Маринка проснулась в прекрасном настроении. Впрочем, настроение у нее в последнее время всегда было прекрасное. Ну и что, что они уже который день сидят в этом мрачном подземелье. Зато Славик ни на день, ни на час не может никуда от нее деться.
      Конечно, иногда ей приходила в голову мысль о том, что он ее не любит, но тут же она давала себе очень убедительный ответ: но он ведь не любит и никого другого. И потом, когда-то ведь он достигнет того, чего хочет: вершины своего мастерства, верно? А достигнув, решит, что пора бы ему и жениться, а тут-то и она – совсем-совсем рядом. Не искать же ему кого-то бог знает где, отнимая время у творчества.
      Маринка быстро приготовила завтрак из остатков продуктов. Какие-то, не очень свежие, выбросила в мусорное ведро, сегодня должен прийти Тарчевский и принести другие.
      Выполз Славик, поднимая и опуская гантелину, бросил ее в угол и пошел умываться. Вышел и Игорь. Он посмотрел на Маринку таким странным взглядом, что ей стало как-то тревожно и захотелось куда-нибудь спрятаться. Впрочем, она сразу же отогнала от себя неприятные мысли: этот псих все время на нее как-то не так пялится.
      Хороший вроде дядька, симпатичный, но шизик: бороду отрастил, как отшельник, одевается неаккуратно и так иногда, бывает, уставится в какую-нибудь точку, что даже страшно. Славик тоже, бывает, так смотрит, но Славик молод, и она не даст ему превратиться в чучело. Их ждет впереди прекрасная длинная жизнь, а у этого дядьки все позади. Ну его, не будет она о нем думать!
      После еды все пошли к своим рабочим столам и уже хотели приступить к огранке, как Игорь вдруг взял крупный изумруд, поднял его вверх и произнес:
      – Изумруд – камень Люцифера. Сколько преступлений связано с ним!
      – Красивый камень. Я люблю изумруды, – откликнулся Славик.
      – Согласно древним преданиям, изумруд упал с головы Люцифера, когда его изгоняли из рая. Этот камень был сохранен, и впоследствии из него выточили чашу святого Грааля, из которой пил на тайной вечере сам Иисус Христос. После смерти Христа она вознеслась на небо.
      – Представляю, каким должен быть камушек, чтоб из него выточить чашу!..
      – В Венской государственной коллекции пока зывают сосуд массой две тысячи шестьсот восемдесят каратов, вырезанный в восемнадцатом веке выдающимся ювелиром Дионисио Мизрони из темно-зеленого колумбийского изумруда. Но, несмотря на документально зафиксированные время, имя мастера и географическую принадлежность камня, стойко держится апокрифическая легенда о происхождении этого сосуда. Именно он считается тем камнем, который потерял сатана. Драгоценность превратилась в чашу. Чашу царица Савская послала царю Соломону в подарок. После Соломона чашей владел фарисей и князь иудейский Никодим. Во время тайной вечери Иисус пользовался этой чашей. После того как Сын Божий был распят, Иосиф Аримафейский завернул тело Учителя в плащаницу, а кровь по каплям собрал в упомянутую чашу. А чаша-то вырезана в восемнадцатом веке…
      – Бред какой-то, – сказал Славик. – Чего только народ не придумает. Логики никакой.
      – Да, логики нет, – согласился Игорь. – А кому она нужна, эта логика? Всем хочется чего-нибудь чудесного. Чтобы вот взял что-то в руки, пусть камень, и все изменилось, как в сказке. Чтобы к любой девушке, даже самой уродине, приехал вдруг принц на белом коне, чтоб бедняку, не знающему, как свести концы с концами, свалилось вдруг с неба богатство. А узнику, пожизненно заточенному в темницу, вдруг подарили свободу. – Последнюю фразу он почему-то произнес как-то чересчур проникновенно.
      «Чего его вдруг разобрало? – подумал Славик. – Молчал две недели. Ну и молчал бы дальше. А то ерунду какую-то понес».
      – Кстати, оправленный в золото изумруд – идеальный талисман, – продолжал Игорь. – Он обостряет ум, оживляет сообразительность и изобретательность, стимулирует речь и письмо, придает воинам храбрость, увеличивает богатство, а также отгоняет дурные силы и отводит черные мысли, а главное восстанавливает потенцию.
      – А у вас что, не в порядке с потенцией? – спросил Славик, которого речи Игоря начали раздражать не на шутку. Он уважал этого мужика за профессионализм, но, как и Маринка, считал его психом.
      – У меня не в порядке с дурными снами…
      – И что вам снится?
      – Я обязательно расскажу, что мне снится. Может быть, завтра.
      Он замолчал, и дальнейшая их работа проходила в тишине.

      Утром, входя в «террариум», Никита застал всю группу уже на местах. Начиналась обычная суматоха.
      – Всем привет, – бросил он и обернулся к Русанову: – Ну как? Есть что-нибудь из Екатеринбурга?
      – Сегодня должен быть ответ. Кто владелец, копия лицензии и все такое.
      – Хорошо, – Никита подошел к Кочкину. – Слушай, Силыч, вчера ты все красиво разрисовал. А сегодня составь-ка ты мне подробный отчет, а? Не для Деда, мне легче ориентироваться, когда я текст перед глазами вижу. Скажу точнее: мне в первую очередь важны твои наблюдения, а не подробный план.
      – Сейчас он тебе все про розовый кактус напишет, – пробурчал со своего места Джексон, не отрываясь от изучаемого документа.
      – Платова, проверь, пожалуйста, активность «Самоцветов» за последнее время. Само дело ты в общих чертах знаешь. Я имею в виду фирмы, связи, прогнозы…
      В руке у Никиты запищал телефон. Кивнув Платонову, он направился к своему кабинету, на ходу отвечая на звонок:
      – Слушаю.
      – Здорово, Никита. Это Белавин. Слушай, только что принесли результаты вскрытия. Твой парень оказался прав. Тарчевскому незадолго до смерти действительно вкололи какую-то гадость типа «сыворотки правды». Владик говорит, что это какой-то пента хрен знает что натрия. Так что явно работал профи. Наверняка допросили покойного по полной программе, так что с сейфом все понятно. Вполне мог шифр сам, безо всяких там иголок под ногти, выложить.
      – Все ясно, – Никита сел наконец в свое кресло.
      – Я что думаю, – продолжал Белавин. – Наиболее простой вариант – его довели чуть ли не до отключки, а потом вложили пистолет в руку и помогли выстрелить. Синяк-то у него на пальце остался. Хотя не знаю, может, мне просто не хочется с любимой версией расставаться. Это раз. Самоубийство тоже не исключено. Это два. Ну и вряд ли они для укола медика привлекали, так что возможен и побочный эффект. Это три.
      – Какой, например, побочный вариант? – поинтересовался Никита?
      – Ну, может, совсем худо мужику стало, может быть, что-то с чем-то не состыковалось, больно стало, не выдержал или что-то еще в этом роде.
      – Спасибо, Саня. Что дальше думаешь делать?
      – А что дальше? Приятно, конечно, будет, если я прав, хотя жизнь осложнится. Повторные допросы, потом надо выяснить, кто наследник. Боря, конечно, бизнесмен, но родственники-то у него должны быть. Сам понимаешь, квартира – куш недурственный. Там же еще и склад антиквариата. Если будет повторный обыск, я тебе сообщу. А, да, вот еще что. Раз со вскрытием закончено, мы дали разрешение на похороны.
      – Да, насчет похорон я в курсе.
      – Ну, я не мог тебя в известность не поставить!
      Закончив разговор, Никита появился в дверях своего кабинета, посмотрел на Русанова и торжественным тоном произнес:
      – Твоя взяла. Беру свои слова назад. Звонил Белавин. Светлой памяти Боре Тарчевскому действительно вкачали сыворотку и наверняка допросили по полной программе. Зайди ко мне, Дима.
      Уединившись с Русановым в кабинете, Никита сказал:
      – Но вот о чем его спрашивали и что он отвечал? Я бы дорого дал, чтобы поприсутствовать при этой занимательной беседе! Ладно, – одернул он себя, – покойники – народ неразговорчивый… Самоубийство следователи пока что тоже не исключают. Что думаешь?
      – Убийство или нет – это не наше дело. – Нельзя сказать, что Русанов надулся от гордости, но признание Никитой его правоты было ему явно приятно. – Наш с тобой вопрос: в одиночку Тарчевский занимался изумрудами или это бизнес фирмы?
      – Согласен.
      На этом похвалы начальства закончились. Никита посмотрел на часы и объявил:
      – Так, Русанов. У тебя осталось часа два на то, чтобы как следует потренироваться корчить скорбную мину. Мы отправляемся на похороны Тарчевского.

      Хоронили вице-президента фирмы по первому разряду. Медленно ехал лимузин-катафалк, шестеро молодых людей в черных костюмах несли дубовый с медным орнаментом гроб, куча народу, охрана, море венков. Но позавидовать, наблюдая за этой церемонией, можно было только покойнику. Жара стояла страшная, июнь вот уже два года подряд выдавался жуткий, в тени зашкаливало за тридцать.
      Орел с Русановым к открытой могиле близко не подходили. Прибыв на кладбище заранее, они устроились метрах в тридцати от нее, на лавочке внутри чьей-то оградки, и делали вид, что кого-то усердно поминают. Они усердно подливали друг другу в пластиковые стаканчики кипяченую воду из водочной бутылки, пили и закусывали беляшами, незаметно наблюдая за церемонией. Время от времени Русанов оглядывался. Он знал, что кроме них на кладбище будут и менты.
      Дима профессиональным взглядом выделил потрепанную тетку в допотопной болонье, которая на входе торговала искусственными цветами, и парочку средних лет, копавшуюся за оградкой скромной могилки. Потом внимание его привлек хмурый могильщик, разгребавший кучу прошлогодней слежавшейся листвы.
      – Ребята лихо замаскировались.
      – Обычно.
      – А это, никак, Поливайко. Что он-то тут делает?
      – Изображает, что ищет могилу прабабушки.
      Ваня Поливайко действительно напялил шляпу, очки и ходил с букетиком цветов по рядам, невдалеке от места, где нашел свое последнее пристанище господин Тарчевский.
      Иван Поливайко, самый видный во всех смыслах этого слова мужчина группы, был готов на что угодно, лишь бы сделать свою жизнь более экзотичной. Став членом секретного подразделения налоговой полиции, он частично исполнил свою мечту. К делу всегда относился творчески, находя какие-то немыслимые выходы из создавшихся положений. Если надо было нарыть какую-то информацию, то он всегда находил информацию самую потрясающую и, казалось бы, самую скрытую.
      Иван терпеть не мог, когда ему задавали прямые вопросы, на которые нужно было давать не менее прямые ответы. Он считал, что любая информация не только интересна, но и многогранна, ее нужно рассмотреть со всех сторон, поэтому нельзя однозначно отвечать даже на вопрос типа: «Сколько будет два плюс два?» или: «Ты будешь кофе?» Еще больше он не любил, когда его хвалили за какой-то хороший поступок. Ну да, он сделал это, но зачем хвалить-то…
      И вот сейчас этот любитель экзотики отрабатывал на свой манер ситуацию на кладбище.
      … – Ладно, Дима, хватит озираться, обрати лучше внимание на эту толпу скорбящих. – И Никита начал перечислять знакомых ему бизнесменов, бывших бандитов, а ныне тоже деловых людей, особо отмечая при этом сотрудников «Самоцветов», участвующих в похоронах. – Запоминай, запоминай, напарник, это все твои потенциальные клиенты, – говорил Орел, называя фамилии, должности и косо поглядывая на толпу у могилы. – Вот этот солидный крепыш, очки с золотой оправой – это президент Бурмистров живьем.
      Сан Саныч произносил в это время короткую, но весьма прочувствованную речь.
      – Надо же, – с неприязнью заметил Никита, – чуть слезу не пускает.
      Затем он указал на стильно одетую женщину рядом с президентом фирмы.
      – Видишь даму с надменным лицом? Это Вероника – супруга Бурмистрова. Баба с характером. В фирме не работает, но нос сует везде. Вдруг не очень молодой муж помрет, надо быть в курсе всех дел. А тот молодой, что позади Бурмистрова, – это, скорее всего, преемник Тарчевского – Михаил Любомиров. Видимо, способный малый. Взяли с улицы на мелкую должность. Говорят, он был одним из первых, кто сообразил перейти на европейский тип мышления и разослал по конторам недурное резюме. Попал в «Самоцветы». Постепенно дорос до менеджера по продажам, а теперь вот коммерческий директор. Хотя сомневаюсь, что раньше его подпускали к дележам левой прибыли… А вот тот седовласый ухоженный старикашка – это немец Рихтер, партнер по бизнесу. Сам владелец «Рихтер Эйдельштайн». Приехал помянуть своего друга Борю.
      – Кажется, он чем-то очень недоволен, – заметил Русанов.
      – А чего ему быть довольным? Жара, а тут пасись на кладбище. Я лично тоже не очень доволен.
      – Его недовольство совсем другого рода. Что-то его очень беспокоит.
      – За психологию у нас отвечает Кочкин. Ты, Дима, все время норовишь оттяпать у кого-нибудь его функции. Так и меня скоро начнешь подсиживать.
      – Зачем же скоро? Сегодня и начну.
      – Ладно, хватит огрызаться. Работать надо. – Никита хлебнул воды и продолжал: – А вот этот, видишь, поодаль стоит в темных очках? Это начальник службы безопасности Николай Рудин, твой, как я понимаю, бывший коллега.
      – В темных очках. А почему без плаща? – спросил Русанов.
      – Черт, Дима, опять ты о своем. Впрочем, ты столько раз был прав, что… может быть, это и он…
      – Вопрос даже не в том, он или не он. Я почти на все сто уверен, что как раз-таки, скорее всего, он. Сыворотку достать трудно. Только с его связями в «конторе» это становится реальным. Вопрос: в сговоре он с другими или нет? И если в сговоре, то с кем. Со всеми или с кем-то одним?
      – Дим, ты уверен, что правильно выбрал работу? С твоими аналитическими способностями лучше писать детективные романы.
      – Брось прикалываться, Никита, это все очевидно.
      «Действительно, парень неглуп. Рассуждает разумно, – отдал коллеге должное Никита. – После того как он разложил факты по полочкам, все и правда выглядит именно так. Хотя насчет сговора вряд ли. Какие-то уж очень недружелюбные и недоверчивые взгляды все бросают друг на друга. Да и что нам это дает?.. Если Рудин убил Тарчевского по личной инициативе… А зачем?»
      – А зачем Рудин убил Тарчевского по личной инициативе? – непроизвольно вырвалось у Никиты.
      – Что-то спер, – ответил Русанов, – или хочет спереть. Прослушка нужна позарез. Что там твой агент говорила про отдел «зет»?
      – Нет никакого отдела «зет». Кочкин там все обошел.
      – А мне кажется, что он есть. И там заперты люди, которых Тарчевский кормил. Теперь его нет, и у них тоже есть шанс скоро перейти в мир иной.
      – Ну у тебя и воображение, Русанов.
      – А нас учили развивать воображение. Вначале придумать несколько версий, пусть самых невероятных. Потом все проанализировать и только самые-самые бредовые откинуть. А с остальными работать. Исходя из той информации, которая у нас есть, я почти уверен, что в отделе «зет» сидят ювелиры и делают какой-то заказ для Тарчевского. Во всяком случае, я могу это предположить. Могу предположить также, что Рудину известно про них. Но либо он, как и мы, не знает, где этот отдел находится, либо не может к ним попасть.
      – Либо ждет, когда они закончат заказ.
      – Ну, для ювелиров это было бы самым лучшим. Это значило бы, что он носит им пожрать. Хотя по окончании заказа их участь тоже неизвестна.
      – Так что надо срочно искать отдел «зет» и спасать народ? Я, пожалуй, позвоню Белавину.
      – И что ты ему скажешь? Что у гэбэшника Русанова разыгралось воображение, поэтому срочно нужен обыск в фирме?
      – Если я не выбью сегодня из Деда прослушку, считай меня не коммунистом.
      – Договорились.
      Они снова принялись молча разглядывать толпу скорбящих.
      – А это что за красотка, похожая на Ким Бессинджер? – спросил вдруг Русанов.
      – Где? – как можно равнодушнее отозвался Никита.
      – Ну вон, вытирает глаза платочком. Кажется, она одна действительно скорбит по Тарчевскому. Наверное, любовница. Да, вкус у него недурственный не только по части мебели…
      – Это секретарша Тарчевского. У них были чисто деловые отношения, – резче, чем хотелось бы, ответил Никита, не сводя глаз с Любы.
      Русанов бросил на него быстрый взгляд, полный любопытства, но промолчал.
      Несмотря на всю помпу, церемонию затягивать не стали. После речи Бурмистрова гроб опустили в могилу, быстро забросали землей, и народ потянулся к автобусам, чтобы ехать в ресторан, где были накрыты поминальные столы.
      И тут у могилы Тарчевского выросла неизвестно откуда взявшаяся неопрятно одетая женщина с пропитым лицом. Она упала на землю и громко завыла.
      – Кто это? – спросил Бурмистров, оглядываясь на Рудина. Ему вдруг стало не по себе от этого дикого воя.
      – Это? Это совесть Тарчевского вылезла из могилы. И воет теперь нечеловеческим голосом, – зло ответил Рудин. – Вы плохо знали Борю Тарчевского, Александр Александрович.
      Бурмистров изумленно посмотрел на Рудина:
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ничего. Теперь уже все это не важно. Нам нужно думать не о Боре, а о том, как спасти фирму, – тихо сказал Рудин.
      – Странно, что ментов не было, – задумчиво сказал Бурмистров. – После таких расспросов в офисе…
      – Сан Саныч, не будьте лопухом. Так вы что, и вправду их не заметили? Через пару оград сидели. Правда, не менты, налоговая, но это еще подозрительнее. Партию-другую товара надо придержать. Или отправить чистую.
      – Я уже дал распоряжения. Что насчет Любомирова?
      – Любомирова я проверил, можно вводить в курс дела. Вся его биография указывает на то, что от денег он не откажется. Подозрительных связей не всплыло. Возникла другая проблема. У Тарчевского есть наследник. Все свое барахло, в том числе акции фирмы, Боря завещал какому-то племяннику. И племянник-то какой-то через десятые руки, – с досадой проговорил Рудин. – Сын то ли двоюродной, то ли троюродной сестры. Знает что-нибудь этот племянник или полный лопух – бог его разберет. Наверное, на днях объявится.
      – Ну что ж, – сказал Бурмистров, – встретим с распростертыми объятиями.
      – Послушать бы, о чем они говорят, – вздохнул Никита. – Ладно, хлопцы, возвращаемся на Маросейку…

      В полдень довольный Никита вырвался из своего застекленного гнездовья и заорал:
      – Джексон, пляши! Разрешили прослушку. Либо в головах у начальства случился прорыв, либо Дуров нажал сильнее, чем обычно. Поедешь по этому делу в «Самоцветы». И смотри мне, девиц там не лапать.
      – А я ж разве когда на них смотрел? Я только разве что розовый кактус полапаю – и все.
      – Ну давай. Кто еще едет? Мы с Русановым не годимся. Кочкин уже засветился. Батька сегодня на кладбище тоже всех плакальщиц своими габаритами распугал Оля не проходит по смыслу, так что остаешься ты, Платоша, – весело говорил он, развернувшись к столу Платонова. – Чем ты сейчас занимаешься? Выкроишь полдня?
      – Да вот изображаю отчет, но идет что-то туго. Информации мало. Так что неплохо бы проветриться. – Платонов отложил бумаги.
      «Террариум» заметно оживился, немедленно подал голос:
      – Платоша! Вылезай из своего «подгрушника». «Наша служба и опасна, и трудна!» Бери шинель, пошли в поход.
      Никита потребовал внимания:
      – Господа сыщики, вначале к гримеру. Так, на всякий случай.
      Он снял трубку телефона, набрал номер и сказал:
      – День добрый. Разгуляеву можно?.. Светик? Привет, это Орел. Ага. Выручай, подруга! Что? Конечно срочно!
      Знакомые у Никиты были абсолютно везде. Как это ему удавалось, для всех было тайной. Порой он мог казаться недружелюбным увальнем, иногда даже был грубоват, но люди почему-то сразу располагались к нему. Вот и сейчас бригада направлялась на «Мосфильм» к художнику-гримеру Свете Разгуляевой, старинной подружке Никиты.
      – Светик, привет еще раз, рад тебя видеть, – проговорил Никита, входя в ее небольшую комнату.
      Возле одной из стен стоял длинный стол, сплошь уставленный разными баночками, пузырьками, сверточками и специальными подставками для расчесок и кисточек, возле которого сидела стройная, элегантно одетая женщина. Она подняла голову от журнала.
      – Привет, Никита, я вас жду. Даже всех клиентов разогнала. – Женщина поднялась с кресла, поцеловала Орла в щеку. – А у тебя, как всегда, все срочно. О, как вас много. Что, будем обрабатывать всех четверых?
      – Нет. Нуждающихся в твоей помощи, собственно говоря, только двое. Женя, Николай, Дмитрий, – представил своих коллег Орел. – А это Света Разгуляева, лучший гример столицы.
      – Не будем преувеличивать. Ну-с, желающие, пожалуйста, в кресла.
      – О! А можно я буду рыжим? Всегда хотел быть рыжим! – обрадовался Джексон.
      – В таком случае вам придется сидеть тихо и не вертеться, – ответила Света и принялась за работу.
      Через час Джексона не узнала бы собственная мать. На нем был рыжий парик, допотопные очки, торчала рыжая же бородка. Если бы не цвет, Джексон напоминал бы д'Артаньяна, выезжающего из родной Гаскони в поисках приключений.
      – Это что за маньяк из музея восковых фигур? – заорал Джексон, глянув на себя в зеркало.
      – Нравится? – спросила Света.
      – Очень, – кисло ответил Джексон. – Жаль, что не навсегда.
      Здесь же в гримерной он напялил вместо своего костюма видавший виды комбинезон, кроссовки и бейсболку, в руке у него теперь был чемоданчик с инструментами. Похоже, обличье больше не угнетало его, Джексон опять был бодр, весел и треплив.
      Такой же комбинезон и бейсболка были надеты и на Николая Платонова. У него тоже в руках был чемоданчик. Правда, Николай ограничился одними приклеенными усами, а от парика категорически отказался, мотивируя это тем, что уж его-то никто в «Самоцветах» в глаза не видал и вряд ли второй раз увидит.
      Тепло попрощавшись со Светой, команда покинула «Мосфильм», чтобы продолжить подготовку к предстоящей операции.
      Часа примерно через полтора все подготовительные работы были завершены. Орел, Русанов и два новоявленных мастера изнывали от духоты в наглухо закрытом микроавтобусе с игривой надписью «Баскин Роббинс» на борту. Машину припарковали на Пятницкой, неподалеку от главного офиса «Самоцветов». Окон в автобусе не было, все нутро его было нашпиговано аппаратурой подслушивания. Вместе с четырьмя сыщиками здесь парился молодой человек в наушниках из отдела техобслуживания по имени Рудик. Джексон с Платошей тщательно изучали полученный накануне самодельный план здания.
      – Я не понимаю, как народ переносит жару, – произнес Рудик. – Хоть бы дождь, что ли, какой.
      – Нам-то еще ничего, – ответил Никита, – а представляешь, каково сейчас ребятам?
      Он имел в виду парней из физзащиты, изнывающих от духоты неподалеку в другом микроавтобусе. Эти ждали своего часа в полном боевом облачении: комбезы, бронежилеты, маски, автоматы «Кедр» с полным боекомплектом.
      Теперь дело было за командой от Кочкина, находившегося в данный момент на АТС, – здесь замыкались номера всех телефонов офиса «Самоцветов». Задача Кочкина была с помощью местных мастеров отключить несколько номеров – в первую очередь у Бурмистрова и Рудина. И лишь после этого наступала очередь Калинкина и Платонова. Русанов же оставался на связи с «физиками», если что, он должен тут же послать их на помощь засланным казачкам…
      Обмахиваясь журналом, Никита обернулся к Джексону и проворчал:
      – Слушай, техник-спец, неужели трудно было здесь какой-нибудь кондиционер поставить? Сварюсь я тут, и все… Вкрутую… Что там Силыч столько времени колупается? Заблудился на АТС? Неужели так уж сложно пару номеров вырубить?
      – Не пару, а семь, – беззаботно ответил Женя. – У одного только Бурмистрова три телефона… И вообще, если у меня борода от жары отклеится, всем будет гораздо хуже. Представляешь, прихожу я к этой Инне, у которой кактусы, а она мне говорит, как в «Бриллиантовой руке»: «Товарищ, у вас ус отклеился».
      – Дались тебе эти кактусы.
      Женя Калинкин был самым молодым сотрудником КОБРЫ. Никита сразу выделил этого незаурядного парня, блестяще разбирающегося в технике, и, как всегда, не ошибся. Балагур Джексон идеально вписался в группу. И даже не так весело было с ним, как тихо становилось без него. Женя с удовольствием отправлялся на задания, не боясь никаких неожиданностей, справедливо полагая, что с неприятностями он разберется по мере их возникновения.
      Калинкин был так устроен, что получал удовольствие от самого процесса разговора не меньшее, чем от каких-либо более материальных приятных вещей. Заговорить он мог любого. Это, конечно, не означало, что он никогда не бывал в плохом настроении, но даже и тогда он ухитрялся отшучиваться. Деньги у Джексона исчезали так же быстро, как и появлялись, причем он искренне полагал, что для того они и есть, чтобы их тратить, и не менее искренне удивлялся противоположным теориям.
      Одна его черта, правда, слегка раздражала коллег – готовность выложить всю правду в глаза, вне зависимости от того, готов человек воспринимать ее или нет. А еще он слыл отчаянным донжуаном оперативного управления.
      И хотя Женя производил впечатление на редкость легкомысленного молодого человека, порученные ему задания он выполнял с потрясающей четкостью, и пока еще ни одно дело не было провалено по его вине. Если бы завтра Никита предложил ему отправиться в Сахару, чтобы изображать там старика отшельника, давшего обет молчания, Джексон справился бы и с этим.
      Николай Платонов, или, как его чаще называли, Платоша, был его полной противоположностью. Платоша, главный экономист КОБРЫ, проявил себя как неисправимый реалист, а также местный пессимист. Платонов прошел Абхазию и Чечню, у него была «Красная Звезда» и пара боевых медалей. Он никогда не жаловался на жизнь и никогда не пытался что-то угадать – любую ситуацию он всегда оценивал трезво.
      Платоша был старомоден и галантен, а также очень осмотрителен. Пожалуй, во всей их команде он тщательнее других соблюдал приличия. Вообще всякие глупости и мелочи были для него бессмысленной тратой времени, свидетельствовавшей об отсутствии цели. Ну что еще? У Калинкина-Джексона вызывала благоговейный трепет способность Платоши стоически переносить такие жуткие испытания, как зубоврачебное кресло.
      С женой ему, как и большинству членов КОБРЫ, не очень-то повезло. Она уже давно ушла от него, и он не любил обсуждать эту тему.
      При всей своей целеустремленности, реалистичности и желании быть на высоте Платонов тщательно хранил одну тайну: он был жутко сентиментален. Так, у него дома оказался сначала котенок, которого кто-то подбросил на лестничную клетку, а потом дворняжка, которая привязалась к нему у метро и проводила до самого дома. Он так и не смог захлопнуть перед ее носом дверь подъезда…

      К окончанию поминок господин Рихтер выглядел вконец утомленным и замученным. Он сказал Бур-мисторову, что очень устал и хотел бы передохнуть в гостинице. А все деловые переговоры было бы лучше перенести на завтра. Бурмистров согласился. Один день ничего не решает. Завтра он официально представит Рихтеру Любомирова как преемника Тарчевского, и пусть Любомиров берет на себя все заботы по связям с Германией. Ему хватает и внутренних дел. Налоговики достали. Отдел «зет» хорошо спрятан, но кто их знает, что этим деятелям с Маросейки еще на ум придет?
      Сам же Бурмистров решил еще посидеть в ресторане. Попрощавшись с Рихтером, он сказал Рудину, что останется здесь на часок, а потом поедет домой, – к себе в фирму он сегодня уже не собирается. Рудина это вполне устраивало – у него появлялась возможность прямо сегодня же попытаться встретиться с Рихтером. Рудин решил обсудить с ним изумрудное дело. Для отвода глаз посидев в ресторане еще какое-то время, Рудин сказал одному из своих помощников, что едет в «Самоцветы», и незаметно исчез из ресторана.