Глава 31

Ольга Николаевна несколько минут нерешительно переминалась, прежде чем, набравшись духу, ступить в парадное и нажать кнопку электрического звонка. Открывшая дверь горничная воззрилась на гостью с недоумением. Ну да, в этот дом, пожалуй, женщины-то и не ходят! Извекову проводили в нарядную гостиную и попросили ждать. Ждать пришлось долго.

И когда хозяйка соизволила выйти, Ольга поняла, что Бархатова, узнав о визите будущей свекрови, одевалась тщательней обыкновенного. Обе женщины смерили друг друга оценивающими взглядами, далекими от дружелюбия. Ольга чуть старше, обеим под тридцать. Обе юными девушками вышли замуж за мужчин много старше себя, обе стали мачехами. Какие похожие и какие разные судьбы! Ольга воплощала супружеские и семейные ценности, Матильда – вседозволенность и легкомыслие.

Извекова, внутренне трепеща, стояла, чуть опираясь рукой в перчатке на край овального стола, как будто боялась упасть.

Невысокая, по-девичьи хрупкая, затянутая в платье сиреневого цвета, так шедшее к ее светлым волосам и розовой коже. Матильда тоже постаралась придать себе эффектный вид, но от нее веяло жаром нерастраченной страсти, невыплеснутой злости, поэтому даже дома, в своих покоях, она явилась к гостье в густо-лиловом одеянии, что делало ее похожей на роковых злодеек в мелодраматических постановках. Ольга чуть улыбнулась. Несомненно, Матильда Карловна была из тех женщин, которые производят сокрушающее впечатление на мужчин. Следом за хозяйкой выбежала злобная моська и, ощущая всем своим телом враждебность посетительницы, задрожала, затявкала с тонким подвыванием, пытаясь напугать врага. Оля невольно попятилась, еще не хватало быть укушенной невоспитанной собакой! Моська обнюхала край платья и осталась сидеть поблизости, готовая в любой миг защищать хозяйку.

– Чем обязана? – сухо спросила хозяйка, жестом предложив гостье присесть. – Впрочем, я догадываюсь, что привело вас, госпожа Извекова, в мой дом.

Дамы уселись в креслах, собака прыгнула на колени к Бархатовой. Но на сей раз ей не позволили остаться. Пришлось расположиться у ног хозяйки.

– Тем лучше, тем проще нам будет говорить. – Ольга попыталась улыбнуться. – Матильда Карловна, я пришла к вам говорить о нашем сыне. Вениамин Александрович и я, мы очень обеспокоены его решением связать себя узами брака с вами.

– Но вы не мать Кирилла! Вы не можете принимать за него решения! – резко заметила Бархатова.

От резкого тона моська подняла голову и заворчала.

– Да, я не мать, вернее, не родная мать! Но я имею полное право высказывать свое мнение, и я знаю, что Кира прислушивается к нему! – с жаром воскликнула Ольга Николаевна.

– Полноте, – взмахнула рукой Бархатова. – Отчего я должна унижаться перед вами и просить вашего расположения И согласия на брак с вашим пасынком?

Я знаю, вы" – гордитесь своей добропорядочностью, тем, что никогда не изменяли своему не столь добродетельному, как вы, супругу! И что из того? Вы смотрите на меня с презрением, как на падшую тварь, но в глубине души вы мне завидуете, завидуете моей свободе, моей независимости…

– Вы ошибаетесь! Вы ошибаетесь, потому что у вас жизнь сложилась так, что вам не досталось ни любви, ни семейных добродетелей. Ольга Николаевна старалась говорить спокойно, но голос предательски звенел. Я жалею вас, но вместе с тем я еще более жалею нашего мальчика.

Ведь он еще юн! Куда вы позовете его?

Вы старше и опытней его, он наивен, как ребенок, вы играете им, как кошка с мышонком. Оставьте Кирилла, прошу вас!

Будьте благородны!

– Мне смешны ваши рассуждения!

Вы начитались слезливых книжек вашего супруга! Вы изволили выставить меня в виде жестокого и похотливого животного!

Вы ошибаетесь, сударыня! В моей душе не меньше любви, преданности и жертвенности, чем в вашей! Я люблю Кирилла и не отступлюсь!

Бархатова встала, давая понять, что неприятный разговор закончен. Собака отвратительно громко залаяла. Поднялась и Ольга Николаевна. Что ж, она почти и не рассчитывала на успех своей миссии.

– И все же, я надеюсь, что если вы действительно любите Кирилла, вы оставите его в покое, сударыня! – с достоинством произнесла она и вышла из комнаты.

Матильда метнула вслед ненавидящий взгляд и, упав на диван, разрыдалась.

Моська вскочила на диван и протяжно завыла..

Прошел месяц. Кирилл уповал, что со временем страсти поутихнут, родители смирятся. Однако долгожданный штиль не наступал. Павел, родной брат и близкий друг, и тот высказывал осторожные сомнения в разумности подобного выбора. Но что ожидать от Павла! Он сух, рационален, его никогда не увлечет страсть. Вера тоже не советчик. Когда она познакомилась с Матильдой, то полвечера критиковала ее платье крикливой расцветки, как можно, в ее-то возрасте! Походку, так ходят женщины с панели! И манеры ужасные!

Раздосадованный Кирилл обиделся на сестру и в сердцах сказал, что она завидует живой и неувядающей красоте его избранницы, которая хоть и старше Веры, да ярче во сто крат! А Вера на глазах превращается в классическую старую деву.

После этого брат и сестра перестали разговаривать друг с другом, отчаянно страдая от обиды, непонимания и возникшей неприязни.

Кирилл метался между родней и возлюбленной. Он понимал, что его брак не будет безоблачным, но, полюбив первый раз в жизни, полагал, что это чувство неповторимо. После долгих размышлений он принял решение еще раз собрать семью воедино и попытаться всех примирить. Если он не сможет добиться согласия, то хотя бы умерит недоброжелательность сторон.

Он вел долгие переговоры с отцом, мачехой и братом, повинился перед оскорбленной сестрой и уговаривал гордую Матильду.

И вот идея примирительной встречи осуществилась. Извековы, сцепив зубы, вынуждены были потихоньку привыкать к мысли о женитьбе старшего сына на распутной вдовушке. Кирилл не отступится, это очевидно. Пришлось встретиться с будущей невесткой и поглядеть на нее попристальней. Может, не так страшен черт, как его малюют? Кирилл заказал торжественный обед в ресторане «Медведь» на Большой Конюшенной.

Матильда нервничала, кляня себя за невоздержанный язык. Зачем она тогда наговорила резкостей Извековой? На сей раз она оделась изящно: строгое платье с высоким воротом, кружевная отделка по лифу и рукавам. Гладкая прическа, минимум украшений, неяркая помада. Сидя напротив Ольги Николаевны, Матильда едва могла проглотить кусочек. Кирилл отчаянно страдал, видя, что разговор не клеится и враждебность витает над столом, уставленным дорогими закусками, к которым почти не притронулись. Павел отмалчивался, Вера язвила, Ольга ограничилась вымученными любезностями. Один Вениамин Александрович, как человек светский, проявлял умеренное дружелюбие и пытался поддерживать застольную беседу. Выпив вина, потом еще, Извеков стал словоохотлив, постепенно оттаял и все больше и больше оказывал внимания Бархатовой.

Кирилл воспрял духом. Он ненавидел пьянство отца, но теперь пагубная привычка могла помочь. Если сейчас лед тронется, то все изменится к лучшему, в этом Кирилл не сомневался. Жестом молодой человек подозвал официанта в черном фраке и накрахмаленной манишке. Тот, в штиблетах без каблуков, как положено в ресторанах первого класса, подлетел легко и бесшумно. Кирилл приказал подать еще вина. Упоенный надеждами, он не замечал, что мачеха внимательно следит за взорами, которыми обменялись супруг и Бархатова, что какие-то неуловимые токи присутствуют в разговоре между ними. Беседа оживилась, послышался смех, дело двигалось на лад.

И в этот момент к их столу нетвердой походкой приблизился молодой человек.

Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не пьяная гримаса. Одет он был дорого, но обильные возлияния и поглощенный обед уже принудили его развязать галстук и распахнуть пиджак. Он остановился в двух шагах и, глумливо улыбаясь, поклонился:

– Матильда Карловна! Приветствую!

Мое почтение, господа!

– Кто это? – изумился старший Извеков, глядя на Матильду, которая при виде незнакомца закусила губу.

– Позвольте представить, господа, это Юрий Владимирович Бархатов, сын моего покойного мужа, – произнесла она с усилием.

По всему было видно, что явление Юрия не вызывало у нее никакого восторга.

– Что вам угодно, сударь? – холодно поинтересовался Извеков.

– Мне угодно побеседовать с Матильдой Карловной. Должен сказать, господа, что сия несравненная особа в последнее время избегает меня и я лишен прежних возможностей видеть несравненную Матильду! Поэтому и поспешил…

– Юрий! Прекрати паясничать! – Бархатова оборвала молодого человека так резко, что все обомлели.

За соседними столиками публика оживилась в предвкушении разгорающегося скандала. Вениамин Александрович занервничал, его узнавали. Еще не хватало завтра в газетах прочитать о пьяном скандале с участием семейства известного писателя!

– Позвольте, я присяду, господа? – И, не дожидаясь приглашения, Бархатов уселся на стул рядом с Матильдой.

Повисло напряженное молчание. Кирилл полагал, что невеста что-либо объяснит, потому как ни о каком сынке покойного супруга он не знал.

– Обручение празднуете, помолвку? – спросил самозванный гость, наливая себе бокал.

– Мне кажется, сударь, ваше бесцеремонное поведение переступает границы поведения воспитанных людей, – тихо, но с угрозой произнес Кирилл.

– Отчего же? Мы же тут, за столом, все в некотором роде близкие люди! – Бархатов засмеялся и выразительно посмотрел на Матильду.

– Юрий… – Она замялась, переменила тон, он стал просительным:

– Не надо сцен, поезжай к себе, мы завтра с тобой переговорим.

Но пришелец и не собирался слушать ее.

– Да-да, очень близкие люди! – И он засмеялся, откинувшись на спинку стула.

– Позвольте, в чем же наша с вами близость? – Кирилл терял терпение, присутствие наглеца приводило его в ярость.

– Все мы, за исключением, как я знаю, самого младшего Извекова, воспользовались теплым и дружеским участием известной особы.

И Бархатов с вызывающей наглостью поклонился позеленевшей от злости и досады Матильде.

– Милостивый государь! – Кирилл вскочил, швырнув на пол накрахмаленную салфетку.

– Да вы не горячитесь, юноша! Вам кажется, что мои слова – злой навет? А вы папашу своего спросите, он вам в красках распишет достоинства вашей избранницы, так как хорошо их изучил! Ведь недаром он отговаривал вас брать плод с червоточинкой, знал, что говорил!

Кирилл застыл на месте. Вера закрыла ладонями пылающее лицо, ей хотелось провалиться под пол. Извеков смотрел на жену, а та уподобилась мраморной недвижной статуе.

– Оля, это пьяный бред, нелепость…

Лучше бы он не произносил этой фразы! По тому, как она была произнесена, можно было выносить обвинительный приговор. Матильда, поджав губы, пронзила Юрия взглядом-молнией. Но что делать, роковые слова сказаны. Она приподнялась со стула, Кирилл, бледный и сосредоточенный, помог ей встать.

– Я поеду с Матильдой Карловной, нынче меня не ждите, в полку буду, – произнес он безжизненным голосом.

Поднялся и Бархатов. При выходе из зала Кирилл, пропустив даму вперед, дождался обидчика и что-то резко сказал.

Прошмыгнувший мимо официант только и услышал: «Завтра, на рассвете…» Матильда не слышала этих роковых слов, она теребила веер и с тревожным чувством разглядывала чучело бурого медведя.

Глава 32

Когда кончается любовь? Вернее, когда понимаешь, что ее уже нет? Когда прекрасный цветок, такой живой и яркий, медленно умирает в вазе, это грустно. Остается со вздохом сожаления выбросить поникшую красоту. Выбросить цветы и приготовить вазу для нового букета!

Увы, чувства не цветы! Порой они увядают навсегда, душа засыхает без живительной влаги и становится подобна мертвой пустыне. Ольга Николаевна ощущала себя теперь именно пустыней. В каком-то полусне она возвращалась домой. Супруг что-то с жаром говорил о полигамности мужской натуры, о неизменности их союза, но она не слышала его слов. Единственное обстоятельство поразило ее – Вениамин Александрович от пережитого вмиг протрезвел! Дома все разбежались по своим уголкам, и жизнь замерла. Ольга заперла дверь, боясь прихода супруга. Извеков пришел, дернул ручку, но очень нерешительно, что было ему совсем не свойственно. Выждав минуту, он удалился к себе.

Щелкнул замок, тишина.

Итак, все кончено! Оле не хотелось ни кричать, ни плакать, ни сводить счеты с жизнью, узнав об измене мужа. Не хотелось знать, как и когда все случилось, сколько длился их роман, начался ли он еще при жизни Тамары или позже? Невыносимы были его жалкие оправдания, ей было ровным счетом все равно. Если бы она узнала раньше, лет пять назад, она бы не перенесла, наложила бы на себя руки, повредилась умом. А теперь – пустота и лед отчуждения. Это означало только одно – любви больше нет.

Но была ли его любовь? Похоже, что все годы замужества она обманывалась, слепо полагая, что Вениамин, позвал ее замуж из-за любви. Теперь приходилось признать, что нет. Была тяга мужского естества к молодому телу, было стремление вернуть в дом порядок и уют, желание дать детям мать, словом, муж хотел многого от нее, но взамен не дал главного – любви!

Она и раньше иногда начинала подозревать нечто подобное, но тут же успокаивала сама себя. Безграничного моря ее чувств хватит и на супруга, и на детей! Увы, ее самоотверженная и преданная любовь не одолела самолюбивого эгоизма окружающих. И как теперь жить? Столько лет впустую, зря, коту под хвост? Неужели циничная Бархатова была права? Вот только теперь до Ольги дошел смысл ее речей!

Земля уходит из под ног, небо обрушивается на голову, жизненные устои разбиваются вдребезги! Уйти? Куда? С кем?

Уехать к отцу в Лондон?

И тут Ольга вздрогнула. От Николая Алексеевича давно не было вестей, это так на него непохоже! Да, бежать в Лондон, на край света, куда угодно!

К утру Ольга приняла решение – требовать развода. Это будет нелегко, но выбора не остается. Ольга с недоумением оглядела себя: одетая, она просидела всю ночь, уставившись невидящим взглядом в стену. Нет, она не отступит, она тотчас же пойдет к мужу и объявит о своем решении.

Но ее решимость погасла в тот миг, когда раздался шум, топот, отворилась дверь и внесли Кирилла. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что произошло.

Пуля попала в живот. Раненого уложили на постель, Ольга и Вера заметались около него. Секундант, товарищ, служивший в том же полку, давясь слезами, рассказывал о поединке. Противники встретились рано, только рассвело, за Шлиссельбургским трактом. Стрелялись с двенадцати шагов. Бархатов стрелок никудышный, его руки ходили ходуном. Секунданты надеялись, что все обойдется… Однако, стервец, попал! Правда, и Кирюша не сплоховал, уложил подлеца наповал!

Больной угасал прямо на глазах. Помогая перебинтовывать пасынка, Ольга Николаевна поняла, что рана чудовищна, пуля растерзала его, не оставив никакого шанса на жизнь.

Заливаясь слезами, она попыталась достучаться до супруга. Куда там! Ответом ей было знакомое безмолвие. Через день-два протрезвеет и узнает, что его не дозвались к умирающему сыну! Ольгу под дверьми кабинета сменила Вера. Извекова ушла, она не могла уже выносить ее пронзительные крики, которые, казалось, и мертвого бы подняли. Но не Вениамина Извекова, находящегося в глубоком запое. Тогда Ольга решилась. Призвали дворника и взломали дверь. Ольга вошла осторожно, словно боясь нападения. Но хозяин кабинета, лежащий на диване, оставался недвижим…

Она принялась трясти его, хлестать по щекам и щипать. С таким же успехом она могла бы пытаться заставить подняться тряпичную куклу. Убедившись в бесполезности своих усилий, Ольга Николаевна в отчаянии присела на стул у письменного стола. Глаза ее перебегали с предмета на предмет, рукописи, папки, чернила, перо, снова рукописи. Невольно Ольга передвинула несколько листков. Взгляд ее заострился, она прищурилась, стала читать… Не может быть! Впрочем, теперь это многое объясняет!

Муж пошевелился, она вздрогнула и замерла с бумагой в руке. Нет, сон беспробудный! Теперь понятно, почему ни одна живая душа никогда не переступала порога этой святыни! Даже ее, жену, сюда впускали только в его присутствии! Ольга Николаевна судорожно начала перебирать папки. Так и есть, все сходится! Она нашла папки, относящиеся к самым первым, наиболее известным романам Извекова, и аккуратно отделила в рукописи пачку листков чуть желтоватого цвета. Свернула, упрятала под юбку. Супруг оставался недвижим. Что ж, пробуждение будет страшнее вдвойне!

И в это мгновение примчалась горничная с известием, что барыня прибыла, просят допустить. Выбегая из кабинета, Ольга столкнулась с Павлом.

– Ведь ты не пустишь ее, правда, мама Оля? Если она появится на пороге нашего дома, я сам убью ее!

Оля вышла из квартиры. Матильда Карловна дожидалась на улице, сидя в изящной коляске. При виде Извековой, Бархатова поспешила сойти навстречу.

– Напрасный труд, сударыня, извольте уезжать! – Ольга жестом пресекла движение Бархатовой.

– Как он? Как? – выдохнула Матильда.

– Жизнь его на волоске. Шансов почти нет. – Ольга крепилась, ей не хотелось плакать при Матильде.

– Позвольте мне войти! – Бархатова еще раз попыталась пройти в дом.

– Да как вы смеете! Неужели вы не понимаете, что вам тут не место, вам вообще не место среди порядочных людей!

Господь покарает вас за бедного Кирилла!

– Уже, уже покарал! – простонала Мати, оседая на дверцу коляски.

Ольга вернулась в дом, но вскоре ее опять позвала горничная и, с округлившимися глазами, указала в окно. Извекова поглядела вниз на тротуар: Бархатова, упав на колени прямо в месиво дорожной грязи и конского навоза, билась головой о порог, моля пустить ее, стеная на всю улицу. Роскошное платье испачкалось, шляпа съехала на бок, волосы растрепались. Матильда ломала руки и отчаянно рыдала.

Глядя на это дикое зрелище, Ольга распорядилась тотчас же впустить несчастную.

На улице собирались любопытные…

Мати, шатаясь, вошла, горничная придержала ее под локоть. Перед комнатой, где умирал Кирилл, Бархатова сорвала шляпу, одним движением закрутила волосы в узел и перекрестилась широким жестом. Горничная на ходу оттирала ей платье.

Оля через незакрытую дверь видела, как Матильда переступила порог и упала около кровати, покрывая поцелуями лицо и руки возлюбленного. Кирилл слабо улыбнулся и чуть пошевелил пальцами.

– Прости меня, прости, прости! – только и было слышно. – Люблю навеки только тебя, не уходи, не оставляй меня!

Прости, слышишь!

Ольга не слышала, сказал ли что-нибудь пасынок, но лицо его передернулось и окаменело. Матильда с воем упала на бездыханное тело. Ольга отвернулась к стене и, не отдавая себе отчета, стала скрести ногтями обои.

Полиция начала расследование, взяв под стражу оставшихся в живых участников драмы. Газеты много писали о злополучной дуэли.

О том, что похоронами распоряжалась она, Извекова, что сам романист был в таком ужасном состоянии после смерти сына, что даже не смог присутствовать на похоронах. Матильды не было на кладбище в день погребения, она не посмела явиться.

Узнав о трагедии, пришел Пепелищев и предложил свою помощь и поддержку, принятые с благодарностью.

На девятый день Оля, Вера и Павел пошли на кладбище. Вениамин Александрович не вставал с постели с того момента, как Павел сообщил ему о дуэли и гибели Кирилла. В первый момент Извеков решил, что продолжается горячечный бред, но, увы, трезвая действительность оказалась страшней алкогольных галлюцинаций.

На свежей могиле, усыпанной цветами, Извековы увидели склонившуюся фигуру.

Павел признал несостоявшуюся невестку и сжал кулаки. Услышав шаги, Матильда подняла голову. Ольга вздрогнула. Потеря и страдания изменили женщину до неузнаваемости. Не осталось ни высокомерия, ни легкомыслия. Не осталось той призывной порочной красоты, которая и сгубила Кирилла. Лицо, искаженное болью, кожа, иссушенная слезами, помутившиеся, покрасневшие глаза, черные круги под ними.

Бархатова с усилием поднялась с колен и хотела опустить вуаль, чтобы удалиться.

– Матильда Карловна! Вы можете остаться и молиться с нами, – тихо произнесла Ольга.

Павел сверкнул глазами, но промолчал, Вера только удрученно покачала головой. Какое теперь все это имеет значение, если Кирюши нет!

Бархатова хотела благодарить Извекову, поклонилась, пыталась что-то сказать, но слова не складывались.

– А ведь вы правы оказались, по-вашему вышло!

Оля посмотрела на Матильду, и та отвела взгляд. Павел и Вера не понимали, о чем идет речь, но боялись спрашивать.

– Пропади пропадом правота эта! – простонала Матильда и опустила вуаль.

Глава 33

Борис Трофимов мог бы назвать себя счастливым человеком. Пережив драматическое расставание с любимой женщиной, он погрузился в медицинские исследования и пришел к выводу, что истинный ученый не нуждается ни в семье, ни в женщине как объекте обожания, ни в любви как особом состоянии души и тела. Его любовь и религия – книги, опыты, колбы, пробирки, анализы, диагнозы и прочее. Он поборол свою зависимость от поверженной любви. И стал совершенно свободен и здоров духом. Ничто теперь не мешало ему сосредоточиться на своих исканиях.

Обретенный покой не поколебал и приезд в Лондон доктора Миронова. Не сговариваясь, учитель и ученик не обсуждали неудачный брак дочери Миронова, не говорили об отвергнутых чувствах Трофимова. И только по прошествии довольно длительного времени Николай Алексеевич стал иногда вскользь упоминать о письмах, получаемых от Оли. Новости от нее не радовали обоих. Но что теперь поделаешь, ничего не переменится! Николай Алексеевич в глубине души боялся признаться, что совершил ошибку, что оказался виноват, пойдя на поводу событий и Олиных чувств. Прояви он тогда отцовскую твердость, задуши свой либерализм, и, глядишь, обошлось бы. Оля попереживала да и вышла бы за Трофимова. Как он мог позволить своей бедной девочке взвалить на себя груз воспитания трех чужих детей! Да еще и лишиться малышки!

Терпеть проказы мальчиков, капризы падчерицы и постоянное мужнино раздражение всем и вся!

Николай Алексеевич вспоминал, как Оля, веселая и подвижная, вся в светлых кудряшках, одетая в трогательное платьице и панталончики, сидит у него на коленях.

От ее кожи исходит упоительный запах невинного существа. Они хохочут и теребят друг друга за волосы. Как далеко это время! Разумеется, доктор, будучи реалистом, всегда думал о том, кто станет Олиным мужем. Но мысль эта вызывала у него неприятную дрожь и тоскливые раздумья. Ведь он был врачом, бывал в разных домах, разных семьях и многое повидал. Трофимов казался ему наилучшим кандидатом, потому что он знал его накоротке, видел его порядочность и преданность.

Миронов тосковал по дочери, но не надеялся, что она навестит его. Ехать же домой и вносить разлад в семейную жизнь Оли ему не хотелось.

– Я думаю, что она приедет, только если я помирать буду, – грустно пошутил как-то Николай Алексеевич.

И оказался прав. Болезнь свалила его, потихоньку подтачивая организм. Трофимов видел, как Миронов чахнет и тает на глазах. Причем оба, как опытные доктора, прекрасно понимали неизбежность печального исхода. Борис, не дожидаясь просьбы учителя, послал в Петербург телеграмму, оповещавшую Извекову о возможности скорой смерти ее отца.

– Вы что, голубчик, все мечетесь, словно ждете кого? – слабым голосом спросил однажды Миронов, который уже дней десять не поднимался с постели. – Неужто Олю вызвали?

– Каюсь, проявил самодеятельность, – смутился Борис.

– Так! Значит, по-вашему, дела мои совсем плохи. – Николай Алексеевич внимательно посмотрел в лицо своего ученика и друга, зная, что ложь между ними в профессиональных вопросах немыслима.

Трофимов смешался. Он не мог соврать, к тому же это было и невозможно.

Но и слов правды он тоже не мог из себя выдавить.

– Ваши подозрения, уважаемый коллега, полностью совпадают с моими, – тихо произнес Миронов. – Полагаю, что нам надо попытаться отрешиться от нашего взаимного дружеского и человеческого расположения и проанализировать все симптомы с профессиональной точки зрения.

Трофимов поспешно схватил протянутую руку Миронова. В этот миг он хотел быть кем угодно, дворником, городовым, извозчиком, но только не доктором!

Трофимов не отходил от постели больного, вкалывал ему морфий, и Миронов ушел тихо, не мучаясь. От Ольги не было никаких известий. Трофимов сам управился с похоронами, стремясь выполнить волю покойного – кремировать тело и похоронить его в Петербурге рядом с женой.

Прошло три дня после завершения печальных хлопот. Борис пытался заглушить работой боль утраты любимого наставника, но в голову лезли совсем иные мысли. Как ужасно умереть на чужбине! Как мучительно сознавать, что единственное любимое дитя не примчалось к смертному одру!

Хорошо, что хоть он, Трофимов, оказался рядом!

И вот однажды дверь в лаборатории отворилась.

– Боря! – раздалось за спиной. – Борис, очнитесь!

Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла Оля Миронова.

– Я опоздала? – Она тревожно огляделась, словно ища кого-то.

Он кивнул.

– Я опоздала! Опоздала! – Она запричитала, заплакала и заметалась по лаборатории.

– Ольга! Ольга, сядьте! – Он схватил ее в охапку и насильно посадил на скрипучий стул. – Вот, выпейте воды!

– Боже мой, Боря, вы не представляете, как складываются иногда обстоятельства! Ведь мы только похоронили нашего старшего мальчика, Кирилла! Ужасная дуэль, ужасная смерть! И тут я получаю вашу телеграмму. Я даже не поверила своим глазам, не может так быть, столько несчастий в один момент! Воистину, пришла беда – отворяй ворота! А тут еще Вениамин, с его.., с его пьянством, да-да, не удивляйтесь! Я тоже поудивлялась, да все прошло!

Свыклась, приноровилась! Он решил, что если я уеду к отцу, то уж точно обратно не вернусь, и запил так, что чудом откачали.

Такого запоя с ним не было никогда.

Она вытерла глаза платком. Борис жадно изучал ее лицо, фигуру, благо собеседница не обращала внимания на его испытующие взгляды. Трофимов, помогая ее снять пальто и шляпу, вкрадчиво спросил:

– Почему он так решил? Разве вы плохо жили, ссорились?

Оля махнула рукой и вкратце поведала предысторию дуэли.

– И вот только теперь я здесь, – произнесла Извекова, оглядевшись по сторонам, и снова заплакала, вспомнив причину приезда; – Теперь ваш черед рассказывать. – Она снова вытерла глаза и попыталась взять себя в руки.

Они проговорили до позднего вечера.

Оля требовала все новых и новых подробностей жизни и кончины отца. Трофимов пересказал ей все, до мельчайших подробностей. Оба изнемогли от разговоров, и Борис отвез Ольгу в отель. Когда погружали ее вещи, он обратил внимание, что их слишком много для женщины, которая приехала лишь на похороны.

На другой день Трофимов явился к ней в номер спозаранок. Оля ждала его. Они поехали на кладбище и долго там просидели. Борис с жаром говорил об учителе, и в его словах против его воли постоянно сквозил невольный укор Оле. Он полагал, что теперь его полномочия исчерпаны: дочь заберет прах и отвезет урну в Россию.

– Да, разумеется, я поступлю именно так, но позже, – неуверенно произнесла Извекова.

Трофимов не понял, но переспрашивать из деликатности не стал.

Через несколько дней он перевез Олю из гостиницы в квартиру, которую до этого снимал Миронов. Трофимов навещал ее часто, но не оставался подолгу, из чего она решила, что его кто-то всегда ждет. Что ж, Боря стал хорош собой, представительный мужчина! Имеет практику, печатается в научных журналах, его знают в медицинских кругах. Она попыталась представить себе как могла выглядеть возлюбленная Трофимова и почему-то решила, что это непременно вдова, с рыжими волосами и веснушками на курносом носу.

– Отчего же вдова, да еще и рыжая? – засмеялся Борис, когда по прошествии месяца, она случайно обронила свои предположения.

Они пили чай в малюсенькой гостиной.

Оля совершенно уже освоилась в новом жилище, и от ее присутствия холостяцкое жилье покойного Миронова приняло теплый и уютный вид.

Оля не нашлась, что ответить, и тоже робко засмеялась, наверное, в первый раз за последние несколько месяцев.

– Нет, милая Ольга Николаевна, никакая вдовушка меня не ждет. Но я несвободен. Однажды, королева Елизавета сказала, что она замужем за Англией. Так вот, я женат на науке!

– Что ж, достойный выбор! Во всяком случае, ваша избранница никогда не разочарует вас и не предаст! – пылко воскликнула Оля и покраснела, поняв, что ее слова оказались слишком откровенными.