Брат стал какой-то чужой и холодный.
Одевался нарочито просто, курил дешевые папиросы, отрастил бороду, которая старила его лет на десять. А однажды он признался сестре в порыве откровенности, что частенько, когда его спрашивают, не сынок ли он знаменитого писателя, он отвечает, что однофамилец. Это покоробило и оскорбило Веру.
За спиной раздался шорох травы и листьев. Девушка испуганно обернулась. За спиной стоял молодой человек. В голове пронеслись газетные заметки уголовной хроники о случаях насилия над девицами, легкомысленно гуляющими в одиночестве.
Незнакомец был невысокого роста, одет в светлую недорогую чесучовую пару. Его можно было назвать полноватым. Переминаясь с ноги на ногу, он снял шляпу и учтиво поклонился. Ну, слава Богу, насиловать не собирается! Вера с достоинством кивнула головой.
– Мадемуазель, я вас побеспокоил, испугал? – Он произнес это высоким голосом с каким-то мягким выговором.
– Нет, вы не производите впечатления человека, которого следует опасаться, – ответила Вера и на всякий случай двинулась к дороге.
– Однако позвольте сопроводить вас, не стоит молодой даме гулять одной в безлюдном месте. Тем более что мы соседи, я живу в поселке, снимаю дачу, и вы, по-видимому, тоже?
Вера усмехнулась. Все мало-мальски значимые и интересные соседи были ей знакомы, и знали, кто она и где живет.
– С чего вы решили, что я тут тоже живу? – поинтересовалась девушка.
– А я видел вас в поезде и на станции, хотел познакомиться. Кстати, позвольте представиться, Яблоков Антон Антонович, служу бухгалтером в страховом обществе.
– Извекова Вера Вениаминовна, – бесстрастно произнесла Вера, ожидая, что спутник ахнет, начнет лепетать нечто несуразное, смутится, но не произошло ровным счетом ничего.
Бухгалтер улыбнулся и еще раз поклонился. Вера застыла в изумлении. Он не знал писателя Извекова! Да еще проживая в двух шагах от его дачи!
– И что, интересно, привлекло вас в такой барышне, как я? – полюбопытствовала девушка.
Еще бы, в кои-то веки выпал случай узнать истину, без примеси лести, ореола отцовской известности.
– Извольте! – Собеседник приободрился. – Я, как вы уже знаете, бухгалтер, человек скромный, но не без средств.
Вера скользнула глазами по его безвкусному мешковатому дешевому костюму.
– Все, что имею, заработано честным трудом. Я человек основательный, с принципами, без особых претензий, хотя себе цену знаю. Во мне нет броской красоты, эдакой павлиньей яркости…
Вера недоуменно кашлянула.
– Да-да! Понимаю! – Он закивал головой и почему-то убыстрил шаг. – Так я к чему все это говорю? Я мечтал найти барышню под стать себе, такую же скромную, благовоспитанную, без современной пошлой раскованности. И когда я первый раз увидел вас в поезде в начале лета, я сразу вас заприметил и решил, что вы – это и есть мой идеал во плоти, так сказать.
Вера остановилась. Такого удара ее самолюбие не могло вынести. Прямо в лицо ей была преподнесена голая незатейливая правда, которая состояла в том, что она, Вера Извекова, без своих известных родителей ничего из себя не представляет.
И человеку постороннему кажется просто серой невзрачной мышью!
В конце тропы виднелся сад с домом.
– Вы знаете, чей это дом? – спросила она спутника ледяным голосом.
– Какого-то писателя, – тот равнодушно пожал плечами.
– Это, к вашему сведению, дача моего отца. Знаменитого писателя Извекова, и я теперь направляюсь прямо туда! – со злорадством произнесла Вера.
Новый знакомый снова пожал плечами.
Весь его вид означал: «Ведь это твой папаша знаменитый писатель, а не ты!»
– Я извиняюсь, но, увы, книжек вашего отца я не читал. Ничего по сему поводу сказать не могу. Я вообще книжек не читаю, моя стезя не буквы, а цифири! – Он улыбнулся, не понимая, как уничижительна в глазах Веры была его самохарактеристика.
Вера двигалась к даче, стремясь как можно скорее избавиться от неприятного знакомца. Однако каково же было ее изумление, когда, прощаясь, он попросил дозволения навестить ее на даче. То-то удивится Вениамин Александрович, узрев подобного ухажера на пороге своего обиталища! Поэтому, боясь, чтобы Яблоков не заявился прямо домой, она назначила ему свидание на берегу залива.
Они встретились на следующий день, потом снова и снова. Вера ходила на свидания со странным чувством гадливости и любопытства. Думая об ухажере, она решила поставить эксперимент. Сможет ли она побороть свою брезгливость и выполнить наставление Бархатовой? Воистину первый встречный! А Яблоков, судя по всему, полагал, что произвел на девицу должное впечатление своей солидностью и основательностью. Как человек, напрочь лишенный воображения, он не представлял себе, какие сложные и мучительные сомнения могут одолевать молодую девушку. Какие мысли, какие сомнения, если у него самого их нет? О чем думает барышня? Платьица, цветочки, кошечки и прочая дребедень! Папа-писатель его тоже не пугал, так как он и представить себе не мог, что такой положительный молодой человек, коим он являлся, мог не понравиться любому здравомыслящему отцу. Тем более, невооруженным глазом видно, что Верушка, как он ее теперь называл, явно засиделась в девушках. Оно и понятно, особой красы в ней нет. Черты лица резковаты, как у горских женщин, он картинки видел в гимназической хрестоматии, где о кавказских народах написано. Высока, худовата, нет волнующей мужчин полноты грудей и бедер. Но это не беда, красивая жена – хлопот не оберешься. А так будет знать свое место, уважение иметь к мужу и почитание. А в остальном все нравилось Антону Антоновичу. Он даже испытывал неведомое ранее волнение, когда спешил на встречу с Верой. Да такое сильное, что, пожалуй, посильней будет, чем когда столоначальник вызывал и разносил за огрехи и ошибки!
Однажды их прогулке помешал хлынувший дождь, они промокли, зонты не спасли положения. Дачка, где квартировал бухгалтер, оказалась неподалеку, и Яблоков осмелился предложить спутнице переждать дождь и обсушиться в своем скромном жилище. Жилье и впрямь оказалось чрезвычайно скромным и убогим: две смежные комнатки, обставленные дешевой мебелью и обклеенные полинялыми обоями.
У стены продавленная кровать, покрытая байковым одеялом вызывающего розового цвета. На стене, на гвоздике вперемежку с олеографиями висела какая-то одежда. На столе стопочкой возвышались бумаги, кучкой лежали карандаши, видимо, бухгалтер и на даче не расставался со своими «цифирями» Оглядев жилище Яблокова, Вера вдруг приняла решение, тем более что вряд ли такая возможность представится еще. Ведь она не собиралась продолжать нелепое знакомство в Петербурге, куда они с отцом должны были вот-вот отъехать. Яблоков засуетился, побежал куда-то подогреть чай да растопить печь, чтобы высушить одежду. Вера, помедлив, сняла сначала шляпу, ставшую от воды бесформенной, а потом жакет, блузку и наконец тяжелую мокрую юбку. Вбежавший Антон Антонович оторопел, узрев предмет своих воздыханий, облаченный лишь в сорочку и панталоны.
Девушка стояла, повернувшись к нему спиной, расплетая мокрые пряди волос.
Яблоков заметался, он не знал, как поступить. В тесном и убогом жилище податься было некуда. Он робко кашлянул, Вера обернулась, но не предприняла никаких попыток восполнить отсутствие гардероба.
Эта смелость насторожила Яблокова, но только в первую секунду, потому как в следующий миг его сознание уже не могло сухо анализировать процесс. Как завороженный, он двинулся навстречу, оголенным плечам и рукам, перетянутой шелком груди, бедрам, спрятанным за кружевом панталон. Первый поцелуй пришелся неведомо куда, Вера отвернулась, чтобы не лицезреть выражения лица Антона Антоновича. Все последующие события оказались совсем малоприятными и очень-очень неэстетичными. Удовлетворив страстное чувство на Кровати с розовым одеялом, Яблоков долго отдувался и блаженно улыбался, будучи потным и таким же розовым. Вера поспешно одевалась в сырую одежду, содрогаясь от омерзения, холода и ощущения физической нечистоты. Зато она могла торжествовать. Путь к духовной и телесной свободе, по образу и подобию госпожи Бархатовой, открыт! Но только удовлетворения не наступило. ;
Антон Антонович между тем, не замечая неудовольствия возлюбленной Веруши, пребывал в полном восторге.
– Стало быть, теперь драгоценная моя Вера Вениаминовна, нам прямой путь под венец! – пропел он своим мягким голосом. – Правда, честно сказать, я не был готов к столь стремительному развитию сюжета, но если все так сложилось, я как человек честный и добропорядочный намерен тотчас же просить вашей руки!
Вера живо обернулась. Пожалуй, так даже и лучше. Пусть ее мужем станет именно такой вот бухгалтер Яблоков. Кто она сама по себе, без имени папы и мамы – да никто! Поэтому вполне уместно переменить громкую фамилию и стать некоей госпожой Яблоковой, Верой Яблоковой. И тогда конец мучениям и самоедству, она станет сама собой. Конечно, они не проживут вместе и месяца, но она будет внутренне свободна.
Отец утратит над ней власть…
Думая так, Вера насильно улыбнулась, окрыленный Яблоков соскочил с кровати и принялся помогать ей одеваться. Она с трудом переносила его неумелые прикосновения, борьбу с незнакомыми предметами женского гардероба, непослушными крючками.
– Как, вы сказали, вас зовут? – Вениамин Александрович в третий раз задал этот вопрос молодому человеку нелепого вида, явившемуся вместе с Верой после прогулки под дождем.
– Папа! – укоризненно произнесла Вера.
– Ты напрасно сердишься, моя девочка! Я в толк не могу взять, о чем вещает этот господин. У меня разом все из головы выскочило, ушам не верю! Вы изволите просить руки Веры? Руки моей, моей дочери! – Он остановился против собеседника и вперил в него горящий взор.
– Да-с, – смущенно улыбаясь, произнес Яблоков. – Я понимаю, сударь, ваше отцовское расстройство. Все некоторым образом получилось, так сказать, неприлично быстро, но не извольте беспокоиться, я непременно желаю жениться на Вере.
Не извольте беспокоиться, я вам предоставлю полный отчет и о своей жизни, о моих почтенных родителях, своих доходах! Семьсот рублей в год, сударь!
– Отчет о жизни! Семьсот рублей! – застонал Извеков. – Да вы вроде как не в своем уме, милейший Вы хоть понимаете, в какой дом, к кому пришли!
– Да-с, Вера говорила, что вы какие-то книжки пишете. Но это не страшно, мы вам мешать не будем, мы отдельно поселимся, – продолжал мямлить жених, с лица которого не сходила кроткая улыбка.
– Бред! Бред! Да я вам прямо говорю, Вера вам не пара!
– Но помилуйте! – Яблоков изумленно развел руки. – Отчего же? Мы с Верой Вениаминовной…
– Нет, не желаю этого более выносить! Простите и, ради Бога, уходите!
Антон Антонович испуганно попятился.
Ему показалось, что его сейчас вытолкают взашей. Он беспомощно взглянул на несостоявшуюся невесту, которая в течение всей этой сцены не проронила ни слова.
Бледная Вера стояла поодаль, глаза ее нехорошо блестели, но она явно не думала об унижении и обиде Яблокова. Помощи от нее ждать не приходилось.
– Ступайте, ступайте, голубчик! – миролюбиво проговорил Извеков, видя, что непрошеный гость двинулся к дверям. – Мы все постараемся побыстрее забыть неприятное событие, не так ли, Вера?
Бросив последний взгляд на девушку, удрученный и недоумевающий Яблоков двинулся прочь. Когда он удалился, Вениамин Александрович замолчал. Традиционно в подобной ситуации благородный отец должен укорять и стыдить свое легкомысленное и оступившееся дитя. Но он, увы, утратил это право! Вера смотрела по-новому, без прежней робости и безоговорочного обожания, и он не рискнул ни упрекать, ни корить дочь.
– Вера, бедная моя деточка. – Он легонько обнял ее и всплакнул.
Но девушка, доселе легкая на любые слезы, не ответила потоком покаянного рыдания. Она внимательно прислушивалась к себе. Внутри ее души росли неведомые ранее опасные чувства и мысли.
На другой день после нелепого сватовства Извековы съехали с дачи и вернулись в Петербург. На бухгалтера Яблокова столь скоропалительный роман и несостоявшееся жениховство подействовали престранным образом. По возвращении в столицу он тотчас же побежал в ближайшую книжную лавочку и потребовал сочинений господина Извекова. Приказчик понимающе закивал головой, как же, самый модный писатель, и выложил перед оторопевшим Антоном Антоновичем целую груду книг.
– Какую изволите взять?
– А что поинтересней будет? – робко промямлил Яблоков.
Лицо приказчика выразило изумление.
Как, в наше время нашелся человек, не знавший ничего из Извекова, самого Извекова!
– Пожалуй, эту заверните. – Бухгалтер ткнул пальчиком в первый попавшийся том. – Впрочем, и эти две тоже!
Придя к себе, отобедав щами и лещом с кашей, он заперся в спальне и принялся за чтение, боясь, чтобы прислуга не застигла его за столь легкомысленным занятием.
Уже давно наступила ночь, а Яблоков все судорожно перелистывал страницы, глотая главу за главой, дрожа всем телом и представляя в каждой героине книги свою потерянную возлюбленную.
Глава 38
– А вот и наш призрак! – Следователь изготовил свой «Смит и Вессон». – Правда, быть может, в подобной ситуации лучше бы сгодился осиновый кол или серебряная пуля? Что ж, сейчас поглядим, какие они из себя, пришельцы из потустороннего мира!
Сердюков и Сухневич побежали обратно, так как звуки послышались из той части дома, где находился кабинет. Герасим же замешкался с ключами, встречаться с бывшей хозяйкой ему очень не хотелось.
Полицейский в несколько прыжков одолел коридорчик и дернул дверь кабинета. Она услужливо распахнулась, хотя, уходя, он ее аккуратно запер. Бумаги, отложенные им в сторонку, исчезли.
– Скорей вниз, в сад! – крикнул Сердюков и буквально вытолкнул Сухневича наружу.
Выбежав из дома и обогнув угол фасада, они успели заметить, как мелькнула легкая тень, стремившаяся укрыться под темнотой деревьев.
– Туда!
Полицейский махнул рукой, и преследование неведомого похитителя продолжилось.
Закутанная фигура двигалась стремительно, легко ориентируясь в ночном саду.
Она мелькала впереди, но скоро стало понятно, что движется она к калитке по другую сторону от основного въезда на территорию дачи. Сухневича поначалу охватил восторг, но теперь он явственно видел, что это никакое не привидение, а живой человек. Что ж, помочь доблестной полиции тоже лестно.
– Обойдем его с двух сторон, берите влево! – прошипел на бегу Сердюков, и Сухневич послушно повернул в темноту налево.
Обступивший его мрак, ветви деревьев, колючие кусты, корни, как нарочно попадавшие под ноги, принудили ловца призраков умерить свой бег. Он перешел на шаг, а потом и вовсе остановился, потому как ему показалось, что он заплутал. Звать полицейского он побоялся, вдруг спугнет преступника? Стараясь дышать как можно тише, Сухневич пригляделся. Глаза понемногу привыкали к потемкам. И тут он обомлел.
Впереди, буквально шагах в двадцати от себя он заметил застывшую темную фигуру.
Не раздумывая, Сухневич настиг беглеца и схватил за край одежды. Человек отчаянно рванулся, раздался треск разрываемой ткани и нечто, похожее на стон. Сухневич попытался ухватить его и второй рукой, но в это мгновение ужасный удар обрушился на его голову. В глазах потемнело, поплыло, пальцы ослабели, и он повалился на росистую траву. Падая, услышал какой-то грохот, сопровождаемый треском и всплеском света. Затем все исчезло.
Очнулся Сухневич на диване в гостиной дачи Извековых. Он обнаружил себя лежащим с мокрой повязкой на голове. Рядом сидел Сердюков и тревожно смотрел в лицо товарищу. Неподалеку обозначилась фигура Герасима, держащего таз и кувшин с водой.
Кажись, очухались, – прогудел двор ник.
– Как вы, голубчик? – как можно мягче проговорил следователь, наклоняясь к раненому.
– О-о-о! – простонал тот и сделал попытку приподняться, однако голова закружилась, и его затошнило.
– Лежите, ради Бога, лежите! – заволновался Сердюков. – У вас, вероятно, сильное сотрясение мозга. – Но череп вроде как цел. – Сухневич провел слабой рукой по затылку. – Дыр нету, все на месте, мозги не выпали. – Он постарался улыбнуться.
– А вы молодчина! – тоже заулыбался Сердюков. – Ловко так ее ухватили!
– Ее? – изумился Сухневич.
– Ну да! Когда вы схватили женщину за плащ и порвали его, она невольно вскрикнула. Этот вскрик услыхали я и сообщник, который прятался неподалеку.
Он-то и оглушил вас ударом. Однако я успел выстрелить в темноту наугад и, видимо, попал. Но, скорее всего, не в ногу и не тяжело, потому как они быстро убежали.
– Вот что гремело! А почему вы решили, что попали?
– На земле осталась кровь, я фонарем потом светил, смотрел. Однако беглецы испарились, их за калиткой бричка ждала, я следы колес и копыт обнаружил.
– Но кто же эти люди? – недоумевал Сухневич.
– Увы, мой раненый друг, это явно не привидения! Сдается мне, что надо поутру нанести визит хозяевам дачи!
Сухневич тяжело вздохнул и уныло уткнулся носом в подушку. Его мутило, во рту стоял металлический привкус. Герасим захлопотал вокруг, а следователь стал прохаживаться но комнате, погрузившись в глубокие раздумья. Ложиться спать не было смысла, надо дождаться утреннего поезда и спешить в Петербург.
Ранний визит следователя поверг горничную в раздраженное недоумение.
– Не принимают! – сердито процедила она, но ее отпор не смутил Сердюкова.
Отодвинув горничную, которая зашипела ему вслед, как кошка, он зашагал в глубину комнат. Перед одной из запертых дверей он притормозил.
– Оля, ради Бога! Я сделал все, что нужно! Он в безопасности! Прекрати так беспокоиться, все обойдется!
Сердюков слушал бы и дальше, но его догнала горничная и завопила, что есть мочи:
– Барыня! Барыня, из полиции опять пришли!
Дверь распахнулась, и на пороге показалась бледная, с темными кругами под глазами Ольга Николаевна во фланелевом розовом капоте и незнакомый молодой человек весьма импозантной наружности без сюртука и с закатанными рукавами сорочки. Хозяйка дома не пыталась на сей раз скрыть свою досаду и злость па явившегося спозаранок Сердюкова.
– Знакомьтесь, господа, – процедила она сквозь зубы и представила мужчин.
Незнакомец оказался Трофимовым Борисом Михайловичем.
– Вы давно прибыли в Петербург, сударь? – осведомился полицейский.
– Вчера, – последовал краткий ответ.
– И позвольте узнать, где вы остановились?
Трофимов назвал гостиницу, где снял номер.
– А не скажете ли вы мне, где вы пребывали вчера поздно вечером?
– Сначала в номере, потом поехал сюда, оставил визитку, а затем в ресторан.
– А почему вы не остались в этом доме на весь вечер, с женщиной, ради которой, как я Понимаю, вы сюда и прибыли? Не потому ли, что хозяйка отсутствовала? – Сердюков не давал Трофимову опомниться и сыпал вопросами.
– Вряд ли уместно мое длительное пребывание в доме, где недавно умер хозяин. Я не хочу компрометировать вдову, к тому же она не одна в квартире. Тут проживают и дети покойного.
– Вот-вот! Кстати о детях! Я бы желал увидеть Павла Вениаминовича!
– Прямо сейчас? – неприязненно спросила Ольга Николаевна.
– Да, именно сейчас! Если он сладко спит, тогда, пожалуйста, разбудите его немедля, время не терпит!
– Это… – Извекова запнулась, – это невозможно.
Следователь видел, как она отчаянно пытается придумать что-либо на ходу. Вероятно, они не успели согласовать свои дальнейшие действия.
– Он отбыл на службу, – выдавила из себя Ольга, но по всему было видно, что солгала.
– Не умеете врать, госпожа Извекова, – довольно резко заметил Сердюков. – Впрочем, можно по полицейскому телеграфу сделать запрос и тотчас же получить ответ, прибыл ли на место инженер Извеков.
Так, говорите, когда он отбыл?
– Послушайте, сударь! – вмешался Трофимов. – Ваш тон и ваши требования неуместны! Объясните, по крайней мере, хотя бы причину вашего раннего визита?
Сердюков кивнул с удовлетворением.
Так, подыгрывает Извековой, значит, и он в курсе дела!
– Я, господа, прибыл сюда прямехонько с дачи покойного романиста. Ночью туда пробрались некие люди и похитили бумаги из кабинета писателя. В процессе погони преступник серьезно ранил моего товарища, который по причине своей травмы остался в доме и нуждается в медицинской помощи. Однако и нападавший пострадал. Мне пришлось выстрелить наугад, в темноту, я ранил его, но ему удалось скрыться.
Трофимов и Ольга Николаевна переглянулись.
– У Павла Вениаминовича ранена рука, не так ли, доктор? – Следователь смотрел Трофимову прямо в глаза. – Но ранен он нетяжело, иначе не смог бы так быстро убежать. Вы удачно прибыли, прямо с корабля на бал, вас сразу призвали помочь. А ведь иначе пришлось бы искать среди ночи врача, да еще объясняй, откуда пулевое ранение. К тому же доктор и в полицию может донести на своего пациента!
Я правильно излагаю, Ольга Николаевна?
Оля побледнела и не нашлась, что ответить. Только устало кивнула головой.
– Мама Оля, не говори ничего! – в комнату, держась за стену, вошел Павел.
Правая рука молодого человека была забинтована и подвязана. Молодой Извеков хмурился, его плотно сжатые губы свидетельствовали о том, что он явно превозмогает боль и усталость.
Сердюков окинул его цепким взглядом и остался доволен собой. Слава Богу, он действительно только ранил мальчишку.
– Сударь, мне очень жаль, что вы пострадали. Но, смею заметить, вы сами виноваты! Ваш удар чуть было не размозжил голову моему помощнику господину Сухневичу.
Павел не удостоил полицейского ответом, покачнулся и опустился на диван.
– Вы напрасно встали, Павел! – мягко укорил Трофимов. – Вы потеряли много крови, вам надо лежать.
– Я услышал голоса и поспешил сюда, – ответил раненый.
– И правильно сделали, – с воодушевлением воскликнул Сердюков. – Теперь, когда присутствуют все участники события, мы можем спокойно обсудить происшествие.
– Но с чего вы взяли, что именно мы были там? – продолжала неловко запираться Ольга.
Следователь слегка пожал плечами, мол, разве это не очевидно?
– Сударыня, чтобы окончательно прояснить картину, придется нам с вами говорить о некоей тайне, заключенной в похищенных бумагах. Как я полагаю, все действующие лица о ней осведомлены, иначе бы не принимали участия. Единственно, сомневаюсь на счет Веры Вениаминовны.
Не прикажете ли позвать вашу падчерицу?
Ольга Николаевна с силой дернула шнурок звонка. Вбежала, как угорелая, горничная, ее послали за девушкой. Следователь приготовился ждать долго, но, к его удивлению, Вера явилась тотчас же.
Она была бледна, измучена и явно не ложилась спать.
– Ты спала, Веруша? – осторожно спросила мачеха, пытаясь дать девушке понять, что происходит, и навести ее на правильный ответ.
– Нет, – протянула падчерица, тревожно оглядывая присутствующих. – У меня голова разболелась, – добавила она, заметив следователя.
Вера села рядом с братом, нежно погладив его по здоровому плечу. Стало быть, знает, что произошло, отметил про себя полицейский.
– Итак, господа, я начну, а вы меня поправите, если я ошибусь.
И Сердюков приступил к изложению своих мыслей.
– Сударыня, – он обратился к Ольге Николаевне, – вы, конечно, помните тот день, когда с вашего дозволения я перебирал бумаги вашего покойного супруга.
Честно говоря, я не знал, что искать, но интуиция подсказывала мне, что тут надо поработать. Вы справедливо заметили, что я не являюсь знатоком литературы, но некоторые вещи понятны даже такому далекому от писательского труда человеку, как я. Так, например, я обнаружил один и тот же текст, но написанный разными руками.
И потом, при ближайшем рассмотрении он оказался такой же, да не такой! Я поясню свою мысль. Вот мы имеем некое изображение, блеклое, непривлекательное. Но по нему прошлись умелой рукой, и оно заблистало новыми красками. Так и тут, текст был выправлен другим человеком.
Мною были найдены еще несколько листочков, написанных этой же рукой, где содержалась фабула одного, уже изданного и популярного романа вашего мужа. Кстати, именно этот листок тогда упал к вашим ногам, а потом исчез. Вот у меня и закралось сомнение в подлинном авторстве всех произведений господина Извекова. Справедливо задаться вопросом, кто был тот человек, который легкой и талантливой рукой правил неуклюжий текст? Выяснить это не составило труда. Стоило только посмотреть на почерк всех членов семьи. На глаза мне попались домашние расходы, записанные Тамарой Георгиевной Горской.
Итак, господа, я прихожу к выводу о том, что истинным автором шедевров был не Извеков, а его первая жена!
Сердюков сделал паузу. Присутствующие молчали. Вера, бледная и сосредоточенная, нервно теребила край шали, Павел угрюмо смотрел куда-то в стену, мимо следователя. Вдова поджимала губы и, кажется, боролась с подступавшими слезами.
– Когда упавший листок исчез, я окончательно убедился в том, что вы, Ольга Николаевна, знали об этом. Знали и хотели скрыть. Вероятно, кроме вас, знал еще и Павел, так как выразил желание помогать вам. Вы решили, что необходимо, пока не поздно, изъять опасные бумаги, изобличающие Вениамина Александровича, и с дачи, если они там есть. Поэтому вы тайком отправились вслед за нами с Сухневичем, дождались, пока я обнаружу нужные рукописи, и забрали их. То, что похититель бумаг так хорошо знает дом и спокойно ориентируется в ночном саду, наводило на мысль, что это может быть кто-то из членов семьи. Вы убегали быстро и ловко, но Сухневичу удалось вас схватить, и вы невольно вскрикнули, чем себя и выдали. Но кто сообщник? Сначала я даже грешил на господина Трофимова. Но потом решил, что вы вряд ли захотите посвящать кого-либо в такую неприятную тайну. Однако пришлось сказать и господину доктору, так как раненому Павлу понадобилась срочная помощь, когда вы примчались назад. Тут-то вы и обнаружили визитную карточку Бориса Михайловича, напрасно прождавшего вас весь вечер накануне. Он явился как раз кстати.
За ним послали, и он помог раненому Павлу. Но пришлось ввести его в курс событий. Я правильно излагаю последовательность событий, господа?
Трофимов кашлянул и вопросительно посмотрел на Ольгу.
– Да, господин Сердюков, к сожалению, все сказанное вами правда! – тяжело вздохнула Ольга Николаевна.
– Нет! Это невыносимо! – простонала Вера и вскочила.
– Вера, сядь, ради Бога! – строго сказала мачеха.
Девушка нехотя повиновалась.
– Да, вы правы, я действительно знала, – продолжила Извекова. – И узнала я это случайно, накануне смерти Кирилла, когда в первый раз оказалась в незапертом кабинете мужа, куда до этого никому доступа не было. Там я и обнаружила бумаги, из которых поняла, что многое, вернее, самое лучшее, что издавалось под именем Извекова, написано фактически не им, а Горской. Он тоже писал, по все, к чему не прикасалась ее рука, оказывалось бледным и невыразительным. Поэтому ее смерть была и его, в некотором смысле слова, смертью. После нее осталось несколько набросков, идей, которые он вполне успешно реализовал, «Увядание розы», например. Зачем он хранил такие опасные компрометирующие документы, спросите?
Я думаю, что он пытался понять ее манеру, слог, ухватить суть ее литературной правки. И надо сказать, ему это в определенной степени удавалось. Но его честолюбие, его гордость протестовали. Вениамин Александрович мучительно переживал свою бесталанность и поэтому так страшно пил. Именно поэтому так мало произведений стало выходить из-под его пера в последние годы – закончились идеи, наброски, оставленные Тамарой. А свое достойное не получалось. Когда я нашла эти листочки, я была потрясена, мне было и жалко его, и стыдно за него. Увы, я решилась похитить часть бумаг, наиболее старых по времени, чтобы не сразу обнаружилась пропажа, и использовать их в борьбе за развод.
Ольга Николаевна покраснела от признаний. Вера смотрела на нее с ненавистью.
– Муж не обнаружил пропажи, не до того ему было, и я увезла бумаги в Лондон.
А потом, вернувшись за разводом, предъявила ему. Вениамину ничего не оставалось делать, как согласиться на мои требования, он боялся огласки.
– Ты подло шантажировала отца! И ты бы посмела рассказать об этом? – не вытерпела Вера.
– Честно говоря, не знаю, – тихо ответила Оля. – Не знаю, как бы я поступила, если бы он отказался дать мне развод. Но Вениамин согласился на все и сразу. И что мне оставалось делать? Что я получила взамен своей преданной любви, взамен моей умершей дочери, потерянного счастья? Взамен исчезнувшего кумира, божества, на которого я молилась? Измену, предательство, унижения! Нет, Вера, мне не стыдно своего поступка, Вениамин заслужил его! – На лбу Ольги Николаевны выступил пот.
Трофимов, слушая эти ужасные разоблачения, переминался с ноги на ногу. В отличие от полицейского, привыкшего копаться в чужих жизнях, ему было неловко.
– Это и был тот разговор, накануне его смерти? – поинтересовался Сердюков.
– Да, после очень эмоциональной беседы мы расстались. Я ушла к себе, а он остался в кабинете и, полагаю, сильно выпил от расстройства, как всегда.
– Но почему теперь вы стремитесь во что бы то ни стало сохранить тайну?
– Помилуйте, – вдова удивленно вскинулась. – А как же иначе! Ведь его имя, его наследие, все его творчество теперь под вопросом! Да и материальная сторона важна, ведь мы его наследники! Я понимаю, как отвратительно все это выглядит со стороны, но что делать? К тому же, поймите, как я могу смириться с мыслью, что почти десять лучших лет моей жизни, моя безумная любовь, моя всепоглощающая страсть, все мои жертвы, все это во имя кого? Великого и популярного писателя, властителя дум, кумира или жалкого пьяницы, ничтожного неудачника?
Оля закрыла заплаканное лицо руками.
– Я не отдам вам бумаг! Но ведь вы все равно разнесете новость по всему городу? – Она достала батистовый платочек и утерлась им.