Глава тридцать первая

Все тайное так или иначе все равно становится явным.

Ковалевская вернулась из Москвы, пребывая в тихой умиротворенной меланхолии. Похороны старенькой сестры покойного супруга заставили ее пролить много слез. Московская родня мужа всегда любила милую Катю и душевно привечала. В кругу стареющих кумушек ей был тепло и грустно. И вот с этим душевным теплом хлебосольной Москвы она воротилась домой, в холодный и надменный столичный Петербург.

– Ну, Митрич, все ли цело? – спросила Катерина Андреевна у швейцара, которому было поручено приглядывать за пустой квартирой.

Она вошла в парадное и стояла у лестницы, отряхивая снег с пушистого воротника роскошного мехового манто.

– С приездом, Катерина Андреевна. Не изволите беспокоиться, порядок полнейший.

– Не заходил ли кто?

– Как не заходить, заходила молодая барыня, Надежда Васильевна. – Швейцар потоптался и продолжил:

– Частенько заходили…

Катерина Андреевна посмотрела на него с недоумением. С чего бы Наде ходить сюда каждый день?

– Она одна приходила или с гостями?

– Вроде как одна, только я за черным-то ходом не слишком слежу, дворника надобно спросить.

Час от часу не легче! Митрич деликатно дал понять, что с черного хода в квартиру кто-то поднимался. Но кто и почему тайно?

Сердце щемило от предчувствия беды. Ковалевская поспешила наверх. Горничная уже была на месте и помогла ей раздеться. Снизу тащили вещи. Катерина Андреевна прошлась по комнатам и поняла, что швейцар не соврал. Тонким женским чутьем она поняла, что дочь ее не просто сиживала тут в одиночестве, оберегая пустое жилище от воров.

Подозрения матери укрепились после встречи с Надей. Она нашла ее странно оживленной.

Такой молодая женщина не бывала давно, может только в забытой юности. Катерину Андреевну пугало выражение глаз дочери – они горели жарким огнем! Удивительно, но муж не замечал ничего! Вероятно, эти превращения происходили постепенно, на его глазах.

Ковалевская после некоторого колебания решилась приступить к самостоятельному расследованию. Она уже почти не сомневалась, что у ее дочери роман на стороне. Длительные раздумья привели ее в комнату Нади, в ту комнату, где она проживала в девичестве. В ней все оставалось по-прежнему, сюда почти никто не входил, и даже прислуга редко вытирала пыль. К чему, если никто не живет? Ковалевская принялась тщательно осматривать комнату, перерывая, перетряхивая, переставляя вещи и предметы. Особому досмотру подверглись белье, одежда, маленькие ящички, коробочки, конвертики, книги. Ее дотошность была вознаграждена. В одном из дальних ящичков бюро в невзрачной бумажке Ковалевская обнаружила то, что искала. Аккуратная стопочка писем. Она, разумеется, их прочла. Господи! Зачем она сделала это? Зачем она открыла страшную Надину тайну? Ведь теперь она, мать, не может сидеть сложа руки и видеть, как искуситель снова затягивает ее девочку в свои лживые сети. Нет! Теперь она не даст себя провести! Она будет бить во все колокола, она будет грызть его зубами, она.., она…

Дальше мысли Катерины Андреевны стали путаться, потому что она уже бежала по Троицкой улице на квартиру Роевых.

Только бы Володя был дома и один!

Роев действительно был дома один и безмерно удивился, увидев растрепанную тещу в дверях.

Она не давала телеграммы о приезде, хотела сделать сюрприз.

– Катерина Андреевна! Рад вас видеть!

А мы ждали вас только на следующей неделе! – Владимир Иванович тепло расцеловал Ковалевскую. – Да что такое? Случилось ли что-то в пути? Уж не обокрали ли вас, маменька?

– Боюсь, Володенька, что обокрали тебя! – дрожащим голосом ответила теща.

Надя вернулась с прогулки, и вместе с няней они долго раздевали в передней укутанного Васю.

– Батюшки! Да у нас мама! – воскликнула Надежда Васильевна, поглядев на вешалку для пальто, и поспешила в гостиную.

Однако там ее ожидали совсем другие впечатления. Мать и муж сидели за столом под абажуром с вытянутыми лицами. Какие-то бумаги были разложены на столе. Надя уже было открыла рот, чтобы спросить, но в тот же миг поняла, что это за листки. Несколько минут стояла жуткая тишина. И вдруг Надя засмеялась легко и радостно. Катерина Андреевна и Роев глядели на нее с ужасом.

– Слава Богу! Нашли, и чудесно! Больше никакой лжи, никакого лицемерия! Теперь вы все знаете, и меня более не гнетет эта тайна!

Я рада, да, да, мамочка, я рада, что вы нашли письма и все открылось. Самой мне никогда не хватило бы духу признаться. А теперь, когда вы оба знаете, мы можем спокойно, как разумные люди, все обсудить.

Надя постаралась как можно спокойней и решительней подойти и сесть за стол. Однако смотреть в лицо мужа она не могла. Владимир Иванович сначала побелел, потом покраснел и вдруг закричал так, что Надя и Катерина Андреевна похолодели.

– Обсудить?! Ты говоришь – обсудить! Измену, предательство, подлость, похоть, разврат?

Это ты предлагаешь обсудить? И кто герой? Знакомые все лица! Человек, который едва не свел ее в могилу, обесчестил!

– Владимир Иванович! – ледяным тоном произнесла жена. – Прошу вас не напоминать мне того, что я и без вас прекрасно помню.

Однако выяснились некоторые обстоятельства, в свете которых все произошедшее тогда в Париже выгляди г совсем по-иному.

– Ты хочешь сказать, что ты не погибала тогда, в одиночестве, на сносях и без средств?

– А! Вот! – воскликнула жена, воздев руки. – Наконец вы получили возможность попрекнуть меня своим благородством! Выставить счет за ваш христианский подвиг! Но я оплатила ваш счет за все эти годы, оплатила своим телом!

– Надя! Опомнись, что ты несешь! – пролепетала Катерина Андреевна, затыкая уши и заливаясь краской стыда от слов дочери.

– Конечно! В приличных домах не принято говорить вслух о таких вещах! – упрямо продолжала Надя. – Никто не знает, что это за пытка, что за мука ложиться с вами каждый день в одну постель, позволять прикасаться к себе, ощущать вашу ненавистную плоть внутри себя. Господи, как я мучилась все это время!

Ее лицо стало отчужденно-злым, и неприязненным.

– Нет! Ты лжешь! Это не может быть правдой! Ведь мы были так счастливы, так любили друг друга! – кричал Владимир, не желая слышать этой постыдной и унизительной правды.

– Это вы любили, – обреченно произнесла Надя, – вы любили меня, а я пыталась приноровиться к вам, но не более того. Я люблю Верховского и всегда любила. Я не могу без него жить. Видимо, нам придется разойтись.

Она произнесла свой приговор и понурилась. Владимир Иванович сник и съежился.

Пальцы отплясывали беспорядочный танец на скатерти.

– С ума сошла, Надька! – стонала мать, раскачивая седой головой. – А сын, ты о нем подумала?

– Вы оба знаете, чей Вася сын. Мы уйдем вместе, – жестко произнесла Надежда Васильевна и встала со стула.

– Ну уж нет! – взревел Роев. – Мальчика я не отдам! Да и ты никуда не уйдешь. Я посажу тебя под замок!

Он тоже вскочил и схватил жену за плечи.

– Володя, милый! – уже тише и спокойней произнесла Надя испуганным голосом. Ей показалось, что сейчас он ее ударит. – Я не пойму, что с тобой стало. Ведь ты мудрый, добрый и понимающий. Ты знаешь меня с детства и не сделаешь мне плохо, не станешь мне противодействовать, ведь так?

– О нет! Пусть я лучше уподоблюсь грубому феодалу, но я не отступлюсь. – Он с остервенением тряс ее за плечи. – Надя, я люблю тебя, люблю больше себя, ты моя жизнь, мое счастье.

Оно далось мне с трудом, пощади же меня! Пощади свою мать, каково ей опять пережить твой уход с этим человеком! И как быть с мальчиком, не рвать же его на части?

В это время дверь гостиной отворилась, и вбежал Вася. Он был напуган криками, и губы его дрожали.

– Васенька, мальчик мой! – Надя вырвалась от мужа и простерла к сыну руки, но ребенок с плачем бросился к отцу и уткнулся лицом в его колени.

Катерина Андреевна охнула и схватилась руками за грудь. Надя подскочила к матери.

– Я умру, если ты покинешь нас, – прохрипела она, закатывая глаза.

Надя бессильно упала в кресло. Роев звонил в колокольчик, горничная металась с каплями, послали за доктором. Няня несла рыдающего Васю в детскую.

Глава тридцать вторая

На следующий день Надежда Васильевна очнулась от тяжелого забытья, заменившего ей сон, и ужаснулась содеянному. Как теперь жить, как даже просто выйти из комнаты и посмотреть в глаза близким любящим людям? Постучалась горничная.

– Что маменька? – тревожно спросила Надя.

– Полегчало уже, докторовы микстуры, видать, помогли, – отвечала та. – Всю ночь их пили и плакали-с, а сейчас спят. А Владимир Андреевич не спали-с, у себя заперлись и не выходят, я стучала.

Надя вздохнула и побрела взглянуть на мать.

Катерину Андреевну уложили в гостиной на диване. От звука шагов она открыла глаза и приподнялась на подушках. Надя пристроилась на уголке, не зная, что и сказать после вчерашнего.

– Утро вечера мудреней. Что надумала? – строго спросила мать.

Она редко так говорила с дочерью, и строгость тона горько уязвила Надежду Васильевну.

Точно нашалившую гимназистку ругают за проказы. А она-то надеялась, что уж мать-то определенно ее поймет и поможет.

– Не знаю, не знаю, мамочка! Только не жить нам теперь с Володей! Не могу я его тошнотворное благородство выносить!

– Сдается мне, что ты умом повредилась, девочка, – ворчливо продолжала Ковалевская. – Таких мужей, как твой, раз и обчелся! Не понимаешь, от чего отказываешься! Я уж и не говорю, как это гадко по отношению к Володеньке!

– Мама! Вы все о нем да о нем! Вы обо мне подумайте, маменька! Ведь я не люблю Роева, я Верховского любила все эти годы и люблю. Целыми днями думаю только о Евгении, ложусь и засыпаю с мыслями о нем.

– Надя, Надя! Я сколько толковала тебе, что страсть разрушает установившийся порядок вещей. – Ковалевская покачала головой. – Поверь мне, это теперь в твоем теле пылает безумный огонь чувств. Но потом, что будет потом, когда кожа твоя увянет и поблекнет, лицо покроется морщинами, повиснет грудь? Постель перестанет притягивать тебя, ты остынешь, остынет и он. Что тогда будет связывать вас? Да еще наши растоптанные судьбы будут тебя терзать.

Ведь ты не только бедного Роева, нас, меня, Васю бросаешь под ноги своим необузданным влечениям! Наша любовь к тебе – это не любовь? И разве мы для тебя ровным счетом ничего не значим?

Вместо ответа Надя с плачем бросилась матери на шею.

– Мама, родная, не мучьте меня! Что ж вы душу-то мою рвете на части! Господи! Какая пытка!

– Надя, я не переживу твоего ухода второй раз, не приму Верховского и не отдам тебе Васю, – уже тихо прибавил она.

Надя оттолкнула мать и посмотрела на нее остекленевшим взглядом. Катерина Андреевна с болью поняла, что в этот миг она лишилась единственной дочери. Надежда Васильевна с трудом поднялась и вышла. По пути к себе она слышала, как муж отправляет записку на службу. Не придет, сказался больным. Значит, будет сидеть дома и сторожить ее, чтоб не сбежала. Она несколько раз подходила к двери его кабинета, но, не собравшись с духом, уходила прочь. Что еще добавить к тем горьким словам, которые она так долго носила в себе и, вот, выговорила?

И как теперь связаться с Евгением, как дать ему знать о домашней драме?

Потянулась нескончаемая неделя. Тяжелое молчание, угрюмые косые взгляды, тоскливые одинокие слезы. Супруги приказали подавать еду в свои комнаты и старались не встречаться друг с другом. Катерина Андреевна оправилась и заявила, что невыносимая атмосфера в доме погубит ребенка. С этими словами она забрала к себе Васю и няню. В квартире стало совсем тихо, только Роев мерил кабинет тяжелыми шагами с утра до вечера. Надежда Васильевна сжавшись, прислушивалась к шагам мужа, ожидая, что вот-вот он подойдет к ее комнате. Сколько можно молчать? Ведь надобно объясниться окончательно и решить дело о разводе. Надя все же уповала на рассудительность мужа, полагая, что после сказанного он не станет настаивать на продолжении совместной жизни.

Она была близка к истине в своих размышлениях. Владимиру Ивановичу по прошествии недели после скандала действительно развод уже не казался столь немыслимым исходом драмы. Но понял он это не сразу. Поначалу, в первую ночь, Роев долго не мог опомниться. В ушах стояли ужасные, постыдные для всякого мужчины слова. Глядя на искаженное отвращением лицо жены, он не сомневался в их искренности. Значит, он был слеп и глух, а она лгала. И вся его жизнь представлялась теперь абсолютной ложью и лицемерием. Выходило, что не существовало счастливой и любящей семьи, преданной, пусть холодноватой, но искренней и верной, как ему казалось, жены и трогательного милого сына. Все рухнуло! Зачем тогда жить, цепляться за пустое существование, опять пережить унижение, стыд?

Получить взамен своей любви обломки семейной идиллии! И во что теперь верить, если добро, которое ты делаешь людям, оборачивается таким кошмаром! Все его добродетели, которыми он так гордился, все они обернулись против него самого.

Мучимый подобными размышлениями, Владимир Иванович несколько раз за ночь вынимал из ящика стола пистолет и клал его перед собой.

Покончить разом с этим позором! Пусть рвет на себе волосы и казнится до скончания дней своих!

Металл тускло поблескивает в свете лампы, его холодная поверхность притягивает руку. Да полно, Владимир! Стреляться из-за неверности жены? Как глупо и пошло! Разве нет вещей более важных для думающего человека? И какой жены? Понятное дело, если была бы неописуемой красавицей или олицетворением чувственности. Так ведь нет! Холодная, неприступная надменность. Он знал, что многие его знакомые за его спиной пожимали плечами: ну что такого он в ней нашел, за что такая любовь? В том-то и дело, что любовь слепа. Именно любовь! Но ведь теперь он не может руководствоваться только чувствами. У него есть сын, да, да, у него есть сын! Он должен думать о мальчике, если безрассудная мать сделать этого не в состоянии.

Как не в состоянии оценить добро, преданность, нежность и ту же страсть, которую он к ней испытывал. Она недостойна таких чувств.

Роев впервые в жизни подумал о жене плохо.

Он даже удивился, как это раньше такие мысли его не посещали? Божество было свергнуто со своего олимпа. Оказалось при ближайшем рассмотрении, что обожествлять-то было нечего! Кумир исчез, осталась невзрачная, неблагодарная, развратная женщина. Что ж, такая жена Роеву была уже не нужна. Пусть уходит куда хочет и с кем хочет.

Придя к такому выводу, Владимир Иванович чуть поуспокоился, и мысли его потекли в другое русло. Надобно позаботиться о разводе, но так, чтобы поменьше скандальных подробностей выплыло наружу, а главное, сохранить тайну рождения мальчика, чтобы, не дай Бог, не запятнать и его. Он отправился в адвокатскую контору, где и занялся этими делами. Вечером Владимир Иванович решил наконец переговорить с женой, хотя даже мысль о том, что они увидятся, бросала его в пот.

Надежда Васильевна чутко прислушивалась к звукам в доме. Она поняла, что муж покинул квартиру, и теперь никто не ограничивал ее действий. Но что делать? Вероятно, придется бежать прямо к Верховскому – писать письмо и дожидаться ответа слишком долго. Телефон же был установлен только в квартире матери. Надя уже собралась выйти, как вдруг явилась горничная и со странным выражением протянула ей конверт без подписи.

– Приказано вам передать, барыня!

Надя поспешно взяла конверт и вскрыла его.

Письмо было от Верховского. Она прочитала его.

Письмо привело ее в полное недоумение.

"Дорогая! Прошу тебя, при получении моего письма не медля, тотчас же поезжай в Поляны (загородный дом Верховских). Будь осторожна.

Важно, чтобы тебя никто не увидал по дороге, прислуге ничего не говори. Впрочем, не мне тебя учить, ты же знаешь наши обстоятельства. На станции извозчика не бери и иди дальней дорогой, той, что петляет над оврагом. Не бойся, я тебя встречу. Приезжай безотлагательно, дело принимает опасный оборот.

Целую, жду, твой Эжен".

Какое странное письмо. Зачем ехать в такую даль? И почему он так уверен, что она знает какую-то дальнюю дорогу к их дому, если она там ни разу не была? И что за нелепая подпись, она так никогда его не называла? Какое дело?

Может, он опять следил за их домом и уже знает, что произошло, может, предпринял что-либо для развода? Одним словом, придется ехать.

Прихватив самое необходимое, она подошла к двери своей комнаты и остановилась. Надя понимала, что, быть может, она сюда уже не вернется, а если и вернется, то уже не хозяйкой.

В душе все ныло от страха и неопределенности, но еще больше хотелось поскорее увидеть милого Евгения и забыться в его объятиях. Как тогда, в Париже Все повторялось. Но тогда не было ребенка! Острой иглой мозг сверлила мысль о сыне, но пока она не могла ничего поделать, и, подавив в себе рыдания, Надежда Васильевна выбежала из дома.

Глава тридцать вторая

Роев уже третий день после исчезновения жены метался по городу. Рассуждения о том, что Надя плохая жена и она больше ему не нужна, испарились в тот же миг, когда он обнаружил ее отсутствие. Все осталось прежним: и любовь, и страсть. Только еще добавилась боль от унижения и безысходная тоска отвергнутой души. Он согласен был теперь на что угодно, пусть только хотя бы живет с ним под одной крышей и носит его фамилию. Роев даже мог поклясться не переступать порога спальни жены. Он все еще не верил, что Надя сбежала, как в пошлом бульварном романе. Нет, она женщина с достоинством, она не могла просто так уйти! Но ведь однажды это уже произошло! Поначалу он решил, что Надя пошла к матери и сыну. Но там ее не оказалось. Тогда он ринулся в дом Верховских. Выяснилось, что князь в отъезде, и это еще больше укрепило его подозрения об их совместном побеге. Но как ловко и быстро они сговорились! Видимо, придется заявлять в полицию. Господи, какой позор!

Пораскинув мозгами, Роев припомнил, что в гимназические времена был дружен с Костей Сердюковым, который ныне служил отечеству на тяжелом полицейском поприще. Несколько раз их судьбы пересекались у общих знакомых. Поэтому Роев полагал, что данное знакомство можно возобновить. И вот он уже в квартире следователя Константина Митрофановича Сердюкова.

– Стало быть, вы в отпуску, хвораете, – с сожалением произнес гость, глядя на желтое, изможденное лицо хозяина. – А я так надеялся на совет и помощь, ведь дело такое приватное!

Сердюков тяжело вздохнул и запахнул старый линялый халат Всем своим видом он показывал, что служебное рвение привело его нервы в крайнее расстройство. И действительно, последнее дело Сердюкова о таинственной смерти промышленника Прозорова оказалось таким странным и приняло для самого следователя такой неожиданный и опасный поворот, что его разум и впрямь нуждался в отдыхе. По Петербургу гуляли будоражащие воображение слухи о якобы имевших место контактах следователя с духом убиенного.

Начальство отнесло эти разговоры за счет крайнего переутомления одного из наиболее толковых и добросовестных работников. Поэтому рапорт Сердюкова с просьбой о предоставлении ему небольших каникул получил положительную резолюцию. Константин Митрофанович только-только стал приходить в себя, как явился гимназический приятель с беглой женой! Отказать неловко, а дело дрянь!

– Погодите, Владимир! – нехотя произнес Сердюков, видя, как удрученный гость собирается уйти. – Я же не отказываюсь помочь вам.

Мы, полицейские, всегда на службе, даже когда едва ноги носим. Я помогу вам как частное лицо.

В вашем деле, быть может, это и к лучшему. Но кое-кого из своих людишек я тоже призову.

Нам, как я полагаю, надо установить слежение за домом князя. Не думаю я, что они уже покинули Петербург. Пошлю человечка, с прислугой потолкует, посмотрит по сторонам и мне доложит, а я вам дам знать.

– Я полагал, что вы достойный человек, что к вам можно обратиться за помощью. И не ошибся! – с чувством произнес Владимир Иванович.

Сердюков слабо улыбнулся и протянул Роеву свою длинную худую руку.

– Может быть, я понимаю вас, мой друг!

Женщины очень странные создания! – произнес он многозначительно, словно и в его одинокой, холостяцкой жизни были подобные переживания.

Обещание Сердюков сдержал, и за домом Верховских была установлена слежка. Не прошло и дня, как приставленный человек доложил, что хозяин появился. Роев и Сердюков тотчас же явились к князю.

– Чем обязан, господа? – изумился Верховский.

Роева он признал, а вот присутствие полицейского следователя его явно напугало. По всему было заметно, что хозяин взволнован, хотя он всеми силами пытался это скрыть. Лицо его оставалось неподвижным, но в глубине взгляда притаилось напряженное ожидание. Евгений хотел прикурить, но сам заметил, что руки непривычно подрагивают, и, с досадой потушив спичку, которая не разгоралась, спрятал их в карманы роскошного халата.

– Господин Верховский! Мы здесь для того, чтобы найти пропавшую третьего дня Надежду Васильевну Роеву, супругу господина Роева. – с достоинством ответил Сердюков.

– С какой стати господин Роев ищет свою жену в моем доме? – деланно-изумленно пожал плечами Евгений.

– Полно, князь! Оставим эти околичности! – резко проговорил Владимир Иванович. – Я знаю все, я читал письма, – добавил он, но уже без пафоса.

Верховский вздрогнул, и на его лице отразилось искреннее непонимание.

– Вы хотите сказать, что Надя, то есть Надежда Васильевна, пропала? – воскликнул он тревожным голосом.

– А вы хотите убедить нас, что не имеете к этому событию никакого отношения? – саркастически продолжал обманутый супруг.

– Да, конечно! Я.., мы.., словом, мы давно не виделись.

– И не переписывались? – допытывал Сердюков.

– Нет, – последовал растерянный ответ.

Владимир внимательно смотрел в лицо соперника, пытаясь уловить истину. К удивлению Роева, поведение князя казалось естественным. Верховского явно обескуражила новость об исчезновении Нади. Более того, она его, видимо, смертельно напугала. Он побледнел, и крупные капли пота выступили на его лбу.

– Сударь, если мы правильно вас поняли, вы в последнее время не встречались с госпожой Роевой и не знаете, где она может находиться в данную минуту? – строго спросил следователь.