По-видимому, моя задумчивость вызвала у девушки подозрение.
      - Вы обиделись на мои слова? - спросила она взволнованно.
      - Какие?
      - Возможно, я нечаянно сказала что-нибудь такое, что вас опечалило?
      - Нет, кроме искренности, я ничего от вас не видел. Ведь это самая обыкновенная беседа.
      - Нет, - возразила девушка решительно. - Наш разговор не совсем обычен. То, что я говорю, исходит из глубины моего сердца. Воспоминание о вас запечатлеется в моей памяти, как выгравированный на камне перстня девиз... Как жаль, что вы не американец, - снова повторила она.
      Я сделал вид, что не слышал последних слов, и снова вспомнил Нину. Я знал, что Нина не станет сидеть в Тавризе сложа руки, что она снова примется за работу, и боялся последствий.
      Однако молчание становилось слишком продолжительным.
      Я чувствовал, что мисс Ганна нервничает, объясняя мое молчание равнодушием или нетактичностью.
      - Ваш отец жив? - спросил я, чтобы прервать молчание.
      - Да.
      - А матушка?
      - И она жива. Она еще молода. Я ее первый ребенок и поэтому она безгранично любит меня.
      - В таком случае, как они могут отпускать вас в такой дальний путь?
      Девушка бросила на меня удивленный взгляд.
      - Именно потому, что они любят меня, они хотят, чтобы путешествие принесло мне пользу. Я окончила восточный факультет и для практического изучения Востока избрала страны Ближнего Востока.
      - Имеет ли ваше путешествие какое-нибудь значение для Америки?
      Девушка взглянула на меня искоса.
      - Я понимаю, что вы хотите сказать... Вы, отчасти, правы, но насколько подозрение ваше основательно в отношении к английским и русским колонизаторам, настолько оно ошибочно в отношении Америки.
      - Почему же?
      - Вот почему. Прежде, чем колонизировать страну, изучают обычаи, традиции, религию, обряды, настроение населения колонизируемой страны, анализируют влияние идей на массы и тогда уже на основе этих материалов приступают к колонизации. Однако, эти условия удобны и приемлемы не для всякого колонизатора. Всестороннего изучения какой-либо страны и народа еще недостаточно для колонизации, в которой огромную роль играют географические и этнографические условия. Этих условий и нет у Америки для проведения в Иране политики колонизации.
      - Если так, то какое значение может иметь ваше пребывание в Иране.
      - Огромное. Как для Америки, так и для Ирана. Я вам с самого начала говорила, что мы далеки от политики, теперь же незаметно для самих себя, мы коснулись в разговоре деликатных тем.
      - Мне кажется, что наш разговор не затрагивает политических вопросов. Это обыкновенная искренняя беседа. Мы же говорим не на митинге, не на собрании...
      Девушка засмеялась.
      - А верите ли вы в искренность так же, как вы искренне это заявляете?
      - Заверяю вас в этом честью. Пока длится наше знакомство, искренность, возникшая между нами, будет расти и крепнуть.
      - И Америка, и Германия имеют в Иране - первая внешнюю, а вторая внутреннюю выгоду, - начала девушка, немного подумав. - Германия принимает меры против усиления русского влияния в Иране, она выступает конкуренткой России почти во всех концессиях. В результате, Иран хоть и предоставляет России много льгот, но и сам получает немалую пользу, потому что Россия, видя перед собой соперницу в лице Германии, вынуждена бывает идти на некоторые компромиссы. Вот почему тяжелое ярмо, надетое на Иран, становится чуть легче. Американцы также не бесполезны для вашего отечества. Выступая, как и Германия, против "законных властителей" Ирана - Англии и России, Америка, правда, урывает у них часть лакомого куска, но вынуждает их идти ради своих выгод на некоторые уступки Ирану...
      - В сущности, и они принадлежат к тем же колонизаторам, - прервал я речь мисс Ганны.
      - Верно, - живо согласилась девушка, - но все же германские и американские колонизаторы сейчас менее алчны. Завоевательная политика, которую ведет Германия в Турции, также направлена против английской гегемонии на Востоке. Багдадская железная дорога нужна Германии потому, что проникнуть в Индию через Россию и Афганистан она не может. Багдадская дорога имеет особенно важное значение для Германии, так как по этой дороге германская армия может непосредственно постучаться в ворота Индии.
      Девушка умолкла в ожидании моих возражений, но я не мог пространно ответить ей, так как мы подъезжали к Шудже.
      - Все это так, мисс, - сказал я коротко, - однако, не мешало бы подумать и о положении Турции, через которую Германия будет победоносно шествовать в Индию. Не очутится ли она в том же положении, в каком была сама Германия, когда Наполеон двинулся на Россию.
      Впереди показались четыре всадника, скакавших нам навстречу. Это был Алекбер со своими двоюродными братьями.
      Мы въехали в село Шуджа. Перед двухэтажным домом Алекбера фаэтоны остановились. Было свежо; дул прохладный ветерок. Умывшись и сев на открытом балконе, мы стали постепенно забывать джульфинскую жару.
      Согласно обычаю, хозяева приготовились обмыть гостям ноги.
      Мисс Ганна запротестовала.
      - Таков обычай, ваш отказ оскорбит их, - шепнул я ей.
      Ноги мисс Ганны обмыла молодая жена Алекбера, а мои - женщина, закутанная в черное покрывало, оказавшаяся вдовой покойного Хакверди.
      Эти траурные одежды воскресили в моей памяти первое крестьянское восстание в Иране и гибель повстанцев от рук подлых убийц. Я глубоко, вздохнул. Жена Хакверди начала плакать. Присутствовавшие при этом скорбно опустили головы.
      - Скажите, случилось какое-нибудь несчастье? Да? - удивленно спрашивала мисс Ганна, не понимавшая причины слез женщины и нашей грусти.
      Я прошел в комнату. Мисс Ганна последовала за мной.
      - Объясните же, в чем дело, что случилось? - умоляла она.
      - Слушайте, мисс! - начал я. - В декабре 1907 года в Джульфе было крупное крестьянское восстание против помещика, которому принадлежала Джульфа, вот это самое село Шуджа, соседний город Гергер и до пятидесяти других сел и деревень. Помещик был царским подданным и потому игнорировал местные законы. Забирая у крестьян почти весь урожай, он обрекал их на нищету и голод. В последнее время этот помещик пытался наложить свою лапу и на ближайший город Алемдар. Муж этой женщины - Хакверди, известный местный революционер. Он возглавил вооруженное восстание крестьян против помещиков. Будучи человеком необразованным, он обладал блестящим организаторским талантом. Он сумел поднять народ против помещиков, которые почитались до того, как божество. Желая приостановить растущую волну крестьянских восстаний, помещики съехались в декабре из Тавриза в Джульфу, но возглавлявший движение крестьян Хакверди не захотел идти ни на какие уступки. Во время одного из столкновений царский подданный Ага-Рза, брат ганджинских помещиков, убил Хакверди. Уважаемая мисс! Такие случаи в Иране не редки, я привел вам лишь один. В настоящее время ставленники тех же помещиков - кулаки - не оставляют в покое вдову, семью и всех родных покойного. Алекбер, двоюродный брат убитого, также подвергается их преследованиям. Даже ближайшие родственники Алекбера - Гаджи-Гусейн, Мешади-Таги и другие, являются шпионами помещика*.
      ______________ * См. "Тавриз туманный", книга первая.
      После этих слов мисс Ганна еще раз оглядела меня с ног до головы.
      - Знайте, вы не просто иранец, и я не просто американка, - произнесла она многозначительно.
      - Будущее покажет все, - ответил я, взяв руку девушки и гладя ее. Сегодня всего пятый день нашего знакомства, а это слишком короткий срок, чтобы двое молодых людей могли изучить друг друга.
      И с этими словами я взял девушку под руку и проводил ее на балкон.
      На дворе были зарезаны бараны. Самовар кипел, но нам не хотелось чаю, каждый просил воды. Поэтому на стол был поставлен огромный кувшин с ледяным айраном.
      - Что это такое? - спросила мисс Ганна у Алекбера.
      - Это холодный айран, разбавленная с ледяной водой простокваша. Летом мы почти не употребляем воды.
      - А разве лед не вреден?
      - Мы не кладем лед в айран, а охлаждаем его на льду.
      - А где вы достаете лед?
      - Его привозят из Ливарджана. Лед, виденный вами в Джульфе, также подвозится оттуда.
      Мисс Ганна попробовала айран, и он ей очень понравился, но жена начальника почты не позволила ей выпить больше одного стакана. Она боялась, что айран повредит мисс Ганне, еще не привыкшей к нему.
      Обед затянулся до самых сумерек.
      На стол без конца подавались самые разнообразные блюда, начиная с шашлыка, кончая пловом и всевозможными напитками.
      На балконе становилось свежо, и жена начальника почты накинула на себя теплую русскую шаль; мисс Ганна принялась доставать из чемодана пальто, но жена Алекбера предупредила ее, укутав ее плечи редкой и дорогой кирманской шалью.
      - Хотя эта шаль, поднесенная вам моей супругой, не представляет большой ценности, все же она будет вам изредка напоминать о вашем пребывании у нас с моим дорогим другом, - сказал Алекбер, указывая на меня.
      Девушка поблагодарила и еще раз внимательно посмотрела на шаль. Несомненно, она понимала ценность полученного подарка, потому что бывала и в Хорасане, и в Кирмане. Солнце еще не зашло, когда экипажи были поданы к воротам. Мы распрощались. Жена Хакверди снова начала было плакать, но мать Алекбера ласково остановила ее.
      - Дочь моя, - сказала она наставительно. - Вслед отъезжающим плакать не годится.
      Мы уселись в экипаж. Алекбер и трое его двоюродных братьев, вооруженные, сопровождали нас верхом до самого Ливарджана, так как наступила ночь и дорога шла между скал, по узким и крутым горным склонам.
      ГАДЖИ-ХАН
      Владелец Ливарджана, Гаджи-хан, в сопровождении обоих сыновей и нескольких слуг встретил нас у эйлага. Дорога была освещена ручными фонарями, которые держали слуги.
      Мы поздоровались. Начальник почты, я и наш гостеприимный хозяин, сойдя с фаэтона, пошли пешком; женщины следовали в экипажах. По обеим сторонам дороги выстроились крестьяне хана, почтительно приветствовавшие гостей. Эта картина напоминала мне времена рабства в Иране.
      Длинные улицы указывали на то, что Ливарджан довольно крупный поселок.
      Наш фаэтон остановился у высоких, освещенных фонарями ворот. Это был дворец Гаджи-хана. Тут же, перед каждым фаэтоном, было зарезано по барану. Мы ждали окончания церемонии, так как нам предстояло перешагнуть через тела жертвенных даров. Начальник почты уступил мне дорогу, приглашая сделать этот шаг первым. Я не мог отказаться, так как отказ мой мог оскорбить Гаджи-хана. Я перешагнул через тело барана, моему примеру последовала мисс Ганна; несомненно, девушка-востоковед не могла не знать об этом распространенном на Востоке обычае. Мы вошли в огромный парк, напоминавший лес. Несколько минут мы шли по освещенной большими фонарями широкой аллее с правильно рассаженными по бокам деревьями. Наконец, мы дошли до дома и поднялись на просторный каменный балкон, по которому мы шли мимо огромных, освещенных канделябрами и лампами покоев. Нам и женщинам были отведены отдельные комнаты. Умывшись и сменив дорожные костюмы, мы перешли в роскошно убранный большой зал.
      Великолепные ковры, портьеры, канделябры, бра напоминали не то багдадские дворцы, описания которых я читал в сказках "Тысяча и одна ночь", но о существовании которых в действительности не подозревал, не то дворцы аббасидов. Все это богатство было значительно больше того, что мог иметь самый крупный помещик. Такую роскошь мог позволить себе не помещик, обладающий всего несколькими деревнями, а властитель, поработивший такую богатую страну, полную памятников старины, как Иран.
      Мисс Ганна с женой начальника почты появилась в зале позже всех. Жена, дочери и невестки хана, окружив девушку, не хотели отпускать ее от себя.
      Американка была прелестна; падая на ее ослепительно белое шелковое платье, золотые отблески свечей сверкали тысячью оттенков.
      Мне было интересно, как будет держаться мисс Ганна с Гаджи-ханом?
      Сделав общий поклон, мисс Ганна подошла к Гаджи-хану и, здороваясь с ним, поцеловала ему руку. Гаджи-хан погладил голову почтительно склонившейся перед ним молодой девушки.
      - Спасибо, дочь моя! - проговорил он.
      Тонкое чутьё, такт и гибкость ума этой девушки были поразительны; одновременно я не мог не изумляться подготовленности капиталистических стран, желавших изучить и покорить Восток. Знакомство этой двадцатилетней девушки с нравами и обычаями Востока, ее умение держать себя, как подобает истинной дочери Востока, были занимательны, как игра хорошего артиста.
      - Добро пожаловать! - сказал Гаджи-хан, обращаясь к девушке. - Своим посещением вы осчастливили нас. Простите, что живя в глухой провинции, мы не в состоянии предоставить вам все удобства, к которым привыкла наша дорогая гостья из далеких стран. Это все, чем мы обладаем, и мы просим вас чувствовать себя, как в отеческом доме.
      Мы с интересом ожидали ответа мисс Ганны. Гаджи-хан говорил с девушкой в изысканной старинной форме восточного гостеприимства и любезности. Как ответит на это официальное восточное приветствие девушка?
      Гаджи-хан знал, что девушка понимает по-фарсидски, но не подозревал, что она владеет этим языком в совершенстве. Вот почему, когда мисс Ганна заговорила, на лице хана отразилось глубокое удивление.
      - У Востока свои особенности, которых не имеет ни одна страна в мире, начала девушка. - Эти особенности - гостеприимство, любезность, дружба, доброта, снисходительность к младшим и уважение к старшим. Все эти черты, свойственные Востоку, не встречались мне ни в одной стране. У нас, в Америке, желая подчеркнуть любезный прием и гостеприимство хозяина, говорят, что такой-то принял гостя, как истинный сын Востока. И не только сегодня, а с того дня, как я познакомилась с одним из уважаемых сынов Востока, я чувствую себя, как в родной семье. Но у Востока есть и другая особенность, отметить которую я хотела бы с вашего разрешения, - сказала девушка, задумавшись.
      - Пожалуйста, дочь моя, - попросил хан.
      - Человек быстро и легко сходится с людьми Востока, но насколько сближение с ними приятно, настолько же тяжело расставание, - закончила она.
      Хан и его сыновья были тронуты последними словами девушки.
      Подали чай. Во всем чувствовалась особая роскошь и необычайная изысканность.
      Мисс Ганна, нагнувшись, шепнула мне:
      - Почему дочери и невестки хана не явились к столу?
      Гаджи-хан уловил ее движение.
      - Что хочет маленькая ханум? - спросил он.
      - Я затруднялся ответить хану, так как девушка коснулась вопроса, который окончательно еще не был разрешен и не везде на Востоке принял форму обычая.
      Словно почувствовав вопрос, хан, не дожидаясь ответа, сказал:
      - Они так воспитаны, но я за уничтожение этого обычая. В нашем доме все европеизировано: одежда, внешность, уклад жизни. Но вопрос о чадре остается в прежнем виде. И это лучшее доказательство того, что мы пока усвоили культуру только внешне, а внутренне остаемся на первоначальной ступени. Должен, однако, заметить, что в этом отношении мои дочери всецело зависят от воли матери, а невестки от моих сыновей.
      Сыновья хана не садились за стол, они стояли в стороне, ожидая распоряжений отца.
      По словам начальника почты, ни сыновья, ни дочери, ни невестки Гаджи-хана еще ни разу без позволения хана не садились в его присутствии.
      - Садитесь! - обратился он к своим сыновьям.
      Приглашению отца последовал сперва старший сын Мохаммед-Али-хан Аминуль-Эялэ, а затем второй - Фатали-хан Самсамуль-Лашкэр.
      Немного спустя хан вновь обратился к сыновьям:
      - Разрешаю вашим супругам и сестрам явиться к столe. Об этом просят и присутствующие здесь дамы.
      Сыновья хана, поклонившись, вышли, и через некоторое время в зал вошли две невестки и две дочери хана и, поклонившись присутствующим, стали в ряд. Высокие, стройные, одетые в роскошные шелковые платья, сшитые по последней моде, они напоминали четырех лебедей. Невестки, как две капли воды, были похожи друг на друга.
      Начальник почты объяснил потом, что они родные сестры, вышедшие замуж за двух братьев.
      Не успел Гаджи-хан вымолвить:
      - Дети, займитесь чаем, - как все четверо поспешили исполнить его приказание.
      Я обратил внимание на то, что, пока невестки находились в зале, ни один из сыновей не подошел к столу.
      Мы пили чай, а Гаджи-хан, начальник почты и Алекбер курили кальян. До конца чаепития молодые женщины оставались в зале. В них не было заметно обычного в таких случаях смущения и замешательства, и они чувствовали себя совершенно свободно.
      Из разговоров выяснилось, что невестки хана жили и воспитывались в Тегеране.
      Лето они проводили в Ливарджане. Старшую невестку звали Сервиназ-ханум, а младшую Cеменса-ханум.
      Старшую дочь хана звали Мешкибу-ханум, а младшую Ирандухт-ханум. Сыновья Гаджи-хана служили в Тегеране, один в министерстве финансов, а другой - по военному ведомству.
      Было за полночь, когда мы сели ужинать. Среди блюд не было ни одного, приготовленного из зарезанных у наших ног баранов: весь ужин состоял из куриц и дичи. Вместо напитков подавали душистый шербет.
      - Я имею обыкновение немного пройтись после ужина, - сказал Гаджи-хан, когда мы встали из-за стола.
      Мы вышли на террасу.
      Погуляв с полчаса, мы разошлись по своим комнатам.
      ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ ШАХА
      Начальник почты и я поднялись утром очень рано, но, выйдя на балкон, мы застали там Гаджи-хана.
      Вскоре явился к хану слуга и доложил с поклоном:
      - Ваше сиятельство, баня готова!..
      - Еще с вечера я распорядился никого в баню не пропускать. Пока дамы не встали, вы можете пойти и искупаться.
      Вернувшись к себе, мы захватили белье. Слуги хана подхватили наши свертки, и мы направились в баню.
      Это была роскошная, выстроенная из белого мрамора баня. Когда мы уселись на разостланных на лавочке коврах, к нам подошли двое служителей, чтобы помочь нам раздеться, но мы отказались. Они предложили свои услуги и при одевании. Видно было, что они привыкли прислуживать хану и его сыновьям.
      Когда мы вернулись, чайный стол был уже сервирован, но никого пока не было.
      Вскоре вышла мисс Ганна и стала расспрашивать меня о бане. Описав ей баню, я посоветовал ей идти купаться.
      До возвращения дам мы осмотрели сад.
      - Государи мои, - говорил Гаджи-хан, - сказать правду, я потерял вкус и любовь к своим поместьям, потерял вкус к господству и власти. Вот почему я распродал за бесценок четырнадцать деревень. Оставшиеся пять причиняют мне столько хлопот, что я не знаю, как и быть.
      - Почему это, ваше сиятельство?
      - Чтобы быть помещиком в Иране, - вздохнул он, не следует быть иранцем. Надо быть царским подданным. Среди моих деревень расположена разоренная деревушка одного царского подданного, ганджинца Мамедова. Весь доход с этой деревни не превышает и пятидесяти халваров пшеницы и ячменя. Но благодаря этой захудалой деревушке, ганджинцы захватили у меня мои деревни с доходом в тысячи халваров пшеницы и с тысячей душ крестьян. Я спросил о причине этого явления.
      - Они прекратили доступ воды в мои владения, - стал объяснять хан. Подучив своих крестьян, они пустили скот на потраву моих полей, клеветой добились ареста моих крестьян. Короче говоря, они довели моих крестьян до нищеты. Я-то знал их конечную цель. Они домогались скупить мои села за бесценок. И я ничего не мог с ними поделать. Сказать правду, мне было тяжело видеть положение моих крестьян. Несчастные из-за меня переносили неслыханные бедствия. Запуганные, забитые, они боялись показаться у себя в саду или на пашне. Крестьяне ганджинцев избивали крестьян Гаджи-хана, где бы их не встретили.
      - А почему вы не обращались к правительству? - спросил я.
      - Из кого состоит правительство? Правительство - это мы. Моя мать дочь Аббас-мирзы Наибис-Салтанэ. Так как она появилась на свет после смерти отца, вся династия Каджар любила, баловала ее, носила ее на руках. Гаджи-ханум известна всему Ирану. Величая ее тетушкой, Насреддин-шах целовал ей ручки, а Музаффереддин-шах, еще будучи наследником в Тавризе, не садился за трапезу без моей матери. К нему я и отправился с жалобой на бесчинства ганджинцев. В Тавризе я всегда останавливался в доме Музаффереддина... Но и он не мог помочь мне. "Продай деревни и избавься от них. Они подданные царя, наглые клеветники и ябедники", - уговаривал он меня. Немного спустя, я вторично обратился к нему. "Продай свои поместья им, а я пожалую тебе другие владения", - сказал он. Короче, чтобы распродать свои земли, я отправился в Тавриз, но кому бы я ни предлагал их, ответ был один: "твои соседи подданные царя, нам эта сделка не с руки, мы с ними не сладим", - и никто не хотел мне дать настоящую цену. К тем, кто, несмотря на это, проявлял к моему предложению малейший интерес, эти ганджинцы подсылали своих людей с предупреждением и угрозами. В конце концов, я вынужден был продать три села самим ганджинцам за сто тысяч туманов, тогда как доход с них только за год равнялся ста пятидесяти тысячам.
      - И этим вы избавились?
      - Как бы не так! Только два года прошли сравнительно сносно, а потом они снова принялись за прежнюю игру уже вокруг других моих поместий. Дошло до того, что они подняли крестьян против меня. Своих крестьян я не виню, потому что, оставаясь в моих руках, они нищали. Я вынужден был продать и эти деревни. Таким образом, ганджинцы скупили за бесценок все моя поместья, расположенные по соседству с их деревушкой.
      - Ну, а теперь, как вы с ними ладите?
      - Пока что они оставили меня в покое. Мы ведь больше не соседи. И затем они заняты сейчас крупным вопросом. Проглотив такой город, как Гергер, они покушаются теперь на Алемдар. Если им удастся овладеть и Алемдаром, тогда очередь дойдет уже до моего Ливарджана. В настоящее время в Ливарджане шмыгают до пятидесяти шпионов и доносчиков ганджинцев, - сказал хан, тяжко вздохнув. - Сударь! Сударь! С горечью надо признать, что в Иране угнетены сейчас не только крестьяне, но и помещики. Правительство беспомощно, а избавителя у нас нет. Что делать? Сыновья уже выросли, дочери просватаны, их будущие мужья занимают в Тегеране большие посты. Если и здесь станет невозможным жить, я соберусь и перееду в Тегеран. Только мне жаль этих садов, этого прекрасного имения. Особенно трудно мне расстаться с этим роскошным дворцом - памятью моей матери.
      Когда мы появились на террасе, дамы уже успели вернуться из бани и ожидали нас за чайным столом.
      - А теперь пожалуйте взглянуть на наследство, доставшееся моей матери от ее отца, Аббас-мирзы, - предложил Гаджи-хан после завтрака.
      Мы обошли двенадцать комнат, убранных ценными коврами, Гаджи-хан рассказывал о происхождении и истории каждого ковра.
      - А вот и покои матери, - сказал Гаджи-хан, открывая дверь в одну из комнат. - Все вещи здесь принадлежали моему деду.
      Краски на коврах, насчитывавших более двух столетий, ничуть не поблекли. Пол огромного салона покрывали всего три больших ковра.
      Более мелкие ковры были сложены и для предохранения от моли засыпаны махоркой. У стены стояла роскошная кровать из слоновой кости, отделанная бирюзой и яхонтами.
      Она была покрыта одеялом из "тирмэ"; у изголовья были сложены подушки из дорогой парчи. Все принадлежности этой роскошной постели были расшиты золотом, жемчугами и изумрудами.
      Одной из многочисленных редкостей, заполнявших комнату был пенал Аббас-мирзы с изображением наступления принца на Ганджу. Далее, небольшой коран в золотом футляре, который Аббас-мирза носил на груди, не расставаясь с ним во время походов; собственноручно написанные им страницы "Тарих Надир"*, рисунки и портреты, сделанные им, - все это хранилось в маленьком сундуке, обшитом кожей.
      ______________ * Тарих Надир - история одного из иранских шахов Надира (1688-1747); известен в истории, как завоеватель и жестокий правитель. Происходил из туркменского племени афшаров и был сначала атаманом разбойничьей шайки. Вступил на престол в 1736 году. Совершил многочисленные казни и убийства. Во время похода против восставших курдов был в 1747 году убит в военном лагере одним из военачальников.
      Еще интереснее были завернутые в атласную материю письма в рукописи, среди которых мы нашли много стихов Аббас-мирзы, подписанных его псевдонимом - Наиб. Большинство их было на азербайджанском языке.
      - Эти стихи деда не приведены ни в одном сборнике, о них нигде не упоминается. И все это потому, что они написаны на азербайджанском языке, сказал со вздохом Гаджи-хан.
      Мы осмотрели молитвенный коврик Аббас-мирзы, жемчужные четки Фатали-шаха, табакерку Магомет-шаха, кальяны, коллекцию перстней, колье матери Аббас-мирзы, ее запястья, браслеты, кольца и шапочки, украшенные золотом и драгоценными камнями.
      Несмотря на тщательную заботу, многие из этих ценных памятников старины начинали портиться. Некоторые ковры, портьеры, парча и, особенно, рукописи подвергались разрушению. Осмотреть все не было возможности. Гаджи-хан был стар и быстро утомлялся.
      - Эти ценнейшие памятники без пользы гибнут здесь в четырех стенах! - с сожалением шепнула мне мисс Ганна, когда мы выходили из комнаты. На самом деле, было о чем жалеть. Мы осмотрели и другие комнаты. Редкостям не было конца.
      - В руках моего деда были сосредоточены бесчисленные богатства, вздохнул Гаджи-хан. - Падишах очень любил его. Каждое иностранное правительство, желавшее вступить в переговоры с иранским, прежде всего обращалось к моему деду. А теперь его потомки готовы из-за какого-то ганджинца Мамедова бежать, куда глаза глядят. Проклятие таким временам.
      Мы попросили у Гаджи-хана разрешения осмотреть Ливарджан. Он любезно согласился и дал нам в проводники своего слугу Сулеймана. У ворот ханского дворца толпились крестьяне с цыплятами, курами, ягнятами, фруктами и прочим.
      - Кто это? - спросил я у слуги.
      - Это крестьяне Гаджи-хана. Прослышав, что к Гаджи-хану приехали дорогие гости, они принесли им свои скромные дары. Многие из них жители ранее принадлежавших Гаджи-хану сел, но они все же считают своим господином Гаджи-хана, - разъяснил слуга.
      - А велики доходы Гаджи-хана?
      - Счесть их может лишь один аллах. Доходов с одного Ливарджана хватит и живым его потомкам и мертвым предкам. Со своих земель он получает доход, а с крестьянских берет налог. Свои сады дают огромную прибыль, не меньшую сумму берет и с садов крестьян. Кроме того - налоги с бань, ледохранилищ, караван-сараев... Я не хочу утомлять вашего внимания. Весь базар, все лавки принадлежат Гаджи-хану. С них он также получает доходы, не говоря о поступлениях с вод и родников. Ливарджанский базар больше базара в Алемдаре. На еженедельные базары сюда съезжаются крестьяне со ста окрестных сёл. Все торговцы платят хану дань. Короче говоря, сударь, Ливарджан доходнейшее владение! Вот почему враги хана косятся на него и о том только и думают как бы прибрать его к рукам.
      На улице пел дервиш; вокруг него столпились торговцы и люди, которым нечего было делать.
      Осматривая базар, я обратил внимание на то, что, хотя здешние люди и жили городской жизнью, но многого, что было обычно для других городов, здесь не было. Например, не была тут курилен опиума. Говорили, что опиум здесь не нашел любителей. Зато, по словам слуги, здесь процветали азартные игры. В Ливарджан съезжались игроки даже из окрестных городов.
      Мы отправились в школу, расположенную в мечети. Никакой школьной обстановки здесь не было. На полу, на соломенных циновках, были разостланы тюфячки ребят. Перед учителем, сидевшим у окна на овечьей шкуре, лежала белая мраморная доска. Положив на нее книжку, дети отвечали урок. Учитель выслушал при нас многих детей, из которых ни один не мог ответить гладко все робели и путались.
      При чтении дети то и дело поглядывали на обычные орудия воспитательной системы медресе - розги и фалакку.
      Когда мы попытались заговорить с учителем на эту тему, он прочел арабский стих и тут же перевел нам:
      - Побои украшают науку!..
      Вернувшись во дворец Гаджи-хана, мы снова сели на террасе. Явился и начальник почты с Алекбером.
      - Недурно бы заняться чем-нибудь, - предложил начальник почты.
      Гаджи-хан велел приготовить карточные столы.
      Слуга подал серебряный поднос с нераспечатанной колодой карт и длинной серебряной шкатулкой.
      Начальник почты распечатал и стасовал карты. Гаджи-хан, надев очки, открыл шкатулку и достал из нее золотые щипчики, усеянные драгоценными камнями, изумрудами, яхонтами и бирюзой.
      "Ведь здесь не станут курить опиум, - подумал я с удивлением, - кому нужны эти щипчики?"
      Игра началась. Не притрагиваясь к игральным картам руками, Гаджи-хан переворачивал их щипчиками.
      - Отправляясь в паломничество к святым местам, - стал объяснять он, почувствовав мое удивление, - я поклялся могилой матери не прикасаться к картам; а мать для меня - дороже Мекки. Я родился уже после смерти отца, причем мое появление на свет стоило жизни моей бедной матери. Поэтому память о ней для меня дороже и выше всего. Соблюдая клятву, я не прикасаюсь к картам и, играя для развлечения, переворачиваю их щипцами.
      По окончании игры мы с мисс Ганной спустились в сад. К нам присоединились сыновья, невестки и дочери хана.
      Фатали-хан жаловался на русских и русско-подданных, повторяя слова отца о проданных за бесценок деревнях. Когда мы вернулись с прогулки, один из почтовых служащих по имени Рустам, передал мне письмо.
      Оно было от Саттара Зейналабдинова из русской Джульфы. Радость, с которой я распечатал письмо, быстро рассеялась, когда я прочитал его.
      "Дорогой друг! - писал Саттар. - Два дня тому назад здесь произошли большие события. Все наши товарищи, принимавшие активное участие в иранской революции, арестованы и в ту же ночь высланы в Нахичевань. Через одного из служащих жандармского управления я узнал об инициаторах этих арестов. Список лиц, подлежащих аресту, был составлен генералом Снарским. Приказы об арестах имеются и в Иране. Береги себя. Не знаю, как ты проедешь в Тавриз и как будешь там жить. Что бы там ни было, сюда не возвращайся; лучше отдохни там немного. Посылаю тебе тысячу рублей русскими кредитными билетами, не стесняйся в расходах и скорее отвечай на письмо. Если будут нужны деньги, вышлю еще. Обо мне не беспокойся. По получении твоего ответа, я тотчас же выеду в Баку. Я написал и в Тавриз Мешади-Кязим-аге. Все твои материальные нужды будут удовлетворены. Движение по Тавризской дороге открыто. Если думаешь ехать, сообщи скорей.