– Я уверена, это она, Розалия Марковна Киреева, наша гувернантка! – еще раз в невероятном возбуждении произнесла Зина.
      – Послушайте, давайте мы с вами пройдемся немного в тени, и вы мне все хорошенько растолкуете, – и Сердюков решительным жестом взял барышню Боровицкую под локоть.
      Они отошли на значительное расстояние от входа в гостиницу и присели на скамейку. Сердюков невольно отметил про себя, что дерево, под которым они расположились, источало аромат цветения. Какая тоска сидеть под цветущим деревом с девицей и обсуждать подробности убийства! Сердюков подивился своим мыслям. Раньше подобного не бывало. Вот что значит задержаться на курорте! Нет, надобно поскорее возвращаться в Петербург. Там деревья не цветут и глупости в голову не лезут.
      – С чего вы решили, что это именно она? Разве ваша гувернантка была горбата?
      – Нет, совсем нет! У неё была идеальная, стройная фигура!
      – Вот тут-то и вся загвоздка. Эта женщина, Лия Гирей, уже родилась горбатой. И потом, она никогда, слышите, никогда не покидала Крыма.
      – Но лицо, голос, интонации. Я когда увидела её в первый раз, я сразу подумала, что она мне кого-то напоминает. Но её горб сбивал меня с толку. А сегодня как озарило! Надо бы проверить, а вдруг этот-то горб не настоящий?
      – Настоящий он или нет, проверить просто. А вот непросто ответить на вопрос. Зачем ей убивать вашего брата?
      – У них был роман. Я это точно знаю. Я только не знаю, до каких пределов они дошли в своих отношениях. Вы понимаете, о чем я говорю. Но у них точно был роман.
      – Откуда вы знаете?
      Зина чуть покраснела.
      – Я подглядывала, следила за ней. Маменька очень боялась, что гувернантка вскружит голову Анатолию, собьет его с пути. А ведь у него уже была тогда невеста, Таисия Семеновна. Собственно, на ней он и женился.
      – А что стало с госпожой Киреевой?
      – Я уже плохо помню, что там стряслось. Только они пошли с братом на водопад, дело в Финляндии происходило, и она там сорвалась с берега. Но не утонула. Её спас наш дальний родственник, Сергей Желтовский, она же у них потом и поправлялась. А потом исчезла, как и не бывало. Вот я и подумала, может она, Розалия, объявилась тут и отомстила брату?
      – Все бы сходилось на месте, да только не бывала она никогда ни в Петербурге, ни в Финляндии.
      – И все-таки это она! Я чувствую, – Зина решительно хлопнула ладонью по колену. – Она меня избегала, потому что видела, что я вроде как узнала её.
      – А Анатолий? Разве бы он не признал её, свою бывшую любовницу? А если бы признал, так неужто бы не остерегся? – продолжал недоумевать полицейский. – Впрочем, может, он действительно узнал её, и именно это его и погубило. Но только при условии, что Гирей и Киреева – одно лицо. Но этого не может быть! Кто еще может её опознать? Таисия Семеновна?
      – Нет, она её никогда не встречала.
      – А ваши родители?
      – Отец очень плох теперь, вряд ли он вам поможет. А маман, может, и вспомнит.
      – А этот ваш родственник, как его?
      – Желтовский?
      – Он может её опознать?
      – Вероятно, ведь она долго была в его доме. Да и он тоже, как я теперь понимаю, испытывал к Киреевой нежные чувства, – в словах девушки проскользнула злая досада. – Да только мы с той поры более не виделись ни с ним, ни с его матерью. Кстати, и она могла бы её опознать, ведь Александра Матвеевна ухаживала за Розалией, пока та находилась в их доме.
      – Это все замечательно, столько возможных свидетелей. Одна загвоздка. Они все в Петербурге, а подозреваемая в Крыму! И, чтобы везти её на следствие через всю страну за казенный счет, я должен иметь более веские основания, – удрученно вздохнул следователь.
      Зина замолкла и стала водить по песку носиком башмака. Её возбуждение прошло, она сникла. То, что казалось час назад бесспорным, оказалось сущей ерундой, глупостью. Обидно выглядеть в глазах Сердюкова совершенной дурой. А таковой, вероятно, он теперь её и считает.
      – Послушайте, Зинаида Ефремовна. Я понимаю ваши чувства, ваше желание тотчас же найти убийцу любимого брата и покарать его. Но мы должны опираться на факты, а не на домыслы. Может, у Розалии были какие-нибудь особые приметы. Я не имею в виду горб.
      – Была родинка на спине, под правой лопаткой. Большая такая, вроде как цветок черный. Я еще удивлялась, Розалия, и родинка наподобие розы. Чудно! Мы когда купаться ходили, тогда я и заметила эту родинку.
      – Да! – протянул Сердюков. – Родинка на спине – очень весомый аргумент для ареста.
 
      День перевалил к вечеру, жара спадала, с моря подул ветерок. Константин Митрофанович сидел на крыльце флигеля, куда он заточил пленницу. По его просьбе дворник раздобыл ему старый, прошлого урожая гранат, и теперь Сердюков аккуратно выколупывал зернышки и сосредоточенно считал их. Это занятие его успокаивало, что было весьма кстати. Ему только что пришлось чуть ли не палкой прогнать прочь тетку Гирей, пришедшую навестить пленницу. Пожилая женщина снова принялась стенать и увещевать следователя слезами, умоляя его отпустить несчастную горбунью. Но Сердюков уже был не властен над ходом событий. Если еще утром он колебался, то теперь картина стала иной. После разговора с Зинаидой Боровицкой его разыскал городовой, посланный местным полицейским начальством с просьбой прибыть незамедлительно. В кабинете генерала Константин Митрофанович узнал, что из Петербурга пришло по телеграфу предписание незамедлительно начать тщательное расследование убийства зятя действительного статского советника Гнедина. Таисия телеграфировала родителям о своем несчастье, и её отец тотчас же предпринял решительные действия. Поэтому теперь следствие приняло совершенно официальный характер, и, как ни крути, надо было везти несчастную подозреваемую в столицу для опознания. Вот что значит высокое родство! Был бы просто Боровицкий, так и прикрыли бы дельце в два счета! А так нет, пожалуйте самое тщательное расследование, да еще поручите самому толковому следователю, который, как нарочно, именно тут и оказался!
      Посетив генерала и получив предписание из Петербурга, Сердюков снова встретился с доктором. Константин Митрофанович хоть и был полицейским, то есть человеком, который привык делать всякие неприятные вещи, но тут зашел в тупик. Надобно было решить один деликатный момент, а именно освидетельствовать девицу Гирей на предмет подлинности горба. Сердюков не представлял себе, как и подступиться к этой, с позволения сказать, процедуре. Поэтому он решил привлечь доктора.
      Доктор без энтузиазма выслушал просьбу полицейского. Но отказаться не посмел. И вот теперь Сердюков сидел в ожидании результатов следственного эксперимента.
      Доктор вошел во флигель, отпер дверь, за которой томилась пленница. Полицейский остался на улице, прислушиваясь к звукам, доносившимся из домика. Он ждал возмущенных криков, плача, но не услышал ничего. Через некоторое время доктор окликнул следователя.
      Константин Митрофанович оставил недосчитанные зернышки и вошел в комнату с тяжелым чувством. Полураздетая Лия стояла спиной к двери, закрыв руками грудь. Растрепанная коса спадала на одно оголенное плечо. Она сверкнула на Сердюкова ненавидящим взором. В её глазах стояло отчаяние, и слезы унижения помимо воли катились по щекам. На душе у полицейского стало муторно. Но несчастная должна подтвердить подлинность своего ненавистного уродства!
      – Что скажете, господин доктор?
      – Только то, что естественное происхождение горба не вызывает сомнения, – буркнул доктор, которому его миссия тоже была не по душе. – Можете и сами убедиться.
      – Благодарю, я вам полностью доверяю.
      Сердюков бросил взгляд на искривленную спину девушки и отвел взор. И за что Господь так покарал её? Только что это? Неужто родинка, наподобие цветка?
      – Скажите, а родинка под лопаткой, она у вас тоже с детства?
      – Нет, я её только что нарисовала, – зло всхлипнула в ответ Гирей. Сердюков поспешил выйти вон. Скоро на пороге флигеля показался и доктор.
      – Что думаете предпринять далее, господин Сердюков?
      Полицейский хотел ответить, но не успел. Черная тень стремительно метнулась над их головами. Следователь едва успел отпрянуть назад под спасительную крышу флигеля, ухватив за собой и доктора. В противном случае не избежать бы им острого клюва преданного Гудвина, кружившего над домом.
      – Чертова птица! Дьявольщина! – закричал доктор и замахал руками. – Подумать только, сторожит её, и вроде как переживает!
      – М-да! – задумчиво произнес Сердюков, глядя на ворона, занявшего стратегическую позицию напротив выхода из флигеля.
      – Я дворника кликну с ружьем, – доктор сердито сопел и утирал платком пот с лица.
      Птица словно поняла последние слова и тяжело полетела прочь.

      Обомлевшая Александра Матвеевна некоторое время не могла вымолвить ни слова, после того как супруги Боровицкие закончили свой сумбурный рассказ о дуэли Сергея и Анатолия. Она так испугалась за Сережу, что в первый момент решила, что он убит, и поэтому ничего не могла понять. Полина Карповна твердила ей, что ничего опасного нет, что доктор все сделал хорошо, что Сережа сегодня к вечеру или завтра вернется домой. Проникновенно заглядывая в глаза собеседнице и нежно пожимая ей руку, Боровицкая сообщила обезумевшей от страха родственнице, что пришлось дать кругленькую сумму доктору, чтобы держал язык за зубами. Какая такая дуэль? Полноте! Глупость, детская ссора между мальчишками!
      – Что значит ссора? – вскинулась Александра Матвеевна. – Ведь Анатолий стрелял в моего сына, он ранен! И как вы могли допустить подобное! У вас что, заряженные пистолеты по всему дому валяются? Под суд отдам мерзавца, под суд!
      – Возмущение ваше совершенно справедливо и естественно, – вступил в разговор Ефрем Нестерович. – И я как отец, как офицер, который учил их обращаться с этими злополучными пистолетами, вытрясу из моего сына всю правду, что такое меж ними произошло. Даю вам слово. Да только вы, матушка, не горячитесь. Ведь коли дело примет официальный оборот, все под суд пойдем. И Сергей как участник в первую очередь. И что тогда? Обоим крепость, года на три?
      – Ах, за что, боже ты мой, за что! – Желтовская заметалась по комнате. – Если он умрет, если мой сын умрет от раны… я… я…
      – Александрина, не губи! – Полина Карповна рухнула к ногам Желтовской. – Ради Бога! Мы же не чужие люди!
      Ефрем Нестерович закусил губу, глядя на унижение жены. Но вероятно, они предполагали и такой способ воздействия на Желтовскую. Та же остолбенела. Воспользовавшись её замешательством, Полина Карповна ловко вложила в ладонь кузины бриллиантовые серьги, которые так нравились Желтовской.
      – Не смей! – заверещала Александра Матвеевна. – За жизнь Сереженьки!
      Но ладонь сжала в кулачок.
      – Поедемте сейчас к нам, и вы сами убедитесь, что Сергей хоть и ранен, но не страшно, – Ефрем Нестерович поспешил подать Желтовской теплую шаль.
      Александра Матвеевна, всхлипывая и плача, поднялась и тяжело двинулась за Боровицкими. Проходя мимо комнаты Розалии, она чуть приостановилась. Дверь была притворена не плотно, видимо, гувернантка подслушивала. Уж не из-за прекрасных ли глаз Розалии Сергей подставил себя под пулю?
      Сережа встретил мать слабой улыбкой. Он не скрывал своей радости от того, что остался жив, и от того, что поступил как честный человек. В тот миг, когда он упал на росистую траву, он уже простился с белым светом. В это время по лесу уже мчался Ефрем Нестерович, предупрежденный лакеем, что молодые господа разломали ящик с пистолетами и вздумали стреляться. Полковник слышал выстрелы и бежал напролом. Когда он увидел, что сын его жив и невредим, его охватила ликующая радость. Но в следующий миг его взору предстало бездыханное тело второго дуэлянта. Он подхватил его на руки, и с помощью лакея, спешившего следом, они понесли Сергея домой. Анатолий же от пережитого не мог стоять на ногах. Все его тело сотрясала нервная дрожь. Он присел на траву, и его вырвало.
      Раненого положили в гостиной. Срочно доставленный доктор обработал рану и сказал, что ранение не опасно. Две, три недели, и все пройдет. Полина Карповна и Зина хлопотали около Сережи. Анатолий, с трудом дотащившись до дома, заперся в своей комнате и наотрез не желал ни с кем говорить.
      Ефрем Нестерович оставил привезенную Желтовскую около раненого сына в гостиной и поднялся к Анатолию.
      – Анатолий! Открой дверь немедля!
      – Оставьте меня! Оставьте меня все! – простонал голос за дверью.
      – Если ты не откроешь, я вышибу дверь! Уж коли ты набрался храбрости стреляться, так будь любезен и отвечай за свой поступок!
      И полковник в ярости ударил в дверь плечом. Дверь тотчас же отворилась. Анатолий страшно боялся отца, когда тот бывал в гневе. Первым делом Ефрем Нестерович влепил сыну пощечину. Тут было все. И пережитый страх за его жизнь. И унижение в доме Желтовской.
      И мрачные подозрения насчет причины дуэли.
      Бледный Анатолий отшатнулся и ухватился за щеку. Он знал тяжелую руку отца. Тот частенько порол сына, был щедр на подзатыльники и резкое слово. И вот теперь предстояло сказать правду. Правду о том, что разрушился родительский план породниться с Гнедиными. Сказать о том, что он не смог побороть страсти и тайно женился на безродной гувернантке.
      – Правду, правду мне говори! – прорычал полковник.
      Дверь за Ефремом Нестеровичем затворилась. Но, для того чтобы услышать, о чем говорят за закрытой дверью, вовсе не обязательно подслушивать прямо у порога. Можно услышать и стоя на балконе второго этажа, куда выходили окна и двери нескольких комнат дачи. Именно так и поступила Полина Карповна. Она не посмела приблизиться к самому окну, поэтому выслушала не всю исповедь сына. Но то, что донеслось до её уха, повергло Боровицкую в ужас и отчаяние. Видимо, её супруг испытывал такие же чувства.
      – Позор! Какой позор! Экий же ты глупец и негодяй! Негодяй вдвойне! Как мне теперь предстать пред Гнедиными! Что такое я буду лепетать им о несостоявшемся браке, если ты помолвлен с девушкой, будучи женатым! Как нам теперь с матерью смотреть приличным людям в глаза, если наш единственный сын соблазнил гувернантку, да еще и женился на ней! Что ж, теперь ничего не поделаешь, придется ехать за ней и возвращать в наш дом уже как законную жену. Прошу любить и жаловать, любезная новоиспеченная госпожа Боровицкая Розалия Марковна! Любишь кататься, люби и саночки возить! Тьфу, прости Господи!
      Полина Карповна чуть не упала с балкона при последних словах мужа и, шатаясь, спустилась вниз. Она еще не успела дойти до гостиной, где находились Желтовские, как вслед раздались какие-то крики, и упало что-то тяжелое. Полина Карповна поспешила в комнату сына, с ужасом подозревая, что муж насмерть прибил Анатолия. Увиденное потрясло женщину.
      Полковник лежал на полу. Его лицо исказилось и приобрело неестественно красный цвет. Он хрипел и дергался, пытаясь пошевелиться. Но не мог. Анатолий беспомощно стоял на коленях около отца.
      – Маменька, я ни при чем, маменька, я не тронул его и пальцем! – первое что воскликнул Анатолий. – Он сам упал. Вероятно, с ним удар сделался.
      – Да уж! Ты совершенно не при чем! – простонала Полина Карповна, опускаясь на пол рядом с мужем.

      Лето неумолимо приближалось к концу. Уже появились первые желтые листья, пожухла трава. Ночью стало холодно, и невозможно уже гулять до утра, упиваясь любовью и счастьем. Близился к концу и дачный сезон. Петербуржцы потянулись в столицу, дачи пустели. Боровицкие покинули Иматру почти стразу после того, как с главой дома случился удар. Семейство поспешило вернуться в Петербург в надежде поставить на ноги Ефрема Нестеровича. О женитьбе на Гнединой пока не заговаривали, решили подождать, что станется с полковником. Он не умер, но и жизнью нельзя было назвать то ужасное и беспомощное состояние, в котором он теперь пребывал. Доктора сказали несчастной Полине Карповне, что вряд ли он поправится. А вот оставаться в столь плачевном состоянии может долго. Так что лучше для них всех не просить у Господа продления жизни и мучений больного.
      Желтовские после дуэли почти не виделись с Боровицкими. Александра Матвеевна, хоть и сочувствовала родне, но не простила им Сережиной раны. Расстались семьи холодно и уже не звали по осени, по возвращении домой, друг друга в гости, как это было прежде.
      Впрочем, Сережа не очень печалился от происшедшего. Рана его быстро заживала. Но столь же быстро и затягивалась рана на сердце. Ведь теперь он мог один наслаждаться обществом бесценной Розалии. Анатолий, трусливый и подлый, повержен и изничтожен как соперник. А он, Сережа, в глазах Розалии – настоящий герой и смельчак!
      Розалия тоже совершенно оправилась и ожила. Её глаза снова заблестели, щеки порозовели. Все чаще слышался нежный смех. Молодые люди подолгу гуляли или просиживали вечерами на веранде, предаваясь интересным беседам. Сережа был счастлив. Глядя в прекрасные глаза Розалии, он, как ему казалось, примечал ростки нового чувства – чувства, которое он лелеял в себе. Все в ней казалось ему самим совершенством. Её грациозные движения, взмах ресниц, запах кожи. Особенный запах.
      – Что за прелестные духи у вас, Розалия? – однажды не выдержал Сергей. Этот запах кружил ему голову.
      – Это вовсе не духи, – засмеялась девушка. – Это душистое масло из плодов и листьев можжевельника. В Петербурге один крымский караим держит галантерейную лавку, у него и беру.
      Она вытащила из изящной коробочки маленький пузатый флакончик и, смеясь, мазнула у Сергея за ухом пахучей густой жидкостью. У юноши закипела кровь и зашумело в голове от нежного прикосновения.
      Однажды они гуляли в парке Круунунпуйсто, увлеклись разговорами и случайно снова оказались на берегу Вуоксы, неподалеку от того страшного места, где девушка упала в воду. Розалия вдруг остановилась и побелела. Весь пережитый кошмар снова вспомнился ей. Она снова ощутила смертельный холод воды. Острые камни впились в спину, ужас парализовал члены. Она задрожала и застучала зубами. Сережа испугался. Как он мог так глупо поступить и снова привести Розалию сюда? В тот миг, когда Розалия уже была готова потерять сознание, он решительно шагнул вперед, обхватил девушку сильными мускулистыми руками, прижал к себе и поцеловал. Молодые люди долго не могли разомкнуть губ. Они чувствовали, как в этот миг они стали единым целым, как его жизнь, его любовь бешеными струями затопляет все её существо. Наконец, сделав над собой усилие, Сережа разомкнул объятия.
      – Я люблю вас, Розалия Марковна, – произнес он почти спокойно и с достоинством. – И прошу вас стать моей женой.
      – Кому же, как не вам, милый Сергей Вацлавович, не знать, что я замужем! Ведь вы единственный свидетель на нашем с Боровицким венчании! – с горечью ответила Розалия.
      – Да, вы замужем. Но при данных обстоятельствах это пустая формальность. Ваш муж вас чуть не убил и предал. Собрался жениться при живой жене. Поэтому вы не имеете перед ним никаких обязательств.
      – Но перед Богом? Ведь мы венчаны в церкви?
      – Церковь сгорела, священник погиб, документов нет. В интересах Анатолия не вспоминать, что меж вами произошло. А уж я промолчу. Меня хоть пытай, я никому не скажу.
      – А перед своей совестью? – тихо промолвила девушка.
      – Ваша совесть чиста. Вы безупречны.
      – Увы, мой друг, это не так, – она тоскливо покачала головой. – Я наказана за то, что поддалась на соблазн переменить свою жизнь таким недостойным путем. Но как мне хотелось жить по-иному! Как мне хотелось вырваться из бедности и постоянного унижения, стать равной тем, кому я только что прислуживала! Чем, чем я хуже?
      – Вы лучше их, вы достойней всех! – запальчиво воскликнул Сергей. – Вы самая замечательная из всех живущих на земле! Я преклоняюсь перед вами!
      – Нет, Сереженька, нет! Я не лучше, я такая же, как многие люди, которые идут на все, только бы выбраться из жизненной ямы, выскочить из тьмы на освещенное пространство жизни.
      Губы её искривились, но она не заплакала.
      – Значит, вы не любили Анатолия? – выдохнул Сергей. – Не любили?
      – Теперь и не знаю. И оттого мне еще противней. Да, я должна признать, что меня охватила страсть, и я отдалась, да, да всецело отдалась своей страсти.
      От слов признания оба покраснели.
      – Да, – упорно продолжала Розалия. – Ведь мы были обвенчаны, мы супруги. Мое тело принадлежало ему, – едва слышно добавила Розалия.
      – Прошу тебя, не надо. Я не наивный ребенок. Но я не хочу этого слышать. Для меня ты – сама чистота. Если ты согласишься стать моей, я горы сверну, я добьюсь для тебя развода. Я буду ждать, хоть всю жизнь. Но эта жизнь только с тобой, без тебя для меня жизни нет!
      И он снова хотел обнять девушку.
      – Нет, Сереженька, нет! Прошу тебя, остановись! Я уже совершила одну ошибку в жизни. И ты уже пострадал из-за меня! Я не хочу тебе никакого зла! Я не хочу, чтобы из-за меня вся твоя жизнь пошла наперекосяк. Ты должен учиться, стать адвокатом. Я не хочу быть помехой, обузой. В этой роли я уже побыла, – она снова горько усмехнулась. – Не хочу дожить до того страшного мига, когда ты раскаешься в своем благородном порыве и будешь сожалеть, что наши судьбы пересеклись.
      – Не смей даже думать так! Я не отступлюсь от тебя, не предам и не брошу на произвол судьбы!
      С этими словами он все-таки привлек Розалию к себе и снова поцеловал.
      Александры Матвеевны не было рядом. Когда молодые люди вернулись, Александра Матвеевна все прочитала по их лицам. В последнее время Желтовская места себе не находила, изобретая всякие способы выставить Кирееву из дома, разлучить с ней Сергея. Обезвредить врага. Но как это сделать, ведь враг так вооружен! Карие сияющие глаза, гибкий стан, нежная кожа, чарующий голос. И сколько ума, такта, изысканности в манерах. Но почему, почему она всего лишь жалкая гувернантка? Будь Киреева хоть самой бедной из бедных дворяночек, на худой конец, из почетных граждан, Желтовская бы не нарадовалась на такую невесту сына. А так – без роду без племени. Был отец и сгинул. Жила в пансионе. Хоть деньги какие-то остались, на них, видимо, и росла и даже училась. Нет, пусть идет своей дорогой. Ей ли, Александре Матвеевне, не знать, что такое горькое разочарование в браке, крушение иллюзий и разбитая мечта! Её Сереженьке уготована иная, блестящая судьба. И мать не позволит какой-то гувернантке помешать свершиться этой судьбе в самом начале.
      На другой день доктор, который лечил Сережу, прислал своему пациенту записку. Не соблаговолит ли молодой человек в этот раз не дожидаться визита врача дома, по обыкновению, а самому навестить доктора. Тем более что рана уже совершенно зажила, а пешие прогулки пациенту только на пользу. Видите ли, говорилось далее в письме, на сей раз у доктора сложились непредвиденные домашние обстоятельства, и он не сможет посетить пациента, как уговаривались ранее. Сережа прочитал послание, сложил его и с веселым видом стал собираться.
      – Я мигом. Я быстро, – он нежно прикоснулся к руке Розалии, – не скучай без меня, мой нежный цветок.
      – Я, мамочка, одна нога здесь, другая – там, – Сережа чмокнул мать в щеку. – Прикажите нынче что-нибудь повкусней, да вина к обеду. Важную новость вам скажу. И что это такое стряслось у доктора?
      С этими словами он весело, почти впри-прыжку поскакал к калитке.
      – Сережа, осторожней, рука! – простонала вслед мать.
      Да чего уж там! Бедная Александра Матвеевна не видела, как ловко он обнимал Розалию этой самой рукой! Сережа засмеялся и помахал матери.
      Желтовская еще несколько мгновений стояла неподвижно, а потом её точно толкнуло что-то изнутри. Она быстро пошла из палисадника в дом и направилась прямо в комнату Розалии.
      – Розалия Марковна!
      Выражение лица Желтовской, интонации голоса были столь жестки и ей не свойственны, что Киреева вздрогнула.
      – Розалия Марковна! Я хочу воспользоваться случайным отсутствием моего сына, и также хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Правильно и однозначно. Я уважаю вас как самостоятельную, яркую натуру. Ваш ум, ваша красота, несомненно, притягательны. Но я очень, очень прошу вас, оставьте нас, оставьте моего сына. Идите своей дорогой. Знаю, что вы сочтете меня сейчас жестокой. Но ведь вы уже поправились, совершенно поправились. Вы можете вернуться в Петербург хоть сейчас! И денег у вас предостаточно. Боровицкая вам заплатила сполна. И я от себя добавлю.
      Последние слова дались Желтовской с трудом, не от того, что денег было жалко, а от неловкости и гадливости, которую она испытывала к себе в этот миг. Но она решила во что бы то ни стало пересилить себя и воспользоваться моментом. Быть может, уже сегодня, по возвращении сына, такой возможности уже не представится.
      – Вы предлагаете мне деньги? – изумилась Розалия. – За что? Это что, нечто вроде отступного, чтобы я, не дай бог, не позарилась на родство с вами?
      – Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли… – Желтовская стала путаться в словах. Её первоначальный запал стремительно угасал под горящим от негодования взором собеседницы. – Ведь я едва не потеряла сына, ведь он стрелялся из-за вас! – почти выкрикнула Александра Матвеевна. – Он рисковал жизнью, когда тащил вас из воды! Не много ли чести? Сережа мой единственный сын, смысл моей жизни, и я не позволю вам вертеть им по своему усмотрению. Я ведь вижу, что он без ума от ваших чар. Он молод, горяч. Долго ли до греха? Не знаю, что было меж вами и Анатолием Боровицким, но только семейство заплатило слишком дорогую цену за это. Я не очень богата, но я все вам отдам, что у меня есть, только покиньте наш дом и уйдите из жизни моего сына!