынешней обители Майки, и дальше к западу, где гораздо более крутой подъем почти заслонял горизонт. Кругом простирались болота с зияющими черными ртами ям в тех местах, где из земли вырезали квадраты торфа. Хозяева дальних ферм десятилетиями воровали здесь топливо на зиму, систематически вырезая, переворачивая, складируя и высушивая торф древним дедовским методом.

Пяток-другой овец тут и там, нагромождения серых валунов да несколько корявых дубов – вот, собственно, и все украшения этого клочка земли. Чуть правее возвышенности, на фоне сизоватой мглы, торчали печные трубы той фермы, где отца Анжелы сморил фатальный сон. В детстве тетушка Брайди все твердила маленькой племяннице, что за тем холмом начинается рай. Если глазу не на чем остановиться, кроме как на вздымающейся вдалеке гряде, а кругом лишь болота, болота и снова болота, то ребенку нетрудно отмести крупинку сомнения и поверить в сказку. Волшебная долина соперничала в мыслях маленькой Анжелы с вечным беспокойством за дядюшку Майки. Брайди грозилась, что смельчак, рискнувший ступить на райскую землю, может никогда не вернуться, но Анжеле просто необходимо было лично прикоснуться к чуду.

И однажды, упаковав умопомрачительное количество сандвичей – на случай непредвиденных сложностей с возвращением, – завинчивающуюся бутылку с молоком – на случай, понятное дело, жажды – и несколько комплектов пижам – просто так, на всякий случай, – она поднялась с петухами и двинулась в путь. Нелегкий, нужно сразу отметить, путь для ребенка. Пятки ныли от ходьбы, а икры – от порезов острыми стеблями болотной травы. Туфельки и носки выглядели так, словно их замачивали в уличной жиже, что, впрочем, было недалеко от истины. Время от времени нога ступала на топкое место и проваливалась по колено. Молоко и сандвичи Анжела уничтожила задолго до остановки у подножия холма, оказавшегося скопищем голых камней. Немыслимо далекую вершину облепило воронье, чьи блестящие черные фраки напомнили Анжеле одеяние деревенского гробовщика. Чуть в стороне, едва видимый, струился, булькая, коричневый от торфа ручей.

Анжеле пришло в голову, что путь в долину можно проложить и вкруг холма, только это нечестно. Будто жульничаешь в игре с самой собой. Тетя Брайди говорила, и Анжела твердо уяснила себе, что рай открывается с вершины. Сколько она уже в пути? Много-много часов. Мама наверняка волнуется, тетушки суетятся, вне себя от страха. Взгляд Анжелы отыскал размытые расстоянием и моросью очертания обеих ферм. И зачем ей нужен этот рай, если дома так тепло и уютно? Может, надо отложить встречу с раем до того момента, когда врата его откроются перед нею, как перед другими? С другой стороны, оставалась возможность и даже, скорее, вероятность того, что тетушка подкинула ей очередную проверку. Очень может быть, что Брайди хотела получить неопровержимое доказательство избранности Анжелы, ее великого, хотя и туманного пока, предназначения. Если ей, Анжеле, удастся увидеть рай и вернуться в целости домой, никто – в том числе и она сама – больше не посмеет усомниться в ее близости к Нему. А вдруг настанет день, когда она возьмет дядюшку за руку и поведет через болота к свету, к вершине холма, в сказочную долину, где жизнь, без сомнения, гораздо лучше, чем на пыльном чердаке.

Эти и похожие мысли поддерживали Анжелу еще несколько бесконечно долгих часов, пока ее ноги, оступаясь и съезжая с мокрого гранита, прокладывали путь наверх, а пальцы нащупывали и цеплялись за каждый едва заметный выступ, за каждую едва уловимую трещинку в камне. Разбитые в кровь колени невыносимо горели. Она продрогла до костей и насквозь промокла под холодной небесной влагой, упорно набирающей силу и превращающей каждый шаг в испытание на прочность. От жажды язык прилипал к гортани, с трудом выглядывая наружу, чтобы поймать дождинку. В тот миг, когда истерзанному телу осталось протащить себя полметра до вожделенной цели, сплошное покрывало туч вдруг дало трещину и жаркие солнечные струи согрели спину путешественницы. В небе над самой вершиной образовалось голубое озеро. Анжела сочла это знамением. Живительный свет обласкал ее приподнятое к небу лицо и разлился новой силой по венам. Последний рывок через нагромождение камней – и Анжела, задыхаясь, на четвереньках развернулась в сторону дома. Представила себе дядюшку Майки, вперившего бездумный взгляд в чердачное окно, махнула окровавленной ладонью… а вдруг? Зажмурилась что было сил и обернулась.

Пустошь. И опять пустошь. До самого горизонта, где толпятся крошечные фермерские домики. Пирамиды подсыхающего торфа, точь-в-точь такие, как на ее стороне холма. Знакомая палитра красок – соломенная конопля, густо-розовый вереск, изумрудные прогалины свежей травы, серые камни. Пустошь.

Уронив лицо в ладони, она изливала в слезах горе и обиду. Нет здесь никакого рая. И улыбчивых ангелов с крылышками нет, и доброго седовласого старичка на золотом троне. Некому предложить напиться чего-нибудь вкусного, фанты к примеру, из серебряного, с инкрустированной ножкой, бокала. Ни намека на того, в ком она немедленно, непременно узнала бы любящего Отца, открывшего ей объятия.

Все взрослые – вруны. Хуже того, тетя Брайди самая из них главная врунья. Если ей нельзя верить, то кому тогда можно? Анжела рыдала. И рыдала. И рыдала. Обдуманный до мелочей список благодеяний, который она приготовила заранее в расчете на высочайшую щедрость, жег ладонь. Заливаясь слезами, Анжела скомкала листок, запустила с холма и со злобным удовлетворением проследила, как он утонул в болотной жиже. Вызволение дядюшки Майки с чердака откладывалось на неопределенное время.

Спуск длился почти столько же, что и подъем. Пару раз она едва не сорвалась, добавив ко всем своим увечьям еще и расцарапанную задницу. Время от времени приходилось делать остановку, чтобы прозреть от жгучих слез. Когда она, наконец, спустилась – съехала, скатилась – в болото, небо уже лиловело над ее головой, а когда онемевшие от утомления ноги понесли мимо дядюшкиной обители к собственному дому, болото накрыла ночная тень. Подползая к дому, Анжела лишь раз обернулась, чтобы послать Холму Великого Разочарования возмущенный взгляд.

Он нагло торчал на фоне густо-лилового неба, а над ним – одна-единственная сияющая золотом звезда.

Бина отвесила ей пощечину, сообщила, что вся ферма стоит на ушах с самого утра и что из съестного она может рассчитывать на пару яиц с тостом. Годится? Тетушки устроили хоровод вокруг поникшей от нечеловеческой усталости фигурки. Очень медленно, заплетающимся языком она пересказала свои приключения. Поставив точку, одарила тетушку Брайди инквизиторским взглядом. Ты! Ты! Что ты ей наплела?! Бина зверски ущипнула костлявое плечо старшей сестры. В шоке, что глава секты оказалась не на высоте, Мэйзи запустила толстые пальцы в налакированную шевелюру и вырывала волоски один за другим. Оставь ты девочку в покое! И лишь на лице Брайди было разлито бесстрастие. Взгляд черных глаз приклеился к окну, словно только там и только ей было дано узреть скрытые от прочих таинства. Нижняя губа вызывающе топырилась. Наконец Брайди решительно дернула пуговицу на горле жакета. И в чем проблема? Кто сказал, что рай не может выглядеть как пустошь? Кто может доказать обратное? Нет такого человека. Бина фыркнула, опуская яйца в воду. А не пошла бы ты…

Анжела рухнула от изнеможения, так и не дождавшись ни яиц, ни тоста. Среди ночи проснулась от гнетущего, вязкого кошмара и обнаружила скорченный у своих ног силуэт тетушки Брайди. Черные глаза, отражая лунный свет, наводили на мысль о звезде над холмом. Голос Брайди зазвучал глухо и торопливо. Она повторяла снова и снова, что Анжела избрана, кто бы и что бы ей ни говорил. И что суть не в найденном за холмом болоте, а в том, что Анжела вернулась живая и невредимая. А рай – он рядом, он по-прежнему за тем холмом, только откроется попозже. Вот в чем все дело. Поразмыслить, конечно, нужно будет. Как следует раскинуть мозгами. Однако о разочаровании не может быть и речи. Наоборот, стоит только успокоиться и задуматься, как она сама поймет всю необычайность происшедшего. Две звезды гипнотизировали Анжелу. Тетя Брайди при желании и камень обратила бы в воду своими речами.

Суть в том, истинная суть в том, что тетушка Брайди изобрела испытание для племянницы. И если Анжела не сумеет перешагнуть через обиду на рай или на то, что Господу вздумалось ей показать в данный момент, то… То?

«То…» – невольно повторяла Анжела вслед за Брайди. Так они и токали с полчаса, пока у Анжелы не опустились веки. Последнее, что она увидела, были два ветхозаветных глаза, прожигавших темноту с обновленным религиозным пылом.

Ее собственные глаза сейчас пришлось прикрыть ладонью от слепящего солнца. Первым делом Анжела глянула влево, на дом дяди Майки. Никаких перемен. Трава по пояс, прогалины, булыжники. Все то же глухое одиночество, что встречало ее всякий раз по приезде. Эта пустошь – ее родина; все, что она знает, все, что ее знает. Ее понимание жизни так или иначе связано с этими местами. Одинокая девочка отметила шагами каждую пядь топкой земли. Намечталась вволю, в промежутках между недетскими обязанностями. Навспоминалась еще больше, в промежутках между обязанностями вполне взрослыми. Если ты покидаешь родной дом, он становится местом притяжения, но твоим полностью он уже никогда не станет.

Она потопталась в пятне света у дядюшкиного крыльца. Как ему, интересно, объяснили смерть сестры? Пожалуй, лучше об этом до поры до времени не знать. На пути к дому она встретила Бину с вечерним подносом для Майки. Поздоровались. Анжела опустила сумку, чтобы обнять мать или хоть прикоснуться к ней, но Бина даже не остановилась. Реджина в морге, крикнула она через плечо. К поминкам ничего не готово. Брайди совсем плоха, поспеши попрощаться. Один взгляд на сгорбленные плечи матери подсказал Анжеле, что Бина на грани усталого обморока от ухода за сестрами и нескончаемого потока визитеров, желающих высказать соболезнования и, соответственно, требующих сотен чайников в день. Иногда ей казалось, что мать с ней неоправданно холодна. Потом она приглядывалась к суровому, смиренному лицу со взглядом, навечно сосредоточенным на очередной задаче, и прощала все. Анжела понимала, что Бина выработала собственный способ справляться с грузом свалившейся на ее плечи ответственности. Сколько ртов ей приходилось кормить, сколько белья штопать… не говоря уж о ферме и брате, забаррикадировавшемся на чердаке. Неудивительно, что ей недоставало времени не только на разговор по душам, но даже на объятия.

И все же время от времени прижаться к ней было бы совсем неплохо.

Мэйзи бросилась навстречу, раскрыв рот в театрально-немом вопле. Сморщенный кулачок, словно в кино, колошматил по старческой груди. Опять же как в кино, тетушка припала к плечу племянницы – восстановить силы для дальнейшего представления. Анжела ждала. Горе Мэйзи искренне, сомнений нет, но спектакль, как всегда, чрезмерен.

– Благодарение Господу и его святой родительнице, что ты наконец с нами, детка, – всхлипнула Мэйзи.

– Я, пожалуй, сразу пойду к тете Брайди. – Анжела потрепала ладошку Мэйзи, осторожно отстранила тетушку от себя. Та вцепилась в нее клещами:

– Ушла! Она от нас ушла! Нет больше…

– Что? Брайди?

– Реджина! Что мы без нее будем делать?

А с ней что делали? Анжела погладила тетушкины плечи, шикнула успокаивающе. Грустно, конечно, что и говорить. У сестер никого нет, кроме друг друга да брата на чердаке. Всю жизнь они прожили вместе, если не считать кратковременной разлуки с Виной. Но Реджи, бедняжка, от них давно уже ушла; последние два года в доме жила лишь ее тень. Анжела все еще пыталась оторвать пальцы Мэйзи от своего плеча, когда сверху тоненько, жалобно прозвучало ее имя.

– Иду, тетя Брайди!

Мэйзи немедленно уронила руки и горько зарыдала. Бедная, бедная тетушка Мэйзи. Без Реджины еще куда ни шло, но без Брайди ей будет по-настоящему плохо. Она ведь даже спала с Брайди всю жизнь на одной кровати, и в одно мгновение, точнее, в один взмах косы ее вселенная развалилась. Никогда уже жизнь в этом уголке болотистой Ирландии не будет прежней. Душевный груз был так тяжек, что на лестнице Анжела с трудом поднимала ноги.

Надежды, если они еще и теплились, относительно состояния Брайди растаяли при первом же взгляде на темное и сморщенное, как изюмина, лицо. И перекошенное. Рот съехал на сторону, тонкая струйка слюны стекала мимо подбородка в складки шеи. Подернутые пленкой катаракты глаза смотрели из-под складок век с тоскливым страхом.

– Здравствуй, тетя Брайди. – Присев на краешек кровати, Анжела взяла вялую ладонь в свою. Сплошные кости.

– Я умираю, Анжела. – Вместо жалостливого вопля из горла Брайди вырвалось, увы, лишь шипение. Анжела спрятала улыбку. Человеческая слабость во всей своей красе. Самая воинственная из сестер больше всех боялась смерти.

– Ш-ш-ш! Не смей так говорить. Ты в порядке, верно ведь?

– Не-ет! Я умираю.

– Ну что за ерунда. Слушай, а не сварить ли тебе яйцо? Точно! Так я и сделаю – сварю тебе яйцо и подсушу тосты тонкими ломтиками, как ты любишь. Идет?

Брайди оживилась.

– Пожалуй, яичко попробую. – Она вновь скуксилась и застонала: – Но святой отец ведь наготове?

– Святой отец, тетушка, всегда наготове, только сегодня он нам не понадобится, верно?

Обдумав эту мысль, тетушка чуть просветлела лицом:

– И то правда, сначала ему придется заняться Реджи.

– Вот видишь? Так что ты уж, будь добра, не перегружай несчастного святого отца, даже если очень захочется.

– Пожалуй. – Брайди успокаивалась на глазах. – Кажется, я даже вздремнуть смогу.

– Еще бы, очень даже сможешь. – Анжела вытерла слюну с шеи тетушки, перламутровой щеткой причесала, взбила подушки, одернула простыни. Брайди всхрапнула.

Святого отца она в следующие дни не беспокоила. Похороны Реджины не заняли много времени. Печальная маленькая процессия окружила могилу; люди ежились под сильным ветром и прятали лица от холодных дождевых струй. Священник произнес несколько добрых слов о Реджине, сестринской любви и прочем, напомнив, чтобы молились о здравии Брайди, признанном в деревне столпе церкви, а в прошлом прекрасном учителе, в одиночку справлявшемся с целой школой до тех пор, пока бразды правления не были так безжалостно вырваны из ее рук. Кое-кто виновато потупился. Кое-кто хмыкнул.

Пока они ждали, когда Реджи обретет свое место рядом с родителями и Имельдой, плечи Бины неожиданно затряслись. Анжела была поражена: она в жизни не видела мать плачущей. А от того, как Бина плакала, становилось еще страшнее. По вечно бесстрастному лицу текли крупные слезы; ни стона, ни всхлипа, только плечи содрогаются. Анжела протянула руку, чтобы утешить мать, но ее ждало еще одно потрясение, когда та со злостью отшатнулась.

– Мама? Мамочка?

– Заткнись. Все нормально. – От взгляда Бины у Анжелы перехватило дыхание.

Во взгляде матери слилось так много. Обвинение, и презрение, и глубокая грусть, прятавшаяся на самом дне сердца Бины.

Прозвучали последние молитвы, гроб засыпали землей, и на лицо Бины вернулась маска стоического терпения. Плечи уже не дрожали, слезы высохли. На пути с кладбища Анжела покосилась на мать – та шагала прямо, вперив холодный, ничего не выражающий взгляд в никуда. Анжела опустила голову и ссутулилась под гнетом молчаливого материнского гнева. Впервые в жизни она осознала, что гнев этот жил в сердце Бины долгие годы.

Заняв место подле сестры, с каждым днем уходившей от них все дальше, Мэйзи наотрез отказалась подниматься с кровати и на любые уговоры отвечала лишь жалобными стонами. Она не позволит Брайди уйти, не попрощавшись по-человечески. Следовательно, вместо одного или хотя бы двух подносов пришлось трижды в день накрывать по три. Дядя Майки, похоже, уяснил себе кончину Реджины и скорую смерть Брайди. Сообщить ему грустные новости пришлось Анжеле, поскольку Бина по неясной причине оставила его в неведении. Всякий раз, поднимаясь на чердак, Анжела находила дядюшку погруженным в печальные мысли. Лохмы его, однако, были недавно подстрижены, жуткие ногти исчезли. И на том спасибо.

Все часы, свободные от ухода за тетками и раскладывания вместе с матерью еды по подносам, Анжела проводила у Майки, рассказывая ему о жизни в приюте. Он слушал, склонив к плечу голову; время от времени растягивал рот, обнажая черные зубы, но в глазах светилась все та же вселенская скорбь, словно он знал тайну обоих домов, недоступную Анжеле. Впрочем, возможно, все дело было в запахе смерти, которым Анжела, казалось, пропиталась насквозь. В тошнотворном, липком духе уходящего поколения. Былая деревня постепенно исчезала, уступая место аккуратным сверкающим джипам и современным кухонным гарнитурам взамен добротной мебели. На чердаках больше не будут держать чудаковатых дядюшек, да и чердаки, как таковые, исчезнут, уступив место уютным треугольным спальням с пристроенной ванной комнатой.