Я начал читать газету. Нина скользнула дремлющим взглядом по газете и склонилась головой на плечо Ираиды, как бы желая принять более удобное положение. Ее молчание начинало меня раздражать.
      Как бы поняв мое настроение, Ираида прервала молчание.
      - Нина не похожа ни на кого из членов нашей семьи. По характеру своему она совершенно чужда вкусам нашей семьи. Ни наука, ни техника, ни литература, ни поэзия ее не интересуют. Газеты же вызывают в ней отвращение. "Газета не вечна, она живет лишь один день", говорит она, и этого никак не выбьешь из ее головы.
      - А разве молодая ханум не интересуется чтением?
      Ираида не успела ответить на мой вопрос, как Нина, открыв глаза, возразила:
      - Еще вчера я просила вас не называть меня "ханум", а звать просто Нина.
      - Отлично, после этого будем называть так, - ответил я.
      - Нина любит чтение, - продолжала Ираида, - но не все романы занимают ее. Она любит приключенческие романы, где герои, показывая в борьбе чудеса храбрости и отваги, наконец, достигают своей цели.
      Ресницы Нины задрожали. Слова сестры оживили ее. Она приподнялась и, потирая маленькие пухлые ручки, заговорила возбужденно:
      - Пусть героем будет кто угодно, пусть тайная организация преследует любую цель, пусть те, кто выставляют слабую силу против сильной, ищут в борьбе что им угодно, - все равно, я их люблю в одинаковой степени. Способы их борьбы, их искусство приводят меня в восторг. Читая в романах о похождениях искусных шпионов, часто я забываю, что все это вымысел, фантазия, и стараюсь отыскать их в жизни, встретиться с ними.
      Глаза Нины метали искры.
      - Это - избранные люди, редко встречающиеся в истории. Их деятельность тоже искусство. У них есть редкие качества, которых нет у других, их воля непреклонна, несокрушима. Я люблю людей, которые с такой же радостью бросаются в объятия смерти, с какой другие идут на пир. Такие люди занимают в моем сердце особое место. Да не только я одна, за исключением Ираиды, все девушки любят таких...
      - Почему вы исключаете Ираиду-ханум? - спросил я.
      Нина улыбнулась.
      - Потому что взгляд ее на жизнь совершенно иной. Если наше знакомство продолжится, то вы сможете изучить ее. А пока познакомьтесь с некоторыми из прочитанных мною романов!
      С этими словами Нина открыла ручной саквояж и достала несколько книг:
      - Вот "Шерлок Холмс", "Король грабителей", "Три мушкетера", "Таинственные ночи", "Морские разбойники", "В стране шпионов", "Обитатели лесов". Смотрите, все это может заинтересовать любую девушку. Ведь гораздо интереснее читать об увлекательных событиях в этих книгах, чем киснуть над историческими трактатами о давным-давно сгнивших костях. Романы, которые я читаю, создают и воспитывают героев, обогащают людей жизненным опытом, вскрывают причины великих событий. Я люблю именно такие романы. А романы вроде "Дон-Кихота" я ненавижу. Там нет героя. Если он и есть, то вечно унижен, забит, и, кроме жалости, не вызывает никаких чувств.
      Говоря все это, Нина сильно жестикулировала сжатыми кулаками.
      Ее горячее признание еще более усилило мое подозрение относительно этой девушки. Нина дрожит от восторга, Ираида смеется над нею, а я все думаю о том, чем кончится наше путешествие...
      Я презирал себя за допущенную ошибку, горько смеясь над революционером, добровольно вошедшим в общество шпионок.
      Но делать было нечего: мы уже были в пути. Меня занимала и другая мысль: если бы девушка с таким настроением была в руках революционной организации, чего только она не могла бы сделать? Сколько храбрости могла бы она выказать!
      Взошло солнце. Мы остановились в Дарадизе перед чайханой... На шум подъехавшего фаэтона оттуда выбежало несколько вооруженных людей. То были повстанцы из селения Шуджа и Алемдар, нападавшие вчера на помещиков.
      Вожаком их теперь был Алекбер, двоюродный брат Хакверди, который был убит вчера помещиком.
      Они бежали от преследования помещиков в Тавриз. Алекбер-старый революционер. Еще начальник почты говорил мне о нем. Тут я познакомился с ним.
      Мы решили выпить здесь чай и позавтракать. Для девушек, которые не захотели войти в землянку чайчи, расстелили ковер на открытом воздухе.
      Видя, как дружно я беседую с Алекбером, Ираида подозрительно поглядывала на меня.
      Нина также с интересом наблюдала за мной. Видимо, она придавала большое значение моему знакомству с начальником вооруженного отряда.
      Покончив с завтраком, мы продолжали путь. Алекбер с несколькими товарищами поехал проводить нас через узкие проходы.
      - Почему эти всадники провожают нас? - спросили девушки с тревогой.
      - Это - их обязанность, за это они получают жалованье, - ответил я, желая их успокоить.
      Девушки удивленно переглянулись.
      - Какое заботливое государство, - проговорила Нина. - Оказывается, ездить по этой дороге не так уж страшно.
      - Верно, - ответил я, - но иногда бывают несчастные случаи.
      Девушки больше не задавали вопросов.
      Кучер наш распевал сложенные про Саттар-хана песни. Девушки, не понимая слов, с большим интересом прислушивались к восточному мотиву.
      "Саттар-хан я, Исмаил-хана сын,
      Великой революции молодой сын,
      Оружие взяв, я пренебрег своей жизнью,
      Из кубка революции шербета испил.
      Семь-восемь джигитов-друзей я собрал,
      На гнедом коне поскакал на фронт.
      Войска разгромил я, отряды разогнал,
      Из конца в конец весь Тавриз я прошел.
      Амрахиз, Хиабан, Лилабад, Сурхаб,
      Шешгилан, Маралан, Девечи, Ахраб,
      Обо мне, Саттар-хане, повсюду говорят,
      Моей доблести, силе хвалу воздают!.."
      Я перевел девушкам слова песни, которая сильно заинтересовала Нину.
      - Неужели Саттар-хан начал свое дело только с восемью товарищами? взволнованно заговорила она, и в глазах ее сверкнули искры восхищения.
      Я стал рассказывать ей о Саттар-хане.
      - Он отважен, в нем много величия. Он никогда не свернет с пути, если б даже впереди его ждала смерть. Саттар-хан начал борьбу, когда на его стороне была горсточка людей, но скоро число его сторонников увеличилось.
      - А кто окружает его? - спросила Нина.
      - Люди, недовольные правительством; крестьяне, доведенные до нищеты и бежавшие от ига помещиков в город; патриоты из духовенства; мелкие торговцы, которых грабили шахские чиновники; иранские социал-демократы, бедняки, мелкая буржуазия и другие...
      Нина подскочила на месте и, потирая руки, сказала восторженно:
      - Вот таких людей, как Саттар-хан, я и искала в романах, а теперь увижу живого героя революции. Я еду в самый центр героической борьбы!
      Оживленная беседа не прекращалась до самой станции Чырчыр.
      Эта станция, находящаяся на самом Джульфа-Тавризском шоссе, в центре сел, расположенных между Марандом и Джульфой, была особенно многолюдна.
      Тут были чайные и другие лавки. Здесь останавливались на ночлег караваны, фаэтонщики кормили тут лошадей, а пассажиры завтракали.
      На станции Чырчыр был размещен большой отряд повстанцев во главе с Хафиз-эфенди, охранявший дорогу Тавриз-Джульфа и поддерживавший связь с социал-демократами Кавказа.
      Я повидался с Хафиз-эфенди, который пригласил нас на ночлег к себе, но мы отказались, решив доехать до города Маранда и переночевать там.
      Тогда он остался обедать с нами.
      Недалеко от нас сидели крестьяне, которые пели марсие и плакали. Удивительнее всего было то, что и поющие марсие и плачущие были моллы. У всех на головах были чалмы.
      Девушки, впервые видевшие такую сцену, замерли в недоумении.
      - Не удивляйтесь, - сказал я им, - это принято и на Кавказе, и в Иране.
      - А что это за обычай? - спросила Нина.
      - Внук пророка Магомета вел борьбу со своим врагом Езидом, был побежден и убит. Вот об этом они теперь поют и плачут.
      - Это событие произошло в Тавризе?
      - Нет, это было в Аравии.
      - А плачущие арабы?
      - Нет, тюрки.
      - Чего же они оплакивают араба?
      - Религию они переняли у арабов.
      - Сколько дней, как это случилось? - продолжала свои расспросы Нина.
      - Тысяча триста лет тому назад.
      - Неужели они только теперь узнали об этом?
      - Нет, это известно давно, но они ежегодно вспоминают это и оплакивают.
      Не задумываясь над моими словами, девушка сказала:
      - Какие добрые и верные люди иранцы. Они не забывают своих друзей, убитых тысяча триста лет тому назад.
      - Им не дают возможности забыть, - ответил я, желая покончить с этим вопросом. - Если бы они были предоставлены себе, давно бы позабыли, но это не выгодно для тех, кто эксплуатирует их.
      Тут в разговор вмешался Хафиз-эфенди:
      - Недалеко отсюда есть маленький городок Зунуз. Все мужчины шеститысячного населения моллы и марсиеханы. С наступлением месяца Магеррама они разъезжаются по городам Кавказа на заработки и возвращаются на родину с крупными суммами денег.
      Потом Хафиз-эфенди перевел разговор на революционеров, на их поведение и на тактику.
      - Я сам революционер и люблю революцию, но не согласен с кровопролитием, так как это может вызвать всеобщее возмущение против революции. Но пока этого нельзя проводить в жизнь на Джульфа-Тавризской дороге. Отряды Беюк-хана, сына Рахим-хана, готовятся отрезать Тавризскую дорогу.
      Внимательно слушая Хафиз-эфенди, я заметил кожаный ремешок на его шее. Приглядевшись, я увидел подвешанный у него на груди коран.
      Говорить о революции с революционером, носящим на груди коран, было излишне, и я решил молчать, но некоторые вопросы Хафиз-эфенди вынудили меня отвечать.
      - Для защиты революции надо выполнять все, что требуется.
      Больше этого я ничего не мог ему сказать. Что можно было ожидать от человека, знавшего наизусть коран и за это получившего свое прозвище Хафиз.
      Мы распрощались с ним и поехали дальше.
      К вечеру, когда мы приближались к городу Маранду, нам опять встретился вооруженный отряд повстанцев.
      Предводителем отряда был Айдин-паша из Карса.
      Вместе со своим братом Ибрагим-беком Джахангировым он принимал активное участие в иранской революции. Я спросил у Айдин-паши о Гейдар-Ами оглы*. Оказалось, что тот находится в городе Хое и готовит силу против контрреволюционных вылазок Макинского хана.
      ______________ * Гейдар-Ами оглы (Гейдар-хан) - один из известных иранских революционеров. Происходил из гор. Гомри - Защищал Хой от макинских контрреволюционных отрядов.
      Отозвав меня в сторону, Айдин-паша рассказал, что Багир-хан недоволен руководством кавказских социал-демократов и действует самостоятельно, чем способствует Дезорганизации движения.
      Я не поверил, так как знал о глубокой религиозности и узком шовинизме Айдин-паши. Он сообщил далее, что турки сочувствуют иранской революции и готовы, оказать помощь людьми, если это потребуется. Он возлагал большие надежды на поездку Сайда Салмасского* в город Ван для установления связи с турками.
      ______________ * Сайд Салмасский - один из участников иранской революций, был убит макинскими контрреволюционными войсками в 1908 году.
      Отряд поскакал дальше, а мы продолжали свой путь.
      - Вы всех знаете, и вас все знают, - сказала Нина, - а мы, к сожалению, до сих пор не знаем, кто вы? Не знать того, кто оказал нам столько внимания, кто не раз вырубал нас из беды - более чем нехорошо!
      Я не мог оставить ее слова без ответа. Этим я мог усилить проснувшееся в девушке подозрение.
      - Я имел маленький капитал и занимался торговлей. Только что наладились мои дела, как начались беспорядки на Джульфа-Тавризской дороге и участились грабежи караванов. И вот я потерял все. Вы сами видите, что караваны идут в сопровождении вооруженной охраны, но это удовольствие доступно не всякому купцу. Словом, у "меня ничего не осталось, и теперь я еду в Тавриз хлопотать о своих пропавших товарах.
      Девушки сочувственно умолкли.
      - Может быть российский генеральный консул вам поможет? - взволнованно спросила Нина. - Я приложу все усилия, чтобы помочь вам. А может, мне удастся устроить вам и свидание с консулом.
      - Приношу глубокую благодарность!..
      - А кто были эти всадники? - спросила Нина.
      - Это - люди ханов и помещиков, крестьяне, вооружившиеся по приказу помещика. Лошади у них свои, а оружие дает господин. Что же касается содержания, то лошадей и людей обязано кормить население.
      - Для чего их держат помещики и ханы?
      - Они защищают интересы своих господ, собирают налоги и проводят в жизнь чрезвычайные законы. Они подавляют крестьянские восстания. Когда же у их хозяев происходят нелады с соседними помещиками, то они идут в кровавые бои и умирают, защищая право и имущество своего господина.
      - А что же делает правительство?
      - Правительство - они сами помещики, так как и земля, и люди являются их собственностью.
      - Не из-за этого ли вспыхнула теперешняя революция?
      - Я не в курсе причин революции, но надо полагать, что одной из причин является это.
      - В таком случае, - революционное движение должно быть очень сильным и организованным, так как в нем участвуют большие массы народа.
      - Если этот спор ведется из-за земли, - вмешалась в разговор Ираида, то он не скоро разрешится. В Европе этот спор тянулся очень долго. Но я не знаю местных условий и потому ничего определенного не могу сказать.
      - Земельный вопрос здесь стоит несколько иначе, - сказал я. - Здесь препятствуют этому движению не только правительство и помещики, но и духовенство.
      - Почему? Какое отношение имеет духовенство к земле?
      - В Иране духовенство владеет землей, как и помещики. Поэтому помещики и духовенство играют главную роль в подавлении аграрного движения. При существующих ныне условиях никакая аграрная революция не может быть успешной. Крестьяне невежественны. Большинство их не только землей, но и религией связаны с помещиками-мучтеидами. Религия так затемнила их рассудок, что они и не подумают поднять этот вопрос, так как тогда они должны будут восстать против мучтеидов, которым они слепо верят. Тут есть еще одно обстоятельство, которое тормозит разрешение аграрного вопроса; правитель Ирана, падишах, сам покупает деревни и является крупным помещиком. И никто не смеет поднимать этот вопрос, так как все понимают, что неоткуда ждать помощи. Возьмем хотя бы нынешнего шаха Мамед-Али: в одной только азербайджанской провинции он приобрел до пятидесяти деревень... Он крупнейший помещик. Поэтому против всяких восстаний и аграрных волнений выставляется большая объединенная сила - падишаха, духовенства и помещиков.
      - Какой угнетенный и отсталый народ эти иранцы! - всплеснула руками Нина. - А вы, - обратилась она ко мне, - напрасно говорите: "я не знаю причин революции", вы отлично их знаете. Ваше знание совсем не похоже на знание купца. По-моему, купец никогда не станет интересоваться такими тонкостями. Купец может знать только два вопроса "прибыль" и "убыток"! А вы говорите о политических вопросах.
      - Я не хочу беспокоить вас разговорами о себе, - возразил я. - Я часто имел дело с иранскими купцами. Большинство из них сторонники конституции. Об этом говорили мне и другие. Я слыхал, что руководство революцией не принадлежит пролетариату. Слыхал и то, что эти самые торгаши-революционеры хотят придать движению такое направление, чтобы оно не задевало их интересов.
      Конечно, если подымится аграрная революция, такие типы могут бросить и предать революцию.
      - Интересно знать, чем же занимаются настоящие революционеры? спросила Нина.
      - Не могу сказать, я не был с ними; могу лишь добавить, что к этой революции примкнули и люди, ничего общего не имеющие с революционерами.
      - Как же настоящие революционеры пускают их в свои ряды?
      - По-моему, иногда можно использовать и таких людей. Лица, недовольные шахом, или жестокостью местных правителей, или влиятельными людьми, идущими в ряды контрреволюционеров, собрались вокруг Саттар-хана. К примеру: один из банкиров Тавриза Мир-Манаф имеет личную вражду с Мамед-Али-шахом из-за чести. Еще будучи наследником, Мамед-Али-Шах, живший тогда в Тавризе, приказал привести к себе сына Мир-Манафа и, обесчестив мальчика, отпустил его. И вот, как только началась революция, Мир-Манаф решил отомстить шаху за честь сына и вступил в ряды революционеров, которые стараются использовать в своих интересах каждого, кто недоволен существующим режимом и борется против него.
      - Правильно! - сказала Нина.
      - Я не поняла одного, как можно обесчестить мальчика? - спросила Ираида.
      Мне стало неловко, что разговор принял такой щекотливый оборот; я не знал, как выйти из этого положения.
      Как я мог рассказать девушкам о половых извращениях, особенно развитых в высших аристократических слоях на Востоке? Не отвечать на вопрос тоже нельзя было. Я начал так:
      - На Востоке существует много дурных обычаев, развращающих мужчин. Женщины Востока закрываются чадрой и совершенно изолированы от общества. Условия брака тяжелы, и не всякий имеет возможность жениться. Некультурность и темнота Востока способствуют развитию животных инстинктов. Любовь к женщине считается унижением и оскорблением женщины, и это толкает мужчин к противоестественным половым отношениям.
      Девушки слушали меня с удивлением. Им хотелось что-то еще сказать, но мы ехали уже по улицам Маранда. Усталые лошади едва тащили фаэтон, привлекавший всеобщее внимание.
      Вокруг раздавались такие возгласы:
      - Мамед-ага, смотри на "матышкэ"*?
      ______________ * Исковерканное русское слово "матушка". Так называли на Востоке иноземных женщин, ходивших без чадры.
      - Ага-Бала, прими!
      - Беюк-ага, ну и товар!
      - Абдул-ага, смотри на крайнюю!
      - Да, это - товар!..
      - Как раз в моем вкусе!
      - В Маранд до сих пор не прибывал такой товар!
      - Вот это товар для знатоков!
      По этим словам можно было судить о том, что сто процентов мужчин Маранда звались: Мамед-ага, Ага-бала, Беюк-ага, Абдул-ага, Гаджи-ага, Мирза-ага и т. д.
      Толпа провожала нас до самой гостиницы "Шуджа-Низам". Служители забрали наши вещи. Мы стали подниматься по лестнице, а за нами вслед все еще неслись возгласы: - Смотрите на "матышкэ".
      Хотя гостиница и не отличалась особой чистотой, но мы страшно устали и нуждались в отдыхе. Мне еще в Джульфе говорили, что эта гостиница - гнездо царских шпионов, но за неимением другого места мы вынуждены были остановиться тут. Мы заняли две смежных комнаты. Поужинав, заказали самовар. Каждую принадлежность стола и самовар с небольшими промежутками вносили разные лица и, поговорив с нами, уходили.
      Нас очень ловко, даже не дав нам почувствовать, допросили. Мы принялись пить чай.
      Шпионы Шуджа-Низама, марандского губернатора, все же часто заглядывали к нам в комнату.
      Девушки боялись ночевать здесь, но внимательно осмотрев их комнату, я стал успокаивать их.
      - Дверь крепка, если запереться изнутри, то открыть ее снаружи будет невозможно. Моя комната рядом с вашей, и я буду начеку.
      Пришли проверять документы, хотя нигде в Иране такая проверка не принята. Здесь же ввели эту проверку по требованию царского консула в Маранде, чтобы знать едущих в Тавриз.
      Сперва показали свои документы девушки и через меня сообщили, что едут на службу в русское консульство.
      Услыхав слова "консул", служащие приложили руки к груди, вышли из комнаты и больше не возвращались.
      В ЗОНЕ РЕВОЛЮЦИИ
      Дорога от Маранда к Тавризу была совершенно иная. Это была главная магистраль, соединявшая Маранд, Хой, Салмас, Урмию и Карадаг с центром Иранского Азербайджана - Тавризом.
      По ней всегда движутся караваны верблюдов, лошадей, мулов, ослов, повозок.
      Фаэтон наш с трудом пробирался, лавируя между караванами.
      Среди сопровождавших караваны раздавались революционные песни. Это показывало, что мы находимся в зоне революции.
      Чем больше мы отдалялись от маранда и сферы влияния марандского губернатора Шуджа-Низама, тем чаще слышали такие песни.
      В Тавризе теперь революции дни,
      Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!
      Иль помощь себе ступай поищи,
      Возьми одеяло, укройся и спи!
      Проси англичан, пусть вышлют полки,
      Молчи Мамдали, иди лучше, спи!
      Иль русских, - чтоб пришли казаки,
      Молчи Мамдали, иди лучше, спи!
      Моли, чтоб помог Ляхов-атаман,
      Молчи Мамдали, иди лучше, спи!
      В Тавризе вершит все дела Саттар-хан,
      Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!
      Консул направит солдат в наш Иран,
      Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!
      Ты же продай и Тавриз и Тейран.
      Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!
      Эти песни пели и женщины.
      Возле дороги попадались караульные посты, назначение которых было не совсем понятно: с точки зрения защиты революции они не имели никакого значения, документов не проверяли, едущих в Тавриз не опрашивали.
      Встречались и конные отряды, но и они, ничего не спрашивая, проезжали мимо.
      "Эта революция - детище революции 1905 года. Сумеют ли тавризцы вырастить его?" - думал я, глядя на все это.
      В селении София я предложил девушкам закусить.
      Мы остановились перед чайханой. Хозяин зарезал для нас курицу. Пока мы пили чай, обед был готов. Хозяин снял виноград, подвешанный к потолку, вымыл его и подал к столу.
      Кучер наш тоже подсел к нашему столу. Только потом мы узнали, что харчи фаэтонщиков относятся на счет пассажиров.
      Новруз торопил нас, да и сами мы спешили, хотелось поскорее доехать и отдохнуть от утомительной тряски на фаэтоне.
      Выехав после Софиана на ровную дорогу, мы увидели вдали Тавриз, над которым висел густой туман. Башня арсенала в центре большого города казалась издали поставленной стоймя спичечной коробкой. Дальше мы стали различать уже купола мечетей. Дома Тавриза, словно в ожидании больших событий, озирались вокруг, вытягивая из-за деревьев свои головы.
      Нина сравнивала Тавриз по величине то с Петербургом и с Москвой, то с Харьковом и Киевом, и спорила с Ираидой. Затем она обратилась ко мне:
      - Сможем ли мы видеться с вами в этом большом городе?
      - Если останусь в Тавризе, конечно, увидимся.
      - А вы не забудете меня?
      Мне показалось странным, что Нина вместо "нас" сказала "меня"; за три дня нашего знакомства между нами не было никакой интимности, даже намека на интимность.
      Но на вопрос девушки я как-то должен был ответить.
      - Забуду ли я вас? Все зависит от возможностей, которые даст мне среда, взволнованная этими событиями.
      - А вы разве связаны с этими событиями?
      - Не связан, но может ли человек стоять около огня и не чувствовать жара?
      - Правда, - сказала Нина, - жить в стране, совершившей революцию, и быть просто зрителем - глупо. Умный и сознательный человек не может быть в стороне. - При этих словах Нина внимательно посмотрела на меня. - Не так ли? - спросила она.
      Во мне опять зашевелилось сомнение. "Не строит ля Нина мне ловушку", подумал я.
      Не спуская с меня синих глаз и сжимая мою руку, девушка повторяла:
      - Не так ли, скажите, не так ли?
      - Конечно, человек мыслит, а мысль должна привести человека к одной из сторон. Но я еду в Тавриз впервые и мысли мои еще не имеют определенной точки; за будущее же я не могу ручаться.
      В глазах Нины засверкали искры. В устремленном на меня взгляде чувствовалось биение ее сердца. Я еще больше насторожился.
      - Я хотела бы видеть вас в определенной группе, - смело заявила она, на стороне слабых, на стороне тех, кто с малой силой выступает против большой силы, на стороне Саттар-хана!
      - Почему же на стороне Саттар-хана? - спросил я.
      - Потому что героев воспитывает среда, борющаяся за свое право с сильными.
      После этих слов Нины мне не хотелось продолжать разговор, принимавший нежелательный для меня оборот. Я окончательно утвердился в мысли, что девушки выписаны консулом неспроста.
      Дальнейшая беседа наша вертелась вокруг обыденных вопросов.
      И сама Нина, почувствовав мою настороженность, старалась говорить о посторонних вещах, но все еще пыталась вырвать у меня откровенное признание.
      - Два дня, как мы едем вместе и до сих пор мы не знаем, семейный вы или нет?
      - Я не женат, - признался я.
      - Почему? - удивленно спросила Нина. - Вы еще никого не любили?
      В выражении лица, в движениях, в словах Нины сквозило кокетство женщины, старающейся понравиться.
      - Скажите правду, любили ли вы кого-нибудь? - повторила она свой вопрос и продолжала задумчиво: - Есть мужчины, которые не женятся вовремя. Они думают этим оградить себя от семейных хлопот, но рано или поздно они обычно не сдерживают своего слова и вынуждены бывают жениться уже в летах, когда ни они не нужны женщине, ни женщина им не нужна. Теперь, скажите откровенно, любили ли вы кого-нибудь? Если любили, то почему не женились?
      - Любил, - сказал я, - и вновь могу полюбить, но меня никто не любил, из-за этого я и не женился.
      - Я не могу этому поверить, - недовольно возразила Нина. - Всякая умная девушка может полюбить вас. Вы молоды, красивы и держите себя при женщине, как настоящий европеец.
      - Вы ошибаетесь в своих суждениях. По-моему, в каждом, даже самом красивом, человеке можно отыскать большой недостаток.
      - Неужели и во мне есть этот "большой недостаток".
      - Если вы считаете себя первой красавицей, то это само уже есть большой недостаток. Простите, но могут найтись и покрасивее вас девушки!
      - Я больше не буду разговаривать с вами. Вы становитесь дерзким.
      Нина, говорившая эти слова тоном обиженного ребенка, была похожа на актрису, играющую и отлично играющую роль капризного ребенка. Передо мной была прекрасная, капризная, коварная женщина, сознающая свою красоту. На самом же деле Нина не было такой. Правда, она была очень красива, но одновременно была, как будто очень скромной и кроткой девушкой.
      Дальше говорили я и Ираида. Она расспрашивала меня про Тавриз и делала предположения о том, как они там устроятся. Она благодарила меня за внимание и, беря меня за руку, просила часто видеться с ними.
      Нина ревнивым взглядом следила за нашими руками. В этом взгляде можно было прочесть увлечение, минутное необдуманное девичье увлечение.
      Ираида пожимала мне руку, а у Нины дрожали губы и пульсировали маленькие жилки под глазами.
      Но это тянулось недолго. Она сердито вырвала мою руку из рук сестры. Я и Ираида рассмеялись.
      - Этот смех так же неуместен, как и многие другие поступки мужчин, сердито проговорила Нина, и краска залила ее лицо. Глаза ее были влажны от обиды. Разумеется, я смеялся не над ее слезами, а над ее минутным бессмысленным увлечением. Особенно меня рассмешило то, как она искусно проводила свою роль. Вернее всего, я был доволен и удивлялся способностям этой девушки.
      Но я должен был заступиться за мужчин, которых она оскорбляла.
      - Нина-ханум! - начал я...
      - Я не ханум, - перебила она, - я просто Нина! Я об этом уже, говорила вам, кажется.
      - Отлично, Нина, прекрасная Нина! - продолжал я, смеясь. - Если у мужчин часто бывает неуместный смех, то у женщин неуместных слез и неуместной ревности больше, чем следует.
      Выражение ее лица опять изменилось.
      - Скажите мне, какую девушку вы можете полюбите скорее: девушку быстро увлекающуюся, капризную и ревнивую, которую вы видели несколько минут тому назад, или такую, какую вы видите сейчас: скромную, искреннюю, способную быть хорошим товарищем?
      - Они обе милы, - сказал я, улыбаясь, - но с первой можно пофлиртовать, провести время, а со второй жить и соединиться узами товарищества. Но и это лишь при одном условии.
      - А что это за условие?
      - Взаимная любовь!
      После этих слов Нина опустила голову. Разговор прекратился. Мы въезжали в Тавриз.
      Вот и мост "Аджикерпи", конечный пункт Джульфа-Тавризского шоссе, проведенного царским правительством. Здесь проходил фронт. Тут стоял большой вооруженный отряд, проверявший всех, кто въезжал в революционный Тавриз. Несмотря на все это, не чувствовалось революционной бдительности.
      Контроль проводился не тщательно, хотя отсюда часто звонили в главный штаб Саттар-хана, сообщая о приезжающих. Было очевидно, что контроль ведется больше для формы.
      Обращение с приезжающими было предупредительное. Революционное правительство строго-настрого приказало, охраняя дороги и контролируя въезжающих в Тавриз, не допускать никаких беззаконий.
      Если караульщики старого правительства взимали с приезжающих чаевые и обирали крестьян, то теперь все это строго воспрещалось. Во всяком случае, хоть и недостаточна была революционная бдительность, но бросалась - в глаза революционная дисциплина. Это меня бесконечно радовало.
      Увидав конституционных аскеров в разнообразном одеяния, обвешанных патронами, Нина спросила:
      - Что это за люди?
      - Это часть добровольной армии Саттар-хана и революции.
      Нина не преминула отметить их вежливое обращение с проезжающими, но Ираида почему-то боялась их и в то же время высказывала сомнение в том, что они выдержат борьбу с правительством. В святой наивности она полагала, что правительство имеет регулярную армию.
      Над мостом развевалось красное знамя революции, на котором золотыми буквами было вышито: "Да здравствует конституция!".
      Остановив фаэтон, девушки внимательно рассматривали знамя.
      Мы въехали в узкие и грязные улицы. Справа и слева тянулись бакалейные и чайные лавки. Дальше были караван-сараи.
      - Это караван-сарай Эмир, - сказал наш кучер, - указывая на большой караван-сарай. - Саттар-хан всегда сидел тут, перед чайной, и курил кальян.
      Караван-сараи эти были настолько просторны, что свободно вмещали арбы, везущие товар из России в Иран, караваны верблюдов, мулов и ослов, прибывающих из Карадаса, Маку и Хоя. Здесь всегда бывало сильное движение и толчея.
      Теперь же, в связи с прекращением торговли, прежнего оживления не было. Лошади, по брюхо в грязи, двигались черепашьим шагом. Мы ехали мимо кладбища. Тавриз, как другие города Ирана, усеян кладбищами.