Надзиратель только на следующее утро вспомнил про свою подопечную. И не мудрено. Революционеры попытались освободить своего товарища, взорвали часть стены тюрьмы, пытались организовать его побег. Да только не вышло! И поди-ка, как распоясались, обнаглели! Страх потеряли! А шуму, шуму было, и нагоняя от начальства! Но ничего, все обошлось, слава богу, бомбист водворен в камеру, стену всю ночь заделывали.
      Надзиратель усмехнулся и глянул в глазок. Но никого не увидел. Не веря собственным глазам, он вставил ключ в замок, но не успел и повернуть его, как дверь подалась вперед. Внутри у него все похолодело и оборвалось. Камера оказалась пуста.
 
      А Сердюков не поверил собственным ушам, когда ему доложили об исчезновении горбуньи. И уж в совершенное бешенство он впал, когда беглянку не удалось обнаружить по горячим следам, ни в первый день, ни потом.
      – Куда она могла запропаститься? – горячился он. – Ведь у неё в Петербурге и знакомых нет. Ей некуда деваться! К тому же у неё такая приметная внешность!
      Однако же, при спокойном размышлении, знакомые у горбуньи все же нашлись. Поэтому Сердюков тотчас же отправился на квартиру к Желтовскому.
      – Лия убежала из-под стражи?! – только и мог вымолвить адвокат. – Но это непостижимо! Вы, вероятно, полагаете, что я причастен к данному происшествию? Но, уверяю вас, для меня это совершенная новость, ошеломляющая новость.
      По растерянному и потрясенному виду адвоката следователь понял, что побег горбуньи для него и впрямь неожиданность. Он обошел квартиру, но никаких следов пребывания беглянки не обнаружил. К тому же, Желтовский – человек осторожный и, несмотря на всю предысторию их взаимоотношений с Гирей – Киреевой, вряд ли стал бы прятать её от полиции. Откройся все – конец адвокатской практике.
      После ухода полицейского Сергей Вацлавович некоторое время пребывал в полном недоумении и растерянности. Ровно до того мига, пока его взгляд не упал на горничную. Милая, простодушная девушка стояла красная как рак и глядела в пол.
      – Да ты никак знаешь что-то? – воскликнул адвокат.
      Та всхлипнула и упала на колени. Торопясь и запинаясь, поведала о визите обеих женщин. И даже о рубле, уплаченном за молчание.
      – Вот те раз! – только и мог вымолвить Желтовский. – Одеваться подавай, и поживее! А рубль все ж себе оставь.
 
      Через три четверти часа он уже примчался к Бархатовой.
      – А барыни нет и долго не будет, – улыбаясь, заявила нарядная горничная.
      – Что значит долго? – рассердился Желтовский.
      – А кто ж знает, – пожала плечами девица. – Недели через три, сказывали, будут. Вроде как к родне уехали.
      – Куда, к какой родне?
      – А мне почем знать.
      Горничная нагло улыбалась, и только теперь Желтовский приметил в её ушах серьги, которые не так давно украшали ушки её хозяйки. Тут не рублем обошлось, эта не выдаст!
 
      А меж тем накануне в этом доме происходили лихорадочные сборы. Дворника послали за билетами на вокзал, и, когда все было готово, две нарядно одетые дамы быстро юркнули в поданый прямо к парадному подъезду экипаж и тронулись на вокзал. Носильщику вручили багаж, и одна из пассажирок, роскошно одетая и яркая дама, двинулась к синему вагону первого класса. Она покачивала полными бедрами и смотрела вперед, почти не мигая. Городовой и кондуктор, стоявшие около вагона, уставились на красивую барыню. Если бы их спросили, о чем она говорила, они бы не смогли сказать. Да, вроде что-то спросила. И пока они таращились на высокий бюст, неотразимое лицо, обрамленное локонами, за их спинами в вагон юркнула её спутница, в широком плаще и огромной шляпе. Потом и красивая дама вошла в вагон, оставив после себя целое облако дивного аромата.
 
      Прошли три томительные недели. Желтовский изнемог, дожидаясь Бархатову. И вот однажды, явившись снова к ней на квартиру, он услышал долгожданные слова о её возвращении.
      – Бог мой! Мати! Куда ты подевалась! Куда пропала, душа моя! Отчего не дала мне знать! – стараясь выглядеть как можно непринужденней, заговорил Желтовский, обнимая женщину и стараясь запечатлеть поцелуй на её розовой щечке.
      – А! – она погрозила пальчиком. – Вот, стало быть, как надо с тобой поступать, милый друг. Как я исчезла, да еще без доклада, так и стала тебе нужна. А вот не скажу тебе, нет, не скажу. Терзайся ревностью, где была да с кем.
      Озадаченный Сергей отошел в сторонку. Ах, так, значит, игра! Не хочет говорить, хитрит. Изображает, что была с мужчиной. Новым поклонником будит ревность. Стало быть, неспроста. Да и цвет лица стал куда как более загорелый. Уж не в южные ли края вы, матушка, ездили?
 
      Вечером они отправились в Михайловский театр слушать любимую Сережину оперу, «Травиату», итальянского сочинителя Верди. Матильда была в этот вечер чудо как хороша. Глаза её сияли, она вся светилась от внутреннего, непонятного возбуждения. Она выбрала бархатное платье цвета спелой сливы, густой, темный цвет необычайно был ей к лицу. А украшением стал подарок Желтовского. На груди, выше к плечу, красовался нежный розовый цветок, с едва заметными прожилками, искусно вырезанный из коралла, на золотой ножке, с прозрачными изумрудными листочками, на котором мерцали бриллиантовые капли росы. Роза во всей её красе. И такие же розочки, но меньше, в ушах. Сергей выбрал этот подарок у ювелира, поддавшись непонятному внутреннему чувству, еще в то время, когда Матильда ничего не знала о своей странной сопернице. А когда узнала, то перестала носить брошь и серьги. Хотя других подарков от возлюбленного у неё было превеликое множество, и они не попали в опалу. Теперь же она надела подарок с явным намеком на некие изменившиеся обстоятельства.
      Желтовский терялся в догадках. Вскользь он попытался выведать у Матильды, куда же она подевала беглянку, но та только смеялась. И делала вид, что ровным счетом ничего не понимает.
      Душевное расстройство, неизвестность и тревога за Лию – Розалию совсем измучили Желтовского. Он стал плохо спать. Не мог сосредоточиться на делах, стал путаться в речах. И, как неизбежность, проиграл процесс, который вел. Неудача в суде совершенно его доконала, и он решил на некоторое время отойти от дел. Состояние давало ему такую возможность. Надо поразмыслить, прийти в себя. Сергей надеялся, что Матильда не вытерпит, и ему все-таки признается в своем пособничестве. Но плутовка молчала и торжествовала. Ведь она так ловко избавилась от соперницы, выступив её защитником и другом, и притом Матильда свято верила, что спасла Сергея от крупной неприятности. И это Желтовский прекрасно понимал. Казалось, он должен был бы радоваться и благодарить Матильду за то, как она ловко все устроила, вывела его из-под удара судьбы, освободила от бремени непосильной помощи горбунье. Несчастная вновь исчезла, значит, и исчезла надобность ей помогать, жертвовать своей репутацией и их с Матильдой отношениями. Однако победа Бархатовой оказалась преждевременной. Однажды, когда уже зарядили дожди, под ногами хлюпали лужи и дул холодный осенний ветер, адвокат Желтовский после долгого размышления пришел к выводу о необходимости поездки в Крым. Он устал, ему надо отдохнуть и подлечиться. Что ж, что лето уже прошло. Это в Петербурге оно прошло, а в Крыму еще тепло, солнце. Да к тому же к делу, которое он задумал, особенности климата не имели ровно никакого отношения.
      Он сам купил себе билет в кассе вокзала и в задумчивости двинулся к Матильде, обдумывая, как ей сообщить эту новость. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как со скамьи поднялся человек и двинулся следом. Другой же, неброского вида тип, стоял неподалеку и наверняка слышал весь разговор Желтовского с кассиром. Во всяком случае, он тоже куда-то торопливо направился, едва лишь адвокат покинул здание вокзала.

      Визит полицейского следователя чрезвычайно возбудил Ефрема Нестеровича. Что-то непонятное было в этом визите, осталась какая-то недосказанность. Или это уже больная голова ни черта не соображает и не дает понять, что к чему? Полковник мучался до тех пор, пока из церкви не воротились жена и дочь. Услыхав голоса, он стал резко дергать за шнурок колокольчика. Полина Карповна, а вслед за ней и Зина вбежали в комнату больного.
      – Что, Ефрем Нестерович, шумишь? Чего тебе надобно, голубчик? – жена с улыбкой двинулась к кровати супруга, но внезапно замерла, пригвожденная его взглядом.
      – Полицейский приходил, – полковник не сводил с жены глаз, и, видя, как она забеспокоилась, прямо в лоб спросил:
      – Анатолий где? Отчего его так долго нет?
      Полина Карповна отшатнулась, и ужас отразился на её лице. За все это время они с Зиной так и не придумали ничего на случай вот такого, прямого, вопроса со стороны Боровицкого.
      – Ефремушка, голубчик! – жалобно заскулила супруга, отчаянно пытаясь избежать развязки.
      – Да, говори, черт бы тебя побрал! – зарычал из последних сил полковник. На его бледном лбу выступили крупные капли пота. Он изнемогал от дурных предчувствий, неизвестности и собственного отчаянного бессилия.
      – Зина, хоть ты скажи отцу правду! – взмолился Боровицкий, переводя взор на дочь, которая стояла у его постели ни жива, ни мертва.
      – Брат умер, папенька, – едва пролепетала дочь, но полковник её услышал.
      – Умер? – выдохнул он. – Но когда же?
      – Уже три месяца.
      – Как, как он умер?
      – Так ведь это она, Розалия, его и убила! – отчаянным голосом вскричала Полина Карповна. – Отомстила, отомстила Толеньке, проклятая, да и нам всем заодно.
      – Вот как! – только и мог вымолвить Боровицкий. – Вот, стало быть, как. А ведь я, дурак, должен был и сам догадаться. Ведь вы обе в трауре. Да что с меня возьмешь теперь… Ступайте, отдохнуть хочу…
      Он едва шевелил посеревшими губами.
      – Но папенька!
      – Ступайте, – и он отвернулся, уткнувшись лицом в подушку.
      Зина подхватила мать, которая захлебывалась слезами, и поволокла её прочь из комнаты. Полина Карповна далеко не пошла и осталась сидеть тут же подле дверей. Прошло около часу, Полина Карповна, тихонько подвывая, позвала мужа. Без ответа. Прошло еще полчаса. Ефрем Нестерович не отвечал. Она заголосила. Снова сбежались и Зина и прислуга.
      – Зина, доченька, сил моих нет, войди, посмотри. Я боюсь.
      Зина перекрестилась и решительно вошла к отцу. Так как и от неё долго не было ответа, мать сама решилась и вошла следом. Зина стояла у постели Ефрема Нестеровича и рукой прикрывала его глаза.
 
      Полина Карповна пережила супруга на две недели. Зина, похоронив обоих родителей, осталась одна. Она рассчитала почти всю прислугу и целыми днями просиживала в безлюдных комнатах. Семейное горе сделало её лицо угрюмым и состарило девушку лет на десять. Пустота и безмолвие обступили её со всех сторон. Одна, совсем одна, никому не нужная. Никем не любимая. Родители так любили своего ненаглядного сыночка, что и на тот свет поспешили за ним, чтобы не расставаться. А её оставили на произвол судьбы.
      Правда, еще есть Таисия и её дети, родные племянники Зины, дети Анатолия. Но после того, что Таисия узнала о своем браке, она теперь не хотела видеть ни Зину, ни родителей покойного супруга. Молодая вдова, конечно, не могла не появиться на похоронах стариков Боровицких, но она явно старалась приходить в их дом как можно реже. А сейчас она и вовсе не пожелает видеть Зину, единственную из Боровицких, этой семьи, которая ввергла её в такой немыслимый позор.
      Звонок. Зина вздрогнула всем телом. Кто бы это мог быть? Все соболезнования уже схлынули, подруг и друзей у Зины как не было, так и нет.
      Шурша черным траурным шелком, в комнату вошла Таисия Семеновна. Зина вся вжалась в кресло. Ну вот, легка на помине. Пришла небось сказать, что более не желает знать и просит не беспокоить с визитами.
      – Зина, ты очень бледна. Ты совсем не выходишь из дому?
      – Нет, – покачала головой в ответ Зина.
      – Так нельзя, ты не можешь все время оставаться одна со своими печальными мыслями. Мне тоже нелегко, но дети приносят мне радость и умиротворение.
      – Да, они у тебя славные, все в…
      Зина осеклась, хотела, как раньше бывало сравнить с отцом. Подчеркнуть сходство, это считалось в семье высшей похвалой для детей.
      – Я их по-прежнему очень люблю, – произнесла поспешно Зина и печально умолкла, не зная, чего ждать от визита невестки.
      Последние слова золовки болью отозвались в душе Таисии. Старший мальчик и впрямь был вылитый отец. Узнав чудовищную правду о муже и отце своих детей, несчастная женщина невольно отодвинула от себя сына только за одно его внешнее сходство. Бедный ребенок, не понимая в чем дело, однажды кинулся к ней на шею, обливаясь слезами.
      – Маменька, маменька! Отчего вы больше не любите меня, как прежде?
      – С чего ты решил, милый? – смутилась мать.
      – Вы всех целуете, а меня нет, и по голове не гладите, как прежде! – и мальчик заплакал, уткнувшись матери в грудь.
      – Бедное мое дитя, прости свою неразумную мать! Я люблю тебя, как прежде! – и она осыпала его нежными поцелуями.
      Долгими ночами, лежа без сна в широкой постели, она без конца вспоминала свою жизнь с мужем и все пыталась найти в прошлом хоть что-нибудь, что бы дало ей намек на скрытую порочность его натуры. Нет, любовь так ослепила её, что она ничего не могла понимать и видеть правильно. Она негодовала на свекровь, так и не будучи уверенной, знала ли та страшную тайну. Ну а о свекре и говорить нечего. Не было дня, чтобы Таисия не проклинала его чудесное просветление. После похорон стариков Боровицких, вконец измучившись раздумьями, Таисия приняла решение и направилась к осиротевшей золовке. Нельзя было сказать, чтобы она очень любила сестру мужа, ей был не по душе резкий нрав Зинаиды. Но теперь, когда она приняла решение, только Зина могла ей помочь.
      – Зина, я долго думала о том, что произошло между нашими семьями, – Таисия нервно прошлась по комнате. Зина вся сжалась в комок. – Теперь, когда с нами нет тех, кто знал эту гадкую правду, когда пресловутая Розалия изменилась так, что её не признает никто даже из близких знакомых, когда Желтовский сто раз поразмыслит, прежде чем обнародовать свое преступное соучастие… Словом, я решила для себя… Ничего не было, Зина. Ничего. Анатолий безгрешен. Наш брак законен. Я искренне скорблю о его кончине. И дети должны вырасти, почитая память отца как достойного и благородного человека.
      Зина, дрожа, слушала Таисию.
      – Я так люблю его до сих пор! – Таисия остановилась и заломила руки. – Я прощаю его, прощаю его ради наших детей, и буду молиться за упокой его души.
      – Святая! Ты святая! – Зина подскочила и порывисто обняла невестку. – Храни тебя Господь!
      – Поэтому я приняла решение, – продолжила Таисия более спокойным тоном. – Все должно вернуться в прежние рамки. Мы должны жить как раньше, и ничто не должно напоминать нам об этих ужасных днях. Значит, ты должна, как и раньше, перебраться к нам. Но теперь уже совершенно окончательно. Ты сестра моего любимого покойного супруга, и я прошу тебя. Живи с нами. С моими детьми. С его детьми.
      Зина зарыдала. Она не могла найти слов благодарности. Когда слезы поутихли, Таисия уже с улыбкой произнесла:
      – Наш траур будет долгий. Но мы не можем все время быть взаперти. Надо заказать для тебя несколько элегантных черных платьев, чтобы ты могла появляться на людях в достойном виде. Я не теряю надежды найти для тебя подходящую партию!

      Странным и милым показался Желтовскому город Евпатория после большого, надменного, холодного Петербурга. Античная Керкинитида, средневековый Гезлев, а ныне русский город в Таврической губернии. Этот маленький южный город у самого моря, с кривыми извилистыми улочками, побеленными домами с резными пузатыми балконами, увитыми виноградом, с турецкими банями, монастырем дервишей, со старинной мечетью Джума-Джами, с тонкого минарета которой доносились заунывные призывы к молитве муэдзина, – все напоминало восточные сказки, которые они с маменькой читали долгими зимними вечерами. Лавки, кофейни, разношерстные торговцы, огромные арбузы и сочные помидоры. Теплый ветер с запахом водорослей. Незнакомые для северянина цвета и звуки. Курортников поубавилось, и высокий, одетый с иголочки молодой господин в соломенной шляпе и светлом костюме неизменно вызывал живой интерес.
      Сергей поселился в гостинице в центре города и каждый день проводил в казалось бы неспешных прогулках. Летний зной спал и уступил место спокойному, бархатному теплу. Еще можно было нежиться на песке, плескаться в волнах, но вечерняя прохлада уже напоминала о том, что лето позади и это только его отголоски. Казалось, приехавший с севера молодой человек должен каждый погожий день употребить с толком. Однако же цель его была вовсе не насытиться солнцем и морем, а выведать все, что только можно о таинственно исчезнувшей Лии – Розалии. Так он теперь про себя её называл.
      Он разговаривал с людьми, внимательно вглядывался в лица и в один прекрасный день оказался около караимской кенаса. Из обрывочных слов следователя он понял, что Сердюков тут уже побывал. Желтовский потоптался около ажурной железной решетки, потом решился и вошел во внутренний двор. Там он постоял в ожидании, пока молящиеся покинут кенаса, сначала мужчины, а вслед за ними и женщины, молившиеся отдельно на втором этаже. Над головой вился виноград, образуя листвой и стеблями крышу, прямо к лицу свисали уже спелые фиолетовые грозди. За виноградным двором ему отрылся мраморный дворик, где незнакомого посетителя и встретил газзан.
      – Сударь, простите мне мое вторжение, я прибыл издалека, из Петербурга, и был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы соблаговолили уделить мне немного времени.
      Газзан остановился и внимательно, даже настороженно посмотрел на посетителя. Желтовский представился и, стараясь говорить как можно искренне, сообщил о том, что ищет Лию Гирей, с которой приключилось несчастье. Да, он знает, что тут уже побывал полицейский, но он не полицейский, а адвокат. И ищет он эту несчастную женщину с одной целью – сделаться её защитником, помочь ей добиться справедливости. При этом Желтовский развернул перед священнослужителем несколько петербургских газет, где подробно освящались его процессы, для того чтобы собеседник более явственно понимал мотивы, которыми был движим адвокат. Ибо было бы просто наивно полагать, что его слава защитника униженных и несчастных докатилась и до южных провинциальных губерний.
      – Я понимаю, господин адвокат, с какой благородной целью вы прибыли. Но чего вы хотите от меня? Неужели вы думаете, что сия заблудшая душа может укрываться в нашем храме? – пожал плечами газзан.
      – Нет, конечно же, нет! Я был бы вам признателен, если бы вы дали мне толчок, направление в моих поисках. Я имею некоторое подозрение, что она укрылась именно в Крыму, да только здесь её искать для меня что иголку в стогу сена.
      – Ну что же, мне остается только поверить вам и положиться на ваше благородство, что вы не обманываете меня и действительно желаете помочь несчастной девице Гирей.
      – Я вижу, вы все еще сомневаетесь. Вам кажется нелепым и подозрительным, что преуспевающий адвокат бросил практику в столице и ринулся искать несчастную горбунью. Увы, спасти эту женщину дело моей чести, спокойствия моей души. Она очень похожа на другую несчастную особу, пострадавшую невинно. Я не смог помочь той. И это меня мучит уже десять лет. Я желаю упокоить свою совесть.
      – Похвальное стремление.
      Видя, что часть сомнений рассеяна, Желтовский спросил:
      – А не было ли у Лии родной сестры?
      – О том, как сложилась дальнейшая жизнь её отца, предавшего веру предков во имя корыстных побуждений, осквернившего честь своей нареченной, оставившего мололетнюю дочь на попечение родни, мне неизвестно. Здесь она воспитывалась у своей тетки. Других детей в доме не было.
      – Можно ли мне навестить эту тетушку? Согласится ли она говорить с посторонним человеком?
      – Быть может, если я дам вам письмо и укажу адрес, – газзан склонил голову, ожидая продолжения беседы. Молодой человек, вызвавший поначалу настороженность и подозрение, все больше нравился ему. Что-то в его взоре, в искренности и горячности говорило о том, что его душа чиста от порочных помыслов. Все-таки газзан умел читать по лицам людей, понимать их души.
      Теплый ветер пошевелил куст граната, на котором уже наливались яркие плотные плоды.
      – Прошу вас, помогите мне понять, что могло быть в душе у Лии?
      Газзан сделал знак рукой служке кенаса, и тот принес на медном подносе большой кувшин с холодным щербетом, сладким напитком с фруктовой мякотью, и пиалы.
      – Смута, полная смута, – продолжил священник и налил гостю чашу щербета. – Она очень неглупая девушка. Но её ум – её же беда. В дополнение к горбу. Она не просто страдала, как страдал бы любой человек, получивший подобное украшение на всю жизнь, нет, она пыталась понять истинный смысл всего происходящего, найти объяснение. И, казалось, она нашла его для себя. Лия погрузилась в истоки нашей веры, где было много языческого, шаманского. Мы много говорили с ней. Она уверовала в переселение душ, придумала себе, что её душа способна покидать тело и находиться в другом месте. Эти пагубные мысли в последнее время настолько прочно завладели её сознанием, что я был бессилен разубедить её. Сударь, я полагаю, что она нездорова. С ней случаются странные припадки, но я отношу это по медицинской части. Эпилепсия, или нечто вроде того. Я не врач, не могу судить. Что произошло в лечебнице с несчастным пациентом, и вовсе мне непонятно, ибо это совершенно на неё не похоже. К чему ей убивать совершенно незнакомого человека? Впрочем, чужая душа – потемки. Быть может, вам, молодой человек, удастся зажечь в ней свет.
      – Где же мне искать её, помимо дома тетки?
      – Родовое гнездо караимов – старинная крепость Джуфт-Кале, под Бахчисараем. Там на вершине огромной горы сохранилась древняя кенаса, остатки города, а внизу древнее кладбище под священными дубами. Караимы поклонялись дубам, верили в их особенную силу. Лия частенько бывала там. Неподалеку от Джуфт-Кале есть православный монастырь. Там вас наверняка приютят на несколько дней. Больше ей негде быть. Или там, или вовсе уж нигде.
      Распрощавшись с газзаном, Желтовский двинулся в гостиницу. Сначала он бодро зашагал по улице, свернул за угол, потом еще, но через некоторое время понял, что петляет, как заяц во время охотничьего гона. Одна улица совершенно походила на другую, все окна и ворота наглухо закрыты от солнца, пыли и постороннего глаза. И ни души, ни одного прохожего, только худущая, почти плоская полосатая кошка спешно перебежала ему дорогу. Хорошо, что не черная. Однако как же выбраться из этого бесконечного лабиринта улиц? Вот тебе раз! Заблудился. Забавно!
      Однако, когда плутание по узким кривым улочкам затянулось, оно уже перестало казаться забавным. И в этот момент из-за угла показался человек, который, словно нарочно, остановился перед ним.
      – Вы вроде как заблудились, сударь? – произнес незнакомец, не глядя Желтовскому в лицо.
      – Да, а вы можете мне помочь?
      – Ступайте в-о-о-н туда, – он махнул рукой. – И на перекрестке сделайте поворот налево, а там уж и сами увидите.
      Желтовский радостно двинулся вперед, но тотчас же остановился, чтобы поблагодарить незнакомца. Обернулся. За спиной никого не оказалось. Сергей не поверил собственным глазам. Куда он подевался, сквозь землю провалился? И как он понял, что я заблудился?

      Маленькая пожилая женщина с усталыми глазами, в аккуратном платочке долго водила пальцем по строкам письма газзана и шевелила губами, прежде чем поняла, что от неё требуется. Желтовский внимательно наблюдал за нею, чувствуя её настороженность, усталость и тоску. И, не будь письма священника, она бы и на порог не пустила незнакомца, да и откровенничать бы с ним не стала.
      – Значит, и вы по её душу, – сказала женщина, отложив письмо. – Да только мне нечего вам сказать. Нет Лии, увез её следователь в Петербург, да, видно, там и уморил в тюрьме бедную мою девочку.
      «Лжет», – мелькнуло в голове у адвоката. – «Тут надо было бы всплакнуть для правдивости».
      – Простите, как мне обращаться к вам? – желая быть учтивым, осведомился Сергей.
      – Зовите меня тетушка Бибюш.
      – Бибюш Гирей?
      – Нет, – вскинулась собеседница, – это Лия – Гирей, по отцу. А мы семейство Фероз.
      – Значит, отец Лии признал дочь?
      – Признал, – нехотя согласилась старуха. – Да толку-то от того? Правда, родня его, стыдясь за Марка, помогала нам с сестрой растить девочку. Я так думаю, не будь она горбата, они бы и в дом её взяли, ведь с лица она очень хороша. Они и деньги за обучение в гимназию внесли. Вроде как откупались от греха. Ведь у нас, караимов, так не поступают. Один он такой и выискался. Хотя что с них взять, с Гиреев-то!
      – А чем плохи Гиреи?
      – Так не караимская это фамилия! Вроде как ханы, что ли, или князья, не знаю я, были Гиреи, в Бахчисарае-то, в старые времена. Кто уж там в их роду-племени около дворца ханского обитал, в гареме или на кухне, не знаю, только вот фамилия им досталась.
      Старуха вздохнула. По всему было видно, что не хотела она пускать незнакомца в дом и говорить с ним.
      – Тетушка Бибюш, вы любите Лию, вы вырастили её. А я ищу её по всей империи, для того, чтобы понять, кого я люблю. И если я её найду и пойму, я всю свою жизнь отдам ради неё, – пылко произнес Сергей, чувствуя, что отчаяние завладевает им. Как добиться расположения старухи?
      – Странные вы речи говорите, не пойму я, – она поправила платок на голове.
      – Вам странно, что кто-то может любить Лию?
      Бибюш внимательно посмотрела на собеседника.
      – Я знавал её раньше, когда она была иной. Моложе, и краше, когда на её ровной и гибкой спинке не было страшного горба. Может, это была не она, а другая женщина, подобная ей, а теперь я гонюсь только за уродливой тенью? – словно сам с собой говорил Сергей. – Пусть так, но я должен понять и помочь ей всем, чем могу, ведь я хороший адвокат.
      – Лия никогда не была такой, как вы говорите.
      А Сергей, словно не слыша реплики собеседницы, продолжал:
      – И звали ту девушку Розалия, Розалия Киреева.
      – Марк Гирей, сделавшись православным, переиначил себя в Киреева, – заметила старуха.
      «Киреева – Гирей, Лия – половинка имени от Розалии!» – стукнуло в голове у адвоката. И чтобы ему раньше догадаться. Одно имя, часть имени, часть существа. Часть души! Переселение душ! Она верила в переселение душ! Странные припадки…
      – Сударь! – окликнула его женщина.
      – Послушайте, а что ваша племянница говорила вам о переселении души?
      – А, – Бибюш устало махнула рукой, – её и газзан за это бранил. Мол, нехорошо все это, выдумки. Не знаю я, только одно вам скажу, она умеет присниться. Захочу я её увидеть, она мне и приснится. Мне наутро и полегчает, словно я с ней и взаправду увиделась. Может, она и вам нынче приснится, если вы уж так хотите с ней повидаться, – Бибюш призадумалась. Выражение её лица изменилось, словно она услышала какой-то внутренний голос. – Вы в гостинице остановились? А то оставайтесь, заночуете вот тут, под навесом, на старом диване. Ведь на дворе уже темно, плутать будете.
      Сергей донельзя подивился вдруг переменившемуся настроению хозяйки. То не хотела на порог пускать. А то вдруг уже и ночевать приглашает.
      – Соседи ваши не осудят вас? – улыбнулся молодой человек.
      – Мне уж нечего страшиться. Может, и впрямь вы Лии поможете.
      Быстро темнело. Хозяйка зажгла лампу, вокруг которой вилась мошкара.
      – Откушаете?
      Вскорости на столе появились шурпа (нечто вроде похлебки), жирный пилав с рублеными потрохами, которые распространял вокруг запах пряностей, румяные пирожки – айакълачыкълар, сладкая баклава и, конечно, буза – хмельной напиток, приготовляемый из пшена. Сама же хозяйка сидела подле гостя и курила трубку на длинном мундштуке. Незнакомый сладковатый аромат табака окутал адвоката. Когда после изрядного количества этого мутного белого напитка у Сергея слегка зашумело в голове, мелькнула тревожная мысль – отравит! И сразу вспомнились восточные сказки, где коварная трактирщица опаивала неосторожного путника, для того чтобы темной ночью сообщники-разбойники ограбили и зарезали несчастного.
      – А постелите-ка мне на свежем воздухе, – попросил он хозяйку. А про себя подумал: «Холодно, да, пожалуй, и безопасней будет, нежели в незнакомых стенах дома».
      Бибюш приготовила гостю постель на старом низком диване, продавленном и полинялом, видавшем виды, небось времен ханов Гиреев. Она принесла пышную подушку и стеганое ярко-оранжевое одеяло.