ТАВРИЗСКАЯ ВЕСНА
      Сегодня с шести часов вечера я был у Гаджи-Самед-хана. Убийство Муктедир-хана и похищение его несметных богатств разгневали хана.
      В семь часов он принял Махмуд-хана.
      - Твои люди окончательно дискредитировали меня перед русским консулом, - сказал он. - Консул говорит, что я не только не в состоянии управлять Тавризом, но не могу даже проследить за твоей работой. Ты творишь в городе все, что тебе заблагорассудится. Как мне доносят, по ночам город остается без всякого надзора.
      Слова Гаджи-Самед-хана произвели на продолжавшего стоять коменданта ошеломляющее действие.
      - Если его превосходительство разрешит, я вкратце доложу ему эту историю, - с большим трудом овладев собой, дрожащим голосом проговорил Махмуд-хан.
      - Говори, но не смей оправдываться!
      - Дело об убийстве Муктедир-хана подозрительно. Я знаю моих людей, как свои пять пальцев.
      - Знать-то знаешь, но осадить их не умеешь! Кто разграбил дом Гаджихейтиба? Кто похитил дочь Эбачи-баши? Кто ограбил жену Сулейман-хана? Кто ворвался в дом Хазчиларова и посягнул на честь женщин? Кто похитил внучку судьи и обесчестил ее? Кто похитил сына Гаджи-Муртузы? Этого мало?! Если бы подобные действия могли бы совершать революционеры, мы бы и в этом обвинили их, но этому никто не поверит. Я доверил тебе огромный город. Я вручил в твои руки свое имя, свой авторитет, но ты злоупотребляешь этим!
      - Что я могу поделать? Я до утра не смыкаю глаз. Город большой, конечно, могут оказаться упущения. Что ж, вы хотите взвалить на меня ответственность и за преступления воров и грабителей?
      - Разве твои люди не могут быть ворами?
      Гаджи-Самед-хан позвонил. Вошел лакей.
      - Ступай и приведи сюда эту женщину! - приказал он. Спустя минуты две вошла закутанная в черную чадру высокая женщина. Она поклонилась.
      - Сядьте! - мягко обратился к ней Гаджи-Самед-хан. - Расскажите нам правду.
      Женщина рассказала Гаджи-Самед-хану все обстоятельства прихода Тутунчи-оглы и Гасан-аги, передала хану список отобранных вещей. Узнав о стоимости похищенных ценностей, Гаджи-Самед-хан пришел в ярость.
      - Они сложили все наше богатство в большую торбу и унесли, - сказала женщина, заканчивая свой рассказ. - Когда они уходили, муж хотел подняться и пойти за ними. Тогда один из них, да отсохли бы его руки, ударив прикладом по голове, повалил его. Что было дальше не помню, я сама потеряла сознание.
      - Вы сами своими глазами видели, что у них был ордер Махмуд-хана?
      - Как же, я сама видела ордер. Муж взял, прочел и затем вернул этим злодеям, да отсохли бы их руки!
      - Прекрасно, можете идти!
      Женщина вышла.
      - Клянусь головой его превосходительства, - воскликнул Махмуд-хан, - я никому никаких ордеров не давал!
      - Если на этот раз не дал, то в других случаях давал, иначе бы в Тавризе не привился обычай входить в дома по ордерам. Ступай, но помни, я приказываю до последнего гроша принести мне все отобранные у Муктедир-хана ценности. Иди, но если еще раз повторится что-либо подобное, я поговорю с тобой по-другому!
      Махмуд-хан вышел. После этого, протянув мне несколько писем, написанных по-фарсидски и адресованных, консулу, Самед-хан сказал:
      - Очень прошу вас перевести эти письма на русский язык. Дайте Нине-ханум напечатать их на машинке и пришлите мне.
      Я распрощался и вышел. У ворот парка Низамуддовле меня ждал наш кучер Бала-Курбан. Усевшись в экипаж. и отъехав несколько шагов, я услышал условный сигнал Тутунчи-оглы. Остановив экипаж, я усадил его рядом с собой.
      В это время мы заметили какую-то женщину, торопливо сошедшую с подкатившего к воротам парка фаэтона Гаджи-Самед-хана.
      - Шумшад-ханум! - шепнул мне Тутунчи-оглы. - Этой ночью Усния будет гостьей его превосходительства.
      Действительно, женщина ростом, походкой и манерами напоминала Шумшад-ханум.
      В половине третьего я добрался до дому. Вместе с самоваром Гусейн-Али-ами подал письмо. Оно было от американки.
      "Дорогой, любимый друг!
      Шумшад-ханум, как поэтесса, описала мне весну тавризских садов. Особенно хорошо в этих садах по пятницам. По установившейся традиции тавризцы любят в эти дни устраивать пикники в парке "Хэкемвар"" готовить там "кюкю"*. Шумшад-ханум приглашает меня на пикник, устраиваемый ею в саду "Хэкемвар" и обещает показать там интересных людей.
      ______________ * Омлет с зеленью.
      Увидимся завтра в 5 часов вечера.
      Любящая Ганна".
      Кровь бросилась мне в голову и я внутренне содрогнулся. Без сомнения, в этом пикнике примут участие Рафи-заде и другие. Я был убежден, что весь пикник затеян с целью овладеть мисс Ганной.
      "К чему тебе все это! - думал я, стараясь успокоить себя. - Пусть делает, что хочет, идет куда хочет! Как бы она ни была мила, умна, образованна, она тем не менее принадлежит к тем, кто считает, что "немцы превыше всех".
      Погасив лампу, я лег. Но не сумел сомкнуть глаз. Письмо Ганны не давало мне покоя. Я не мог бросить девушку на произвол судьбы.
      Придя к такому решению, я вздремнул. В девять часов утра я отправился к Ганне. Она уже приготовилась к прогулке, была одета в элегантный костюм, придававший ей сходство с юным американским джентльменом.
      - Мы поедем вместе! Сейчас придут Шумшад-ханум и Рафи-заде! Как вовремя ты пришел! - с этими словами она обняла меня.
      Я был в затруднении. Если запретить ей ехать на пикник, она спросит о причине, а мне не хотелось сообщать ей своих открытий о Рафи-заде и Шумшад-ханум; я собирался до конца проследить за этой авантюрой и в нужный момент защитить Ганну и рассчитаться с Махмуд-ханом, заодно и за Нину.
      Я довольно резко сказал:
      - Сегодня в парк "Хэкемвар" ты не поедешь!
      Девушка не проронила ни слова. Разжав руки, обнимающие меня, она хотела пройти в следующую комнату переодеться.
      - Подожди, - сказал я. - Выслушай меня.
      Ганна, словно застыв, осталась стоять на месте. Повелительный тон моих слов не мог не изумить ее: впервые она встречала с моей стороны подобную резкость. Внезапная перемена, происшедшая во мне, не осталась для нее незамеченной, она растерялась.
      Заметив, как брови ее надломились и задрожали губы, чтобы не дать разразиться слезам, я снял с ее головы кепи и, гладя золотистые кудри, сказал:
      - Мой дорогой, прекрасный друг! Не сердись на меня за повелительный тон! Я пришел взять тебя на другой пикник. Я не нашел иного выхода разлучить тебя с твоими новыми друзьями. Сегодня в Тавризе есть прогулка более занимательная, чем пикник в садах "Хэкемвар". Смотреть на скачки куда интереснее, чем есть омлет с зеленью в "Хэкемваре". Сейчас особенно прекрасны сады, расположенные на берегу Аджичая. Экипаж готов!
      Со слезами на глазах она радостно бросилась мне на шею и внезапно, как бы сконфузившись своего порыва, поспешно убежала в соседнюю комнату.
      Я сел и начал просматривать лежащие на столе газеты и журналы. Вошла служанка и внесла чай. Вместо того, чтобы выйти, она остановилась. Видно было, что она хочет что-то сказать мне, но ищет предлога.
      - Как вы себя чувствуете, мадам? - спросил я, желая облегчить ей задачу. - Довольны вы маленькой мисс?
      - Очень! - ответила она. - Но маленькая мисс нуждается в помощи. Ее подруги подозрительны. Я очень страшусь ее сегодняшней прогулки: не отпускайте ее на пикник. Она считается с вами.
      - Не беспокойтесь! - ответил я тихо. - Мисс поедет со мной на другой пикник.
      Обрадованная моими словами, служанка вышла.
      Мисс Ганна все еще не показывалась. Я знал, что мне придется долго ждать ее. Так бывало всегда. Пока она не успокаивалась, не выходила ко мне.
      Я думал, как мне избавиться от девушки, заботы о которой я невольно навязал себе на шею. Ганна была очень горда. Она была более самолюбива, чем другие девушки. Я думал, что малейшая резкость с моей стороны разлучит нас и заставит ее отказаться от своей безумной любви ко мне.
      Однако я вскоре убедился, что был неправ. Хоть я обошелся с ней резко, она не обратила на это ни малейшего внимания, любовь как бы убила в ней гордость.
      Природа и характер женщин так же разнообразны, причудливы и непостоянны, как моды европеянок. Если некоторые гордые и самолюбивые женщины при виде грубости и невоспитанности любимого охладевают к нему и даже навсегда расстаются с ним, то других женщин тот же поступок еще больше привязывает к любимому. Мисс Ганна принадлежала к числу последних.
      Любовь - болезнь! Эта болезнь должна длиться определенный период. Ничто не может заставить ее остановиться на полпути. Она держится до известного времени со всеми страданиями и радостями, слезами и наслаждениями.
      Не успел я допить стакан чаю, как из соседней комнаты показалась мисс Ганна. Она села рядом со мной. Позвав служанку, девушка попросила чашку чаю.
      С мальчиком, находящимся у мисс Ганны на посылках, я отправил Мешади-Кязим-аге небольшую записку.
      "Мешади-Кязим-ага! Сегодня мы едем на устраиваемые на берегу Аджичая скачки. Срочно пришлите экипаж. Возможно, что вернуться к обеду не сумею. Пришлите немного закусок".
      - Раз у нас есть время, пойдем посмотрим на мою выставку! - сказала Ганна, взяв меня под руку.
      Мы вошли в ее рабочий кабинет. На столе посреди комнаты были разложены все ее драгоценности: в том числе привезенные ею из Америки подарки, полученные за время знакомства со мной, и все драгоценности, приобретенные ею на собственные средства. Тут же лежала и моя деревянная ручка.
      - Ты сама устроила эту роскошную выставку?
      - Не правда ли, красиво?
      - Очень!
      - Выставку устроила Шумшад-ханум.
      - Откуда она узнала, что у тебя столько драгоценностей?
      - Я сама показала их ей.
      - А с какой целью вы устроили эту выставку?
      - Она сказала, что устроила выставку из своих драгоценностей и мне посоветовала сделать такую же.
      Я промолчал. Цель Шумшад-ханум была ясна. Она хотела извлечь эти ценности из сундуков девушки, чтобы в нужный момент похитить их.
      - Это такая способная, такая талантливая женщина! - восхищалась Ганна.
      - О, у меня в этом нет никаких сомнений!
      - И характер у нее такой же прекрасный, как она сама! Она заставила меня полюбить ее, как родную сестру. Я постоянно думаю о ней. Рафи-заде совсем ей не пара! Ее молодость гибнет в его руках.
      Мне было искренно жаль, что она так заблуждается. Я знал, что Шумшад-ханум ежедневно находит для нее новых покупателей. В последнее время она обещала девушку и главному телохранителю Гаджи-Самед-хана Кулусултану. Из-за нее между Рафи-заде, Махмуд-ханом и Кулусултаном шла грызня. Все трое торопили Шумшад-ханум и требовали скорее привести ее к ним.
      - Желаю, чтоб твоя дружба с Шумшад-ханум окончилась счастливо! - сказал я, пожимая девушке руку.
      Мисс Ганна принялась хвалить Шумшад-ханум, Шухшеньг, Пэрирух и Салиму-ханум, наделяя их всеми положительными качествами. Она считала для себя большим счастьем, что знакома с ними и надеялась с их помощью еще лучше изучить тавризянок и женщин Востока.
      - Я собираюсь написать книгу о впечатлениях, полученных от знакомства с этими женщинами. До сих пор никто как следует не ознакомил американцев с женщинами Востока.
      - Впечатления, полученные тобой, от этих особ, действительно стоит описать, - заметил я, усмехаясь. - В этом отношении я могу помочь тебе!
      Мисс Ганна продолжала рассыпаться в похвалах по адресу Шумшад-ханум.
      - Она чудесно гадает. Она открывает прошлое, предсказывает будущее. Она просто изумительна! А Шухшеньг-ханум гадает еще лучше. Шумшад-ханум гадала мне на тебя и сказала очень многое. Удивительная женщина!
      Мисс Ганна была на пути к гибели. Было ясно, что ее, так же, как и внучку Кэлэнтэра, Шумшад-ханум поведет гадать и продаст за высокую цену.
      Пора было ехать, Ганна начала собирать со стола бумаги и запирать их в несгораемый шкаф.
      - Это в высшей степени ценное письмо - сказала она, указывая на запечатанный пакет. - Разве ты не интересуешься им?
      - Я интересуюсь тобой, твоими словами, твоими поступками.
      В то время, как девушка собиралась распечатать письмо, фаэтон остановился у ворот.
      - Дорогой прочитаем! - сказала она, опуская письмо в карман.
      * * *
      Не успел фаэтон отъехать, как мисс Ганна, заговорив о ходе подготовки к предстоящим выборам в иранский парламент, заметила:
      - Среди дипломатов по вопросу о выборах существует полнейшее разногласие. Русский посол в Тегеране советует выборы депутатов от азербайджанцев провести в Тегеране, полагая, что в случае, если азербайджанские представители будут выбраны из тегеранцев и среди них не окажется русофилов, правительство России, доказав незаконность выборов, может аннулировать их и, организовав выборы в самом Тавризе, проведет своих сторонников. Министр же иностранных дел Сазонов возражает, указывая, что это может вызвать недовольство Англии.
      Несколько дней тому назад нам удалось получить копию английской ноты. В этой ноте Англия обвиняет Россию в том, что она отторгла территорию, населенную азербайджанцами, от Ирана, поддерживает и защищает самоуправство Гаджи-Самед-хана, игнорирует тегеранское правительство и тем самым нарушает договор 1907 года. Вчера мы получили и копию секретной телеграммы министра иностранных дел Сазонова русскому послу в Тегеране. Из этой телеграммы видно, что решено заставить Гаджи-Самед-хана приступить к проведению выборов.
      Говоря это, мисс Ганна достала копию телеграммы.
      "Телеграмма номер 5.
      От министра иностранных дел Сазонова русскому послу в Тегеране Коростовцеву.
      Копия Тавризскому консулу.
      Ваши телеграммы за номерами 82 и 91 получены. С вашей точки зрения выборы депутатов от азербайджанцев в Тегеране - нежелательны. Этот шаг мешает политике неподчинения Гаджи-Самед-хана центру. Таким образом, мы можем потерять этого нужного и полезного нам человека. Удержать же его будет трудно. Если мы согласимся на выборы в Тегеране, впоследствии мы не сумеем опротестовать выборы и объявить их незаконными, и у нас не будет прав на аннулирование их. По чести надо сказать, что иранцы будут вправе задать нам вопрос: "Почему вы раньше не заявили об этом?"
      Выборы представителей в Тегеране создадут почву для многих беспорядков. В Тегеране могут оказаться выбранными нежелательные нам лица. Вот почему необходимо принудить Гаджи-Самед-хана приступить к выборам в Тавризе, в соответствии с нашими интересами.
      Сазонов".
      Мисс Ганна не была революционеркой. Она оказывала нам услугу только потому, что хотела нанести ущерб русским интересам, изобличить политику России, а также завоевать мои симпатии как иранца.
      Сообщив мне о телеграмме Сазонова, она действительно оказала нам огромную услугу. Мы могли бы помешать выборам русофилов в парламент. Я решил обратиться с воззванием к населению Тавриза и разоблачить последние интриги Гаджи-Самед-хана.
      Фаэтон подъехал к берегу Аджичая, где было много народу. Все, от мала до велика, мужчины, женщины и дети прогуливались в садах "Эмир баги", "Чемшмели баг" и "Даш капули баг".
      Письмо, отправленное мне Мешади-Кязим-агой через кучера, я смог вскрыть и прочесть, когда мы уже проезжали через кладбище "Джихаррах".
      "Дорогой друг! Я не посылаю провизии. Безусловно вы отправитесь к "Уч деирманлар" или "Екя дюкянлар"; на обратном пути в садах Гаджиагалар вас ждет обед.
      Ваш покорный слуга.
      Кязим".
      Аджи-дюз был полон конными и пешими. Хотя на скачки было приведено много редких породистых лошадей, чувствовалась большая неорганизованность. Каждый состязался с кем попало. Здесь больше всего бросались в глаза бесчинства марагинских всадников.
      Мисс Ганна нашла более интересным сидеть в саду и наблюдать за пирующими, чем смотреть на скачки.
      Вот почему, приказав кучеру повернуть обратно, мы поехали в сторону садов.
      Расстелив на зеленой траве свои скатерти, люди курили опиум, пели, играли и танцевали, приглашая прохожих примкнуть к их компаниям.
      К трем часам мы подъехали к садам Гаджиагалар, где у дороги стоял Тутунчи-оглы. Усадив его в экипаж, мы поехали дальше.
      В этих садах я никогда не бывал, и красота их изумила меня. Плодовые деревья в пестрых цветах благоухали. Ганна, упиваясь насыщенным ароматом воздухом, глубоко дышала.
      Обеденная скатерть Мешади-Кязим-аги была разостлана вдали от людей, на широкой тенистой аллее. По обеим сторонам аллеи раскинулся роскошный ковер из левкоев, желтофиолей и красных лилий.
      Внимание и заботливость Мешади-Кязим-аги поразили нас: здесь к обеду было приготовлено все, что можно было приготовить только дома. Название многих расставленных на скатерти блюд я слышал впервые.
      - Сорок одно блюдо! - воскликнула американка, указывая на кушанья.
      Действительно, Мешади-Кязим-ага устроил в честь девушки, невольно помогшей ему заработать миллионы - торжественный обед.
      - Пусть маленькая ханум простит меня, - обратился к ней Мешади-Кязим-ага, - этот обед не достоин ее. Если б вы предупредили меня днем раньше, все было бы иначе, и я задал бы в честь ханум достойный ее пир.
      Девушка не знала, куда ей смотреть. Больше всего привлекали ее пение и танцы Меджи-аги. Она видела впервые так хорошо описываемых в восточных книгах мютрибов.
      - Какое замечательное мастерство! - заметила она.
      - Пока с искусством Востока нам приходится встречаться только на свадьбах и уличных развлечениях. Подлинную красоту и величие богатейшего восточного искусства можно будет видеть только, когда оно перейдет на сцену.
      - Но зачем этот мютриб одет женщиной?
      - Потому, что женщине на Востоке запрещено показываться. Мужчины лишены возможности видеть их в обществе. Думаю, что после того, как восточные мужчины увидят на сцене открытых женщин, мютрибы потеряют свое значение. Что касается тех мютрибов, о которых говорится в восточных книгах и, в частности, в произведениях великих мастеров слова - Хафиза и Хайяма, то они многим отличаются от тех, которых ты видишь. Мютриб - происходит от слова "тэрэб", что значит радующий, показывающий высокие образцы искусства. Однако, постепенно искажая это слово, мютрибами стали называть лиц, ставших орудиями наслаждения.
      - Хорошо, что ты не позволил мне отправиться на прогулку с другими. Иначе я лишилась бы возможности видеть эти красивые развлечения. Как хорошо видеть Восток и искусство Востока в оригинале.
      В это время к нам подошла группа цыганок. Спев и протанцевав, они протянули руку за деньгами. К мисс Ганне подошла молодая, гибкая и стройная цыганка.
      - Красавица-ханум, позолоти ручку, и я открою тебе твою судьбу.
      Ганна достала два крана и бросила их в раскрытую ладонь цыганки. Взяв руку мисс Ганны, она начала рассматривать ее ладонь и заговорила скороговоркой:
      - Девушка ты умная, пригожая, красивая, стоишь всех богатств мира, но есть у тебя на сердце горюшко черное и не можешь ты никому это горюшко открыть, никому доверить. Сама ты добрая, жалостливая, сердце у тебя мягкое и думаешь, что и все такие. Есть у тебя на сердце зазноба, и любит он тебя, не наглядится, не нарадуется. Но есть промеж вас враг злой. Говорит он за твоей спиной злые речи. И ждет тебя опасность, но ты от нее избавишься. Ты добрая, щедрая, каждому рада сделать добро, а тебе за него платят злом. А те люди, что пьют, едят у тебя в доме, выйдя за ворота, тебя же ругают. Сама ты красивая, да умная, а счастья у тебя нет... Бойся женщины с черными волосами и черными глазами. Красавица, разумница, если весь мир ты обратишь в мед и дашь людям вылизать, они все равно откусят тебе палец.
      Цыганка продолжала в том же духе.
      - Как будто она научилась всему этому у Шумшад-ханум! - звонко рассмеялась Ганна. - И та, когда гадает, говорит то же самое.
      После гадания, мы пошли осматривать сад. Каждый раз, когда мы проходили около пирующих, нас вежливо приглашали:
      - Пожалуйста, присядьте к нашей бедной суфре*.
      ______________ * Скатерть.
      - Осчастливьте нас!
      - Отведайте с нами кусочек хлеба с сыром.
      - Можете стать нашими дорогими гостями!
      - Проведите несколько минут с нами, бедняками!
      - Вы наши братья, ханум же наша сестра, присядьте, окажите нам эту высокую честь!
      Кто-то при виде меня, подняв голову, прочел следующее двустишие:
      Сказал: наступит весна, мы насладимся.
      Однако наступают сотни весен и проходят, проносятся без нас.
      Кутившие встречали нас несколько иначе.
      - Ты кавказец, а я готов отдать жизнь за доблесть!
      - Вы настоящие мужчины, мы готовы служить вам!
      - Пусть господь пошлет мне смерть в Баку!
      - Моя жизнь принадлежит вам. Дайте, хотя бы на час забыться.
      - Пью за вас и Саттар-хана, - сказал один из них, поднимая бокал. Отложив винтовку, я взялся за чашу; наступит время, и мы снова возьмемся за винтовки.
      Мы поспешили отойти от этих людей. До восьми часов вечера мы прогуливались по саду. Затем, сев в экипаж, вернулись домой.
      Шепнув Тутунчи-оглы, что мы завтра вечером отправимся в цыганский квартал выследить посетителей притона, я расстался с ним.
      КУРИЛЬЩИКИ ОПИУМА
      До самого квартала Гарачи-мэхлэ мы только и слышали оклики караульных:
      - Кто идет?
      - Ни с места, стреляю!
      - Не прикасайся к замку!
      - Не сплю!
      Едва мы ступили в Гарачи-мэхлэ, как все изменилось. Здесь уже раздавались звуки кеманчи, бубен, тары и флейты.
      Из каждого дома слышались разные напевы.
      Я уезжаю в Багдад, Милую бросить я рад,
      пели в одном.
      Я до Сардашта хочу дойти,
      Стал я бродягою без пути,
      раздавалось в другом.
      Ее я на улице встретил - она
      Мне улыбнулась, сияньем полна,
      пели в третьем.
      В тишине тавризской ночи раздавались звуки рубай тавризца Хуммана.
      Я вашу воду пил, Геджиль и Джерандаб,
      И заструился вмиг из глаз моих Сурхаб.
      Ворота дома Шумшад-ханум были на запоре. Изнутри доносился шум голосов и несвязная пьяная речь.
      Взобравшись на стену, Тутунчи-оглы спрыгнул во двор и осторожно отодвинул засов. Я вошел во двор. Задвинув снаружи засов входной двери, мы осмотрели двор. Там никого не было.
      В комнате сидели Махмуд-хан, Кулусултан, Наиб-Джавад, Рафи-заде, Абас-хан Бэнги, Эфенди-тирьеки, тарист Ясин-хан и другие. Посреди комнаты стояли мангалы с раскаленными докрасна углями. Голова каждого гостя покоилась на коленях женщины, и последние с щипчиками в руках зажигали опийные трубки.
      Сегодня Шумшад-ханум снова лежала в объятиях пьяного Махмуд-хана, говоря ему:
      - Я приведу тебе девушку нежнее ресницы. Положи на слепой глаз прозреет! Ее кожа так бела, так нежна, что если муха ненароком сядет на ее лицо, на нем останется след от ее лапок. Глаза ее напоминают желтые черешни. Волосы - словно золотая пряжа. Трудно найти такую красавицу. Тело ее сахар, язык - сливки, пальцы - конфетки. А уж когда смеется, глаз не отведешь, заговорит - не наслушаешься! Погляди, мне удалось стянуть ее портрет.
      Достав карточку, она протянула ее Махмуд-хану. Минут пять он разглядывал ее, затем прижал к груди и поднес к губам.
      Присутствующие заинтересовались карточкой, попросили у Махмуд-хана, но тот не хотел выпускать ее из рук.
      - Махмуд-хан! - воскликнул наконец Рафи-заде. - Дайте сюда карточку нашей девушки. Клянусь, она с головы до ног услада для опиоманов. Будем живы, вы увидите ее здесь.
      - Клянусь, она стоит целого Тавриза! - вскричал Махмуд-хан и затем, обратившись к Рафи-заде, заорал:
      - Скотина! И тебе не стыдно! Ты собираешься прикоснуться своими усищами к этому белоснежному цветку?
      - Вашей милости следовало бы взглянуть на меня глазами самой девушки, возразил Рафи-заде. - Она называет меня не иначе, как "глубокоуважаемый".
      - Говорю тебе, подай сюда портрет! - крикнул в это время вмешавшийся в разговор Кулусултан и, схватив фотографию, повернулся к Рафи-заде.
      - Тому, кто осмелится отведать ее без меня, я велю сбрить усы! - при этих словах он звонко поцеловал в губы девушку, сидевшую около него.
      - Не деритесь, - залилась звонким хохотом Усния, - хватит на всех. Я обязательно приведу ее.
      - Я первый! - крикнул Кулусултан.
      - Нет, первый я, - заорал Махмуд-хан, - второй ты, третий Наиб Джавад, а четвертый Рафи-заде, - и, глубоко затянувшись, добавил - ну, господа, я пошел!
      - Пошли и мы, - отозвались присутствующие.
      Курильщики принялись за лежащие перед ними трубки. "Герои" царского Тавриза, усиленно втягивая в себя опийный дым, клубами выпускали его из ноздрей. Дым окутал комнату. Мгновениями ничего нельзя было разобрать.
      Постепенно сознание их начало мутнеть, голоса смешались и слова перешли в бред...
      - Весь мир я сосредоточил в одном из своих зрачков...
      - Я не вмещаюсь в мир, но мир вместился во мне...
      - Мамед-Али-шах забрался ко мне под тюфяк и ищет свое царство. Трон находится на голове Хошу-ханум, а корона подо мной, - вопил Махмуд-хан.
      - Нагнись!.. Смотри, не то тучи размозжат тебе голову. Э, малый, тише!... Когда звезды попадают под копыта моего осла, папаха сползает у меня с головы... Увидишь, как я поднимусь на стременах, - бормотал Кулусултан.
      - Подумай, как исхудал мир! Входя в отверстие курильницы и выходя из трубки, он проникает в мозг. Я поглощаю вселенную...
      - Как я благороден! Пересядь на ту сторону и хорошенечко потри мне бок... Останови воду. Промочил носки.
      - Нельзя!.. Когда крылья ангелов прикасаются к моему телу, я не могу уснуть...
      - Айран?! Отец мой! Что это значит? Убери ноги...
      - Эй ты, девушка, подай зубочистку! Подними эту гору и сбрось ее с моей папахи!
      - Они принесли просьбы пятидесяти четырех падишахов. Откройте двери, пусть они войдут. Это женщина... Она одела... Надо поцеловать мне руку... Я положил на пальцы хну...
      - Страна моя! Захочу впущу, захочу не впущу...
      - Я вышел в замочную скважину и не успел протянуть руку, как схватил за голову. Эй, малый, сукин сын, знай, я парень не промах!
      - Отодвинься, я плыву в ту сторону. Опусти занавеску, солнце бьет в глаза. Эй, принесите купальные простыни... Бездельник, ты не отточил бритвы...
      - Я отяжелел... Земля клонится. Пересядь сюда... Послушай, малый, зачем ты льешь воду мне на спину...
      - Дома медленно поднимаются. Океаны небес потоками устремились на мангал... Расчеши мои кудри...
      - Постой... Эй, Мамед-Кули, дай кувшин и соверши надо мной очистительные омовения... Принеси простыни!
      - Не двигайся! Упадешь! Земля кружится. Вынь из моей головы казан!
      - Кто такой Насруль-Ислам... Что он за потаскуха?
      - Сукин сын Муса-хан, подал пустой кальян.
      Голоса постепенно замерли. Наслаждение стало тонуть в забытьи. Казалось, курильщики заснули, закутавшись в одеяло опийного дыма.
      Мы видели только, как женщины принялись выносить на кухню мангалы и укрывать уснувших одеялами... В три часа ночи, возвращаясь домой, я поручил Тутунчи-оглы не спускать глаз с цыганки.
      - Такова уж моя судьба! - тяжело вздохнув, отозвался Тутунчи-оглы. - С первых же дней юности я не спускаю глаз с этой особы. Тогда еще не было конституции и ничего такого. Я же слыл в своем районе за храброго малого. Эта самая Усния-ханум вместе с родителями незадолго перед тем перебралась сюда из селения Кюльчетепе. В скором времени о красоте молодой цыганки заговорил весь Тавриз. Со всех концов стекалась тавризская молодежь в Гарачи-мехле. Но никому не удавалось увидеть ее. Золота, которым осыпали ее моллы, мучтеиды, аристократы, купцы, помещики и правительственные чиновники, не нашлось бы ни у одного из нас. Однажды, как раз на этом месте у меня завязалась ссора с двумя парнями из Гала. Тогда еще наганы не были в моде. При мне находились только нож и два пистолета. Выстрелив из одного, я бросился наутек. Вижу, бегут следом. Отстреливаясь из второго пистолета, я выбрался оттуда.
      - Почему же они переехали из Кюльчетепе в Тавриз?
      - В то время прошел слух, будто село Кюльчетепе расположено у дороги в Кербалу, и все паломники должны останавливаться там на ночлег. Жители же этого села цыгане. Они сбили с пути многих паломников и заразили их ужасной болезнью. Такая же беда стряслась и над тавризским мучтеидом Гаджи Мир-Гасаном. В Кербале он встретился и переговорил с другим мучтеидом и по приезде подал Музафферэддин-шаху прошение о выселении кюльчетепинцев. Вот почему некоторые семьи были переброшены в Тавриз. И сегодня эти самые цыганки, выдавая себя за тавризянок, вытворяют все эти безобразия.
      МЕСТА ПАЛОМНИЧЕСТВА И ЗАКЛЮЧЕНИЯ БРАКОВ
      Желая написать консулу письмо, Гаджи-Самед-хан пригласил меня к себе. Только в двенадцать часов ночи я ушел от него. Наш кучер Бала-Курбан ждал меня у ворот.
      Я приехал домой. Мешади-Кязим-ага не ужинал и ждал меня. Здесь же сидел также ожидавший моего прихода Гасан-ага. Еще до того, как расстелили суфру, в комнату вошел Тутунчи-оглы.
      - Говори, что ты видел? - обратился я к нему. - Сумел ли ты проследить за лицами, окружающими американку?
      - С самого утреннего азана* до сих пор у меня во рту не было и росинки. Пока не подкреплюсь, как следует не покушаю, я не смогу говорить. До самых сумерек я преследовал этих цыганских потаскух.
      ______________ * Азан - призыв к молитве.
      Подали плов. Тутунчи-оглы с жадностью набросился на еду. От голода он не понимал, что и как ест. Смешав рис и приправы, он ел обеими руками. Его обжорство и движения были так забавны, что мы все, оставив еду, смотрели на него. Он же, нимало не смущаясь, уплетал за обе щеки, отрывисто бросая по временам:
      - Сейчас кончу! - и снова склонился над блюдом.
      Вскоре он очистил все, оставив на подносе лишь солонку с солью и пустые тарелки. Выпрямившись, он слегка освободил пояс, вздохнул, выпил два стакана душистого шербета и, раза два крякнув и подкрутив кончики тонких усов, начал свой рассказ:
      - Слушайте же внимательно. Я расскажу вам интереснейшую комедию. Посмотрите, что со мной сегодня было. Проснулся я за несколько минут до утреннего азана и вспомнил, что по поручению брата, Абульгасан-бека, сегодня я должен следить за цыганками. Я умылся и вышел. На улицах мне попадались только дремавшие караульные и праведники, спешившие в баню совершить очистительные омовения. Входя в Гарачи-мехле, я зажег спичку и посмотрел на часы. До первого азана оставалось немного.