- Да, приказывает Саттар-хан! С сегодняшнего дня объявляю Тавриз на военном положении. Все дела до особого распоряжения переходят в ведение военно-революционного совета. Если представители Энджумена хотят видеть меня по этому делу, я приму их в следующую пятницу. А до того времени Энджумен обязан согласовывать все свои мероприятия с вновь организованным особым отделом при военно-революционном совете.
      Сардар опять стал слушать.
      ...- Ответственность несу я! - заявил он затем твердо. - Если кто-нибудь вздумает без разрешения военно-революционного совета вмешиваться в государственные и военные дела, будет немедленно казнен, а имущество его конфисковано. Это мой окончательный приказ. Возражений не может быть.
      Сардар повесил трубку и обратился ко мне:
      - Ну, как? Хорошо? Подлецы... обсуждают в Энджумене вопрос о демобилизации, да еще меня приглашают туда. Мыслимо ли защищать революцию с Энджуменом, добрая половина которого состоит из молл и купцов? Теперь нужна диктатура - военная диктатура! Иначе они не дадут нам работать.
      - Правильно, сардар! - сказал я. - Самое опасное для революции - это уступчивость. Стоит как следует наказать одного из виновных, чтобы другим это послужило примером, и все поняли свои обязанности. Революция не может считаться с экономической выгодой, она не должна дрожать над каждой копейкой. Ни скупости, ни милосердия!..
      Сардар позвонил на линию Маралан и Нобар и вызвал представителей отрядов обороны на экстренное совещание.
      Затем позвонил Багир-хану:
      - Можно ли посетить господина салара? - спросил он и, получив ответ, повесил трубку.
      - Не хотите ли пойти к салару? - обратился он ко мне.
      - Мне бы очень хотелось, - ответил я.
      БАГИР-ХАН
      Багир-хан знал о моем прибытии в Тавриз и совместной работе с Саттар-ханом, но мы с ним еще не виделись, хотя я давно хотел встретиться с Багир-ханом и познакомиться с его работой.
      С первого дня приезда в Тавриз я был свидетелем того, как Саттар-хан при разрешении важных вопросов предварительно спрашивает согласия Багир-хана либо по телефону, либо через определенных лиц. Теперь же, узнав о наступлении Рахим-хана, он издал приказ о переходе всей полноты власти военно-революционному совету без предварительного согласия Багир-хана, с которым решил повидаться лично и посоветоваться уже после совершившегося факта.
      Саттар-хан никогда не ездил на фаэтоне, предпочитая своего белого коня, при этом говорил, что фаэтоном управляет не сам он. Выйдя из дома, он сел на своего коня; по обыкновению его сопровождали семь всадников. Мне же подали личный фаэтон Саттар-хана.
      Багир-хан устроил своему гостю торжественную встречу. При приближении Саттар-хана оркестр заиграл марш "Да здравствует конституция!"
      Резиденция Багир-хана не походила на штаб Саттар-хана. Здесь все было официально, торжественно и обставлено с царской роскошью.
      Район, где жил Багир-хан, был весьма важным стратегическим пунктом, и нападение контрреволюционеров ожидалось именно с этой стороны; поэтому почти вся сила обороны была брошена сюда, всюду толпились вооруженные люди.
      Как бы велико ни было их количество и сколько бы ни говорили об их отваге, внешний их вид не внушал никакого доверия.
      Мы вошли в дом. Тут я впервые познакомился со всеми деталями восточного церемониала с его поклонами, приветствиями и прочими любезностями.
      Насколько приемная Саттар-хана была скромна, жизнь и обращение с людьми были просты, настолько приемная Багир-хана была обставлена богато и пышно, а обращение было церемонно и официально.
      В приемной Багир-хана и в канцелярии было много высокопоставленных лиц, но среди них я не заметил ни одного кавказца. Правда, было несколько карабахцев, но их деды и отцы издавна жили в Тавризе, сами же они родились здесь. В кругу Багир-хана их называли "кавказскими революционерами", а тех, кто приехал с Кавказа со специальной целью участвовать в революции и находились при Саттар-хане, - "бомбистами".
      При появлении Саттар-хана, Багир-хан поднялся и шагнул ему навстречу. Они поздоровались за руку и расцеловались.
      Багир-хан усадил его на свой тюфячок и, указав мне место, предложил сесть:
      - Добро пожаловать, садитесь!..
      Мне говорили еще раньше, что Багир-хан встает навстречу только Саттар-хану и мучтеидам.
      Вначале беседа шла об обычных вопросах революции, войны, оружия, дороговизны, монархии, контрреволюции и т. д.
      Я слушал Багир-хана с большим вниманием.
      Между этими двумя героями была огромная разница. Саттар-хан только в порыве гнева говорил "я", обыкновенно же о себе он всегда говорил "ваш раб" или "Саттар".
      А Багир-хан говорил о себе во множественном числе, на все вопросы отвечал и каждую фразу начинал словами "мы знаем".
      Багир-хан и Саттар-хан прошли в другую комнату. Оставшимся подали чай и кальян. Продолжая сравнения, я заметил, что если резиденция Саттар-хана снаружи походила на военный лагерь, то апартаменты Багир-хана напоминали роскошные салоны беспечных бар.
      В комнате клубился дым. Слышно было бульканье кальянов.
      Меня заинтересовали рисунки на них. Несколько месяцев тому назад на кальянах были портреты Мамед-Али шаха Каджар, а теперь английские фабриканты выпускали их с портретами Багир-хана с надписью на фарсидском языке: "Несравнимый ни с кем Салар-Милли-Багир-хан".
      Гости вели меж собою беседу, а я продолжал свои наблюдения, подтверждавшие все, что я слышал о Багир-хане раньше и наводившие на печальные размышления о его роли в революции.
      "Саттар-хан, - думал я, - человек без образования, даже малограмотный, но он старается во всех своих поступках руководствоваться принципами демократической революции, хотя и частично, проводит в жизнь лозунги русской революции пятого года. В своей личной жизни он прост, как настоящий пролетарский революционер. Эту простоту он прививает и своим единомышленникам. Багир-хан же самый обыкновенный буржуазный революционер, в частной своей жизни напоминающий богатого феодала с пышным двором и церемонными придворными".
      Сидевший возле меня молодой человек, обвешанный двумя патронташами, искал повода заговорить со мной. Главное, что обычно интересует тавризцев, это откуда приехал гость и кто он.
      - Должно быть ваша милость недавно пожаловали в Тавриз? - решился, наконец, молодой человек заговорить со мной.
      - Так точно, ваша милость изволили заметить правильно.
      - Откуда прибыла ваша милость?
      - Ваш покорный слуга из Салмаса.
      - Да благословит аллах! Не бывал в Салмасе, но слышал. Я знаю, что и там, как и в Тавризе, есть храбрые юноши, умеющие мстить врагам. Не сочтите за дерзость, как ваше достопочтенное имя?
      - Вашего слугу зовут Заргер-оглы.
      - Браво, браво! Вы мне брат и корона моей головы, свет моих очей и уважаемый наш гость! Очевидно, ваша милость армянин?
      - Точно, я армянин, но с детства рос среди мусульман. Мой покойный отец также не отличался от мусульманина.
      - Мир праху его! Что с того, что он армянин. Всем дозволено милосердие божье. По вас видно, что за человек был покойный. Недаром говорится, что каждая травка вырастает на своем корню!
      - Пусть изобильное милосердие аллаха будет и над вашими покойниками. А как величают вашу милость?
      - Я известен в Тавризе, как Багир-ага. С саларом мы в близком родстве.
      - Вы двоюродный брат его светлости?
      - Нет...
      - Племянник?
      - Нет, но мы очень близкие родственники, и он безмерно ценит меня. Он никогда мне ни в чем не отказывает, так как знает о моей отваге и преданности ему. Я один из тех, кто готов пойти за него на смерть. Клянусь вашей драгоценной жизнью, что муха и та не уйдет от моей пули!
      - Я весьма сожалею, что вы не изволили объяснить вашему покорному слуге, в каком родстве находитесь вы с его светлостью саларом? Для вашего покорного слуги было бы большой честью знать это. Не всякому суждено счастливое знакомство с таким близким другом салара, как вы. Не подлежит сомнению, что близость к салару свидетельствует о благородстве души и смелости натуры...
      Я старался в разговоре подражать моему собеседнику и придерживался его стиля, пересыпая речь вычурными выражениями.
      В то же время я думал: "если этот человек на самом деле близкий родственник салара, то нужно сблизиться с ним, чтобы иметь влияние на некоторые дела Багир-хана". Поэтому я продолжал рассыпаться в похвалах.
      - Наша встреча будет незабываемой. Я имел честь познакомиться сегодня с любимым родственником салара, со светом его очей.
      Не допив своего чая, он затянулся кальяном, поправил обеими руками патронташ и заговорил:
      - Да, мы родственники и очень близкие.
      - Примерно?
      - Пока наше родство такое: моя мать - сестра мужа племянницы жены дяди салара.
      - Разрешите поздравить вас с такой высокой честью! - проговорил я.
      Он широко улыбнулся, показывая зубы, и продолжал:
      - Милосердие ваше велико! Но я должен еще довести до вашего сведения, что самое близкое родство наше с саларом начнется на днях.
      Я ничего не понял из его слов. Но сидевший рядом со мной с другой стороны успел шепнуть мне на ухо, что этот человек старается выдать за салара свою сестру, но тот не соглашается.
      - Что еще сказать? - продолжал тем временем Багир-ага. - Не совсем хорошо, когда человек сам себя хвалит. Какой бы большой окоп ни был, я защищу его один от неприятеля. Девять человек из конницы Беюк-хана зарубил я сам, но никому об этом не сказал. Я не любитель славы и не хвастун. Пусть человека ценят понимающие люди. Вот вы: я еще ничего вам не сказал, а вы уже узнали, что я герой и храбрый вояка.
      - Так и должно быть! Вы показывайте геройство, а люди пусть сами судят об этом, - сказал я, желая положить конец его болтовне, но он не отставал от меня.
      - Должно быть вы - бомбист?
      Тут я впервые узнал, что в Тавризе всех армян, грузин, вообще всех кавказцев, принято считать "бомбистами".
      Затем Багир-ага перевел разговор на Саттар-хана и Багир-хана:
      - У Саттар-хана одно имя только и есть, но скажу вам сущую правду, и не подумайте, что я хвалю Багир-хана, как близкий его родственник... Клянусь своей головой и головой салара, что Саттар-хан не стоит и ногтя Багир-хана. Скажу вам, что у этого человека сердце дэва. Пожелай он, сегодня же расправится с врагами. Но он человек благочестивый, настоящий мусульманин, не хочет зря губить людей и проливать кровь. Вы сами видите, как Саттар-хан по каждому делу обращается к Багир-хану за советом.
      Я уже привык к его болтовне и многое пропускал мимо ушей. Видно было, что Багир-хана окружают больше люди слова, чем люди дела.
      Когда я после рассказал о моих наблюдениях Саттар-хану, он рассмеялся и подтвердил мои слова. И все же он, не желая возбуждать спора, очень часто прощал недопустимые действия Багир-хана, так как положение было тяжелое и не время было для конфликтов.
      Я допил свой чай и поставил стакан на поднос. Прислужник хотел взять его, но Багир-ага что-то шепнул ему на ухо. Я не слыхал его слов, но сразу понял, в чем дело, так как слуга не смешал моего стакана с другими стаканами. Багир-ага, очевидно, шепнул ему, что я - армянин, поэтому мой стакан, как оскверненный неверным, должен был подвергнуться особой мойке.
      Однако, меня занимало другое: почему Саттар-хан не познакомил меня ближе с Багир-ханом? Поступок Саттар-хана, который во всем советовался со мной и считался с моим мнением, был более чем странен и даже оскорбителен для меня. Я уже собирался встать и демонстративно уйти, как вдруг из внутреннего покоя вышел человек и, подойдя ко мне, сказал:
      - Господин салар приглашает вас к своей особе!
      После я узнал, что это - администратор Багир-хана Бала-Таги.
      Бала-Таги открыл дверь и впустил меня, но сам не вошел.
      Багир-хан подал мне обе руки и потянулся для поцелуя, чем хотел доказать настоящую товарищескую дружбу.
      - Пожалуйста, садитесь! - сказал он мне.
      Сами они разговаривали стоя. Когда я сел, сели и они. Здесь были и стулья, и кресла. Мы сели вокруг стола. Подали чай и кальян, Багир-хан обратился ко мне:
      - Гость сардара, уважаемый друг сардара и наш дорогой гость и друг! Очень жаль, что до сих пор не имел чести лицезреть вас.
      После этих обычных слов приветствия Багир-хан перешел к общим вопросам, причем часто повторял то, что говорил в приемной:
      "Господа, мы все знаем, знаем, что враг не спит!.." Саттар-хан вторично представил меня Багир-хану и перечислил все мои успехи, но Багир-хан повторил те же слова:
      - Дорогой гость сардара является и для нас уважаемым гостем!..
      Во время беседы я старался уяснить себе характер взаимоотношений Саттар-хана и Багир-хана.
      Багир-хан управлял районом Хиябан, являясь диктатором этого участка, но по общим вопросам советовался с Саттар-ханом. Что же касается содержания его вооруженной силы, то снабжал ее Саттар-хан, так как руководство тавризской революцией всецело находилось в его руках.
      Перешли к вопросу о наступлении Рахим-хана и решили выехать на позиции, чтобы вместе осмотреть окопы Багир-хана.
      Сардар должен был ехать верхом, а мы с Багир-ханом на фаэтоне.
      Перед выходом Багир-хан подарил мне германский кавалерийский маузер, а я поднес ему маленький русский наган, который ему очень понравился.
      Сначала мы поехали к окопам у Гёй-мечети.
      Тут были установлены большие и малые артиллерийские орудия. Было также несколько австрийских пушек большого и малого калибра. Я узнал, что многие орудия поставлены только для виду, так как на каждое дальнобойное орудие приходилось всего по 35 снарядов.
      Во всяком случае окопы у Гёй-мечети, Маралан и все другие окопы показались мне хорошо укрепленными и надежными. Это подтвердили и Багир-хан, и Саттар-хан.
      - Окопы устоят, - сказал Саттар-хан, - только нужно постараться, чтобы защищающие их люди были также стойки!
      Осмотрев окопы, мы вернулись.
      Вечером, за ужином, Саттар-хан, вспоминая о встрече с Багир-ханом, сказал:
      - Это неисправимый человек.
      РАХИМ-ХАН
      Рахим-хан Джелабянлы торжественно въехал в Тавриз. Со своим войском он занял известный в Тавризе сад "Сахиб-диван".
      С первого же дня его прибытия реакционное движение в Тавризе усилилось. Даже некоторые руководители революции подпали под влияние реакции Рахим-хана, ставшего во главе тавризской контрреволюции; реакционеры называли его не иначе, как "спасителем".
      Сотни агентов контрреволюции, проинструктированные в царском консульстве, на все лады прославляли Рахим-хана, тем самым помогая усилению черной реакции. Население толпами шло к Рахим-хану на поклон. У входа в сад "Сахиб-диван" собрались тысячи людей, чтобы лицезреть "спасителя". Фанатичная толпа беспрестанно славила аллаха и Магомета, ожидая выхода Рахим-хана.
      За несколько дней сад "Сахиб-диван" превратился в место для паломничества, сотни торговцев расположились здесь со своими лотками и всевозможными товарами.
      Никто не сомневался в том, что карадагский герой в скором времени займет весь Тавриз, поэтому, еще до вступления Рахим-хана в Тавриз, над многими домами были вывешены белые флаги. Белые флаги вывесили даже те, кто всего три дня тому назад участвовал на стороне революции.
      Семьдесят процентов членов Энджумена перестали посещать заседания. Получая повестки, они, обычно, прикидывались больными, как будто за несколько дней членов Энджумена поразила эпидемия.
      Гаджи-Мехти, "отец нации", заперся у себя и не выходил из дому.
      Все были охвачены страхом. В городе уже не было видно прежнего оживления. Обычно разгуливавшие по улицам вооруженные люди куда-то скрылись. Улицы опустели. В переполненных мечетях, как это бывало в тяжелые дни испытаний, народ совершал намаз и усердно молился...
      Окружение Саттар-хана значительно поредело, с ним остались наиболее верные и готовые ко всяким жертвам сыны революции.
      Несмотря на это, Саттар-хан не терял самообладания и не падал духом. К изменникам он относился с презрением. Даже в эти критические дни он держался победителем. Видя, что сардар не теряет надежды на победу, кавказцы верили, что он еще сыграет в революции серьезную роль.
      Вместе с четырьмя товарищами я вышел от Саттар-хана и направился к Маралану и Гёй-мечети для выяснения положения. Встретившийся нам сын Тахмины-ханум, Гасан-ага, остановил нас на полпути:
      - Не ходите дальше...
      - Почему?
      - Карадагцы заняли Маралан и Гёй-мечеть, и сейчас там идет погром, сообщил он и прибавил, что Нина ищет меня по срочному делу.
      Мы пошли обратно. Я спешил к Нине.
      "Как же случилось, - думал я по дороге, - что Багир-хан, все время твердивший "мы все знаем", с такой. легкостью очистил свой фронт?" Я чувствовал, что здесь сыграла роль чужая рука.
      Перестрелка прекратилась. Это еще больше усилило мои подозрения.
      Я застал Нину в сильном волнении. Губы, ее были совершенно белы. Она бросилась ко мне и, дрожа от страха, сказала:
      - Идите скорее к Саттар-хану и позаботьтесь о своей судьбе!..
      - Что случилось?
      - Багир-хан сдается.
      - Этого не может быть, Нина!
      - Верьте мне. Сейчас купеческие старосты Гаджи-Ибрагим и Гаджи-Мухаммед с несколькими почетными лицами находятся в консульстве. Консул послал Багир-хану русский флаг в знак того, что царское правительство берет его под свое покровительство. Такой же флаг приготовлен и для Саттар-хана. Багир-хан собрал все оружие своего района и сдал в консульство.
      Я поблагодарил Нину и поспешил к Саттар-хану. Сардар не хотел верить моим словам:
      - Я не могу поверить! Салар не способен на такую, измену.
      В этот момент у ворот остановился фаэтон русского консула. Узнав, что консул хочет видеться с сардаром, мы перешли в другую комнату. Саттар-хан говорил с консулом через переводчика.
      Мы услыхали через дверь только эти слова Саттар-хана:
      - Я очень благодарен вам, но с меня достаточно и знамени революции!
      Консул уехал ни с чем.
      Во дворе штаба ожидали семь вооруженных всадников. Тут же держали оседланным белого коня сардара.
      Бывшие со мной товарищи собирались уходить, но я остановил их:
      - Не уходите... Сегодня случится нечто очень важное.
      Мы еще не кончили говорить, как увидели Саттар-хана во дворе. На нем было, как всегда, четыре патронташа; против обыкновения он навесил и шашку.
      Мы не догадывались, зачем ему понадобилась шашка.
      Саттар-хан вскочил на коня и громко сказал ожидавшим его всадникам:
      - Ломать и выбрасывать белые флаги, рубить всех, кто будет защищать белые флаги.
      Саттар-хан вынул шашку из ножен и, пришпорив коня, поскакал на улицу; за ним понеслись всадники, также обнажив шашки.
      НАСТУПЛЕНИЕ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
      Не легко нам было отбивать бесконечные атаки карадагской конницы, ослепленной первой легкой удачей. Они налетали на нас, не обращая внимания на оглушительно взрывающиеся ручные гранаты, но все же в конце концов вынуждены были отступить с большими потерями.
      Непривычные к боям лошади карадагцев пугались взрывов и в ужасе кидались в нашу сторону, неся своих седоков. Таким образом, мы получили много пленных. Положение все еще продолжало оставаться крайне тяжелым, так как массы не верили в победу революции.
      Средние слои населения, раньше поддерживавшие революцию, припрятались в своих домах и сеяли панику. Саттар-хан лично бывал на позициях и участвовал в боях, чтобы поднять настроение сторонников революции...
      Этой ночью мы были в окопах Маралан и Гёй-мечети. Сообщение о восьми всадниках, ломавших белые флаги, а главное, рассказы очевидцев о Саттар-хане, скакавшем по улицам Тавриза с обнажённой шашкой, смутили Багир-хана, уже принявшего царский флаг. Со вчерашнего дня он припрятал этот флаг и снова занял свои окопы.
      Но Багир-хан, уже сдавший часть оружия в консульство, был слишком слаб, к тому же его военная организация, услыхав о его сдаче, сама собой распалась.
      Несмотря на это, он все же упрямо отказывался от помощи, говоря:
      - Я сам защищу свои позиции!
      В сегодняшнем бою отличились своим мужеством кавказцы, особенно бакинские рабочие, умевшие применять все способы защиты.
      Бои продолжались до одиннадцати часов ночи. С позиции я прямо пошел к Нине узнать, что нового в консульстве и какое впечатление произвел на консула поступок Саттар-хана.
      Она ждала меня.
      - Герой ваш - настоящий герой, - были первые ее слова. - Будь возможность, я расцеловала бы ему руки, расцеловала бы копыта его белого коня. В консульстве нет других разговоров, только и слышишь: "на белом коне, восемь всадников"... Вот еще, возьмите эту телеграмму.
      Нина передала мне телеграмму, переведенную на русский язык. Она гласила:
      "Тени аллаха на земле, великому хагану, султану, сыну султана, Шахин-шаху Ирана, Мамед-Али-шаху Каджар.
      Нижеподписавшиеся рабы вашей светлости приносят вам свою рабскую благодарность за то, что для наказания мятежников Тавриза прислали господина Рахим-хана, воодушевившего население Тавриза.
      1. Мир-Хашим.
      2. Имам-Джума Мирза-Абдул-Керим.
      3. Гаджи-Мирза-Мохсун".
      - Текст телеграммы прислали консулу сами мучтеиды, - сообщила Нина, - и в особом письме просили передать ее в Тегеран и в Петербург.
      Я поужинал, выпил чаю; был третий час ночи. Я собрался уходить. Но не успел выйти из дома, как вновь началась перестрелка. Нина остановила меня.
      - Не ходите, посидите немного. Я еще кое-что забыла сказать вам. Сегодня консул получил из Тегерана распоряжение выдать Рахим-хану тысячу винтовок и двести тысяч патронов.
      Я хотел идти, но Нина опять стала удерживать меня, говоря:
      - Теперь уже поздно, идти опасно, останьтесь...
      - Ничего опасного, Нина. Этот район далек от места боев, к тому же тут расположены все консульства.
      - Нет, нет, очень опасно. Когда вас нет здесь, каждый выстрел отдается в моем сердце.
      - Нина, жизнь сопряжена с волнениями, страхом, опасностями. Если бояться всего этого, то вовсе не нужно выходить из дому. Если все будут рассуждать так, как вы, кто же будет защищать революцию?
      - Обо всем этом я думаю, но если бы вы перестали быть загадкой, бросили бы свое "вы", глубже заглянули бы в мою душу, тогда исчезла бы часть моих беспокойных дум. Но, к сожалению, между нами нет многого, что требуется для искренних отношений. Каковы теперь наши отношения? До каких пор будет продолжаться эта неопределенность? Этого недостаточно, еще со стороны вечно раздражают меня, теребят мои чувства. Зависть Ираиды не дает мне покоя. Говоря о наших отношениях, она постоянно упрекает меня: "Для чего ты живешь с ним? Что ты для него, или он для тебя!?"
      Нина плакала. Положение мое было безвыходное: уйти было нельзя, но и остаться я не мог. Я чувствовал всю тяжесть положения девушки и был тронут ее слезами.
      Молодая девушка обеспечена сверх меры, живет в роскоши, но все это не удовлетворяет ее.
      Ей хочется жить, зная свое будущее, и поэтому ежесекундно спрашивает себя: "каков будет мой конец?"
      Перестрелка усиливалась. Нина продолжала плакать.
      Я сидел рядом, лаская кудри молодой девушки и тревожно прислушиваясь к ружейным залпам.
      - Нина, милая Нина, возьми себя в руки! - сказал я девушке. - Мы сошлись по доброй воле, нас никто не знакомил и никто не посмеет разлучить. Не надо считаться со всякой болтовней. Ты должна понять, что не одна наша жизнь, но и все вокруг находится в неопределенном положении. Прислушивайся только к голосу своего сердца, благородного и чуткого сердца. Оно приведет тебя к желанному счастливому будущему.
      Я пригладил ей волосы и, почувствовав, что ее дрожащие губы хотят приблизиться к моим, встал и, сказав ей:
      - Прелестная Нина, завтра будем обедать вместе! - вышел из комнаты.
      ЖЕНЩИНЫ ТАВРИЗА.
      Не успел я сесть, как на улице поднялись крики. Я и Нина подошли к окну.
      Какой-то вооруженный воин, преградив дорогу женщине в чадре, говорил:
      - Покажи, что несешь? Не пропущу!
      Женщина, желая отвязаться от него, то ругала, то принималась умолять его.
      - Покажи, что у тебя под чадрой? - не отставал воин.
      - Это не твое дело, незаконнорожденный!
      - Нет, мое дело! Покажи, что несешь, и скажи, куда несешь?
      - Холоп, дитя блуда, разве не видишь, что это мой ребенок?
      С этими словами женщина достала из-под чадры что-то завернутое в пеленки.
      Воин вырвал сверток из рук женщины. Она пыталась убежать, но воин задержал ее. Развернув пеленки он достал бутылки с вином.
      - Сукина дочь, я сейчас потащу тебя в Энджумен! Повадились таскать из армянской части вино карадагцам и переносить сведения.
      У женщины развязался язык:
      - Отлично делаю. Возьми меня в Энджумен, я найду, что сказать. Не могу же я морить голодом своих детей? Мой муж тоже воин, уж сколько времени он не получает ни гроша...
      - Мы поговорим там, - сказал воин.
      Он хотел уже идти, как показалась другая женщина с узлом под мышкой. Воин хотел задержать и ее. Этим воспользовалась первая и пустилась бежать. Воин бросился за ней, тогда побежала вторая.
      - Бесстыжие сволочи! - выругался воин и, разбив бутылки прикладом ружья, пошел дальше.
      Взяв меня под руку, Нина усадила на диван.
      - Пусть это будет для нас уроком, - сказала она. - Когда аскеры революции не получают вовремя жалованья, то жены их опускаются до того, что продают врагам вино.
      Я стал объяснять ей, в каких тисках находится Тавриз.
      - Верно, Нина, положение очень тяжелое. Прибытие карадагцев, отход некоторых групп от революции, усиление реакции, саботаж членов Энджумена, все это очень отразилось на экономическом положении. Уже несколько дней, как комиссия, ведущая финансовые дела по содержанию войска, приостановила свою работу. Все богачи переселились в район Кара-Мелик, объявленный нейтральной зоной, где невозможно трогать богачей и делать денежные сборы. Все это создало большие затруднения, вызвавшие задержку в выдаче жалованья революционным аскерам.
      - Выходит так, что с вами никто не считается? Об этом говорю не я одна, даже наша Зейнаб такого мнения. У вас не установлены наказания за нарушение законов революции, потому они и не проводятся в жизнь. Если будет продолжаться так, то народ вовсе перестанет подчиняться вам, а голодные аскеры разойдутся по домам. Тогда вас палками прогонят из Тавриза. Таких, как Зейнаб, в Тавризе много, и все они знают, что вы не можете собрать денег у богачей. Зейнаб часто говорит мне об этом.
      Я молчал. Зейнаб была прислугой Нины. До поступления на эту работу, она и дома не скидывала чадры, так как на ней не было даже старой кофточки. Нина несколько раз говорила мне о ее бедности.
      Только недавно Зейнаб перестала закрываться от меня чадрой, потому что Нина ее чистенько приодела.
      Четыре года тому назад она вышла замуж и имела маленького сына Меджида. Нина привязалась к ребенку и очень любила его. Мать с сыном жили и кормились у Нины.
      Видя, как Зейнаб ест и пьет вместе с Ниной и не находит ее "поганой", я вспомнил случай в доме Багир-хана, когда мой стакан, как "оскверненный армянином", не смешали с другими стаканами.
      Из этого я делал заключение, что женщины Тавриза менее фанатичны, чем мужчины.
      Чистоплотность Зейнаб, ее сообразительность и сноровка, наконец, благородство ее характера часто привлекали мое внимание. Я не раз собирался поговорить с ней и узнать о ее семейной жизни, но все не находил времени.
      Сегодня не было сражения, и я решил провести время с Ниной и с маленьким Меджидом.
      Зейнаб внесла самовар и поставила на стол. Меджид сел между мной и Ниной, болтая спущенными ножками.
      Нина спрашивала его:
      - Меджид, ты кто такой?
      - Я воин! - важно отвечал мальчик.
      Я видел, как революция вошла даже в сознание детей. Это я наблюдал не в одном Меджиде, а во многих детях, игравших на городских площадях. Часто я видел группы Мальчиков, игравших в войну. Один из мальчиков с деревянным ружьем обычно представлял Саттар-хана. Собрав вокруг себя мальчишек, он ожесточенно нападал на другого мальчика - Рахим-хана и неизменно побеждал его.
      Меджид забавлялся. Протягивая конфетку Нине, он говорил:
      - Откуси половину!..
      Зейнаб собиралась уходить.
      - Не уходи, Зейнаб, выпьем вместе чаю! - сказал я.
      Зейнаб окинула меня удивленным взором. Ее не могло не поразить, что богатый купец приглашает бедную работницу пить с ним чай. Стыдливо прикрыв рот концом головного платка, Зейнаб села около Нины и старалась оставаться в тени.
      - Чего ты стесняешься, Зейнаб, ты разве не у себя дома? - старался я подбодрить ее.
      - Это правда, брат, - ответила Зейнаб, - но обычаи у нас нехорошие. Если бы я сказала мужу, что вы мусульманин, то Джавад-ага скорее дал бы изрезать себя на куски, чем позволил бы мне работать здесь. Мне пришлось солгать ему, что и вы, и барышня иностранцы.
      - Не барышня, а сестра, - поправила Нина.
      - Ей богу, язык привык, да и неловко мне как-то. Нина-ханум на самом деле барышня. Дай бог, чтобы тень ее всегда была надо мной и моим ребенком.
      - Зейнаб, разве к тебе у нас относятся плохо? - спросил я.
      - Упаси аллах! Столько добра я не видела ни от родного отца, ни от сестры.
      - Тогда почему же муж не согласен, чтобы ты работала у мусульман?
      - Что делать, таков уж обычай. Когда живешь с народом, надо подчиняться его обычаям.
      - Зейнаб, такие обычаи к добру не ведут.
      - Знаю, брат. Я и сама против них. Но таков уж Джавад-ага. Он не позволил мне торговать даже на женском рынке
      - Чем занимается сам Джавад-ага?
      - Эх, и не спрашивай!.. Сам знаешь, какая теперь работа? Из-за куска хлеба подставляй шею под тупой нож, и все же голоден...
      - Где он работает?
      - Сказать правду...
      Зейнаб вдруг смолкла и задумалась.
      - Сказать правду боюсь, - продолжала она через минуту, - вдруг опять несчастье постигнет меня, и я лишусь куска хлеба...
      - Почему? - удивился я.
      - Да боюсь, как бы ты не рассердился.