– Мед? Откуда тут мед? – вяло поинтересовался Сергей и макнул лепешку в пахучий густой мед. Надо о чем-то поговорить пока, чтобы собраться с мыслями и понять, что происходит.
С легким жужжанием вокруг стола летала пчела. Лия махнула на неё рукой:
– Пчелы всегда жили вместе с людьми на Джуфт-Кале. Однажды, когда жестокие варвары осадили крепость, по совету мудрого старика во время сражения на головы врагам бросили десять больших ульев, полных пчел. Пчелы зло и безжалостно жалили пришельцев, да так, что те побросали оружие и бросились прочь. Как гуси спасли Рим, так и пчелы спасли крепость караимов.
Слушая очередную легенду, Сергей на сей раз не умилился. Наоборот, он почувствовал, как приступ ужасного раздражения, страшной досады поднимается внутри него. Не о пчелах, не о древних преданиях он хотел говорить, а об их чувствах, об их любви. Но любви с Розалией, а перед ним снова Лия. С трудом он подавил нехорошее чувство. Вдруг за стеной домика раздался хруст ветки, легкое шуршание, как будто осторожные шаги. Желтовский замер. Зверь или человек?
– Лия, ты слышишь, кто это может быть, в мертвом пещерном городе?
– Ты прав, именно мертвые навещают Джуфт-Кале. Я их вижу или слышу иногда, когда они приходят к своим домам. Слышу голоса, женский смех, скрип телег, шлепанье босых детских ног. Вижу их тени, тени былой жизни… – все также бесстрастным голосом поведала женщина.
Ну, уж это слишком. Довольно нелепых побасенок. Терпение Сергея лопнуло, и раздражение вспыхнуло с новой силой. Он резко отодвинул миску с лепешками.
– Послушай, я не желаю больше слушать твоих сказок, общаться с волшебными деревьями, говорящими птицами и неведомыми богами. Я сыт по горло фантастическими снами и видениями. Ты дурачишь меня, мистифицируешь. Ты, наверное, желаешь свести меня с ума!
Он говорил зло, лицо его покраснело, на лбу вздулись жилы, желваки ходили ходуном. Никогда в жизни адвокат Желтовский не позволял себе разговаривать с женщиной в таком резком тоне.
– Нет, нет, не говори так! – жалобно ответила Лия и прикрыла лицо руками, словно защищаясь от его обид.
– Тогда признай, признай, что все, что между нами произошло, было наяву и совсем недавно! – закричал Желтовский, и в это время сверкнула молния и ударил гром, да такой силы, что домик чуть не развалился от грохота. Лия вскрикнула и вся вжалась в колени, обхватив себя руками. Сергей точно обезумел. Он приподнял её и поволок к выходу, ногой распахнул дверь и потащил женщину к тому месту у обрыва, где недавно они были так безумно счастливы. Она не упиралась, и он волок её по земле.
Дождя еще не было, но темные тучи висели над скалой, ветер выл, и норовил сорвать в пропасть двоих неразумных, которые метались на самом краю. Сергей тряс Лию за плечи. Так, что голова её моталась, как у тряпичной куклы:
– Говори. Разве тебя не было здесь?! Разве мы не любили друг друга?!
Она побелела, глаза запали, губы, недавно столь страстные, стали серыми. Лия едва их разомкнула:
– Сон… Все сон…
Сергей на миг замер. Да что за чертовщина? Воистину одержимая бесовщиной! Ведьма! Колдовство! Одурманила, опоила!
– Где Розалия! Отвечай! – зарычал Желтовский, не помня себя, и снова схватил несчастную горбунью. Та только замотала головой в изнеможении. – Я убью тебя, я не позволю тебе быть ею даже на миг! – вскричал Сергей в исступлении.
Наверное, в это мгновение Сергей и впрямь хотел швырнуть её в пропасть. Но когда он шагнул с нею к бездне, она вдруг прохрипела:
– Вот так и Анатолий. Поставил меня на самый краешек берега Вуоксы, камень скользнул из-под ноги, а он отступил… а внизу тоже бездна, острые камни… в спину!
Она глянула назад, с огромной высоты на неё снова смотрела смерть.
Сергей застонал и отпустил женщину. Кто же перед ним?
– Господи! Не дай мне сойти с ума! – закричал он сквозь вой ветра.
И в тот же миг нечто темное и тяжелое обрушилось на голову Сергея. Вернее, он за миг до того качнулся от порыва ветра, и удар страшного огромного клюва пришелся ему по уху, а не в темя. Хлынула кровь, а черная птица взмыла и нацелилась обратно, чтобы добить свою жертву. Сергей подхватил камень. Ворон стремительно несся ему прямо в лицо, его глаза горели желтым огнем. У Желтовского волосы зашевелились на голове. И тут снова грянул гром, но не гром небесный, а выстрел. Это Сергей понял, когда страшная птица рухнула около его ног. Он обернулся и в хлынувшем потоке дождя с трудом разглядел силуэты.
Горбунья метнулась в сторону от обрыва. Сергей бросился за ней.
– Лия! Роза! Постой, умоляю! Прости! Я люблю тебя! Принимаю тебя такой, какая ты есть, пусть будет и Лия и Роза! Не покидай меня снова!
Опять грянул выстрел или гром, Сергей не разобрал. Но только женщина остановилась, посмотрела на него страшным взглядом, взметнула к небу руки, что-то закричала и… исчезла, точно провалилась в землю. Из-под земли раздался гул, вой. Звуки ада!
Сергей рухнул без чувств, не пробежав полсажени.
Глава тридцать девятая
Вода катилась по его лицу, перемежаясь со слезами. Сквозь них Желтовский с трудом разобрал, что высокая промокшая фигура перед ним – следователь Сердюков. Измученный пережитым, Сергей даже не удивился. Его не поразило бы в этот момент даже явление архангела Гавриила.
– Вы живы, слава богу, вы живы! А я-то боялся, что пулей задело! Ведь дождь стеной, не видно ни зги! – следователь дружески похлопал адвоката по плечу. – Вставайте, батенька, а то ненароком простудитесь, на камне-то лежать!
– Лия! – воскликнул Желтовский. – Она провалилась в преисподнюю! Прямо в ад! На моих глазах!
– Разумеется, сударь, всякий бы человек провалился прямо в глубь земли, будь на её месте, – с философским спокойствием заметил следователь.
– Что вы имеете в виду? – оскорбился Сергей.
– Пойдемте, поглядите сами. Там уж мои люди рыщут.
Они подошли к тому самому месту, где несчастная горбунья провалилась в тартарары.
– Вот, извольте видеть! – следователь нагнулся и раздвинул засохшие колючие ветки низкого кустарника. Большая нора. Дыра, очередная пещера, но только не на поверхности, как прежние, а под землей.
Помогая друг другу, адвокат и полицейский спустились вниз и оказались в довольно просторном помещении. Здесь же уже находились и два других полицейских.
– Нашли чего-нибудь? – осведомился следователь.
– Никак нет, Константин Митрофанович. Все облазили, никаких следов нет!
Сергей растерянно озирался. Большая каменная комната, даже с прорубленным в стене окном, через которое можно видеть соседнюю гору и всю долину. Из нее проход в соседнюю, поменьше, но самое удивительное, что специальный лаз вел еще глубже вниз, в глубь скалы, где тоже оказались просторные помещения.
– Вот видите, сударь, никакой мистики, никакой преисподней, – спокойно заметил Сердюков.
– Но где же Лия? Ведь её тут нет? Она упала с большой высоты, она не могла просто убежать отсюда? – Сергей выглядел растерянным и подавленным. Он так и знал, что за всем кроется некая мистификация, которую он так и не разгадал.
– Вероятно, существует еще ход, лаз, нора, которую мы пока не нашли.
Пока полицейские обшаривали каждый уголок, Желтовский бессильно опустился на каменный пол. Вся одежда его промокла, из уха, разорванного острым клювом бесстрашного Гудвина, текла кровь.
– Позвольте, батенька, мне за вами поухаживать, – и, не дожидаясь согласия, Сердюков перевязал голову адвоката своим платком. – Эдак из вас вся кровь выйдет, пока мы отсюда выберемся.
– Значит, это не мертвые ходили вокруг лачуги, это были ваши шаги?
– Да-с, шаги вполне земных людей. А вы приметили нас?
– Да я и на тропе вас приметил, только не был уверен.
– Немудрено, условия работы сложные. Как схоронишься, когда вокруг все высохло и хрустит?
– И давно вы за мной следите?
– А вот как горбунья наша пустилась в бега, так я и решил, что лучший сыщик теперь вы. Вы её найдете, вас сердце приведет.
– Как это низко! – воскликнул с негодованием Желтовский.
– Что делать, сударь, таковы издержки нашей работы, – сокрушенно вздохнул следователь. – Разумеется, в Петербурге, по пути в Крым, в Евпатории за вами следили мои люди. А уж когда вы сюда отправились, они мне телеграфировали, и я сам сразу примчался, сломя голову. Вот вы, сударь, в скиту на постели теплой спали, а мы под открытым небом мерзли, боялись привлечь к себе внимание.
Желтовский напряженно слушал, лицо его постепенно стало красным от негодования.
– Так вы видели все, что произошло между мной и этой женщиной? Здесь, у обрыва! – он вскочил и чуть не набросился на следователя с кулаками.
– Успокойтесь, сударь! – Сердюков тоже нехотя поднялся. – Вы напрасно так распереживались – я только глянул разок и в сторонку. А людей своих я и вовсе прочь, подальше отослал. Вот уж кто совершенно бесстыдником оказался, так это её ворон, это страшилище, которое, смею вам напомнить, точно бы вас отправило на небеса, если бы не мой выстрел! Вы клюв-то его видели? Это же не клюв, а ледоруб!
– Да, действительно, вы спасли меня, – удрученно согласился Сергей. – Только я этому не рад. Как мне жить теперь? Снова искать её? Где?
– Да и зачем? – осторожно заметил следователь. – Вы напрасно так сокрушаетесь. Быть может, мы что-нибудь да найдем, и это поможет вам понять вашу Лию-Розалию. И мне заодно.
Но самые тщательные поиски ничего не дали. Решили выбираться наружу. На поверхности были обнаружены и другие пещеры, тоже обширные, с несколькими каменными комнатами. Обшарили и их, да все безрезультатно. Дождь слегка приутих. Ветер прекратился, и Джуфт-Кале стремительно окутывала ночь. Спускаться в темноте было опасно. Решили заночевать в лачуге Лии.
Уже перед самым домиком Сергей чуть отстал от двух полицейских и спросил Сердюкова, шедшего последним:
– Послушайте, уж коли вы все наблюдали… Меня мучает один вопрос… – Он заколебался в смущении. – Если вы все видели, значит, мне не приснилось, значит… Горб у неё был в этот момент или нет?
– Вот именно это обстоятельство, исключительно именно это обстоятельство я и хотел обнаружить! – воскликнул Сердюков с облегчением. Ему самому было гадко сознавать, что он по долгу службы явился невольным свидетелем любовных игр посторонних людей. – Но было неловко, тени, кусты, валуны. Словом, не разобрать, как я ни выглядывал, как я…
Тут он крякнул, кашлянул и умолк.
Потоки воды, обрушившиеся на Джуфт-Кале, вдруг снова усилились. Темное небо разрезалось острыми молниями, и в их призрачном свете можно было видеть распростертое на земле тело черного ворона, который лежал, раскинув огромные крылья и вонзив хищный клюв в небеса.
Глава сороковая
Весь следующий день Желтовский и полицейские провели в тщательном исследовании окрестностей караимской крепости. Они обошли старинное кладбище, домики в долине, подножие самой скалы. Никаких следов ни живой, ни мертвой горбуньи обнаружить не удалось. После короткого отдыха в Свято-Успенском монастыре тронулись в обратный путь. И опять пыльная дорога, тряска. На Сергея навалилась чудовищная усталость. Все, что произошло с ним, никак не укладывалось в его голове. Его сознание распирали вопросы, на которые он не в силах был ответить. Поэтому он просто замер, полагая, что со временем к нему придет понимание.
На полпути остановились и заночевали на постоялом дворе. Улыбчивый татарин усадил путников на тюфяках у низкого длинного столика. Можно было сидеть, скрестив усталые ноги, или даже разлечься вдоль стола, откинувшись спиной на цветастый ковер позади. Хозяин принес лепешки, плов, зеленый чай. Сергей почти не разговаривал с Сердюковым, который тоже выглядел несколько растерянным. Ведь полицейский был почти уверен, что изловит беглянку. Что теперь докладывать начальству, отчего постигла неудача, куда это и впрямь девалась горбунья, неужто отправилась ко всем чертям? Ночь не принесла успокоения и сна. Сергей вздрагивал, просыпался и только под утро забылся. И тот час же перед ним явилась Лия – Роза. Она стояла на краю обрыва и смотрела ему прямо в лицо. Между ними простиралась неведомая поляна, полная фантастических желтых цветов гигантских размеров с листьями, подобными лопухам, которые вырастали прямо из голого камня. Лия стояла неподвижно, но все её тело напряглось. Лицо же оставалось спокойным и бесстрастным, только брови чуть изогнулись. Сергей бросился к ней, а она отшатнулась и без раздумья шагнула с обрыва. Он замер, крик отчаяния сдавил грудь. Но женщина не упала, а, взмахнув руками, поплыла над пропастью, над долиной. Внизу извивалась едва различимая дорога, и маленькими черными точками казались пасущиеся коровы. День это был или ночь? На небе не было ни солнца, ни луны. Сиял призрачный свет, и в нем отчетливо виднелась изящная стройная фигурка, которая медленно таяла в небе. А по долине ползла тень, как от большого облака, фигурная, перистая. Точно тень от крыла непомерно огромной совы.
– Проснитесь, Сергей Вацлавович! Проснитесь! – Сердюков тряс адвоката за плечо. – Вы так страшно кричали во сне! Вот, чайку холодного хлебните!
После утомительного пути и переживаний номер в гостинице Евпатории показался Сергею сущим раем. Он не замечал того, что раньше оскорбляло его взор и слух. Неопрятность горничной, скрип старой кровати, трещина на кувшине с водой для умывания, мутный графин. У него не осталось сил сердиться по пустякам, безразличие и тоска подступали со всех сторон. Теплилась слабая надежда, что, быть может, Лия объявиться в доме своей тетки, но – увы. Специальные агенты, расставленные предварительно Сердюковым, разочаровали своими донесениями.
Сергей вышел из гостиницы и пошел к морю, надеясь, что свежий бриз развеет его тоску. Прошедший ночью шторм разметал водоросли на берегу. Песок оказался влажным и облепил башмаки. Взъерошенный баклан клевал оставленный кем-то на берегу недоеденный арбуз. Другой лениво парил над водой, но его сносили порывы ветра. Уходящая гроза еще темнела над горизонтом, а вода приобрела изумрудно-зеленый цвет. Сергей долго стоял, вдыхая запах моря, и подставив лицо ветру. А тот безжалостно трепал светлые волосы, но, увы, унести беспросветную печаль так и не смог. Побродив по берегу, Сергей направился в ресторан «Дюльбер» на набережной. Он нарочно заставил себя окунуться в нарядную и веселую толпу посетителей, надеясь, что суета праздного отдыха хоть немного его отвлечет. Официант принес жареного пеленгаса, местную жирную рыбу, и бутылку красного крымского муската. Сергей большими глотками пил тягучее терпкое вино, но оно не пьянило, а только разливалось теплыми волнами по уставшему телу. Досидевши до темноты на открытой террасе ресторана, он расплатился и вышел. Ноги сами понесли его в сторону дома Лии и её тетки. Долго стоял он у наглухо запертой двери, не решаясь постучать и прислушиваясь к звукам дома. В этот миг он взывал ко всем богам, поминая и караимского Тенри, чтобы они сжалились над ним и явили чудо, явили его Розу или Лию, неважно, его непостижимую возлюбленную. В наступившей тьме вдруг снова раздался странный мелодичный звон и тихая музыка. Сергей обернулся, и мимо него, словно во сне, медленно прошла лошадь, запряженная в крытую повозку с разноцветными огоньками. Возницы не было. Лошадь шла мерно, и он мог бы её остановить, заглянуть внутрь повозки. Но Сергей остался недвижим. Странное видение скрылось за углом. Адвокат вернулся в гостиницу.
Единственным и совершенно неожиданным приятным событием явилось письмо от матери. Александра Матвеевна напуганная странными новостями, приходившими в Варшаву от иных корреспондентов, оставила своего супруга и бросилась в Петербург, предчувствуя, что с её ненаглядным сыном происходит нечто ужасное. Но не застала его, к тому времени Сергей уже отбыл в Крым. Сергей любил мать, регулярно писал ей, но избегал всего, что могло её тревожить или расстраивать. К чему? Ведь прежняя душевная близость между ними ушла безвозвратно. В далекой Варшаве Александра Матвеевна узнавала новости о сыне из писем столичных знакомых, которые щедро снабжали её слухами и сплетнями. Именно таким образом ей стало известно о связи сына с богатой вдовой Бархатовой, чей нравственный облик вызывал ужас и стоны у петербургских корреспонденток госпожи Желтовской. Как мог Сереженька польститься на такую женщину, в постели которой перебывала половина столичных ловеласов? Сергей в письмах не спорил с матерью, не оправдывал ни себя, ни свою любовницу. Пускай бранит, Варшава далеко. Разумеется, ничего не было сообщено и о подозрительной женщине, похожей на Розалию, ни о сомнениях и терзаниях, которые обуревали душу молодого человека. Мать прислала письмо, значит, ей все же стало что-то известно. Сергей раскрыл конверт, уже предполагая, что прочтет там. И почти не ошибся.
«Сереженька, милый мой сын! Ты удивишься моему письму. Откуда я могу знать твой адрес? Любящая мать всегда найдет выход. А впрочем, к чему нелепые тайны? Госпожа Бархатова была столь любезна, что поделилась со мной твоим секретом. Ты снова удивлен? Да, разумеется, мое мнение о ней как о сомнительной особе не изменилось. Я всегда писала тебе, Сережа, что меня чрезвычайно удручает твоя связь с этой женщиной. Однако теперь она не кажется мне столь ужасной. Более опасным представляется мне твое странное поведение, то внимание, опека, которую ты оказывал подозрительной горбунье, убийце несчастного Анатоля! Отчего ты решил, что это Розалия Киреева? Да если это и так, что с того? Неужто ради неё нужно погубить свою карьеру, бросить все и нестись бог знает куда и бог знает зачем? Я не пойму тебя, Сережа! Ты пугаешь меня, мое сердце трепещет, когда я думаю обо всем этом. Я полагала, что история с гувернанткой закончена и забыта. Я думаю, что ты уже преодолел свою юношескую влюбленность и способен делать разумные выводы. Прости мое морализаторство, но я в отчаянии. Разумеется, ты взрослый и самостоятельный человек, но ведь я твоя мать! Когда я узнала, что ты оставил практику, своих клиентов (а мне ты не писал об этом!), я сочла необходимым приехать к тебе. Даже мой почтенный супруг хотел отправиться вместе со мною, полагая, что мне понадобится его помощь и поддержка. Но мне не хочется его волновать. Одним словом, я прибыла в Петербург, а тебя уже и след простыл! Не обессудь, мой милый, но я жду тебя в твоей квартире, ожидаю каждый день и каждый час.
И, как оказалось, не одна я! Почти каждый день является госпожа Бархатова. В первый раз, обнаружив меня в твоем доме, она оказалась неприятно удивленной. Да и я тоже, так как сия дама вела себя весьма вольно, словно это её собственный дом. Поняв, что я тут намерена гостить долго, она даже вроде как огорчилась. И тем не менее, приходит и постоянно осведомляется о тебе. Сначала она показалась мне чрезвычайно вульгарной. Хотя хороша, даже чересчур хороша. И наряды её такие яркие, разве можно носить такие вызывающие тона? Ей-богу, я бы ни за что не решилась.
Однажды она снова пришла, за окном разыгралась такая непогода, что мне пришлось из вежливости пригласить её остаться и переждать. Мы поневоле принялись за чай и разговоры. И вот чудо, мой милый, она открыла мне свою душу, и мне стало её жаль. Честное слово! Теперь я отчасти понимаю тебя, мой друг. Ведь ты всегда имел нежную душу, тебя всегда трогало человеческое страдание. (Милая мамочка, разумеется, страдание особенно хорошо в сочетании с роскошным бюстом, пышными волосами, томными глазами и прочее, прочее, прочее…) Теперь Матильда Карловна мне даже симпатична, она добрая и искренняя. И она влюблена в тебя, Сережа!
Это совершенно очевидно. С учетом её богатства, её состояния, я уже начинаю без прежнего содрогания думать о вашем браке. Мальчик мой, уж пусть лучше какая угодно Матильда, нежели опасная и неведомая Розалия Киреева, которая тебя погубит».
Сергей на миг опустил письмо на колени и глубоко вздохнул, насколько даже простое упоминание имени вызывало у него душевную боль и сильное биение сердца.
«Продолжаю через несколько дней в величайшем расстройстве. Снова приходила Матильда Карловна. Она показалась мне слегка огорченной, впрочем, не до слез. Я снова принялась говорить с нею. Она понравилась мне теперь еще больше, чем ранее. И я искренне стала желать видеть её своей невесткой. Но, увы, увы, сын мой! Ни красота Матильды, ни её богатство тебе более не будут принадлежать. Она покидает тебя, она устала ждать. Она не понимает тебя и разочарована. Она оскорблена твоим поступком, твоим бегством в Крым за этой странной женщиной. Именно поэтому сама она и не желает тебе писать ни строчки. К тому же, я полагаю, мне уже сказали знающие люди, у неё завелась новая пассия, которая её и утешит. Еще она принесла обломки какого-то украшения. Как будто роза из коралла. Дескать, ты подарил ей, а она наступила на него нечаянно, да и растоптала. Принесла и оставила у тебя в кабинете. Что бы это значило?».
Матильда его покидает. Что ж, так тому и быть. Он ждал подобного развития событий. Было бы по меньшей мере странно предполагать, что такая женщина, как Бархатова, которая порхает по жизни, как яркая бабочка с цветка на цветок, спешит везде собрать свой нектар, будет сидеть и ждать неверного возлюбленного, заливаясь слезами и сохраняя ему верность. Сергей даже усмехнулся, до чего нелепой показалась ему нарисованная воображением картина страданий Матильды Карловны.
Стук в дверь прервал чтение письма Александры Матвеевны. Сергей отложил письмо и открыл дверь. На пороге стоял Сердюков с престранным выражением лица.
– Вот, поглядите, получено по полицейскому телеграфу, – следователь протянул адвокату телеграмму:
«Горбунья найдена и арестована. Петушков».
– Этого не может быть! – Сергей вытаращил глаза на клочок бумаги. – Это не она!
– Возможно. Возможно, что столица империи просто наводнена молодыми горбуньями, подозреваемыми в убийстве. К тому же Петушков её в лицо знает.
– Я тоже знал в лицо, – глухо ответил Сергей. – Да что толку. Знать бы теперь, чье это лицо? Когда получено?
– Именно тогда, когда мы оба и наша барышня, все мы находились в этой пещерной крепости.
Лицо Желтовского стало белым. Он отступил от двери и без сил опустился на стул. Недочитанное письмо упало на пол к его ногам. Он бессмысленно смотрел перед собой.
– Вы верите в переселение душ? Может одна душа обитать в двух совершенно разных телах, как вы полагаете? – тихо спросил Сергей.
– Я поверю во что угодно, если это поможет мне отыскать убийцу и установить истину, – резонно заметил полицейский, – но смею заметить, сударь, в моей практике встречались непонятные, таинственные случаи, которые можно было отнести на счет иных миров и явлений. И все они, по большей части, имели в конечном итоге весьма простое, прозаическое, земное объяснение. Надеюсь, что и в этом деле нас ожидает такой же исход.
Глава сорок первая
После переезда Зины в душе Таисии Семеновны наступило некоторое облегчение. Она словно примирилась со всеми Боровицкими. Жизнь под одной крышей с золовкой для неё означала возвращение к прежнему ощущению домашнего покоя. Зина с ней, Желтовский оставил практику и уехал из Петербурга, убийца мужа бежала из-под стражи. Значит, она не будет претендовать на свои права, если таковые и были, не будет публичного процесса и громкого скандала. Ничего не будет, потому что ничего и не было. Безумный, больной старик все выдумал. В его голове все смешалось. Желтовский никогда прямо не говорил, что свидетельствовал в церкви брак Анатоля с этой авантюристкой Киреевой. А то, что он дрался на дуэли, говорит только о том, что он был сам в нее просто влюблен и завидовал Анатолю. Оба молодых человека влюбились в хорошенькую и неглупую гувернантку. У сына хозяев возник с нею роман, и быть может, этот роман зашел слишком далеко. Что ж, бывает, это удел многих горничных, гувернанток и воспитанниц. Наверное, Анатоль просто покаялся отцу в том, что соблазнил легкомысленную девицу, тот и погорячился, что, мол, жениться надо, как порядочному человеку. А уж через десять-то лет, да в его-то состоянии, что он мог толком вспомнить и рассказать? Да, все именно так и было.
Являлась ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог её знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернешь. Если она – убийца, а это именно она, сомнений нет, то Господь её уже покарал, наделив горбом, и еще покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля, так это и не мудрено. Такой красавец, прелесть!
Таисия зажмурилась и вздохнула с улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от неё требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно слышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и ужасная боязнь отца. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.
Зина, поселившись с Таисией и её детьми, первое время просто не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о потерях. Обе молодые женщины постоянно всюду бывали вместе. Хоть они и были в трауре, они иногда наносили позволительные визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как горе соединило обеих, они совершенно сроднились, точно сестры!
Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда стояла осенняя петербургская слякоть и мороз окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:
– А что, Зинуля, ваша финская дача, продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.
– Заложена-перезаложена. Мы ведь, как с папашей беда приключилась, как ты знаешь, уже не могли туда ездить. Но вроде там никто не жил все это время.
– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.
Сказано-сделано. В скором времени после разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекавший несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради её детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дочь в самом соку, да кто же теперь её возьмет, с пятью-то детьми!
Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:
– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.
– Лучше, папенька! На душе спокойней. Дети радуют, Зина помогает.
– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.
– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?
– Полно! Не к чему тебе знать. Получай в память о муже.
Вскоре, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено и она могла бы переехать с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло её детство. Детей отправили в дом бабушки и дедушки Гнединых и пустились в путь.
Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упреками, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финнка успела только протопить несколько комнат да смахнуть пыль перед приездом новых-старых владельцев. Пока Таисия с видом хозяйки все осматривала да прикидывала, как надо все устроить и переустроить к лету, Зина с душевным трепетом обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничего оказалось не тронуто. Её девичья комната. Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как больно! Комната брата, спальня родителей. Почему-то особенно сильно её поразили узнаваемые и забытые запахи, оставшиеся тут навеки. Табака, духов, одежды и чего-то еще, невыразимого. Зина подавила тяжелый комок, подступивший к горлу. Комната гувернантки. Зина вздрогнула и поспешила вниз. Гостиная, где они собирались летними вечерами, столовая, где обедали и пили чай, а маменька сидела вот тут, на плетеном кресле, и дымился начищенный самовар… Папаша курил, пепел падал на скатерть, она его бранила… Зина заплакала.
Таисия деликатно обождала, пока Зина насытится прошлым и перейдет в столовую. Она не хотела мешать золовке предаваться воспоминаниям. Но ей не терпелось оказаться в комнате Анатолия. Она жаждала утвердиться в своих догадках. Прикрыв за собой дверь, Таисия огляделась и решительно направилась к небольшому изящному бюро. Без труда открыла все ящики и принялась перебирать бумаги. Вскоре ей попалась стопочка писем, перевязанная розовой ленточкой. Она узнала эту ленточку. Она потеряла её на этой даче, когда Гнедины приезжали сюда в то памятное лето, когда Анатолий сделал ей предложение и они стали женихом и невестой. И это её, Таисии, письма! Он сохранил и письма, и ленточку! И как после этого можно думать о том, что он её не любил, что он помышлял о другой женщине!
Трясущимися руками она развязала ленту и стала перебирать свои письма. Её пылкие чувства не угасли, её душа трепетала по-прежнему. Ничто не ушло, не стерлось, не погасло. Она все так же любила своего мужа, а он, она теперь в этом нисколько не сомневалась, любил только её. Милый, дорогой, единственный, прости, прости, что сомневалась, что поверила гнусным наветам!
Таисия смахнула невольные слезы. Но это были чистые слезы облегчения. Она сложила письма, аккуратно перевязала их ленточкой и, прежде, чем положить обратно в ящичек, провела в глубине рукой. Выпорхнула бумага. Таисия развернула её и прочитала.
