12

Халдун оставался с матерью у Наджие два дня и две ночи. Вечером третьего дня, когда он спал, за ним пришла Хаджер-ханым. Назан разрыдалась.

— Не волнуйся, дитя моё! — успокаивала её шёпотом старуха. — Да убережёт тебя аллах от зла! Самое позднее весной снова будешь здесь.

С улицы донёсся шум подкатившего к дому фаэтона.

— Ну, как, готова? — спросил Рыза входя.

Пока Назан собирала вещи, Хаджер-ханым с ребёнком на руках незаметно скользнула в дверь, быстро перебежала дорогу и, поднявшись к себе, уложила спящего Халдуна в свою постель.

Мазхар не появлялся. Стоя у окна, он не сводил глаз с дома напротив. Тусклый свет фонарей фаэтона едва освещал кусок стены и дверь. Вот показалась закутанная в чаршаф фигура Назан…

Мазхар более не мог сдерживаться и всхлипнул.

— Хорош мужчина! — раздался за его спиной голос матери. — И не стыдно тебе?

Но он ничего не слышал. Терзаемый угрызениями совести, Мазхар был готов молить о прощении. Быть может, он никогда больше не увидит Назан, ведь теперь она стала для него чужой… Нет, он должен пожелать ей счастливого пути!

Оттолкнув мать, Мазхар сбежал вниз и в один миг оказался возле фаэтона.

— Счастливого пути! — сказал он дрогнувшим голосом.

Назан едва была в силах произнести слова благодарности.

— Я оставила вам Халдуна, — сказала она чуть слышно. — Быть может, он иногда будет напоминать вам обо мне. Но вы не вернули мне свой подарок…

— Какой подарок? — изумился Мазхар.

— Ваша матушка забрала у меня перстень, чтобы показать вам, ведь он нашёлся…

Мазхар опрометью бросился в дом и одним махом взлетел по лестнице.

— Разве я не приказывал тебе не брать у неё перстня? — набросился он на мать.

Хаджер-ханым сорвала перстень с мизинца:

— На, возьми! Она сама дала его, сын мой, чтобы показать тебе. А ты уж подумал бог знает что.

Мазхар махнул рукой, схватил перстень и выскочил на улицу.

— Вот! — тяжело дыша, протянул он перстень Назан. — Береги его как память обо мне и Халдуне.

— Благодарю вас!

Рыза уселся на козлах рядом с кучером, и фаэтон тронулся. Вскоре он исчез в темноте.

С трудом овладев собой, Мазхар вернулся в дом. Всё, решительно всё отодвинулось куда-то далеко-далеко: сын, мать и даже Жале. Невидимые тиски безжалостно сжимали сердце. Войдя в спальню, он плотно прикрыл дверь. Взгляд его случайно упал на сундук.

Почему же Назан не взяла его с собой? Или она накопила столько денег, что ни в чём не нуждалась? Нет, Мазхар знал, что у неё не было лишних денег. Ведь Назан ничего от него не скрывала… Но тут же он вспомнил о колдовстве и брезгливо поморщился.

Закурив сигарету, Мазхар тяжело опустился в кресло. Что с ним творилось? Ведь всего несколько дней назад один вид этой измождённой, начинавшей увядать женщины выводил его из себя. Но почему же сейчас ему было так жаль её? Отчего так сжималось сердце?..

Прошло много времени, прежде чем Мазхар взглянул на часы. Половина двенадцатого — пора в бар! Выходя из спальни, он заметил свет у матери, и только тут вспомнил, что у неё спит сын. Как же он мог забыть о нём? Толкнув дверь, Мазхар почти вбежал в комнату. Халдун спал, безмятежно разметавшись на кровати. Мазхар погладил золотистые кудри мальчика. Бедный ребёнок! Ни о чём не ведает… Утром проснётся и позовёт мать. Будет допытываться у бабки, где она. Что она ответит ему? Мазхар посмотрел на Хаджер-ханым, которая совершала вечерний намаз, и тяжело вздохнул.

Хаджер-ханым быстро выпрямилась и уселась на молитвенный коврик.

— Доброй ночи тебе, сын мой, — сказала она с тоской.

Хаджер-ханым боялась, что Мазхар начнёт расспрашивать о перстне. Но он и не вспомнил об этом.

— Даже сундука своего не взяла! — сказал Мазхар.

Хаджер-ханым хорошо знала, почему Назан не взяла сундук, ведь она надеялась вернуться назад.

— Не снизошла до такой милости! Видно, имела кое-что про запас.

— А ты ей предлагала взять сундук?

— Ну разумеется, дитя моё! Она ведь не дочь миллионера и не к миллионерше поехала.

— Что же она?

— Пусть, говорит, этот сундук разобьётся о его голову.

Мазхар вспыхнул, словно порох:

— Ах так! Тогда не надо было давать ей денег.

Хаджер-ханым отдала Назан только половину того, что передал для неё Мазхар. Вспомнив об этом, она смиренно сказала:

— Сделанного назад не вернёшь. Знай я, что она такое скажет, отдала бы лучше эти деньги какой-нибудь уличной девке! По правде говоря, я не хотела отдавать ей перстень. Да ты меня не послушал. А не мешало бы, хоть изредка, прислушиваться к словам матери…

Мазхар поднялся.

— Нам трудно будет воспитать без матери мальчика.

— Положись на меня и не вмешивайся, — сказала Хаджер-ханым, провожая сына до двери. — Куда это ты так поздно?

— Пройдусь немного.

— Не вздумай только привести в дом девицу из бара!

Но Мазхар уже не слышал её слов.

У Жале теперь вошло в привычку отвергать просьбы богатых посетителей бара провести с ними вечер. Так было и сегодня. Сидя в одиночестве за дальним столиком, она отпивала из фужера маленькими глотками пиво и ждала Мазхара.

— Здравствуй!

Жале вздрогнула от неожиданности. Как она не заметила его прихода?

— Всё ещё сердишься?

Жале ответила не сразу. Наконец она поставила на стол пепельницу, которую до этого вертела в руках, и, отчеканивая каждое слово, сказала:

— Тебе не следовало разводиться с женой!

— Опять старая песня! Мне уже надоело! Я дал развод жене не из-за тебя и не потому, что меня подстрекали. В этой женщине мне не нравилось всё, решительно всё! Я никогда по-настоящему не любил её и не раскаиваюсь в том, что сделал. Знаешь, что она сказала перед тем, как покинуть мой дом?

— Не знаю, Мазхар, — бросила Жале. — Не знаю и знать не хочу! Это касается только тебя и твоей жены!.. Но меня бесит, что в наши отношения всё время вмешиваются другие.

— Она, кажется, ни о чём не жалеет, — словно не слыша её, продолжал Мазхар. — Мать говорит, что…

— Ради аллаха, перестань напоминать мне о своей матери, — прервала его Жале.

— Почему?

— Могу объяснить, если тебе угодно. Я уже не раз говорила, что твоя мать — истинная свекровь, в самом страшном смысле этого слова!

На мгновение в баре смолк грохот джаза. Откуда-то издалека донёсся протяжный гудок паровоза.

Назан ехала вместе с Несрин в купе второго класса. Хотя она верила, что не более чем через три месяца вернётся домой, к мужу, бедняжка не могла сдержать слёз. Невозможно было забыть, как свекровь унесла спящего сына. Бедный мальчик! Ложась спать, он словно предчувствовал беду. Всё открывал глазёнки и просил: «Мамочка! Не бросай меня! Не уходи от нас!»

Назан тяжело вздохнула.

Несрин долго кашляла, отплёвывая мокроту в свой розовый платочек. Когда приступ кашля немного стих, она спросила:

— Разве так уезжают? Вы же не взяли с собой даже самых необходимых вещей.

На мгновение Назан пробудилась от своих дум.

— Вещей? А разве мне нужны какие-нибудь вещи? Со мной ведь не будет ни сына, ни мужа, поэтому я ничего не хотела брать. Лучше пускай мои вещи напоминают мужу обо мне.

— Слава аллаху, что вы хоть догадались в последнюю минуту сказать о перстне!

— Это не просто вещь, это память о муже и сыне! Он мне очень дорог…

— Я понимаю. Но в жизни всякое бывает. Если придётся туго, его можно будет продать.

— Ни за что!

— Не говорите таких громких слов! Станет туго, продадите…

— Я не продам его, даже если буду умирать с голоду! — Назан поцеловала перстень.

Прислонясь головой к раме окна, Несрин теребила кончик розового платочка и с жалостью смотрела на Назан. Нет, она, конечно, ещё не отдавала себе отчёта в том, что произошло.

Что могло её ожидать? Рыза рассказал Несрин, как избавились от Назан. Хоть ей и подсластили горькую пилюлю, однако выпроводили насовсем. Она уже никогда больше не возвратится назад. Через несколько месяцев, а быть может, и недель, Жале займёт её место…

— Вы давно не писали вашей тёте? — спросила Несрин. — А вдруг не найдёте её на прежнем месте?

— Как не найду? — удивилась Назан.

— Кто знает… Быть может, она съехала с прежней квартиры? Или, не приведи аллах, даже умерла?

Об этом Назан действительно не подумала.

— Неужели, — спросила она, со страхом глядя на Несрин, — это могло случиться?

Несрин горько усмехнулась:

— Эх, милая! Вы наивны, словно малое дитя! Разве пускаются в путь, не списавшись?

Назан молчала.

— Ну а если вы не найдёте своей тёти, есть у вас другое место, где можно было бы остановиться?

— Нет.

— Так, так! — протянула Несрин.

Назан посмотрела на неё с отчаянием. Действительно, что делать, если не найдётся тётя?

— Я дам вам свой адрес. В случае чего, приходите ко мне. Не забывайте, вы едете в Стамбул. Там одинокой женщине может прийтись плохо…

Назан с благодарностью посмотрела на свою попутчицу и растроганно сказала:

— Какая вы добрая, хорошая…

Вынув из ридикюля листок бумаги, Несрин написала на нём свой адрес и протянула Назан.

— Благодарю вас!

— Повторяю, если вы окажетесь в трудном положении, непременно разыщите меня. Обещаете?

— Хорошо!

Назан спрятала адрес в сумочку.

Сидя друг против друга, женщины молча прислушивались к постукиванию колёс на стыках рельсов. Вскоре они задремали.

Во сне Назан видела сына. Обхватив её шею ручонками, он умолял: «Мамочка! Не бросай меня!» Назан гладила его золотистые волосы и плакала, плакала…

13

Халдун проснулся раньше обычного и посмотрел вокруг заспанными глазенками: бабушка совершала намаз, стоя на коленях на маленьком коврике.

Сначала он ничего не понял, ведь он лёг спать с мамой в доме тёти Наджие. Откуда же взялась бабушка?

Хаджер-ханым заметила, что внук проснулся, и начала громко произносить слова молитвы. Халдун знал — это значит, бабушка недовольна. Он повернулся на другой бок.

Закончив молитву, Хаджер-ханым подошла к кровати.

— Почему ты не спишь, сынок?

— Где мама?

Она решила не отвечать сразу.

— Ещё рано. Спи!

— Она у тёти Наджие-ханым?

— Я говорю тебе, спи!

Хаджер-ханым укрыла его одеялом и начала сворачивать молитвенный коврик. Поднявшись с пола, она увидела, что Халдун наблюдает за ней.

— Почему не спишь?

— Не хочется.

— Почему?

Халдун не отвечал. Тогда она присела на край кровати и стала гладить его по голове, приговаривая:

— Спи, дитя моё, спи! Мама тебе вовсе не нужна. Вот папа — дело другое. Папа купит тебе много автомобилей, и поезд, и пушку! Ту самую пушку, которую мы, помнишь, видели на базаре…

— Я хочу к маме!

— И слышать не желаю о ней, чтоб у неё глаза повылазили! Забудь о своей матери!

Халдун натянул одеяло на голову: «Если у мамы вылезут глаза, как же она будет видеть?» Он вспомнил слепого нищего, который всегда под вечер брёл по их кварталу, тяжело опираясь на палку. Волосы у него были растрёпаны, одежда разорвана. Он шарил руками, нащупывая двери, и жалобным голосом просил милостыню. «Если мама станет слепой, она тоже будет просить милостыню?»

— Она не любит тебя! Вот бросила нас и уехала!

Халдуна словно ударили обухом по голове. Лицо у него скривилось, губы задрожали, он уткнулся лицом в подушку и заплакал.

— Успокойся, дитя моё! Когда она уезжала, я просила её: «Возьми с собой Халдуна. Он будет скучать без тебя». Но так и не удалось её уговорить. «На что мне Халдун? — сказала она. — Там у меня есть другие дети. А Халдуна я совсем не люблю». Не плачь, деточка! Папа купит тебе много игрушек: поезд, пушку, автомобиль…

Мазхар, думая о Назан, почти всю ночь не спал и сейчас чувствовал себя совершенно разбитым. Услышав голос сына, он вскочил с кровати и накинув поверх ночной рубашки пиджак, отправился в комнату матери.

Халдун сидел на коленях у бабушки и всхлипывал.

— Сыночек, Халдун! Иди ко мне, детка!

Но мальчик даже не взглянул на него. Заплакав ещё громче, он прижался к бабушке. «Даже бабка ему милее! А ведь он всегда её так боялся! — с горечью думал Мазхар. — Но что за непослушание? Никогда такого не бывало».

— Иди, дитя моё, иди ко мне, — Мазхар повысил голос: — Говорю тебе, иди ко мне!

Перепуганный Халдун посмотрел на него глазами, полными слёз.

— Ты, кажется, хотел купить Халдуну много новых игрушек? — с деланным интересом спросила Хаджер-ханым.

— Конечно, куплю.

— Халдуну очень хочется пушку. Мы как-то видели с ним на базаре такую пушку, просто чудо! Ты купишь её?

— Куплю, какую он захочет.

— И поезд?

— И поезд.

— И автомобиль?

— И автомобиль. И всё, что он захочет.

— Вот видишь, мальчуган! Ах, если бы у меня был такой же добрый папа!

Но бабка напрасно старалась. Халдун не слушал её. Перед его глазами стояла мама. Она стала теперь слепой нищенкой. «А что она будет делать, если ребята отнимут у неё палку? — с отчаянием подумал Халдун. — Наверно, упадёт и разобьёт до крови колени. Кто же её поднимет? Кто помажет ей раны йодом? Бедная мама! Ей будет очень больно!»

— Твоя мама стала дурной женщиной, дитя моё, — прервал его мысли голос бабушки.

Мазхар вскипел:

— Послушай, мать, никогда не говори больше таких слов!

Хаджер-ханым немного смешалась. Пытаясь исправить свою оплошность, она пробормотала:

— Халдун слишком скучает. Надо его как-то отвлечь…

— Разве для этого нужно говорить плохо о его матери? Это может только дурно повлиять на мальчика. Чтобы ничего подобного я больше не слышал!

Взяв сына на руки, Мазхар вышел из комнаты.

С этого дня он больше никогда не оставлял Халдуна дома. Он брал его с собой в контору, заказывал ему чай с бубликами, покупал шоколад, игрушки.

Отлучаясь по делам, Мазхар поручал сына секретарю — недавно женившемуся молодому человеку. У того ещё не было детей. Но он очень любил их, и вскоре они с Халдуном стали друзьями. Стоило Мазхару уйти из конторы, как они запирали двери, опускали шторы и, затевая возню, буквально переворачивали всё вверх дном.

Обычно днём Халдун забывал о матери. Но вечером, едва он забирался в кровать и укрывался с головой одеялом, она приходила к нему. Босая, в рваном платье, с палкой в руке. За ней бежали уличные мальчишки. Они дразнили маму и отбирали у неё палку, а она падала и разбивалась до крови.

Однажды во сне он говорил с ней. Он спросил: «Кто смазывает йодом твои раны?» «Бабушка», — ответила мама. «Значит, бабушка делает ей больно?» — думал Халдун и ещё больше возненавидел старуху. Ему было велено спать у бабушки, и он покорился. Зато утром, когда Хаджер-ханым вела его в кухню умываться, он не произносил ни слова. Не издавал он ни звука и тогда, когда бабушка, утирая его полотенцем, больно трепала за уши.

Хаджер-ханым относила такую молчаливую покорность к своим достоинствам воспитательницы.

— С тех пор как мать уехала, мальчик стал совсем другим. Ведь, бывало, как капризничал, а теперь словно шёлковый! — похвалялась она перед Наджие! — Такой серьёзный, такой самостоятельный, прямо не узнать ребёнка!

В городе только и было разговоров, что о разводе Мазхара с женой. Все жалели Назан. Особенно печалились о её судьбе в семье прокурора. И лишь мать начальника финансового управления не разделяла этих чувств.

Хаджер-ханым всем говорила одно и то же: «Я ничего и не подозревала, а невестка, оказывается, у меня под носом занималась колдовством. Сын поймал её на месте преступления. Мазхар убил бы её, клянусь аллахом, если бы я не вырвала эту глупую женщину из его рук».

Но что бы ни плела Хаджер-ханым, никто не сомневался, что она сыграла в этом деле не последнюю роль. «Нет, уж тут не обошлось без Хаджер-ханым!» — говорили люди. Ходили также слухи, что Мазхар нарочно разыграл всю эту комедию, желая развязать себе руки.

Однажды в беседе с ним прокурор осторожно коснулся этого вопроса. Но Мазхар вспылил и сказал с не присущей ему резкостью:

— Все только и твердят, что я развелся с женой из-за какой-то девицы из бара. Ну а если я женюсь на ней? Вам-то что до этого?

Уже немолодой, немало повидавший на своём веку прокурор был ошеломлён:

— Женишься?!

— Да, женюсь.

Каждое слово Мазхара передавалось по городу из уст в уста.

— Правду ли говорят люди, — спросила как-то у Хаджер-ханым мать начальника финансового отдела, — что твой сын женится на девице из бара?

— Какая ещё там женитьба? — всполошилась она. — Кто это выдумал? Мне ничего не известно.

Хаджер-ханым говорила правду. Она не раз пробовала выведать что-нибудь у Мазхара, но тот только отмахивался.

Увидев как-то в комнате матери знакомый сундук, Мазхар очень удивился. Он и не заметил, что Хаджер-ханым давно вытащила его из спальни.

— Я не хотела, — пыталась она оправдаться, — чтобы эта вещь напоминала тебе о бывшей жене. Слишком неприятные воспоминания. Но нельзя забывать и о Халдуне. Так или иначе, в сундуке вещи его матери. Он вырастет, женится, ему всё это может пригодиться.

Мазхар не желал больше слушать болтовню о таких пустяках. Сейчас он чувствовал себя почти спокойным, полагая, что сын успел уже забыть мать.

Жале тоже понемногу привыкала к новой жизни. Мазхар забрал её из бара (наконец-то кончился этот проклятый контракт!) и буквально заточил в стенах пансиона.

И всё же Жале была счастлива. Она боялась замужества после того, как обожглась в первом браке. Но сейчас ей встретился настоящий мужчина! Он хорош собой и очень щедр в любви. Чего ей было ещё желать?

«Смотри, не упускай счастья, добейся, чтобы он женился на тебе», — говорили ей со всех сторон. Даже хозяин бара убеждал её быть половчей. Но не было никакой необходимости прибегать к уловкам. Достаточно сказать «да», и Мазхар тотчас поведёт её в свой дом.

Жале уже и сама начала подумывать о том, что пора жить с ним под одной крышей. Она станет его женой, будет стараться, чтобы он отдыхал дома от всех забот. Халдуна можно отдать бабке. Пусть Мазхар снимет для них квартиру, обставит её и даже наймёт им прислугу. А почему бы и нет? Ведь она ему мать, а Халдун — сын. У них прав на Мазхара не меньше, чем у неё самой.

Словом, Жале уже более не противилась браку с Мазхаром. Она считала, что должен лишь пройти какой-то достаточный срок со времени его развода с Назан. К тому же ей хотелось, чтобы немного забылась её служба в баре. А там и в самом деле постепенно стали забывать о ней. Хозяин привёз из Стамбула новых девиц, и в его заведении стало ещё веселее.

Однако близких друзей всё ещё тревожила судьба Мазхара. Особенно часто вспоминали о нём в семье прокурора, где любили Назан и с беспокойством ожидали, чем всё это кончится.

Что касается приятельницы Хаджер-ханым — матери начальника финансового отдела, то она вполне допускала мысль, что Мазхар женится на девице из бара. Она считала только, что Хаджер-ханым не должна соглашаться жить отдельно от сына. Ведь в конце концов можно прибрать к рукам и новую невестку. Да ещё как!

Что будет, когда Мазхар женится на девице из бара? Удастся ли старухе взять верх над Жале? Этот вопрос волновал всех. Неужели повторится история с Назан, и Хаджер-ханым тоже станет над ней измываться?

По мнению многих, девица из бара была не робкого десятка, она могла за себя постоять. «Пожалуй, — говорили одни, — для того чтобы обломать Жале, недостаточно не только Хаджер-ханым, но даже пяти таких свекрух». Другие наоборот утверждали, что, если старуха захочет, видит аллах, она справится не только с какой-то девицей из бара, но и с целым городом.

Как бы там ни было, но, по общему мнению, такой человек, как Мазхар, занимающий видное положение в обществе, не мог позволить себе жениться на девице из бара.

Многие почтенные семьи, и прежде всего семья прокурора, прекратили теперь какие бы то ни было отношения с семьёй Мазхар-бея. Ведь они дорожили своей честью! Не могли же они, в самом деле, встречаться с человеком, который открыто состоял в связи с женщиной такого сорта!

Жале всё это хорошо понимала и не спешила дать своё согласие на вступление в брак. Мазхар же только ждал согласия, чтобы ввести её в свой дом на правах жены.

— А можно перевести контору в какой-нибудь другой город? — спросила она однажды.

— Почему ты об этом спрашиваешь? — забеспокоился Мазхар.

— Так просто!

Он не дал ей ни утвердительного, ни отрицательного ответа. Ему бы не хотелось покидать город, в котором все его знали и уважали. У Мазхара была солидная клиентура. Однако ради Жале он был готов на всё.

— А разве ты этого хочешь?

— Нет, вовсе не обязательно уезжать.

— Тогда почему заговорила об этом?

— Дела у тебя идут здесь хорошо, не так ли?

— Да. Хорошо. Ты ведь знаешь, это богатый район. И, как в каждом богатом районе, деловые люди не могут обходиться здесь без адвокатов. Что же касается меня…

— Знаю, ты хороший адвокат!

— Но ты желаешь, кажется, чтобы мы уехали?..

Жале молчала.

— Ну что ж, уедем. Я понимаю, что тебя тревожит. Ты права, права! Но всё же не следует придавать слишком большого значения сплетням, которые распускают о нас. Поговорят, поговорят и перестанут. Всё забудется. Просто пока ни с кем не надо общаться.

— Но разве это возможно?

— А почему бы нет? Ты общайся только с теми, кто пожелает бывать в нашем доме. И не замечай тех, кто этого не хочет. Со временем лёд отчуждения растает и отношение к тебе изменится. Я в этом уверен.

Жале понимала, почему Мазхару сейчас особенно не хотелось уезжать отсюда. Она слышала от многих, а чаще других — от хозяина бара, что Мазхар считался в этих краях первоклассным адвокатом. Он понаторел в делах, связанных с восстановлением прав на собственность, и недавно взялся вести нашумевшее дело о наследстве, тянувшееся уже много лет.

Иск был предъявлен фабриканту, завладевшему громадными массивами земли и ворочавшему миллионами. Наследники предъявили претензии, означавшие для него потерю почти всей недвижимости или по крайней мере трёх её четвертей. Фабрикант давно уже проиграл бы дело, если бы не сумел вовремя прибрать к рукам адвокатов, выступавших на стороне истцов, если бы ему не удавалось подкупать секретарей судов, умудрявшихся выкрасть из дела тот или иной документ, и если бы, опять-таки с помощью денег, ему не удавалось выставлять целую вереницу лжесвидетелей.

И вот теперь он столкнулся с Мазхаром. Прожжённый делец полагал, что сумеет приручить и этого адвоката, как было с его предшественниками. Он подослал к Мазхару своих людей. Но им ничего не удалось добиться.

Неподкупность адвоката озадачила фабриканта. Он впервые видел человека, который отвернулся от больших денег. Это было просто непостижимо!