Борис Тарчевский, лысоватый мужчина средних лет, с остроугольной, как у Мефистофеля, черной бородкой вернулся домой в приподнятом настроении. Стояла теплая июньская ночь, и на душе у Тарчевского было празднично и легко.
      Он жил один в роскошной шестикомнатнои квартире в самом центре Москвы, в доме на Поварской улице. Если бы кто-нибудь спросил его: «Боря, на кой тебе одному шесть комнат?» – он ответил бы словами булгаковского профессора Преображенского, что, поскольку человек – это звучит гордо, постольку есть он должен в столовой, работать в кабинете, а спать в спальне. Впрочем, сегодня уже никто бы не задал Тарчевскому такой вопрос. Слава богу, жизнь в стране изменилась к лучшему. Все вернулось на круги своя. Люди с умом живут теперь и покруче него, ну а с теми, которые не в силах решить свой квартирный вопрос, ему, Борису Тарчевскому, и разговаривать не о чем… Вот такая белиберда почему-то крутилась у Тарчевского в голове, когда он вошел в свою квартиру.
      Вообще говоря, он редко здесь ел, мало спал и уж совсем никого не оперировал, в отличие от вышеупомянутого булгаковского профессора. А сейчас ему и вовсе не нужна была эта квартира, со вкусом обставленная изысканной мебелью, которую он так долго и тщательно выбирал, подключив к делу чуть ли не все антикварные магазины столицы. Тарчевский гордился своим вкусом и всегда с интересом наблюдал, как люди, впервые попавшие в его квартиру, с изумлением осматриваются вокруг. Но сейчас, в эту теплую июньскую ночь, ему было на все это наплевать. Скоро вся эта московская жизнь закончится. Уже совсем близко то время, когда он станет действительно богат, женится на какой-нибудь красотке Марте и в роскошном особняке, в самом сердце цивилизованной и такой милой ему Германии, будут бегать его маленькие белокурые (если получится) отпрыски и лопотать по-немецки. Осталось подождать совсем чуть-чуть.
      Тарчевский снял пиджак, сорвал надоевший за день ошейник галстука и достал из портфеля небольшую керамическую фигурку мышонка. Физиономия мышонка выражала уверенность в себе и какую-то непреклонную волю. Тарчевский долго вертел фигурку, разглядывая со всех сторон. Он даже несколько раз понюхал ее. Да, это был редкий экземпляр. Пришлось выложить за него кучу денег, но он ни о чем не жалеет: выражение морды у этого звереныша именно то, что нужно ему, Борису Тарчевскому. Нужно всегда, но в данный момент его жизни – особенно. Он поставил мышонка на полку к другим собратьям – эти грызуны в страшном количестве заполняли все свободные пространства антикварного интерьера его квартиры.
      Собрание этих фигурок, начатое еще в студенческие годы, в последнее время стало настоящей страстью Тарчевского. Он ублажал мышиного бога, покупая все новые и новые его изображения. Ежедневный осмотр огромной коллекции заменял ему вечернюю молитву.
      Тарчевский родился в год Мыши и очень гордился этим фактом, чему были свои причины. Когда-то, еще в студенчестве, он услышал легенду о споре животных. Звери поспорили, кто из них первым увидит солнце, и победила всех маленькая хитроумная мышь, взобравшаяся на спину быка. Тарчевский воспринял эту легенду как руководство к действию и никогда не стыдился поступков, заставляющих вспомнить победу премудрой зверушки.
      Вот сейчас, всего через несколько дней, он круто обойдет Бурмистрова – своего шефа по работе, и, взобравшись на шею этого быка, первым увидит солнце. Обманывать Бурмистрова ему приходилось и раньше, но все было как-то уж очень мелко, можно даже сказать, мелочно. А сейчас, всего через несколько дней, он сорвет такой куш! Только еще немного мышиной хитрости и изворотливости. Он же, Борис Тарчевский, созрел для жизни иной, он близок к тому, чтобы перейти в следующую фазу своего земного существования.
      Он и так слишком долго и слишком честно служил Бурмистрову, хотя только благодаря ему, Борису Тарчевскому, никому не известная вначале фирма «Самоцветы» действительно встала на ноги и засверкала всеми цветами радуги на фоне серого московского бизнеса. Конечно, это довольно дурацкое сравнение – с радугой, но зато точное. Пять лет он, Борис Тарчевский, отдавал фирме все свои недюжинные способности ловкого, талантливого и пронырливого дельца. И что из того?.. Какую долю он, Борис Тарчевский, имеет в фирме «Самоцветы»?.. Да даже если бы он имел все сто процентов! И что с того? Нет, это масштаб не для него! Сегодня он чувствует в себе силы Илюши Муромца, которого тридцать три года держали взаперти. Но ничего, теперь он развернется! Вот завершится через несколько дней его сделка, он получит достаточный капитал, и уж там, за границей, где умеют ценить настоящий масштабный коммерческий талант, для него откроется истинное поле деятельности. Эй, Онассисы, Рокфеллеры, поберегись! В международный бизнес на русской тройке зверски храпяших лошадей въезжает он, Борис Тарчевский!
      Да, он уже не мальчик, ему сорок, и он похож на стареющего Мефистофеля, но это пустяки! В душе он остался все тем же Борей, который так мечтал о чем-то необычном и сверхъестественном и которого одноклассники частенько били за хитрость и вранье. Но где они теперь, эти уроды, честные мальчики, у которых туго с воображением? Где они? Чем занимаются? Стоят у станков на заводе или корпят над чертежами в ожидании жалкой зарплаты, которую к тому же и выплачивают им с полугодовыми задержками и на которую невозможно прокормить семью? Где они все? Пьют горькую и валяются под заборами? И что из того, что валяются там они честно, с гордостью плюхая в подзаборную грязь свою чистенькую и никому не нужную совесть?
      Боря подошел к старинному письменному столу и, сев в кресло с высокой резной спинкой и высокими же подлокотниками, достал из ящика стола билет на самолет и загранпаспорт, прислонил их к резному письменному прибору в виде стоящей на задних лапках мышки. Пусть стоят здесь – так он наверняка не забудет сунуть их завтра в портфель… Слегка развернувшись в кресле, Тарчевский протянул руку к небольшому пейзажу кисти Айвазовского, висевшему у него за спиной. Отойдя от стены, картина открыла вделанный в стену сейф. Послышался щелчок, и дверца открылась. Тарчевский взял из сейфа папку с бумагами, а затем небольшой серого бархата мешочек. Вот оно, то, что резко изменит его жизнь!..
      Он извлек из стола мощную лупу, открыл папку, выбрал в ней широкий лист и высыпал рядом содержимое бархатного мешочка. Перед ним на суконной поверхности старого письменного стола лежало штук двадцать крупных изумрудов изумительной огранки, ярко сверкающих в свете настольной лампы. Вот он, залог его будущей яркой жизни.
      Он взял наугад один камень и принялся разглядывать его в лупу, поглядывая одновременно на лист из папки, – на нем был изображен последний заказ, Ледяная диадема. У этого арабского шейха определенно недурной вкус и слишком много денег. Диадема, при всей ее эффектности, не стоит и четверти того, что он за нее дает. Но у шейхов свои привычки. Дай бог им здоровья. Замечательные привычки, для заказчиков просто находка. Как долго он, Борис Тарчевский, ждал чего-нибудь подобного. И дождался. Сейчас, когда больше половины заказа выполнено, часть той огромной суммы, которую платит шейх, он получит уже завтра. Конечно, у него остается мало времени на выполнение второй половины заказа, огранщикам придется поднажать, но у него все шансы успеть. А уж тогда…
      Высокие напольные красного дерева часы мелодично пробили двенадцать раз. И только в квартире снова наступила тишина, как вдруг раздался резкий звонок телефона. Вздрогнув от неожиданности, Тарчевский взял трубку:
      – Слушаю вас.
      – Борис Самуилович, это я, Николай…
      – Какой Николай?
      – Рудин. Николай Рудин, Борис Самуилович! Бурмистров просил меня срочно завезти вам бумаги.
      Рудин был начальник службы безопасности «Самоцветов», и звонку его Боря не удивился. Но вот время…
      – Чего вдруг так срочно? – спросил он,
      – Вы ж утром вылетаете. А это что-то очень важное. Он просил, чтобы вы сразу позвонили, как прочтете. Я в машине, у подъезда.
      – Ну хорошо. Заходи.
      Тарчевский положил трубку и принялся неторопливо собирать изумруды в серый бархатный мешочек. Ничего, Рудин подождет. Не мог позвонить заранее. И что, собственно, за срочность такая? Какая-то совковая манера проявлять рабочее усердие именно по ночам…

      Через несколько минут Николай Рудин уже входил в квартиру вслед за Тарчевским. Это был человек лет сорока пяти, с неприметным обыденным лицом.
      Мужчины прошли в кабинет. Хозяин остановился у стола и, не предлагая гостю сесть, молча протянул 'руку. Поздний визитер, не снимая тонких кожаных перчаток, открыл кейс, достал оттуда узкий длинный конверт. Тарчевский взял конверт и, на ходу вскрывая его, двинулся к креслу. Уже садясь, он вытянул оттуда несколько сложенных листов бумаги, но прочитать их не успел…
      Единственное, что он смог, – это вскинуть голову, уловив боковым зрением какое-то движение позднего гостя. И это было все, что он успел… Николай, сделав пару стремительно скользящих шагов, оказался рядом с хозяином и, резко взмахнув рукой, нанес ребром ладони сильный удар сзади и сбоку по шее. Тарчевский коротко всхрапнул и, мгновенно потеряв сознание, ткнулся лицом в бумаги.
      Николай приподнял его и снова усадил в кресле прямо. Затем он положил на стол кейс, с которым пришел, извлек из него одноразовый шприц и ампулу. Отломил головку ампулы, всосал прозрачную жидкость. Закатал правый рукав рубашки Тарчевского, перетянул руку жгутом и профессионально ловко ввел жидкость в вену. Убрал все обратно в кейс. Посмотрел на часы, сел напротив хозяина квартиры, не без отвращения разглядывая смотрящие на него со всех полок мышиные морды…
      Спустя десять минут Николай привстал и сунул под нос Тарчевскому ватку, смоченную нашатырным спиртом. Тарчевский застонал, дернулся и, открыв глаза, приподнял голову. Лицо у него взмокло от пота, глаза слегка закатились. Николай снова сел напротив, достал из кейса диктофон, поставил перед Тарчевским на стол.
      – Боря, сейчас я буду тебе задавать вопросы, а ты – отвечать, – мягко сказал Николай. – Говорить, Боренька, надо правду и только правду. Договорились?
      – Договорились, – послушно прошептал Тарчевский и неожиданно улыбнулся какой-то странно жалкой улыбкой.
      – Вот и хорошо. Голова не кружится?
      – Нет… Да. Все вокруг кружится. И ты какой-то странный… Пить хочется.
      – Ничего, потерпи, это скоро пройдет.
      Николай вытянул из кармана листок бумаги и посмотрел на Тарчевского:
      – Номер твоего сейфа в «Самоцвете»?
      – Тридцать четыре пятьдесят восемьдесят. А зачем тебе? – как-то игриво спросил Тарчевский. Всей манерой поведения он напоминал сейчас человека в той стадии опьянения, которую можно было бы назвать дружелюбной.
      Николай сверился с бумажкой и удовлетворенно кивнул:
      – Все правильно. Ну что ж. Начнем, благословясь…
      – Давай, – согласился Тарчевский.
      Рудин положил перед собой тщательно составленный список вопросов, включил диктофон и наклонился к Тарчевскому поближе:
      – Вопрос первый…

      Высокие напольные красного дерева часы мелодично пробили два раза.
      Николай поднял голову, посмотрел на циферблат и неторопливо сказал, переведя взгляд на Тарчевс-кого:
      – Хорошо, Боря. И вот что мне еще скажи напоследок. Какой шифр у твоего домашнего сейфа?
      – Семь тринадцать двадцать восемь двадцать восемь, – почти сразу, но чуть невнятно произнес хозяин кабинета. Он все еще напоминал дружелюбного пьяницу, но похоже, что теперь его силы были на исходе.
      Николай выключил диктофон, встал и уверенно подошел к креслу Тарчевского. Чуть облокотившись на него, он взялся за картину Айвазовского, нажал на крайний снизу слева золотистый завиток рамы, повернул его, и картина медленно отошла от стены. Николай быстро набрал код, и стальная панель отъехала в сторону. Он вытащил из сейфа пару папок с документами, в том числе и ту, которую часом раньше разглядывал Тарчевский, потрепанную записную книжку и несколько толстых пачек «зеленых» с портретом Франклина. Оглядев свою добычу, ночной гость вернулся к столу и уложил все в кейс. Затем, явно неудовлетворенный результатами, снова вернулся к сейфу и, сунув руку поглубже, достал увесистый бархатистый мешочек.
      Рудин высыпал изумруды, пересчитал, достал лист с изображением диадемы, долго смотрел на него, затем пересчитал камни еще раз.
      – Здесь не все, – сказал он Тарчевскому.
      – Конечно, не все. До конца срока выполнения заказа есть две недели.
      – Но ты ведь собирался завтра везти их к Рихтеру.
      – Собирался везти половину. Такой уговор. Они должны быть уверены, что все идет правильно.
      – А где ты прячешь остальные камни?
      – Я их не прячу, они в огранке…
      – В огранке!.. Где?!
      Николай едва сдерживал свою ярость. Он был уверен, что все просчитал, что именно сегодня он должен перехватить у Тарчевского изумруды, а значит, и заказ.
      «Старею, – подумал он, – уже не то чутье, не та хватка».
      И чуть не пропустил тихий ответ Тарчевского.
      – В отделе «зет», – тихо сказал он.
      Тарчевский выглядел совершенно измученным. Время действия укола шло к концу, еще немного – и Тарчевский надолго отключится. Николай снова включил диктофон, снова начал задавать вопросы – теперь уже более энергично:
      – Боря, ты скоро отдохнешь, надо только еще чуть-чуть поработать. В отделе «зет» только комната с компьютерами. Там не могут сидеть огранщики.
      – Они там рядом… – Тарчевский еле шевелил языком. – За стенкой… Там есть тайная комната…
      – Там тайная комната?..
      – Да… Это очень старый дом… и там есть тайная комната…
      – А как ты туда попадаешь? Где дверь?
      – В моем кабинете. За стеллажом. По лестнице вниз.
      – Какой код?
      – Кода нет.
      – Значит, ключ?
      – Ключа нет. Ты не сможешь туда войти. Электроника открывает дверь только на мой голос.
      – Но ее можно взломать?
      – Нельзя. При попытке взлома приходит в действие комплекс механизмов. И все, что там находится, превращается в золу и прах. И люди, и изумруды.
      – Что за чушь? Средневековье какое-то! Зачем ты это сделал?
      – Ничего я не делал. Кто-то из графьев изощрялся. Я только нашел помещение и напичкал электроникой. Так, для безопасности. Через две недели я их выпущу.
      – Говори пароль.
      – Сим-сим, открой дверь.
      – Понятно, с фантазией проблемы. Повтори еще раз.
      – Сим-сим, открой дверь… У тебя ничего не получится.
      – Еще как получится. И последнее…
      Николай протянул руку через стол и достал чистый лист бумаги, вынул из письменного прибора ручку. Тарчевский уже почти совсем отрубился. Пришлось снова приводить его в сознание. Наконец Борис очухался, медленно поднял взгляд на Николая.
      – Боря, возьми ручку и пиши, – приказал тот.
      Тарчевский послушно взял ручку.
      – Да. – Тарчевский облизнул пересохшие губы, руки у него чуть дрожали.
      – Пиши, – принялся диктовать Николай. – Я не могу доказать свою невиновность. Точка. Все улики против меня. Точка. А мне не в чем оправдываться. Точка. – Он открыл верхний ящик стола. Там лежал пистолет, чуть прикрытый бумагами. – Пиши: «В моей смерти прошу винить майора налоговой полиции Никиту Орла». Написал?
      – Коля, это бред. Кто в это поверит? – уже едва шевеля губами, произнес Тарчевский.
      – А мне и не надо, чтобы верили. Мне надо, чтобы этот Орел от фирмы отстал.
      Николай вложил пистолет в руку Тарчевского, поднес к его виску и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, Тарчевского отбросило к спинке кресла. В правом виске появилась аккуратная черная дырка, слегка окрашенная по краю красным. Мертвые глаза тупо уставились в потолок. Эх-эх, не въехать теперь Боре на храпящей тройке в мировой сверкающий бизнес.
      Рудин осторожно высвободил руку, достал из кармана носовой платок и слегка провел по перчатке. Нет, напрасная предосторожность, кровь на нее не попала. Рука Тарчевского безвольно упала, пистолет глухо стукнул о покрытый ковром пол.
      Взгляд Николая остановился на билете и загранпаспорте, прислоненных к письменному прибору. Задумавшись буквально на секунду, он протянул руку, взял документы и бросил их в свой кейс.

      Майор налоговой полиции Никита Орел вышел из здания суда, расположенного на Баррикадной улице. Настроение у Никиты было отвратительное. На улице стоял раскаленный июньский день, в воздухе висел тяжелый смог от стоявших в пробке машин и к тому же отовсюду летел и норовил залезть в глаза и нос мерзкий тополиный пух. Бросив вокруг неприязненный взгляд, он направился к припаркованной на противоположной стороне улицы машине.
      На суд ему пришлось явиться при полном параде, то есть в костюме, так что теперь, весь этот жаркий летний день, предстояло чувствовать себя идиотом. Никита подошел к своей кляче, как он называл темно-синюю «шестерку», и открыл дверцу. Из машины пахнуло, как из духовки. Ну вот, еще и это… Утром он оставил машину в тени, но теперь солнце добралось и сюда…
      Никита сел за руль и открыл окно. Вместо освежающего ветерка в машину ворвалась белая тополиная гадость. Он включил радио и начал выруливать из своего закутка. «Тополиный пух, жара, июль…» – надрывался приемник. Какой, к черту, июль! Хоть бы знали, придурки, когда он бывает, этот тополиный пух…
      День у Никиты не заладился с самого утра. Началось с того, что сломался электрический чайник. Хрен его знает, что там с ним приключилось. Ему-то все равно, в чем воду кипятить, но мать расстроилась. Ее можно понять – чайник был чуть ли не единственной современной вещью в доме, вся остальная обстановка в доме самая что ни на есть спартанская. А впрочем, так и должно быть, усмехнулся Никита, как же иначе. Сапожник должен, просто обязан быть без сапог, ну а сборщик налогов – без денег! Это непреложный закон жизни.
      Да, у всей этой сволочи, этих так называемых бизнесменов, есть повод над ним, Никитой Орлом, смеяться. И правильно! Чего ради он бегает за ними, выслеживает, ловит, пополняет казну государства?.. Как это громко звучит: «Пополнять казну государства!» И как глупо… На кой черт он служит этому государству, которому нет никакого дела до своего слуги? И зачем служить государству, которое не желает платить даже мало-мальски пристойную зарплату? А что? Может, бросить все к черту, наняться в охрану к крутым бандитам и начать закрывать своим телом их мерзкие жирные хари, как Матросов амбразуру? Как ни противны эти люди, но зато это даст возможность хорошо одеваться и питаться и еще ездить отдыхать на Канары… Свинская жизнь, свинские мысли…
      В неудачные дни вроде сегодняшнего подобные мысли возникали у Никиты сами по себе. Они лезли в голову с той же навязчивостью, с какой лез в глаза тополиный пух. И средство от них было такое же, как и от пуха, – надо было просто подождать, когда пройдет отпущенное им время, и мысли эти кончатся сами по себе. Так же, как и тополиный пух. Потому что, как бы ни ругал Никита свою работу, он знал, что иначе жить не может и не будет. Ведь кто-то должен ловить вора за руку и пополнять казну государства? Должен, иначе наступит беспредел… И еще в глубине души Орел знал, что охранять ублюдков он не будет никогда. Он может служить, как это ни звучит высокопарно, только чистым идеям, пусть нынче такие и не в моде. Да, если хотите, дело даже и не в чистоте идей. Просто ему нравится его жизнь. Ему нравится решать задачи, и не просто задачи – сверхзадачи. Он готов сутками не спать и не есть, вычислять и рассчитывать, кто и зачем, а потом сутками выслеживать добычу и ловить. Он – охотник, и если уж на то пошло, и Канары, и большие деньги ему ни к чему. Что там хорошего? Лежать кверху брюхом и смотреть на небо? Сдохнешь от скуки. Он любит свою работу и ни на что ее не променяет…
      Только вот почему он должен корячиться за такую жалкую зарплату? И почему именно он?.. Машина опять стояла на перекрестке, и опять лез в лицо тополиный пух. Никита закрыл окно…
      В налоговую инспекцию Никита Орел пришел из МУРа. Его позвал туда его нынешний шеф, полковник Владимир Владимирович Дуров по кличке Дед. Они вместе ловили бандитов, и, когда Дуров предложил Орлу новую работу, Никита решил, что Дед сбрендил. Что он будет делать в этой налоговой полиции? Копаться в бумагах и выискивать арифметические ошибки бухгалтеров? Но Дед обещал, что работа будет интересная и уж точно ничем не будет отличаться от их прежней муровской.
      Работа действительно оказалась неплохая. Вот только доказывать виновность преступников здесь было куда сложнее, чем в МУРе. В результате крючкотворства юристов, готовых за большие деньги спасать от правосудия кого угодно, многие воры выходили из воды сухими. Да и с законодательством была такая неразбериха, что не приведи бог. И к тому же никто не любил налоговую. Не только крутые воротилы, но и простые налогоплательщики. Никита столько раз видел кислые рожи при словах «налоговая полиция». Но со временем он привык. Менты ведь тоже не пользовались популярностью у населения, хотя отдавали все силы на благо и во имя этого самого населения. А впрочем, население право. Кто будет любить организацию, которая будто бы собирает деньги, чтобы платить из них пенсии и зарплаты. Ну и где они, эти самые пенсии и зарплаты? Неужели вот эти жалкие крохи?..
      Была и еще одна вещь, которая, как понимал Никита, лежала в основе этой нелюбви народа к ним, силовым органам. Народ – он так устроен, что всегда хочет видеть, как зло будет наказано. Народ всегда ждет, что вора в наручниках прямо из зала суда отведут в тюрьму. А вот этого-то очень часто и не происходило. И ничто так не бесило Никиту, как слишком частая невозможность доказать на суде, что вор должен сидеть в тюрьме.
      Так случилось и сегодня. И это, в общем-то, и было причиной его теперешнего плохого настроения.
      Сегодня в суде рассматривалось дело одного жулика-банкира по фамилии Пилюгин. Человек с такой жалкой фамилией прославился тем, что, пользуясь разнообразными хитрыми махинациями, перекачивал деньги за бугор. По общему мнению отдела розыска, эти махинации были слишком оригинальными для его интеллектуальных возможностей. Не меньшую известность Пилюгину принесла и крутая неуплата налогов.
      Пилюгина отдел розыска пас долго, весь отдел, начиная с Орла и кончая самым младшим сотрудником группы Женей Калинкиным по прозвищу Джексон. В конце концов нашли все же парочку зацепок, взяли банкира за хобот и посадили. И вот теперь в главном офисе налоговой полиции на Маросейке все ждали результатов и надеялись, что излишне активный предприниматель проведет на нарах хотя бы пару годков за свои прегрешения.
      Но на суде все обернулось хуже некуда. Дело было отправили на доследование, а судья, изменив меру пресечения, отпустил Пилюгина прямо из зала суда под подписку о невыезде. Судя по всему, оригинальность махинациям банкира Пилюгина придавал кто-то другой…
      Никита притормозил и мысленно выругался. На улице возле комплекса зданий Федеральной службы налоговой полиции России, находящегося по небезызвестному адресу – Маросейка, 12, места для парковки не было. И Никите пришлось поставить свое не первой молодости средство передвижения в Старосадском переулке, чуть ли не у здания Исторической библиотеки, где всегда были толпы готовых на любую пакость студентов. Пару месяцев назад эти интеллектуалы написали на дверце Никитиной машины самое известное российское слово. И ведь опять напишут…
      Он вошел в здание налоговой полиции. Небрежно махнув удостоверением перед носом прапорщика, через переход, соединяющий представительское здание с основным четырнадцатиэтажным рабочим корпусом, отправился прямиком к лифту.
      Через пару минут Никита шел по коридору восьмого этажа. До двери с табличкой «Отдел розыска», под которой сейчас висела другая, накорябанная чьей-то рукой на куске картона: «Уголок Дурова».
      – Опять Джексон! – хотел было возмутиться Никита, но, взглянув еще раз на картонку, понял, что сердиться на Джексона нет никакой возможности. Он набрал код на цифровом замке и вошел внутрь.
      В пустой короткий коридор выходило с десяток дверей. Никита секунду-другую постоял, прикидывая, с чего бы начать, и затем решительно направился к двери в глубине коридора. Открыл он ее без стука.

      Это была приемная, которая вела в кабинет шефа, того самого Деда, как за глаза все они, сотрудники оперативного отделения, называли полковника Дурова – начальника отдела розыска.
      Владимир Владимирович был невысокий, плотный человек лет пятидесяти. Поверхностному наблюдателю было бы сложно описать Деда подробнее, а то и вообще невозможно. Бывший муровец, классный сыскарь, по внешности Дед мог вполне сойти за слесаря-сантехника, хотя на каком-нибудь светском приеме способен был совершенно преобразиться и дать фору любому графу, не говоря уже о новых русских…
      Шефа в отделе горячо любили и относились к нему с какой-то скрытой нежностью. Дуров никогда не давал своих подчиненных никому из начальства в обиду, хотя самолично спускал с провинившихся три шкуры. Но делал он это один на один.
      В крохотной приемной стучала по клавишам компьютера секретарь Деда Надя Соколова. Она подняла голову от клавиатуры и улыбнулась Орлу.
      Рядом с Надей на стуле примостился молодой человек. На вид ему было лет двадцать восемь – тридцать. Вид вполне интеллигентный, умные серые глаза, костюмчик стильный, симпатяга, Ален Делон, по-другому не скажешь. Один из тех, за которыми девушки стаями должны бегать.
      Орел не любил красавчиков. Личный жизненный опыт Никиты говорил о том, что все они, как правило, с хо-орошей гнильцой. И хотя сидевшего в Дедовой приемной молодого человека Никита никогда раньше не видел, он нисколько не сомневался, что его соображения насчет гнильцы относятся и к нему, целиком и полностью.
      – Надя, Дуров на месте? – спросил он.
      – У себя, Никита Сергеич, – улыбнулась в ответ Надя. – Ждет. Уже несколько раз вас спрашивал.
      Орел постучал в дверь кабинета и вошел.
      Кабинет Деда разительно отличался от любого кабинета во всем четырнадцатиэтажном здании. Каждый, кто переступал его порог, сразу чувствовал дыхание иной эпохи. Среди подчиненных даже ходили анекдоты, что мебель Дед вывез из кабинета Сталина. Стол, обитый зеленым сукном, зеленая лампа. Впрочем, то же самое Орел видел и в кабинете Деда на Петровке. На стене, как и там, висел все тот же портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, который Дед не убирал никогда, даже когда вся страна дружно сносила памятники, когда-то воздвигнутые этому человеку.
      Дуров, не прерывая разговора по телефону, сделал Орлу знак заходить и садиться. Никита послушно плюхнулся на стул и замер, ожидая, когда у полковника дойдет очередь и до него. Наконец Дуров положил трубку, однако глаза на Никиту поднял не сразу. Он бегло просмотрел какую-то бумагу, сделал на ней пометку, перевернул бумагу по старой муровской привычке текстом вниз и только тогда хмуро сказал:
      – Ну, что там на суде? Порадуй старика.
      – А ты, Владимир Владимирыч, угадай с трех раз, – не менее мрачно предложил Орел.
      Обращаться к Деду на «ты» было личной привилегией Орла. Он заслужил ее, проработав с ним бок о бок восемь лет еще на Петровке. Каждый раз, когда они оставались наедине, Никита активно ею пользовался.
      – Ты что, Кощей Бессмертный, а я Иван-дурак? Излагай давай, – буркнул Дед.
      И Никита начал рассказывать, сбросив привычную для него маску невозмутимости. Все равно бесполезно, Деда на мякине не проведешь.
      – Короче, дело отправлено на доследование. Видел бы ты довольную рожу адвоката. Отпустили этого гада прямо из зала суда домой – праздновать победу. Только подписку о невыезде взяли. Две минуты – и нет никакого дела! – в сердцах сказал он. – А Пилюгин, сволочь, прямо в глаза мне смотрел и скалился! Много бы я отдал, лишь бы узнать, кто этого Пилюгина в городской думе прикрывает!
      – Что ты несешь? – проворчал полковник. – Какая на хрен дума? Он же не Мавроди. Обычный жулик средней руки…
      – А ты что думаешь, не прикрывают? Что, по-твоему, это судья оказался такой добренький? – возмутился Никита.
      – Остынь, остынь. Никто его не прикрывает. Туфта это все. Мелкий жулик. Либо связи в прокуратуре, либо еще проще – адвокат хороший попался. Вот последнее – скорее всего. Зацепку хороший адвокат всегда найдет, тем более что мы и сами не без греха. Так что успокойся, чего после драки кулаками-то махать. Сами не доделали дело, сами теперь и будем свое дерьмо расхлебывать. Всем сейчас начальство накидает банок. И тебе, и мне, и следакам. Да-а, наслесарили…

      Дед помолчал, вертя в пальцах ручку, и сказал:
      – Ладно, слезами горю не поможешь. У меня в приемной парень сидит, прикинутый такой, видел?
      – Видел. А что?
      – Ты все плакался, что у тебя в КОБРЕ (команда быстрого реагирования) людей не хватает? Ну так получай обещанное пополнение. Сначала посмотришь на него, пообщаетесь. Если он тебе подойдет, то пополнишь свою группу.
      – А откуда он, такой красивый-то? – осторожно спросил Никита. – Для опера слишком чистенький какой-то. Из ГУЭПа , что ли?
      Дуров ухмыльнулся:
      – Щас! Из «конторы».
      Некоторое время Никита ошарашенно молчал. Потом встал и склонился перед Дедом в старорусском поклоне, приложив руку к груди.
      – Ну, блин, спасибо, барин, – проникновенно сказал он. – Ну уважил так уважил! Мне для полного счастья не хватало как раз чекиста. Ты что, шутишь, Владимирыч?! Мне опытные оперы нужны, а не кабинетные мальчики с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками! Или хотя бы один опытный опер, на которого я мог бы часть своих дел скинуть. Что он у меня будет делать, этот фээсбэшник? Шпиенов ловить?
      – Работать.
      – Тухлятина это будет, а не работа. Это кто ж нам такую подлянку подложил?
      – Замначальника управления, – ухмыльнулся Дуров.
      – Шапорин? Понятно. Сам из «конторы» и нам такого же сосватал. Рыбак рыбака…
      – Можно подумать, что я, когда про это узнал, от счастья зарыдал, – перебил его стенания Дед. – Ничего. Парень, судя по всему, умный, еще неизвестно, по каким причинам он оттуда свалил. Поднатаскаешь его потихоньку, обломаешь. Но только смотри у меня! Чтобы без всяких там штучек-дрючек, а то знаю я тебя. Замордуешь парня, а мне потом отвечать.
      – Да когда я кого из своих мордовал? – возмутился Орел.
      – А кто Калинкина на третий день службы отправил в наш медпункт к Леночке сдавать сперму на анализ? Якобы для последующего агентурного внедрения в подпольный бордель? – ехидно уставился на своего заместителя Дед.
      – Да Женька меня тогда просто неправильно понял! – попытался отмазаться Никита.
      Вообще-то в КОБРЕ новичков обязательно разыгрывали – такая уж была традиция. Проверка на вшивость. Такие проверки сразу показывали, кто есть новичок – свой человек или чужак.
      – «Неправильно понял»! Молчи уж, – сказал полковник и нажал кнопку селектора. – Надя, пригласи ко мне Русанова.
      Открылась дверь, и модник-симпатяга вошел в кабинет.
      – Разрешите, товарищ полковник? – спросил он.
      – Проходи, садись, – сказал Дед. – Знакомьтесь. Капитан налоговой полиции Дмитрий Андреевич Русанов. Ранее – ФСБ, контрразведка. Направлен к нам сразу после курсов переподготовки.
      Никита посмотрел на невозмутимого красавчика и сказал:
      – Понятно. А меня зовут Никита Сергеевич, фамилия наша Орел. Я – бывший мент из МУРа. А теперь майор налоговой. Тридцать четыре года от роду, разведен, не был, не привлекался и тэ дэ и тэ пэ.
      – Ну вот и познакомились, – буркнул Дуров и обратился к Никите: – Капитан Русанов будет работать непосредственно под твоим чутким руководством. Вводи его в курс своих дел. Познакомь с доблестным коллективом. Все.
      Дед демонстративно (дескать, валите отсюда сами знаете куда) потащил к себе телефон, и Орлу с Русановым оставалось только выкатиться из кабинета.

      Выйдя из приемной, Орел направился ко второй двери слева, на которой красовалась табличка: «Заместитель начальника отдела розыска Орел Никита Сергеевич».
      Действительно, официально майор Орел значился заместителем Дурова по текущей отчетности, а на деле же он возглавлял секретное подразделение налоговой полиции, которое было создано совсем недавно. Основную часть подразделения составляло аналитическое ядро из шести человек, каждый из которых был лучшим в своей области специалистом – розыск, наружное наблюдение, или «наружка», техническое обеспечение, экономический анализ, финансовая сфера и психология.
      Члены команды быстрого реагирования скрывались под масками секретарей, бухгалтеров или просто помощников Орла, но все, отлично разбираясь в сыскном деле, занимались особо сложными делами.
      Саму комнату местный юморист Женька Калинкин, он же Джексон, обозвал «террариумом». И это название как-то сразу прижилось, потому как комната и вправду слегка напоминала террариум: стена напротив двери была почти целиком стеклянной, как это было модно в шестидесятые годы. Поэтому сотрудники перегревались летом и мерзли зимой. Окна «террариума» выходили на Маросейку. Из них видны были купола церкви бессребреников Косьмы и Дамиана, что служило поводом к частым шуткам и подначкам, учитывая специфический профиль ведомства.
      Во всю правую стену «террариума» располагались стеллажи, заставленные папками, книгами и заваленные бумагами. На единственной стене, не загороженной мебелью, висели фотографии. Центром этой композиции был большой, исписанный фломастерами планшет, на котором были прикреплены кнопками разноцветные листочки бумаги с разнообразными заметками. Кроме того, в комнате достаточно свободно стояли пять разномастных письменных столов с компьютерами, принтером и телефонами.
      Русанов удивленно осматривался. Наибольший интерес у него вызвала здоровенная боксерская груша, висевшая в левом углу, почему-то рядом с ксероксом. То ли груша была просто украшением интерьера, то ли били по ней чрезвычайно редко.
      Грушу притащил из дома капитан Платонов, он же Платоша. Притащил для очередного розыгрыша, и, надо сказать, на грушу полдня пялился весь отдел. А в результате она так и осталась висеть и, мало того, пришлась к месту. Свой стол Платоша расположил прямо тут же. Рядом с грушей. С тех пор это место, с легкой руки Джексона, так и стало называться – «подгрушник».
      Угол комнаты за спиной Платоши и до следующего стола был выгорожен стеклянной перегородкой до потолка. В перегородке выделялась стеклянная же дверь, занавешенная изнутри шторой-жалюзи. Это, собственно, и был кабинет Никиты Орла, который сотрудники прозвали «гнездовьем».
      Осмотревшись, Русанов перевел взгляд на Никиту, который не без ехидства наблюдал за реакцией новичка.
      Сегодня был тот редкий день, когда все бойцы находились на месте. Орел коротко представил своим сотрудникам Русанова, и ребята по очереди назвались, пожимая новичку руки.
      – Иван Поливайко, бывший капитан ГУЭПа, – пробасил оказавшийся ближе всех к новичку здоровяк.
      В КОБРЕ Иван проходил под прозвищем Батька Ведмедь или просто Батька. Несмотря на внушительные габариты и лицо деревенского кузнеца, он классно разбирался в финансовых махинациях, а также отвечал в подразделении за наблюдением – «наружкой». В компании он был признанным экспертом по части английского, а иногда любил порассуждать и о немецкой филологии.
      Его стол располагался как раз напротив входной двери между столами Кочкина и Ольги Муратовой. Но, учитывая специализацию Батьки, он все время пустовал. Любитель всяческих объявлений Джексон раздобыл где-то табличку, на которой значилось: «Трактир „У дикого Ведмедя“.
      – Платонов Николай. Капитан. Бывший спецназ внутренних войск, – протянул Русанову руку неулыбчивый Платоша.
      Платоша, кроме потрясающей физической подготовки, демонстрировал и не менее потрясающую подготовку в области анализа и прогнозирования экономики, что и было его «участком» в подразделении. Чаще всего его можно было застать у себя в «подгрушнике», где он, отключившись от суеты, создаваемой остальными членами бригады, корпел над бухгалтерскими отчетами. Иногда, «чтобы прочистить мозги», как сам он объяснял, штудировал понемногу записки какого-то француза в подлиннике. Но при случае с удовольствием демонстрировал и упомянутую выше блестящую физическую подготовку.
      – Сергей Силович Кочкин, бывший муровец, ныне майор налоговой.
      Кочкин был первоклассным психологом. Объяснить мог кому угодно и что угодно. Помимо этого, все постоянно подшучивали над ним за его пристрастие к кактусам и к итальянскому языку. Джексон, в частности, говорил, что Кочкин прощупывает у них у всех психологические процессы и совместимость, а также вырабатывает у кактусов итальянский прононс. Целая коллекция этих растений располагалась на окне и, в отличие от сотрудников, почему-то не мерзла.
      – Ольга Владимировна Муратова, бухгалтер.
      Ольга – главный финансист КОБРЫ – была по природе организатором. Пожалуй, только благодаря ей в «террариуме» царил относительный порядок. Она любила, чтобы все лежало на своем месте, чтобы никто, кроме Кочкина, не приближался к его кактусам, чтобы вовремя доставлялись пирожки, а у Орла в кофеварке всегда была вода.
      Группа безоговорочно считала Ольгу ангелом-хранителем порядка. Всегда безупречно одетая, с модным маникюром, она отличалась особым изяществом и столь же изящной в меру экстравагантностью. Нельзя было сказать, что в Ольге души не чаяли или что по ней сох весь отдел. Она была равноправным членом КОБРЫ. Ей был отведен самый полированный стол в отделе на самом лучшем месте – не далеко и не близко от окна, рядом со стеллажами. Вездесущий Джексон и тут не удержал свои шаловливые ручки, прибил к нему табличку: «Ангел».
      – А я Женя Калинкин, тоже раньше в МУРе служил. Теперь вот старлей с Маросейки, – представился Джексон, последним пожимая руку Русанову.
      Неунывающий легендарный Джексон отвечал в КОБРЕ за техническое обеспечение. Имелись в виду не только компьютеры, но и всякая хитрая аппаратура – прослушивание, просматривание. Мало того что он знал, где что достать, но и соображал, как это собрать и разобрать, а может быть, даже усовершенствовать. Его-то как раз и отправил в свое время Никита в медпункт сдавать сперму.
      Джексон сидел слева от входа. Его стол был развернут так, чтобы было видно всех сотрудников. Для обозначения своего места Джексон неведомо откуда выудил металлическую табличку с надписью: «При-вратникъ». Редких посетителей отдела особенно умилял твердый знак. Как и всякий член группы, он владел очень неплохо английским, а на остальных языках он мог попросить хлеба и спросить, где туалет.
      – Ну вот. Познакомились – и ладненько, – сказал замначальника. – Новости потом, а пока мне надо с новеньким покалякать. Пошли в мое, так сказать, гнездовье, – кивнул он Русанову. – И не надо оглядываться с таким изумлением. Народу много, места мало.

      Никита прошел в кабинет, сел за стол, приглашая Русанова присаживаться напротив.
      Новичок невозмутимо посмотрел на него и сел. Орлу он не очень понравился. Слишком обаятельный, слишком понятливые глаза. Сразу видно, что умник. Жаль, очков нет. Были бы очки, был бы не умник, а очкарик. Гэбист паршивый. Наверное, образование отменное. Презирает нас всех, что университеты не заканчивали. Ну мы его умоем, если что. Никита включил кофеварку – подарок его бойцов на день рождения, – закурил и сказал:
      – В общем, так, Дмитрий… Андреевич. – Он хлопнул рукой по столу. – Времени учить у меня особо не будет, и не надейся. Дел невпроворот, сам должен будешь все на ус мотать. У нас тут не твоя «контора», люди пашут по двадцать пять часов в сутки. Излагаю основное в двух словах. В нашем отделе розыска двадцать оперов. Все подчиняются непосредственно Деду, то бишь полковнику Дурову…
      Русанов молчал. Орел выключил кофеварку, разлил кофе по чашкам, придвинул чашку собеседнику и продолжил:
      – Но КОБРОЙ командую я. И перед Дуровым за все наши хитрые дела отвечаю тоже только я. А мы – теперь с тобой шестеро – и есть наша доблестная КОБРА, команда быстрого реагирования. Так сказать, крутые среди крутых, борзые среди борзых. Любимчики Деда. Естественно, по жизни любимых больше всего и трахают. Но нам, горемычным, не привыкать. И учти: с этого момента я, как командир КОБРЫ, твой царь и бог. Характер у меня хреновый, но ничего, привыкнешь. Если я скажу тебе – лети, то ты имеешь право задать только один вопрос: на какой высоте. Понятно выражаюсь?
      Русанов слегка, уголками губ, усмехнулся.
      – Не любите мою бывшую «контору»?
      – Я умников не люблю, – сказал Никита.
      – А я не червонец, чтобы всем нравиться, – парировал Русанов.
      – Ну вот и договорились, – подытожил Никита. Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но тут заверещал звонок внутреннего телефона. Никита снял трубку. Молча выслушав короткое приказание, он повернулся к Русанову.
      – Идем к Деду. – Орел встал и направился к двери. – Ушки держать на макушке, ничего не записывать, все запоминать. Вопросов не задавать, спрашивать буду только я. Подробности – письмом.
      – Короче, товарищ майор, номер у меня шестнадцатый, кличка – Отвались, как говаривал незабвенный Глеб Жеглов? Правильно? – снова почти неприметно усмехнулся Русанов.
      Мальчик показывал зубы. Ну что ж, хороший признак. Трусов и подхалимов Никита Орел не любил еще больше, чем умников.
      – Правильно, – невозмутимо откликнулся Орел и добавил: – Кстати, Русанов. Во-первых, у нас на Маросейке уже есть официальный хохмач – Джексон. А во-вторых, на «вы», «товарищ» и по званию у нас принято только к верхнему начальству обращаться. И то только тогда, когда оно тебе по самые «не балуйся» вставляет. Пошли.
      Дед с ходу взял быка за рога.
      – Как у тебя продвигаются дела с «ювелирами», Никита? – спросил он, опершись локтями о стол.
      – Не очень, Владимир Владимирыч, – честно ответил Никита. – Чувствую, что шибко там все неладно, но информации пока что кот наплакал. Роем.
      – Хреново роешь, Орел. На ком дело висит? На мне, что ли? – Дуров открыл лежащую рядом с ним папку, достал сверху листок бумаги и протянул его своему заместителю: – Вот адрес. Срочно выдвигайтесь туда вместе с Русановым и тщательнейшим образом все проверьте. Повторяю, тщательнейшим. Это очень серьезно, Никита.
      – А чей адресок-то? – Он вопросительно посмотрел на Дурова.
      Дед укоризненно покачал головой:
      – Не срисовал? Ай-ай-ай, а еще сыскарь… А ведь это напрямую касается «ювелиров». Адресок твоего старого знакомого, вице-президента «Самоцветов» господина Тарчевского. Нынче ночью он весьма эффектно покончил с собой. – Дед внимательно смотрел на подчиненного.
      Никита чуть было не выматерился. Полковник понимающе качал головой.
      – Такие вот приятные новости, – вздохнул он. – Совершил он все это дома. И скажи спасибо, что все разгребает там майор Белавин. Вы ведь вроде как раньше в друзьях ходили?
      – Да мы и сейчас с Саней вроде как не в ссоре.
      – Так вот. Тарчевский покончил с собой. И знаешь, чем он это мотивировал? – медленно продолжал Дед. – Он оставил записку, свалил все на тебя и твои методы работы. Сечешь, чем это грозит?
      – Записку? – ошарашенно протянул Никита.
      – Да, – кивнул Дуров. – Правда, твоего Саню, то бишь майора Белавина, что-то насторожило во всем этом деле. Так что поезжайте. И учти. Чем бы ты покойнику на самом деле ни досадил, это все равно вызов. И вызов не тебе, Никите Сергеевичу Орлу, – это вызов мне. Это вызов всем нам. Враг, как известно, не дремлет.
      И полковник уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена.

      Пока добирались до Поварской, Никита коротко изложил Русанову суть дела.
      ЗАО «Самоцветы» было создано на базе тихо отдающей концы московской ювелирной фабрики. В советские времена фабрика специализировалась на изделиях из поделочных и полудрагоценных камней. Умные люди из руководства фабрики акционировали ее во времена дележа большого пирога, который почему-то назвали перестройкой.
      Бывший директор почти обанкротившейся фабрики, а ныне президент ЗАО и новорусский миллионер Сан Саныч Бурмистров быстро реконструировал фабрику, реконструировал на те большие деньги, что приплыли из неведомых частных карманов, не исключено, что и бандитских. После чего ЗАО круто поднялось, разрослось, наплодило кучу дочерних фирм, стало соучредителем весьма крупного банка «Меркурий», не накрывшегося медным тазом даже во время последнего кризиса. И теперь «Самоцветы» занималось всем подряд – от производства недорогих украшений до продажи в Германию уральских самоцветов, получаемых по вышибленным через своих людей в правительстве квотам.
      – Но дело, конечно, не в этом, – объяснял Никита. – Почему ими занялись мы? По нашим данным, львиная доля выручки от продаж продукции «Самоцветов» уходила налево, а потом эти денежки через подставные фирмы утекали за бугор. Ну и черный нал, как ты понимаешь. А это уже прямая наша, злых налоговых полицаев, забота. Один раз я уже устраивал проверку этих «Самоцветов» – меня там хорошо знают, в том числе и сам Бурмистров. Но мы так ничего и не нарыли, не считая мелочей. Так что пока у меня только предположения и смутные догадки. Мало информации, ох как мало. И вся она касается Тарчевского. А теперь он покончил с собой. Самоубийство, конечно, идеально вписывается в перечень признаков нашей нехорошей возни вокруг «Самоцветов», но хотелось бы мне знать, при чем здесь я… Ну вызвал я его пару раз в «контору», но… никаких эксцессов ни с той, ни с другой стороны.
      Новичок слушал не перебивая и задал только один вопрос, но в самую точку:
      – А тот, кто тебе поставляет информацию, он, поди, сидит внутри этой самоцветной шарашки?
      – Ага, – улыбнулся Никита. – Это ты верно смекнул…
      Больше вопросов не последовало. Это Никита оценил. Имя своего информатора он не выдал бы даже под пытками. Даже любимому начальству. И новичок этот, Русанов, судя по всему, ситуацию просек. И правильно. Сам в разведке работал, знает, что есть вещи, которыми интересоваться не следует.

      Возле громадного, с размахом отреставрированного дома на Поварской улице густо стояли милицейские машины, «скорая» и толпа зевак. Чуть в стороне приткнулись две машины с телевизионщиками, которых милиция внутрь пока что не пускала.
      – Надо же, уже пронюхали, шустрилы, – ухмыльнулся Никита, выходя из машины и глядя на кучкующихся у парадного молодых людей с камерами. – Демократия, едрена палка. А оперативные сведения расползаются, как вши.
      Они направились к подъезду. Никита сунул под нос сержанту с автоматом в руках свое удостоверение и спросил:
      – Майор Белавин наверху?
      Тот утвердительно кивнул, и Орел с Русановым бодро поскакали в гости к покойнику.
      Лифт остановился на шестом этаже. Едва только дверцы открылись, до Орла и Русанова долетели вопли.
      – Говорю же, убили его! Я – свидетель. Я рядом живу! Кому, как не мне, все и знать. Он вчера собирался к врагам лететь, к немцам то есть, в Германию. Утром собирался. Я специально его все утро ждала, а он так и не вышел. Убили его, и все тут! Такой приятный мужчина. Всегда про погоду со мной, про здоровье…
      Старушка соседка в ярко-малиновом платье наседала на рыжего молодого человека в джинсовом костюме, стоящего на входе. Было очевидно, что она уже давно нагружает его информацией. Парень выглядел как выжатый лимон.
      – А вы что, тоже из милиции? – накинулась она на вновь прибывших.
      – Тоже. – Никита решительно отстранил разговорчивую старушку.
      – Нет, ну почему меня никто не слушает, убили его! – Она уцепилась за Русанова.
      – Кто? – спросил Русанов.
      – Дима, идем, – оглянулся Никита.
      – Мужик из машины, – зачастила старушка. – Мужик в широком плаще, в шляпе и в темных очках.
      – Это в теплую-то июньскую ночь в плаще? В темных очках ночью? – усомнился Русанов.
      – А я-то о чем! Шпион он, этот… Рембо иль Бэтмен. Сидела я вечером, тихо уже, ночь наступила. Открыла окно и вижу: машина подъехала к дому. Не наша, не наших соседей. И вышел он – в плаще, в шляпе, в очках и рожу-то сверху совсем не видать.
      – А номер машины?
      – Да встал он не здесь, а подальше. Я даже бинокль взяла, не видно, хоть тресни.
      – А марки какой?
      – Да бог его знает. Не наша. Если б «Волга», я бы признала.
      – А дальше?
      – Дима, идем, – рассердился Орел.
      – Сейчас.
      – Так вот! Он к подъезду. Я стою, лифт слушаю. А он раз – и к нам на этаж. И точно к Тарчевскому.
      – Сто процентов?
      – Вот те крест.
      – А ушел когда?
      – А не знаю, милок. Я ждала, ждала. Не удержалась, заснула.
      Орел был в бешенстве.
      – Молодой человек, отведите старушку домой, пусть оформит показания в письменном виде, – сказал он рыжеватому. – Ты что, офигел? – обратился он к Русанову, когда бабка наконец исчезла.
      – Свидетелей надо слушать.
      – Мы с тобой здесь вообще-то совсем по другому делу.
      – Извини, забыл, кто начальник, а кто дурак. Зато мы знаем теперь, что из себя представляет убийца.
      – Ага, помесь Бэтмена с Рембо.
      Никита хотел еще кое-что сказать об аналитических способностях бывших чекистов, но тут в дверях неожиданно появился майор Белавин.
      – Здорово, Саня, – громко приветствовал его Никита.
      – Здорово, предатель, – ответил тот.
      Приятели обменялись рукопожатием.
      – Утро у тебя, видать, бодрое? – Никита кивнул в сторону квартиры, куда рыжий увел старушку.
      – Соседка, – возвел майор глаза к потолку. – Она же и в милицию первая позвонила. Мол, должен был сосед с утра в аэропорт поехать, а не поехал, она точно знает. Ну послали ее наши оперы, мало ли сумасшедших звонит. А в десять утра пришла этого Тарчевского домработница, старушка божий одуванчик, какая-то его дальняя родственница. Ну и увидела труп… Мы ее уже отпустили – плохо себя почувствовала. А вот соседка уходить не желает. Но ты ж сам понимаешь, понятые все равно нужны.
      Майор Белавин был в штатском. Темные брюки, рубашка с короткими рукавами – все мускулы видны. На загорелом лице отчетливо выделялись шрамы. Добропорядочный обыватель, скорее всего, принял бы его за буйного с зоны. Никите же Белавин здорово напоминал знаменитого эсэсовского громилу Отто Скорцени, хотя на самом деле майор МУРа был добрейшим человеком, отцом троих пацанов-погодков и вообще старинным Никитиным приятелем.
      – Что ж, выходит, нарисовался у нас с тобой совместный клиент? – проговорил Никита. – Знакомьтесь. Наш новый сотрудник, Русанов Дмитрий Андреич.
      Мужчины обменялись рукопожатием.
      – А чего это вы, ребята, при таком параде? У вас что, показ мод в отделении? – весело поинтересовался Белавин.
      – Издеваешься, – мрачно выдавил Орел. – С утра в суд пришлось заехать, дело лопнуло, а теперь вот целый день мучаюсь. Заскочить переодеться времени не было. А у Димы – первый рабочий день. Сам понимаешь. Ладно, – поморщился он. – Показывай, что у вас тут…
      – Смотри. Сначала вот это. – Белавин протянул Орлу запакованную в полиэтилен записку.
      «Я не могу доказать свою невиновность. Все улики против меня. А мне не в чем оправдываться. В моей смерти прошу винить майора налоговой полиции Никиту Орла».
      – Класс. – Никита немного помолчал. – Ясно,
      что бред. Но зачем? Почерк сверяли?
      – Конечно… Чем это ты его так достал, а, Орел?
      – И ты туда же! Ничем я его не доставал. Ну был он у нас пару раз. Держался нагло, ничего не боялся. Знал, что концы спрятаны чисто. А вот зачем было убийце меня подставлять – вопрос…
      – Убийцы не было.
      – А мужчина в плаще?
      – Ты что, Никита, наслушался-таки баек бабушки Ани? Ты ж бывший опер, должен знать, чего стоят такие показания. Тут чистое самоубийство. Эксперт проверял.
      – Чего проверял-то?
      – Как упал пистолет. Все точно. Упал, как и нужно.
      – Ага, а убийца, значит, дурак. И должен был пяткой пистолет подтолкнуть не туда, куда надо!
      – Чего ты взъелся?
      – Кто-то кокнул твоего клиента, подставил меня, а вы сантиметры тут меряете – туда ли упал пистолет!
      – Это наша работа. Тебе ли не знать: факты – упрямая вещь.
      Никита вдруг опомнился, перешел на нормальный тон, даже улыбнулся. Ткнул друга пальцем в грудь и сказал:
      – Мент поганый.
      – А ты поганый сборщик налогов, – заржал в ответ Белавин. – От тебя только желание пропадает. А если честно, – сказал он вполне серьезно, – я сам не верю в самоубийство. Прямые улики подтверждают его, а косвенные полностью опровергают. Пойдемте.

      Майор проводил своих гостей в кабинет, где вовсю пахала следственная бригада. Три окна, у одного из них стол. Напротив стола – – роскошный телевизор. Огромные напольные часы из красного дерева, на полу – мягкий ковер, пара картин на стенах.
      – Ну что ж, – протянул, удовлетворенно кивнув головой, Никита, – достаточно простая обстановка, но от пола до потолка антикварная. За исключением телевизора. Даже непонятно, как это он решился такую модернягу сюда притащить.
      И тут глаза Никиты округлились.
      – Ни фига себе, сколько мышей! Да у него определенно был пунктик…
      Он помолчал, с любопытством оглядываясь. Мыши самой разной фактуры и в самых разных позах располагались и в других местах.
      – Ну вот, теперь понятно, почему он предпочитал все время к нам в «контору» ездить, а не на дому встречаться, – произнес Никита, обойдя всю мышиную экспозицию. – Тут бы я быстро скумекал, что Боря нуждается не столько в налоговом полицае, сколько в помощи психиатра…
      Белавин, стоявший посередине комнаты, кивнул на полулежащий в кресле у окна труп бывшего вице-президента «Самоцветов». Возле трупа суетился судмедэксперт.
      – На фирме мы народ еще не опрашивали. Дом работница сказала, что ничего необычного в последнее время не было. – Белавин пожал плечами. – Проплаты все вовремя, все вещи, как обычно, убраны. Никаких признаков надвигающегося кризиса… Соседка, – продолжал он, – вон слышала, что погибший вроде куда-то лететь должен был. Кстати, мы действительно нашли уложенную сумку, а вот ни билета, ни загранпаспорта пока что нет. Вот вам еще одна неувязочка. Хотя, он, конечно, мог их хранить и на работе.
      – Или в сейфе.
      Белавин поднял руку, призывая к терпению:
      – Про сейф – отдельно. Видишь эту картину за его спиной? Там он и есть.
      Майор подошел, отодвинул картину и показал на кодовую панель в боковой стене огромного кабинета, за креслом, на котором покоился умерший.
      – Видишь? А сейф открыт. И абсолютно пустой, – повернулся он к Никите. – Случайно обнаружили. Что он мог там хранить – неизвестно. Может, сам чего достал и в стол сунул или на работу отвез… Но что-то там было.
      – С чего ты взял?
      – А с того, что я знаю, чего там точно не было – так это пыли. Вот если это убийство, а не самоубийство, тогда все понятно: вскрыли, ограбили.
      – А следы взлома есть? – спросил Никита.
      – Нет, – вздохнул Белавин. – Хотя, в общем, это еще предстоит проверить. Входные двери тоже вроде в целости и сохранности, внизу домофон…
      – Не веришь в самоубийство? – Никита внимательно оглядывал комнату.
      – Сомневаюсь. Но зацепок, я тебе говорю, ноль. Выстрел в висок – все правильно. – Белавин под нял руку к своему виску. – Никаких там неправильных углов. Или неправильных поз. Я, конечно, надеюсь на результаты вскрытия… Может, что всплывет. Хотя вряд ли. – Белавин кивнул на медэксперта. – Виталик у нас медик опытный. Раз говорит все чисто, значит, чисто. Пистолет упал ровно. Как должен был упасть, так и упал.
      Никита подошел к столу и начал разглядывать лежащие на нем предметы. Почти пустая поверхность. Прибор для письменных принадлежностей, промокашка, пресс-папье, пара справочников по драгоценным камням.
      – Предположим, это убийство, – он резко повернулся к другу. – Значит, что – он знал убийцу и сам впустил?
      – Выходит, что так, – развел руками Белавин. – Но сейф? – Он кивнул на проем в стене. – Это что, хозяин только открыл сейф, а тут его и прижучили? В таком случае зачем изображали самоубийство? Обычное ограбление поздно ночью. Состряпать алиби – пара пустяков, и зачем так мудрить…
      – А он наркоманом не был? – неожиданно подал голос Русанов, склонившийся над трупом.
      Никита обернулся, посмотрел на новичка нехорошим взглядом:
      – Кто? Тарчевский? Ты что, Дима, Маринину читаешь?
      – У него на руке след укола, – спокойно сказал Русанов. – И, кажется, довольно свежий.
      Никита с Белавиным подошли к трупу. Русанов показал на крохотную, еле заметную точку на сгибе правой руки покойника:
      – Вот. Неясный, но след.
      – Укололся всего один раз, и крыша того… шурша и не спеша? – недовольно спросил Никита.
      – Ну крыша-то у него давно шуршала, – ответил Белавин, кинув выразительный взгляд на кабинетную часть коллекции мышей.
      – А Тарчевский был правша или левша? – вновь,
      к неудовольствию Никиты, встрял Русанов.
      – Он был левоправша, – окрысился Никита. – Пистолет выпал из правой руки, и след от укола тоже на правой руке.
      – Не бери в голову, – сказал Белавин. – Сходил человек к врачу, укололся от импотенции.
      – Нет, укол ему сделали здесь. Человек в темных очках и плаще, – подытожил Русанов.
      Никита с Белавиным переглянулись.
      – Вы кого на работу берете? – спросил Белавин, словно не замечая стоящего рядом Русанова.
      – Чувак из «конторы». До капитана дослужился. Вот шпиенов и ловит на каждом шагу, – ответил Никита, тоже делая вид, что Русанова здесь как бы нету.
      – И ты его взял?
      – Не смог отказать начальству.
      – Начальство сменилось?
      – Нет, Дед удружил.
      – Стареет батяня.
      – Нет, он молодцом, но тот, что над ним, – из ГБ.
      – Ну, тогда вашей шарашке капец. – Тут Белавин повернулся к новичку: – Дима, на хрена твоему Бэтмену колоть клиента перед убийством? Укол от инфаркта перед смертью? Или вначале отравил, а потом застрелил? Чтобы спутать следы, а? Почему тогда еще не утопил к тому же?
      Русанов угрюмо молчал.
      – Ну, Дима, колись, чего тебе взбрело, – поддержал Белавина Никита.
      – Ничего. Ты – начальник. Я – дурак.
      – Да брось ты, мы же шутили. Кто шуток не понимает, тот у нас в КОБРЕ не приживается. Что ему могли колоть?
      – Ну, что-нибудь типа «сыворотки правды» – скополамина, пентанала. Вкололи – и Тарчевский сам выложил шифр сейфа, – спокойно пояснил Русанов.
      – Да, – сказал Никита, – Теоретически это, конечно, Дима, возможно, но люди, с которыми мы общаемся, просто воры и жулики, а не цэрэушники, поверь.
      – Ну что там ему там вкололи – это мы проверим. – Белавин достал блокнот и сделал в нем пару пометок. – Но даже если это убийство, все равно зацепок у нас – ноль.
      Никита вернулся к столу и еще раз посмотрел на след от укола, потом осмотрел всю руку.
      – Слушай, Сань, а ты заметил, какое у него странное пятно на пальце? – обернулся он к другу.
      – Ты не лучше своего нового сотрудника, Никита, – ухмыльнулся Белавин. – Уколы, пятна… Ну где там пятно?
      Орел показал на указательный палец Тарчевского:
      – Синяк – не синяк.
      – Мог, конечно, и случайно удариться. – Белавин склонился над трупом.
      – Указательным пальцем?
      – Да, не похоже. Виталик, – обернулся майор к уже завершившему свою работу медэксперту, – что ты насчет этого пятна думаешь?
      – Вряд ли от удара. Если только прижало что. Или кто, – отозвался Виталик, худощавый высокий человек.
      – То есть если, например, ему дали в руку пистолет, а затем помогли нажать на курок, – снова встрял Русанов. – Да?
      – Дима, отдохни, – одернул его Никита. – Он что, по-твоему, не сообразил бы, что происходит?
      – А сыворотка?
      – Опять ты за свое! От твоей сыворотки у него только некоторые участки мозга должны блокироваться. Хоть что-то он ведь все равно бы соображал!
      Взгляд, которым Русанов ответил на этот его комментарий, Никите очень не понравился.

      Вошли санитары. Уже окоченевший труп перевалили на носилки и повезли на Фрунзенскую. И тут в гостиной появился тот самый рыжеватый парень, которого Орел отправил успокаивать говорливую соседку. Причем появился он почему-то в дверях спальни Тарчевского.
      – Александр Семеныч, – обратился он к Белавину, – можно вас?
      Белавин удивленно воззрился на него:
      – Откуда ты, прелестное дитя? И куда ты дел свою подопечную, Анну Михайловну?
      – Она устала, товарищ майор. Легла отдохнуть. Сказала, допишет показания потом, без меня, – радостно сообщил парень. – Ну, я и сюда…
      Повезло тебе, – усмехнулся Белавин. – Так что у тебя стряслось?
      Непонятная радость на лице рыжеватого молодого человека переросла в настоящее возбуждение.
      – Пойдемте, я покажу.
      Он повел Белавина в соседнюю комнату. Следом потянулись и Никита с Русановым. А в след за ними перебралась в спальню и вся бригада.
      Тарчевский был явно человеком с причудами. Мебель в теплых пастельных тонах, не менее дорогая, чем в кабинете. Комод, тумбочки, роскошная кровать, старинное зеркало, изящно вписавшееся в обстановку, несмотря на свою массивность. На почетном месте на подзеркальнике красовалась коллекция стеклянных мышей.
      – Последовательный мужик, – прокомментировал Никита, глядя на стеклянное воинство. Затем перевел нетерпеливый взгляд на инициатора действия.
      Рыжий тем временем подошел к комоду и на глазах у всех аккуратно открыл дверцу хитрого потайного ящичка.
      Белавин тут же натянул резиновые перчатки и сунул руку в его нутро. На свет появился небольшой, туго перевязанный мешочек из плотного черного бархата. Вернувшись в кабинет убитого, Белавин развязал мешочек, и все трое склонились над столешницей, разглядывая кучку зеленых сверкающих камней, каждый величиной с ноготь мизинца или чуть больше.
      – Похоже, про сейф те, кто грабил Тарчевского, знали. А вот о том, что могут быть и другие тайники, пожалуй, никто не догадывался. Интересно, сколько их по всей квартире? – хмыкнул майор.
      – Можно? – подал голос долго молчавший после своих не пришедшихся ко двору выступлений Русанов.
      Белавин молча кивнул. Русанов осторожно, двумя пальцами взял один из камешков, поднес к глазам, повертел, посмотрел на свет. Положил обратно в кучку.
      – Ну удиви нас, – вздохнул Орел.
      – Неограненные изумруды. Очень высокой чистоты и качества, – ответил тот. – Камни отечественные, скорее всего, с Балышевского рудника, что под Екатеринбургом. Есть там такое местечко, Балышево называется, рядом с Рефтинским водохранилищем.
      – И откуда ты все знаешь? – ехидно спросил Орел.
      – Пять лет назад я вел у нас в «конторе» дело о контрабанде драгоценных камней. Причем именно из Балышева. Нагляделся на них достаточно, наслушался заключений экспертов, сравнивал с другими образцами. Так что я практически на сто процентов уверен, что изумруды с Урала, и на девяносто пять – что они балышевские.
      «Точно – умник», – подумал Орел. Белавин оживился, повернулся к рыжему оперативнику.
      – Юрец, немедленно вези камни на экспертизу! – И спросил у Русанова: – А сколько все это добро может стоить?
      Русанов Ненадолго задумался.
      – Примерно под сто тысяч. Долларов, разумеется. А после огранки они станут дороже еще раза в два.
      – Нет, вы подумайте, квартира какая, – снова появилась в дверях полная свежих сил соседка. Отдохнула, видимо, выпила что-то бодрящее – и в бой. – Как тут все продумано и удобно. Живут же буржуи. Жиреют на народном добре. – В руках она держала лист бумаги.
      – Зато о погоде и о здоровье всегда спросят, – ехидно откликнулся Русанов.
      – А че не спросить-то? Язык не отвалится. Вот если б он спросил: что вам, мол, из Германии привезти, Анна Михайловна, чтобы здоровью вашему лучше бы стало. Нет! Никогда, ничего. На одних своих мышей деньги тратил. Ни жены, ни детей, ни пролетариату помочь. Никудышный человек, одно слово. Вот, подробный отчет написала.
      – И о Бэтмене тоже?
      – О ком? А, об этом, что в плаще? Ну конечно, мужик хоть куда. Толстый такой, красивый.
      – Вы ж говорили – тощим и незаметным.
      – Я, только когда писала, поняла. Он – мститель, Зорро. За наши смешные пенсии – пулю буржуям в затылок! Так что он не может быть тощий и незаметный. Увидела бы – расцеловала.
      – Анна Михайловна, вы вводите следствие в заблуждение. То он у вас такой, то сякой, – возмутился Белавин.
      – А вам-то что за дело? Вы же вообще в него не верите. Не видела я ничего и не знаю. Слепая я, минус шесть. Без очков была. – Анна Михайловна гордо вышла из комнаты.
      – Сочувствую тебе, Белавин, – сказал Никита. – Ладно, нам пора. Хватит путаться под ногами.
      – Там ребята уже закончили с бумагами из письменного стола. Глянь, если надо, – сказал Русанов.
      Никита бегло просмотрел бумаги.
      – Ничего интересного. Выписки, конспекты, причем даже не по драгоценным камням. Только пара каких-то счетов…
      – Пришлешь официальный запрос от своей лавки нашему начальству. Вышлю тебе копии всех изъятых здесь документов.
      – Спасибо, Саня. Ты ж понимаешь, теперь у меня и впрямь появился интимный интерес к делам этой компании.
      – Еще бы. – Белавин кивнул им на прощание и вернулся в роскошный кабинет Тарчевского.
      Выйдя на лестничную площадку, Никита коротко, но весьма эмоционально выругался. Русанов вопросительно посмотрел на него.
      – Понимаешь, напарник, о покойниках нельзя говорить плохо, но если у меня что и было по «Самоцветам», то только по этому сукину сыну Борису Тарчевскому.
      Они вышли на улицу. Никита остановился и закурил.
      – И приспичило ж ему ласты склеить! – Он раздраженно отбросил спичку. – Я разрабатывал именно его, второго человека в «Самоцветах». И надеялся, что рано или поздно эта птичка начнет сладко петь. А теперь, как понимаешь, он уже хрен что нам расскажет. А хотелось бы узнать, при чем тут изумруды. Мне, например, точно известно, что «Самоцветы» не имели ни официальной лицензии, ни квоты на продажу изумрудов. Ну и конечно, записка эта предсмертная… В общем, хреновые у меня предчувствия, напарник.

      Возможно, настроение у Орла улучшилось бы, знай он, что президент «Самоцветов» Александр Александрович Бурмистров пребывал в состоянии ничуть не в лучшем. Смерть Тарчевского стала для него непоправимым ударом.
      Формально Тарчевский последние годы был его подчиненным, вице-президентом фирмы. Однако подчиненным очень своеобразным, если учесть, что до этого Тарчевский много лет проработал в системе Драгмета, что его связи с большинством добывающих и обрабатывающих предприятий страны, а главное, знание им всех тонкостей разрешительной системы в области торговли ювелирной продукцией, ювелиркой, на жаргоне профессионалов, делали его лицом поистине незаменимым.
      Особенно хорошо Тарчевский работал с немцами – вся германская сеть висела на нем. Его преемнику придется изрядно попотеть, чтобы войти в такое же доверие. Да и связи по Балышевскому комбинату тоже были на Тарчевском.
      Да черт с ними, со связями. Все восстановится постепенно. И даже не сама смерть Тарчевского так нервировала Бурмистрова, а то, как она была обставлена. Сан Саныч ни на секунду не поверил в самоубийство. Не было в мире ничего такого, что могло бы довести самодовольного Борю до суицида. Записка же лишь свидетельствовала о том, что кто-то имеет на фирму Бурмистрова большой и крепкий фарфоровый зуб. И похоже, события этой ночи – только начало.
      О предсмертной записке Тарчевского Бурмистров узнал от бабульки, прибиравшейся у него дома. И хотя менты ей строго-настрого запретили говорить кому-либо о том, что она узнала, с расстройства бабулька все позабыла и тут же выложила подробности разыскавшему ее Бурмистрову.
      Лихо кто-то придумал, как отдать фирму на съедение шакалам-налоговикам! Теперь этому самому Орлову, придурку с птичьей фамилией, придется наизнанку вывернуться, а хоть что-то найти, чтобы оправдаться. А искать у них есть что. До Бориной смерти фирма прочно стояла на ногах. Все проверки налоговиков ничего не давали. Все было при Боре шито-крыто – не придерешься.
      А эта смерть развяжет налоговикам руки. Будут ходить тут, вынюхивать, ждать, а вдруг что обломится. Будут действовать более нагло. И не будет рядом Бори, который так хорошо умел водить их за нос. А раз так, то эти шакалы вконец обнаглеют. Точно, шакалы! Бурмистрову очень понравилось это образное определение налоговой полиции. Люди, у которых нет сил, чтоб самим что-то создать, что-то урвать, сделать что-то мощное, разбогатеть, наконец. Вот и идут в налоговики, чтобы крутиться вокруг крупных хищников, ждать падали, подбирать остатки. Одно слово – шакалы.
      Придется попридержать несколько партий с изумрудами, отправлять действительно дешевую бижутерию. Сплошные убытки. Ах Боря, Боря! Как подвел… С немцами об отсрочке не договориться. Фашисты – они точность любят. Что им до наших проблем?
      Но кто? Кто подставил? Конечно, недоброжелателей у такой процветающей фирмы, как ихняя, должно быть море, но это кто-то свой – кто рядом, кто многое знает. Кто?..
      «И где я ошибся? – думал Бурмистров. – Кому перешел дорогу?»
      Он стал в очередной раз перебирать в памяти всех возможных недругов.
      В свое время он вытащил «Самоцветы» из полной задницы, когда все в стране вдруг стало рушиться. Он акционировал фирму и реконструировал. Да, он брал кредиты, которые потом не отдавал, но не отдавал не кому-то, а государству. Он все делал так, как и другие, он просто спасал свое детище. И все делал правильно.
      Бурмистров стал вспоминать, как пять лет назад он встретил однокашника Толика. Тот ехал к себе на Урал и очень обрадовался, когда узнал, что Бурмистров занимается ювелирным делом, что у него есть своя фирма.
      – У меня там есть зам, – сказал Толик. – Неглупый малый. Едем с нами. Он покажет тебе настоящие камни. У, какой спец по камням.
      Бурмистров подумал и поехал. Вот тогда-то он и оказался на изумрудном месторождении.
      Заместитель Толика оказался действительно неглупым малым. Звали его Борис Тарчевский.
      – «Нет цвета, который был бы приятнее для глаз, – цитировал Боря Плиния Старшего. – Ибо мы с удовольствием смотрим только на зеленую траву и листвие древесное, а на смарагды тем охотнее, чем в сравнении с ними никакая вещь зелени не зеленее». Вот, смотрите, это неограненный камень, – вел экскурсию Боря. – Ничего примечательного, правда? А теперь смотрите, какая красота, когда он огранен…
      Бурмистров так и не забыл того своего самого первого увиденного ограненного изумруда. В Москву он вернулся совершенно потрясенным. Изумруды захватили его.
      Он прочитал балладу Шиллера «Поликратов перстень», о правителе Самоса Поликрате, который был удачлив во всех своих начинаниях. Одержав очередную победу в битве, Поликрат решил умилостивить богов и швырнул в море бесценный перстень с резным изумрудом. Но на следующий день перстень был обнаружен в пойманной рыбе – боги не захотели принять жертву. После этого несчастья стали преследовать Поликрата. Он обидел камень, приносящий счастье. От подарка богов отказываться нельзя.
      Бурмистров, в отличие от Поликрата, и не думал отказываться от свалившегося на него подарка. Он сразу же захотел получить лицензию на огранку и продажу изумрудов, но Боря сказал безапелляционно, что лицензию получать не надо. Бурмистрова удивило тогда выражение Бориного лица – как будто он был начальник, а Сан Саныч всего лишь глупый подчиненный. Но Тарчевский тут же понял ошибку и быстро исправился, сказав уже мягко и с грузинским, «сталинским» акцентом: «Ми пойдем другим путем. Если ви разрешите».
      Потом Боря изложил свой простой и гениальный план, как они будут вставлять изумруды в дешевую бижутерию и гнать их на Запад. Бурмистров и раньше не был яростным сторонником исполнения законов, но размах замысла Тарчевского его поразил. Он хотел было открыть рот и спросить «а как?», но Тарчевский его предупредил.
      – Директора шахты свалим, – весело сказал Боря. – Недовольством трудящихся и подозрениями на незаконный вывоз изумрудов за границу. Пусть народ бунтует, а ГБ разбирается, что да как. Ничего не найдут, и ладно. Главное – побольше шума. Директора свалят, а на его место народ изберет его нынешнего зама, который будет вселюдно кричать, что всегда выступал против старого руководства. Тарчевский посвятил тогда Сан Саныча во все тонкости пиаровских (тогда и слова-то такого никто не знал, Боря тут обогнал свое время) технологий оболванивания пролетариата; циничность этих методов даже и во сне не снилась мелкому бизнесмену Бурмистрову. Конечно, не все ему нравилось в плане Тарчевского, но бизнес есть бизнес, прибыли обещали стать чудовищными, и он, поколебавшись скорее для формы, согласился.
      – А почему ты думаешь, что новый директор будет работать на нас? – спросил он Борю.
      – Не думаю, а знаю, – просто ответил Тарчевский.
      – Слушай, а как же Толик? – поинтересовался Бурмистров участью своего друга, который привез его сюда и познакомил со своим замом.
      – Какой Толик? – сделал круглые глаза этот самый зам и хитро улыбнулся. – Скажите ему, что передумали работать с изумрудами, что это бесперспективно.
      Бурмистров быстро забыл о Толике, о бедах пролетариата, за которого он сперва, в самом начале реформ, беспокоился. Он взял Тарчевского своим замом и свел его с руководством знаменитой немецкой фирмы «Рихтер Эдельштайн». При этом Тарчевский сразу же крайне понравился лично Рихтеру, что вызвало у Бурмистрова мысли о том, не кинет ли его Боря точно так же, как своего предыдущего шефа. Но вот прошло уже пять лет, и до вчерашнего жуткого события Сан Саныч ни разу не пожалел, что послушал тогда Борю Тарчевского. Ах, если бы не вчера…
      Так что же случилось вчера? Кто так напакостил ЗАО «Самоцветы» и лично Сан Санычу Бурмистрову? И что вообще происходит в стране?..

      Начальник службы безопасности фирмы «Самоцветы» Николай Рудин явился утром на работу в каком-то потрепанном виде. Он долго оправдывался, что вчера перепил и не мог поделить с кем-то какую-то бабу. Нашел время пить и бузить! Вообще-то в нормальной ситуации Бурмистрову было бы на это наплевать, но сегодня ему нужен советчик с трезвой головой, чтобы серьезно обсудить сложившуюся ситуацию.
      Известие о смерти Тарчевского привело Рудина в состояние, близкое к шоку. По крайней мере, первый его ответ на вопрос Сан Саныча, что делать, было очевидной глупостью.
      Рудин предложил приставить хвост к секретарше Тарчевского, Любе: а вдруг что и выяснится? Если бы не многолетняя четкая служба Николая в фирме «Самоцветы», Сан Саныч выгнал бы его за такое предложение, не задумываясь. Подозревать тишайшую Любу! Женщина, конечно, аппетитная, но ни в чем таком не замечена. Одна воспитывает сына, за место держится, как утопающий за соломинку. Работает четко. С Тарчевским личных отношений не имела.
      Нет, нужно срочно что-то предпринимать, а у Рудина сегодня одни бабы на уме. Хорошо, что такие ситуации случаются редко, а в обычной жизни слуга он незаменимый. Завтра проспится и будет, как верный пес, служить хозяину, рыть сразу по всем направлениям, проверит всех и вся, доложит обо всем, поможет разобраться. Но это завтра, а Бурмистрову нужно сегодня! Черт! Почему все так?
      Начальник службы безопасности Николай Рудин был действительно с утра потрепан. Но вовсе не потому, что, пил и дрался из-за женщин. И даже не потому, что как Раскольников, сочиненный ненормольным Достоевским, сильно переживал по убиенному вчера человеку. Было бы о чем переживать…
      Вчера, когда в сером плаще и черных очках он вошел к Боре Тарчевскому, убил его, взял изумруды и пачки «зеленых», он уже считал себя богатым человеком. Он уже реально был тем, кем так давно мечтал стать. И надо же было случиться такому, что от мысли о богатстве бывший чекист так расслабился, что, выйдя из лифта и направляясь к двери своей квартиры, он совсем не обратил внимания на целующуюся несколькими ступеньками выше парочку. Рудин повернулся к ним спиной, открывая дверь, и тут же с ним случилось то же самое, что и с Тарчевским, когда тот повернулся спиной к нему, Рудину. Он, Николай Рудин, старый опытный чекист, которого столько лет учили никогда ни при каких обстоятельствах не поворачиваться спиной к кому бы то ни было, получил сильнейший удар по голове. Очнувшись через несколько минут, он чуть не сдох от навалившейся ярости и тоски. И серый бархатный мешочек с изумрудами, и пачки «зеленых» с портретами Франклина – все, все исчезло. Только ключ от кейса висел у него, Рудина, на носу. Оставайся, дескать, дядя, с носом.
      «Что за парочка? Могли ли эти двое быть случайными грабителями?» – спрашивал себя Рудин. Он очень хотел в это верить. Но он не верил.
      От кого они пришли? Где он, Рудин, сделал ошибку? Сделал ошибку, и опять у него ничего не получилось. Одно слово – неудачник.
      Ночь была длинной. Заснуть после столь впечатляющих событий не было никакой возможности, и Рудин стал вспоминать свою дурацкую жизнь, в течение которой он, будучи классным специалистом, все делал правильно в мелочах, но всегда ошибался в главном.
      Он много лет служил Отечеству под названием Советский Союз и был отличным контрразведчиком. Он ловил Отечеству шпионов и делал это так же самозабвенно, так же стараясь перевыполнить план, как это делали рыбаки, которые ловили Отечеству навагу или хека. Он плевал на все россказни недоделанных диссидентов, которые черпали свою премудрость из мутных «Немецких волн», о якобы мерзком облике «этого гнусного КГБ». Комитет государственной безопасности, или, как они, причастные этому тайному ведомству, сами его называли, «контора», был той самой организацией, которую он любил больше всего на свете и которую считал единственным защитником Родины. Менты давно скурвились, ни хрена не работали, только брали взятки; армия погрязла в дедовщине и совсем обессилела под руководством своих толстобрюхих генералов. И лишь КГБ, по мнению Николая Рудина, работал четко, чисто и безупречно.
      Но как-то незаметно времена стали меняться, и недоделанные диссиденты вдруг оказались и в руководстве страны, и даже на больших должностях в «конторе». И непонятно стало, кто шпион: то ли тот, кого надо ловить, то ли тот, кто дает это задание…
      Что-то кричали о двоемыслии при власти Советов. Но у Рудина-то были в ту пору четкие мысли. А вот по пришествии в страну перестройки двоемыслие стало необходимо как основное свойство захватившей власть нации, так думая Рудин. У него же, как у истинного русского, мысль могла быть только прямой и четкой: плохой вот этот, хороший тот. И поскольку все смешалось в его родном доме, и стало все непонятно, и страна начала рушиться, а сделать с этим Рудин ничего не мог, то он и прибегнул к обычному для русских страусиному методу засовывания головы в песок: он запил горькую.
      Кто только не ругал русский алкоголизм! А стоит ли это делать? Что делал бы без водяры русский мужик? Ну разве что в петлю или с моста вниз. Ведь только глянь вокруг – ну е да разъе! – и президент опять для русского мужика ничего хорошего не сделал! А столько обещал, сука, когда выбирали. И воруют все! И сплошное, блин, говно кругом… Ну а коль так, то рука сама собой тянется к вилам. А вилы-то давно уж пропиты. Зато бутылка, слава богу, вот она! Всегда рядом, всегда припрятана. Выпьет мужик – и все хорошо, и все в кайф, ну и х… с ним – и с президентом, и с другим каким говном. Так что без пьянства нам ну никак!

      Но вернемся к Рудину…
      Как только провалил он по пьянке пару заданий, из «конторы» его выгнали. Но Николай расстраиваться не стал. Раз Отечество оказалось проституткой – чего его любить? И ушел в еще более основательный запой.
      А между тем такие кадры, как он, оказались востребованными… Долго пасла его одна преступная группировка. Уж как им хотелось заполучить себе этого классного специалиста. Не удалось. Отвертелся от бандюков Рудин и устроился в довольно спокойную ювелирную фирму. Конечно, и там не все было чисто: обман государства, левые сделки, но Рудину было на это начхать. Отечества уже не существовало – так какие на хрен могут быть налоги? Все равно они идут в чьи-то грязные огромные карманы.
      «Правды нет, Россия продана»! Рудин мог бы присоединиться к националистическим движениям, он разделял их мнения полностью, но методы этих движений были так убога! Ни тебе размаха, ни четкой организации. А уж что говорить про их лидеров – стыдно смотреть…
      И он стал преданно служить Бурмистрову, президенту закрытого акционерного общества с простеньким названием, вроде того, что было у когда-то популярного ансамбля, – «Самоцветы». Потому что истинным призванием Николая Рудина было служение. Все равно кому – лишь бы служить. Кроме того, в службе Бурмистрову было гораздо больше смысла, чем в службе Отечеству. Бурмистров платил куда больше, чем это самое Отечество. И жизнь у Николая Рудина пошла совсем другая.
      Из всех сотрудников «Самоцветов» не любил Рудин только Борю Тарчевского. И не только национальный признак здесь свою роль сыграл. Не нравился ему Тарчевский ни складом ума, ни манерой держаться. Все у этого Бори было не просто. Все не как у людей. Все как-то черт ногу сломит. Выпендреж на ровном месте. Бородка эта мефистофельская, весь его видок богемного психоаналитика, на хрена? Да хоть одних этих его мышей взять, этих мерзких тварей… Что он себе думает? «Ах, какой я загадочный и необыкновенный!» Да это любого нормального человека взбесит. Эстетство, блин! Хочу, чтоб все было красиво, сделайте мне красиво! Педрильство это, а не эстетство!
      Вначале Рудин так и думал, что Тарчевский самый обыкновенный педрила. Ну как это, держать при себе в секретаршах такую красотку – Любашу и не иметь ее каждый день на рабочем столе? Тем более что баба одинокая, без мужика, сына растит, за место держится. Да пригрози ты ей увольнением – и имей сколько хочешь. Кто ее в этаком возрасте возьмет на такие-то бабки? Согласится, никуда не денется. Тем не менее у Тарчевского и в мыслях этого не было, всегда вел себя с Любой очень галантно, всегда восхвалял ее деловые качества, привозил подарки из Германии. Одним словом, позерство, выпендреж, эстетство и педрильство.
      Однако, приставив как-то – так, из любопытства – к Боре хвост, Рудин выяснил, как тот удовлетворяет свои сексуальные потребности. И понял, к своему удивлению, что Тарчевский отнюдь не был голубым. Хотя и нормальным мужиком тоже не был.
      Закончив Московский горный институт, Боря, как иногородний и прописки в Москве не имевший, должен был поехать по распределению в далекие от Московской кольцевой дороги места. Ждали его в сибирских горах залежалые руды. Томилось в недрах земли «черное золото», ожидая, когда его найдет начинающий молодой специалист. Но Боря, подсуетившись немного и кому-то приплатив, с кем-то договорившись, распределился в ближайшее Подмосковье на какой-то завод какого-то там горно-обогатительного оборудования.
      Тут-то и встретил он в вонючей заводской столовой пошло размалеванную мощную молодую деваху – буфетчицу Сашу. Неизвестно, что напел ей тогда этот щуплый в то время парень, но Саша так полюбила его, что всю оставшуюся жизнь больше ни на кого смотреть не могла.
      И прижил с ней Тарчевский ничем не приметного мальчика Яшу, не отличавшегося ни еврейским папашиным умом, ни пышной дебелостью матери. (Так рассказывали агентам Рудина Сашины соседки.)
      И сразу же после рождения Яши Боря женился на москвичке Ирине Тарасовой. Это была интеллигентная и красивая девушка, к тому же необыкновенно сексапильная. Но никак не вставало на нее у Бори. Найдя много общих интересов и идеалов, молодые вначале старались не обращать внимания на Борино бессилие. Но жизнь берет свое, и уже через полгода Ирина заявила ему, что хочет развестись. Чтобы не смущать родителей Ирины, они пожили еще какое-то время дружной четой, а потом спокойно разошлись. При этом Боря, как интеллигентный мужчина, не претендовал на ее жилплощадь, а она, как интеллигентная женщина, не требовала его немедленной выписки, что ему и требовалось. Московская прописка в то время была голубой мечтой любого иногороднего.
      Буфетчица же Саша, едва родив мальчика Яшу, узнала о скоропостижной женитьбе своего ненаглядного Бори. Конечно, вскоре Боря стал к ней наведываться, но жениться отнюдь не собирался. И стала тут Саша сильно припадать к бутылке. И к концу тысячелетия стала законченной забулдыгой и ничем не отличалась внешне от огромной армии появившихся в стране бомжих.
      Мальчика же Яшу, когда ему исполнилось лет шесть, Саша отослала к матери в другой город ближнего Подмосковья и с тех пор его судьбой практически не интересовалась.
      Так вот с этой-то буфетчицей Сашей и удовлетворял всю жизнь свои сексуальные потребности эстет Боря Тарчевский. Он держал Сашу в постоянном страхе, что больше никогда не придет, поэтому вел себя с ней как самое последнее дерьмо. Он запретил ей говорить Яше, кто на самом деле его отец. Да мальчик после шести лет жизни у бабки вряд ли уже мог вспомнить, кто его мать, что уж там об отце.
      Денег он Саше не давал вообще, потому и ходила она зачуханная, с пропитой мордой. Трахая ее, Боря представлял себя родовитым русским дворянином, который, проходя мимо кухни, ненароком обнаружил там жирную кухарку. Странно, но эти фантазии и сама Саша почему-то не просто распаляли Борю – его потенция оказывалась на такой высоте, что сердце просто переполнялось гордостью за свои мужские достоинства. Тарчевский очень гордился своим воображением. Оно действительно у него было неуемное. Но черт его знает почему, в сексуальных утехах никакая иная картина не могла помочь его потенции, хоть он и перепробовал все, что возможно.
      И Рудина настолько стошнило от всей этой свинской истории, что он даже не воспользовался ею, чтобы испортить Тарчевскому жизнь. Но как же ему было больно за неудавшуюся судьбу некогда пышно-телой русской женщины Саши! Так больно, что одновременно с мыслью о ней в душе его вскипала ярость за судьбу России!
      Он не воспользовался этой историей, но ждал, когда Боря ошибется в чем-то другом. И дождался. Еще как дождался…

      Некоторое время назад знаменитая немецкая ювелирная фирма «Рихтер Эдельштайн» устраивала традиционную презентацию своей новой коллекции. В этот раз руководство фирмы пригласило к участию в презентации своих российских партнеров из фирмы «Самоцветы», чтобы одновременно, по немецкой скупости и за те же деньги, отметить и круглую дату сотрудничества двух фирм – пятилетие со дня подписания первого контракта.
      Презентация проводилась в Вальдорфском замке. Сооруженный одним из потомков Карла Великого, он уже давно стал исторической реликвией, превратился в легенду. Расположенный на пути между Франкфуртом и Гиссеном, замок повидал на своем веку немало великих событий и личностей. Многие пришельцы сложили под его стенами свои головы. Здесь было заключено немало исторических соглашений, определивших судьбы Европы.
      Под бременем веков замок постепенно врастал в землю и понемногу разрушался, пока в предприимчивом девятнадцатом веке одному энергичному молодому человеку не пришла в голову замечательная мысль использовать его для организации разного рода памятных мероприятий.
      Молодой человек прикинул, что можно неплохо заработать на любви обывателя потоптаться на обломках истории, на желании прислониться к теням великих предков. Почему бы, например, не дать обывателю возможности сыграть в старинном замке свадьбу своей дочери? И дело пошло. Да так успешно, что замок стали снимать не только для проведения свадеб. Крупные фирмы праздновали здесь свои юбилеи, проводили презентации.
      За бизнесменами к замку потянулись политики. В сороковые годы здесь было подписано несколько крупных соглашений между германским и турецким правительствами. Сделки эти касались золота, хранились под большим секретом, но… от этого популярность замка еще более возросла. Считалось, что он приносит успех в коммерческих предприятиях. К тому же он был сравнительно мало поврежден в 1945 году и быстро восстановлен.
      Однако к этому времени стоимость устраиваемых здесь мероприятий достигла таких цен, что вряд ли в Европе нашлось бы двадцать семейств, которые могли позволить себе сыграть здесь свадьбу. Теперь только правительство и очень крупные фирмы могли позволить себе устраивать в Вальдорфе политические приемы и презентационные мероприятия. Конечно, замок пришлось сильно перестроить, чтобы он соответствовал требованиям людей, которые привыкли управлять Европой. Но дело того стоило.
      И вот теперь Королевский зал, изображение которого так часто появлялось в прессе в связи с тем или иным крупным событием, был подготовлен к очередному торжеству.
      Презентации новых коллекций фирма «Рихтер Эдельштайн» проводила ежегодно в середине мая. Затраты по аренде огромного замка были впечатляющими, однако они окупались сторицей, так как здесь, во время презентаций, фирма заключала контракты со своими партнерами. Эти контракты кормили потом фирму в течение всего года. Именно этим и определялся состав приглашенных. Тут были и возможные, и реальные партнеры, великосветские дамы и киношная богема, модные кутюрье и представители телевидения и журналов.
      Гости знали, что по традиции получат изысканные подарки и хорошо проведут время в очень престижном месте. Последнее было главным обстоятельством, заставлявшим людей ждать приглашения в замок. Получение подобного приглашения автоматически означало переход в более высокий социальный статус.
      Руководство фирмы «Рихтер Эдельштайн» прибыло в замок накануне. Гости же начали съезжаться утром следующего дня. Прибыли и представители «Самоцветов». Их встречал сам владелец фирмы Карл Рихтер, седовласый, несколько обрюзгший господин лет семидесяти.
      В свои семьдесят лет Рихтер добился многого. Основанная им ювелирная фирма работала как могучий, хорошо отлаженный механизм. Рихтер хорошо знал и любил свою работу – за красоту и за риск.
      По оценкам коллег, он был удачливым бизнесменом, достаточно жестким, чтобы достичь желаемого, и достаточно искусным, чтобы эта жесткость не была видна. Он был, что называется, респектабелен. Да, пожалуй, это было главным в его имидже.
      Никаких дурных связей, никаких нарушений общественного порядка, морали, никаких авантюрных сделок. С его именем не должны были связывать ничего дурно пахнущего. И только два-три человека из окружения Рихтера знали, на какой крови была выстроена эта респектабельность. Но в молчании этих людей Карл Рихтер был уверен даже больше, чем в своем.
      Впрочем, он давно научился не думать о прошлом, от которого у него остался только очень хороший русский и знание России. Это позволило ему в период, когда в Германию хлынули потоки украинцев, чеченцев, немцев из России, избежать надувательских предложений, которыми вся эта шваль – так он воспринимал вновь прибывших – решила наживаться здесь. Кстати, некоторые его знакомые не сумели оценить опасность, им грозящую.
      «Но это их трудности, – думал Рихтер, наблюдая свалившиеся на своих соотечественников беды. – Не страж я брату своему».
      Рихтер самолично проводил делегацию «Самоцветов» в отведенные ей апартаменты замка. И пока они поднимались по деревянной скрипучей лестнице, расположенной в правой башне, пока шли по коридору, выбеленные стены которого были увешаны оленьими головами, Рихтер успел шепнуть Тар-чевскому по-немецки, что предстоит разговор. Судя по довольному виду партнера, разговор обещал быть не только интересным, но и приятным.
      Борису Тарчевскому переводчик не требовался. Немецкий он знал достаточно хорошо. И это было известно в фирме. Сопровождавший же его в этой поездке Николай Рудин, по вечной гэбэшной привычке казаться как можно проще, свое знание немецкого скрывал, как и многое другое. Поэтому Тарчевский с Рихтером не могли даже предположить, что этот мрачный тип, с таким интересом разглядывавший сейчас оленьи рога, что-нибудь понял.
      А ему даже и не надо было сейчас ничего слышать: просто он сейчас, стоя неподалеку от ведущих тихий разговор Тарчевского и Рихтера, своим гэбэшным нюхом мгновенно почувствовал: именно сегодня он узнает, что Тарчевский затевает в обход своего шефа.
      Сравнительно недавно у Рудина возникли подозрения, что Тарчевский каким-то образом обманывает фирму. Как, откуда у него появилось такие подозрения – он точно сказать не мог. Но сейчас он наконец-то решился доложить о своих подозрениях Бурмистрову.
      Делая вид, что проверяет апартаменты шефа по долгу службы, он дождался, когда они останутся наконец вдвоем. К удивлению Рудина, Бурмистров только посмеялся над его подозрениями. Сказал, что у Рудина развилась шпиономания, как рудимент его службы в Комитете госбезопасности. А когда он стал упорствовать, президент «Самоцветов» рассердился и даже повысил голос, дескать, знай, Коля Рудин, свое место.
      Бурмистров вовсе не хотел его обидеть – просто он устал и больше всего в этот момент думал о предстоящем с дороги отдыхе. Подойди Николай к нему позже, Сан Саныч воспринял бы все это иначе. Впрочем, даже сейчас, рявкнув на Рудина, он тут же смягчился и разрешил тому прослушку Тарчевского. И так и не понял президент «Самоцветов», какую смертельную обиду нанес он своему главному преданному охраннику.
      А Рудин вдруг сразу все осознал. Он – никто, всего лишь слуга. Он вспомнил, как Ельцин, когда это стало выгодно, без зазрения совести дал пинка под зад своему верному телохранителю, который в любой момент был готов отдать за него жизнь. И вот тут-то Рудин второй раз в жизни серьезно обиделся. Но если его первая обида была на родное Отечество, нечто не вполне конкретное, и ту обиду можно было только залить водкой, то вторая обида исходила от очень конкретного человека. И в момент ее возникновения этого человека можно было даже потрогать рукой. Поэтому и ответ на эту обиду представился ему вполне понятным и конкретным.
      …Рудина разместили в другом крыле замка, отдельно от Тарчевского и Бурмистрова. Возражать он не стал. Пытаясь избавить Тарчевского от всевидящего глаза начальника службы безопасности фирмы, немцы сослужили Николаю Рудину добрую службу. Поселившись на безопасном расстоянии от гэбэшника, Боря тут же потерял бдительность, и это дало возможность Рудину установить в его комнатах прослушку.

      Вечером, после презентации, Рихтер зашел в номер Тарчевского.
      – Герр Борис, наконец-то мы можем поговорить. К делу?
      – К делу так к делу, Карл. Ситуация такая. Я хотел бы поднять цены на изумруды, которые мы продаем моей любимой фирме «Самоцветы», – твердо сказал Тарчевский.
      – Это интересно. – Рихтер на какое-то время задумался. – Но, Борис, оправдан ли этот риск? Господин Бурмистров может занервничать. Этот ваш мрачный Николай начнет копать и может докопаться до того, кто стал владельцем рудника. Скажи честно: тебе что, не хватает денег?
      – Мы и так продаем изумруды слишком дешево. Если мы не поднимем цены, Бурмистров может решить, что рудником владеют лохи. И тогда ему может захотеться подмять добычу изумрудов под себя. А в этом случае он тоже может начать копать под меня… Мы поднимем цены всего на полтора процента. Это нормально.
      Наступила пауза.
      – Ну, на такую сумму можно и не поднимать. – Рихтер постукивал пальцами по подлокотнику. – Вы мало что выиграете, а риск большой. Давай уж на пять» – Он сделал шумный глоток виски.
      – На пять много. – Тарчевский покачал головой. – «Самоцветы» могут не согласиться. Просто закажут директора. – При этих словах он провел большим пальцем по горлу. – И вся история.
      – Хорошо. Давай поднимем на три.
      – Договорились. – Тарчевский взялся за свой бокал. – Прозит!
      – Прозит! Кстати, Борис, теперь о самом главном. – Рихтер еще больше подался вперед и заговорил совсем тихо: – Ко мне обратилась некая французская фирма. Она получила заказ на гарнитур, – он прикрыл глаза, – скажем так, для одного шейха. Я уже делал для этой фирмы несколько работ, и мы остались друг другом довольны.
      Тарчевский слушал его очень внимательно.
      – Естественно, – продолжал Рихтер все так же тихо и отчетливо, – придется отблагодарить потом кого надо. Не буду останавливаться на тонкостях. Ясно, желающих поучаствовать было много. Но мои люди достали эскизы. Благодаря этому я предложил именно то, что нужно. От тебя, герр Борис, – при этих словах он коснулся руки Тарчевского, – мне нужно пятьдесят камушков определенного вида. Гранить будут ваши. Своим эту работу я не доверю. Но сроки сжатые. Вот к этому числу, – он ткнул пальцем в календарь. – А теперь взгляни на эскизы. – Рихтер достал из портмоне бумаги и положил их перед Тарчевским. – Найдутся у тебя такие камушки?
      Тарчевский озадаченно промычал нечто нечленораздельное. Он понимал, что стоимость заказа, полученного Рихтером, превосходила все, в том числе и самые дерзкие, его мечты. Поставив пустой бокал на стол, он, медленно откидываясь на кресле и кладя ногу на ногу, произнес:
      – Боюсь, моим не успеть…
      – Сколько? – не меняя позы, сказал Рихтер, цепко при этом глядя на собеседника.
      – Что – сколько? – переспросил Тарчевский.
      – Сколько надо, чтобы успели? – Взгляд Рихтера стал холодным и жестким. – Я слишком много выложил за заказ. Если понадобится – я готов сам прилететь в Москву и добиться его исполнения.
      Тарчевский понимал, что столь крупный заказ позволит ему навсегда забыть, что есть такая страна Россия, и благополучно перебраться в любую точку земного шара, где его примут с распростертыми объятиями. Если на сегодняшний день он и был богат, то только для России. Для настоящей жизни на Западе его состояния было явно недостаточно. Заказ же Рихтера давал возможность стать богатым по любым западным меркам.
      Но тут был довольно большой риск.
      Та спешка, которую требовали условия заказа, могла свести на нет всю так долго выстраиваемую Тарчевским систему конспирации внутри фирмы, которой он гордился необычайно. Ведь ему удалось натянуть нос самому шефу службы безопасности Рудину, который так и не догадывался, у кого фирма «Самоцветы» покупает зелененькие камушки, которые потом переправляет в «Рихтер Эдельштайн», не догадывался, что их огранку делают прямо у него под носом!
      Однако и цена, которую Рихтер был готов заплатить за этот риск, означала возможность плюнуть на всю эту конспирацию…
      – Сделаю! – наконец бросил Тарчевский, решительно осушая свой бокал до дна.
      – Ну вот и хорошо. – Портмоне с эскизами перекочевало из кармана немца в карман Тарчевского. – Дальше действуем по обычному плану.
      Рихтер вновь наполнил бокалы.
      – Кстати, не ты ли говорил, что хотел присмотреть себе дом? – спросил он Тарчевского. – Может, я пока поручу своему агенту подыскать тебе что-нибудь подходящее?
      – Слишком много всего… – Тарчевский провел рукой по волосам. – С домом разберемся позже.
      – Да, знаешь, как ее окрестили? – Рихтер задумчиво разглядывал на свет содержимое своего бокала.
      – Кого ее?
      – Диадему, разумеется.
      – Как я могу это знать? – пожал плечами Борис.
      – Ее назвали Ледяной диадемой, – ответил Рихтер.
      – Ледяная диадема, твою мать, – выматерился прослушавший этот диалог Рудин. – Ну-ну, Боря. Так это, значит, ты владеешь рудником, который продает нам свои камушки. Молодец! И еще и подсмеиваешься над дураками Рудиным и Бурмистровым, которых обвел вокруг пальца. Еще и цены решил накрутить. Будут тебе и цены, и дворец за бугром, и диадема. Погоди. Не на того напоролся, Мефистофель хренов. На каждого Мефистофеля свой этот… Фауст найдется. Заплачешь кровавыми слезами…
      Как и любой человек, вдруг неожиданно и внезапно узнавший, что его очень долгое время считали дураком, Николай Рудин был взбешен. Ему хотелось тут же пойти и придушить Борю Тарчевского. Но с не меньшей силой ему хотелось также пойти и придушить дурака Бурмистрова, который мало того что сам лопух, так еще и умных людей не слушает… Ничего, остынь, Никола, ты еще всем им покажешь…
      На следующий день Рудин доложил Бурмистрову, что прослушивание ничего не дало, но разумно было бы его продолжить. А сам стал обдумывать план, как отнять у Бори ограненные изумруды, а фирму Бурмистрова подвести под монастырь. Он вдруг почувствовал, что может стать хозяином. С ролью слуги скоро будет покончено.
      С поездки в Германию прошло две недели. Рудин ждал. И вот когда Тарчевский позвонил Рихтеру и сказал, что едет и везет то, что нужно, Рудин понял – настал его час. Он все делал по своему плану: и убийство Тарчевского было выполнено чисто и профессионально, и те самые камушки оказались у него в руках. Но увы, в замечательном плане возникли две большие дыры: во-первых, Боря вез далеко не все изумруды, во-вторых, целующаяся парочка отняла и их…
      «Вот так, – вспомнил Рудин прочитанное когда-то выражение, – ты охотишься на бабочку, а сзади к тебе подкрадывается крокодил». Вот и сидит он теперь у разбитого корыта с разбитой башкой и гадает, кто этот самый крокодил…
      Он лихорадочно процеживал, анализировал ситуацию. Люди, ударившие его по голове, не взяли пленку с записью «сим-сим…». Значит, они знают не все. Когда все уляжется, он, Николай, найдет эту потайную дверь в кабинете Тарчевского и возьмет оставшиеся изумруды. Тоже неплохая добыча. Теперь еще один аспект этого дела. За той самой потайной дверью есть еще и какие-то люди… Вообще все это похоже на какой-то бред – ведь этих людей кто-то должен кормить. Боря собирался улететь всего на два дня, стало быть, на какое-то время еда у этих людей есть… А значит, и у него есть время, чтобы выждать… Ну а с этими ублюдками, посмевшими стукнуть его в подъезде, он разберется. Конечно, он был не прав, решив все сделать сам. Надо было взять одного-двух парней из своей службы. Так было бы надежнее. Ну кинул бы им штук по двадцать – тридцать. Но зато б ни одна собака… Да только что уж после драки-то кулаками… Ладно, как вышло, так и вышло. Сейчас он приложит все силы, и неужели же qh, опытный гэбэшник, не выйдет на этих подонков?

      Вернувшись с Поварской, Орел с Русановым застали какую-то радостную толчею у самой двери своего отдела.
      – Вноси его, гада! – радостно вопил Джексон, руководя действиями Платонова и Кочкина, пытающихся впихнуть в комнату еще один стол – для Русанова. Дело оказалось далеко не таким простым, каким могло показаться со стороны. – Ага! – вопил Джексон. – Не хочет! Брыкается! Ногами цепляется, сволочь. Знает, что в этом отделе спокойно стоять не дадут… Вымя ему не заденьте! Садисты! Бросьте мучить животное, оно вас не хочет.
      – Заткнись, придурок, – не выдержал Платоша. – Помог бы лучше.
      – Не, я не могу. У меня болезнь: я сперва в голове все прикину, а потом уж тащу. Знаешь, Платоша, чем пчела отличается от человека или наоборот? Человек, он ведь, Платоша, хомо сапиенс. Сначала построит в мозгах себе план, а потом уж руками подключится. А ты, как пчела, без плана, так что тебе и до завтра стол не внести.
      – Орел! – завопил Платоша при виде начальника. – Предлагаю уволить Джексона в связи с полным отсутствием его полезности в общественно значимом труде.
      – Возражаю, – откликнулся Джексон. – Вношу встречное предложение. Отстранить от работы в отделе капитана Платонова до полного его превращения из пчелы в человека.
      – Так, – сказал Никита. – Кончили базар! Не до шуток, ребята. Дел полно. Давай кончай, Джексон, с юмором и помоги мужикам внести стол.
      Джексон, ни слова не говоря, ловко оттер Платошу в сторону, и стол очень быстро вошел в комнату.
      – Это тебе, Платоша, не аналитический обзор. Тут мозгов надо куда больше, – самодовольно сказал Джексон.
      – Какие там дела, шеф? – спросил Кочкин.
      – Хреновые. Вот выпьем сейчас кофе с Димой и все расскажу.
      Они прошли к Никите в кабинет. Пока закипал кофейник, Никита не произнес ни слова – он смотрел на Русанова и думал, что познакомился с этим гэбэшником всего несколько часов назад, но, несмотря на словесные стычки, уже привык к нему. Умник, конечно, лезет с дурацкими выводами, нос везде сует, но парень, сразу видно, надежный. Нет, что ни говори, а с напарником все же спокойнее. Одна голова хорошо, а полторы…
      – Ты сколько учился на наших курсах? – прервал он молчание.
      – Полгода, – ответил Русанов,
      – Понятно. Это, конечно, стаж. Бухучет, банковское дело, финансы и так далее?
      – Да.
      Никита помолчал, подумал, все же спросил:
      – А из ФСБ почему ушел?
      – Скажем так, не сошелся во взглядах, – спокойно ответил Русанов. Не в первый раз ему задавали подобный вопрос, и отвечал он всегда одинаково.
      – С боссами?
      – Это допрос?
      – Это здоровое любопытство начальства. Надо же знать, с кем будешь работать. А почему в физзащиту не пошел? У нас в «физиках» каждый второй из твоей «конторы».
      – Так вышло, – пожал плечами Русанов.
      – Ну ладно, не хочешь говорить – твое дело, – сказал Никита.
      С этими словами он встал, подошел к стоящему в углу сейфу и вытащил из него толстую папку. Вернувшись в кресло, бросил ее на стол перед Русановым:
      – Это дело «Самоцветов». Проштудируешь от корки до корки. Наизусть. Чтобы от зубов отлетало. Если что-то будет непонятно – спрашивай.
      Орел слегка лукавил – непонятного ему самому в деле ЗАО «Самоцветы» было больше чем достаточно.
      И тут зазвонил телефон. Никита выслушал приказ и сказал, направляясь к двери:
      – Идем. Вернемся, ребята, я все расскажу. Просто Дед жить без нас не может.
      Вместо приветствия Дед протянул Никите факс на затейливом бланке.
      – От немцев?
      – От них, супостатов. Ответ на запрос. Две недели писали. Не торопятся жить, фашисты.
      Никита углубился в чтение.
      – Переводи, – приказал Дед.
      – Да опять ничего полезного. Пишут, что германская криминальная полиция сведениями о незаконной деятельности компании «Рихтер Эдельштайн» не располагает. А также не располагает сведениями о связях вышеупомянутой компании с русской мафией. Русских коллег благодарят за информацию, обещают обратить особое внимание на деятельность указанной фирмы и сделать все возможное, чтобы в ближайшее время прояснить этот вопрос.
      Помолчали. Наконец Дед поднял вопросительный взгляд.
      Никита понял его вопрос без слов.
      – Самоубийство. И просит винить меня.
      – А ты?
      – А что я? Два моих допроса записаны на пленку. Больше контактов я с ним не имел. Да и вообще, если насчет контактов, то я больше по бабам.
      – Я тебя, голубь, не про контакты спрашиваю. Я тебя спрашиваю, как ты собираешься от записки отмываться.
      – Белавин не верит в самоубийство. Будет рыть.
      – А ты что – сидеть и ждать?
      – Нет, будем действовать.
      – В каком направлении?
      – В изумрудном.
      – Интересное кино.
      – В спальне покойника заначку нашли – неограненные изумруды. Минимум на сто тысяч «зеленых». По убеждению Русанова, камни с Балышевского рудника.
      – Значит, с Балышевского… Ну и что это дает?
      – Да лицензии-то на камешки у них нет…
      – А если это его личная заначка?
      – А с чего в тайнике?
      – От воров.
      – Почему не в сейфе? Да и как-то жирно для личной заначки…
      – Ну думай! Башка-то на что? Мне твои домыслы, Орел, по барабану, – сказал Дед. – Полчаса назад дело «Самоцветов» взял на контроль лично президент. Три недели для вас я у него выцыганил. И ни днем больше. Смекаешь, чем дело пахнет?
      Никита мрачно кивнул:
      – Ясный перец, керосином пахнет.
      – Мне результат нужен, Орел. Реальный результат. До конца рабочего дня представишь план срочных оперативно-розыскных мероприятий по «Самоцветам». Головой отвечаешь за все. Если потребуется – подключай к делу всех: «физиков», «наружку», аналитиков, криминалистов.
      – А телефоны? – поинтересовался Никита.
      – Какие еще телефоны?! – взвился Дуров. – Опять ты насчет прослушки?!
      – Я что, для себя прошу! – возмутился Никита. – Думаете, мне что, интересно слушать, как Бурмистров у себя в кабинете секретаршу пользует?
      – Ладно, попробую организовать тебе прослушку, – буркнул Дед.
      – Спасибо! – Никита облегченно вздохнул. – Вы спойте им что-нибудь эдакое, пострашней.
      – Не учи отца кур воровать. Все?
      Раздался назойливый писк мобильного телефона.
      – Возьми, – сказал Дед, глядя на карман Никитиных брюк.
      Никита извлек телефон, поднес к уху:
      – Слушаю!
      Никита, привет, это Белавин…
      Он выслушал сообщение, поблагодарил:
      – Спасибо, Саня. Да, да, обязательно.
      Спрятал мобильный и, стараясь не смотреть на Русанова, повернулся к Деду:
      – Майор Белавин звонил. Изумруды Тарчевского точно с Балышевского рудника.
      – Ну вот, считай, первая зацепка у тебя уже есть, – кивнул Дед. – Все, работать. Значит, к вечеру с тебя план.
      – Все. Про сон и отдых с этой минуты можешь забыть, – буркнул Никита Русанову по дороге в отдел. – Пробил час большой охоты. Придется пахать, пахать и пахать.
      «Пахать так пахать. Нам не привыкать, – подумал Русанов, глядя в спину Орлу. – Про рудник ни слова. Интересно, что скажет, если и про сыворотку окажется правдой. Ничего, в следующий раз будет прислушиваться. Не понравился я ему, видно с первого взгляда. Цепляется, сволочь. Не любят менты чекистов. Ну и хрен с ним, привыкнет. А вообще неплохой вроде парень. Работать умеет и любит. Это главное. А там, глядишь, и сработаемся».

      Тут же все и завертелось. Никита, войдя в КОБРУ, решительно снял пиджак, засучил рукава, сел на стул Поливайко. Все замерли, как в сцене с ревизором.
      – Что встали? – сердито буркнул Никита. – Серьезное дело подвалило. Усаживайтесь.
      Началась отработка версий. Русанов решил попридержать пока язык, чтобы лишний раз не травмировать своего начальника. Так что говорили в основном остальные. Через пару часов в комнате нельзя было продохнуть от табачного дыма, а от пирожков, принесенных Джексоном, и кофе не осталось и следа.
      – В любом случае, – подвел черту Никита, – единственная серьезная зацепка в деле – наличие у Тарчевского неучтенных изумрудов. Все остальное, что мы нашли сегодня у него в квартире, с одной стороны, заставляет сомневаться, что это убийство, с другой – не доказывает, что имели место махинации. Частые посещения Германии, совместное предприятие – это все нам ничего не дает пока.
      – Все равно, раз убийство было – что-то стронулось, события еще будут развиваться. Сейчас они все, засуетятся, милиция их трясти начнет, если твой Белавин сможет доказать, что это убийство. На одних изумрудах нельзя все строить, – возразил Кочкин.
      – Логично, – добавил Поливайко, – если даже обойтись без милиции… Тарчевский либо что-то у «Самоцветов» упер, либо скрыл. Значит, – поднял он указательный палец, – они постараются это «что-то» либо вернуть, либо себе захапать. Какой-то процесс пойдет. Кроме того, – продолжал он, – им придется перераспределять нагрузку Тарчевского. Своего рода передел сфер влияния. Кто-то рассчитывал на повышение, а выдвинули другого. Сами знаете, в какую склоку это превращается…
      Споры и размышления продолжались достаточно долго. В конце концов Никита подвел итоги.
      – Соответственно мы разбегаемся по нескольким направлениям. Во-первых, – он оглядел сотрудников, – через наших коллег в Екатеринбурге надо выяснить, не было ли в последнее время левых сделок и хищений по изумрудам на Балышевском руднике. Проследить мелких воришек будет сложнее, но если дело у фирмы налажено, что-нибудь может всплыть.
      Он немного помолчал, затем прямо взглянул на Диму:
      – Тут тебе, Русанов, как непревзойденному эксперту по изумрудам, и карты в руки, – ухмыльнулся он. – Бумага есть – записывай. В Екатеринбурге обратишься… – говоря это, Никита достал из ящика объемную записную книжку, полистал ее, нашел нужную страницу, – ага, вот. Обратишься к Ревазову Николаю Алексеевичу, он там отдел возглавляет. Вот, списывай телефон. Затем, Миляев Виктор Константинович и Огурцов Николай Семенович.
      Он продолжал и продолжал диктовать, каждый раз тыча пальцем в очередную фамилию.
      – Это все полиция. Курируют, в частности, и добывающую Промышленность. В разговоре с последними можешь сослаться на меня. Я с ними уже сталкивался, надеюсь, помнят. Будешь говорить с Ревазовым – сошлешься на Деда. Переписал?
      Никита закрыл книжку, бросил ее в ящик. Из еженедельника, лежащего на столе, достал визитку, протянул ее Русанову.
      – Едем дальше. Николаев Евгений Анатольевич. Телефон вот здесь. Это мой друг, с налоговиками не связан, зато знает кучу полезных людей в городе. Записал?
      Никита убрал визитку и задумчиво побарабанил пальцами по столу.
      – Но сначала пошлешь от нас официальные письменные запросы. Были ли какие трения у рудника с налоговой, регулярно ли они все выплачивают, кто там у них за это отвечает. Второе – эти же вопросы надо задать нашим мужикам лично, спросить их мнение о возможных утечках драгкамней. Только вот с этим поделикатнее. Нельзя, чтобы на руднике что-то заподозрили, и нельзя, чтобы сейчас начались проверки.
      Никита откинулся на спинку кресла. Продолжал, чуть подняв голову и прищурив глаза:
      – Дальше. С Миляевым и Ревазовым можешь говорить напрямую. С Огурцовым – поосторожнее. Он нас не очень-то жалует, все старается сам отличиться. А вот Николаеву можешь задавать любые вопросы. Он тебе и ответит нормально, и еще пару вариантов подбросит. Короче говоря, – вновь взглянул он на Русанова, – на тебя взваливается телефонно-секретарская работа. Причем срочная. И вот еще что, – задумчиво продолжал Никита. – Хорошо бы выяснить, кто владелец рудника – коммерческая фирма, или государственное предприятие, или вообще им владеет частное лицо… А вообще-то имеет право на разработку недр частное лицо?
      – Конечно же нет!
      – Черт ее знает! Сейчас все возможно. Проверь, кто рудником руководит. Это уж тебе придется самому покопаться. Если не ошибаюсь, за лицензии у нас отвечает то ли Роскомнедр, то ли Роскомдрагметалл. Хотя, может, и еще кто. В общем, выяснишь.
      Потом Никита повернулся к Кочкину:
      – Силыч, надо сунуть палку в муравейник, поворошить и посмотреть, как муравьи потащат яйца. Проведешь еще одну проверку в офисе «Самоцветов». Только деликатно, без шума и пыли, чтобы не спугнуть гадов. Мол, плановые дела, не обессудьте, господа. Хотя сам понимаешь, совсем уж без шума-пыли не обойтись. Все равно будут вопли: эти бумажки утеряны, а этот человек в длительной командировке и так далее.
      – Нам не привыкать, – хмыкнул Кочкин.
      – Готовься к проверке немедленно. – Никита распечатал новую пачку сигарет. – Бери у начальника управления предписание на проверку всей финансово-хозяйственной деятельности «Самоцветов» – и вперед. Кого из отдела налоговых проверок возьмешь, Силыч? – спросил он, закуривая.
      – Гения, – ухмыльнулся Кочкин.
      – Пелыдера? – улыбнулся в ответ Никита. – Очень хорошо. Леня им покажет небо в изумрудах. А еще, господа сыщики, займемся глубоко неуважаемым господином президентом «Самоцветов» Сан Санычем Бурмистровым.
      Он встал, протиснулся к сейфу, достал оттуда папку и протянул ее Поливайко. Батька начал внимательно изучать ее содержимое. Там лежало с десяток листов документов и несколько фотографий Бур-мистрова.
      – Давай, Ваня, подключай «наружку», – сказал Никита. – Эта толстая сволочь будет на тебе. Нам нужно все. Распорядок дня, контакты, окружение, словом, все, как обычно. И не забудь про Веронику. Его женушка мне совсем не нравится. – Он ткнул пальцем в папку. – И докладывай обо всем подозрительном. Ты абсолютно прав: после смерти Тарчевского Бурмистров не затаится, а, наоборот, разовьет бурную деятельность. Другого пути у него нет… – Он немного помолчал. – Так. Всю операцию назовем «Зеленый лед»…
      – А почему «лед»? Да еще «зеленый»? – удивился Поливайко.
      – Я недавно американский фильм видел, – пояснил Никита. – Фильм, конечно, паршивый, но не в этом дело. Там в Колумбии народ весь фильм вовсю мочил друг друга из-за изумрудов. Они их зеленым льдом называли. Есть возражения? Все переглянулись.
      – А что, мне нравится, – прогудел Поливайко. – Смешное название.
      – Совещание закончилось. Теперь, ребята, работаем! – сказал Никита и поднялся. – А я пока пойду приватный звоночек сделаю.
      Коридор был пуст. Орел вытащил мобильный и по памяти быстро набрал номер.
      – Приемная Тарчевского, – послышался в трубке знакомый женский голос.
      – Это Козлов, – сказал Никита нарочито грубым измененным голосом. – С девятнадцатого участка РЭУ. Сантехника вызывали?
      – Вы ошиблись номером, это частная компания, – ответила женщина и повесила трубку.
      Орел усмехнулся. Это был условный сигнал, которым он обычно вызывал своего агента. Паролем всегда была фамилия, связанная с названием животного. Кроме того, он обязательно представлялся работником госконторы. Неважно какой, хоть из похоронного бюро. А главное, в тексте должно было звучать число. Оно означало время встречи.
      Если бы она не могла встретиться, то в ответе упомянула бы название своей конторы – фирма «Самоцветы».
      До семи еще оставалось несколько часов, и Никита вернулся в кабинет. Он успел еще обсудить пару вопросов с ребятами, потом Поливайко и Кочкин разбежались претворять в жизнь решения партии, а Русанов сел штудировать материалы по «Самоцветам».
      – Еду на встречу с агентом, – бросил Никита Русанову, выходя из кабинета.
      Дело интимное, всем здесь понятное; Русанов, сам бывший контрразведчик, вопросов задавать не стал.

      Жена Александра Александровича Бурмистрова Вероника узнала о смерти Тарчевского, сидя в косметическом салоне. Об этом событии ей сообщила по телефону секретарша мужа. Так уж была устроена Вероника, что все вокруг считали своим долгом ей прислуживать. Вот и секретарша мужа, Инна, все новости старалась сначала сообщить Веронике, а уже потом Сан Санычу.
      И хотя Вероника знала, что муж многое позволяет себе с секретаршей Инной, особенно в их совместных поездках, ей было на это совершенно наплевать. Не для того она выходила замуж за Сан Саныча, который был на двадцать пять лет ее старше, чтобы ревновать его к кому бы то ни было. И вместо того чтобы добиться изгнания Инны, что сделала бы любая другая женщина, она превратила ее в свою помощницу. Она пообещала недалекой секретарше, что, когда Бурмистров выйдет на пенсию и руководство «Самоцветами» перейдет к ней, Веронике, Инна непременно станет исполнительным директором фирмы.
      И Инна поверила. Она увлеклась идеей Вероники отправить Сан Саныча поскорее на пенсию и теперь работала на жену Бурмистрова с куда большим рвением, чем на самого начальника: она сообщала ей все необходимые сведения, показывала документы и старательно пересказывала все слухи и домыслы, которые циркулировали среди сотрудников фирмы.
      Конечно, Сан Саныч и сам мог бы ознакомить жену с работой «Самоцветов». Он мог бы даже взять ее на хорошую должность. Но Вероника его об этом никогда не просила. Она не жалкий придаток к своему мужу! Она гуляет сама по себе и добьется всего сама!
      Часто бывая в офисе «Самоцветов», Вероника поддерживала практически со всеми сотрудниками хорошие и ровные отношения. Глядя на эти отношения со стороны, даже можно было бы сказать, что ее любили. По крайней мере, те из сотрудников, которые хорошо помнили Лилию Константиновну, бывшую супругу Сан Саныча. При воспоминании о Лилии Константиновне у каждого возникала неизбежная мысль: «Повезло Сан Санычу после такой курвы жениться на такой милой и недалекой дамочке…»
      Но сотрудникам «Самоцветов» даже и в голову не приходило, что эти появлявшиеся в их головах мысли были результатом сознательной и планомерной работы Вероники над своим образом. Или, как сейчас было модно говорить, имиджем. Потому что на самом деле под образом милой и недалекой дамочки прятался совсем другой характер, показывать который сейчас было просто не время. Вероника очень любила и ценила себя, так что, когда придет ее время, она еще покажет всем, какая она «милая дамочка». А пока… пока даже надменное выражение лица, от которого ей никак не удавалось избавиться, не вызывало ни у кого никаких отрицательных эмоций.
      В свое время Веронике удалось ловко проделать то, что считалось всеми делом практически невозможным – увести Сан Саныча от его дорогой Лилии Константиновны. История тянулась давно, но каждый раз, когда Бурмистров собирался сказать Лиле, что хочет с ней развестись и жениться на женщине, более соответствующей ему по его новому положению, супруга хребтом угадывала, о чем зайдет сейчас у мужа речь. Тут она начинала визжать, бить тарелки. Еще она кричала, что выбросится в окно, а ее знакомая подтвердит, что он, Бурмистров, издевался над нею, Лилей, и тем самым довел ее до самоубийства. Бурмистрову совсем не хотелось публичных скандалов, тем более при его бизнесе, вот и приходилось терпеть опостылевшую бабу и дальше, несмотря на ежедневное желание самому столкнуть Лилию Константиновну с балкона.
      Она лезла в дела фирмы, ругалась с сотрудниками, скандалила по малейшему поводу и требовала, чтобы кадровые дела решались только с ее согласия. Выделяла она среди всех сотрудников только Борю Тарчевского, но зато люто ненавидела Рудина. Но с Рудиным-то как раз она ничего не могла поделать, так как боялась его просто страшно. Магическое слово «КГБ» приводило Лилию Константиновну в магический трепет. Впрочем, Рудин, если честно, тоже побаивался Лилию. Ее тупая непредсказуемость не позволяла ничего предвидеть заранее, а этого начальник службы безопасности страсть как не любил. Поэтому, когда на смену буйной Лилии Константиновне пришла спокойная и тишайшая Вероника, он сильно обрадовался.
      Ну а сама Вероника обошлась с ней просто и жестко. Понимая, что, чем примитивней страшилка, тем она страшней, она сказала бывшей жене Сан Саныча, что ее, Вероники, брат – настоящий киллер и если Лиля хоть как-нибудь рыпнется – этот родственничек убьет и ее, и ее подругу, и Лилиных детей. Лиля испугалась. Детей она любила и, хотя они были уже достаточно взрослые, считала их бедными, беззащитными цветочками жизни. Поэтому в случае с Вероникой она решила пожертвовать собственным благополучием.
      Впрочем, нельзя сказать, что после развода Лилия Константиновна стала жить неблагополучно. Бурмистров выделял ей и детям достаточно средств, но дело же не в средствах. Лиля вдруг начала надевать платочек, ходить в церковь и молиться, чтоб Бог наказал мерзавку Веронику. В церкви она познакомилась с отцом Игнатием.
      – Господь карает неверных мужей, – говорил отец Игнатий, как бы повторяя вслух ее мысли.
      И она с исстрадавшимся сердцем рыдала у него на груди, находя в его словах утешение.
      Старший сын Лилии, Артем, уже давно не жил с матерью. Он был женат и имел небольшой бизнес, который в свое время помог ему открыть отец. Младший, Иван, заканчивал во время развода школу. Сейчас он учился на третьем курсе Академии ФСБ (нашел куда пойти!) и никак не мог простить отцу того, что он их бросил. Как тот ни пытался подлизаться при помощи дорогих подарков, сын неизменно возвращал их назад.
      Впрочем, Бурмистров не унывал. Молодая жена затмила ему все. Он вдруг как будто заново родился, снова появилось во всем теле исчезнувшее уж было совсем чувство молодости и силы. Сан Саныч даже похудел килограммов на пятнадцать. И говорил всем, что собирается сбросить еще двадцать, не меньше. Теперь уже никто не дал бы ему его пятидесяти семи лет. Ради молодой жены он был готов молодеть дальше и дальше.
      И где ему было знать, что Веронике совсем не нужно, чтобы он молодел. Ей нужно было, чтоб он стал старым, дряхлым, отошел поскорее от дел, а лучше и вообще в мир иной. Да и как он мог это знать, если она так мило улыбалась ему, так хвалила его внешний вид, так самоотверженно занималась с ним любовью. И зачем он спит с секретаршей Инной при такой-то жене? – думал Бурмистров. Но никак не мог отказаться от привычки, обретенной еще во времена незабвенной Лилии Константиновны.
      Сразу же после звонка секретарши Инны Вероника примчалась в офис «Самоцветов». Она поняла, что дело плохо. И верно – в фирме царил хаос. Бурмистров был бледен как никогда. На нее, Веронику, реагировал плохо, полностью ушел в себя. «Ну и хорошо, – сказала себе Вероника. – Больше времени на оценку ситуации». Она увидела Рудина и внутренне посмеялась над его замечательным видом. Кто боится побитых собак.
      Менты опрашивали всех о смерти Тарчевского. Веронику тоже. Она ответила, что Борис Тарчевский был хорошим работником и галантным мужчиной и что его смерть для нее – неожиданность. Потом она перебросилась парой ничего не значащих слов с руководителем коммерческого отдела Любомировым. У нее уже все продумано: по ее наущению Бурмистров должен будет назначить Любомирова на место Тарчевского. Нет, она совсем не Лилия Константиновна и не будет действовать, как танк, напрямую. У нее есть для этого свои методы. Любомиров умен, и Сан
      Саныч сам должен прийти к этому выводу. Пара брошенных ею ненароком слов не станут давить на Бурмистрова, а легко лягут на поверхность его мозговой ткани.
      Она увидела все, что ей хотелось, и теперь можно спокойно вернуться в косметический салон и закончить процедуру. Все, что ей нужно, от нее не уйдет.

      Вероника слишком уж обрадовалась, глядя на помятую рожу Рудина. Он отметил ее острый торжествующий взгляд и вдруг понял, что недооценивал эту женщину раньше. Не такая уж она простушка, какой всем пытается казаться. Он вообще понял, что он лопух. В последнее время совсем не тренировал свои профессиональные навыки. Придя в фирму, он решил, что с такой простой работой справиться – раз плюнуть. И работал по первому плану, на поверхности. Проверял всех тупо, не копаясь особенно в прошлом сотрудников с той тщательностью, как делал это раньше, работая в КГБ. Совсем потерял форму. И вот результат – кто-то обошел его, да еще с такой легкостью! Ну все, он должен собраться.
      Этот случайно пойманный им взгляд жены Бурмистрова вдруг заставил его посмотреть и на фирму, и на сотрудников совсем с другой стороны. Ему вдруг вспомнилась картинка из какой-то телепередачи. Все спокойно, видны только цветы. Но вот кто-то взмахнул рукой, и с цветов взлетело несколько бабочек, затаившихся до этого момента и прикидывавшихся цветами.
      Вот так и в фирме. Конечно, эту картину нельзя сравнить с цветами и с бабочками по красоте, но по смыслу… Вроде вокруг все кажется спокойным, но это не так. Бабочки, а вернее, мерзкие насекомые затаились. Но чуть что – они зашевелятся и поползут. И все против него.
      Стоп! – остановил он сам себя. Это мысли начинающего шизофреника. Не все против него, а кто-то конкретный. И он, старый разведчик, должен выяснить кто.
      Неужели Вероника? Если то, что он увидел в ее взгляде, выражение ее сущности, то… берегись, Бурмистров. Тебе тоже очень скоро придется несладко.
      Вероника любила косметический салон. Тут так мягко и удобно. Деликатные и вежливые девушки делают все, чтобы тебе было приятно. Чтобы твои морщины разгладились, кожа стала мягкой, как персик, а ногти – твердыми, как когти.
      Веронике нужны были ежедневные процедуры. Это для Бурмистрова она – молодая жена, на самом деле ей уже тридцать пять, и это совсем не так уж и мало. Ей нужно поддерживать себя в форме, чтобы к тому времени, когда начнется другая жизнь, ей было не стыдно за свой внешний вид. Чтобы мужчина, которого она захочет иметь, любил ее не только за деньги. Она знала, что все разговоры о душе, о том, что мужчина может полюбить женщину за ее интеллект или что-то другое, чисто духовное или моральное, – чушь беспросветная. Интеллект и душа могут быть только в придачу к красивому телу.
      Вероника как-то посмотрела по телевизору передачу, где выступала удивительная парочка. Престарелая женщина, похожая на жабу, с чудовищно морщинистым лицом и в безобразной шляпе что-то квакала о том, что вот на склоне лет она наконец нашла себе мужа, который отвечает всем ее представлениям о мужском идеале. И тут же показывали мальчика лет двадцати с небольшим, который таким тихим-тихим голосом что-то невнятно чирикал, что он полюбил эту женщину за ее душу и что не представляет в постели с собой никакую другую женщину.
      «Еще бы он представлял в постели с собой другую женщину, – подумала тогда Вероника. – Вот если бы мужчину». Парень был явно выраженный «голубой», которому, наверное, просто в нужный момент не попался нужный мужчина, чтобы указать ему на его природные задатки. Поэтому парень плавно перелез из-под крыла собственной мамы в постельку к другой мамаше.
      Но еще больше Веронику поразило в передаче то, что зрители, сидевшие в зале телестудии, стали со слезами умиления на глазах говорить, как это прекрасно! Они увидели в парочке такой образец любви и преданности! Где у них глаза и мозги, возмущалась Вероника. Саму же ее просто тошнило от одного вида этой смакуемой по телевизору патологии.
      Нет, она не дойдет до такого безобразия. Она будет поддерживать форму, сколько сможет. А когда поймет, что стала безобразна, покончит с мужчинами и косметикой навсегда. Но надо все же постараться оттянуть этот момент.
      «А на сколько его можно оттянуть?» – думала Вероника.
      Она с детства привыкла жить в достатке. Ее отец был в незабвенные времена социализма крупным партократом. И у Вероники тогда было все, о чем другие могли только мечтать.
      Отец вышел на пенсию в самом начале перестройки и не успел перестроиться, то есть приватизировать какую-нибудь кормушку. А ведь к пенсии он был уже совсем большим чином. Сей факт чрезвычайно расстраивал Веронику. Она-то рассчитывала, что райская жизнь будет всегда. Конечно, отец тогда получил огромную пенсию, он имел связи. Но всем известно, что случилось с пенсиями во времена галопирующей инфляции. А связь с ничего из себя ныне не представляющим пенсионером – кому она нужна?
      Ну почему, почему отец не отхватил себе в собственность дачу в ближайшем Подмосковье, а честно сдал ее государству, когда выходил на пенсию? Почему он не брал взяток и не накопил достаточно денег, чтоб она, Вероника, могла бы открыть свое дело? У них осталась только прекрасная квартира в самом центре Москвы, и больше ничего. Правда, квартира действительно была прекрасная, за нее всякие риэлторские фирмы, вечно рыщущие в поисках, что бы еще купить или продать, предлагали многие сотни тысяч долларов.
      Конечно, они могли бы продать эту квартиру и купить себе что-нибудь поменьше, а на оставшиеся деньги открыть бизнес. Но отец уперся. Квартира моя, хочу жить здесь до скончания века.
      Так осталась Вероника один на один со своими проблемами и маленьким сыном от сокурсника, уехавшего на Запад, как только открыли границы. К этому времени Вероника была кандидатом наук и проводила опыты в химической лаборатории. Работа была не пыльная и не опасная. И для недавних социалистических времен довольно денежная. Но времена изменились. Опыты Вероникиной лаборатории больше не нужны никому. Голодные ученые разбежались кто куда.
      Вероника пыталась зарабатывать деньги, подвизалась одновременно агентом в риэлторской фирме и в одной из нахлынувших на страну косметических фирм. В инофирме условия были такие: вовлечь как можно больше желающих работать, и тогда ты достигаешь иной ступени, на которой гребешь сильно больше. Вероника, с ее уверенностью в собственной значимости и таланте убеждать клиентов, конечно, могла бы достигнуть в этой фирме и самой высокой ступени, если бы ей не подвернулось кое-что получше.
      Однажды она поймала себя на мысли о том, что всех, абсолютно всех своих знакомых, в том числе старых и новых друзей, она рассматривает только с одной точки зрения: могут ли они продать или купить квартиру, а также могут ли себе позволить дорогую косметику или же пойти работать эту косметику продавать.
      Тут бы ей и остановиться. Посмотреть на все вокруг юмористическим взглядом и расслабиться. Но у Вероники был сын. Она хотела дать ему все. По крайней мере, не меньше, чем давали ей в детстве ее родители. Однажды она упрекнула отца:
      – Ты думаешь только о себе. Что ты можешь дать внуку?
      – Свою любовь, – ответил отец.
      В былое время Вероника прослезилась бы и кинулась бы на шею отцу, которого так любила в детстве. Но теперь она была в бешенстве. «Старый дурак, – подумала она. – Кому в наше время нужна любовь без денег».
      Короче, так и носилась бы по Москве несчастная Вероника, высунув язык, ища клиентов с квартирами или излишними морщинами, если бы однажды ее не познакомили с Лилией Константиновной, которая вдруг решила испробовать на себе чудодейственные косметические средства. Впрочем, если бы не было Лилии Константиновны, нашлась бы для Вероники и другая такая же дура. Кто ищет, тот всегда найдет. Мази и кремы Вероника приносила Лилии Константиновне на дом, где и познакомилась с ее мужем, Александром Александровичем Бурмистровым. Она поняла, что отношения между супругами не безоблачные, что Бурмистров готов на все, лишь бы избавиться от ненавистной жены. И поняв это, свой шанс Вероника не упустила.

      Конспиративная однокомнатная квартира, на профессиональном жаргоне «кукушка», на которой Никита и его коллеги встречались со своими агентами, находилась на третьем этаже неприметного дома в Большом Колокольниковом переулке на Сретенке.
      У Никиты вошло в традицию приезжать раньше минут на пятнадцать, чтобы привычно проверить, нет ли хвоста. И на этот раз он приехал раньше и, зайдя на кухню, обнаружил там банку с растворимым «Нескафе-классик». Кто-то из ребят оставил. Никита вскипятил чайник и выпил кофе.
      «Нет, это подделка, – подумал он. – Какой же это „Нескафе“?»
      Он еще какое-то время порассуждал про себя об огромном количестве нечестных дельцов в российском бизнесе и пожалел о том, что в сутках не сорок восемь часов, чтобы всех их поймать. Ровно в девятнадцать раздался звонок. Никита посмотрел в глазок и открыл дверь.
      – Здравствуйте, Любовь Петровна. Проходите.
      Любовь Петровна, женщина лет тридцати шести, вошла в прихожую.
      Отворот ее строгого синего костюма известной английской фирмы был украшен подарком Тарчевского – брошью белого золота с алмазной крошкой. Женщина села в кресло рядом с окном и нервно поправила прядь. Ее волосы освещались солнцем и отливали золотом. То ли этот поганый кофе на него так подействовал, то ли еще чего, но Никита вдруг ощутил некие давно забытые чувства и на секунду замер, подумав, что хорошо бы сидеть вот так вечно и ничего не говорить. Но тут же опомнился. Чтоб отогнать нерабочие мысли, он произнес:
      – Хотите я угощу вас кофе?
      Такой поворот событий удивил Любовь Петровну. Он никогда раньше не угощал ее кофе. Всегда был предельно сух и деловит. Правда, раньше никто и не убивал ее непосредственного начальника.
      Орел вернулся через пару минут с двумя чашками поддельного «Нескафе».
      – Вы уже знаете об убийстве Тарчевского?
      – Еще бы. Вся фирма стоит на ушах.
      «Она не поправила меня насчет убийства», – подумал Никита.
      – Так вы тоже считаете, что он не мог покончить с собой? – спросил он вслух.
      – В третий раз сегодня отвечаю на этот вопрос, – сказала Любовь Петровна и покосилась на кружку.
      «Зачем он пьет такой гадкий кофе? – подумала она. – Это же какой-то суррогат».
      – Ах, вот как. Ну, я и Белавин, это понятно. А еще кто?
      – Бурмистров. Рудин.
      – Так, интересно! Это что же, Бурмистров ведет свое расследование? Примерно как Сталин после убийства Кирова?
      – Вы думаете, это он? – На лице Любы отразился ужас.
      – Я просто мыслю вслух. А вы так не думаете?
      – Думаю, лично – он не мог бы.
      – А не лично?
      – Не знаю.
      – Интересно. Что-то было в их отношениях в последнее время, что давало повод так думать?
      – Нет, все как обычно.
      – Почему же тогда вы не отвергаете мою версию?
      – Я же сказала: не знаю.
      – Сосредоточьтесь, вспомните, что именно не дает вам покоя и не позволяет с уверенностью сказать – нет, это не он.
      – Возможно, то, что… Знаете, когда я на вопрос, могло ли это быть самоубийством, ответила: «Все может быть», кто-то из них, не помню кто, не то чтобы вздохнул с облегчением, а… расслабился, что ли.
      – А что вы ответили милиции?
      – Тоже сказала, что всякое бывает.
      – А что вы скажете мне?
      – Вам я скажу правду и только правду. Он не мог покончить жизнь самоубийством. Он был очень чем-то доволен в последнее время. Очень.
      – Чем?
      – К сожалению, у нас с ним были не настолько близкие отношения…
      – А вы бы хотели? – сорвалось у Никиты, и он тут же пожалел о сказанном.
      – Вы считаете, что имеете право… – привстала Любовь Петровна.
      – Простите, ради бога, простите. – Никита мягко усадил ее назад. – Сам не знаю, как язык повернулся. Наверное, стереотип мышления: начальник – секретарша. Да в общем-то ничего в этом такого и нет, – сказал он, глядя в сторону. – Когда женщина достаточно красива, мужчине трудно удержаться.
      – Ваш ход мыслей сегодня мне совершенно не нравится.
      – Мне тоже, – согласился Никита. – Дурацкий день, понимаете. Начальник ваш оставил записку, что в его смерти надо винить Никиту Орла. Знаете такого?
      – Понятно.
      – Поэтому я слегка не в себе. Но я исправлюсь.
      Никита кривил душой. Именно сегодня ему вдруг стало трудно общаться с этой женщиной. Черт ее знает. Освещение, что ли, другое? Или что-то у него в башке повернулось… Нет, это, конечно, временное затмение. Он знал – для него сантименты с женщинами отошли в далекое, далекое прошлое. Только секс и деловое общение. А тут вдруг понес какую-то чушь, как ребенок. Видать, сегодня действительно не его день.
      «Что у него на уме? – думала Любовь Петровна во время этой затянувшейся паузы. – Нервная, конечно, работа, станешь ненормальным. И что только его заставляет заниматься этим делом? Деньги не ахти, нервы никуда. А красивый мужик! Ему бы в артисты – от поклонниц отбоя бы не было».
      – Простите, я думал о том… – прервал наконец паузу Никита. – Да бог с ней, с запиской, – сказал он вдруг невпопад. – Что с изумрудами? Занимался Тарчевский изумрудами?
      – Какими изумрудами? – удивилась Люба.
      – Ну этими, зелеными такими камешками.
      «Черт, надо собраться, – подумал он. – Несу бог знает что. И чем дальше, тем хуже».
      – У нас нет лицензии на изумруды, – сказала Люба.
      – Я знаю, что нет.
      – Так при чем тут они?
      – У него нашли их на квартире.
      – Много?
      – Достаточно.
      – Ничего не могу сказать. В черную бухгалтерию меня не посвящали.
      – Но она есть?
      – А где ж ее нет. Вам ли не знать?
      – Но как ее найти? Во время проверки – ни одной зацепки. Чисто работают, сволочи.
      – Сволочи всегда чисто работают.
      – Вы прямо философ, Люба.
      «Ну вот, теперь уже Люба, скоро на „ты“ перейдет. Менты, как врачи – удивительные хамы», – подумала Люба и ответила вслух:
      – Я не философ. Я несчастная женщина, которая скоро может остаться без работы.
      – Уже есть признаки?
      – Пока нет, но это же ясно. Тарчевского я устраивала, он ценил меня за чисто деловые качества, а у нового начальника могут быть на этот счет свои представления. Знаете, начальник – секретарша, стереотип мышления, – передразнила она Никиту.
      И вновь какая-то теплая волна пробежала по его телу.
      «Все, хватит», – подумал он, вскочил и заходил по комнате.
      – Но хоть что-то вы должны были заметить странное, неординарное в последнее время. Не могло быть все ровно и спокойно, а потом вдруг так кончиться, – раздраженно сказал он.
      – Я понимаю, я вам многим обязана, но говорить со мной в таком тоне… Не было ничего такого… – И вдруг замолчала, выдохнула: – Хотя подождите… Никита даже перестал мотаться по комнате.
      – Ну вот, я же знал, что вы вспомните.
      – Да нет, это так, ерунда…
      – Говорите, а я уж решу, ерунда это или нет.
      – Я в последнее время закупала продукты для Тарчевского. Довольно много. И некоторые бытовые принадлежности. Я не спрашивала зачем. Может, родственники к человеку приехали, да мало ли что… Но сегодня начальник охраны спросил меня, не покупала ли я для Тарчевского продукты. Я ответила – да. И тогда он спросил, не для отдела ли «зет». Я честно говорю: не знаю, что это за отдел. Но он на меня так взглянул, что мне стало не по себе.
      – Ну вот, а говорите, ерунда.
      – Но дело в том, что у нас в фирме нет никакого отдела «зет»…
      Любовь Петровна медленно вышла из подъезда серого дома в переулок, выходящий на Сретенку. Она, сама всегда сдержанная и корректная, никак не могла понять, почему этот всегда вежливый (по крайней мере, с ней) майор вдруг неожиданно начал хамить ей. Конечно, он спас ее сына от тюрьмы, но ведь и она во всем помогала ему, как могла. Разве она заслужила хамство? В расстроенных чувствах Любовь Петровна медленно шла по узкому тротуару, не замечая ничего вокруг. И естественно, не обратила внимания на серый «форд», в котором сидели двое.
      – Вот она, сука, – сказал один из «форда», провожая женщину взглядом.
      – Вижу, – ответил человек, сидевший за рулем.
      Его напарник поднял «Никон» и нажал на спуск. Фотоаппарат быстро щелкал, фиксируя на пленку медленно бредущую секретаршу Тарчевского.
      – Давай потихоньку за ней, – сказал он, когда Любовь Петровна уже отошла достаточно далеко.
      – Зачем? – сказал тот, что за рулем. – Все, что надо, мы отсняли. А по Сретенке сейчас не проехать – час «пик».
      – К тому же сучка все равно нырнет в метро. Ты прав. Давай по домам.
      – Погоди-ка, погоди! Ну-ка щелкни мне вон того мента на память!
      – Какого мента?
      – А вон только что вышел из того же подъезда, – кивнул он.
      По улице шел Никита.
      – Сейчас. – «Никон» щелкнул. – Не знаю, что получится, – добавил снимавший, убирая фотокамеру в сумку. – А зачем тебе?
      – У меня с ним старые счеты, – и, повернув ключ зажигания, добавил: – Интересно, что он здесь делал?

      Было восемь вечера, когда Никита вернулся на Маросейку. Информации за день накопилось много, хотелось кое-что записать по горячим следам.
      В «террариуме» одиноко сидел Русанов. Несмотря на то что официальный рабочий день закончился, он прилежно листал папку с материалами по «Самоцветам». Орел посмотрел на него и спросил:
      – Слушай, Русанов, ты женат?
      – Да, – не удивился тот вопросу.
      – Небось жена на ужин заждалась.
      Русанов отложил папку и усмехнулся:
      – Не уверен.
      – Ну тогда пойдем перекусим, а то у меня с семи утра во рту ни крошки, – предложил Никита. – Тут рядом хорошая забегаловка есть. И недорогая. Мы в нее постоянно ходим и пока что не отравились. Как?
      – Идет.
      Они пошли в небольшое уютное кафе, находившееся неподалеку от их здания.
      Народу было мало, в основном сотрудники налоговой, по той или иной причине не спешившие домой. Было накурено.
      – Привет, Любасик, – сказал Орел подошедшей официантке и обнял ее за талию.
      – Опять от жены скрываешься, – погрозила она ему пальцем.
      – Ну не без этого, – потупился Никита, который несуществующей женой отгораживался от излишне энергичных дам.
      – Тебе как обычно? – спросила Любасик.
      – Да, – при этом Орел вопросительно взглянул на Русанова.
      – Что ты, то и я, – быстро сказал тот.
      За ужином Никита успел поведать Русанову о результатах своей встречи. Имен он не называл. Русанов молча выслушал. Потом поинтересовался:
      – А ей можно верить?
      – С чего ты решил, что это она?
      – Ты описал реакцию женщины, а не мужчины.
      – Чекист всегда начеку. Ты прав, это она.
      – Так можно ей верить?
      – Ну… процентов на девяносто пять. На сто я даже Господу Богу не верю, – ушел от прямого ответа Орел.
      – На чем ты ее зацепил? Или она идейный борец за победу коммунизма?
      – Нет, не борец. Но пришла сама.
      – Да ты что? – удивился Русанов.
      – У нее сын – студент-первокурсник. Одинокая мать. А парень – балбес. В начале весны его замели с наркотой. Может, был правда замешан, а может, и подставили. Скорее, второе. В общем, грозило малому пять лет по двести двадцать восьмой, за попытку незаконного сбыта. Сын единственный. Она запаниковала, не знала, что делать. Даже стала деньги собирать, чтобы дать следаку на лапу.
      – Скорее всего, загремела бы вслед за сыном.
      – Скорее всего. А мы в то время щупали их фирму. Терять ей было нечего. Вот она и упала в ножки: спаси мальчика.
      К столу приближалась официантка с подносом. Поставив на стол тарелки с салатом и двумя порциями свиных отбивных, она ретировалась.
      – Вышло, – продолжил Орел через несколько минут, которые ему понадобились, чтобы проглотить салат, – что я оказался ее последней надеждой. Я предложил ей честную сделку: я вытаскиваю сыночка из Бутырки, а она начинает работать на меня. Неплохая возможность заиметь своего человека в самом логове злостного неплательщика, да? Ну а дальше все просто. Я слегка подсуетился, и наше высокое начальство приватно договорилось с прокурорскими. Балбес получил два года с отсрочкой приговора – всего лишь за незаконное хранение без цели сбыта. С тех пор она меня не подводила. Балбес ее с перепугу стал паинькой. Ведет себя прилично. Мамочку любит. Она заслужила, поверь.
      Никита вдруг отвернулся от Русанова и крикнул в сторону раздаточной:
      – Любасик, солнце мое, принеси нам счет.
      Пока Любасик писала счет, Никита спросил Русанова, что он сам-то думает по поводу «Самоцветов» и убийства Тарчевского.
      – Во-первых, – раздумчиво сказал Русанов, – ясно, что в «Самоцветах» крутятся огромные деньги, причем неучтенные. В этом я не сомневаюсь. Во-вторых, попробую по своим каналам провентилировать Рудина. Может быть, что-то и откопается. А в-третьих, береги агента, Никита.
      – Это ты с чего? – изумился Орел. – Что это ты имеешь в виду, гэбист проклятый?!
      – Ого! Надо же, как тебя разбирает, – ухмыльнулся Русанов. – Не иначе как синдром агента прорезался.
      Рассчитавшись, они вышли на улицу. Никита решил не уточнять, что это за синдром. Но разыграть Русанова по специальной программе отныне считал делом чести.
      Темнело, накрапывал мелкий теплый дождик.
      – Ты где живешь? – внезапно спросил Никита.
      – В Марьино.
      – Далековато. А я – на Брестской, рядом с вокзалом. Очень удобно. Давай я тебя подкину, ты ж без колес?
      – Что, для бешеной собаки сто верст не крюк? – насмешливо спросил Русанов.
      – А тебе разве мама не говорила, что хамить старшим по званию нехорошо? Ты думаешь, я тебя пожалел? Нет, брат, я тебе не маринист какой-нибудь, чтоб за мужиком ухаживать! Этого ты от меня не дождешься. Просто я за рулем лучше соображаю.
      Русанов помедлил и согласно кивнул.
      Молча они загрузились в машину и поехали по ночной Москве. Шуршали шины, капли дождя отбивали прерывистый ритм по крыше, умиротворяюще пощелкивали дворники.
      Нарушил молчание Русанов:
      – Почему маринист?
      – А, ты об этом? – хохотнул Никита. – Анекдот есть такой. Интеллигент приходит на вернисаж, а там напротив Айвазовского маленький щупленький мужичонка прыгает и радостно хлопает в ладоши. Интеллигент умилился и спрашивает: «Простите, вы маринист?» – «Нет. Я педераст. Но мне нравится! Нравится! Нравится!»
      – А, – сдержанно ухмыльнулся Русанов.
      Всю оставшуюся дорогу они молчали.
      Настроение у Никиты, несмотря на бодрый тон, было препоганое.

      Никита возвратился домой совсем поздно. Отвезя Русанова, он еще долго мотался по улицам и, все думал, думал. У него было дурацкое свойство: как только наваливалось новое дело или в старом обнаруживались какие-то неожиданные вещи, оно полностью захватывало сознание. Как будто зациклившаяся компьютерная программа или назойливая муха, которую никак нельзя отогнать.
      Когда Никита вошел в дом, мать уже легла. Стараясь не шуметь, он прошел на кухню, быстренько ухватил что-то из холодильника, принял душ и лег в кровать. Чтобы расслабиться, Никита взял небольшую потрепанную книжку, которую недавно выпросил у Поливайко, большого любителя детективов.
      Иван глотал эти бестселлеры пачками. И вот чтобы поймать кайф от этого занятия, Никита и решился на столь рискованный шаг. Он прочитал вчера несколько страниц и никак не мог понять, с жизни каких уродов это списано. Вот и сейчас: крутой чувак думает, чем еще порадовать свою бабу. Накануне, в самом начале книги, он подарил ей шубу за десять тысяч долларов, а теперь она на него дуется, что из-за шубы на них напали бандиты. Но этот самый крутой их всех раскидал, шуба осталась цела, бандиты сданы в милицию. Ей бы молиться на него, а она дуется. И вот несчастный крутой думает, что бы еще сделать для капризной бабешки, вместо того чтобы сказать ей: а топай-ка ты, коза, откуда пришла, а я, крутой, со своими немеряными бабками найду себе еще десять, а то и больше таких, как ты.
      Он прочитал насколько страниц, и ему стало совсем тошно. Никита кинул книгу на тумбочку, решив завтра же отдать ее Поливайко с нелицеприятным сопроводительным словом о его литературных пристрастиях.
      Закрыв глаза, он вдруг увидел Любу с освещенными солнцем волосами. Никогда, никогда он не подарит ей шубу за десять тысяч долларов. А она как раз создана для того, чтобы носить дорогие шубы. Так что размечтался ты о ней, друг мой, зазря. Лучше уж думать о работе…

      – Леня, – напутствовал на следующий день выезжающих на проверку в офис «Самоцветов» Никита, – я не думаю, что ты там что-нибудь обнаружишь.
      – Я тоже что-то сомневаюсь, – отозвался прозванный на Маросейке Гением Леня Пельцер.
      – Скорее всего, ты там вообще ничего не обнаружишь, кроме предельной любезности и показных улыбок. Твоя задача – протянуть время. Если тебе удастся просидеть с проверкой весь день – считай, что ты оправдал свое прозвище. Главное, чтобы они испугались, занервничали, засуетились, ну и так далее.
      Орел повернулся к майору Кочкину:
      – А от тебя, Силыч, жду информации. Что, где, как. Выступишь в роли придурковатого помощника, пошатаешься по офису, сунешь всюду нос, задашь пару вопросов. По возможности самых тупых. Твоя задача – «сфотографировать» офис. Не только мебель и бижутерию. Я хочу, чтобы ты глянул им в глаза, попытался просечь общую атмосферу. Твое мнение очень важно. Ну и если разрешат прослушку, нам потом обернуться будет проще. Все, давайте.
      Кочкин и Пельцер направлялись в главный офис «Самоцветов», приткнувшийся в Черниговском переулке.
      Никита еще раз хлопнул Пельцера на прощание по плечу и вернулся к себе в кабинет.
      Сергей Силович Кочкин, главный психолог КОБРЫ, а официально помощник экономиста, сухой жилистый мужик среднего роста, отличался необычайной усидчивостью. За что бы он ни брался: нужно ли было изучить какое-то дело или помочь сыну со школьной задачкой, – Силыч садился и не отрывался от избранного занятия до тех пор, пока поставленная цель не была достигнута. И еще Кочкин был законченным романтиком. Кроме любимой психологии, он интересовался эпохой средневековья.
      Сложно сказать, повлияла ли на него романтика средних веков, или он был подвержен ей в силу особенностей своего характера, но в «террариуме» Никиты было только два всегда безупречно одетых человека – бухгалтер Ольга Муратова и Силыч. Рыцарей Силыч идеализировал. Когда Джексон намекнул ему, что в хвостах лошадей рыцарей Круглого стола наверняка были репьи, а сами они ели руками, романтик обиделся и не разговаривал с Женькой дня три.
      Видя, как этот «помощник экономиста» придерживает дверь перед женщинами, независимо от их внешности и возраста, как галантно относится к любой даме, обратившейся за помощью, и как вдохновенно ухаживает за своими кактусами, женская половина «конторы» сгорала от любопытства узнать, как же он относится к собственной жене. Однако подробности его личной жизни были известны только избранным.
      Известно было лишь то, что Кочкин является счастливым отцом двух десятилетних разбойников-близнецов и зятем тещи Аполлонии Андреевны, которая ездит на нем верхом. Повезло бабе с зятем.
      Леню Пельцера, специалиста по налоговым проверкам, не зря прозвали Гением. Этот невысокий живчик в очках мог раскопать даже очень хитро запрятанную махинацию. Успеха он добился благодаря своему огромному опыту и потрясающей интуиции. Но ни в коем случае не благодаря усидчивости. Сегодня он мог сидеть в гордом одиночестве и терпеливо собирать головоломку, а завтра уже бросал ее, по дороге объясняя всем, что не может жить без человеческого общения.
      В КОБРУ Гений не входил. Но когда подразделению требовалось провести финансовую проверку, Никита чаще всего просил заняться этим Кочкина, а тот всегда брал себе в напарники Гения…
      Машина остановилась у небольшого ярко-синего особняка с белыми колоннами. Главный офис «Самоцветов» располагался в бывшем особняке графа Вельяминова-Злакова. Построен он был в восемнадцатом веке, и хотя не отличался оригинальностью, зато приятно радовал своих владельцев размерами.
      Семья графа жила в Петербурге, в Москву наведывалась не так уж часто. Со временем наследники, попробовавшие пожить в таком купеческом районе, как Замоскворечье, подумали, подумали, да и продали его какому-то богатому купчине. Покупатель любил производить впечатление на друзей, а потому очень гордился своим новым приобретением. После революции усадьбу, как водится, конфисковали, дом разбили внутри на небольшие комнатки, куда вселили рабочих Кадашевских мастерских.
      Время шло, все менялось. Усадьба начала потихоньку разрушаться. Какое-то время там думали разместить музей. Нашлись даже активисты, готовые по выходным мыть и реставрировать памятник архитектуры, но их порывам не суждено было реализоваться.
      Сан Саныч Бурмистров достаточно быстро сообразил, что его развивающейся компании нужно много места – не только для офиса, но и для официальных приемов, а также, при необходимости, для презентаций продукции. Он поручил Тарчевскому подыскать что-нибудь подходящее, и Тарчевский взялся за дело с удовольствием. Это было одно из немногих заданий, которые он выполнял с удовольствием, а не ради денег. У него вообще была слабость к восемнадцатому веку, и этот особняк он приметил уже давно.
      Было время, когда ему часто приходилось ходить мимо этого особняка, и каждый раз он с сожалением смотрел на его разрушающиеся стены. Правда, если бы ему предложили лично вложиться в ремонт или принять участие в покраске усадьбы, он бы ни за что не согласился – больше всего он ценил личный комфорт и спокойствие. И деньги. Но раз уж появилась возможность стать владельцем памятника архитектуры на халяву… то почему бы и нет.
      Особняк отреставрировали, перед главным входом соорудили автомобильную стоянку, наладили подъездные дорожки, и сине-белую усадьбу вновь стало можно назвать жемчужиной. Правда, музейные активисты еще какое-то время злились, пробовали митинговать, но время ныне не для энтузиастов-босяков с ведрами и мокрыми тряпками.
      Бурмистров был доволен выбором своего подчиненного. Роскошный трехэтажный особняк с флигелями, шикарный зал для приемов, уютные офисы, в центре города – и все же как бы вдали от основных магистралей. Тихо и роскошно.
      …И вот теперь на стоянку перед усадьбой въехала бежевая «шестерка». Пельцер и Кочкин вышли из машины.
      – Красиво, – протянул Кочкин. – Представляешь, каково соорудить бал в таком доме!
      – Слушай, ты только о балах и думаешь. Пошли уж.
      Друзья поднялись по ступенькам, прошли под белоснежными колоннами и оказались перед запертой дверью со встроенными микрофоном и камерой.
      – Налоговая полиция, проверка, – сказал в микрофон Пельцер.
      Дверь тотчас же открылась, прибывших впустили внутрь, навстречу им сразу же вышел молодой человек из службы безопасности в темном деловом костюме.
      – Извините, ребята, очередная проверка, – начал на входе Пельцер. – Мы к вам уже заходили недавно, наверняка у вас все чисто, но начальство требует, сами понимаете. – Он развел руками.
      Можно было обойтись и без вступления. Как и предполагал Орел, препятствий им не чинили. Проверяющим сразу же выделили специальное помещение с двумя телефонными линиями, а документы им разыскивали и приносили по первому требованию.
      Кочкин же, посидев недолго с документацией, заинтересовался красотами архитектуры и, при свидетелях попросив разрешения у «начальника», то бишь у Лени, пошел на экскурсию по усадьбе, задавая попутно вопросы насчет реставрации.
      Особняк был достаточно большой – три этажа и двухэтажные боковые пристройки-флигели. От центральной залы первого этажа вправо и влево уходили два коридора. Раньше это, разумеется, были не коридоры, а анфилады – комнаты, как ячейки, располагались одна за другой.
      После реставрации самоцветовцы понаставили легких перегородок, анфилады аннулировали, и теперь получалось, что в оба конца здания расходятся коридоры, из которых слева и справа открываются двери в отдельные кабинеты.
      С левой стороны от входа располагалась охрана, компьютерный и рекламный отделы. Справа – менеджеры, переводчики, бухгалтерия и стильная столовая для сотрудников. В одной из ячеек справа и рылся сейчас в документации Гений.
      Побродив по первому этажу и наведавшись в столовую, Кочкин вернулся в центральную залу. Из середины этой залы вверх, расходясь полукругом, а потом снова сходясь, поднимались две мраморные лестницы. Пройдя по одной из них, Сергей оказался у огромного, во всю стену, зеркала. Поздоровавшись сам с собой, он повернулся.
      Перед ним была еще одна огромная зала – двухсветная, занимающая центр всего второго и третьего этажей.
      «Вот небось где проходили балы», – подумал почему-то Кочкин и даже представил, как он танцует тут с Наташей Ростовой, а потом бросает перчатку какому-нибудь не понравившемуся ему графу. «Извольте, сударь». Жили же люди.
      На втором этаже располагалось руководство «Самоцветов». Кабинеты здесь были просторнее, да и потолки намного выше. Целых три комнаты занимал сам Бурмистров и его секретариат.
      Войдя в приемную Бурмистрова, он увидел двух девушек. Одна сидела за столом, другая стояла рядом. Обе изучали какую-то бумагу. Но взгляд его обратился чуть дальше, и Сергей Силыч уже не мог двинуться с места.
      Та девушка, которая стояла, подняла голову и с удивлением поглядела на молодого мужчину в форме. Затем обернулась к подруге. Послышался шепот:
      – Это кто?
      – Налоговики с проверкой приехали. Вынюхивают. Особняк ему понравился, как же, – ответила всезнающая секретарша Бурмистрова.
      Она решительно подняла голову, желая поставить непрошеного гостя на место, но потеряла дар речи. Офицер налоговой полиции смотрел на нее такими огромными восхищенными глазами, как будто ничего более прекрасного в жизни своей не видел. Сначала она не поверила и даже обернулась – сзади было только окно. Последовала достаточно продолжительная немая сцена. Инна – а это была она – поняла вдруг, что, какие бы преданные ни были ее друзья и какой бы любящий человек ни встретился на ее пути, таким взглядом на нее уже никто и никогда больше не посмотрит. Впрочем, к великому ее разочарованию, значение восхищенного взгляда налоговика тут же и разъяснилось.
      – Это же… это же… – запинаясь, начал вдруг он, пытаясь показать на что-то за ее спиной, но от возбуждения ему это никак не удавалось сделать, – это же розовый кактус! Боже, какая редкость! Как вам удалось?! Нет, вы не представляете, что это такое!
      Инна с облегчением вздохнула. На какие-то секунды ей показалось, что она совсем не знает мужчин. Теперь, слава богу, все встало на свои места: сзади нее на подоконнике стояла коллекция кактусов, и один из них, похоже, так разволновал этого чудака в мундире.
      В течение следующих нескольких минут она пыталась привести впечатлительного джентльмена в чувство, что-то объясняя по поводу кактусов, но ее определенно не слышали. Наконец он воскликнул:
      – О господи! Девушка, вы понимаете, у меня был один, но мой коллега случайно уронил горшок, и мне так и не удалось… Пожалуйста, когда мы придем к вам с проверкой в следующий раз…
      – Не надо в следующий раз. Возьмите его прямо сейчас.
      – Прямо сейчас? Вы шутите?
      – Нет, не шучу, берите. – Инна подошла к подоконнику и вручила кактус Кочкину.
      – Богиня! – воскликнул Кочкин. – Я даже не знаю, как вас благодарить.
      – Если в течение хотя бы месяца вы не нагрянете сюда снова с очередной проверкой – я уже пойму, что вы благодарны.
      – Да, да, конечно. Боже, какая прелесть! – С этими словами Кочкин вышел из кабинета, нежно прижимая розовый кактус к груди.
      Не отрываясь от своего сокровища, Кочкин направился в противоположное крыло, где обнаружился кабинет Тарчевского и его помощников. Можно было подумать, что майор полностью поглощен своей находкой, на самом же деле розовый отросток совсем не мешал ему профессионально отмечать все особенности интерьера.
      Кочкин расшаркался перед секретаршей Тарчевского и попросил разрешения войти в кабинет усопшего – он так интересуется архитектурой. Секретарша не возражала, и Сергей в сопровождении охранника проследовал в кабинет.
      Его удивили огромные стеллажи с большим количеством старых книг. Из-за них кабинет выглядел совсем несовременно. Но, учитывая специфику ювелирной компании, может быть, так и надо, подумал Кочкин. Он подошел ближе и начал читать названия книг. Черт, этот буржуй Тарчевский где-то накопал такие редкие издания… Ну вот же они, книги восемнадцатого века, – наши, итальянские, французские. Наверное, он, Кочкин, неправильно выбрал профессию, раз ему недоступно то, что так хочется иметь, а какой-то там Тарчевский держит все это на работе ради простого пижонства… Ведь совершенно ясно, что на работе нет времени читать такие книги…
      Тут в комнату ворвался Николай Рудин.
      – Что вам здесь нужно? – вдруг услышал он грубый оклик и увидел перед собой начальника службы безопасности «Самоцветов».
      – Ничего, я просто интересовался архитектурой, вот и заглянул…
      – Вы слишком долго интересуетесь архитектурой. Ходите уже второй час по зданию. Может быть, позвонить вашему начальству и сообщить, как конструктивно вы проводите время?
      – Нет, нет, что вы. Не стоит подставлять моего непосредственного начальника. Он мне разрешил прогуляться, а сам занимается делом. Ему известно, что восемнадцатый век – моя слабость, знаете ли. Жаль, что я не родился тогда. Все было бы значительно проще. Вот посмотрите, вот эта книга восемнадцатого века…
      Кочкин хотел прикоснуться к облюбованной книге, но Рудин завопил вне себя от раздражения:
      – Хватит! Идите на место работы!
      Кочкин послушно вышел из кабинета Тарчевского. Что же теперь делать? Похоже, этот нервный начальник службы безопасности все равно не даст ему осуществить задуманное, осмотреть весь особняк. Но, к его удивлению, Рудин, когда они вышли в холл, вдруг смягчился, попросил извинения и сказал, что товарищ майор может, конечно, прогуливаться по коридорам особняка, только вот заглядывать в комнаты не его дело, раз у него нет ордера на обыск. А все необходимые бумаги они ему предоставят…

      «Уф, – думал Рудин, – пронесло. Ведь этот кретин из налоговой чуть не вытащил ту самую книгу, которая закрывала пульт, открывающий лестницу, ведущую в отдел „зет-2“. И ведь главное, до сих пор никому, кроме этого сумасшедшего, не приходило в голову рассматривать эту заумную книженцию… Да, Тарчевский все правильно рассчитал».
      Сам Рудин уже спускался сегодня по этой скрытой лестнице вниз – до той самой двери, которая открывается на голос Тарчевского. Он пришел утром пораньше и проник туда, пока в офисе никого не было. Мало того, у него была с собой запись голоса Бори. Но то ли Тарчевский его обманул, то ли двери не понравились интонации умирающего хозяина, а только дверь не открылась. Рудин какое-то время пытался сам на разные голоса произносить сказочный текст «сим-сим, открой дверь», результатов – ноль.
      В общем, облом по всем статьям. Можно, конечно, жить, как раньше, работать на хозяина, но что завтра будет с этим хозяином? Он сам, Рудин, запустил механизм, который натравил на фирму налоговую полицию. И в конце концов они несомненно найдут, что ищут. Сегодняшние пришли просто так, осмотреться, примериться. Но следом придут и другие. Будут рыть и нароют. А с другой стороны, ну и что? Он всего лишь начальник службы безопасности. Он ничего не знает, он отвечает за безопасность и подбор кадров. И все! Если Бурмистров будет утверждать иное, Рудин отопрется.
      А пока суд да дело, надо довершить начатое. Во-первых, он должен найти тех, кто грабанул и взял первую часть изумрудов. Во-вторых, все же надо попробовать открыть эту дверь, потому что, если где и есть вторая часть заказа Рихтера, только там, за этой несчастной дверью…
      Рудин долго думал, кому бы довериться. Ему нужно было хотя бы с кем-то поговорить. Он больше не мог носить все в себе. Но кому доверишься? Попробуй доверься – и будут тебя всю жизнь потом шантажировать. Народ – палец в рот не клади, по локоть откусят. Но в конце концов Рудин все же решился. Он доверится своему охраннику Антону. Парень, конечно, слишком молод и простоват, зато служить будет верно и не выдаст, если что, и на шантаж не пойдет.
      Этот самый Антон, Антон Баулов, пришел работать в фирму около года назад, сразу после школы, по рекомендации кого-то из охранников. Парень был хорошо физически подготовлен, занимался в школе стрельбой, и после небольших сомнений Рудин взял его с испытательным сроком и уже через некоторое время стал относиться к нему по-отечески.
      Антошка был недалек, выражал свои мысли слишком прямо, зато национальное чутье имел почти такое же острое, как и сам Рудин, тот без слов чувствовал, какая необъятная злобная сила рвалась наружу из Антона.
      Рудин вызвал к себе Антона и рассказал ему ужасающую историю о том, как этот гнусный масон Тарчевский обманывал фирму, а он вычислил его. И вот в среду вечером он пришел к Тарчевскому и изъял у него украденные у фирмы страшно дорогие изумруды. После этого Боря застрелился, а на него, Рудина, кто-то напал в его же подъезде и украл так и не донесенные до фирмы камни. Но сделать это мог только кто-то свой, кто следил за ним и знал об изумрудах. Поэтому он, Антошка, должен помочь начальнику во всем разобраться.
      Антошка посмотрел на шефа собачьими глазами, и Рудин понял, что не ошибся в нем. Правда, выражение Антошкиного лица, его открытый от изумления рот внушали сильные сомнения, будет ли от парня толк. Но все равно начальник службы безопасности «Самоцветов» рад был уже хотя бы тому, что смог выговориться. Он приказал Антошке за всем следить, ко всему прислушиваться и, если что, сразу сообщать ему. Особо тщательно он приказал следить за женой Вероникой и за Любой, секретаршей Тарчевского. И хотя Рудин понимал, что «шерше» надо не «ля фам», а кого-то более мужественного, но пока что никаких конкретных идей насчет этого ему в голову не приходило. Бурмистров явно не причастен к происшествиям последних дней. Или так хорошо все скрывает?..

      В бывшем особняке графа Вельяминова-Злакова был полуподвальный этаж. Там фирма «Самоцветы» хранила всякий хлам. И мало кто мог предположить, что под полуподвалом есть что-то еще. Все-таки постройка восемнадцатого века. Это сейчас можно рыть хоть до Америки, заглубляя десятки подземных этажей, – земля дорогая, что поделаешь.
      Боря Тарчевский, купив особняк, необычайно обрадовался столь драгоценной находке. Поставить в подвале компьютеры, посадить программиста, запугать до полусмерти, чтоб никому, никогда, – вот тебе и отдел для черной бухгалтерии. Очень удобно. Никакая проверка никогда ничего не найдет. Планы БТИ были исправлены, кому надо, заплачено, запуганный программист был посажен в свой полуподвальный «гулаг», названный «отделом „зет“. Знали о нем только Бурмистров, Тарчевский и Рудин. Ну и программист, конечно. Тоже ведь человек…
      А вот о том, что подвальных этажей было два, а не один, знал только Тарчевский. Оборудованием подземелий, в отличие от всего остального в особняке, занимались приехавшие на сезон строители с Украины. И вот после того как они уехали, уже ни одна душа не смогла бы догадаться, что в особняке существует еще один подвал.
      Этот второй подвал долго пустовал. Иногда Тарчевский спускался в него и представлял, как он мучает тут пленников, вырезает им куски плоти, выкалывает глаза, извращенно насилует женщин, ну и прочие кошмары. Нельзя сказать, чтобы Боря был кровожаден, он никогда в жизни не причинил никому физического вреда. Вот моральный – это да, это по его части. А что касается фантазий на тему кровожадности, так это Тарчевский просто тешил свое воображение, позволяя ему разыгрываться в любых, без ограничений, направлениях…
      А когда подвернулся заказ с диадемой, Тарчевский сам сообразил, что подвал – идеальное место для его выполнения, там ничто не будет отвлекать огранщиков, конспирация полная. Он, конечно, посадит тут Игоря, давно прикормленного первоклассного ювелира, которому он и раньше поручал самые трудные заказы, и еще он привез с Урала двух очень талантливых выпускников уральского училища, «детишек», как он их называл. Этих «детишек» Тарчевский собирался взять на фабрику. И хорошо, что не успел оформить, никто про них не знает.
      Что до Игоря, тот был у Тарчевского на крючке и не мог отказаться. «Детишки» хотели много денег сразу, а потому с радостью согласились. Но когда он завел их в этот мрачный подвал, «детишкам» – он это видел – сразу стало как-то не по себе. Тарчевский их успокоил, сказал, что будет появляться каждый день, за очень редкими исключениями, что за работой месяц пролетит незаметно. Зато отсюда они выйдут очень богатыми людьми. Удобства в подвале были, телевизор тоже, единственное, чего не было, – это телефона. Но не базарить же из-за телефона, когда надо работать!
      И потянулись однообразные дни. С утра до вечера все трое, как уродцы-гоблины, склонившись над рабочим столом, пыхтели над работой. Первые двадцать пять камней получились исключительными. Тарчевский был счастлив, устроил им праздничный ужин и сказал, что все они на пороге большой и счастливой жизни.
      Он принес им продуктов на два дня – с запасом, потому что завтра он улетает в Германию, отвезет камни и вернется послезавтра. И тогда же, ближе к вечеру, зайдет и сообщит о результатах поездки. И вот обещанный вечер наступил, а Борис так и не появился. Игорю стало немного тревожно, но Славик и Маринка над ним посмеялись – мало ли, устал человек с дороги, зайдет завтра.
      «Дети» пошли спать, а Игорь сел смотреть ночные новости. И вот тут-то в анонсе какой-то программы о криминале он услышал о самоубийстве Тарчевского.

      Игорь Петин родился в Москве в очень благополучной семье и посему, кончив школу, благополучно поступил в один из самых престижных вузов страны, благополучно же закончил аспирантуру, защитился и стал преподавать в альма-матер экономику социализма. Жениться он не спешил. Зачем, если всегда под рукой студенточки, аспиранточки, готовые скрасить одиночество симпатичного преподавателя? В деньгах он не нуждался: и зарплата была по тем временам вполне приличная, и при желании всегда можно подработать на репетиторстве. Словом, жил мужичок, как в раю. И жил бы так дальше, если бы не Мишка Горбачев да не один несчастный случай.
      Была в его группе студенточка, видно, с Урала, говорила на «о», глазищи зеленые, сама серьезная – ужас. Такой бы красотке по ресторанам и барам, а она все учится, все в библиотеках сидит. И было бы еще что учить, а то туфта одна. Игорь и так к ней, и сяк. Не понимает. Смотрит глазищами и не понимает. Он ей: не хотите ли заняться научной работой, а она: очень хочу, но, извините, не по вашей специальности. Сначала думал – кокетничает, потом понял – нет. Просто бывают, оказывается, еще и такие экземпляры. И хоть и называл Игорь ее про себя дурой, но влюбился в нее по уши. И даже не то чтоб влюбился, но очень уж ее захотелось, ну мочи нет.
      Пришлось признаваться в любви, что было совсем не в его правилах. Она серьезно все выслушала, сказала, что подумает, что у нее в планах не было до окончания института ничего такого, но на пикник в выходные поехать согласилась. И вот они неслись в его машине за город, и он так представлял, как будет заниматься с ней любовью, а она в такт движениям, серьезно, как все, что она делала, скажет: «Игорь Васильевич, не могли бы вы помедленнее, пожалуйста» или там побыстрее. Словом, смех. Он так размечтался, что не заметил выезжающий навстречу грузовик. А когда заметил, было уже поздно.
      Очнулся он на следующий день в больнице, весь в гипсах и бинтах. Студентку же спасти не удалось. Ночью ему снились ее зеленые кошачьи глаза, да и днем он не мог ни о чем другом думать. Полгода он провел на больничной койке и превратился совершенно в другого человека. Ему вдруг стало на все наплевать, навалилась такая депрессия, что, даже когда Игорь совершенно выздоровел физически, он так и не вернулся в институт, а все лежал на диване дома и тупо смотрел в потолок.
      Родители уже не на шутку начали опасаться за его психику, и вот тогда-то весьма кстати подвернулся один их хороший знакомый, старик ювелир Армен Саркисян, сказал, что постарается увлечь парня своей работой. Армен стал часто приходить к ним, рассказывал потрясающие истории о знаменитых людях и их не менее знаменитых ювелирных украшениях, о страшных убийствах, связанных с камнями, показывал Игорю книги по ювелирному искусству.
      Вначале Игорь смотрел на Армена с таким же выражением, как и на весь окружающий мир, но постепенно начал брать в руки оставленные старым армянином книги и подолгу рассматривать их. Армен стал приносить ему камни, показывать, что нужно делать. Уже через полгода Армен начал давать Игорю кое-какие простенькие заказы. А еще через полгода имел в лице Игоря надежного помощника.
      Старый ювелир, и сам помешанный на камнях, нашел в Игоре идеального ученика. Они могли часами толковать о некоторых тонкостях в оценке камней, о трудах Парацельса, изумрудной скрижали и чаше Грааля. А как-то незадолго до смерти Саркисян показал Игорю свою заветную тетрадочку, в которой, наряду со схемами нового типа огранки, которую он изобрел, мастер записывал свои стихи о камнях. Когда Саркисян умер, то оставил свою квартиру, свой инструмент и свою практику Игорю. Несколько лет Игорь, постоянно совершенствуя свое мастерство, перебивался случайными заказами. Но время шло, клиентов становилось все больше, Игорь приобретал известность.
      Однажды ему позвонили и сказали, что к нему хочет наведаться какой-то большой чин российской патриархии, отец Игнатий. Этот иерарх слышал о работах Игоря и хочет лично убедиться в его профессиональной пригодности и, может быть, что-нибудь заказать. Игорь, ставший к тому времени верующим человеком, прочел много томов отечественных философов, которые все, как один, были истинными православными, и посещение отца Игнатия почел за великую честь.
      Каково же было его удивление, когда пришедший человек в рясе оказался его бывшим сокурсником Ленькой Богдановским. Леньку в свое время выперли из института за распространение порнографических журналов, и, видимо, тогда он и решил обратиться в истинную веру.
      – Да благословит тебя Господь, сыне, – сказал Богдановский, входя в комнату, наложив на Игоря крест и подавая руку для поцелуя.
      От неожиданности Игорь руку целовать не стал, а Богдановский приказал сопровождающему его молодому человеку, чтобы тот вышел.
      – Ну чего ты меня позоришь? Так трудно руку поцеловать? Сейчас этот, – указал он головой в сторону вышедшего, – доложит начальству, что ты неблагочестив, и я не смогу выбить для тебя заказ.
      – Ленька, почему ты?.. – спросил Игорь Богдановского, указывая на его рясу.
      – А ты почему?.. – спросил в ответ Ленька, указывая на его рабочий стол. – Никогда бы про тебя не подумал, что ты сможешь до такого дойти… – И вдруг возвысил голос: – Так жизнь сложилась, сыне! – Последнюю фразу, произнесенную с поповским завыванием, он адресовал в сторону двери, чтобы услышал сопровождающий отрок. – Короче, Игорек, я видел твои работы. Они потрясающие. Если хочешь, я за тебя замолвлю словечко, тебе будут давать заказы. У нас деньги приличные платят. Но помни, откат – первейшая вещь.
      – Какой откат? – не понял Игорь.
      – Процент от заказа. Ты – мне, а я дальше буду делиться…
      – Ты хоть в Бога-то веришь? – Игорю почему-то ужасно захотелось задать этот вопрос бывшему сокурснику.
      – А как же, сын мой!.. Отче наш, иже еси на небеси… – опять загудел Богдановский.
      Несмотря на возникшее тогда чувство омерзения, Игорь стал работать на патриархию. Ему очень хотелось надеяться, что пастыри Православной церкви не все такие, как его бывший сокурсник. И он действительно нашел в лоне Церкви несколько истинно духовных людей.
      Изготовленные Игорем нагрудные иконки с изображением Богоматери – панагии – обратили на себя внимание святейшего. Он любил процесс разработки нового изделия, когда, перерывая горы литературы, искал возможности выразить что-то свое в традиционных предметах церковного ритуала. Это был поиск и азарт. Незабываемые часы, проведенные им за столом в поисках подсказок перед созданием какого-нибудь напрестольного креста или оклада для Евангелия. А потом наступал момент священнодействия. Игорь начинал работу с камнем. Долго смотрел на него, пытаясь проникнуть в самую его суть. Только что не беседовал с ним. А потом совершал чудо.
      Он стал фактически признанным ювелиром патриархии и был представлен Пархаеву – легендарному директору Софринских заводов. О Пархаеве поговаривали, что он имеет выходы на первых лиц государства. Вот уж кто знал о практической экономике столько, что мог бы читать лекции на курсах налоговых полицейских. Но поскольку у Церкви свой статус в налоговом ведомстве, Пархаева выступать в налоговую полицию не приглашали.
      Игорю была заказана разработка напрестольного Евангелия для верхнего храма Христа Спасителя. Игорь, как всегда, истово взялся за работу. В тот день он должен был показать эскизы Пархаеву и его специалистам.
      Пархаев принял его в своем роскошном зале совещаний. Пока они беседовали, в комнату без стука вошел всем известный вор в законе. Вскоре должны были состояться выборы в местный совет, и вор, надеясь на поддержку Церкви, закупил дорогостоящее оборудование для заводов и был обласкан церковным руководством. Игорю вдруг стал так противно, так гадко, что он, ни слова не говоря, вышел и хлопнул дверью. Больше заказов от патриархии он не получал.
      Первое время это его не очень беспокоило, но… обрушивавшиеся ежегодно один за другим «черные» понедельники, вторники, среды, субботы и воскресенья подкосили половину его менее обеспеченной клиентуры. Другая же половина, неплохо заработав на всех этих «черных» вторниках, перешла в другую весовую категорию и теперь заказывала себе украшения непосредственно у Картье и других знаменитых фирм. Не факт, что забугорные украшения были лучше, но мало кто из его заказчиков действительно разбирался в ювелирном искусстве, а ярлыки умели читать почти все.
      А тут еще печально памятный черный август сильно ударил по фирме отца, который из средней руки советского партократа как-то незаметно переквалифицировался в средней руки постсоветского бизнесмена. Отец уже был в летах, и обширный инфаркт от потрясения убил его почти мгновенно. Но прилично одетые мальчики, которым отец оказался должен, его смертью не удовлетворились. Они пришли к матери Игоря и сказали, что если долг не будет погашен, то она вместе с сыном тоже отправится к праотцам.
      Если бы Игорь, как прежде, работал на патриархию, он нашел бы деньги мгновенно, но в нынешней ситуации… Он и в нынешней ситуации плевал бы на мальчиков, и так жить не хотелось, но мать… И тут, как в сказке, явился к нему некий Мефистофель. Деньги, мол, дам, но за это ты отдашь мне свою душу. Нет, конечно, душу Боря Тарчевский у него не просил, но в пожизненную кабалу прекрасного ювелира заимел.
      И вот несколько дней назад Тарчевский сказал Игорю, что всего за месяц нужно сделать фантастически трудный заказ. Если работа успешно завершится, Игорь не будет должен ему ничего и даже получит большое вознаграждение.
      Игорь подумал и сказал матери, что уезжает на месяц в командировку. «В какую командировку?» – заволновалась она. Ведь до сих пор он ни разу не ездил ни в какие командировки. Но Игорь успокоил ее и даже улыбнулся той улыбкой, которую она видела у него только до аварии. «Неужели мальчик наконец-то выздоравливает? – подумала мать. – Хорошо бы. Может, женится, внуки пойдут. Господи Иисусе, спаси и сохрани!»
      Тарчевский создал ему все условия. Игорь был недоволен только тем, что в помощники ему Борис определил каких-то «детей», парня и девушку, недавних выпускников училища. Начнут портить камни, исправляй потом за ними, а времени мало. Когда же он увидел Марину, то обалдел. Те же зеленые глаза, как у кошки, тот же уральский говор… Только ему сейчас сорок, а она так влюбленно смотрит на Славика…
      «Дети» оказались на редкость понятливые. Славик ловил все на лету, а Марина очень старалась. Она вообще оказалась очень доброй и веселой девочкой, любила готовить и постоянно что-то щебетала. И Игорь был счастлив просто оттого, что она есть. Бог с ней, пусть смотрит влюбленно на своего Славика. И когда заказ был наполовину готов, Игорь почти очнулся от многолетней депрессии. Как хозяева после смерти любимых животных успокаиваются, только заведя нового любимца, так и Игорь стал приходить в себя лишь после встречи с Маринкой, столь напоминающей ему ту зеленоглазую студентку, погибшую в автомобильной катастрофе.
      И вот теперь это самоубийство Тарчевского. Глупости, думал Игорь. Какое там самоубийство! И вообще, как это представить: Тарчевский, только вчера отмечавший с ними выполнение половины заказа, вдруг приходит домой и пускает себе пулю в висок. Это смешно. Его убили. И убили из-за изумрудов. И сейчас возможны только два варианта: или за заказом придет кто-то другой и неизвестно, чем это грозит, или они умрут от голода: он, Славик и, главное, Маринка с зелеными глазами. Нет, он не может позволить ей погибнуть еще раз.

      Гений в очередной раз оправдал свое прозвище, так что из офиса «Самоцветов» напарники уехали поздно.
      Первое, что увидел, войдя в комнату, Никита, назначивший на вечер подведение итогов, был Кочкин, воркующий над своим кактусом. Он только собрался поинтересоваться, что за мичуринские изыскания, как на него обрушился Джексон:
      – Прикинь, он у них кактус конфисковал. И знаешь какой? Розовый! Я даже не знал, что такие бывают.
      – Все ты знал, – добродушно пробурчал Сергей. – Кто мне предыдущий испоганил?
      – Так я же ненарочно, – упорствовал Джексон. – Ну хорошо, – признал он наконец, – я знал. Но я не знал, что на свете есть еще и второй.
      С этими словами он повернулся к Орлу:
      – Слышь, Никита, представляешь, приезжает мент с налоговой проверкой и тут же бросается на кактусы! Обнимает их и целует. И вопит, что ничего лучше не видел. Знаешь, какой слух теперь о нас пройдет по всей Руси великой?.. Интересно, как его гениальный Пельцер вообще оттуда увез.
      – На то он и Гений, – усмехнулся Никита. – Ладно! Силыч, Ваня, Дима, подводим итоги.
      Кочкин оставил в покое свой кактус, взял со стола чистый лист бумаги. Вынув из прибора ручку, подошел ближе к Никите и начал чертить на чужом столе.
      – Значит, так… Это примерный план здания. На первом этаже у них чернорабочие – менеджеры, бухгалтеры, переводчики. Дальше. Вот здесь, в конце крыла, можно выйти во флигель. Там частично склад, частично подсобка – всякие там каталоги и прочая дребедень. Здесь вот вспомогательные лестницы. Проходят через все три этажа. Ну и внизу полудвал. Там у них тоже всякая дребедень. Второй этаж – дирекция. Особенно разошелся Бурмистров – у него три комнаты: приемная, кабинет и личная комната, где он может уединиться и даже вздремнуть при необходимости. Вот такой неженка. Третий этаж – подробная экспозиция и залы. Наверное, для мини-приемов.
      – План – это хорошо, – кивнул Никита. – Что сидели там долго – тоже молодцы. Теперь они задергаются и, может быть, что-то и стронут. А у вас что? – обратился он к Поливайко.
      Великан, время от времени поглядывая на бумагу, которую держал в руках, начал свой отчет.
      – Мы с ребятами плотно сели на хвост Бурмистрову. Пасли его везде. Ну кроме, разумеется, сортира. Этот чудик трудится в поте лица с утра до вечера, просто до неприличия. Сегодня ездил на фабрику, потом на деловые встречи. Наведался в мэрию. Обедал во вполне приличной компании, что сейчас редкость. Весьма известные люди, надо сказать. Криминала никакого, подозрительных знакомых не обнаружилось, подозрительных встреч – тем более.
      Поливайко передал бумагу Никите, затем вытащил из кармана пиджака конверт.
      – Вот тебе список его сегодняшних контактов. И вот еще фотографии.
      – Понятно, – мрачно протянул Никита, проглядывая список. – Это Бурмистров. А остальные?
      – Вероника ходила в косметический салон, посетила выставку авангардистов, потолклась в фирме, потом ездила в гостиницу «Метрополь».
      – И что она там делала?
      – Не знаю, за ноги не держал.
      – Перестань. С кем встречалась, узнал?
      – Доложили, что в номере, куда она входила, живет молодой, с приятной внешностью мужчина.
      – Замечательно. И тут ничего.
      – Но это не просто мужчина, – подытожил Поливайко, решив, что хватит мучить шефа. – Это представитель фирмы «Рихтер Эдельштайн».
      – Прекрасно, – резюмировал Никита. – Женушка решила вести переговоры в обход супруга. Интересно знать, что за переговоры.
      – Мне тоже интересно! – воскликнул Джексон. – Пошли, Орел, в следующий раз меня, а? Уж я подержу их за ноги.
      – Заткнись, Джексон, – стандартной фразой остановил Женю Никита. И снова обратился к Поливайко: – А что там Рудин, расскажешь?
      – Ну, с Рудиным, значит, дела были такие. Днем они вдвоем, Рудин и его помощник Антон, как-то уж очень быстро выскочили из офиса «Самоцветов». Видно было, что они очень спешат. Сели в машину и помчались в центр. То, что они спешили, было понятно по тому, что несколько раз нарушали правила. Доехали до Тверской. На Тверской Рудин вылез из машины, а Антон в ней остался. Причем Рудин был уже в темных очках. Он пошел по Тверской вверх, неспешно так пошел и с таким видом, будто вообще в Москве впервые. Точно, точно! Так разглядывал каждый дом, будто видел его в первый раз. Дошел до памятника Юрию Долгорукому и, как только его увидел, застыл на месте, будто любуясь его красотой. Так он им и любовался, аккурат до тех пор, пока следом за ним не подъехал на машине этот самый Антон. Как только машина приткнулась на стоянке на углу, откуда можно хорошо видеть всю площадь, Рудин пошел по ее периметру, вокруг памятника, продолжая изображать, будто ни разу в жизни не видел ни Юрия Долгорукого, ни его кобылы…
      – А ты, Вань, уверен, что это кобыла, а не жеребец? – опять встрял неуемный Джексон, несколько утомленный подробностями рассказа Ивана. – По-моему, тут кое-что немного недоработано при наружном наблюдении. По-моему, Юрий Долгорукий ездил на жеребце. Ты не мог бы уточнить эту деталь, вдруг это потом окажется крайне важно…
      – Заткнись, Джексон, – привычно перебил его Никита, наоборот, слушавший Ивана очень внимательно. – Кстати, приказываю тебе после работы съездить к памятнику и проверить пол животного. И чтобы завтра к утру у тебя был готов письменный рапорт!
      Подождав, когда стихнет смех, Иван Поливайко продолжил свой рассказ:
      – Ну и вот. Он, Рудин, стало быть, сделал круг по площади, а потом вдруг неожиданно быстро как-то резко подошел сзади к какому-то мужику, который стоял возле памятника. Подошел вплотную, причем у меня даже возникло ощущение, что он приставил ему пушку к спине. Я почти уверен, что это так и было, потому что мужик сперва как будто окаменел, а потом послушно пошел вместе с Рудиным.
      – По-моему, Вань, ты тут что-то загибаешь. Достать пушку в самом центре Москвы! – засомневался Джексон.
      У других, наоборот, это не вызвало никаких сомнений.
      – Так, это уже интересно, – сказал Никита. – Хорошо бы узнать, есть ли у него разрешение на оружие?
      – Конечно, есть, – кивнул Поливайко. – У начальника службы безопасности не может не быть такого разрешения.
      – Даже если оно и есть, это еще не повод тыкать кому попало стволом в спину. Вы не связались с майором Белавиным?
      – А когда было успеть? То есть с Белавиным-то мы связались, но пока он нас нашел – все уже кончилось. Все же имейте в виду, что Рудин не просто мужик с улицы, а специалист, и классный специалист… Но я продолжаю… Понятно, что мужчина ждал его, Рудина. Это на все сто процентов. Но что опять же мне показалось примечательным, то ли он просто не узнал Рудина в любопытствующем туристе в черных очках, то ли вообще никогда раньше его не видел. Понятно было только, что этот мужчина, мягко говоря, несколько трусоват. На лице у него был такой переполох, что я бы не удивился, если бы на нем намокли штаны. Он пошел вместе с Рудиным как-то так совершенно безвольно, и Рудин при этом держал его за локоть.
      – Да, сегодня появилась такая порода мужчин, которые готовы пойти куда угодно, лишь бы другой крепкий мужчина взял их за локоть, – снова попытался сострить Джексон, но на сей раз на его шутку не среагировал ни один из присутствующих. Все внимательно слушали Ивана.
      – Рудин повел мужчину в подъезд этого большого дома, что стоит прямо рядом с памятником.
      – Где «Арагви»?
      – Нет, наоборот, который напротив «Арагви». Ну, мы следом пойти не могли, потому что помощник Рудина, этот Антон, который остался в машине, он все сразу бы просек. А через четырнадцать минут этот самый мужчина, причем сильно возбужденный и потрепанный, вышел на улицу. Похоже, без зуба, потому что он все время прикрывал рот рукой и плевался, пока шел. А пошел он вниз, в переулки, и отследить его мы уже не могли. А еще через десять минут появился Рудин. Уже без темных очков. Пешком дошел до здания «Известий», где его снова догнал Антон на машине. Потом оба вернулись в «Самоцветы».
      – Интересное кино, – сказал Никита.
      – Кино еще не кончилось, – продолжил свой рассказ Иван. – Мы потом пробили все через Белавина. Оказывается, у Рудина в этом доме, куда они с тем мужиком заходили, есть квартира, оформленная на какую-то его дальнюю родственницу. Эта квартира была приобретена полтора года назад… – Иван несколько секунд помолчал. – Вот теперь, пожалуй, кино кончилось. Все.
      – Да, интересно…
      Они некоторое время сидели молча.
      – Ну, – прервал общее молчание Никита, – какие у кого версии относительного мужчины, подобранного Рудиным возле памятника? Как ты думаешь? – Он повернулся к Русанову.
      – Наверное, шантажист, – сказал Русанов.
      – Похоже на шантажиста, – согласился Никита. – Чем только он его пытался шантажировать, мы никогда не узнаем. У меня вообще такое ощущение, что это интересное кино, которое мы смотрим, – кино без звука. Но не немое кино, где и без звука все понятно, а наше современное кино, которое без слов понять невозможно, поскольку сценаристы пишут одно, а режиссеры снимают совсем другое. И получается полный бред.
      – Откуда такая осведомленность о современном
      кино? – поинтересовался Русанов.
      – Места надо знать… Так вот, насчет этого дурацкого кино без звука… – Никита некоторое время барабанил пальцами по столу. – Мы так никогда ничего хорошего не узнаем, пока кино будет без звука. Выбить санкцию на прослушку Деду пока не удалось. Говорят, нет оснований. Похоже, что нашему большому начальнику Шапорину, пришедшему к нам из КГБ, ужасно стыдно за свое гэбэшное прошлое, когда он прослушивал все и вся. И не думаю, что он скоро сдастся. Так что мы еще столько времени потеряем зря… – Он снова начал барабанить пальцами по столу с мрачным выражением лица.
      Его настроение передалось и остальным. Все сидели опустив головы.
      Наконец Никита повернулся к Русанову:
      – А что там с Екатеринбургом? Какие новости?
      – Запросы в Екатеринбург я послал. Как только будет ответ, воспользуюсь контактами, которые ты мне дал, чтобы выяснить, кто там занимается лицензиями. Они завтра должны выслать факс…
      – Понятно… Тогда, хлопцы, на сегодня все…
      На этом совещание закончилось. Все разошлись в достаточно мрачном настроении. На Поливайко осталась «наружка», на Русанове – Екатеринбург, а Орлу с Кочкиным приходилось ждать результатов и дополнительной информации.

      И опять догадка Русанова оказалась верной.
      Мужчина, с которым Рудин встретился днем возле памятника Юрию Долгорукому, действительно был самым обыкновенным шантажистом.
      Утром в офис «Самоцветов» позвонил какой-то мужчина и попросил, чтобы его соединили с господином Рудиным. На просьбу секретарши представиться мужчина ответил, что он представится только лично Рудину, при этом он добавил, что вопрос, по которому он звонит, является чрезвычайно срочным и важным. Секретарша за годы работы с Зудиным уже привыкла, что ему довольно часто звонят глубоко законспирированные люди, а потому, не настаивая больше, чтобы мужчина представился, соединила его со своим шефом.
      Рудину мужчина сразу же заявил, что он знает; кто убил Тарчевского. Внутри у Рудина на какое-то мгновение как-то похолодело. Однако гэбэшная школа взяла свое. Сердце продолжало биться так же ровно и спокойно, как и несколько секунд назад, – до звонка мужчины Рудин пил крепкий чай с лимоном. Поэтому Рудин обычным своим голосом спросил у звонившего, какой информацией тот обладает и что он за нее хочет. На этот совершенно простой вопрос последовал совершенно дурацкий ответ: «Тебе что, не ясно, что я хочу? Гони деньги, Раскольников!»
      Случай был не тот, чтобы можно было просто послать звонившего куда подальше. И хоть Рудин был на все девяносто девять процентов уверен, что свидетелей убийства Тарчевского быть не могло, – уж в доме-то у Бори он был осторожен, – но все-таки один процент всегда оставался. Об этом говорил его жизненный опыт. Тем более что потом он все же потерял бдительность с этой целующейся парочкой. К тому же звонивший мог быть как-то связан с теми, кто его ограбил. Хотя вряд ли это звонил сам грабитель – очень уж он нервничал. Скорее всего, это был какой-нибудь лох или просто клиент со сдвигом. Ио в любом случае толкования с ним надо было продолжать.
      После короткого разговора, из которого Рудин понял только то, что звонивший явный шизоид, и шизоид опасный, поскольку что-то знает, Рудин предложил мужчине встретиться.
      Встречу ему он назначил недалеко от своей запасной квартиры, что была в доме рядом с памятником Юрию Долгорукому. Мужчина было захотел, чтобы встреча состоялась в другом месте, но Рудин жестко сказал, что ни в каких других местах он встречаться не будет. И мужчина неожиданно согласился. Затем, истерически хихикнув, положил трубку.
      «Если этот гад связан с теми, кто напал на меня, то чего они от меня хотят? – думал Рудин. – Ведь все самое ценное они уже взяли. Не думают же они, что у начальника службы безопасности могут быть еще какие-то деньги? Есть два варианта: либо грабители лохи и не знают, что взяли, – тогда откуда бы им догадаться про убийство? – либо они что-то знают про отдел „зет“, а как туда попасть – хотят узнать у меня. Надо быть очень осторожным… Но в любом случае на встречу надо идти…»
      Внутренний голос говорил Рудину, что шантажист – лопух и придет один. И если это будет так – Рудин отпил глоток уже остывшего чая, – то он затащит его в квартиру и выбьет из него все, что тот знает. Ох, как он будет выбивать это знание из звонившего, уж он выместит на нем всю накопившуюся за эти дни ярость…
      Придя на встречу, Рудин поставил Антошку прикрывать себя на тот случай, если у звонившего окажутся сообщники. Изображая туриста, он долго делал вид, что рассматривает памятник Долгорукому, а сам при этом присматривался к шантажисту, которого вычислил сразу.
      Было понятно, что этого мужчину он никогда раньше не видел. Мужчина, видимо, тоже никогда не видел Грудина, ибо никак не среагировал, когда Рудин прошел прямо перед ним.
      Не могли же его до такой степени изменить черные очки. Значит, это лох, подумал Рудин. Поэтому он решил пойти на крайний риск. Он подошел к мужчине и приставил ему к спине дуло от пистолета-зажигалки. Рудин всегда носил зажигалку с собой. Пистолет у него тоже был. Но одно дело – приставить к человеку пистолет, и совсем другое – зажигалку. По крайней мере, всегда есть возможность все списать на дурацкую шутку.
      Но оправдываться в дурацкой шутке не пришлось. Мужчина чуть не наложил в штаны и безвольно потащился вслед за Рудиным на его квартиру. Точно, лох, думал Рудин. И при этом у него была полная уверенность, что вокруг нет больше никого, что мужчина пришел на встречу один.
      «На что этот идиот надеялся? – думал Рудин, быстро ведя мужчину к подъезду. – Хотя понятно, на что он надеялся, что идиотом окажусь я. Сейчас я его от этой мысли вылечу…»
      Лишь только они вошли в квартиру, Рудин сразу же двинул трясущемуся от страха мужчине в челюсть. Послышались хруст выбитого зуба, странные завывания.
      – Отче наш, иже еси на небеси, – елейным голосом лепетал шантажист, отирая рукою кровь, – прости. Господи, обижающих нас, ибо они не ведают, что творят.
      Этот похожий на молитву скулеж был таким неожиданным, что Рудин, хотевший двинуть мужчине еще пару раз, растерялся и уставился на него в недоумении
      – Ты кто? – спросил он.
      – Отец Игнатий. Меня все знают в патриархии…
      – Твою мать! – сорвалось у Рудина.
      Как он мог так ошибиться! И сколько вообще ошибок он совершил за последнее время! Но ведь мужчина стоял как раз там, где они с шантажистом договаривались, ив руках у него был «Коммерсант», которым он и обмахивался от жары. Но мало ли сегодня идиотов, читающих «Коммерсант».
      – А чего ж вы, отец Игнатий, в светском? – Рудин лихорадочно думал, как выпутаться из дурацкой ситуации.
      – Не хотел привлекать внимания, сын мой.
      – Ну хорошо, простите, отец, идите умойтесь. И я вас выведу отсюда.
      – Не нужно, я сам дойду. Спасибо.
      – Ну что вы, что вы. Простите, я обознался. Вы так отчаянно махали этим «Коммерсантом», что я вас принял за другого. Я вас провожу.
      Отцу Игнатию очень хотелось немедленно убежать от Рудина. Конечно, было так глупо с его стороны угрожать этому опасному человеку. Но он надеялся, что в самом центре Москвы, где Рудин назначил встречу, ему ничто не угрожает. И вот теперь вместо денег он получил кулаком в челюсть, и если бы не завыл молитву, то получил бы гораздо больше. «И впрямь поверить, что ль, в Бога? – вдруг пришло ему в голову. – Отказываться от проводов нельзя, – думал он. – Это вызовет у бандита подозрение».
      – Хорошо, хорошо, проводите меня, будьте любезны.
      Это «будьте любезны» сразу переключило рудинские мысли с раскаяния на настороженность. Тот звонивший точно так же произносил это словосочетание – что-то наподобие «буце» вместо «будьте». Рудин с удивлением уставился на попика, и тот не выдержал, отвел взгляд.
      – Так это ты, – взревел Рудин, – звонил мне, паскуда! Еще попом притворяется!
      Рудин схватил Игнатия за грудки и стукнул его об стену.
      – Я не притворяюсь. Я действительно священнослужитель, – дрожащим голосом заявил отец Игнатий. – Сознаюсь, был не прав. Мне от вас ничего не нужно. Отпустите меня, пожалуйста.
      – Зато мне от тебя нужно. Кто?!
      – Что – кто?
      – Кто тебя подослал?
      – Я сам.
      – Говори, паскуда! – Рудин отвесил Игнатию щедрую плюху и, наверное, сломал перегородку носа.
      – Отче наш, иже еси на небеси! – взвыл отец Игнатий, зажимая ладонью нос.
      – Кто послал?
      – Честно, я сам.
      – Откуда знаешь про убийство? – Рудин готов был вломить попу еще раз.
      – От одной моей прихожанки…
      Узнав о смерти Тарчевского, Лилия Константиновна, бывшая жена руководителя «Самоцветов» Бурмистрова, в очередной раз приехала в церковь и упала на грудь отцу Игнатию. Она с удовольствием осталась бы на этой груди навсегда, так ей нравился этот поп. Теперь, когда она жила в одиночестве, у Лилии Константиновны вдруг обнаружился необъятный запас женской нежности, которую надо было на кого-то тратить.
      Конечно, она, как и прежде, любила командовать. Что и делала, периодически наезжая в семью своего старшего сына. Уж там-то она давала себе волю! Невестка была деликатной, высокообразованной женщиной, ей даже нечем было ответить Лилии Константиновне – гена агрессивности у нее не было совсем. Она только всегда удивлялась напору этой грузной женщины и стойко и деликатно переносила это временами сваливавшееся на нее несчастье. Раз и навсегда запомнив завет своих профессоров-родителей – не грубить старшим, она твердо решила следовать ему всю жизнь. А зря. Не правы порой интеллигентные родители. Не знают они русскую народную пословицу: «С волками жить, по-волчьи выть». А народ – он ведь что тот самый младенец, устами которого глаголет истина.
      Так вот, каждый раз возвращаясь к себе после удовлетворения инстинкта подавления окружающих, Лилия Константиновна с новой силой ощущала в себе совсем другой инстинкт – инстинкт нерастраченной нежности. А поскольку внешность ее и преклонные года не позволяли ей ждать ответных чувств от окружающих мужчин, то она и стала изливать свою нежность на отца Игнатия, благо на груди его всегда можно было поплакать – это, кстати, входило в его обязанности. За ту кругленькую сумму, которую всегда отдавала ему Лилия Константиновна, не оставленная материально своим бывшим мужем, отец Игнатий стойко терпел ее слезы и всячески наставлял ее страдающую душу на путь истины.
      Конечно, порой ему очень хотелось, чтобы Лиля исчезла навсегда. К тому же она была настолько утомительна, а изо рта у нее временами так гадко пахло, что так и хотелось купить ей «Орбит шугар фри». Но исчезни она – и с ней вместе исчезли бы и ее деньги. Вот ведь! Не дает Бог всего, чего мы хотим, сразу. Когда же Лилия вдруг решила перейти в еще более ближний бой, решив, что ее любовь может стать священнику наградой, отцу Игнатию пришлось с ахами и вздохами сказать ей, что, к сожалению, он дал обет безбрачия и не может обмануть Святую Троицу: Бога Сына, Бога Отца, а тем более Бога Святого Духа. Лилия Константиновна стойко перенесла отказ, стала делать еще большие пожертвования, но все равно при каждом удобном случае продолжала падать отцу Игнатию на грудь.
      Узнав о смерти Тарчевского, она упала на эту грудь в очередной раз. Лилия Константиновна сообщила своему священнику, что она точно знает, кто убийца несчастного Бори, и вслед за тем рассказала отцу Игнатию длинную и леденящую душу историю ненависти Рудина к Тарчевскому.
      Интуиция пастыря человеческих душ подсказала отцу Игнатию, что все, что сейчас рассказала ему его прихожанка, является истинной правдой. А интуиция отказывала отцу Игнатию крайне редко, это он хорошо знал. Поняв, что жизнь дает ему шанс разбогатеть, отец Игнатий долгие часы ходил из угла в угол, обдумывая план действий. И он его продумал до мелочей. План был прост и хорош. Он позвонит убийце, как следует его припугнет, и тот выложит за молчание кругленькую сумму.
      Интуиция у отца Игнатия действительно была редкостной. Она не отказывала ему никогда. Хуже у пастыря обстояло дело с мозгами.
      – Так кто же твоя прихожанка? – спрашивал безжалостный Рудин одуревшего от страха отца Игнатия.
      – Но это же тайна исповеди.
      Поп тут же защитил лицо обеими руками, но Рудин и не думал больше его бить. Он знал, что и так узнает сейчас все.
      – Лилия Константиновна. Знаете ее? – проскулил отец Игнатий, обрадованный, что не получил никакого удара.
      – Тьфу, черт! – сплюнул Рудин. – А ты, поп, оказывается, дурак! – Он отошел от него к окну. – Ой какой ты дурак…
      Последнюю фразу Рудин отнес скорее к себе, чем к попу, но тот радостно закивал.
      – Ага, ага! Дурак! Не подумал! – заскулил отец Игнатий. – Может быть, я пойду, а?..
      Он с надеждой посмотрел на Рудина.
      – Иди, иди… Попроси эту дуру, чтобы она тебе на сон еще что-нибудь рассказала…
      Отец Игнатий, продолжая причитать и кланяться как китайский болванчик, быстро попятился к входной двери и тут же исчез.
      Прикрывая рукой все еще кровоточащий нос, он выскочил на залитую жарким летним солнцем площадь возле памятника Долгорукому и быстро заспешил прочь, моля Бога о счастливом избавлении и клянясь ему, что он больше никогда в жизни не будет полагаться на свою редкостную интуицию.
      А Рудин после его ухода вдруг вспомнил одно дело, которое вел на Лубянке еще при Брежневе. Дело касалось распространителей порнографии.
      – Нет, не может быть, – отмахнулся Рудин от пришедшей мысли. – Да даже если и он, черт с ним….
      Он заходил по квартире.
      А вот Лиля, оказывается, не так глупа…
      В голове Рудина шевельнулась какая-то смутная мысль.
      А что, если это она организовала нападение на него в подъезде? Да нет! Этого не может быть. А если ей помогали ее великовозрастные сынки?.. Нет, старший не мог. Он добропорядочный семьянин и вообще мужик приличный… А младший?.. Стоп! А что, это версия! Он учится у нас в академии. Ему провернуть такое дело – как в казаков-разбойников поиграть. Разминка для начинающего чекиста. Вообще-то он ни разу не появлялся в фирме с момента развода родителей. Значит, у нас может работать кто-то, кто ему помогает…
      Рудин сел за стол.
      – Неужели за мной была непрерывная слежка? А я-то воображал себя богом и думал, что один знаю все про всех. Ну Лилия Константиновна! Я грешил на твою соперницу, на Веронику, а ты ее, оказывается, обскакала. Ну что ж, теперь посмотрим…

      Вероника лежала в постели и слышала, как муж в соседней комнате щелкает и щелкает выключателем настольной лампы. Он сказал ей, чтобы она ложилась без него, он сегодня что-то не в форме.
      «Пропало желание? – язвительно думала Вероника словами телевизионного призыва. – Заплати налоги, Бурмистров, и живи спокойно». Как точно ухватил сценарист этого рекламного ролика состояние бизнесмена, по следам которого идут налоговые ищейки!
      Ситуация создалась непростая. Если напряженное состояние подкосит ее Сан Саныча и он отбросит копыта, это будет не так уж и плохо. Но возможен и второй вариант. Допустим, что налоговые ищейки чего-нибудь найдут и его посадят. Этот вариант не очень устраивал Веронику. На каком основании она сможет тогда стать главой фирмы? А даже если и станет – разборки с инспекцией могут настолько ухудшить положение фирмы, что те несколько лет, которые Бурмистров проведет в тюрьме, ей придется потратить на то, чтобы поднять «Самоцветы». А зачем ей это надо? Нет, она согласна поднимать фирму из пепла, но только при том условии, что сама она будет безраздельно ею владеть.
      Конечно, вариант со смертью Бурмистрова лучше. Завещание его Вероника видела, с ним было все в порядке. Правда, этой его корове Лильке и ее детям отходит вся многочисленная недвижимость Сан Саныча, ну, конечно, кроме квартиры, где они с Вероникой живут. Ну и бог с ней, с недвижимостью. Главное, что фирма будет записана на нее. Господи, у нее просто руки чешутся самой заняться «Самоцветами». Как бы она расширила ее деятельность! Нет, она не остановится исключительно на ювелирных делах. Она займется многим и разным. Во-первых, модельным бизнесом. Во-вторых, кинобизнесом. Да мало ли сфер деятельности, где можно стать всемирно известной. Ее имя должно греметь. Она переименует фирму, назовет ее «Вероника» и пойдет по дороге бизнеса к славе. Конечно, потребуются годы, чтобы достичь полного успеха. Но она привыкла терпеть и годами добиваться результата. Вспомнить хотя бы ее опыты в то время, когда она работала в химической лаборатории. Чтобы написать свою диссертацию, она на протяжении многих лет записывала и записывала данные – собирала научные знания по крупицам. Так что занудной работы она не боится. Осталась самая малость – чтобы любезный супруг умер. И если до смерти Тарчевского у Вероники была очень слабая надежда на это – Бурмистров смотрелся молодцом, – то сейчас все стало казаться таким возможным… Нужно только все продумать и найти решение…
      Конечно, вот-вот должен проявиться наследник Бори Тарчевского – ведь кому-то он должен был оставить свою часть акций компании. Но ничего, с наследником она договорится. А не договорится – так тем хуже для этого наследника.
      С немецкими партнерами Вероника уже давно поддерживает теплые отношения. Вот и сегодня она встречалась с руководителем иностранного отдела фирмы «Рихтер Эдельштайн» Генрихом Кляйне – молодым долговязым блондином с проплешинами, свидетельствующими о его излишнем увлечении женским полом.
      Он прилетел в Москву в связи со смертью Тарчевского. Завтра прилетит и сам Рихтер. Генрих сказал, что Рихтер просто взбешен и, если бы не срочные дела, он появился бы в Москве еще вчера. Ну что ж, она не знает, чем он там взбешен, но она готова встретиться и побеседовать и с Рихтером. Нужно готовить немцев к тому, что именно с ней им придется иметь дело в ближайшем будущем.
      При встречах с Генрихом Кляйне Вероника уже давно не изображала недалекую дамочку, как она это всегда делала в «Самоцветах». Наоборот, с немцем она всегда была предельно деловита. Правда, Генриху было на это наплевать, и он уже в который раз пытался уложить ее в постель. С большим трудом Веронике удалось и на этот раз избежать его сексуального порыва, не обидев при этом сильно озабоченного немца.
      А может быть, стоило ему уступить, думала она сейчас, лежа в постели и слушая, как Бурмистров щелкает выключателем настольной лампы. В честь чего она хранит ему верность, этому старикашке, которому место на кладбище?
      Ай, да не в верности дело. Просто Вероника слишком горда. Она не может себе позволить спать с кем попало. Верность тут ни при чем, просто она пока не может найти достойного мужчину, с которым можно делить все. А просто постель… Постель ей не нужна – Сан Саныч так разошелся на старости лет, заведя себе молодую жену, что его сексуальных порывов с излишком хватает не только на Веронику, но и на секретаршу Инночку. Так зачем ей еще какие-то сексуальные утехи?
      Впрочем, Вероника лицемерила, даже разговаривая сама с собой. Она страстно хотела Михаила Любомирова, руководителя коммерческого отдела «Самоцветов», но он, похоже, и не догадывался о ее пыле. Конечно, она никогда и ничем не выдавала ему своего отношения, не показывала его исключительно из страха: а вдруг он ей не ответит? Это был бы такой удар по ее гордости…
      Михаил Любомиров пришел в фирму с улицы и за несколько лет достиг уже почти самой вершины. Он был предельно почтителен и подобострастен со всеми вышестоящими. Этакий Молчалин наших дней. И служить рад, и прислуживаться тоже. Да, да, просто рад. И все. Это качество должно было бы вызвать в умной женщине только отвращение, но Вероника была не просто умна, она была еще и проницательна. Она видела, что Любомиров играет в подобострастие. Причем не просто играет, а делает это легко, изящно и даже получает удовольствие как от самой игры, так и от ее результатов. А результаты эти были блестящими. Вероника как-то вдруг и сразу поняла, что они с Мишей Любомировым из одного теста. И распорядись судьба, чтобы они были вдвоем, они могли бы горы свернуть. Но увы, страх: а вдруг он ей откажет?..
      К тому же Веронике иногда казалось, что Любомиров питает какие-то чувства к секретарше Бурмистрова, Инночке. Хорошо еще, что Инночка была убежденной мужененавистницей и на заигрывания Любомирова никак не отвечала. Инночке явно хватало того, что ей приходится спать с жирным боровом, собственным начальником. Она могла бы уйти работать в другое место, но ведь везде одно и то же. Не один хряк, так другой все равно на тебя залезет. Так стоит ли их менять?..
      Инночка считала, что женщины гораздо умнее и чище мужчин. Но мир устроен неправильно, и им правят эти мерзкие глупые твари – мужчины. Поэтому Инночка с радостью согласилась помогать жене Бурмистрова в осуществлении ее плана по отстранению мужа от руководства компанией. Она очень надеялась на то, что, пусть нескоро, их мечты осуществятся и справедливость по отношению к женщинам установится, по крайней мере, в одной отдельно взятой фирме.
      Не знала бедняжка Инночка, что Вероника даже не думала брать ее в компаньоны. То есть, может быть, и взяла бы, случись в фирме переворот, если бы не Михаил Любомиров, не его нежные взгляды, бросаемые на Инночку. Когда Вероника засекала их, она испытывала к ничего не подозревающей Инночке бешеную ненависть.

      Маринка проснулась в прекрасном настроении. Впрочем, настроение у нее в последнее время всегда было прекрасное. Ну и что, что они уже который день сидят в этом мрачном подземелье. Зато Славик ни на день, ни на час не может никуда от нее деться.
      Конечно, иногда ей приходила в голову мысль о том, что он ее не любит, но тут же она давала себе очень убедительный ответ: но он ведь не любит и никого другого. И потом, когда-то ведь он достигнет того, чего хочет: вершины своего мастерства, верно? А достигнув, решит, что пора бы ему и жениться, а тут-то и она – совсем-совсем рядом. Не искать же ему кого-то бог знает где, отнимая время у творчества.
      Маринка быстро приготовила завтрак из остатков продуктов. Какие-то, не очень свежие, выбросила в мусорное ведро, сегодня должен прийти Тарчевский и принести другие.
      Выполз Славик, поднимая и опуская гантелину, бросил ее в угол и пошел умываться. Вышел и Игорь. Он посмотрел на Маринку таким странным взглядом, что ей стало как-то тревожно и захотелось куда-нибудь спрятаться. Впрочем, она сразу же отогнала от себя неприятные мысли: этот псих все время на нее как-то не так пялится.
      Хороший вроде дядька, симпатичный, но шизик: бороду отрастил, как отшельник, одевается неаккуратно и так иногда, бывает, уставится в какую-нибудь точку, что даже страшно. Славик тоже, бывает, так смотрит, но Славик молод, и она не даст ему превратиться в чучело. Их ждет впереди прекрасная длинная жизнь, а у этого дядьки все позади. Ну его, не будет она о нем думать!
      После еды все пошли к своим рабочим столам и уже хотели приступить к огранке, как Игорь вдруг взял крупный изумруд, поднял его вверх и произнес:
      – Изумруд – камень Люцифера. Сколько преступлений связано с ним!
      – Красивый камень. Я люблю изумруды, – откликнулся Славик.
      – Согласно древним преданиям, изумруд упал с головы Люцифера, когда его изгоняли из рая. Этот камень был сохранен, и впоследствии из него выточили чашу святого Грааля, из которой пил на тайной вечере сам Иисус Христос. После смерти Христа она вознеслась на небо.
      – Представляю, каким должен быть камушек, чтоб из него выточить чашу!..
      – В Венской государственной коллекции пока зывают сосуд массой две тысячи шестьсот восемдесят каратов, вырезанный в восемнадцатом веке выдающимся ювелиром Дионисио Мизрони из темно-зеленого колумбийского изумруда. Но, несмотря на документально зафиксированные время, имя мастера и географическую принадлежность камня, стойко держится апокрифическая легенда о происхождении этого сосуда. Именно он считается тем камнем, который потерял сатана. Драгоценность превратилась в чашу. Чашу царица Савская послала царю Соломону в подарок. После Соломона чашей владел фарисей и князь иудейский Никодим. Во время тайной вечери Иисус пользовался этой чашей. После того как Сын Божий был распят, Иосиф Аримафейский завернул тело Учителя в плащаницу, а кровь по каплям собрал в упомянутую чашу. А чаша-то вырезана в восемнадцатом веке…
      – Бред какой-то, – сказал Славик. – Чего только народ не придумает. Логики никакой.
      – Да, логики нет, – согласился Игорь. – А кому она нужна, эта логика? Всем хочется чего-нибудь чудесного. Чтобы вот взял что-то в руки, пусть камень, и все изменилось, как в сказке. Чтобы к любой девушке, даже самой уродине, приехал вдруг принц на белом коне, чтоб бедняку, не знающему, как свести концы с концами, свалилось вдруг с неба богатство. А узнику, пожизненно заточенному в темницу, вдруг подарили свободу. – Последнюю фразу он почему-то произнес как-то чересчур проникновенно.
      «Чего его вдруг разобрало? – подумал Славик. – Молчал две недели. Ну и молчал бы дальше. А то ерунду какую-то понес».
      – Кстати, оправленный в золото изумруд – идеальный талисман, – продолжал Игорь. – Он обостряет ум, оживляет сообразительность и изобретательность, стимулирует речь и письмо, придает воинам храбрость, увеличивает богатство, а также отгоняет дурные силы и отводит черные мысли, а главное восстанавливает потенцию.
      – А у вас что, не в порядке с потенцией? – спросил Славик, которого речи Игоря начали раздражать не на шутку. Он уважал этого мужика за профессионализм, но, как и Маринка, считал его психом.
      – У меня не в порядке с дурными снами…
      – И что вам снится?
      – Я обязательно расскажу, что мне снится. Может быть, завтра.
      Он замолчал, и дальнейшая их работа проходила в тишине.

      Утром, входя в «террариум», Никита застал всю группу уже на местах. Начиналась обычная суматоха.
      – Всем привет, – бросил он и обернулся к Русанову: – Ну как? Есть что-нибудь из Екатеринбурга?
      – Сегодня должен быть ответ. Кто владелец, копия лицензии и все такое.
      – Хорошо, – Никита подошел к Кочкину. – Слушай, Силыч, вчера ты все красиво разрисовал. А сегодня составь-ка ты мне подробный отчет, а? Не для Деда, мне легче ориентироваться, когда я текст перед глазами вижу. Скажу точнее: мне в первую очередь важны твои наблюдения, а не подробный план.
      – Сейчас он тебе все про розовый кактус напишет, – пробурчал со своего места Джексон, не отрываясь от изучаемого документа.
      – Платова, проверь, пожалуйста, активность «Самоцветов» за последнее время. Само дело ты в общих чертах знаешь. Я имею в виду фирмы, связи, прогнозы…
      В руке у Никиты запищал телефон. Кивнув Платонову, он направился к своему кабинету, на ходу отвечая на звонок:
      – Слушаю.
      – Здорово, Никита. Это Белавин. Слушай, только что принесли результаты вскрытия. Твой парень оказался прав. Тарчевскому незадолго до смерти действительно вкололи какую-то гадость типа «сыворотки правды». Владик говорит, что это какой-то пента хрен знает что натрия. Так что явно работал профи. Наверняка допросили покойного по полной программе, так что с сейфом все понятно. Вполне мог шифр сам, безо всяких там иголок под ногти, выложить.
      – Все ясно, – Никита сел наконец в свое кресло.
      – Я что думаю, – продолжал Белавин. – Наиболее простой вариант – его довели чуть ли не до отключки, а потом вложили пистолет в руку и помогли выстрелить. Синяк-то у него на пальце остался. Хотя не знаю, может, мне просто не хочется с любимой версией расставаться. Это раз. Самоубийство тоже не исключено. Это два. Ну и вряд ли они для укола медика привлекали, так что возможен и побочный эффект. Это три.
      – Какой, например, побочный вариант? – поинтересовался Никита?
      – Ну, может, совсем худо мужику стало, может быть, что-то с чем-то не состыковалось, больно стало, не выдержал или что-то еще в этом роде.
      – Спасибо, Саня. Что дальше думаешь делать?
      – А что дальше? Приятно, конечно, будет, если я прав, хотя жизнь осложнится. Повторные допросы, потом надо выяснить, кто наследник. Боря, конечно, бизнесмен, но родственники-то у него должны быть. Сам понимаешь, квартира – куш недурственный. Там же еще и склад антиквариата. Если будет повторный обыск, я тебе сообщу. А, да, вот еще что. Раз со вскрытием закончено, мы дали разрешение на похороны.
      – Да, насчет похорон я в курсе.
      – Ну, я не мог тебя в известность не поставить!
      Закончив разговор, Никита появился в дверях своего кабинета, посмотрел на Русанова и торжественным тоном произнес:
      – Твоя взяла. Беру свои слова назад. Звонил Белавин. Светлой памяти Боре Тарчевскому действительно вкачали сыворотку и наверняка допросили по полной программе. Зайди ко мне, Дима.
      Уединившись с Русановым в кабинете, Никита сказал:
      – Но вот о чем его спрашивали и что он отвечал? Я бы дорого дал, чтобы поприсутствовать при этой занимательной беседе! Ладно, – одернул он себя, – покойники – народ неразговорчивый… Самоубийство следователи пока что тоже не исключают. Что думаешь?
      – Убийство или нет – это не наше дело. – Нельзя сказать, что Русанов надулся от гордости, но признание Никитой его правоты было ему явно приятно. – Наш с тобой вопрос: в одиночку Тарчевский занимался изумрудами или это бизнес фирмы?
      – Согласен.
      На этом похвалы начальства закончились. Никита посмотрел на часы и объявил:
      – Так, Русанов. У тебя осталось часа два на то, чтобы как следует потренироваться корчить скорбную мину. Мы отправляемся на похороны Тарчевского.

      Хоронили вице-президента фирмы по первому разряду. Медленно ехал лимузин-катафалк, шестеро молодых людей в черных костюмах несли дубовый с медным орнаментом гроб, куча народу, охрана, море венков. Но позавидовать, наблюдая за этой церемонией, можно было только покойнику. Жара стояла страшная, июнь вот уже два года подряд выдавался жуткий, в тени зашкаливало за тридцать.
      Орел с Русановым к открытой могиле близко не подходили. Прибыв на кладбище заранее, они устроились метрах в тридцати от нее, на лавочке внутри чьей-то оградки, и делали вид, что кого-то усердно поминают. Они усердно подливали друг другу в пластиковые стаканчики кипяченую воду из водочной бутылки, пили и закусывали беляшами, незаметно наблюдая за церемонией. Время от времени Русанов оглядывался. Он знал, что кроме них на кладбище будут и менты.
      Дима профессиональным взглядом выделил потрепанную тетку в допотопной болонье, которая на входе торговала искусственными цветами, и парочку средних лет, копавшуюся за оградкой скромной могилки. Потом внимание его привлек хмурый могильщик, разгребавший кучу прошлогодней слежавшейся листвы.
      – Ребята лихо замаскировались.
      – Обычно.
      – А это, никак, Поливайко. Что он-то тут делает?
      – Изображает, что ищет могилу прабабушки.
      Ваня Поливайко действительно напялил шляпу, очки и ходил с букетиком цветов по рядам, невдалеке от места, где нашел свое последнее пристанище господин Тарчевский.
      Иван Поливайко, самый видный во всех смыслах этого слова мужчина группы, был готов на что угодно, лишь бы сделать свою жизнь более экзотичной. Став членом секретного подразделения налоговой полиции, он частично исполнил свою мечту. К делу всегда относился творчески, находя какие-то немыслимые выходы из создавшихся положений. Если надо было нарыть какую-то информацию, то он всегда находил информацию самую потрясающую и, казалось бы, самую скрытую.
      Иван терпеть не мог, когда ему задавали прямые вопросы, на которые нужно было давать не менее прямые ответы. Он считал, что любая информация не только интересна, но и многогранна, ее нужно рассмотреть со всех сторон, поэтому нельзя однозначно отвечать даже на вопрос типа: «Сколько будет два плюс два?» или: «Ты будешь кофе?» Еще больше он не любил, когда его хвалили за какой-то хороший поступок. Ну да, он сделал это, но зачем хвалить-то…
      И вот сейчас этот любитель экзотики отрабатывал на свой манер ситуацию на кладбище.
      … – Ладно, Дима, хватит озираться, обрати лучше внимание на эту толпу скорбящих. – И Никита начал перечислять знакомых ему бизнесменов, бывших бандитов, а ныне тоже деловых людей, особо отмечая при этом сотрудников «Самоцветов», участвующих в похоронах. – Запоминай, запоминай, напарник, это все твои потенциальные клиенты, – говорил Орел, называя фамилии, должности и косо поглядывая на толпу у могилы. – Вот этот солидный крепыш, очки с золотой оправой – это президент Бурмистров живьем.
      Сан Саныч произносил в это время короткую, но весьма прочувствованную речь.
      – Надо же, – с неприязнью заметил Никита, – чуть слезу не пускает.
      Затем он указал на стильно одетую женщину рядом с президентом фирмы.
      – Видишь даму с надменным лицом? Это Вероника – супруга Бурмистрова. Баба с характером. В фирме не работает, но нос сует везде. Вдруг не очень молодой муж помрет, надо быть в курсе всех дел. А тот молодой, что позади Бурмистрова, – это, скорее всего, преемник Тарчевского – Михаил Любомиров. Видимо, способный малый. Взяли с улицы на мелкую должность. Говорят, он был одним из первых, кто сообразил перейти на европейский тип мышления и разослал по конторам недурное резюме. Попал в «Самоцветы». Постепенно дорос до менеджера по продажам, а теперь вот коммерческий директор. Хотя сомневаюсь, что раньше его подпускали к дележам левой прибыли… А вот тот седовласый ухоженный старикашка – это немец Рихтер, партнер по бизнесу. Сам владелец «Рихтер Эйдельштайн». Приехал помянуть своего друга Борю.
      – Кажется, он чем-то очень недоволен, – заметил Русанов.
      – А чего ему быть довольным? Жара, а тут пасись на кладбище. Я лично тоже не очень доволен.
      – Его недовольство совсем другого рода. Что-то его очень беспокоит.
      – За психологию у нас отвечает Кочкин. Ты, Дима, все время норовишь оттяпать у кого-нибудь его функции. Так и меня скоро начнешь подсиживать.
      – Зачем же скоро? Сегодня и начну.
      – Ладно, хватит огрызаться. Работать надо. – Никита хлебнул воды и продолжал: – А вот этот, видишь, поодаль стоит в темных очках? Это начальник службы безопасности Николай Рудин, твой, как я понимаю, бывший коллега.
      – В темных очках. А почему без плаща? – спросил Русанов.
      – Черт, Дима, опять ты о своем. Впрочем, ты столько раз был прав, что… может быть, это и он…
      – Вопрос даже не в том, он или не он. Я почти на все сто уверен, что как раз-таки, скорее всего, он. Сыворотку достать трудно. Только с его связями в «конторе» это становится реальным. Вопрос: в сговоре он с другими или нет? И если в сговоре, то с кем. Со всеми или с кем-то одним?
      – Дим, ты уверен, что правильно выбрал работу? С твоими аналитическими способностями лучше писать детективные романы.
      – Брось прикалываться, Никита, это все очевидно.
      «Действительно, парень неглуп. Рассуждает разумно, – отдал коллеге должное Никита. – После того как он разложил факты по полочкам, все и правда выглядит именно так. Хотя насчет сговора вряд ли. Какие-то уж очень недружелюбные и недоверчивые взгляды все бросают друг на друга. Да и что нам это дает?.. Если Рудин убил Тарчевского по личной инициативе… А зачем?»
      – А зачем Рудин убил Тарчевского по личной инициативе? – непроизвольно вырвалось у Никиты.
      – Что-то спер, – ответил Русанов, – или хочет спереть. Прослушка нужна позарез. Что там твой агент говорила про отдел «зет»?
      – Нет никакого отдела «зет». Кочкин там все обошел.
      – А мне кажется, что он есть. И там заперты люди, которых Тарчевский кормил. Теперь его нет, и у них тоже есть шанс скоро перейти в мир иной.
      – Ну у тебя и воображение, Русанов.
      – А нас учили развивать воображение. Вначале придумать несколько версий, пусть самых невероятных. Потом все проанализировать и только самые-самые бредовые откинуть. А с остальными работать. Исходя из той информации, которая у нас есть, я почти уверен, что в отделе «зет» сидят ювелиры и делают какой-то заказ для Тарчевского. Во всяком случае, я могу это предположить. Могу предположить также, что Рудину известно про них. Но либо он, как и мы, не знает, где этот отдел находится, либо не может к ним попасть.
      – Либо ждет, когда они закончат заказ.
      – Ну, для ювелиров это было бы самым лучшим. Это значило бы, что он носит им пожрать. Хотя по окончании заказа их участь тоже неизвестна.
      – Так что надо срочно искать отдел «зет» и спасать народ? Я, пожалуй, позвоню Белавину.
      – И что ты ему скажешь? Что у гэбэшника Русанова разыгралось воображение, поэтому срочно нужен обыск в фирме?
      – Если я не выбью сегодня из Деда прослушку, считай меня не коммунистом.
      – Договорились.
      Они снова принялись молча разглядывать толпу скорбящих.
      – А это что за красотка, похожая на Ким Бессинджер? – спросил вдруг Русанов.
      – Где? – как можно равнодушнее отозвался Никита.
      – Ну вон, вытирает глаза платочком. Кажется, она одна действительно скорбит по Тарчевскому. Наверное, любовница. Да, вкус у него недурственный не только по части мебели…
      – Это секретарша Тарчевского. У них были чисто деловые отношения, – резче, чем хотелось бы, ответил Никита, не сводя глаз с Любы.
      Русанов бросил на него быстрый взгляд, полный любопытства, но промолчал.
      Несмотря на всю помпу, церемонию затягивать не стали. После речи Бурмистрова гроб опустили в могилу, быстро забросали землей, и народ потянулся к автобусам, чтобы ехать в ресторан, где были накрыты поминальные столы.
      И тут у могилы Тарчевского выросла неизвестно откуда взявшаяся неопрятно одетая женщина с пропитым лицом. Она упала на землю и громко завыла.
      – Кто это? – спросил Бурмистров, оглядываясь на Рудина. Ему вдруг стало не по себе от этого дикого воя.
      – Это? Это совесть Тарчевского вылезла из могилы. И воет теперь нечеловеческим голосом, – зло ответил Рудин. – Вы плохо знали Борю Тарчевского, Александр Александрович.
      Бурмистров изумленно посмотрел на Рудина:
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ничего. Теперь уже все это не важно. Нам нужно думать не о Боре, а о том, как спасти фирму, – тихо сказал Рудин.
      – Странно, что ментов не было, – задумчиво сказал Бурмистров. – После таких расспросов в офисе…
      – Сан Саныч, не будьте лопухом. Так вы что, и вправду их не заметили? Через пару оград сидели. Правда, не менты, налоговая, но это еще подозрительнее. Партию-другую товара надо придержать. Или отправить чистую.
      – Я уже дал распоряжения. Что насчет Любомирова?
      – Любомирова я проверил, можно вводить в курс дела. Вся его биография указывает на то, что от денег он не откажется. Подозрительных связей не всплыло. Возникла другая проблема. У Тарчевского есть наследник. Все свое барахло, в том числе акции фирмы, Боря завещал какому-то племяннику. И племянник-то какой-то через десятые руки, – с досадой проговорил Рудин. – Сын то ли двоюродной, то ли троюродной сестры. Знает что-нибудь этот племянник или полный лопух – бог его разберет. Наверное, на днях объявится.
      – Ну что ж, – сказал Бурмистров, – встретим с распростертыми объятиями.
      – Послушать бы, о чем они говорят, – вздохнул Никита. – Ладно, хлопцы, возвращаемся на Маросейку…

      В полдень довольный Никита вырвался из своего застекленного гнездовья и заорал:
      – Джексон, пляши! Разрешили прослушку. Либо в головах у начальства случился прорыв, либо Дуров нажал сильнее, чем обычно. Поедешь по этому делу в «Самоцветы». И смотри мне, девиц там не лапать.
      – А я ж разве когда на них смотрел? Я только разве что розовый кактус полапаю – и все.
      – Ну давай. Кто еще едет? Мы с Русановым не годимся. Кочкин уже засветился. Батька сегодня на кладбище тоже всех плакальщиц своими габаритами распугал Оля не проходит по смыслу, так что остаешься ты, Платоша, – весело говорил он, развернувшись к столу Платонова. – Чем ты сейчас занимаешься? Выкроишь полдня?
      – Да вот изображаю отчет, но идет что-то туго. Информации мало. Так что неплохо бы проветриться. – Платонов отложил бумаги.
      «Террариум» заметно оживился, немедленно подал голос:
      – Платоша! Вылезай из своего «подгрушника». «Наша служба и опасна, и трудна!» Бери шинель, пошли в поход.
      Никита потребовал внимания:
      – Господа сыщики, вначале к гримеру. Так, на всякий случай.
      Он снял трубку телефона, набрал номер и сказал:
      – День добрый. Разгуляеву можно?.. Светик? Привет, это Орел. Ага. Выручай, подруга! Что? Конечно срочно!
      Знакомые у Никиты были абсолютно везде. Как это ему удавалось, для всех было тайной. Порой он мог казаться недружелюбным увальнем, иногда даже был грубоват, но люди почему-то сразу располагались к нему. Вот и сейчас бригада направлялась на «Мосфильм» к художнику-гримеру Свете Разгуляевой, старинной подружке Никиты.
      – Светик, привет еще раз, рад тебя видеть, – проговорил Никита, входя в ее небольшую комнату.
      Возле одной из стен стоял длинный стол, сплошь уставленный разными баночками, пузырьками, сверточками и специальными подставками для расчесок и кисточек, возле которого сидела стройная, элегантно одетая женщина. Она подняла голову от журнала.
      – Привет, Никита, я вас жду. Даже всех клиентов разогнала. – Женщина поднялась с кресла, поцеловала Орла в щеку. – А у тебя, как всегда, все срочно. О, как вас много. Что, будем обрабатывать всех четверых?
      – Нет. Нуждающихся в твоей помощи, собственно говоря, только двое. Женя, Николай, Дмитрий, – представил своих коллег Орел. – А это Света Разгуляева, лучший гример столицы.
      – Не будем преувеличивать. Ну-с, желающие, пожалуйста, в кресла.
      – О! А можно я буду рыжим? Всегда хотел быть рыжим! – обрадовался Джексон.
      – В таком случае вам придется сидеть тихо и не вертеться, – ответила Света и принялась за работу.
      Через час Джексона не узнала бы собственная мать. На нем был рыжий парик, допотопные очки, торчала рыжая же бородка. Если бы не цвет, Джексон напоминал бы д'Артаньяна, выезжающего из родной Гаскони в поисках приключений.
      – Это что за маньяк из музея восковых фигур? – заорал Джексон, глянув на себя в зеркало.
      – Нравится? – спросила Света.
      – Очень, – кисло ответил Джексон. – Жаль, что не навсегда.
      Здесь же в гримерной он напялил вместо своего костюма видавший виды комбинезон, кроссовки и бейсболку, в руке у него теперь был чемоданчик с инструментами. Похоже, обличье больше не угнетало его, Джексон опять был бодр, весел и треплив.
      Такой же комбинезон и бейсболка были надеты и на Николая Платонова. У него тоже в руках был чемоданчик. Правда, Николай ограничился одними приклеенными усами, а от парика категорически отказался, мотивируя это тем, что уж его-то никто в «Самоцветах» в глаза не видал и вряд ли второй раз увидит.
      Тепло попрощавшись со Светой, команда покинула «Мосфильм», чтобы продолжить подготовку к предстоящей операции.
      Часа примерно через полтора все подготовительные работы были завершены. Орел, Русанов и два новоявленных мастера изнывали от духоты в наглухо закрытом микроавтобусе с игривой надписью «Баскин Роббинс» на борту. Машину припарковали на Пятницкой, неподалеку от главного офиса «Самоцветов». Окон в автобусе не было, все нутро его было нашпиговано аппаратурой подслушивания. Вместе с четырьмя сыщиками здесь парился молодой человек в наушниках из отдела техобслуживания по имени Рудик. Джексон с Платошей тщательно изучали полученный накануне самодельный план здания.
      – Я не понимаю, как народ переносит жару, – произнес Рудик. – Хоть бы дождь, что ли, какой.
      – Нам-то еще ничего, – ответил Никита, – а представляешь, каково сейчас ребятам?
      Он имел в виду парней из физзащиты, изнывающих от духоты неподалеку в другом микроавтобусе. Эти ждали своего часа в полном боевом облачении: комбезы, бронежилеты, маски, автоматы «Кедр» с полным боекомплектом.
      Теперь дело было за командой от Кочкина, находившегося в данный момент на АТС, – здесь замыкались номера всех телефонов офиса «Самоцветов». Задача Кочкина была с помощью местных мастеров отключить несколько номеров – в первую очередь у Бурмистрова и Рудина. И лишь после этого наступала очередь Калинкина и Платонова. Русанов же оставался на связи с «физиками», если что, он должен тут же послать их на помощь засланным казачкам…
      Обмахиваясь журналом, Никита обернулся к Джексону и проворчал:
      – Слушай, техник-спец, неужели трудно было здесь какой-нибудь кондиционер поставить? Сварюсь я тут, и все… Вкрутую… Что там Силыч столько времени колупается? Заблудился на АТС? Неужели так уж сложно пару номеров вырубить?
      – Не пару, а семь, – беззаботно ответил Женя. – У одного только Бурмистрова три телефона… И вообще, если у меня борода от жары отклеится, всем будет гораздо хуже. Представляешь, прихожу я к этой Инне, у которой кактусы, а она мне говорит, как в «Бриллиантовой руке»: «Товарищ, у вас ус отклеился».
      – Дались тебе эти кактусы.
      Женя Калинкин был самым молодым сотрудником КОБРЫ. Никита сразу выделил этого незаурядного парня, блестяще разбирающегося в технике, и, как всегда, не ошибся. Балагур Джексон идеально вписался в группу. И даже не так весело было с ним, как тихо становилось без него. Женя с удовольствием отправлялся на задания, не боясь никаких неожиданностей, справедливо полагая, что с неприятностями он разберется по мере их возникновения.
      Калинкин был так устроен, что получал удовольствие от самого процесса разговора не меньшее, чем от каких-либо более материальных приятных вещей. Заговорить он мог любого. Это, конечно, не означало, что он никогда не бывал в плохом настроении, но даже и тогда он ухитрялся отшучиваться. Деньги у Джексона исчезали так же быстро, как и появлялись, причем он искренне полагал, что для того они и есть, чтобы их тратить, и не менее искренне удивлялся противоположным теориям.
      Одна его черта, правда, слегка раздражала коллег – готовность выложить всю правду в глаза, вне зависимости от того, готов человек воспринимать ее или нет. А еще он слыл отчаянным донжуаном оперативного управления.
      И хотя Женя производил впечатление на редкость легкомысленного молодого человека, порученные ему задания он выполнял с потрясающей четкостью, и пока еще ни одно дело не было провалено по его вине. Если бы завтра Никита предложил ему отправиться в Сахару, чтобы изображать там старика отшельника, давшего обет молчания, Джексон справился бы и с этим.
      Николай Платонов, или, как его чаще называли, Платоша, был его полной противоположностью. Платоша, главный экономист КОБРЫ, проявил себя как неисправимый реалист, а также местный пессимист. Платонов прошел Абхазию и Чечню, у него была «Красная Звезда» и пара боевых медалей. Он никогда не жаловался на жизнь и никогда не пытался что-то угадать – любую ситуацию он всегда оценивал трезво.
      Платоша был старомоден и галантен, а также очень осмотрителен. Пожалуй, во всей их команде он тщательнее других соблюдал приличия. Вообще всякие глупости и мелочи были для него бессмысленной тратой времени, свидетельствовавшей об отсутствии цели. Ну что еще? У Калинкина-Джексона вызывала благоговейный трепет способность Платоши стоически переносить такие жуткие испытания, как зубоврачебное кресло.
      С женой ему, как и большинству членов КОБРЫ, не очень-то повезло. Она уже давно ушла от него, и он не любил обсуждать эту тему.
      При всей своей целеустремленности, реалистичности и желании быть на высоте Платонов тщательно хранил одну тайну: он был жутко сентиментален. Так, у него дома оказался сначала котенок, которого кто-то подбросил на лестничную клетку, а потом дворняжка, которая привязалась к нему у метро и проводила до самого дома. Он так и не смог захлопнуть перед ее носом дверь подъезда…

      К окончанию поминок господин Рихтер выглядел вконец утомленным и замученным. Он сказал Бур-мисторову, что очень устал и хотел бы передохнуть в гостинице. А все деловые переговоры было бы лучше перенести на завтра. Бурмистров согласился. Один день ничего не решает. Завтра он официально представит Рихтеру Любомирова как преемника Тарчевского, и пусть Любомиров берет на себя все заботы по связям с Германией. Ему хватает и внутренних дел. Налоговики достали. Отдел «зет» хорошо спрятан, но кто их знает, что этим деятелям с Маросейки еще на ум придет?
      Сам же Бурмистров решил еще посидеть в ресторане. Попрощавшись с Рихтером, он сказал Рудину, что останется здесь на часок, а потом поедет домой, – к себе в фирму он сегодня уже не собирается. Рудина это вполне устраивало – у него появлялась возможность прямо сегодня же попытаться встретиться с Рихтером. Рудин решил обсудить с ним изумрудное дело. Для отвода глаз посидев в ресторане еще какое-то время, Рудин сказал одному из своих помощников, что едет в «Самоцветы», и незаметно исчез из ресторана.
      Он приехал в гостиницу следом за Рихтером, надеясь сразу же с ним переговорить.
      Однако, к его большому удивлению, помощник Рихтера сказал, что у директора «Рихтера Эдельштайна» сейчас должна состояться очень важная встреча, так что, если господину Рудину угодно, он может подождать, когда встреча закончится. Рудин решил ждать.
      Он прождал почти час, думая о том, что будет, если Бурмистров вдруг позвонит в «Самоцветы», а его там не окажется. Тогда у директора могут возникнуть всякие ненужные вопросы. А зачем Рудину лишние вопросы? И хотя он по-прежнему хотел встретиться с Рихтером, хотя ему было очень интересно, с кем же это такая важная встреча у компаньона «Самоцветов», которая длится уже целый час, он позвал помощника Рихтера и сообщил, что уезжает. Но если Рихтер хочет что-либо узнать о камнях Тар-чевского, пусть приезжает к нему в «Самоцветы» сам.
      И с тем Рудин уехал.
      …У Никиты заверещал в кармане мобильный телефон. Он поднес трубку к уху, послушал и повернулся к друзьям:
      – Силыч звонит. Телефоны в «Самоцветах» отключены. Клиент уже заметал икру, причем со страшной силой… Значит, так, ребята. Накинем еще минут десять, так сказать, на дорогу от АТС до «Самоцветов», и вперед. Ждем-с, короче.
      – А самого Бурмистрова там нет? Поминки еще не закончились? – поинтересовался кто-то из парней.
      – Поминки закончились. Но Бурмистров поехал домой. Но даже если он передумает, – усмехнулсяОрел, посмотрев на часы, – ему Батька обещал устроить на Долгоруковской небольшое ДТП… А вообще-то, если он даже раньше времени заявится, это еще полбеды. Самое главное – Рудин. А Рудина нету.
      – А кто это? – спросил слухач Рудик.
      – Начальник службы безопасности «Самоцветов». Оч-чень серьезный мужик, – пояснил Орел и кивнул зачем-то в сторону Русанова. – Бывший полковник КГБ. Это, брат, такой зверь, что подвох за версту чует. Срисует – никакой парик не поможет. Но он, слава богу, поехал в гостиницу к Рихтеру. – Никита помолчал и сказал, адресуясь к Джексону: – Ладно, будем надеяться, что пронесет. Работаете, как обычно: ты, Джексон, как солнечный звездодуй, все внимание тащишь на себя. У Платоши роль – вежливого недотепы. Ты уж не подведи, Платоша!
      – Заметано, – кивнул за обоих Джексон.
      – А они потом не засекут «клопов»? – поинтересовался Русанов.
      – Уровень у них не тот. Вряд ли в этой конторе найдется сканер под нашу закладку, – ухмыльнулся Джексон.
      – Знаешь, Женя, на всякую хитрую задницу всегда найдется… – начал было Русанов, но Никита прервал его:
      – Не волнуйся, Дима. Жене Калинкину в том, что касается техники, вполне можно доверять. Да даже если они потом и найдут «клопов» – хрен с ними. На конкурентов свалят.
      – Ничего себе «хрен с ними», – возмутился Джексон. – Ты же знаешь, Никита, как охотно у нас на технику деньги выделяют! Их потом обязательно снимать придется, иначе мы вообще на нулях останемся и очередного Бурмистрова прослушивать нечем будет!
      Никита махнул рукой:
      – Как поставим, так и снимем, в первый раз, что ли? Большое дело. Нам, братцы, важно не то, что они по телефону говорят, а то, о чем они между собой тереть будут. Учти, Женька: главное – это кабинеты Бурмистрова и Рудина.
      – Постараемся, – кивнул Платонов.
      Никита повернулся к Рудику, поинтересовался:
      – Частоты проверил? Помехи не полезут в неподходящий момент?
      – Обижаешь, товарищ Орел, – проворчал худощавый Рудик, – и определенно нам с Джексоном не доверяешь. У нас все, как в гомеопатической аптеке.
      – Ну ладно, время. Двинули, мужики, потихоньку, – скомандовал Никита Джексону и Платонову.
      – Ни пуха, – сказал Русанов, на что оба, не сговариваясь, хором ответили:
      – К черту!
      – Только ты, Джексон, уж постарайся по микрофону не очень там хлопать, ладно? – попросил на прощание Рудик. – А то в прошлый раз у меня уши чуть не отвалились.
      – А ты их руками придерживай, – ухмыльнулся Женька.
      Уже открывая заднюю дверцу машины, он повернулся к Русанову:
      – Можешь передать соседям, что мы почапали.
      Помахивая чемоданчиками, Джексон и Платонов бодро выскочили из микроавтобуса. Рудик мигом захлопнул за ними дверь, а Русанов взял в руки рацию и негромко сказал в микрофон:
      – Заир, это Второй. Как слышишь меня?
      – Слышу, Второй, слышу, – зазвучал спокойный бас сидевшего во втором микроавтобусе командира «физиков». – Ну что там у вас?
      – Они пошли. А у вас как?
      В микрофоне послышался приглушенный смех:
      – Ты, парень, никогда не пробовал залезть в парную в тулупе и валенках?
      – Понял, – сказал Русанов, сам невольно улыбнувшись. – Сочувствую и до связи.
      Он положил рацию на сиденье рядом с собой и быстро натянул наушники: в воротнике у Джексона был спрятан миниатюрный радиомикрофон, доносивший каждое его слово.
      Платонов любил работать в паре с Джексоном. Во-первых, с ним никогда не соскучишься. Во-вторых, всегда существовала реальная возможность вляпаться во что-нибудь эдакое экстраординарное. Сам Платонов никогда бы не рискнул отмочить что-то этакое, необычное, а с Женькой совсем другое дело. Ну а в-третьих, и это главное, все у них, как правило, заканчивалось хорошо, так что Платоше совместные их выезды всегда казались скорее аттракционами, а не сложными оперативными мероприятиями. В глубине души он завидовал свободе Джексона и его легкой готовности влезать во всякие авантюры. Сам он всегда все тщательно обдумывал, а когда человек просчитывает все наперед, он никогда не решится на что-нибудь иррациональное или легковесное…
      Они торопливо подошли к заранее поставленному у бровки тротуара потрепанному «Москвичу» с полустертой надписью «Связь» на борту. Джексон отпер дверцу, оба забрались в машину, проехали по Пятницкой и свернули за угол в Черниговский переулок.
      – Нет, ты только глянь, – трындычил Женька, – асфальт чуть ли не дымится от жары, все до единого едят мороженое, в том числе и «Баскин Роббинс», одни только мы с тобой…
      – Ну мы с тобой позади оставили еще человек десять, которые его не едят, хотя как минимум трое сидят под его вывеской.
      – Ну и что. Они-то сидят, а мы работаем. Нам с тобой витамины нужны, – назидательным тоном ответил Женька.
      Машина свернула к сине-белому особняку. Пересекши асфальтированную стоянку, Джексон нагло оперся рукой о звонок. Через пару секунд перед ними вырос баскетбольного роста мрачный охранник в строгом сером костюме. Калинкин бодро замахал перед носом цербера извлеченным из недр комбинезона бланком наряда и с ходу заорал:
      – Здорово, мужик! Мы с телефонной станции, вот крива. Пропускай, чего таращишься? Помимо вас еще вызовов по горло!
      Охранник вернулся к стойке и связался по переговорному устройству с начальством, которое подтвердило вызов. Потом он вернулся к гостям и тщательно проверил содержимое их чемоданчиков. Все время, пока он это делал, Джексон молотил, не переставая, – жаловался на жару, на бесконечных клиентов, на слишком бдительных секьюрити и в конце концов посоветовал соорудить на месте автостоянки фонтан, раз уж у фирмы бабок не меряно.
      Наконец их пропустили внутрь.
      Еще один охранник, не менее угрюмый и в точно таком же сером костюме, провел гостей по центральной лестнице на второй этаж, туда, где был кабинет Бурмистрова.
      Джексон всю дорогу изображал простоватого молодого работягу, называл Николая Платонова Петюней, а тот даже не пытался подыгрывать, сразу приняв туповатый вид и притворяясь, что привык к вечной болтовне напарника. Мрачный охранник не спускал с них глаз.
      Пройдя сквозь огромную бальную залу, техники попали в приемную Бурмистрова, где обнаружили двух девушек-секретарей. Джексон оживился еще больше, подмигивая обеим девушкам сразу.
      – Ух ты, какие тут герлс! Все-таки везет этим бизнесменам! Как дела, красотки? Где у нас проблемы?
      – Здесь не работают два телефона и факс, – холодно сказала одна, восточного типа брюнетка, и добавила, показывая на распахнутую двустворчатую дверь кабинета: – У директора три линии отключились, и у Рудина, его зама, тоже все накрылось.
      – Так, где у вас здесь распределительная коробка? – задал профессиональный вопрос Петюня.
      Здесь Джексон с Платоновым разделились. Платонов остался в приемной, достал отвертку и начал снимать крышку со щитка, который ему показала секретарша, а Джексон вместе с Инной и охранником зашел в роскошный кабинет Бурмистрова. Брюнетка же не отходила от Николая, и тот понимал, что Джексону придется что-то выкинуть, чтобы взять на себя и ее. И хотя чернявая красотка не произвела на Платошу впечатления дипломированного инженера, но действовать совсем уж внаглую ему не хотелось.
      А Джексон между тем уверенно вел свою партию.
      – Нарядненько тут у вас, ничего не скажешь, – громко заявил он, оглядевшись в кабинете босса «Самоцветов». – Это ж сколько надо народа замочить, чтобы так жить? Шучу я, шучу.
      – Давай пошевеливайся, шутник, время не ждет, – хмуро проворчал охранник.
      Насвистывая один из хитов группы «Битлз», Джексон достал из чемоданчика отвертку, подошел к столу Бурмистрова и по очереди поднял трубки на телефонах. Охранник не отходил ни на шаг.
      – А в ответ тишина, он вчера не вернулся из боя… – задушевно сменил репертуар Джексон, опуская очередную трубку на рычаг. – Ну аппараты, значит, ни при чем. А как у нас розеточки поживают? Чистенькие?
      Калинкин присел у стены и одну за другой стал вскрывать телефонные розетки. Охранник стоял за спиной, по-прежнему не сводя с него глаз.
      – Да, не тот вариант. Все чисто, – радостно сказал рыжий Джексон, возвращая крышки розеток на место.
      – А вот у меня не так давно случай был так случай. Как-то в этом году, зимой… – болтал Джексон, все время думая, что бы ему такое совершить, чтобы девушка, оставшаяся с Платоновым, оторвалась от него хоть на пару секунд. Он вернул на место последнюю крышку и задумался. – Ну да, зимой, аккурат в феврале, вызывают нас с Петюней в один банк. Неподалеку отсюда, на Пятницкой. Там тоже у секретарши шефа телефоны отрубились. Срочно, кричат, приезжайте, наш большой и честный бизнес накрывается медным тазом. У них там у шефа мини-АТС стояла. Японская. И вдруг – ку-ку. Тихо. Ни привета, ни ответа. Мы на что только не грешили. С чего бы это вдруг? Чисто японская техника – и молчок. А оказалось – таракан им телефоны отключил.
      – Таракан? – изумленно уставилась на него Инна.
      – Ага. Рыжий такой, усатый. Как я, только без бороды, – невозмутимо прокомментировал Женька. – У них телефонная розетка от этой самой АТС неплотно к стене прилегала. И он, болезный, через щелочку потихоньку залез в нее. Погреться, наверное. Зима ведь, холодно. Не то что теперь, вон какая жара. И отопление барахлит, хоть и банк. Ну, там ему, таракаше, видать, худо стало. С сердцем. То ли от бизнеса, то ли от духоты и звонков. И он там откинулся. Но неудачно. Потому как тушкой своей контакты замкнул. И привет линиям.
      – Вы, наверное, шутите? – недоверчиво спросила Инна.
      – Какие еще шутки? Здоровенный такой тараканище, с мой мизинец. Еле-еле из розетки отверткой выковырял. Он же запекся, бедный, столько через его тело разных деловых разговоров прошло…
      Платонов в соседней комнате только покрутил головой. Ему было любопытно узнать, с ходу Женька эту байку придумал или слышал где.
      Джексон выпрямился, огляделся.
      – А вас как зовут? – остановил он взгляд на секретарше.
      – Инна, – слегка растерянно ответила та, все еще, видно, находясь под впечатлением истории с гибелью таракана.
      – Так вот, Инночка, с розеточками у вас все в полном ажуре. Ни тараканов, ни другой живности. Давайте пойдем дальше…
      Он опустился на колени и пополз по ковру по периметру кабинета. Охранник в полусогнутом положении последовал за ним, по-прежнему не спуская с него глаз.
      Платонов делал вид, что копается в проводах, и краем глаза наблюдал за этим дивным зрелищем через незакрытую дверь кабинета. Женька явно развлекался на полную катушку.
      – А какая у нас тут проводочка?.. – бормотал он, на четвереньках продвигаясь вдоль стены. – А скрытая у нас тут проводочка. Под самым плинтусом запущена. Грамотно. Только один хрен, пардон, Инночка, может и скрытая проводочка накрыться. Если кто ее нарушил… Нечаянно… Или по злому умыслу.
      Охранник не выдержал:
      – Ты что несешь?! Какой еще такой злой умысел?
      …Ответить Джексон не успел, потому что на его пластунском пути оказался хрупкий журнальный столик. Углядев в этом неплохую возможность, он изловчился и якобы по собственной неуклюжести задел его. Стоящая на столике ваза с белыми розами тут же зашаталась и полетела вниз. Изобразив необычный пируэт, вазу Калинкин поймал у самого пола, хотя все равно вода из нее полилась и на столик, и на ковер. И на главного героя представления тоже.
      – Осторожней! – закричала в ужасе Инна. – Что вы делаете?! Господи, да вы ее чуть не разбили!
      – О господи! – охнула чернявая красотка и, оставив Платонова без пригляда, тоже кинулась в кабинет.
      – Ох, говорила же мне мама: не из того места у тебя, сыночек, руки растут, – философски заметил мокрый Джексон, окончательно теперь сев на пол. – Пардон, Инночка, поднагадил я вам. Да вы не волнуйтесь, сейчас я все приберу.
      – Нет уж, пожалуйста, больше ничего здесь не трогайте. Ничего, понятно? Все сделаем без вас. И отойдите, ради бога, от столика. Вы хоть представляете, сколько стоит эта ваза?
      – Баксов… сто? – неуверенно предположил Джексон.
      – Две с половиной тысячи! – выдохнула блондинка.
      – Мать моя женщина! Во я бы попал, – сказал Женя, словно в оторопи поднимаясь на ноги. – Даже подумать страшно.
      Чернявая внесла пластиковое ведро и тряпки, и вдвоем с Инной они начали прибирать следы учиненного Джексоном разгрома.
      На Платонова уже никто не смотрел. Он встал так, чтобы прикрыть собой щиток, вытащил из внутреннего кармана комбинезона бутылочку с клеем и кисточку, смазал с внутренней стороны два проводка на оголенных местах контакта, спрятал клей и кисточку. Все это он проделал очень быстро, аккуратно, методично. Потом точно так же – бодро, аккуратно, методично – достал из другого кармана коробочку и пинцет, открыл коробочку, пинцетом вынул из ячейки крохотного «клопа», похожего на плоский блестящий кусочек припоя, и пристроил его на клей. С другими проводами поступил точно так же. Спрятав пинцет и коробочку в карман, Платонов оглянулся. Никто, кроме Женьки, не обратил на его манипуляции ни малейшего внимания. Он незаметно кивнул ему, подсоединил к клеммам переносную трубку и набрал номер. В этот момент из кабинета вышла раскрасневшаяся Инна с ведром в руках. Поставила его в углу.
      – Андрюха, ты? – громко сказал Платоша в трубку ожидавшему звонка Кочкину. – Это я, Ромашин. Я из «Самоцветов» звоню. Ну-ка попробуй накрутить…
      Он повернулся к Ляле:
      – Какой у вас тут номер?
      – Двести тридцать пять ноль семь пятьдесят три.
      Платонов повторил номер в трубку. Подождал. Телефон на столе заверещал. Чернявая схватила трубку.
      – Да? Очень хорошо слышно, даже лучше, чем раньше. – Она повернулась к технику: – Спасибо вам огромное, Петя. Инна, Инна, иди сюда, все снова работает!
      Из кабинета вышел мокрый Джексон в сопровождении Инны и охранника.
      – В порядке? – полюбопытствовал Женя.
      – Тут в полном, – кивнул Николай.
      – У нас там тоже. Ну и чего тут было? – Он безуспешно пытался отряхнуться от налипших на него белых лепестков роз.
      Платоша равнодушно пожал плечами, доигрывая роль до конца:
      – Обычное дело – совок, он и есть совок. Контакт. Какой-то балбес, пардон, через одно место контакт паял. Тут, видать, кто-то из вас провод нечаянно зацепил, вот он и обломился…
      – Ну вот, а вы, Инночка, все говорите – тараканы, тараканы, – назидательно сказал Джексон и махнул рукой. – Собирай манатки, Петюня. У нас сегодня еще четыре срочных вызова. Даст бог, по дороге обсохну, ничего страшного.
      После этого техники быстро упаковались, благополучно вышли на улицу, где Калинкин изрек довольным тоном:
      – Вот так-то, брат Петюня. Наглость – она города берет.
      С чем Платонов не мог не согласиться.
      Минут через пять «телефонные мастера» вернулись в микроавтобус.
      «Клопы» работали на славу – слышно было отлично, причем и те разговоры, что велись в комнатах, а не только по телефонам. Команда сидела в машине, слушала и записывала разговоры секретарей Бурмистрова. «Физикам» Орел дал отбой, и они, слегка недовольные тем, что не довелось устроить легкую разборку с парнями из охраны «Самоцветов», отправились восвояси.
      Русанов обернулся к Рудику:
      – Слушай, а ты их похождения в офисе тоже записал? И про таракана тоже?
      – Конечно, – неподдельно изумился Рудик. – Как же такое пропустишь? Когда Джексон выходит на гастроли – мы всегда записываем. Потом ребятам в отделении крутим. Еще бы, такой концерт.
      – У них уже целая фонотека, – прокомментировал Никита, глядя на довольно ухмыляющегося Женьку, – рекомендую приобщиться при случае.
      Рудик щелкнул переключателем, дал громкую связь, и из динамика послышались голоса чернявой и Инны.
      – А этот ничего, симпатичный, – сказала чернявая.
      Инна тут же отреагировала:
      – Я бы его с огромным удовольствием придушила, гегемона говняного.
      – Да нет, не рыжий, второй, Петюня, – пояснила чернявая.
      – Ага, он уже Петюня. Что ж ты ему свой телефончик не дала?
      – А он мой рабочий наверняка запомнил, – хихикнула чернявая.
      Русанов невольно хмыкнул, а Джексон обиженно проворчал:
      – Во подруга дает! А на вид – ангел ангелом.
      – Вот так-то, – вставил Платонов, – нужно было не рыжую бороду цеплять, а черный парик и усики. В стиле Зорро.
      – Э-э нет, – протянул Джексон. – Тогда бы мне одну из них пришлось спасать и увозить на свое ранчо. А они того обе явно не стоят.
      Он весело толкнул Платонова локтем в бок:
      – Слышь, Петюня, а ты розовые кактусы видел? Надо будет обрадовать Кочкина. Сказать, что чувствуют они себя хорошо, только по нему скучают.
      – Вот ботало! – пробурчал Рудик. – Лучше бы за пивом сбегал. А вообще-то давай потише, слушать мешаешь…

      Аню уже который день мучил страх. Конечно, она не преступница, она никого не убила. Она вообще ничего такого не делала. Она просто любила своего парня, Демидова Лешу, и когда он попросил ее в ту ночь пойти с ним в какой-то подъезд, она, конечно, согласилась. Там Лешка треснул дядьку по башке и забрал у него деньги и какой-то мешочек. Но он уверил ее, что дядька очухается. А то, что этот дядька сам был убийцей, она видела собственными глазами. Так что жалеть его особенно нечего.
      Аня училась в Институте питания и жила вдвоем с бабушкой, Анной Михайловной. Почему вдвоем? Ее родителей пригласили на работу в Новосибирск. Конечно, надеяться, что там заплатят большие деньги, глупо. Но надежда есть надежда, и родители уехали. Тем лучше.
      Аня познакомилась с Лешкой у себя в институте на дискотеке. Это была большая удача. В их группе учились одни девочки, и где взять мальчиков, было непонятно. Конечно, если бы у нее был более разбитной характер, то ноу проблем. «Мордашка ничего, фигура ничего», – нахваливала себя частенько Аня, стоя перед зеркалом, но это не снимало необходимости найти где-то того, кто все это оценит.
      Она сразу заметила его, хотя он танцевал в другом конце зала с девицей из параллельной группы. И почему-то тут же поняла, что сегодня это произойдет. И парень оправдал ее надежды. Танцуя каким-то феерическим стилем, он очутился поблизости и, как бы ненароком, за кого придется, схватился за нее. Но она-то чувствовала, что он целенаправленно шел к ней. Здорово! Не то чтобы он совсем красавец, о котором она мечтала всю жизнь. Но тоже ничего. Черные, коротко стриженные волосы, темные глаза. Они целовались после дискотеки в каком-то подъезде, но ей вдруг стало противно, и она решительно сказала:
      – Пойдем.
      – Куда? – спросил он.
      – Ко мне.
      – Ты что, одна живешь? – удивился он.
      – Нет, с бабулей.
      – И что, бабуля уже привыкла к твоим многочисленным гостям? – изобразил он ревность.
      – Нет. Ты будешь первый. Но ей придется привыкать. Я уже выросла.
      – А родители где?
      – В Сибири.
      – В ссылке?
      – Можно и так сказать.
      – Ну, если не шутишь, пошли.
      Она привела его домой и, не слушая причитаний Анны Михайловны о том, что она скажет родителям, да какая теперь молодежь пошла, оставила его у себя на ночь.
      Лешка учился в университете на мехмате и иногда пытался ей объяснить, что он думает о поэзии цифр. Аня не вслушивалась в слова, тем более что не понимала, о чем идет речь, ей было просто приятно слушать его голос. Она была счастлива эти несколько недель.
      Они занимались любовью то у нее, то на квартире, которую он снимал с другом. Но друга этого Аня не видела ни разу. Лешка говорил, что тот витает в небесах, а живет в библиотеке. Ну и хорошо, пусть себе живет, не мешает им наслаждаться друг другом. Однажды выйдя на балкон в Аниной комнате, Лешка спросил, а кто у нее там, за стенкой, живет. У них с этим соседом был общий длинный балкон, разделенный небольшой перегородкой. Аня сказала, что там обитает крупный бизнесмен – Борис Тарчевский.
      – Здорово, – сказал Лешка. – Новый русский, значит? А давай подшутим над бизнесменом. Установим на балконе такое ма-а-аленькое зеркальце – бизнесмен даже не заметит. Будем подсматривать, как он развлекается со своей женой или там любовницами.
      Аня сказала, что Тарчевский не женат и никогда не водит к себе женщин.
      – Откуда ты знаешь? – удивился Лешка.
      Аня ответила, что ее бабушка тщательно следит за этим без всяких маленьких зеркалец. Потому что ее очень интересует жизнь крупных бизнесменов. И если бы Тарчевский кого-нибудь хоть когда-то привел, бабушка обязательно сообщила бы ей об этом.
      – Да и подсматривать нехорошо, – лукаво засмеялась Аня.
      – Ну мы ж с тобой и есть нехорошие ребята, – весело отозвался Лешка и понес ее к кровати.
      К разговору о зеркале Лешка вернулся через два дня. И после этого они вечерами не раз смеялись над чокнутым бизнесменом, который гладил и обнюхивал свою коллекцию мышей.

      Почти сразу же после того, как благополучно закончилась операция внедрения прослушивающих устройств в офис фирмы «Самоцветы», у Орла зазвонил мобильный.
      – Никита, привет, – услышал он знакомый голос. – Это Белавин. Ну и неделька! Ты уже везешь мне ящик водки? Хотя вообще-то считаю, что наработал я аж на два.
      – Понял, – ответил Никита. – Где и когда?
      – Помнишь, ты мне показывал одно тихое местечко. Давай там, где-то через час.
      – Годится. – Никита повесил трубку.
      Через час они встретились на той самой квартире, где Орел виделся с Любой.
      – Этого Борю Тарчевского я еще долго не забуду. – Белавин плюхнулся на диван и вытянул ноги. Затем он с интересом посмотрел на Никиту, втаскивавшего в комнату обещанный ящик. – Надо же, а ты, оказывается, формалист. Я-то думал, ограничишься парой бутылок. Ладно, ящик уговорим, но по окончании дела. А сейчас давай вернемся к Боре. Если ты помнишь, я тебе говорил, что мы будем искать наследника? Так вот, мы его нашли. Только сначала я тебя тоже хочу спросить. Вы уже выяснили, кому принадлежит рудник?
      – Зарегистрирован на фирму «Арнус», которая принадлежит… Как ты думаешь, кому?
      – Кому? – спросил в свою очередь майор.
      – Отгадай с трех раз, – сказал Никита.
      – Наверное, директору комбината?
      – Вторая попытка.
      – Я его знаю?
      – Почти что.
      – Неужели Боре Тарчевскому?
      – Догадлив ты, мужик. Русанов вчера получил подтверждение и копию лицензии. Правда, там мало что есть. Ты ж знаешь, какое время было, как тогда грабили государство. Кто где регистрировался – непонятно. Лицензия на освоение недр получена, а на право пользования – нет. И так далее и тому подобное. Это сейчас вся структура от Гохрана до Комнедр начинает садиться на законодательную основу. Во всяком случае, по камням все законы есть. Так что «Арнусу» этому надо будет очень скоро перерегистрироваться. Если надо, я поделюсь с вами информацией. Мои раскопали всю систему, – похвалился Никита. – Кстати, я ведь тебе обещал кое-что подкинуть. Я от своих слов не отказываюсь. Он достал несколько листочков.
      – Вот связи начальника службы безопасности «Самоцветов» Рудина. По-моему, тебе это может пригодиться. Мне показались особенно интересными его завязки с фармацевтами.
      Белавин начал просматривать листки, переданные ему Никитой. Оторвавшись наконец от их изучения, он произнес:
      – Даже так! Здесь даже больше, чем ты думаешь. А дело-то становится совсем интересным!
      Белавин сделал пометки напротив нескольких пунктов в листках, переданных ему Никитой. Потом вызвал привезшего его шофера, передал ему полученные листочки и попросил срочно доставить их на работу своему заместителю.
      Проводив водилу, Белавин продолжал: – Ладно, давай вернемся к Тарчевскому и его наследнику. Мы его нашли, этого наследника. Знаешь как? Среди бумаг Тарчевского в столе обнаружилось завещание. Изъяли-то мы эти дурацкие бумаги сразу, а просмотрели только позавчера – до этого было много возни со вскрытием, с допросами, ну сам понимаешь.
      Белавин откинулся на стуле.
      – Оказалось, что все имущество Боря отписывает своей двоюродной сестре. А потом мы нашли ту контору, где он это завещание заверял. Чтобы выяснить, не было ли другого завещания.
      Никита напряженно слушал.
      – Оказалось, было. Мало того, более позднее. Знаешь, где наследник сейчас?
      – Неужели в Балышеве? – встрепенулся Никита, радуясь своей сообразительности.
      – Ты про директора рудника?
      – Ну.
      – Вообще-то мыслишь верно: директор рудника некий Пеньков. И этот некий Пеньков является первым сыном той самой двоюродной сестры Тарчевского, на которую было написано найденное в квартире завещание.
      – Здорово! – сказал Орел. – Значит, он и есть наследник?
      – А вот тут ты не угадал. Наследник – еще более интересная личность. К тому же территориально находится много ближе.
      – Неужто в Москве?
      – Точно. Ну, слабо угадать, кто он?
      – Ну не тяни. Был же слух, что племянник.
      – Правильно. Только не Пеньков, а его сводный брат, еще один сын все той же двоюродной сестры Тарчевского. Понимаешь, у нее было три мужа…
      – На фига ты мне всю семейную историю этой самой сестры-то рассказываешь?!
      – Рассказываю потому, что это как раз самое важное. У первого мужа сестры фамилия была как?
      – Пеньков!
      – А у второго?
      – Да ладно, хватит тебе кишки мотать! – не выдержал Никита. – Давай колись!
      – Его фамилия… – Белавин сделал многозначительную паузу, – Любомиров. Как тебе такой сюрприз? Михаил Любомиров – любимый племянничек, который работал с дядей в одной фирме не сколько лет, и ни одна живая душа не знала, как сильно родственники любят друг друга. Так что приглашаю тебя на повторный обыск квартиры покойного дяди. Вот так-то, товарищ Орел, – завершил Белавин, насмешливо глядя на потрясенного друга.

      Орел поехал на Маросейку за Русановым. Через полтора часа они прибыли на Поварскую, где застали группу Белавина в полной готовности.
      – А вы вовремя. И смотри-ка, выглядите уже не так отутюженно, как в прошлый раз, – отметил, поздоровавшись, Белавин, насмешливо поглядывая на легкий костюм Русанова. – Ну да ладно, шутки в сторону, приступаем к обыску, – скомандовал Белавин.
      Через пару часов работы изумруды обнаружились еще в четырех тайниках, хитроумно скрытых в антикварной мебели, и еще одна небольшая партия камней скрывалась в подставке для ручек – большой вырезанной из дерева мыши на столе Тарчевского. Русанов мог только повторить, что камни, скорее всего, с того же рудника, что и предыдущая партия.
      – Я тебе, конечно, верю, – кивнул Белавин, – но на экспертизу отправить обязан все равно. Так что результаты – позже.
      Он повернулся к Никите:
      – Кстати, работу по проверке того фармсклада наши начали. Возможность утечки налицо, но поймать за руку кого-нибудь будет трудно. Периодически пентанал с истекшим сроком годности списывается и уничтожается. Акт списания и уничтожения подписывает специальная комиссия. После того как все проштамповано, утечку установить вряд ли возможно. Тут надо подключить ребят из ФСБ. У вас ведь там, поди, остались кореша?
      Белавин вопросительно посмотрел на Русанова.
      – Имеются, – коротко кивнул тот.
      – Ладно, – включился в их диалог Никита. – Больше там ничего интересного?
      – А чего ты ждал? Признания Тарчевского в воровстве, подписанного и заверенного у нотариуса? – язвительно отозвался Белавин.
      – Ну, это было бы слишком хорошо.
      – Зато нам теперь ясно, кто наследник. А также ясно, что этот внезапно нарисовавшийся племянник унаследовал как минимум три вещи.
      – Три вещи? – переспросил Никита. – Это что ты имеешь в виду? Квартиру, рудник и?..
      – Ну как же! Квартиру, рудник и бесценную коллекцию мышей!
      – Ах да. – Никита насмешливо огляделся. – Надо будет порадовать этой хохмой Джексона. Это будет похлеще, чем розовый кактус.
      – Какой еще кактус? – недоумевающе переспросил Белавин.
      – Розовый. Я тебе потом расскажу.
      Когда Орел с Русановым вернулись в отдел, стало очевидно, что работа кипит уже вовсю. Платонов готовил отчет по деловой активности «Самоцветов», «наружка» продолжала слежку, Поливайко занимался прослушкой.
      Платонов, у которого уже все было готово, с ходу перехватил Никиту и торжественно вручил ему отчет о деятельности фирмы, над которым со свойственной ему последовательностью и методичностью все это время работал.
      – Спасибо, Платоша, сейчас же и просмотрю. – Никита обернулся к Русанову, пояснил: – Вечером отчитываюсь Деду.
      Тут у них на пути возник Джексон, специально для такого случая вылезший из-за своего стола.
      – Между прочим, Дима, сегодня твой черед всему отделу пирожки ставить, – сообщил он Русанову.
      – Что у вас за бзик с этими пирожками? – спросил Русанов.
      – Это не бзик – это традиция, – поправил его Женька. – А на традициях, как известно, не только отдельные коллективы – целые народы держатся!
      – Ну ладно, – сказал Никита, безнадежно махнув рукой. – Встретимся через пятнадцать минут. Пирожки – это святое. Давай дуй. Палатка там за углом… А кстати, Женя, – повернулся он к Калинкину. – Жаль, что тебя сейчас с нами на обыске не было. Видел бы ты, какая у Тарчевского убойная коллекция мышей.
      – Коллекция чего?.. – не понял Джексон
      – Мышей. Зверушки такие. Маленькие, серые. Так вот у него повсюду распиханы. Плюшевые, стеклянные, фарфоровые. Во всех позах и нарядах.
      – Господи! – Женькины глаза восторженно округлились. – Это небось похлеще, чем розовый кактус, да?!
      – А то, – довольно хмыкнул Никита и, на ходу уткнувшись в отчет, направился к своему кабинету.
      Ровно через пятнадцать минут Русанов, радостно приветствуемый всем отделом, вернулся, неся объемистый сверток. Кочкин поднял голову от бумаг и встревоженно спросил:
      – А с мясом есть?
      – Специально для тебя три взял.
      – Дима! – выглянул из своего кабинета Орел, все еще не отрывая глаз от платоновского отчета. Наконец спохватился, поднял взгляд на напарника. – Дима, тебе определенно надо в Екатеринбург. Держи, – и протянул ему папку со всеми бумагами.

      В день убийства Тарчевского Лешка ночевал у Ани. Лешка несколько раз подходил к зеркалу, но соседа-бизнесмена дома не было, и развлечения из этого не получилось. Сосед вернулся домой около полуночи, вернулся с очередным мышонком. Аня, которой порядком уже надоело смотреть одно и то же, сказала Лешке, что лучше будет спать – она теперь не высыпалась и очень уставала в институте, – и честно уснула. Но примерно через час Лешка разбудил ее. «Иди скорей, посмотри!» – сказал он, силком таща ее, полусонную, к зеркалу. И тут-то она увидела, как гость Тарчевского нажимает на курок…
      «Надо что-то делать, надо что-то делать!» – бормотал он, и она, как загипнотизированная, застывшая от страха, слушала его, как маленькая. Еще бы – он смелый, он сильный, он знает, что надо делать!
      Лешка заставил ее одеться и быстро потащил на улицу. Они сели в его старенькую машину. «Отец подарил по окончании первого курса», – объяснил ей Лешка происхождение машины, когда они только познакомились.
      Очень быстро они неслись по ночной Москве, потом он завел ее в какой-то подъезд. Они поднялись на лифте. «Сейчас, сейчас», – сказал Лешка, и она как дура опять ему подчинилась, не понимая, что значит это «сейчас», но зная, что должна, обязана ему верить. А Лешка – тоже перенервничал, что ли, – вдруг начал ее целовать. Ведь знал же, что она терпеть не может целоваться в подъездах, что это пошло. Но она даже и сказать это не нашла в себе сил, не то что сопротивляться ему. Потом появился тот мужчина, гость Тарчевского, – она его сразу узнала, он был все в том же плаще – это по такой-то теплыни!
      Лешка вдруг оттолкнул ее, скатился вниз, ударил мужчину по голове, обшарил его карманы, забрал деньги и какой-то мешочек – она видела! Часть денег он сунул ей в карман. Она все еще ничего не понимала и не хотела брать деньги. И тогда он сказан грубо, как совершенно посторонний человек, что в ее интересах никому не говорить о том, что произошло.
      «Что это? – думала в ужасе Аня. – Ведь я же люблю его! Выходит, я связалась с обычным грабителем? И мы теперь, как Бонни и Клайд, будем грабить народ в подъездах»? Она так верила ему, а он просто использовал ее!
      Да, она не скажет никому ни слова о сегодняшнем вечере, но встречаться с ним больше не хочет.
      Лешка не объявился ни на следующий день, ни через день. Тогда она решила, что нужно найти его и сказать ему все, что она о нем думает. Она еще надеялась, что он что-то объяснит ей, что произошла какая-то ошибка…
      На его квартире она застала каких-то незнакомых людей – они туда вселялись. Тут же оказался и хозяин квартиры, который сказал ей, что предыдущий жилец съехал несколько дней назад.
      Тогда она пошла в университет, и там довольно быстро выяснилось, что никакого Алексея Демидова на мехмате нет ни на втором, ни на третьем, ни на каких других курсах.
      И вот тогда-то ею овладел самый настоящий ужас. Что это было? Кто он, этот ее бывший возлюбленный?..
      Аниной же бабке, Анне Михайловне, в день убийства Тарчевского действительно не спалось. И она действительно видела входящего в их подъезд человека в плаще и очках. Но она также слышала, что Аня с Лешкой куда-то уходили в ту ночь. И чтобы не ввязывать детей в эту историю, она и рассказывала так настойчиво о человеке в плаще, и старательно изображала из себя слабоумную старушку.
      Потом она увидела, какой испуганной и несчастной стала ее внучка. Лешка больше не приходил, и бабка вдруг поняла, что внучка что-то знает о смерти Тарчевского и что эта смерть как-то связана с ним, с Лешкой.
      Ведь говорила же она девке, что от этого парня ничего хорошего не дождешься, если он в первый же день знакомства лезет в постель.
      Как в воду глядела.

      Рудин вернулся в «Самоцветы» через несколько минут после того, как Петюня и «рыжий и усатый» покинули здание.
      Секретарша Бурмистрова, Инночка, сообщила ему, что час назад были отключены телефоны, но уже были мастера и все сделано.
      «А почему она не была на похоронах и что она делает в фирме в субботу?» – вдруг подумал Рудин. Но тут же одернул себя. Слишком подозрительным быть негоже. Инна – работящая девочка. Всегда работает за двоих. Вернее, за троих. За двоих – на фирму и еще лично от себя – на Бурмистрова.
      Рудин прошел в свой кабинет, вызвал Антошку и сказал, что скоро к нему приедет Рихтер. Антошкина задача: дождаться немца у входа и быстро-быстро провести к нему в кабинет, при этом громко, на всю контору рассуждая по дороге, что господина Бурмистрова, к сожалению, нет, но герр Рихтер может обратиться к мистеру Рудину.
      – Ферштейн? – спросил Рудин в завершение этого инструктажа.
      – Чавой-то? – дурашливо переспросил Антошка.
      – Языки учить надо, темнота, – пожурил парня Рудин. – В армии учи. Вернешься – без языков уже и в охрану брать не будут.
      – У меня способностей нету, – вздохнул Антон.
      – Ничего, языки и без способностей можно выучить. Ладно, иди.
      «Хороший парень, верный, – глядя ему вслед, думал Рудин. – Жалко, недалекий. Я бы из него такого чекиста подготовил».
      И Рудин вдруг пожалел, что не имеет сына, с которым можно было бы поехать на рыбалку, посмотреть телевизор или просто потрепаться. Дурацкая жизнь.
      …Рихтер приехал почти сразу же после этого разговора. Вводя его в рудинский кабинет, Антошка громко кричал:
      – Николай Васильевич! Бурмистрова нет на месте, а тут господин Рихтер приехал. Так вот я его к вам решил препроводить. Можно?
      – Можно, можно, – засмеялся Рудин. «Ничего, неплохо справился», – подумал он. – Иди подежурь, посмотри, что там к чему. Если вдруг Бурмистров приедет – сразу дай мне знать.
      – Хорошо, Николай Васильевич! – радостно отозвался Антошка.
      – Так что вы имеете мне сообщить о камнях Тарчевского, герр Рудин? – зло посмотрел на начальника службы безопасности Рихтер, когда дверь за Антоном закрылась.
      Рихтер неспроста прилетел в Москву лишь сегодня, задержав давно запланированный визит в «Самоцветы» на несколько суток. Дело в том, что уже на следующий день после убийства Бориса он знал о том, что камни похищены, но не знал кем. Это еще предстояло выяснить. В свое время он предусмотрительно приставил к Борису охрану, наняв для этого местных мафиози, и вот все оказалось бесполезно…
      Все эти дни ему пришлось вести переговоры с французской фирмой, которая имела непосредственный выход на арабского шейха. Он страшно извинялся, обещал заплатить неустойку. Он знал, что люди, давшие ему этот баснословный заказ, такого не прощают, и очень волновался за свою жизнь. Но все обошлось на удивление хорошо. Эти люди просто попросили неустойку. Правда, в полтора раза большую, чем он предлагал, но разве это стоит его жизни?
      Рихтер тут же продал кое-какие свои акции и недвижимость и как можно быстрее расплатился. После чего заказчик, спокойно потягивая коктейль, сказал ему, что он, слава богу, не понадеялся на одного только Рихтера, который вечно связывается с этими русскими. Россия – страна загадочная, как известно, страна людей необязательных. И вообще, мало ли что там может в любой момент произойти. Поэтому он сдублировал заказ. И диадему ему сделают в далекой латиноамериканской стране, в которой тоже, между прочим, царит беспредел, но не такой дикий, как в России. Совсем не такой.
      Рихтер понял, что его чудовищно кинули, наказали, надули, обманули, облапошили, обули, обвели вокруг пальца. Кинули и в России, и дома, у себя. Конечно, если бы Тарчевский первым сделал заказ, у Рихтера все бы прошло гладко, – узнав о конкуренции, он скинул бы цену и тогда обязательно взял бы их диадему. А сейчас он понес такие убытки! И скорее всего, именно из-за этого вот ублюдка, из-за этого ничтожества Рудина, имевшего наглость пригласить его на разговор о камнях, о которых он и знать-то ничего не должен.
      Мафиози, которых нанял Рихтер, чтобы пасти Тарчевского, ничего не заподозрили, когда к их объекту ночью привязался начальник службы безопасности «Самоцветов». Мало ли какие у коллег дела по работе. Однако утром им стало понятно, как лихо они просчитались. И еще стало ясно, что у Рудина – если он похититель – никаких изумрудов нет. Его жалкий, ищущий взгляд ясно давал понять, что Рудина ограбили в тот же вечер или дома, или по дороге от Бори.
      И если раньше у Рихтера и были какие-то сомнения в том, что виной всему Рудин, то теперь, когда начальник службы безопасности сам предложил обсудить с ним, главой немецкой фирмы, всю эту историю с камнями, Рихтер уже больше не сомневался. Поэтому он и смотрел сейчас на Рудина с такой ненавистью. Он, конечно, уничтожит этого гада, но не сразу. Нужно многое выяснить, а потом уехать в Германию. Вот тогда-то он и отдаст его на растерзание местным мафиози, которые тоже пострадали от рудинской прыти.
      – Я знаю о Ледяной диадеме, – сказал Рудин.
      – Не понимаю, о чем вы, – равнодушно отозвался Рихтер.
      – Я виделся с Борей накануне его самоубийства. А может, это было убийство? Не знаю. Он вызвал меня к себе домой и рассказал о заказе. И еще сказал, что боится. Что кто-то за ним охотится, а ему так надо доставить изумруды вам. И он отдал их мне и попросил на следующий день подвезти их в аэропорт. Я взял изумруды, а Борю убили.
      – Вот как, – все так же бесстрастно произнес Рихтер.
      – Меня ограбили! – решился наконец произнести Рудин. – Ограбили рядом с моей собственной квартирой. Целующаяся парочка. Стукнули по затылку – и все…
      – Подробнее о парочке, пожалуйста, – потребовал Рихтер, так и не проявив реакции на трогательную историю о передаче изумрудов.
      – Совсем молодые. Мне даже показалось, что знакомые, поэтому я совсем на них не обратил внимания. Думал, из нашего подъезда.
      – Значит, показалось, что знакомые. Вы не вспомнили все же, на кого они могут походить?
      – На все сто процентов не уверен, но… думаю, парень может быть младшим сыном Бурмистрова. Он ужасно зол на папочку. Но вам его вряд ли достать. Он учится в Академии ФСБ и живет в казарме.
      Рудин решил сдать сына Бурмистрова Рихтеру. Зачем ему самому пачкаться об этого щенка?
      – Насчет достать – посмотрим… – коротко заметил Рихтер. – Дальше что?
      – Вторая половина заказа еще в работе. Гранильщики сидят здесь, в подвале, в отделе «зет-2». Там кодовый замок, запрограммированный на голос Тарчевского. Я мог бы отдать вам пленку с его голосом – за определенную сумму, конечно. Подвал без этой пленки никому не открыть.
      – Дверь можно взломать.
      – Нет, нельзя, все предусмотрено: при попытке взлома там начинается какая-то реакция и все находящееся в подвале превращается в ничто.
      – Это вам Боря сказал?
      – Конечно, кто же еще?
      – Вы плохо знали Борю. Он все пытался усложнить и казаться более загадочным, чем был на самом деле. Неужели вы поверили во все эти сказки?
      – Конечно поверил! – Рудин чуть было не проговорился о «сыворотке правды», но вовремя сообразил, что сыворотка никаким боком не влазит в сочиненную им трогательную историю о том, как Боря рамолично передал ему изумруды.
      – Усложняете, усложняете, товарищ Рудин. Реальная жизнь намного проще. – Рихтер так произнес слово «товарищ», что Рудин понял: мало того что его прошлое не является для Рихтера загадкой, он, Рихтер, не питает к этому прошлому ни малейшей симпатии. – Так что, я думаю, дверь спокойно можно взломать. Я скажу об этом Бурмистрову.
      – Вы что, разве не понимаете, Карл! – не совладав с собой, вскрикнул Рудин. – Бурмистров ничего не знает о заказе!
      Рихтер, улыбаясь, смотрел на столь бурную реакцию бывшего гэбэшника.
      – Вы мне это говорите? – усмехнулся он. – Насчет Бурмистрова я пошутил. Если это все, что вы хотели мне сказать, то не вижу смысла находиться в вашем присутствии далее.
      – Я рылся в архивах и узнал кое-что о первом владельце особняка, – еще на что-то надеясь, забормотал Рудин. – Похоже, что механизм действительно существует. Зря вы не верите…
      – Верю я или нет – не имеет никакого значения. Меня ни в коей мере не интересует вторая половина заказа без первой.
      – Но это же изумруды! Они крупные, их можно очень дорого продать.
      – Ну, этого товара в Европе сколько угодно… С оправой стоимость этих изумрудов возрастает на несколько порядков. Это одно. А пачкаться из-за горстки камней – увольте, не желаю. Прощайте.
      И Рихтер решительно пошел к двери, давая понять, что ему больше не о чем разговаривать с Рудиным.
      – Зря вы так, – сурово сказал ему в спину Рудин. – Как бы не пожалеть.
      Но Рихтер даже не снизошел до ответа на эту жалкую угрозу.

      В то самое время, когда Рудин беседовал с Рихтером, в особняк «Самоцветов» прибыла Вероника. Бурмистров сидел после поминок дома, хандрить с ним на пару ей совсем не хотелось. Сказав ему, что идет прогуляться, она направилась прямехонько в фирму. У нее была и цель – она собиралась побеседовать с Инной.
      На пороге «Самоцветов» она увидела Антона Ва-улова, который нес вахту с важным выражением лица, широко расставив ноги, как эсэсовец из «Семнадцати мгновений весны».
      «Смешной парень, – подумала Вероника. – Такой молодой и совершенно глупый. Интересно, что он там себе воображает, стоя в этой дурацкой стойке и надувая щеки. Это выглядит особенно смешно в сочетании с этими его белыми, как у четырехлетнего ребенка, кудряшками. А ведь Рудин почему-то сильно его приблизил в последнее время. Интересно, что он ему доверил? Разузнать, что ли, у парня, что к чему? Провести его, конечно, можно. И даже нужно. Лишь бы не побежал докладывать шефу».
      – Здравствуй, Антошка! – приветливо обратилась к нему Вероника. – Пока ты здесь стоишь, я спокойна за нашу фирму.
      – Спасибо, – улыбнулся он ей в ответ.
      Он всегда ей радостно улыбался, когда они встречались. Антошка понимал, что портить отношения с женой хозяина фирмы не стоит. Зачем ему это надо? Тем более что она всегда ласкова с ним. Но при этом он на всякий случай рассказывал Рудину все мельчайшие детали своих малозначимых разговоров с ней. Так, на всякий случай. И Рудин его за это хвалил.
      – Твой шеф на месте? – спросила она.
      – Конечно.
      – А ведь суббота. И жара. Купаться, поди, хочется, а ты пашешь.
      – Ничего, я люблю работать, – важно надулся Антошка.
      – А девушка у тебя есть? – поинтересовалась Вероника.
      – Не-а. Мне в армию скоро.
      – Тем более надо иметь девушку, чтоб она письма писала и ждала.
      – Да ну их, этих девушек. Потерплю пока.
      – Зря. Хочешь, я тебя сегодня с собой в ресторан возьму? Со мной там знакомые будут. У них есть дочка, твоя ровесница, я тебя познакомлю. Хочешь? Конечно, чтоб ты к ней сильно-то ни-ни, а то там папаша крутой. Если что – кой-чего может и оторвать. А письма она тебе писать будет.
      – Нет, если такой папаша, я не пойду. Я лучше кого попроще поищу.
      – Да папаши-то в ресторане не будет. А не понравится она тебе, так хоть поешь. За мой счет.
      – Есть я люблю, – важно откликнулся Антон.
      – Ну вот и хорошо. Встретимся здесь, за поворотом, в девять. Хорошо?
      – Я подумаю.
      В ресторан Антошке хотелось. Тем более с такой женщиной. Конечно, неизвестно, как шеф… Но шефу это, скорее всего, будет интересно, Антошка давно заметил, что Рудину интересно знать все, что касается Вероники.
      И он решил, что обязательно примет приглашение Вероники пойти в ресторан.

      А Бурмистров все-таки собрался в фирму, но ближе к вечеру. Он должен был, не откладывая в долгий ящик, посвятить в дела фирмы нового вице-президента компании. Конечно, суббота, выходной день. Но… какой уж тут выходной?! Похороны Тарчевского, вся эта история с запиской, присутствие на похоронах налоговой полиции… Кошки на душе скребут. Нет, лучше заняться делом.
      Приехав в «Самоцветы», Бурмистров обнаружил, что Рудин на месте, но пребывает в каком-то истерическом возбуждении. Бурмистров еще ни разу не видел начальника службы безопасности в таком состоянии. Он знал, что Рудин раньше страшно пил, и первое, о чем он подумал, – что ситуация с Тарчевским явно отражается на Рудине не лучшим образом. И в этом не было ничего удивительного. Хотя Рудин и не срывался уже много лет, но алкоголик всю жизнь остается алкоголиком и может сойти с катушек в любой момент. Вот и в первый день после убийства Бори от Рудина было мало проку.
      Такая ситуация Бурмистрова никак не устраивала. Неужели начальника службы безопасности придется менять? Но Рудин посвящен слишком во многое, а значит, от него придется избавляться полностью. Или всю жизнь платить ему за молчание, а кому они нужны, эти двойные расходы? Проше заплатить киллеру. Черт, и почему всегда все наваливается сразу! Хорошо, неделю-другую он еще может дать Рудину, чтобы исправился. А если нет – извини, дорогой. Бизнес есть бизнес.
      Бурмистров вызвал Любомирова, а пока сидел и думал, стоит ли все сразу выложить Михаилу или пусть он сам постепенно во все вникает. Ведь не дурак. А когда вникнет, тогда можно будет оговорить и процент. Конечно, Бурмистров не будет платить ему столько же, сколько платил Тарчевскому, это было бы смешно. Все же у Бори были заслуги – он сам придумал эту кормушку, сам все устроил. А кто такой Миша Любомиров? Да никто!
      Конечно, мужик он умный, преданный. Даже чересчур преданный – есть что-то неприлично льстивое в его манерах. Да и вообще весь он какой-то зализанный, вроде как бы даже и не мужик. Но зато в делах – танк. Не зря прошел весь путь – от скромного менеджера до руководителя коммерческого отдела, а теперь вот будет вице-президентом фирмы.
      Нет, пожалуй, не станет он его сразу посвящать во все тонкости. Время сейчас не то. Малейшая ошибка – и привет. Поэтому он пошлет Любомирова в командировку на рудник, а что в «Самоцветах» и к чему – пусть тот догадывается сам.
      Слухачи несли свою службу исправно. Микроавтобус продолжал стоять на параллельной улице и записывать разговоры. Уже был пойман потрясающе интересный диалог Рудина с Рихтером. А сейчас вот и Михаил Любомиров появился в кабинете Бурмистрова. Так что день прожит не зря. Сначала ничего интересного в разговоре президента фирмы и нового вице-президента не было, собеседники долго жевали общие места, но затем Бурмистров перевел стрелки на «Рихтер Эдельштайн».
      – Ох, грехи наши тяжкие, – тяжело вздохнул Бурмистров. – Интересно, что все это значит? Вот, Миша, посмотри газетку немецкую. Мне перевели. Знаешь немецкий? Там маркером отмечена статья некоего Курта Вернера, возьми, полюбопытствуй…
      Зашуршали страницы.
      – В общем ничего интересного. Про международную торговлю камушками пишут. Но в самом конце – я там подчеркнул – борзописец этот рассуждает о каких-то криминальных делах, которые Рихтер ведет с некоторыми российскими фирмами.
      – А то ты, гнида, будто и не знаешь о каких! – тут же отреагировал непосредственный Поливайко, слушавший разговор, сидя в микроавтобусе на пару с Рудиком.
      – Ничего конкретного раскопать этот журналист Курт Вернер, конечно, не мог, – продолжал Бурмистров, – но… не исключаю, что эта поганая газетка попадет в руки кому-нибудь из наших недоброжелателей. Сопоставят факты… Начнут волну поднимать… А нам, как ты, Миш, понимаешь, лишний шум нужен, как барабан зайцу. Другое мне интересно. Почему именно сейчас? Кого-то ведь эта статья может навести на мысль, что некто решил подмять под себя «Самоцветы» или фирму «Рихтер Эдельштайн». Ни в том, ни в другом случае мы не выигрываем. Тебе даю задание…
      В динамиках послышался звук отодвигаемого стула и шаги. По-видимому, Бурмистров пошел за чем-то. Затем было слышно, как он вернулся обратно.
      Вновь раздался его голос:
      – Записывай. Первое. Ты должен разузнать, кто такой этот самый Курт Вернер. Кто за ним стоит, в какой области он работает. Случайно ли появление этой статьи, или она заказная. Как ты это сделаешь – твое дело. Или лети в Германию сам, или пошли кого-нибудь. Или… Нет, с Рихтером на эту тему не говори. Дело деликатное. Он так заботится о своей респектабельности. Если он уже читал – лучше ему не напоминать… Извини, что приходится сразу возлагать на тебя такое. Раньше этим занялся бы Рудин, но с ним что-то происходит… Время тяжелое, а я остался один. На тебя, Михаил, единственная надежда.
      И снова какие-то шаги, шум передвигаемого стула.
      – Второе, – продолжил после паузы Бурмистров. – Пошли свою секретаршу куда-нибудь, где можно взять подшивку «Штерна» и просмотреть, что еще писал этот Курт Вернер… Третье. Выбери нашего журналиста, который больше всего пишет о ювелирном рынке, и закажи ему статью про «Самоцветы». План того, что должно быть написано, представишь мне. Ясно, что за публикацию расплатится отдел рекламы. Но сделай так, чтобы слов «публикуется на правах рекламы» в газете не было. Будет стоить дороже – заплатим дороже. Появиться это должно либо в газете «Сегодня», либо в «Эксперте». Остальное просто даже не предлагай.
      Бурмистров помолчал, постукивая карандашом о стол. Снова послышался его голос:
      – Я ничего не забыл?
      – Не знаю, Сан Саныч. Только вы напрасно переживаете так. К нам пока что никто ведь не обращался по поводу этих связей, – неуверенно произнес Любомиров.
      – Ты хочешь сказать, есть ли смысл сейчас соваться в прессу? Объясню. Мы ведь не Клинтоны, чтобы о нас писать. Мы люди скромные, потихоньку свою денежку зарабатываем, в большую политику не лезем. Поэтому прессу сами заказывать должны. А ждать, когда пресса к тебе придет с вопросами, – самое плохое дело. Заказывают-то материалы тем, кто деньги берет. А с теми, кто деньги берет, всегда договориться можно. А вот с вопросами приходят те, кого факты интересуют. И с такими сторговаться не всегда удается. Поэтому лучше действовать на опережение.
      – Сделаю, Сан Саныч, – бодро сказал теперь Любомиров.
      – И вот что еще, Миша. – Бурмистров снова помедлил, затем решительно продолжил: – С сегодняшнего дня контакты Бориса Тарчевского переходят к тебе. По всем позициям. В первую очередь это немцы. Тарчевский имел особый подход к Рихтеру. Тебе будет сложно выйти на такую же степень доверия, особенно в свете последних событий и этой статьи. Но я на тебя надеюсь. Очень надеюсь. У тебя получится. Я и выбрал тебя в первую очередь именно за твой деликатный подход к людям.
      Бурмистров откашлялся и продолжил:
      – Пока Рихтер здесь, вообще к нему не подходи. Только когда поедешь к нему в Германию… Дай бог, к тому времени все и успокоится. Да и ты к тому времени окончательно войдешь в курс дела. Ну а начнешь с того, что сначала полетишь на день-два в Балышево. – Тут опять возникла пауза. Наверно, босс сидел, изучал нового своего вице-президента. – В Балышеве надо подтвердить нашу готовность продолжать сотрудничество. Балышево – ключевой пункт всей нашей схемы.
      Бурмистров замолчал. Потом Любомиров осторожно сказал:
      – А там что, в Балышеве, случилось что-то?
      – Все узнаешь на месте. Постарайся пока вопросов не задавать. Хорошо?
      У связистов раздался громкий треск, когда Бурмистров отбросил ручку.
      – Конечно, как скажете, Сан Саныч. Я могуидти?
      – Нет, – непреклонно ответил Бурмистров. – Есть еще один вопрос. Кто будет работать по отделу «зет»?
      Бурмистров говорил это Любомирову, но отсюда, из фургона, казалось, что он просто рассуждает вслух.
      – Что это – отдел «зет»?
      – Бухгалтерский.
      – Это что, наша бухгалтерия? – наивно спросил Любомиров, но, видно заметив что-то в лице Бурмистрова, быстро сказал: – А, понимаю, понимаю… Ну что ж, если хотите, буду заниматься и этим тоже…
      Бурмистров решительно хлопнул рукой по столу.
      – Вот обо всем и договорились. Ты юноша вдумчивый. Постепенно во все вникнешь. Пойдем, я тебе покажу отдел.
      Снова шум задвигаемых стульев.
      Похоже, оба встали, и из динамиков послышался звук шагов, скрип открывшихся и закрывшихся дверей. И потом все стихло.
      – Опять отдел «зет». Да что это такое? – пробормотал Поливайко, делая знак Рудику, чтобы тот выключил динамики. – Несомненно ясно одно – он находится у них в здании.
      Поливайко повернулся к техникам:
      – Ребята, пишите Бурмистрова подряд, все до последнего слова. Дайте-ка мне эти записанные кассеты. Поеду на Маросейку, доложу поскорее Орлу.

      Сразу же после беседы с Рудиным Рихтер отправился на встречу с теми крутыми ребятами, которые охраняли Тарчевского в тот злосчастный день. Он рассказал им о целующейся парочке и приказал проверить всю молодежь, жившую в подъезде Рудина. И тут один из крутых сказал другому:
      – А помнишь, прямо перед Рудиным тогда из подъезда выскочила парочка? Мы еще над ними посмеялись, помнишь? Выскочили и куда-то понеслись сломя голову.
      – Так, – сказал Рихтер. – Что за парочка?
      – По-моему, девица там живет. А вот парень приходящий. Мы не в первый раз их у Бориного подъезда видели. Как это она ему кричала? «Постой, Лешик! Ну куда ты?» – изобразил он писклявый девичий голосок.
      – Замечательно, – констатировал старый немец. – Девицу немедленно достать, хоть из-под земли. И допросить.

      В девять вечера Вероника подъехала к назначенному месту и с удовольствием увидела, что Антошка ее уже ждет.
      – Садись. – Она открыла дверцу машины.
      – Нет, я не могу. Извините. Я очень бы хотел поехать с вами, но не могу. Шеф мой чего-то рвет и мечет, просто в бешенстве. Еле-еле наврал ему что-то, чтобы к вам выскочить.
      – А чего с ним такое?
      – Не знаю. Наверное, Рихтер ему что-то не то сказал, он все зубами скрипит и грозится убить фашиста.
      – А что за дела у него с Рихтером? – как можно наивнее спросила Вероника.
      – Наверное, с изумрудами с этими.
      – С какими изумрудами? – сделала совсем уж круглые глаза Вероника.
      Антон с перепугу зажал рот, поняв, что сболтнул лишнее. Но, может быть, если он ей все расскажет, она его не выдаст? А если он не скажет – начнет болтать невесть что про эти секретные изумруды. Ох и влетит ему тогда от шефа.
      – Вы мне поклянетесь, что никогда и никому не скажете то, что я вам сейчас сообщу? – с мольбой спросил он.
      – Могила! – Она скрестила пальцы.
      – Тарчевский хотел украсть изумруды у фирмы, а Рудин его раскусил. Отнял изумруды. И Тарчевский после этого застрелился – стыдно, наверное, стало. Только Рудин собрался вернуть изумруды вашему мужу, а его тут раз – и ограбили. В собственном подъезде. Рудин говорит, – перешел почти на шепот Антон, – что убьет того, кто это сделал. Только он пока не знает, кого надо убить. А какое отношение ко всему этому имеет немец, я не знаю, честно вам говорю. А Рудин матерится – просто ужас!..
      – Ну хорошо, я тогда без тебя поеду, – сказала Вероника. – А ты беги скорее к своему начальнику, пока он нас не засек. А то мало что ему еще в голову взбредет. Ты не думай, я никому ничего не скажу, – пообещала Вероника, уверенная, что белокурый херувим от нее ждет именно этих слов.
      …Антошка пошел к «Самоцветам», а она смотрела ему вслед. Какой наивный парень! И милый ужасно. Надо же предположить, что Тарчевскому стало стыдно и он застрелился! Никаких сомнений, что это Рудин убил его. Убил, а его кто-то лишил лакомого куска, вот он теперь пребывает в бешенстве и ищет тех, кто его грабанул. И всех подозревает. Даже, может, и ее, Веронику. Наверняка ее подозревает. Ну и черт с ним, пусть. Что он ей сделает? Да ничего. Зато она с этой ненависти Рудина может очень даже много поиметь. И поимеет. Надо только тщательно подготовиться.

      Ровно в двадцать два ноль-ноль, минута в минуту, Никита Орел входил в кабинет Деда.
      Ответив на приветствие и кивнув в сторону стульев, Дед сразу же приступил к делу:
      – Вообще-то, Никита, уже и домой пора бы. Так что давай быстро и оперативно рассказывай по пунктам. Что удалось нарыть?
      Никита приступил к рассказу:
      – Первое. Тарчевский. Подтвердилось, что ему вкололи сыворотку.
      – Ну, это еще не доказывает, что имело место убийство, – заметил Дед.
      – Прослушка дала почти стопроцентное подтверждение, что убийство было и что убийца – Рудин.
      – Что, неужели прямо так и сознается: вот он я, убийца, хватайте меня?
      – Нет, не так. Да послушайте сами запись.
      И Никита достал ту кассету, где записан разговор Рудина с Рихтером
      … – Да, интересное кино! – присвистнул изумленный Дед после того, как магнитофон был выключен. – Занятная история. Жаль только, что нам это ничего не дает. Тарчевский мертв. А то, что он делал с камушками, делал явно в обход фирмы. Ну и что это дает нашей с тобой налоговой полиции? Нет, нам надо искать здесь не убийцу, а что-то совсем другое.
      – А вот и другое, – интригующе произнес Орел и достал новую кассету, ту, где был записан недавний разговор Бурмистрова с Любомировым.
      – Ну вот! – сказал Дед, весело уставившись на Никиту. – Можешь же! Непонятно только, для чего ты меня всей предыдущей феней кормил?
      – Я просто излагал все по порядку.
      – Ты просто время тянул! Кого он интересует, этот твой порядок? Вот давай с этого и начинай: в «Самоцветах» есть два тайных отдела «зет». И один из них, тот, где ведется черная бухгалтерия, нам просто крайне необходим.
      – А второй? Ведь во втором-то люди…
      – Пусть этими людьми займется Белавин, которому это по должности положено, а мы займемся незаконными операциями «Самоцветов». Конечно, на основе этой твоей записи я не смогу ни доказать что-нибудь начальству, ни потребовать ордер на обыск. Это нам с тобой уже все ясно, а там скажут: доказательной базы нет? Тогда мы и знать ничего не знаем. Я думаю, ты понимаешь, что наша полузаконная прослушка не может служить в суде доказательством. Так что нужны другие. Есть у тебя еще что-нибудь?
      – Сегодня мы с Белавиным производили повторный обыск квартиры. Нашлись еще необработанные изумруды. Много.
      – Вот это хорошо, – кивнул Дед. – Это то, что надо…
      – Теперь дальше. Ковырнули мы Бурмистрова. Ну тут, увы, облом. Поливайко со своей «наружкой» не обнаружил пока ничего интересного. Бурмистров нигде не засветился: никаких подозрительных встреч, посещений, ничего необычного или нелогичного. Вот список его контактов, все люди уважаемые, без криминала.
      Никита протянул список шефу.
      – Да, не густо, – сказал Дед, пробегая список глазами.
      – О самой фирме. Здесь пока осязаемых результатов тоже особо нет, но мы копаем. Платонов, например, уже считает, что в «Самоцветах» дело нечисто. Очень уж подозрительно много всяких дочерних и совместных с «Самоцветами» предприятий приказало долго жить за последние месяцев пять. По мнению Платонова, это первый признак того, что кто-то упорно прячет концы в воду. Пельцер тоже считает, что, хотя проверка ничего не дала, у самоцветовцев существует двойная, тщательно законспирированная бухгалтерия. Он абсолютно уверен, что в «Самоцветах» крутятся огромные левые деньги. Но, увы, он тоже пока опирается не на факты, а на опыт и интуицию… Там только копать и копать. А на это нужно время.
      – Ну, времени у нас с тобой как раз нет, – нахмурился Дед.
      – Далее. Екатеринбург. Мы направили туда запросы. Этим занимался Русанов. Выяснилось, что одна из дочерних фирм «Самоцветов» около года назад вела переговоры о приобретении партии изумрудов с Балышевского рудника. Но партия так и не была закуплена, а фирму быстро разогнали. А у Тарчевского все изумруды – а мы у него нашли уже не одну сотню каратов – именно с Балышевского рудника! Почему я и решил отправить туда, на место, Русанова… Так что сами видите, Владимир Владимирыч, ребята пашут как звери. Вон Ивана вообще обещают из дома выгнать. За то, что каждый день под утро приходит. Да и не так уж мало мы выяснили.
      – Мало не мало, а деланного не пощупаешь. Эх, времени у нас нет, – снова повторил Дуров.
      – Душат? – Никита выразительно показал вверх.
      – Ты что, первый раз замужем? – даже возмутился Дед. – Все, уматывай, бездельник. Давно пора по домам… Хотя стоп, еще минутка. Кстати, вот что. Пошли-ка своих проверить планы здания. Пусть возьмут в БТИ. Может, какое помещение и найдете? Но только завтра же. Ох, завтра же воскресенье. Похоже, только мы в стране и трудимся в выходные…
      – Мы и еще «Самоцветы».
      – Они не трудятся, они следы заметают. Это совсем другое. Ладно, все, иди.
      – Владимир Владимирыч, – Никита пошел было к двери, но снова остановился. Впрочем, на этот раз как-то не вполне уверенно.
      – Ну что еще?
      – А что такое «синдром агента»?
      – Ого! – Дуров насмешливо поднял брови. – Я вижу, мальчик у нас неплохо прижился, а?
      – Какой мальчик?
      – Кто тебе сказал про синдром агента? Вот про него я и говорю! Русанов небось?
      – Точно, Русанов. Так что это все-таки такое?
      – А это когда агент начинает испытывать теплые чувства к своему куратору или наоборот. Особенно если они противоположного пола. Дело-то должно быть полюбовное.
      – Ну зараза, – пробормотал Никита, пулей вылетая из кабинета.
      Посмеиваясь, Дед склонился над столом, заваленным бумагами.
      А тем временем заключенные в подземелье гранильщики уже готовились лечь спать. Буря, разразившаяся здесь днем, давно прошла, и теперь все потихоньку утихомирились, хотя страх остался.
      До обеда они работали молча. Даже Маринка не щебетала сегодня, как обычно, а тихо сидела над своим изумрудом. После обеда Игорь не выдержал, взял в руки камень и начал говорить, точно лекцию читал в институте. Нет, с психикой у него пока все было в порядке, просто он вдруг подумал, что надо что-то говорить, иначе «дети» уйдут в себя, и чем это закончится, неизвестно. А Славик с Маринкой были уже близки к этому – почувствовали что-то неладное, когда Тарчевский так и не появился. Правда, говорить об этом они пока не решались. И Игорь начал, лишь бы нарушить это тяжелое молчание:
      – Изумруд, как известно, принадлежит к семейству бериллов. Все минералы этой группы, а их более полутора десятков, имеют одинаковую химическую формулу, примерно одинаковую твердость, довольно высокую, все они встречаются обычно в виде призматических кристаллов, иногда очень крупных, и различают их лишь по окраске. Самым ценным считается изумруд – это яркая густо-зеленая прозрачная разновидность берилла со стойкой окраской. Цвет его обусловлен примесью хрома. Некоторые образцы изумруда ценятся дороже алмаза. Точно установлено, что в горах на западном берегу Красного моря изумруды добывались более четырех тысяч лет назад в так называемых копях Клеопатры.
      В Древнем Египте, – продолжал он, – беременные женщины носили изумрудные амулеты, которые потом клали в колыбели новорожденным. Согласно преданиям, не существовало подобного изумруду камня, который мог вылечить практически от любой болезни. Изумруд расслаивал камни в почках, способствовал лечению сахарного диабета, помогал при эпилепсии, экземе, болезнях матки, снижал температуру, воспаления, излечивал желтуху, а также хронические заболевания.
      Ни Маринка, ни Славик никак не отреагировали на лекцию Игоря. Впрочем, нет, девушка еще ниже склонилась над своей работой.
      «Молчание засчитываем за знак одобрения», – решил Игорь. Ну и хорошо. Он продолжал:
      – В доколумбовой Америке существовал культ изумруда. Камень считался символом жизни, молодости и чистоты. Ему приписывали свойство исцелять недуги и даровать счастье. Жители древнего Перу поклонялись богине Смарагд – изумруду величиной с голубиное яйцо. По праздникам народ нес камню жертвы – детей богини – более мелкие изумруды. При завоевании Перу испанцы овладели детьми богини, но самой богини ни пытками, ни угрозами заполучить так и не смогли.
      В наше время месторождения изумрудов разрабатываются в США, Австралии, Южной Африке, Индии, Пакистане, на Мадагаскаре, в Норвегии. Богатые месторождения изумрудов есть на Полесье. Во многих музеях можно увидеть изумруды и изделия из изумруда. У нас изделия с изумрудами экспонируются в Алмазном фонде России, в Оружейной палате, в Сергиево-Посадском музее, в Особой кладовой Эрмитажа. И вплоть до наших дней, – заключил Игорь, – охота за этими камнями приводила к тягчайшим преступлениям. Кражи, совершенные в последние два десятилетия, лишили нас возможности любоваться многими великолепными камнями и изделиями из них.
      Например, в 1983 году из штаб-квартиры Бразильской федерации футбола похищен всемирно известный спортивный трофей – Кубок Жюля Римэ, называемый также Золотой богиней. Пресса назвала это похищение кражей века. Материалы о кубке не сходили со страниц газет почти пять лет. Наконец грабители были найдены, преданы суду, понесли заслуженное наказание. Вместо похищенного и, как выяснилось, переплавленного кубка западногерманские ювелиры изготовили точную копию статуэтки. И золотой блеск богини победы Ники несколько успокоил бразильских болельщиков, футболистов, прессу. Но в сиянии крыльев знаменитой богини как-то потерялось мерцание уникальных изумрудов, украшавших полуметровый Кубок независимости, похищенный вместе с Золотой богиней. Золото нашли, изумруды исчезли…
      Далее. Я, конечно, кое-что опускаю… В 1988 году произошла серия ограблений могил, пирамид и ритуальных платформ на территории северо-западного побережья Перу. Причем камни были выломаны…
      – Говорила мне Галька, – неожиданно заплакала Марина, уронив из рук изумруд, – не езди в Москву. Нельзя нам, провинциалам, в Москву. Москва – это город-убийца. – Она вскочила и стала стучать по стенам, по закрытой двери. – Помогите! Выпустите нас отсюда!
      – Что ты орешь?! – тоже закричал Славик. – Заткнись, идиотка! Ведь ничего еще не случилось. Тарчевский просто задерживается в Германии. Так что закрой пасть и делай работу.
      – Он не вернется! – плача, пробормотала Марина. Она подошла к Игорю и вытаращила на него свои зеленые глазищи. – Скажите, как вы думаете, он вернется?
      – Он вернется. Все будет хорошо. – Игорь встал и прижал к себе рыдающую девушку. – Это у вас нервы шалят. Это бывает в закрытых помещениях, бывает. Знаете, вдруг появляется страх. Но с ним надо бороться, Марина, иначе он съест заживо. Не плачьте, все будет хорошо.
      – Ничего не будет хорошего! – взорвался вдруг и Славик. Он тоже вскочил и забарабанил по стенам. – Нас не выпустят отсюда. Мы уже сделали заказ и больше не нужны. Все! Кранты! Раньше мастеров ослепляли, чтобы они не могли строить храмы лучше тех, что уже построили. С нами поступили значительно проще. Нас просто замуровали! Здорово!
      – Это правда? – опять с ужасом спросила Игоря Марина.
      – Глупости, – как можно спокойнее ответил Игорь. – Вот смотрите. – Он достал эскиз Ледяной диадемы и начал объяснять, энергично тыча в бумагу пальцем: – Вот это, это и это мы уже сделали. А вот это и вот это еще предстоит.
      – А что, если они вторую часть заказали кому-то еще? А нас оставили здесь, чтобы не платить денег. Зачем отдавать такие бешеные деньги, когда можно вообще не расплачиваться?
      – Это для тебя они бешеные. А для Тарчевского – это смех, а не деньги, поверь. К тому же камушки, которые здесь у нас остались, тоже очень дорого стоят. Не стал бы он их тут просто так бросать…
      – Почему бросать? – резонно возразил Славик. – Мы сдохнем, а он за ними вернется.
      – Слишком долго ждать придется. Быстро мы не сдохнем.
      – Еще как сдохнем. У нас жратвы, дай бог если на завтра хватит. А потом что? Несколько дней – и мы готовы.
      – Мы умрем! Умрем! – опять заголосила Маринка.
      – Заткнись! – переорал ее Славик. – Кто тебя вообще просил ехать сюда?! Какого черта ты везде таскаешься за мной! Достала уже, дура набитая! Куда ни оглянешься – всюду ты! Ну что тебе, открытым текстом, что ли, говорить: отвали?!
      Маринка перестала рыдать. Страх перед смертью мгновенно отошел на второй план. Конечно, она была готова к тому, что он когда-нибудь может сказать ей эти слова. Но сейчас! Да еще в присутствии постороннего человека!
      – Знаешь что, парень, – спокойно сказал Игорь, словно бы повторяя ее мысли. – Как бы тебе ни было плохо, ты не имеешь права говорить такое женщине в присутствии посторонних.
      – А вы нам теперь не посторонний! – злобно усмехнулся Славик. – Вы наш сокамерник! К тому же ейный молчаливый обожатель! Да заберите вы ее поскорее себе! Девка хоть куда! Попользуйтесь последнюю недельку жизни!
      Неизвестно, что бы еще наговорил Славик, если бы не получил мощный удар в нос и не свалился на пол.
      – Свинья! Боже, какая свинья! – завыла Маринка и бросилась на диван.
      Игорь стоял посреди комнаты. Маринка плакала, Славик зажимал окровавленный нос. Надо было что-то предпринимать, чтобы прекратить все это, иначе их подземелье превратится в сумасшедший дом.
      – Дело в том, что… – сказал он, дождавшись, когда они наконец оба повернутся к нему. – Дело в том, что Тарчевский умер.
      – Откуда вам знать? – насмешливо сказал Славик. – Нарочно придумываете?
      – Передали по ящику…
      – Ну да, ни в одних новостях этого не было, а вам по персональному каналу передали, – снова усомнился Славик.
      – Тарчевский не такая шишка, чтобы о нем сообщать в новостях. Сообщили в какой-то передаче о криминале. Не то «Патруль», не то «Дежурная часть»…
      – И что теперь с нами будет? – подала тихий, как шелест, голос Марина.
      – Ничего страшного не будет. Для кого-то же Тарчевский делал этот заказ. Значит, рано или поздно эти заказчики нас найдут.
      – Лучше бы рано, – со вздохом произнесла Марина.
      – И вы думаете, они нас не убьют? – опять о своем спросил Славик.
      – Давайте договоримся так. – Игорь был полон решимости. – Если мы будем впадать в отчаяние и срывать его друг на друге, мы погибнем сами, без всяких убийц со стороны…
      – Боже мой! – собралась было завыть Маринка.
      – Спокойно! Я еще не договорил, – властно остановил ее Игорь. – Если мы будем мужественны, будем поддерживать друг друга и действовать заодно – шансы у нас есть. Тарчевского убили. И убили именно из-за этих изумрудов. Так что те, кто взял его за хобот, ребята серьезные, шутить не любят. Поэтому давайте решим: будем мы доделывать заказ или займемся приготовлениями к их приходу?
      – Я пойду достану из мусорного ведра выброшенные продукты и положу в холодильник, – торжественно сообщила Маринка. Слезы ее высохли. Она вдруг поверила Игорю, что все будет хорошо, если они будут действовать заодно.
      – А ты как думаешь? – Игорь вопросительно посмотрел на Славика.
      – Как прикажете, – равнодушно отозвался парень, вылезая из-за своего стола.

      Аня пришла в себя и обнаружила, что лежит на полу. Она пыталась пошевелиться, но поняла, что лучше этого не делать: внутри у нее все болело. Она вспомнила, как кто-то позвонил в дверь, как она спросила: «Кто?» Тогда мужской голос ответил: «Я от Лешки, открой».
      И ведь знала, что открывать не надо: недаром ее последние дни мучил страх. И тем не менее открыла. Ворвались двое и тут же схватили ее за волосы, а потом сбили с ног вышедшую из своей комнаты на шум Анну Михайловну.
      «Бабуля! – подумала Аня. – Что с ней?» Она поползла к двери в прихожую, где последний раз видела Анну Михайловну, и увидела ее, лежащую в неестественной позе.
      – О боже, бабушка! Господи, сделай так, чтобы она была жива! Я никогда больше не приведу в дом никого. Никого. Клянусь тебе, Господи.
      Вот теперь она вспомнила все. Бандиты искали ее Лешика. Но если она хотя бы знала, где он! Интересно, сказала бы она или нет? Конечно, она выдала бы его, без всяких сомнений, думала она теперь, глядя на тело Анны Михайловны. Он – убийца и вор.
      Но она действительно не знала, где он. Поэтому бандиты долго били ее, пока не поняли, что она и на самом деле этого не знает. Она рассказала им все, что могла. Они спрашивали, нет ли у нее фотографии. Но у них не было времени сфотографироваться. Так они любили друг друга, что было не до фотографий. «Ага, любили, – хмыкнула про себя Аня. – Любили, любили и долюбились». Аня подробно описала этим двоим его приметы, но что там было описывать – парень как парень. Таких много.
      Она боялась прикоснуться к Анне Михайловне. Потому что, пока она не сделала этого, у нее оставалась надежда, что бабушка жива. Аня кое-как добралась до телефона и набрала номер «Скорой помощи».

      Вылетел Русанов рано утром. Сходя по трапу на уральскую землю, он вдруг подумал, что со времени прошлого его прилета сюда небо здесь совсем не изменилось – такое же серое.
      Его встречал старый приятель Сергей Корнеев по кличке Португалец. Друзья виделись последний раз года три назад, не меньше, – тогда Русанов тоже приезжал на Балышевский рудник.
      – Привет, Португалец! – радостно заорал Русанов.
      – Здорово, Финик, – услышал он в ответ.
      С Сережкой-Португальцем они подружились еще во время работы в ФСБ. Какое-то время оба работали в легальной резидентуре в Португалии. Потом из-за предательства очередного перебежчика, которому не терпелось издать свои мемуары, ребят выслали на Родину. Русанову всегда было любопытно, сколько же человек тогда пострадало с другой стороны.
      Прозвище Португалец Сергей Корнеев получил из-за особого пристрастия к этой стране и ее языку. Кое-кто считает португальский язык испорченным испанским. А он еще в училище обожал язык, обожал Камоэнса, любил выяснять нюансы произношения, своевременность употребления идиом и другие языковые тонкости. Так что, прибыв на место, он буквально захватывал в плен любого относительно свободного туземца и, как он хохмил сам, вступал с ним в лингвистическую связь.
      В результате Сережка за достаточно короткий срок избавился от небольшого славянского акцента и приобрел здоровую португальскую реакцию на всякие разговорные ситуации. Да и внешне, при наличии совсем небольшого грима, он вполне мог сойти за португальца. Мог бы, если бы не один досадный нюанс – Сережка был блондином. За это его тоже подкалывали, говорили, что к небольшому количеству грима должен был бы прилагаться парик или хотя бы краска для волос…
      – Да почему вы считаете, что португалец не может быть блондином? – отбрыкивался Сережка. – Вон их сколько ходит…
      Португальцы и впрямь при ближайшем рассмотрении оказались народом большого этнического разнообразия.
      – И вообще, мало ли какая у меня родословная, – иногда загадочно говорил он.
      При всем при этом Сергей был абсолютным русаком, и если бы ему предложили переселиться в Португалию, он ни за что бы не согласился. Для него поездка туда была своего рода авантюрой, приключением, способом посмотреть мир за казенный счет. Что не мешало ему отлично работать в резидентуре и считаться ценным сотрудником…
      Русанова же прозвали Фиником за то, что эти самые финики он мог поглощать практически в любых количествах. Ребята всегда шутили, что он их жрет для повышения потенции. К тому же какой-то остряк запустил чудную утку, что финики, мол, в Арабских Эмиратах – символ плодородия и прочной семьи. Ну, насчет плодородия Русанову выяснить дело так и не удалось – как раз из-за отсутствия прочности в семье.
      Сначала дурацкое прозвище его раздражало, потом он к нему привык и даже стал находить его забавным…
      – Залезай, – широко распахнул перед ним Португалец дверцу «Жигулей».
      – Ты все там же? – спросил Русанов, усаживаясь.
      – А где же мне быть? – Сергей ответил не сразу, старательно выруливал с территории аэропорта.
      – А Лена?
      – Работает. Недавно вот повысили, начальником отдела стала. Сам удивляюсь, как она все успевает. Но ничего, держимся, хотя сначала она все переживала, что мы на этой почве поссоримся.
      – На какой? Что она все успевает?
      – Да нет, по поводу ее повышения. Я-то в заднице оказался… Только, как ты сам понимаешь, не это главное.
      Через какое-то время друзья уже въезжали в город. Русанов оглядывался, узнавая знакомые пятиэтажки, трубы заводов, старые постройки в центре.
      Он хорошо знал город. А Коренев, тот уже так давно перебрался в Екатеринбург, что чувствовал себя местным жителем. Он, кстати, здесь и женился. Со своей будущей женой Португалец в буквальном смысле столкнулся на улице в первый же день приезда в город. Тогда еще только предполагалось, что он переведется сюда из Москвы. Сергей искал нужный ему адрес, шел, разглядывал таблички, в какой-то момент неловко повернулся и, как полагается в хорошем любовном романе, чуть не отдавил ногу идущей сзади девушке. После этого предстоящий перевод в Екатеринбург начал интересовать Португальца намного больше.
      Лена оказалась для любителя Португалии просто находкой. Внешне очень приятная, понимающая, молчаливая, спокойная женщина. Приятели Сергея в ней души не чаяли, восхищались тем, как она ухитряется совмещать работу в своем институте и воспитание двух малолетних разбойников, как их частенько называл любящий отец. Кроме того, пользуясь каким-то только ей одной известным источником, она наладила регулярную доставку португальских газет, чем окончательно сразила супруга уже после свадьбы.
      …По дороге Русанов успел рассказать Португальцу о последних событиях в столице и в своей жизни, о том, что перешел работать в налоговую полицию. Рассказал и о деле, которое привело его в город.
      – Если что, рассчитывай на меня, – щедро сказал Сергей.
      Счастливая семья жила недалеко от центра города в типичной пятиэтажке. Едва друзья поднялись на второй этаж и вошли в квартиру, на них сразу же обрушился шум и радостные вопли, – возникло такое ощущение, что встречать родителя высыпал целый детский сад. На самом же деле детей было всего двое. Гостя они помнили смутно, однако радовались ему не меньше, чем отцу. В прошлый свой приезд Дима захватил на удивление шумную игрушечную машинку, чем до глубины души потряс пацанов и вызвал шок у их родителей.
      Из кухни вышла Лена, вытирая о полотенце закатанные по локоть рукава, – стряпала что-то к приезду гостя.
      – Ох, Дима! Как же я давно тебя не видела! – Она поцеловала его в щеку. – Давайте проходите, раздевайтесь, разувайтесь, сейчас, еще минут десять, и все будет готово.
      – Ну что, ребята, – спросил Русанов малышню, опустившись на диван. – Что в жизни делается?
      – Петька такого червя нашел! – вступил в разговор младший.
      Дальше последовала драматическая история про червя, которую Русанов с интересом выслушал.
      – А я вчера коленку разбил, – начал новую историю молодой человек без всякого перехода и объяснения связи коленки с бесславно погибшим червяком.
      Русанов при этом почему-то вспомнил Джексона. У того была точно такая же манера говорить.
      Мальчик, что постарше, сел рядом на пол, какое-то время сосредоточенно смотрел на гостя. Помолчав, он сказал свое слово, ловко втиснувшись в одну из немногочисленных пауз в монологе младшего брата:
      – А машинку мы уже сломали.
      – Намек понял. – Русанов наклонился к сумке. – Держите.
      – Ух ты! Что это? – Схватив долгожданный сувенир, ребята залезли под стол, шумно осваивая там свою добычу.
      – Что ты им дал?
      – Набор фокусника. Увидишь, им понравится.
      – Ну-ну. Та кошмарная машинка им тоже очень понравилась.

      Утром майор Белавин только чертыхался, что даже в воскресенье его не могут оставить в покое – пришлось ехать в больницу, куда накануне доставили Аню и Анну Михайловну. Вызванный ночью дежурный оперативник местного отделения милиции не мог добиться от женщин никакого проку: девушка ничего не хотела говорить, а бабка была без сознания.
      Однако к утру Анна Михайловна пришла в себя и попросила, чтобы к ней пришел следователь по делу об убийстве бизнесмена Бориса Тарчевского, ни с кем другим она говорить не хотела.
      Опер, передавший ему бабкину просьбу, добавил, что Анна Михайловна очень плоха, может долго и не протянуть.
      Пришлось ехать…
      Анна Михайловна ничего толком не рассказала о тех, кто напал на нее и внучку, – ничего толком не успела увидеть. А вот о той ночи, когда погиб их сосед, сказать кое-что хотела бы, поскольку была уверена, что нападение на них совершили как раз из-за того, что они видели убийцу…
      – Ну что, напал-таки на вас ваш Бэтмен, защитник пролетариата от буржуазии? – попытался пошутить Белавин.
      – Ладно, прости меня, парень, – серьезно ответила Анна Михайловна. – Вела себя, как старая дура… Тот мужик, в плаще, он действительно был. Но тут еще как-то впутался ухажер моей внучки, почему я говорить не хотела, старая дура. Расспроси ее как-нибудь поделикатнее, Анютку мою. А если хочешь, я тебе помогу составить фоторобот. Ты найди этого малого, товарищ следователь. Он плохой человек, ухажер-то этот.
      – Хорошо, поправляйтесь, Анна Михайловна. Как только сможем, составим фоторобот.

      Через два часа после приезда в город Русанов был уже в автобусе, курсирующем между Балышевом и Екатеринбургом.
      Поселок Балышево входил в систему уральских изумрудных копей по реке Токовой. Они были открыты еще в 1831 году. Первый изумруд здесь, на прииске Сретенский, нашел при осмотре корней вывороченного дерева старый крестьянин-смолокур Максим Кожевников, которого за его седые и редкие волосы прозвали Пухом.
      Изумруд, найденный Пухом, имел массу одиннадцать тысяч каратов. Красивый зеленый камень доставили командиру екатерининской гранильной фабрики обер-гиттенфервальтеру Я. И. Коковину. Тот доложил о находке кабинету его величества, однако сам камень утаил. Его подвергли ревизии, арестовали и после допроса с пристрастием посадили в тюрьму. Спустя несколько дней Коковина нашли повесившимся.
      Вскоре на месте находки была заложена первая шахта по добыче изумрудов. А тот, первый изумруд после ряда приключений попал в руки гофмейстера, директора департамента уделов графа Перовского. Затем владельцем замечательного изумруда стал известный украинский магнат Кочубей. Теперь этот камень называют изумрудом Кочубея.
      После революции, Гражданской войны камень исчез. А через некоторое время появился в Вене. Обнищавший, промотавшийся потомок Кочубея распродавал с аукциона коллекции и фамильные драгоценности…
      Русанов помнил по предыдущей поездке, что в этом районе сравнительно недавно было найдено еще несколько замечательно крупных изумрудов. Десять лет назад здесь, в Свердловской области, был найден изумруд весом более трех тысяч каратов. А совсем недавно там же горняки извлекли на поверхность изумительный минералогический шедевр – громадный сросток кристаллов первосортного изумруда. Назвали этот уникум «Шахтерской славой». Природа не создавала еще подобного чуда. «Шахтерская слава» включает в себя несколько великолепных кристаллов, вес которых превышает вес изумруда Кочубея. Таких камней не было даже в короне Юлия Цезаря!
      По дороге Дима разглядывал знакомые места и даже отметил в автобусе пару вроде бы знакомых лиц. Лица слегка изменились, посерели и помрачнели. Несладкая, видимо, была здесь в прошедшие годы жизнь.
      Ехал Русанов не наобум Лазаря, был у него в этих краях хороший знакомец, старый горняк Иван Петрович, у которого он и планировал остановиться. Во-первых, удобнее, чем в гостинице, во-вторых, он рассчитывал получить от деда ответы на многие интересующие его вопросы…
      Жил Иван Петрович на окраине поселка. Несколько лет назад ему, как передовику производства и опытному мастеру, предлагали перебраться в одну из пятиэтажек, выросших в центре поселка, но он отказался. Этот дом принадлежал еще его деду. И покидать родной дом ему никак не хотелось. Хотя со временем это большое деревянное строение потемнело и как бы осунулось, но стояло еще крепко. И Иван Петрович был совершенно уверен, что уж что-что, а пятиэтажку, в которую ему предлагали переехать, дедовский дом точно переживет.
      Русанов стукнул в высокую по-уральски калитку – она была не заперта и подалась под его рукой. Он шагнул во двор и тут же увидел Ивана Петровича – тот сидел на крыльце и что-то мастерил. Еще в прошлый раз Дима пытался вычислить, сколько же ему лет. По виду ему можно было дать и шестьдесят, и девяносто – он как будто вышел из сказов Бажова. Только одет был чуть более современно. А так все сходилось – кряжистость, борода, чистые голубые глаза. Что-что, а это Русанов хорошо помнил еще с прошлого раза – чистые голубые глаза. Очень проницательные.
      – Иван Петрович, – окликнул его Дима, входя в калитку.
      Дед поднял голову, с прищуром вглядываясь в гостя.
      – Диму Русанова помните, Иван Петрович?
      – Как же, как же! – Петрович словно ощупывал внимательным взглядом его лицо. – Ты, паря, мало изменился. Видать, такой же беспокойный, что и раньше. Ну что стоишь, проходи, гостем будешь.
      Дед с удовольствием повел Русанова в дом.
      – Давно у меня хороших гостей не было! А и кстати ты – поможешь мне с дровами, а я тебе баньку затоплю. А пока рассказывай, что в мире происходит.
      – Да вот, в Москве… – начал было Русанов.
      – Нет, родной, ты уж про Москву не надо. Ты про себя расскажи. В конце концов, ведь вся большая история из многих маленьких складывается. А последние-то новости я и так знаю, телевизор и у нас работает…
      Русанов помог деду наколоть дров, потом вместе топили баню, вместе попарились. А пока парились, Русанов рассказывал немножко о своей жизни, немножко о новой работе. Старик внимательно его слушал, изредка задавал вопросы.
      – А жена? Помнится, ты, когда первый раз приезжал к нам, женат был.
      – Разводимся мы, Петрович. Вот сегодня должны были официально все оформить, да я в командировку уехал. – Русанов чувствовал, что со стариком может говорить откровенно. Тот не будет напрасно охать, интересоваться из простого любопытства.
      – А что так?
      – Не сложилось. Ей другой человек нужен.
      – Дак а сейчас-то она где?
      – Пока вместе живем. Но скоро она уедет.
      – Понятно. Вроде как и ссориться нет смысла, и вместе оставаться тоже.
      – Что-то вроде.
      – Детей-то нету?
      – Детей-то, слава богу, нету. Детям бы худо пришлось…
      – И то верно… Чудная, паря, эта ваша нынешняя жизнь. Ну да ничего, все у тебя образуется. У тебя, паря, теперь новая полоса пошла. И работа новая. И к нам приехал. Так что жди чудес! Край-то наш особенный. Бажова-то небось читал?
      – А как же!
      – Вот глянешься ты Хозяйке Медной горы, с тобой чудеса и начнут происходить.
      – Какая ж тут Медная гора? – засмеялся Русанов. – Здесь же у вас изумрудные копи!
      – Ну и что? Хозяйство-то одно. Нет, ты в сказки напрасно не веришь, напрасно. – Дед сурово погрозил пальцем. – Сам еще убедишься… Ну их, ладно, попарились, и будя. Давай-ка ополоснемся напоследок да пошли в дом – обед поможешь приготовить, ну съесть, конечно, тоже…
      Поели с водочкой, долго потом гоняли чаи. Дима все вспоминал свои предыдущие встречи с Петровичем. Дед чем и хорош был – жить не мог без своего рудника, знал все, что там делается, сам рассказывал, что где нашли. Только сейчас вместо лихого прежнего задора появилась в нем какая-то невеселая задумчивость.
      – Ну ладно, паря, – проговорил Петрович, когда уж и ему наливаться чаем невмоготу стало. – Давай говори! Я так понимаю, ты ведь сюда не чаи со мной гонять приехал. Рассказывай, в чем твоя причина.
      Русанов четко и обстоятельно рассказал деду о загадочном деле с изумрудами.
      – Мне сейчас, Петрович, очень важно понять, что у вас тут происходит. Ну и если получится – найти канал, по которому отсюда камни мимо казны плывут.
      Старик задумался.
      – А что у нас тут происходит? Директор у нас новый последние года…
      – Знаю, Пеньков.
      Петрович молчал, думал. Русанов не торопил его. Тяжело вздохнув, старик продолжил:
      – Прежний-то директор об руднике заботился. Тут же главно что – не просто достать, сколько можно, да продать подороже. К хозяйству-то своему и относиться надо по-хозяйски, коли оно тебя кормит. Я потому и ушел, живу вот теперь своим огородом, что больно смотреть было, как там все рушится. Эх… Я же всегда рудником жил, паря! Вся жизнь на нем! А сейчас мало что от нашего рудника осталось…
      – Так у вас же месторождение было перспективное!
      – Еще какое перспективное. Только куда все девается, вот вопрос! Камень похуже вовсе по дешевке сдается, а ценный материал другой раз вообще как руда идет! Ну как же на это смотреть. Этот, новый, такой жук! Прежний-то директор вообще никаких подношений не брал. Жил со всеми, работал, как все.
      – А почему он тогда ушел?
      – Почему? Не помнишь, что ли, зачем тот раз приезжал? Ты, кстати, тогда к неправедному делу тоже руку против воли приложил. Народ-то у нас темный. Раз из ФСБ приехали – значит, директор вор!
      – Меня ж послали к вам, Петрович. Сигнал поступил – вот я и приехал. И заметь, как приехал, так и уехал – мы ж никаких нарушений тогда не нашли.
      – Вы-то не нашли, а народ-то, он какой? Раз с Москвы проверять приехали – значит, вор. Уж больно тогда кому-то надо было, чтобы прежний директор ушел. Стали рассказывать народу, что могли б мы все жить, как в сказке. Дескать, край у нас богатый, а живем, как скоты. А кто тому виной – директор виной. Не хочет акционировать предприятие, чтоб не государству оно принадлежало, а народу, который здесь работает. Вот народ и давай орать, митинги устраивать, забастовки. А тут еще ФСБ! Ну и скинули директора. Шахту это… акционировали. Посадили на место директора его зама – Пенькова. И стали ждать прибыли.
      – Ну и что, дождались? – спросил Русанов.
      – А то, дождались, – сказал дед с иронией. – Еще как дождались. Мало того что прибыли шиш, так теперь и зарплаты кукиш. Народ к директору: где же все, чего обещано-то? А он давай опять байки рассказывать – старый директор-де виноват, все-де разворовал, рудник разорил. Словом, запудрил Пеньков народу мозги окончательно. Ну а жить-то надо, детей кормить надо. Верно? А на что? А не на что! Вот и стали все свои эти бумаги, акции-то, продавать. Все продавали, а кто-то один все скупил. Думали, бумажки продавали, а оказалось – рудник.
      – А кто скупил-то?
      – А никто не знает. Пеньков говорит – хозяин какой-то. А на самом деле хозяин – он. Ну вот и живем теперь, как в сказке. Пеньков богатеет, рудник захирел, народ совсем обнищал.
      – А чего ж теперь не бастуют?
      – Сил нету. Не кормят народ, вот силы в нем и нету. Да и поумнели: помнят, как бастовали, а жить с того только хуже стало. Так чего ж бастовать? Да и боятся всего. У Пенькова охрана – у какие мордовороты. Народ запугали.
      – Ну, Петрович, это уж ты загнул. Все-таки государство у нас пока есть. Если они нарушают закон – надо жаловаться.
      – Жаловаться? Кому? Куда? Ты в телевизор-то свой взгляни. Все кругом одно. При коммуняках хоть жалоб боялись. А теперь ничего не боятся. Директор тут у нас – царь и бог. Ты вон пойдешь гулять, глянь: дом у него – что твоя крепость. Каменный, трехэтажный, вокруг псы страшные бегают, ротвейлеры какие-то. У нас таких тут сроду не было!
      – И все же, Иван Петрович, закон у нас пока еще есть! Надо верить в государственные органы. И вообще выступать надо за свои-то права. Такой тут у вас боевой народ, а какого-то Пенькова забоялись…
      – Ага, выступать! Выступал тут один. Помнишь техника нашего, Колю? Ты с ним еще про звезды в тот раз все говорил. Не понравилось ему что-то на руднике. А может, разговор какой услышал. Ну, он разбираться и начал. Выступать, как ты говоришь. И ведь предупреждал я его, чтоб не молол языком на каждом углу. Я, говорит, свободный человек в демократической стране.
      – Ну?
      – Что – ну? Показали ему эту самую демократию. Нашли малого в шахтном стволе. Говорят, по пьяному делу упал, шею свернул. А как такое может быть, если не пил он вообще – нельзя ему было. Милиция приехала, посмотрели, подтвердили – пьяный. На том дело и закрыли. Несчастный случай, и говорить не об чем.
      Дед опять замолчал, нахохлившись, глядя в окно. Русанов не торопил его.
      – Одно могу сказать тебе точно: народ вон к Пенькову иной раз странный наезжает, – задумчиво продолжил Петрович. – Не наши какие-то, не тутошние. И не из Свердловска. Важные такие тузы.
      Сразу видно, что воруют по-крупному.
      Петрович снова мрачно замолчал. Подумал, потрогал самовар, налил еще чаю себе и гостю.
      – А про фирму такую, «Самоцветы», ничего тут у вас не слыхать?
      – Про «Самоцветы»? Нет, врать не буду, не слыхал. Я ж тебе говорю: приезжают какие-то важные. А кто их там разберет, откуда они – из самоцветов, из бриллиантов ли…
      Петрович придвинул чашку гостю, налил себе.
      – А вообще-то, подумать если, прилгнул я тебе, паря. Хоть народу приезжего и вправду много толчется, а названия клиентов можно выяснить. Тебе ж это надо, верно я понимаю? Вот внучка моя вернется. Бухгалтер она на руднике. Вот еще, паря, неприятность какая. – Он даже стукнул рукой по столу. – Внучка у меня на руднике. Все хочу ее забрать – ведь это как потом людям в глаза глядеть, когда в таком безобразии участвуешь? Ведь губят рудник. Да и людей заодно. Пусть хоть девчонка ни при чем будет.
      Петрович поправил непослушные после бани волосы.
      – С бухгалтерией у нее хорошо пошло. Она еще как на курсы пошла, оказалось, что схватывает все быстро. Потом с год, наверное, в какой-то фирме, в городе, проработала – народ нахвалиться не мог, как она дело вела. А потом мать ее, дочка моя, заболела. Решила внучка сюда перебираться, чтобы поближе к матери быть. Вот Марья, бухгалтер-то прежний, – помнишь небось ее – девчонку на рудник порекомендовала. Сама-то замуж вышла, уезжать собралась. Отговаривал я внучку, да куда там – матери на лечение-то страсть сколько денег понадобилось. А тут Пеньков этот еще и сам к нам пришел. Знаю, говорит, деньги вам нужны, а мне такой бухгалтер нужен. Уговори, мол, девку, Петрович, а я ей вдвое против Марьиного платить буду. Это теперь-то оно понятно, почему вдвое…
      Петрович замолчал.
      – Почему? – не выдержал Русанов.
      – Да ить ему не столько бухгалтер нужен, сколько он все меня пытается на свою сторону переманить. Консультации ему нужны. Подкатывал, потом еще пару раз, да я отказал. Ищут сейчас, что бы еще разрыть. Вот оно как получается. И ведь казалось бы: на что я ему сдался? Так нет. Каждому олуху нужно, чтобы порядочные люди с ним общались. Иначе он жить не может. И ведь знает, что все равно уважать не будут, ан нет. Ему надо, чтобы его по головке гладили, говорили – хороший, мол, мальчик. Признавали бы, значит… Так вот отговаривал я Машутку, а она одно знай твердит: матери деньги нужны. Рак у матери оказался. Похоронили недавно.
      Опять долго молчали.
      – Короче, забирать ее оттуда надо, – сказал дед через какое-то время. – Не дело это все…
      – Петрович, а сам-то небось по руднику скучаешь, сознайся?
      – А то не скучаю! Я ж ему всю жизнь отдал. Руки уже стосковались. Беру иногда кайло, иду на прогулку в сопки. Вон видишь, какую коллекцию насобирал. – Старик кивнул в сторону полки в комнате, на которой лежали образцы камня самых разнообразных форм и расцветок. – Ты пей чай-то. Я тебе потом камни покажу, ладно? А то сейчас Машутка моя появится. Смена-то уже, поди, кончилась. С ней поговоришь – может, она что дельное тебе скажет…

      У калитки послышался шум шагов, и вскоре в комнату вбежала Маша. Петрович управлялся за столом как настоящая хозяйка – не прошло и нескольких минут, как перед девушкой уже стояли тарелки с едой. Чувствовалось, что он души во внучке не чает. С любовью глядя, как она ест, Петрович начал рассказывать ей о цели приезда Русанова.
      – Помочь человеку надо, Машуня. Кто ж лучше тебя знает, что там у вас происходит.
      – Фирма «Самоцветы»? – переспросила Маша, отставляя от себя тарелку и давая деду понять, что наелась. – Нет. По документам такая фирма у нас точно не проходит. Последние два года действительно несколько фирм с московскими адресами закупали партии изумрудов. Вот, например, месяца полтора назад ушла в Москву достаточно большая партия… Но… – Чувствовалось, что Маша пытается подобрать точные слова.
      – Но что? – не выдержал Русанов.
      – Все эти фирмы – наши старые партнеры. Они понемногу заказывали нам камни и пять, и десять лет назад. Но возникло за это время и несколько новых покупателей. Это, конечно, все отражено во всех документах, с отчетностью тут все в порядке, но если честно, у меня лично сомнений не вызывает только одна из этих фирм, потому что у меня на глазах приезжал к нам полгода назад молодой человек, официально вел переговоры, закупил партию камней, тут же оплатил все по безналичному расчету, словом, все, как положено…
      – А почему только он не вызвал у вас сомнений, Маша? – заинтересовался Русанов.
      – Так он не к директору пришел. То есть к директору, конечно, но как бы это сказать… он приехал просто как в фирму…
      Она посмотрела на Русанова.
      – Понимаете, это вообще редкость… Правда, у этого молодого человека заказ был единичный. Какая-то там ювелирная фирма… А остальные ездят только напрямую к директору, как они там с ним расплачиваются – только он знает. Понимаете? – снова пытливо посмотрела она на гостя. – По документам одно, а на самом деле совсем другое. Такое у меня подозрение, что вся наша бухгалтерия, только чтобы в случае ревизии оправдаться: мол, рудник наш слабый, загибается, продаем понемногу, а особенного нет ничего. А камни уходят.
      – А что на самом деле, есть что-то особенное?
      – Понимаете, – тихо ответила Маша, – через меня это особенное не проходит. Через меня идут рядовые камни, мелочь. Не зря же тех денег, которые официально по сделкам проходят, еле хватает на то, чтобы рудник содержать да людям зарплату платить. Но вот что бы вы подумали, если б узнали, что приехал человек, заключил плохонькую сделку для своей фирмы, а потом, когда уже все оформлено, заглянул зачем-то к директору. А на следующий день обнаруживается, что директор от этого человека неплохую сумму получил. За что получил, почему – об этом, естественно, никто не говорит. Но ведь все же видят. Поселок-то у нас маленький.
      – То есть вы хотите сказать, часть неучтенных камней идет непосредственно директору, который их и продает, так сказать, на свой карман? – уточнил Русанов.
      Маша замялась.
      – Да ты говори, не бойся. Парень верный, не подведет. Глядишь, еще поможет чем, – подбодрил ее дед.
      – Подруга у меня есть, Галя, – неуверенно, словно все еще сомневаясь, стоит ли, продолжила девушка. – Сменный мастер она. Это как приемщица – камни оценивает, учитывает. Так он ее один раз знаете как подставил! Директор я имею в виду. Прихлебатель у него есть, Мишка. Он ей камни подбросил, а директор перехватил ее и говорит: у тебя камни неучтенные, ты украсть хотела. И могла бы ведь доказать, что ее подставили, но побоялась, говорит, он ее сдал бы как воровку. Он с нашей милицией на вась-вась. Ну вот, а теперь он заставляет ее самые крупные камни откладывать и ему отдавать. Без расписки, без всего – просто как неучтенные.
      – Маша, – Русанов достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги, – здесь список дочерних предприятий фирмы «Самоцветы». Посмотрите, не встречалась ли вам какая-то из этих фирм по документации?
      Маша развернула бумагу, внимательно изучила список, сказала:
      – Первые три – наши постоянные клиенты. Закупают продукцию по очереди, регулярно, раз в три месяца, но небольшими партиями. Потом, если не ошибаюсь, вот эта. – Она показала Русанову название. – Но она встречалась только один раз.
      – А они, вот эти фирмы, с директором наличными расплачиваются?
      – Да. Под расписку. Расписки у него в кабинете хранятся. Я случайно разговор подслушала, потом неделю боялась, думала, если меня кто заметил – плохо мое дело. Вроде, слава богу, не заметили.
      – Надо же! А мне ничего не сказала, – встревоженно подал голос Петрович. – Смотри, Машка!
      – Де не хотела я тебя понапрасну волновать, дед!
      – Ничего себе понапрасну! А если бы с тобой случилось что?
      Русанов неожиданно принял решение.
      – Допустим, я сейчас вернусь в Москву, выбью через столицу санкцию прокурора на обыск кабинета вашего директора. Если в процессе обыска вскроются неучтенные камни, кого директор заподозрит первым? – спросил он.
      – Галю! – испуганно всплеснула руками Маша.
      – Пожалуй, – сказал Русанов. – А если потом еще вскроется история с «Самоцветами» и их подставными фирмами… Ведь понятно, что названия фирм партнеров могут на руднике знать только три человека: директор, его заместитель и бухгалтер.
      – Что ты имеешь в виду? – нахохлился старик.
      – Ты хочешь, чтобы гад получил по заслугам, Петрович? Так вот, я готов забрать в Москву и Машу, и Галю, лишь бы они дали показания. Я готов найти им работу, квартиру, все, что хотите, если Маша и ее подруга согласятся. Да даже если не согласятся. Если они останутся здесь, при дальнейшем развитии этого дела все может очень плохо для них обернуться.
      Маша изумленно смотрела на него.
      – Что, вот прямо так все бросить и уехать? Ну выдаете! А еще дед говорит, что вы из ФСБ!
      – Не просто все бросить и уехать, а все бросить прямо сейчас, уехать в город завтра утром, а улететь днем. И отсутствовать, пока здесь будет проводиться операция.
      – Ну вы даете! – еще раз сказала Маша, возмущенно покрутив при этом головой.
      – Я не ФСБ, Маша. Я – налоговая полиция. Надеюсь, уже слышали про такую? Но я, к сожалению, защитить вас не смогу. И никто вас не защитит, даже и ФСБ. А бороться с жульем все равно надо! Иначе нам, честным людям, в этой стране вообще жизни не будет!
      – Нет, это невозможно, – решительно покачала головой Маша. – Я имею в виду – все вот так бросить и уехать.
      – Послушай, внучка, – вступил молчавший до сих пор дед, – а ведь он дело говорит, москвич-то. За мной ухаживать пока не надо, а если надо будет – у нас, у старых горняков, связи крепкие. Меня друзья не оставят. А вот то, что этот ваш Пеньков ко мне со всех боков подбирается, – это факт. Со всех сторон подбирается, а не сообразит пока, что, если он пригрозит тебя на шахте запереть, ночью например, так я все его условия выполню. Так что ты у меня самое слабое место. Я считаю, надо ехать, если Димитрий, гость наш, насчет жилья и работы не обманывает. А утрясется все – вернешься. Неуж тебя снова на рудник-то не возьмут? А не возьмут – снова в Свердловск подашься… Или как он теперь – в Екатеринбург…
      – Ну, допустим вы меня уговорили. Но заранее предупреждаю: с Галей вам, пожалуй, посложнее будет, – и она улыбнулась своей замечательной чистой улыбкой.

      Ваня, младший сын Александра Александровича Бурмистрова и Лилии Константиновны, возвращался в казарму после выходных. У отца он в этот раз не был, не стал заезжать и к брату. Конечно, бывать у брата он любил, но шанс встретить там мать был довольно высок, а он решил посвятить этот уик-энд личной жизни. Почему и направился на субботу и воскресенье к своей подружке. Благо родители ее были на даче.
      Выходные удались на славу, и сейчас Ваня пребывал в отличном настроении. Хорошо бы, если бы все выходные можно было проводить вот так у какой-нибудь подружки, а не выслушивать материнские вопли о том, какая стерва Вероника и какая недотепа невестка Людмила. Одна отняла у нее все, а вторая не так кормит ее старшего сына, не так ухаживает за ее внуками. Сам же Ваня Людмилу считал замечательной, а на Веронику с папашей ему вообще было глубоко наплевать.
      Было еще светло, но в зарослях сквера, через который проходил его путь, уже был мягкий полумрак. Как-то пусто было сегодня в сквере, даже влюбленных парочек почему-то не видно, хотя обычно их здесь сидело немеряно. «Не Валентинов день», – усмехнулся Ваня и тут же заметил боковым зрением какое-то движение в кустах.
      «Ага! – подумал он. – Либо глюки, либо наши прикалываются».
      Курсанты академии любили разные такие шутки друг над другом: неожиданно нападать из-за угла или из какого-нибудь темного места. Игра у них такая была на реакцию. Если вовремя не заметил нападения – проиграл. Ставишь ящик пива на всех. Сам виноват – чекист должен быть всегда начеку. Если же ты вовремя отреагировал – ставит нападающий. Правда, при этом еще надо было иметь свидетеля, чтобы доказать, кто выиграл, а кто проиграл.
      Время возвращения в казарму было одним из наиболее подходящих для другой игры, в «казаки-разбойники».
      «Хорошо, – подумал Ваня, – нападающий с той стороны. А где же свидетель?»
      Ага, вот и свидетель – подбегает к нему с другой стороны, думает взять его врасплох. Но Ваню просто так не возьмешь! Он вовремя успел среагировать, обернулся и двинул «свидетелю» ногой.
      «Ага, стало быть, я перепутал. Это был нападающий, а свидетель как раз с другой стороны», – успел подумать Ваня, очень удивившись тому, как легко парень поймался на его удар и, мало того, свалился. Обычно-то все хорошо знают приемы друг друга и всегда готовы среагировать… Но он не успел додумать свою мысль, как нападающий, тот, что вылетел на него с другой стороны, уже валился от Ваниного коронного удара слева.
      «Ничего не понимаю», – опять удивился Ваня, разглядывая уложенных им парней. Это были вовсе не его однокурсники. Он вообще этих парней никогда раньше не видел. Ваня наклонился, пощупал пульс: живы, чего им сделается. «Да, не повезло парням. Наверно, хотели просто попугать, сшибить на выпивку». Он оставил пострадавших приходить в себя, а сам пошел к себе в казарму.
      В этот же день Рихтеру было доложено, что сын Бурмистрова и парень, ухаживавший за Аней, не одно и то же лицо.

      Маша хотела пойти одна, но Петрович как-то выразительно посмотрел на гостя, как-то так многозначительно крякнул, что Русанов сказал:
      – Я вас провожу!
      – А по-моему, незачем вам лишний раз в поселке светиться! – отрезала Маша. – Ничего, не маленькая, одна сбегаю!
      – Вот потому и надо, что не маленькая! – осерчал дед и повернулся к гостю: – Проводи, проводи, Дмитрий Андреевич, а то у нас тут по вечерам-то не больно спокойно… Рудничные ребята – они завсегда хулиганы были, а теперь-то особенно… Ну и того, на свет действительно не больно высовывайся. А ты, Машка, веди его закоулками, под фонари не лезь. Ну, с Богом!
      На улице уже начинало темнеть. Какими-то проулками, тропинками Русанов и Маша выбрались на главную улицу поселка и минут через десять подошли к кварталу пятиэтажек. Русанов уже знал, что Галя живет с соседями на втором этаже.
      Она оказалась высокой стройной девушкой с красивыми, но грубоватыми чертами лица. У нее были темные распущенные волосы, зеленые глаза. «Хозяйка Медной горы, да и только, – подумал Русанов. – Такая величавая, спокойная».
      Но это наваждение тут же рассеялось, когда Галя открыла рот.
      – Привет еще раз, – начала Маша, – дед заглянуть к нам просил. Обсудить кое-что.
      – Прямо сейчас? – грубо спросила подруга, подозрительно глядя на Русанова.
      – Это к нам друг из Москвы приехал, – после некоторой заминки сказала Маша. – Познакомьтесь. Дима, Галя.
      – Я никуда не пойду, – очень громко объявила Галя.
      – Галя, это очень важно. Очень, – строго сказала Маша.
      – Что может быть такое важное, что до утра не дотерпит? – еще громче возмутилась Галя, при этом она приставила палец к губам. – Приходите утром. А сейчас я спать хочу.
      Она толкнула их вперед, проскользнула следом за ними и с треском захлопнула за собой дверь.
      Назад возвращались молча и очень быстро и вроде бы никого по дороге не встретили. Дед уже волновался от нетерпения, ждал их со свежезаваренным чаем.
      – Да что случилось-то, Галь? – спросила Маша, едва они переступили порог.
      Подруга была все так же сурова и непреклонна, как в своей коммуналке.
      – Может, и ничего. Говорите, что надо. Зачем звали-то, Иван Петрович?
      – Ну что ж, паря, придется тебе еще раз всю историю повторить, – обратился Петрович к Русанову.
      Галя слушала молча и даже не задавала вопросов. А когда Русанов замолчал, сказала:
      – И что вы хотите от меня? Чтобы я дала вам показания, а потом бы меня нашли в шахте, как Колю-техника?
      – Вы должны помочь налоговой полиции арестовать директора, Галя.
      – Никому я ничего не должна! Директора все равно не посадят. Даст, кому надо, на лапу и останется чист, как стеклышко. А мне будет крышка – или кокнут, или в тюрьму запихнут…
      – Вы что, совсем не верите в правосудие? В честность и порядочность, в закон?
      – Не верю. Совсем. А вас, между прочим, кто-то узнал, когда вы по поселку шли, а может, еще когда в автобусе ехали. Уже пошел слух, что кто-то из ФСБ здесь у нас чего-то вынюхивает. Директор сильно задергался. Кстати, когда я вам открыла, мне показалось, что кто-то стоял этажом выше.
      – Галя! – Маша тронула подругу за руку. – Надо уезжать.
      – Еще чего! – резко обернулась Галя. – Куда уезжать-то?
      – В Москву.
      – Ага, так там нас и ждут!
      – Я уже сказал Маше: мы найдем вам работу, квартиру, – вступил Русанов. – По крайней мере, на первое время…
      – И ты ему веришь? – спросила Галя.
      – Конечно.
      – Ну и дура. Он обстряпает свое дело, и привет горячий. Ему – медаль. Директор даст взятку – его отпустят. Все пойдет своим чередом. И только мы с тобой, две дуры, не будем знать, куда деваться. Назад нельзя. На панель – рожей не вышли. В Москву она поедет! Ага, только нас там и не хватало.
      – Почему это рожей не вышли? – спросил вдруг Русанов.
      – Вот видишь! – торжествующе сказала Галя. – Проговорился. Ты поняла? Он и сам думает, что нам одна дорога – на панель.
      – Да я не в том смысле! – запротестовал Русанов.
      – А я в том! – отрезала Галя.
      – Ну вот что, Галка, хватит! Послушай, что тебе говорят! – включился наконец в разговор Иван Петрович. – Собирай манатки и не капризничай. Вернее, ничего не собирай. Они, поди, уже знают, что ты с московским гэбистом, встретилась. Так что, от греха, пересиди до утра, а утром решим, как дальше быть. Дело-то, вишь, серьезное, серьезнее некуда.
      – Ты давай не командуй, старый, я тебе не внучка.
      – Ишь ты, не внучка! Да я тебя нянчил, когда ты еще под стол пешком…
      – А я тебя не просила.
      – Вот глупая девка, – повернулся дед к Русанову за сочувствием. – Но люблю, как родную.
      – Как же вы, с вашим-то темпераментом, директора терпите? – засмеялся Русанов.
      – А я и не терплю. Я ему все сказала, что про него думаю. Но жить-то охота, куда денешься…
      – Да неужели вы не хотите помочь убрать его? Вы просто должны поверить мне, Галя…
      – Никогда красавчикам не верила! – оборвала его Галя.
      – Да хватит тебе, Галка, дурака валять, – не выдержала Маша. – Какой он тебе красавчик? Он офицер налоговой полиции! Да вы не думайте, Дмитрий Андреевич, это она так озорует. Она вообще-то, конечно, вредина, но не всегда.
      – А я и не думаю. Я закаленный. А Галя ваша – она по сравнению с моей женой просто ангел!
      – А, так он еще и женатик! – возмутилась Галя. – Машка, а ведь он нас с тобой в гарем заманивает.
      – Кто про что, а вшивый все про баню, – даже плюнул с досады дед. – У нашей куме одна любовь на уме.
      – Какая уж тут любовь, если три бабы на одного мужика, хоть и путного! Нет, господин офицер, нельзя мне с вами в Москву. Вот Маринка две недели назад уехала – и привет. Ни писем, ни звонка. Я ей говорила: не езди, нельзя нам с тобой в Москву. Нет, не послушалась.
      – А Маринка – это кто? – спросил Русанов.
      – Маринка-то? А сестра.
      – Ну и почему вам нельзя в Москву?
      – Семейное проклятие. – В глазах у Гали скакали лукавые черти. – Тетка наша уехала много лет назад в Москву учиться. Связалась там с преподавателем. Ну он ее и убил.
      – Как – убил?
      – А так. Взял да убил. Ну не сам, конечно, в аварию они попали. Мать тогда сразу поняла, что нам в Москву нельзя – не принимает нас столица. Рассказывала еще какую-то жуткую историю про свою прабабку, которая аж в прошлом веке еще в Москву поехала – тоже сгинула. Во как!
      – А Маринка, сестра ваша, – продолжал пытать ее Русанов, – она что, тоже учиться поехала? Как та самая тетка?
      – Нет, изумруды гранить.
      – Как?! – Русанов почувствовал даже, как кровь прилила к вискам. – Как это – гранить?
      – Ну как камни гранят, так и она будет. Она ж училище кончила. Сидела без работы, а тут у нас появился один вроде вербовщика, ну он ее и завербовал. Вернее, вербовал-то он не ее, а ее парня, Славика. А Маринка с ним за компанию…
      – А этот Славик – он кто?
      – Да сволочь. Гений, конечно. Но с моей, женской точки зрения – сволочь. Девка по нему иссохлась вся, а ему хоть бы что. Знай себе пилит камни, а на девку наплевать. Ну вообще-то она сама виновата, как будто не знала, что чокнутый он. С детства.
      – Да никакой он не чокнутый, – заступился за Славика Петрович. – Талантивый парень. Данила-мастер такой. Камень чувствует как никто. А эта дурочка возьми да и влюбись в него.
      – Какая она вам дурочка, – не согласилась Галя. – Маринка хорошая девочка всегда была. Умненькая. Да дернул ее черт в этого Славика влюбиться…
      – Ну это так, это конечно. Сердцу ведь не прикажешь, – вздохнул Петрович.
      – Еще как прикажешь, если мозги есть.
      – Ну вот! А у Маринки-то твоей, что их, нету, что ли? Только что рассуждала, какая она умненькая…
      – Ну ты меня совсем запутал, дед, – всплеснула руками Галя. – И вообще ни одного слова не даешь сказать!
      – Да говори, говори, пожалуйста.
      – Да мне уже и расхотелось.
      – Пожалуйста, рассказывайте, рассказывайте, Галя, – попросил Русанов, всем нутром чувствующий, что за этим может стоять что-то очень важное.
      – Хорошо. На чем я остановилась-то?.. Ну, не важно. Так вот, она, Маринка, все из-за этого своего Славика делала. И в художественное училище из-за него пошла. И все перед ним выпендривалась, чтобы внимание на себя обратить, хотела даже по огранке обогнать. Да где уж ей до него! Ну, правда, второе место в группе держала четко. Ну вот. А потом училище кончила и сидела без работы. А тут недавно приехал к нам какой-то мужик из Москвы. Сказал, что отбирает лучших для работы на крупную ювелирную фирму.
      – Что за мужчина? Как он выглядел? – не на шутку разволновался Русанов, хотя какое-то чувство подсказало ему, что он уже знает ответ.
      – Ну… я его не видела… Маринка фамилию его называла, но я ее не запомнила… А вот… вроде как она говорила, бородка у него такая… небольшая… Маринка еще шутила, что едет в пекло, сам, мол, Мефистофель за ними приехал. А, вспомнила, фамилия у него на «евский» заканчивается.
      – Тарчевский? – с надеждой спросил Русанов.
      – Да вроде бы так, – согласилась Галя.
      – Ну, тогда ваша Маринка, наверное, в беду попала…
      – Почему в беду? – почти шепотом произнесла Галя.
      – Есть у меня такое подозрение…
      – Господи, да говорите вы толком! – возмутилась Галя. – Чего вы все жметесь-то!.. Ну, если что, я своими руками задушу этого Мефистофеля.
      – Не сможете, – вздохнул Русанов.
      – Еще как смогу! Вы даже не представляете, какая я сильная.
      – Не в этом дело. Тарчевского уже нет в живых.
      – О господи! А Маринка?
      – А Маринка ваша, думаю, пока жива, но в опасности.
      – Но вы ей поможете, правда? Я очень прошу вас. – Галя вцепилась в руку Русанова. От ее напускной грубости не осталось и следа. – Я для вас все что хотите сделаю, только спасите ее, Дима!
      – В это время можно откуда-нибудь позвонить? – спросил Русанов.
      – Позвонить? – насмешливо переспросил старик. – Может, ты думаешь, что у нас здесь еще и Большой театр есть?
      – Так что, значит, неоткуда?
      – Ладно, идем к Любе, попросим открыть почту. А вы, девки, сидите тут тихо. Калитку чтобы никому не открывать. Мы придем, стукнем сперва три раза. Потом два. Потом еще три. Ясно?
      – Ясно, – ответила за обеих Маша.

      Петрович с Русановым вышли на почти не освещенную улицу.
      – А хорошо у вас здесь, Петрович! – вдруг как-то чересчур восторженно и громко сказал Русанов. – Даже уезжать не хочется. Но ничего не поделаешь, тетка ждет племянничка в отпуск. С тех пор как ушел из ФСБ, ни разу у нее не бывал.
      – Ага, теперь я тоже их вижу, – тихо отозвался Петрович. – Слушай, может, мы зря девчонок одних оставили?
      – Ничего, я думаю, они пойдут за нами.
      Они подошли к почте. Почта здесь, – это Русанов помнил еще с прошлого приезда, – размещалась в большом пятистенном рубленом доме, на одной половине которого сейчас рядом горел свет. Петрович постучал в окно:
      – Открой, Люба, это я, Иван…
      Выглянула женщина с платком на голове – по всему видать, эта половина пятистенка была жилая.
      – Ну что там? А, Петрович.
      – Вечер добрый, Люба!
      – Какой там вечер, ночь уже. Ты чего пришел-то? Я тут спать уж ложилась.
      – Да вот, Люба, позвонить надо. Срочно.
      – Случилось, что ль, чего? – встревожилась Люба.
      – Да гость, вишь, у меня, из Москвы. Они, московские-то, сама знаешь, колготные, им в самые не подходящие моменты всякие идеи в голову приходят.
      – А-а-а, – протянула та, – это который из ФСБ.
      – Да чего вы все ФСБ да ФСБ!
      – Так больше ж других чужих сегодня не было. А что он из ФСБ, так все уже говорят. А я и сама его помню. Такие не забываются.
      – Да ушел он из ФСБ к едрене фене, давно уж. Приехал вот в гости по старой памяти, а тут позвонить срочно приспичило. Улетел и что-то жене забыл сказать. Говорит – важное очень. Говорит, завтра поздно будет звонить – уедет она. Открой почту, а, Люб? Пусть уж позвонит. А то будет потом в Москве трепать, какие мы тут дикие и серые…
      – Аи хрен с ним, пусть треплет. Да ладно, ладно, открою. Но ты, старый, мне будешь должен, понял?
      Они перешли на крыльцо почтовой половины и вскоре услышали, как женщина изнутри открывает запоры. Наконец звякнула щеколда, на крыльце загорелась лампочка, и дверь распахнулась. Люба в цветном халате, накинутом поверх длинной ночной рубахи, встретила их на пороге.
      – Ну, здравствуйте еще раз, – сказала она, адресуясь главным образом к Русанову, и пошла вперед, зажегся свет.
      – Вон там телефон, – кивком показала она Русанову. Потом повернулась к деду: – Пошли вон, сядем. Тут у меня парочка стульчиков есть. Не будем человеку мешать.
      – Ну говори, старый, копают, что ль, чего? – проговорила она тихим голосом, когда Русанов скрылся за перегородкой переговорной.
      – Ты это про что, Люба? Чего копают-то? Яму, что ль, какую? – с ухмылкой спросил тот.
      – Да брось ты дурачком прикидываться.
      – Да когда это я, прости господи, прикидывался?
      – Ну скажи, ради бога, копают под директора или нет?
      – Много будешь знать, скоро состаришься. Как я.
      – Состариться я не боюсь. А боюсь я, что состарюсь, а жизнь у нас тут так и не переменится.
      – Да зачем ее менять-то? Что хотели, то имеем. Кто на митингах громче всех кричал: скинем, мол, директора, новая жизнь начнется!
      – Так ведь сколь уже времени, дед, расхлебываем. Сколь еще-то можно?
      – А ты вон у Бога спроси, сколько он еще вас наказывать будет.
      – Ишь ты, «вас». А ты, стало быть, ни при чем… Парень-то твой из ФСБ будет?
      – Да какой там ФСБ! В отпуске он. Проездом, к тетке собрался.
      А Русанов в это время уже говорил с Португальцем.
      – Привет, Серега!
      – А, Финик, привет, коль не шутишь. Ну что там у тебя случилось?
      – Еще не случилось. Но может. Сам понимаешь, раз звоню – значит, дело серьезное. Слушай внимательно.
      – А когда у тебя были дела несерьезные?
      – Ты можешь завтра за мной сюда заехать?
      – В Балышево? Ну смогу после работы.
      – Нет, с утра. Можешь? Чем раньше, тем лучше.
      – Ничего себе! Часа три туда, часа три – обратно, а к девяти мне на работу… Это ж во сколько ж я выехать должен?
      – Часа в три.
      – Математик несчастный! Да ведь сейчас уже почти одиннадцать! Это все, что ты хочешь?
      – Нет. Еще мне нужно три билета на самолет. На завтра. И тоже – чем раньше вылет, тем лучше. Можешь устроить бронь?
      – Три? Ты что, директора рудника с бухгалтером решил для дачи показаний с собой захватить?
      – Ты мне не сказал, Серега. Ты можешь это сделать?
      – Когда я их буду делать-то, Финик! Вернемся – посмотрим, понял? Так что где-то к половине шестого жди меня. Авантюрист! Давай рассказывай, куда подъезжать-то.
      – Вон он, выходит, – сказал напарнику похожий на первобытного человека директорский пристебай Мишка, тот самый, что когда-то подставил Галю с камнями. – Я ж тебе говорил, что надо было ему сразу вломить, как только он от Петровича вышел.
      – Тебе чего хозяин сказал? Следить и не связываться.
      – Да он же, гад, теперь всем отзвонит. Завтра знаешь сколько ментов понаедет.
      – Ну ты и псих! Чего он знает, если он весь день просидел у деда? Да ему небось и дела нет до нашего рудника, тем более что из КГБ его выперли. В отпуск едет.
      – А че он тогда к Гальке поперся?
      – Может, нравится она ему. Трахнуть хочет.
      – Еще чего?! – взвился первобытный Миша.
      – А ты что думаешь, только ты ее трахнуть хочешь?
      – Ну и че мы тогда за ним ходим, если он всего лишь черную бабу натянуть хочет?
      – Сказал хозяин – вот и ходим.
      – Эй ты, мужик, что-то харя мне твоя не нравится! – закричал Миша приближающемуся Русанову и резко рванулся вперед.
      Федя не успел его задержать.

      Португалец появился около дома Петровича даже раньше, чем договаривались. Было пять утра, когда он, потягиваясь, выбрался из машины. Огляделся вокруг, вдохнул полной грудью бодрящий утренний воздух.
      – Красота! – сказал он и постучал в калитку.
      Тут же, словно и не ложился, выскочил одетый Русанов, украшенный небольшим фингалом под глазом.
      – Привет, старик. Как ты вовремя!
      – Тебя что, уже пытали? – пошутил Португалец.
      – Да нет. Просто нашелся ревнивец, с которым мы делили невесту…
      – Ого! Чужих невест уводишь? А на кой тебе? Ты что, решил обратиться в ислам и стать многоженцем?
      – Да как тебе сказать… Ну, во-первых, мы с Лизой разводимся. Это я тебе уже говорил. Даже развелись, а не разводимся, осталось только документы получить. Во-вторых, ситуация осложнилась тем, что меня запомнили как офицера ФСБ. Вот директор комбината и насторожился. Подослал каких-то своих качков. Вот и пришлось притворяться шлангом: из ФСБ, дескать, меня выгнали, а сюда я приехал не для дела, а для удовольствия – за своей ненаглядной невестой Галей.
      – Это которая из них Галя? – спросил Португалец, с интересом разглядывая девушек, выносящих на крыльцо приготовленные в дорогу сумки.
      – Ты чего, совсем дурной? Я ж говорю: притворяться пришлось. К счастью, а может, к несчастью, – сказал Русанов, потирая синяк, – один из качков как раз по этой Гале сохнет. Ну и сунулся права качать, подтвердил, так сказать, мою версию. Сегодня доложат начальству, что Галя похищена влюбленным маньяком. А вот со второй девушкой, с Машей, посложнее. Нужно как можно оттянуть тот момент, когда директор всерьез озаботится моим приездом и исчезновением девушек. Конечно, я дал Петровичу инструкции, что говорить по поводу внучки, но желательно сегодня же, в крайнем случае завтра организовать здесь обыск и изъятие документов, чтобы не спрятали концы в воду. По рассказам Маши, в документах есть все. Если наиболее активными партнерами рудника являются дочерние фирмы наших «Самоцветов», то картина становится абсолютно ясной. А с показаниями моих девчонок директору и всей его воровской лавочке точно хана.
      – Ах, они уже твои девчонки, – засмеялся Португалец.
      – Да пошел ты, – ответил Русанов, гордо сияя фингалом.
      Наконец все были готовы. Маша долго не могла оторваться от деда и чуть не плакала. Да и у сурового Петровича глаза были на мокром месте.
      – Ты их береги, – сказал он Русанову, когда девушки забрались в машину.
      – Не переживай, Петрович, – успокоил тот деда, как сумел. – Все будет в лучшем виде. Телефон я тебе свой оставил, так что звони, если что.
      Русанов решительно взялся за дверцу машины.
      – Финик, а Финик, – окликнул его шепотом Португалец, решивший надеть «дворники».
      – Что тебе, – отозвался Русанов.
      – А ведь ты, Финик, бабник.
      – Иди ты, – махнул на него рукой Русанов, распахивая дверцу.
      Он уже уселся в машину, но вдруг опустил свое стекло, поманил деда, чтобы придвинулся поближе.
      – Помнишь бажовский сказ про приказчиковы подошвы? Как Хозяйка Медной горы жадного приказчика, который жилу разворовывал, в груду малахита превратила? Так что от него одни подошвы остались.
      – Помню, и что с того?
      – Я тебе обещаю: ваш Пеньков тем же кончит.
      – Так то малахит, а то изумруд.
      – Ну и что, хозяйство-то одно! – повторил он дедовы слова. – Напрасно ты, Петрович, в сказки не веришь.
      – Ишь какой умник выискался, – пробурчал дед, опираясь о калитку. – Ты, если Галку сагитируешь, на свадьбу не забудь пригласить. Все-таки я вас познакомил-то…
      К половине девятого они уже были в Екатеринбурге. Еще в дороге Португалец принял решение отвезти всю компанию к себе домой.
      – А что? – рассуждал он. – Пацанов мы отправили к бабке, жена в своем институте. Так что располагайтесь, поесть, я думаю, чего-нибудь сообразите, посмотрите в холодильнике. А я сейчас на работу. Во-первых, утрясу дело с билетами, во-вторых, постараюсь отпроситься, чтобы проводить вас.
      Еще раз оглядев компанию, он направился к выходу.
      – Кстати, весь день, что тебя не было, мои два разбойника нас фокусами морочили, – повернулся он уже в дверях. – Я даже и не знаю, может, та тарахтелка, что ты им в прошлый раз всучил, была уж не такая и громкая…
      Русанов запер за ним дверь и повернулся к своим подопечным.
      – Ну, пошли на кухню, что-нибудь приготовим. Так, чтобы не разорить хозяев, – весело продолжал он, открывая дверцу холодильника, – обойдемся, пожалуй, яичницей. У меня еще пара банок консервов осталась, так что гуляем.
      Через некоторое время он в компании с совсем уже приободрившимися девушками сидел за завтраком.
      – Я думаю так, – сказал Русанов. – Сначала вы поживете у меня дома. Квартира, конечно, не дворец, но места на первое время нам всем хватит.
      – А как же ваша жена? – спросила практичная Галя. – Вот небось будет скандал.
      Русанов успокоил ее:
      – Я, можно сказать, не женат. Мы в разводе. Правда, она пока живет у меня, но, думаю, после нашего приезда переберется.
      – Ну что ж, свято место пусто не бывает, – усмехнулась Галя.
      Русанов сделал вид, что не замечает ее ехидства.
      – Так вот. На первых парах поживете у меня, а потом найдем вам общежитие. А если еще и работа будет денежная – сможете снять квартиру.
      – А что, у вас там на Тверской, конечно, денежная работа…
      Галя и сама поняла, что шутит как-то не очень добро, что надо бы взять какой-то другой тон, но поделать ничего с собой не могла. Они тут едят яичницу, этот фээсбэшник, или кто он там, все таращится на нее, и ей это даже приятно, а дура Маринка там, в этой подлой Москве, может быть, сейчас загибается. А она ничем не может ей помочь. А жаловаться, и плакать, и опять по-бабьи вцепляться в руку этого красавчика ей совсем не хотелось. То есть хотелось, конечно, было приятно, но не нужно, чтобы у него сложилось о ней мнение как о неуравновешенной, вечно хнычущей дуре. И ей даже в голову не приходило, что сам Русанов почему-то с большим удовольствием и каким-то не вполне ему понятным волнением вспомнил тот момент, когда она, словно прося у него защиты, малодушно вцепилась в его руку…
      А молчавшая все это время заплаканная Маша вдруг сказала:
      – А ведь попадет за нас деду, как выяснится прямо с утра, что двое на работу не явились. Да не просто двое, а самые важные для нашего Пенькова люди, которые больше всего под монастырь его подвести могут. Да и наверняка кто-то видел, как мы уезжали. – Она требовательно посмотрела на Русанова. – Они с ним ничего не сделают?
      – Мы с Иваном Петровичем так вчера договорились. Насчет Гали Пенькову доложат все, как задумано. – Он потрогал свой набухший синячище. – А про Машу дед скажет, что она поехала погостить вместе с нами, то бишь с женихом и невестой, к тетке. Версия, конечно, тупая, но, чем версии тупее, тем в них охотнее верят. Я думаю, что сегодня мы будем в Москве, ну а уже завтра попробуем организовать обыск этой лавочки. Если все, как вы и говорили и у директора Пенькова обнаружатся изумруды и расписки, он ни вам, ни деду уже ничего не сможет сделать. А в случае чего можно и без обыска пока. Одних ваших показаний достаточно, чтобы оформлять ордер и на обыск, и на арест… Вскоре позвонил Португалец.
      – Счастливчик ты, Финик, – услышал он голос друга. – Дело сделано, вылет у вас через полтора часа. Так что хватайте багаж, сейчас за вами заеду.
      – Все, летим! – Русанов вернулся к девушкам. – Сергей сейчас заедет. Давайте-ка как можно оперативнее заметаем следы нашей гулянки и собираемся.
      – Лене и детям привет передавай – я же с ними так и не попрощался, – расставался Русанов с другом у входа на летное поле. – Пацанам скажи, что я свою вину заглажу!
      – Ради бога! – взвыл Португалец. – Только не это! Хочешь исправиться, давай не забудь на свадьбу пригласить.
      – И ты туда же, – укоризненно посмотрел на него Русанов. – Ты что, считаешь, что я неправильно поступаю? Да ведь если их оставить в Балышеве – убьют их там обеих.
      – Конечно убьют, кто ж спорит, – серьезно сказал Португалец, но усмешка все же из его глаз не исчезла. – А вообще-то девушки у нас тут хорошие, сам убедился. Ну ладно, ладно тебе, – перешел он окончательно на серьезный тон. – Все правильно, хотя и несколько романтично. Мягкой вам посадки. Ну и привет передавай всем, кого знаю. И кого не знаю – тоже можешь поприветствовать.

      В то время как Русанов вез девушек в аэропорт, майор налоговой полиции Сергей Силович Кочкин направлялся в районное бюро технической инвентаризации, чтобы раздобыть поэтажные планы особняка, в котором сейчас располагался офис фирмы «Самоцветы». Здесь хранились не только планы и чертежи муниципальных зданий и сооружений, но также разрешения на перестройку или на любые ремонтные работы.
      Кочкин рассчитывал, что управится быстро. Однако не тут-то было. Даже корочки налоговой полиции не сильно помогли ему.
      БТИ располагалось в старом здании в одном из переулков Замоскворечья. Здание было старое, но на деньги, которые были вбуханы в его ремонт, подумал Кочкин, можно было бы привести в порядок весь район.
      Поднявшись на второй этаж по мраморной лестнице, он оказался в широком роскошном холле, обставленном итальянской мебелью. Уж что-что, а все, связанное с Италией, он вычислял каким-то шестым чувством.
      В комнате номер семь, куда его направили, сидели три дамы, от которых так и веяло сознанием собственной значимости.
      – Здравствуйте, – как можно приветливее обратился к ним Кочкин.
      В ответ же услышал нечто похожее на шум в кране, когда в нем нет воды. Пришлось засчитать этот звук за ответное приветствие.
      – Меня направили к Альбине Вадимовне, – сказал Кочкин в надежде, что уж теперь-то должна откликнуться хотя бы одна из дам.
      – Что вам? – Тетка с уксусным выражением насильно раскрашенном лице, по-видимому, и была Альбиной Вадимовной.
      Бодро ринувшись к ее столу, Кочкин изложил приведшую его просьбу, предварительно предъявив ей свой документ.
      Обычно он женщинам нравился и без документа, 1но тут вышла осечка. Инспекторшу пришлось брать штурмом. Альбина Вадимовна начала выскальзывать прямо из рук, причем очень ловко. Сначала она сослалась на неприемный день. Этот выпад Кочкин успешно парировал, отметив, что он не вполне обычный посетитель, он же не по личной нужде сюда пришел. Его прислала государственная инстанция.
      Дама не сдавалась, потребовала письмо от государственной инстанции.
      Кочкин выложил требуемое письмо.
      Дама помолчала, думая, что бы еще такое потребовать, и довольно быстро нашлась.
      – Уважаемый, – она так и не придумала, как ей называть налогового полицейского – товарищ или господин, решила никак не называть: – Вы должны получить визу у главного инженера.
      – Хорошо. Где его кабинет? Подскажите, пожалуйста.
      – А он уехал, – радостно сказала Альбина Вадимовна, – и будет завтра.
      Кочкин не любил пользоваться своим положением, а тем более угрожать дамам. Но тут он решил, что без этого просто не обойтись.
      – Уважаемая Альбина Вадимовна! Если у вашего заведения есть какие-то проблемы, то я вполне понимаю ваше нежелание помочь мне. – Кочкин значительно помолчал и продолжил: – Ведь ваша фамилия, кажется, Фролова. Так? Если мне память не изменяет, проживаете вы по адресу…
      Он начал называть ее адрес, но продолжать Коч-кину не пришлось. Дама вдруг стала необыкновенно любезной. Сразу нашлись необходимые документы и чертежи. Демонстрируя свою особую любезность к представителю такой замечательной организации, как налоговая полиция, дама даже дала адрес и телефон фирмы, которая проводила последний ремонт. Перестройку, как оказалось, осуществляло предприятие «Вита-сервис».
      Кочкин душевно поблагодарил Альбину Вадимовну и на выходе сказал:
      – Вот видите, я же знал, что мы поймем друг друга.
      Вернувшись на Маросейку, Кочкин созвонился с офисом «Вита-сервис» и направился туда. Дальше дело пошло сравнительно легко, потому что по счастливому совпадению недавно эту фирму навестили коллеги из районного отдела УФСНП по Москве. Так что бравых зодчих бросало в мелкую дрожь при одном упоминании словосочетания «налоговая полиция».
      Вернулся Кочкин назад вместе с планом перестройки. Плюс в дополнение к плану вместе с ним был откомандирован и старший инженер того проекта Сергей Николаевич Береговой. Во время ремонта именно он непосредственно занимался интерьерами фирмы «Самоцветы». Сути дела ему, естественно, не открыли. Его задачей было обозначить на планах, кто какую комнату занимает, сравнение документации «Вита-сервис» и планов, полученных в БТИ. Спрятавшись за грушу, Кочкин и инженер Береговой методично сравнивали проектируемые чертежи, привязывая к ним схемы, выданные в БТИ. И довольно быстро Силычу стало понятно, почему дамочка из БТИ так упиралась с выдачей планов: сплошь и рядом они не соответствовали произведенным перестройкам…
      Кочкин с негодованием вспомнил, как недавно его знакомый решил продать квартиру, чтобы уехать в другой город к дочери, а в БТИ его стали убеждать, что это, дескать, невозможно, так как в квартире заделан дверной проем, а инспекция в известность об этом не поставлена. Сколько нервов, мерзавка, тогда испортила старику! Таким образом, планы БТИ сразу же пришлось отложить как недостоверные.
      Работали с чертежами «Вита-сервис». К вечеру, когда все планы были подробно изучены, стало очевидно: объект «зет» на этих планах не значится. Для этого попросту не оставалось места. Все комнаты были четко обозначены, четко расписаны по подразделениям, в них учтены все ниши и закоулки; во всех располагались вполне открытые службы «Самоцветов». Ну не в сортире же спрятать пресловутый объект?
      Сердобольная Ольга, не спрашивая, поставила перед ними чай, тарелку пирожков.
      – Ну что, нашли?
      Устало потирая глаза, Кочкин лишь махнул рукой, и горестно вздохнул. Выходила какая-то ерунда.
      – О существовании объекта «зет» упоминали аж два лица, Бурмистров и Рудин. Более того, ясно, что объект находится в здании фирмы, а на чертежах его нет, ну хоть ты тресни…
      – Ох, хороши же мы будем, если заявимся в «Самоцветы» и не будем знать, где искать, – посочувствовала Ольга несчастному Силычу.
      И тогда подал голос Сергей Николаевич, полудобровольный помощник из «Вита-сервис».
      – Если я правильно понял, вы ищете на планах некую потайную комнату? – Он с интересом посмотрел на налоговиков. – И она здесь не обозначена, так?
      – Так, – неохотно подтвердил Кочкин.
      – А может быть, наша фирма и не занималась этим помещением? – Сергей Николаевич вскинул рыжие брови. – Уж коли оно такое секретное, значит, нас могли и близко туда не подпустить. Поэтому его на наших планах и быть не может…
      – У вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу? – не выдержал Кочкин.
      – Ну, если коротко… Понимаете, когда мы составляли проект реконструкции и перепланировки здания, мы брали в БТИ старые планировки. Здание старинное, планировка в нем за эти годы наверняка менялась. Те чертежи, которыми мы пользовались, делались лет тридцать назад. И весьма вероятно, что часть помещений, особенно подвальных, на них уже тогда не была указана. Что вы хотите, столько лет прошло с постройки дома. Да еще плюс наше известное российское раздолбайство. Такие случаи уже бывали. Вот, к примеру, в позапрошлом году мы перестраивали одно здание на Земляном валу первой четверти двенадцатого века. И там случайно обнаружили подвал, не указанный на наших планах. Или в другом таком же старом здании начали внутреннюю стену ломать, смотрим: стена непонятно толстенная, кладка будь здоров; взломали, а там…
      – Клад? – ахнул прислушивающийся Джексон.
      Сергей Николаевич отрицательно покачал головой:
      – Нет, не клад, хуже. Ниша замурованная, а в ней три скелета. На них даже остатки одежды сохранились.
      – Слушайте, Сергей Николаевич, хватит, хватит, – решительно перебил его Кочкин. – Нас, налоговиков, такими страшилками не проберешь. Давайте все вернемся к делу!
      – Ну так вот про это я и хотел вам сказать. Вам надо раздобыть в архиве старые планы этого дома, лучше всего те, по которым он строился. Там-то уж точно обозначены все до единого помещения. Останется сравнить старые чертежи с новыми и найти искомое. Проще простого… А вообще есть у меня такое смутное подозрение, что помещение, которое вы ищете, скорее всего, находится под полуподвалом.
      – Почему ж это? – поинтересовался Поливайко.
      – Потому что секреты всегда под землей прячут, – снисходительно пояснил Сергей Николаевич,
      Все переглянулись.
      – Голова! – уважительно прогудел Поливайко. – Чего ж мы сами-то не доперли, обормоты…

      С самого утра у Никиты Орла было предчувствие: сегодня что-то обязательно случится. Хорошее или плохое, он не знал, но знал – что-то произойдет.
      – Спасибо, Никита, за списочек. Мы, знаешь, проверили фармацевтические связи Рудина. – Именно с этими словами Белавин сегодня рано утром сел в машину Орла – друзья отправлялись в Шереметьево на задержание партии дешевой бижутерии «Самоцветов». Дед, как и обещал, успел подготовить все необходимые разрешения.
      – Ну и что нарыли у фармацевта? – не удержался от вопроса Никита.
      – А то и нарыли, что получить ордер на арест – раз плюнуть.
      – Сань, а как же ты фармацевта-то расколол? – поразился Никита. – Я ж не дурак, понимаю, что по прошествии времени этот вопрос становится недоказуемым.
      – У тебя свои агенты, у меня – свои, – ответил Белавин. – Помнишь, как твой отец любил повторять: себя продай, а агента сбереги.
      Никита молча кивнул, понял, мол, и прибавил:
      – Извини, зарвался.
      – Ничего, – отозвался Белавин. – У нас тут еще кое-что произошло. Можно сказать, загадочное. И как-то, вероятно, связанное с делом Тарчевского…
      – Ну и чего ты мочало-то жуешь?! – возмутился Никита.
      – Я соображаю.
      – Ну давай выкладывай, посоображаем вместе!
      – Помнишь Анну Михайловну?
      – Кто ж такое забывает.
      – На нее и ее внучку вечером в субботу было совершено нападение. И знаешь, с какой целью? Кто-то искал парня, который ночевал у женщин в ночь убийства Тарчевского.
      – И при чем тут какой-то парень?
      – Если б знал, при чем тут парень, я бы уже рапортовал о завершении дела! – разозлился Белавин.
      – Чего ты кипятишься?
      – Ничего. Бабка с внучкой в больнице. Бабка требует найти парня. А внучка невменяема. Так испугалась – думала, что бабка умерла, что сейчас пребывает в нервном шоке и не отвечает ни на какие вопросы. Я пытался, но ты же знаешь, какое вдруг в наших медиках возникает человеколюбие, когда дело касается допросов. В каких-то других случаях это качество у них, бывает, полностью отсутствует, только не в этом. – Белавин замолчал, о чем-то задумавшись.
      – Ну и?. – попытался вернуть его к реальности Никита.
      – При помощи Анны Михайловны мы составили фоторобот. Посмотри, вдруг что на ум придет.
      Никита взглянул на портрет. Парень как парень. Нет, кажется, не видел. Или постой… Нет, не видел.
      – Ты думаешь, он как-то участвовал в убийстве?
      – Бабка клянется, что нет.
      – Зачем он тогда тебе?
      – Этот парень видел, кто убил.
      – Но мы ведь уже знаем, что это был Рудин.
      – Это-то мы знаем, но не знаем чего-то еще, может быть, самого главного.
      Изъятие бижутерии в аэропорту Шереметьево произошло быстро и без задержек. Описи изъятого были тут же составлены и переданы представителям фирмы «Самоцветы», а сами безделушки отправлены на экспертизу.

      Вероника была настроена решительно. Сегодня у нее есть реальный шанс добиться своего. «Задело, мадам Вероника, – сказала она, разглядывая себя в зеркало. – Весь мир у нас с тобой в кармане».
      С утра Бурмистров сказал ей, что едет в гостиницу к Рихтеру. Предупредил, что переговоры будут длительными и не сказать чтобы приятными. Но после этого Рихтер, слава богу, отбудет в Германию, и дальше все дела с ним будет вести Любомиров.
      Вероника внутренне улыбнулась, услышав, что Любомиров уже наверняка станет вице-президентом компании. Это хорошо, потому что, если бы она его назначила сама, уже будучи президентом, это могло быть как-нибудь не так воспринято и им самим, и окружающими. А так все естественно – их просто сводит друг с другом судьба. Конечно, направляла судьбу она сама, благоприятно отзываясь о Любомирове, но это ничего не значит. И вообще, кто об этом знает?
      Рудин пребывал в это утро в бешенстве. Впрочем, это было его обычное состояние с самого момента убийства Тарчевского.
      Ему наконец-то сообщили, кто является Бориным наследником, тем самым любимым племянником, которому Тарчевский оставил все… Ха-ха! Снова его, Рудина, просчет. С ним все, все играют в кошки-мышки, и вот уже сколько партий он проиграл! А каков Мишка, этот прилизанный сукин сын, так преданно смотревший в глаза всем, кто выше его по рангу! Ну надо же: ох, ах, человек, взятый с улицы, дослуживается до вице-президента! Ах, какой талант!
      А ларчик так просто открывался! Это, оказывается, Боря двигал племянничка. Но зачем он это скрывал? Ох уж этот Боря! Все у него не как у людей, и до такой степени, что даже после смерти узнаешь о нем так много нового.
      Рудин вышел из своего кабинета и тут же натолкнулся на этого самого Бориного племянника. Прошел мимо, даже улыбнулся новому вице-президенту. Несмотря на кипевшую в нем ярость, он не мог пока ничего предпринять. И вообще сегодня Рудин никак не мог дозвониться до шефа. Тот не появился с утра в офисе, отключил свой сотовый. Где он только шьется, этот Сан Саныч, когда так много нового и интересного происходит в его фирме?
      А Любомиров, стоило ему только увидеть Рудина, сразу каким-то внутренним чутьем понял: начальник службы безопасности знает все. Это был час его торжества. Кто бы знал, как приятно наблюдать за едва сдерживаемой яростью ублюдка, который всегда считал тебя ничтожеством. Но скоро, скоро все узнает и надутый индюк Сан Саныч, вообразивший себя его благодетелем.
      Любомиров вовсе не спешил докладывать начальству, что именно он является главным наследником Тарчевского, а посему владеет не только изрядным пакетом акций ЗАО «Самоцветы», но и (самое главное) – рудником с изумрудами. Сейчас уже можно прояснить, кто тут главный и кто будет определять все. Он даже может потребовать теперь у Бурмистрова девочку Инночку себе в секретарши, может трахать ее, когда ему заблагорассудится. С каким презрением она отвергла его, сказав, что спит только с большими начальниками, и то по необходимости. Вот теперь-то он и будет тем самым большим начальником. Да хрен с ней, с Инночкой, неужели он не найдет себе кого и получше?!
      Но кто же все-таки столь своевременно пришил дядю Борю? Конечно, Любомиров никогда не называл Борю дядей, даже в голову не приходило. Этот дядя был старше его всего на пять лет, и когда они встречались в детстве на каких-нибудь общих семейных праздниках, то всегда что-нибудь делили, с тех пор и прониклись друг к другу взаимной ненавистью. Вот со сводным братом Любомирова, Аркашей, Боря был дружен. Они были примерно одного возраста, всегда находили общие интересы. На него же, Михаила, смотрели, как на малявку, убегали от него и терпеть не могли, когда тот жаловался родителям, что они не берут его с собой.
      Когда Боря с Аркашей завели общее дело с изумрудами и Любомиров узнал об этом от матери, он опять вспомнил детство. И обида, что эти старшие опять не взяли его с собой, долго не давала ему покоя.
      Потом он решился, пришел к Боре и сказал, что, если тот не возьмет его в дело, он сообщит обо всех изумрудных махинациях Бурмистрову. И еще предупредил, что если Боря, не дай бог, захочет его убить, то в случае его смерти вскроются многочисленные последние письма с подробным описанием, кто и как его, Любомирова, может убить и, главное, за что.
      – И даже не мечтай, – сказал он Борису, – найти моих адвокатов-депозитариев и парализовать их действия. Я застраховался очень хорошо.
      Боря думал, думал и решился взять дорогого племянничка на работу. Но с уговором, что тот будет изображать совершенно постороннего человека. А он, Боря, поможет ему с карьерой и будет регулярно подкидывать деньги от сделок. Хорошие деньги.
      И тогда же Михаил заставил Борю составить завещание на свое имя. Боря составил, надеясь все не один раз перекроить. Вот почему, когда подвернулся заказ с Ледяной диадемой, Тарчевский так радовался не только будущим деньгам, но еще и возможности оставить наконец с носом безжалостно присосавшегося племянничка.
      Но судьба распорядилась не по Бориному желанию. И вот теперь Михаил Любомиров испытывал поистине огромное наслаждение, наблюдая, как один за другим сослуживцы узнают о его новом статусе.
      Он увидел Веронику, только что пришедшую в офис. Она небрежно поздоровалась с ним и пошла к кабинету мужа. Уж теперь-то эта надменная дамочка больше не будет обращаться с ним, как с пустым местом, подумал Любомиров. А возможно, между ними возникнет что-то большее… Он никогда не думал о ней как о женщине. Только как о жене начальника. Вернее, он не думал о ней вообще. Она не обращала на него никакого внимания, ну и он тоже. И только сейчас, в момент его торжества, когда она по-прежнему безразлично прошла мимо, ему вдруг захотелось, чтобы она узнала… Просто побыстрее узнала про него.

      Вероника же быстро вошла в предбанник Бурмистрова и скомандовала:
      – Инночка, быстро идем.
      – Куда? – испуганно спросила Инночка.
      – Я расскажу тебе что-то интересное. – И она решительно потащила Инночку за собой.
      Вероника подозревала, что Инночкина конура прослушивается Рудиным, и поэтому ничего не хотела там говорить. Но она не то чтобы не хотела, чтобы ее услышали. Вот она как раз хотела, чтобы ее услышали. Но только чтобы услышали не «шестерки» Рудина, а он сам. А то пока ему донесут, что да как… У нее на это нет времени.
      В коридоре она сказала Инне на ухо:
      – Что бы я ни говорила, не удивляйся. То есть наоборот – удивляйся, но как идиотка, поняла?
      – Не очень.
      – Поймешь на месте. Только не переигрывай.
      – А если не пойму?
      – Поймешь, ты девочка умная.
      Вероника начала свой спектакль, когда они достаточно приблизились к кабинету Рудина.
      – Ты не представляешь, Инночка, – громко сообщила она, – какой подарок мне приготовил муж! Обалдеть!
      – Какой подарок? – не поняла Инночка.
      – Я же говорю, обалденный, – все так же громко повторила Вероника. – Но только ты поклянись, что никому не скажешь, потому что он еще не знает, что я знаю про то, что он мне его готовит.
      – Клянусь, – торжественно и тоже громко сказала Инночка.
      Они остановились у самой двери рудинского кабинета. И тут Вероника, надеясь, что Рудин уже у двери и прислушивается, заговорила тише. Это сразу дало ей возможность прислушаться самой, понять, не ошиблась ли она в выборе места и персонажа.
      – Александр Александрович хочет подарить мне какое-то изделие из изумрудов. Какое-то совершенно сногсшибательное. Я подсмотрела, как он разглядывает штук двадцать огромных изумрудов потрясающей огранки. Я такого еще никогда в своей жизни не видела.
      – Вы что, с такого расстояния и рассмотрели их?
      – Нет, я их потом рассмотрела. Ночью подкралась к сейфу и рассмотрела. А утром сегодня он их куда-то понес. Наверное, понес на фабрику отдать, чтобы там изготовили само изделие. Нет, Инночка, если бы ты видела, какие это изумруды!
      – А вы уверены, что эти изумруды для вас?
      – А для кого еще, как ты думаешь? У него что, есть любовница? Ты что-то знаешь? Говори! – Вероника возмутилась очень искренне.
      – Ну что вы, какая любовница при такой-то жене, как вы! Я имела в виду, может, он их сделал по работе. Ну, например, на заказ для немцев?
      – Если бы по работе, с чего бы он стал держать их дома? – с очень натуральной иронией в голосе парировала Вероника.
      – И то правда. И что, он сегодня прямо с утра поехал на фабрику? Он ведь здесь еще не появлялся…
      «Молодец, Инночка, – подумала Вероника, – очень правильный вопрос задаешь».
      – Нет, он сказал, что ему нужно срочно встретиться с Рихтером по очень важному делу. А потом, наверное, поедет на фабрику. Но если бы ты видела эти изумруды! Но тихо! – Вероника приложила палец к губам. – Никому ни слова, ладно?
      И женщины отошли от кабинета Рудина, непринужденно болтая о всякой женской всячине.
      Рудин отошел от двери, сел на стул и рассмеялся, как человек, только что сошедший с ума.
      – Как все просто, – сказал он себе, продолжая смеяться. – Так вот почему Рихтер смотрел на меня, как на козявку. У них уже все вась-вась с Бурмистровым. А как лихо прикидывался Сан Саныч лохом! Ну ничего, вы еще узнаете, что такое обманывать Рудина! Неужели вы думали, что вам это сойдет с рук?
      Рудин достал из стола пистолет и загнал в него обойму. Он был готов действовать решительно и безжалостно.

      Орел довез Белавина до работы, а сам поехал на Маросейку.
      Дед, словно специально караулил его, сразу вызвал Никиту к себе в кабинет.
      – Ну что там у вас? – нетерпеливо спросил он.
      – Партию самоцветовской бижутерии мы изъяли, уже отправили на экспертизу. Это первое. Второе. Белавин сегодня получит ордер на арест Рудина – у них на руках показания, что Рудин получил на закрытом фармскладе пентанал натрия…
      И в самый разгар его ликующего монолога в кармане у Никиты ожил мобильный телефон.
      – Сейчас, Владимир Владимирович, извините. Алло, – сказал он в трубку и услышал знакомый женский голос:
      – Привет, дорогой! Это Люба.
      Она говорила совсем в несвойственной ей манере, с какими-то дурацкими игривыми интонациями. Что-то случилось, заволновался Никита.
      – Помнишь, ты кое о чем говорил мне? Я теперь знаю, где это, и согласна с тобой туда пойти. Мне даже просто необходимо туда пойти!
      – Люба, как хорошо, что ты позвонила. А я как раз думал о тебе. Ты с работы? Бросай ее к черту, что тебе там париться? Я хочу тебя сейчас же, давай встретимся через полчаса, хорошо?
      Побледневший от волнения Орел спрятал мобильник в карман.
      – Это что еще за Люба? – спросил Дед. – Что за шуры-муры в рабочее время?
      – Да какие там шуры-муры?! Это мой агент из «Самоцветов»!
      – Что случилось?
      – Как я понимаю, она что-то узнала про объект «зет». Надо же, дуреха, прямо из своей лавки звонит! Как будто офис у них не нашпигован «жучками»! Так, Владимир Владимирович. Я погнал на встречу.
      – Никита, может быть, тебя подстраховать? – Дед был по-настоящему обеспокоен.
      – Нет. Я с ней встречусь и сразу перезвоню, – ответил Никита, уже вылетая из кабинета.
      – Ребята! Телефоны не занимать! – крикнул Никита своим, на ходу заглядывая в комнату КОБРЫ. – Ждите моего сигнала. Деду я по дороге звякну.
      Дед сразу же вызвал свою секретаршу Надю. Отдал ей какие-то распоряжения. Заглянул в «террариум», ткнул пальцем в Джексона и Поливайко.
      – Женя и ты, Иван, давайте со мной. Остальные на местах.
      Уже через минуту все трое покинули здание.
      Дикая злоба жгла Рудина изнутри. Нет, он не может больше ждать, он должен действовать, и немедленно. Все эти сволочи получат свое, и теперь уже точно – его месть не остановить.
      Рудин уже готов был покинуть офис «Самоцветов», когда к нему вбежал человек, прослушивающий по его указанию все телефоны фирмы.
      – Николай Васильевич, – сказал он, – только что секретарша Тарчевского вышла на связь со своим ментом и хочет сообщить ему что-то важное.
      Но Рудину теперь было не до секретарши Тарчевского. Еще в прошлый раз, когда он установил, что Люба встречается с ментом из налоговой, он никак к этому не отнесся. Ему было глубоко наплевать на все эти кошки-мышки с налоговой. Его интересовало только то, что связано с изумрудами. Поэтому он дал своим команду продолжить слежку, но никаких решительных шагов до поры до времени не предпринимать. Сейчас же, чтобы поскорее отвязаться от подчиненного, он бросил резко и злобно:
      – Разберись с ней сам.
      – Хорошо, – ответил подчиненный.
      Он решил, что начальник дает команду на устранение Любы.
      Никита развернул «Жигули» и нагло погнал по встречной полосе. Выскочил к Лубянке и, надо же, на Сретенке попал в пробку. Он матерился почем зря, пытался втиснуть машину хоть в какую-нибудь лазейку. И все равно опоздал.
      Он проехал по Колокольникову мимо дома, где была «кукушка». Миновав несколько домов, бросил машину и быстро зашагал по переулку наверх, надеясь все же опередить Любу.
      Но не успел.
      Все произошло у него на глазах. Он увидел, как она вышла из такси и торопливо направилась к дому. Орла она не заметила, он же ее видел очень хорошо. Лицо у нее было какое-то испуганное. Когда она уже подходила к подъезду, а ему оставалось преодолеть всего каких-то пятьдесят метров, тут он и увидел, как сверху, от Сретенки, ее догнала неприметная «шестерка» с наглухо тонированными стеклами и заляпанным грязью номерами. «Шестерка» вдруг резко затормозила, стекло на заднем окне начало опускаться, и Орел понял, что сейчас произойдет.
      – Люба, беги! – заорал он, рванув к машине и выхватывая из плечевой кобуры своего «макара». – Беги же, твою мать!
      Люба недоуменно оглянулась и, увидев бегущего Орла, повернула к нему. И в этот момент из заднего окна машины показалась рука, в которой был зажат пистолет с глушителем. Еле слышно щелкнули три выстрела подряд, и Люба, словно споткнувшись, безжизненно рухнула на асфальт.
      Не целясь, Орел несколько раз подряд выстрелил в набиравшую скорость «шестерку». И промазал! Машина с визгом тормозов умчалась наверх по переулку.
      Он не видел, как наперерез «шестерке» бросился Джексон, как пассажиры ее попытались бежать, как их скрутили ребята из «физиков». Он подбежал к Любе и опустился рядом с ней на колени. На Любиной блузке расплывались два кровавых пятна – на третий раз сука-киллер промазал. Пульс был редким, слабым, но бился. Никита осторожно перевернул Любу на спину. Она приоткрыла глаза и прошептала:
      – Объект «зет»… Я нашла… Их надо спасти… Там… – Глаза ее опять закрылись, похоже, она снова потеряла сознание.
      – Молчи, Люба, – пробормотал он. – Мы уже все знаем, не надо говорить. – Он держал ее руку в своей и молил Бога, чтобы с ней все было хорошо. – Прости, прости меня, Люба.
      …Взявшаяся откуда ни возьмись «скорая», Поливайко, севший в санитарную машину, куда погрузили Любу, Джексон, уехавший с «физиками», Дед, взявший его под локоток и уведший к тому месту, где он бросил машину. Все это было, как в дыму.
      – А ведь если бы не ты, девочке бы не выжить! – решил подбодрить его Дед. – Она к тебе рванулась, и это ее спасло. Давай-ка сюда ключи от машины. Я поведу.
      Орел молча отдал их Деду, молча сел на переднее пассажирское кресло.
      – Ее в Склиф направили, – произнес Дед. – Давай-ка и мы туда двинем.

      В Москве стояла все та же жара.
      – И вот так весь месяц, – не останавливаясь, молол языком Русанов. – Представляете, хоть бы дождь какой. А работать-то ведь все равно надо. И снаружи в том числе. Хотя на самом деле и внутри не легче.
      На звук открываемой двери, на шум их голосов из комнаты выглянула женщина – высокая блондинка с карими глазами. На ней был светло-зеленый деловой костюм. Она довольно долго и надменно разглядывала вновь прибывших, затем, не поздоровавшись, сообщила:
      – Я ухожу. Цени мое благородство, Русанов. Развод оформлен. Вещи я уже перевезла. Живи в свое удовольствие.
      – Располагайтесь, девочки, – Русанов показал Гале и Маше, куда им пройти. – Я сейчас.
      – Не задерживайся, дорогой, я не могу прожить без тебя ни минуты, – немного переигрывая, проворковала Галя, и девушки порхнули в комнату хозяина.
      – Ну, я думаю, пять минут эта твоя пассия выдержит, дорогой? – томно сказала жена. – Через пять минут за мной заедут, и свободен, как ветер.
      – Хорошо, – просто ответил Русанов.
      – Это все?
      – А что еще?
      – Ничего! – резко ответила жена. – Если ты думаешь, что эта провинциалка долго будет тебя терпеть, ты ошибаешься. Девица с характером, сразу видно.
      – Зато другая – добрая и мягкая.
      – Но ты-то выбрал именно эту.
      – Тебе бы в ФСБ работать.
      – Нет уж, лучше вы к нам на Колыму, – парировала она цитатой из фильма. – Ладно, Русанов, бог с тобой. Живи как знаешь.
      – Я и так живу как знаю.
      – Ты ее что, прямо в шахте откопал?
      – Точно, именно там.
      – Долго придется отмывать.
      – Ангел мой, я ведь твой выбор не обсуждаю, не осуждаю.
      – Сравнил божий дар с яичницей.
      – Между прочим, пять минут уже прошли.
      – Выгоняешь, значит? Ну что ж, прощай, как-нибудь позвоню.
      – Позвони, – равнодушно ответил Русанов.
      Он закрыл за ней дверь и с легкой душой вернулся к своим гостьям.
      – Ну вот и все. Баба с возу – кобыле легче, – весело сказал Русанов.
      – Ага, и тут же взамен две новые на шею сели, – засмеялась Маша.
      – Ничего, разберемся. Пойдемте на кухню.
      На кухне он заглянул в холодильник, вздохнул и сказал:
      – Холодильник, увы, пуст. Сейчас, девчата, сгоняю в магазин.
      В здании архива на Брянской, где хранились чертежи многих старомосковских зданий, Кочкин все с тем же Сергеем Николаевичем оказались после обеда. Тут Кочкина встретили совсем не так, как в БТИ. Директор архива, солидная дама, была сама любезность. Она тут же выделила им в помощь молодую девушку по имени Катя, которая и провела их в хранение. Там на металлических стеллажах, уходящих высоко вверх, стояли плотно прижатые друг к другу папки с надписанными масляной краской инвентарными номерами. Ловко отыскав нужный адрес по картотеке, Катя довольно быстро нашла необходимые чертежи.
      – Помогите мне, пожалуйста, – попросила она Кочкина. Вместе они донесли до большого стола в центре хранения несколько больших папок, и Кочкин с Сергеем Николаевичем сели разбираться.
      – Если нужна будет моя консультация – зовите. – С этими словами Катя ушла в глубь хранения, оставив их одних.
      «Исчезла, как будто растаяла в солнечном свете», – подумал неизвестно с чего романтично настроенный Кочкин. Однако и Сергей Николаевич тоже почему-то посмотрел девушке вслед и даже вздохнул.
      Но, проводив Катю взглядами, оба тут же о ней и забыли – жадно набросились на свои папки. Да, похоже, работа предстояла нешуточная.
      Мерно тикали настенные часы, стояла пронзительная тишина. Пахло пылью и старыми бумагами. Пыль была везде. Она лежала, летала, вилась вокруг солнечных лучиков золотистыми вихрями.
      Откуда-то издалека, словно из другого мира, доносились разговоры женщин о каких-то семейных проблемах, о том, что у кого-то болеют дети.
      Слышалось:
      – А он сказал…
      – А она ответила…
      У Кочкина складывалось полное ощущение, что здесь утерян счет времени.
      Наконец Сергей Николаевич нашел нужный чертеж. И уже через несколько минут, довольный собой, он ткнул карандашом в экспликацию цокольного этажа и гордо сказал:
      – Есть! Видите, подвал. А вот видите, еще не сколько подвальных помещений, общая площадь сто квадратных сажен, будем считать, примерно сто квадратных метров. Немало, правда? А на наших планах этих ста сажен нет, как и не бывало. А они – вот они, полюбуйтесь.

      Через полтора часа Русанов в сопровождении двух своих девиц входил в основное здание налоговой полиции, что на улице Маросейка.
      Он решил, что вначале оставит их где-нибудь за пределами КОБРЫ, а потом, в нужный момент, эффектно подаст их удивленным коллегам.
      Он пошел на разведку. Отдел был в сборе. Все сидели на своих местах, погруженные в работу. Сидел в своем скворечнике и Никита, вернувшийся (о чем Русанов еще не знал) из Склифа. Раны Любы оказались не очень тяжелыми. Стараниями Деда у дверей ее палаты поставили дежурить омоновца: те, кто плохо исполнил свое дело, могли попытаться прийти сюда и закончить, Рудин ведь еще не был арестован. Никита обнаружил присутствие Димы довольно быстро, – разговаривая о чем-то с Платоновым, он повернулся и аж присвистнул удивленно:
      – Ну ни фига себе, и двух дней не прошло, а он уже опять здесь! Ну что с тобой делать, раз ты появился прямо к пирожкам, не выгонять же тебя… По лицу вижу, что будешь и кофе. Верно? Короче, садись давай на свое место, угощайся и слушай. У нас дела так развернулись, что в обсуждении все участвуем.
      Никита поставил перед Русановым чашку крепкого кофе.
      – Пей. У нас тут, брат, события посыпались одно за другим. Пока жуешь, вкратце ввожу тебя в курс дела. Сегодня арестовали партию бижутерии, но в ней не оказалось изумрудов. Бурмистров оказался хитрее, чем мы думали. Хотя, в общем, я так и ожидал, что партию-другую он обязательно придержит. Значит, тут у нас облом. – Никита картинно облокотился о подоконник. – Зато мы вот-вот должны найти отдел «зет». Кочкин сидит с утра до вечера в архиве, ищет старые чертежи самоцветовского особняка. – Никита вдруг горько вздохнул. – А еще, брат, мне сегодня позвонил тот самый информатор, сказал, что нашел этот объект. Но, к сожалению, с агентом переговорить не удалось – расстреляли девку из машины.
      – Насмерть? – искренне ужаснулся Русанов, но тут же понял: раз Никита сидит здесь спокойно, жрет пирожки да еще шутит – значит, все более или менее нормально.
      – Продолжаем наш выпуск новостей, – вернул его к главному Никита. – Сегодня милиция должна арестовать Рудина. Здесь ты тоже оказался прав, товарищ чекист. У Рудина выявлен фармаколог, который и снабдил его сывороткой. Ну а что у тебя? – спросил он без всякой паузы.
      – У меня вот что, – оживился Русанов. – Только если позволишь, сначала перечислю факты, потом – доказательства. На месте дело выглядит так. Тарчевский скупил рудник, поставил директором своего дальнего родственника, некоего Пенькова. «Самоцветы» через дочерние фирмы регулярно скупали небольшие партии изумрудов. Официально оплата шла по-безналичному. «Самоцветы» активно вытесняли всех конкурентов. Кроме «Самоцветов», там осталось только всего несколько старых заказчиков. Новых практически нет. Из рудника выжимается все, что можно. При этом самые крупные, неучтенные камни идут директору. На них-то он и наживается. Продает, а расписки и непроданные, то бишь ворованные у государства, камни держит у себя в кабинете.
      Русанов отставил от себя чашку – все, напился и замолчал. В комнате повисла тишина, которую нарушил через несколько секунд Никита. Он отбросил начатый пирожок и воскликнул с наигранным гневом:
      – То есть ты хочешь сказать, Русанов, что, пока мы тут дурака валяли, арестовывали пустую партию бижутерии, рылись в никому не нужных документах, ты один поехал на рудник и все, что требуется для завершения дела, за день там нашел?!
      – Ну чего уж там говорить, – тоже играя в крайне довольного собой человека, сказал Русанов. – Конечно, вы тоже тут кое-что делали. Но без ложной гордости могу сказать, что…
      – Ладно, ладно, – не давая ему наиграться вволю, оборвал Никита. – Давай теперь доказательства.
      – Хорошо. На руднике две девушки, которые могут подтвердить мои слова и даже готовы при необходимости дать показания. Во-первых, это сменный мастер. Вообще по смыслу это как оценщик, – пояснил Русанов. – Перебирает камни, расписывает по качеству, размеру, ну и так далее. Она-то директору камни и передает. Он ее подставил, а потом запугал девчонку, пригрозил в милицию сдать. Она и поверила, хотя сама подставить его может не хуже. Вторая – бухгалтер. Причем первоклассный бухгалтер, всю их документацию чуть ли не наизусть знает. Без шпаргалки пометила мне в списке все подставные фирмы «Самоцветов».
      – Это, конечно, замечательно, – задумчиво протянул Никита. – Но вот вопрос: станет этот Пеньков ждать, пока их начнут допрашивать? Уже сейчас вокруг рудника так все закрутилось, что, пока ты до них опять доберешься, от девушек твоих мало что останется.
      – Останется, почему не останется, – спокойно возразил Русанов. – Во-первых, они мне все это дело на диктофон наговорили. На, держи.
      Русанов достал из кармана кассету и протянул Никите.
      – А во-вторых… – Русанов отвел душу, выдержал настоящую театральную паузу. – Я их с собой привез!
      Пятеро кобровиев повскакивали с мест, одновременно что-то говоря при этом.
      – Спокойно! – остановил всех Никита. Он был готов чуть ли не расцеловать этого умника чекиста. – Повтори-ка, Дима, четко, что это ты сделал?
      – С собой их привез. Так что с вас, ребятки, работа и жилье.
      – Во донкихот, блин, – захихикал Джексон. – И донжуан. В одном флаконе.
      – Так, хорошо, – попытался осмыслить информацию Никита. – Что мы имеем? Во-первых, важных свидетелей. Это хорошо. Во-вторых, двух девушек, которых надо пристроить и организовать им хотя бы московскую регистрацию без проблем. Думаю, мы поручим это дело Силычу – у него контакт с городскими властями лучше, чем у нас у всех, вместе взятых. Понял, чекист? Силыч сегодня с архивом своим закончит и тут же начнет разбираться с твоими девушками. А ты давай-ка устраивай мне с ними сейчас же очную ставку.
      – О, еще один донжуан объявился, – забулькал Женька.
      – Заткнись, Джексон, – ответил Никита. – Если смотреть на мир твоими пошлыми глазами, у нас еще третий дон жуан есть, который на них погля деть захочет.
      – Это кто же? – спросил заинтересованный Джексон.
      – А Дед.
      – Ну, это святое. Шефу – право первой ночи.
      – Джексон, знай меру!
      – Так точно, товарищ командир.
      – Только, Никита, это ведь еще не все, – вломился в эту перепалку Русанов. – Есть еще одна проблема.
      – Что, еще кого-то с Урала привез? – ехидно поинтересовался Орел.
      – Нет. Там в Балышеве остался один человек. Хороший человек, порядочный. За рудник всей душой болеет. Потому и директора не любит, что тот рудник разоряет, хищничает. Если завтра же с утра, а лучше сегодня вечером у директора не будет произведен обыск на предмет расписок и камней и если директора быстро и оперативно не арестуют, этот человек серьезно пострадать может.
      – Ах, вот оно что.
      Никита медленно прошелся по комнате.
      – Все в нас во всех прошлое играет! МУР, спецназ, ФСБ. А мы с вами налоговики, и не более того. Наше дело – налоги, а не подвиги майора Пронина…
      – Ладно, сейчас звякну ребятам в Екатеринбург, выясню, как там дела. Если Ревазов на месте… – Он остановился перед Русановым: – Вот что, Дима. Нужен официальный запрос. Так что садись, составляй Деду список оснований. На все тебе пять минут. – Он пододвинул Русанову ручку, бумагу. – Да, а где же обещанные девицы-то?
      Русанов выскочил за дверь и через полминуты вводил девушек в комнату КОБРЫ.
      – О, какие герлс! – сразу же вскочил им навстречу Женька. – А что вы делаете вечером?
      – Вечером? Как всегда, идем на Тверскую. Деньги есть – подъезжай на «мерседесе», – не задержалась с ответом Галя.
      Все дружно засмеялись. Наконец-то Джексон получил такой достойный отпор, что даже Никите не пришлось прибегать к своему обычному: «Заткнись, Джексон».
      – Я ведь не в том смысле к вам пристаю, в каком Русанов, – как бы обиделся Джексон. – Я ведь если что, то и жениться могу.
      – Извини, дорогой, – опять парировала Галя. – Абдулла уже назначил меня любимой женой. Так что никак не получится.
      – Ты кого привез? – оторопело спросил Джексон Русанова.
      – Свидетелей.
      – Ты еще скажи, жертвы произвола. Да эти твои свидетели кого хочешь сами уделают.
      – А ты не подставляйся.
      – Скажите, а вы уже нашли отдел «зет»? – строго спросила Галя у Никиты. Она сразу поняла, кто тут главный.
      – Ты что, Русанов, посвятил посторонних в детали нашей операции?!
      – У нее в отделе «зет» сестра, так что она не посторонняя. Узников-то все равно выпускать надо. Тем более что двое нам теперь известны…
      – И без тебя все понимаем. Ждем Кочкина, потому что без него не будет и ордера на повторный обыск «Самоцветов».
      И надо ж так подгадать: как раз в этот момент Кочкин с Сергеем Николаевичем ввалились в комнату КОБРЫ.
      – Нашли! – Кочкин торжественно бросил перед Орлом копию добытого плана. – Так что докладываю: мрачное подземелье в наличии имеется.

      Рудин уже полчаса стоял в тени деревьев и ждал. Он знал, что Рихтер еще в гостинице: его машина на стоянке, шофер мирно спит. «Хорошая у этих водил работа. Лучше только у пожарников», – лениво думал Рудин.
      Вопрос только в том, здесь ли еще Бурмистров. Вот его-то машины как раз и не Видно. Вполне может оказаться, что Рудин зря здесь топчется.
      Но его ожидания оказались не напрасными. Рихтер и Бурмистров вместе вышли из здания гостиницы. Прекрасно! О таком удачном варианте Рудин мог только мечтать. Вот они, два предателя, договаривающиеся за его спиной. Отнявшие у него то, что он по праву считал своим.
      Эти переговоры с Рихтером получились для Бурмистрова мучительными. Рихтер был очень зол. Видимо, он уже знал о статье, пачкающей его белоснежную репутацию. Бурмистров боялся, что Рихтер поведет разговор о прекращении каких бы то ни было вообще отношений с «Самоцветами». Конечно, дело взаимовыгодное. Но для Бурмистрова оно основной источник доходов, а у Рихтера сколько таких сделок? Но, слава богу, переговоры уже заканчивались, об их разрыве, несмотря на многочисленные претензии и полное недовольство Рихтера, так ничего сказано и не было. Единственное, что Рихтер в конце объявил ультимативно, – это что условием их дальнейшего сотрудничества являлось немедленное отстранение от обязанностей Рудина. На это Бурмистров осторожно намекнул, что Рудин чересчур много знает.
      – И хорошо, – ухмыльнулся Рихтер. – Пусть этими знаниями делится с кем-нибудь в аду.
      Бурмистров не понял, кто должен брать на себя отправку Рудина в ад. И решил пока эту тему не развивать, лишь понимающе усмехнулся в ответ.
      Рихтер остался доволен его реакцией и сказал, что на этом, пожалуй, переговоры можно и завершить, и вызвался проводить Бурмистрова до машины.
      …Рудин достал пистолет и два раза подряд без промаха выстрелил. Рука, натренированная в тирах ГБ, не подвела.
      А потом он побежал. Он бежал, как заяц, путая следы.
      Полчаса назад, направляясь к гостинице, Рудин оставил свою машину на параллельной улице и, пока шел на рандеву с объектом (то бишь с Бурмистровым) наметил извилистый путь отступления. Это и спасло ему жизнь, ибо охранники Рихтера тоже были ребята не промах и тут же кинулись за ним в погоню.
      Рихтер скончался сразу, а Бурмистров еще несколько минут лежал, глядя в небо, и удивленно повторял про себя: «Неужели?»
      До больницы его не довезли.
      – Да, круто дело разворачивается, очень круто, – говорил Дед Никите и Русанову, которых вызвал специально для того, чтобы сообщить им о смерти Рихтера и Бурмистрова. – Зачем нужны мы, зачем нужен МУР? Бандиты сами друг с дружкой разберутся… Да, здорово, – сказал он, немного помолчав. – Дело почти раскрыто, все факты у нас на руках, а судить практически некого. Так?
      – Пенькова только. И Рудина, если поймают, – отозвался Никита.
      – Вот именно – если. Где она была, ваша «наружка»? Почему не вы водили Рудина?
      – Водили. Но кто ж предполагал, что у него совсем крыша съедет? Что он решится на такое в самом центре Москвы?
      – А должны, должны были предполагать. Где твои аналитики, почему не спрогнозировали поведение объекта? О чем думали, когда пасли его полчаса возле гостиницы? Что он, приехал мирно побеседовать с друзьями? А чего тогда стоит за углом с мрачной харей и пистолет под мышкой то и дело проверяет?
      – Аналитики – они в кабинетах анализируют. А за объектами ходит народ попроще.
      – Вот. В этом-то и беда. Ладно, проехали. Какой план действий предлагаете?
      – В Екатеринбург уже послали официальный запрос по факсу. Оттуда уже, наверно, отправлена бригада в Балышево.
      – Это хорошо. А то журналюги подсуетятся, сунут репортаж об убийстве в ближайшие новости, вот Пеньков и заволнуется. Он и так после смерти Тарчевского должен быть настороже.
      – Надеюсь, наши успеют раньше.
      – А что с «Самоцветами»?
      – С «Самоцветами»? Готовы ехать хоть сейчас. Ждем разрешения на обыск. Местонахождение обоих отделов «зет» нам известно. Дверь найдем, вскроем без проблем. Русанов вот предполагает, что в одном из них и спрятано яичко, в котором иголочка, в которой смерть Кощеева, враг нашего брата налоговика – черная бухгалтерия.
      – Мне бы ваш оптимизм. Ладно, пошли доложимся Шапорину. А ты, Русанов, если что, выложи ему все, как чекист чекисту.
      – А как же субординация? Нарушение же…
      – Ничего, переживет.

      Наконец было выколочено прокурорское постановление на обыск и извлечение документов в офисе «Самоцветов» и санкция на привлечение для этих действий «физиков» по полной программе.
      Рядом с комплексом зданий ФСНП, в переулке напротив церкви приткнулась к тротуару недлинная колонна машин: красный «Икарус» с питерскими (для конспирации) номерами, с окнами, наглухо прикрытыми занавесками, обшарпанный (это уже не для конспирации: хоть такой дали, и на том спасибо) «рафик» тоже с питерскими, как «Икарус», номерами, и несколько неприметных легковушек.
      Редкие прохожие торопливо шагали куда-то по своим делам, не обращая никакого внимания на КОБРУ в полном составе. Ребята же толкались возле машин, покуривая и ожидая команду Никиты Орла, который должен был руководить операцией, а вместо этого бегал сейчас где-то у «физиков».
      Наконец Никита выкатился из здания, а за ним один за другим начали появляться «физики» во главе со своим начальником Заритовским, в полном боевом облачении. Двое плечистых бойцов тащили длинный ящик с кувалдами и прочими тяжеловесными примочками для вскрытия дверей. Они скрывались кто в «Икарусе», кто в «рафике», а Никита Орел подскочил к своим.
      – Все, погнали, – сказал он, и все рассыпались по легковушкам.
      Едва подкатили к уже знакомому особняку, как вооруженные здоровяки в масках и с оружием наперевес горохом посыпались из автобуса и «рафика». Кобровцы с большей частью «физиков» затопали к стеклянным дверям, а оставшиеся бойцы разбежались блокировать все входы-выходы снаружи здания.
      Влетев в холл «Самоцветов», Никита рявкнул, сунув под нос выскочившим из-за стойки охранникам одновременно свое удостоверение и постановление на обыск:
      – Налоговая полиция! Всем оставаться на местах! Вот предписание на проведение финансовой проверки вашей компании.
      – Как же это, почему, подождите, я должен вы звать управляющего делами… – забубнил было один из секьюрити, как видно старший наряда. И тут же где-то над ним, над его головой, возникло лицо Заритовского в черной маске. Рядом с громилой-командиром довольно крепкий охранник выглядел подростком, недомерком.
      – Не надо никого вызывать, сынок, – ласково сказал Заритовский. За его спиной ощетинились стволами двое бойцов. – Мы сами кого надо найдем. И отдайте-ка мне ваши пушки. На время, от греха подальше.
      Охранники молча переглянулись и послушно протянули свои пистолеты Заритовскому. Тот передал их стоящему рядом «физику». «Физик» оттеснил скукожившихся секьюрити в сторонку, а второй встал на входе с автоматом на изготовку.
      – Вперед, план три! – гаркнул Заритовский.
      «Физики», Заритовекий, Калинкин и Пелъцер понеслись по лестницам наверх потрошить бухгалтерию и кабинеты менеджеров. Поливайко и Кочкин побежали к лифту. А Никита с Русановым и четырьмя «физиками», несущими заветный ящик с инструментами, затопали вниз по лестнице.
      Они шли по пустынному подвальному коридору. В руках Орел держал план, на котором Кочкин обвел фломастером таинственные помещения.
      Они нашли крохотную кладовочку, заваленную всяким хламом. За отодвигавшемся на роликах стенным шкафом скрывалась новенькая стальная дверь.
      – Что-то в этом роде я и предполагал, – усмехнулся Никита.
      Он подергал ручку, постучал в дверь ногой. За дверью царила тишина. Никита повернулся к бойцам:
      – Ну-с, голуби мои, покажите, на что вы способны.
      Грохот разносился, наверное, на все здание. Здоровилы «физики» орудовали кувалдой и каким-то жутким приспособлением, похожим на гигантский консервный нож. Вся операция заняла не больше пяти минут. Боец со скрежетом открыл раскуроченную перекосившуюся дверь, за которой обнаружилась винтовая лестница.
      Спустившись по лестнице, налоговики обнаружили в нижнем подвале прижавшегося к стене худенького очкарика, похожего на Вуди Аллена, – он с ужасом уставился на вломившихся людей, даже не пытаясь двигаться.
      А еще там, как и предполагал Русанов, были два мощных компьютера с периферией, всевозможные средства связи и множество документов на столах. Во второй комнате, где было устроено что-то вроде небольшого зала для совещаний, Русанов увидел сейф.
      – Ну ты попал, мужик, – радостно сообщил очкарику Никита. – Ты так попал, что даже не представляешь себе, как ты попал!
      – Я ни в чем не виноват! – взвизгнул очкарик.
      – Виноват, виноват, – людоедски улыбнулся Никита. – Пятерик тебе с ходу светит, миленький ты мой. То бишь пять лет общего режима. С конфискацией. Кто мы такие, знаешь?
      Говорить очкарик уже не мог, он только отрицательно мотал головой.
      – Налоговая полиция России. В Бутырке не сиживал? Что там с такими, как ты, бывает, знаешь?
      Тот снова отрицательно мотнул лохматой башкой. Никита неторопливо и негромко начал открывать ему глаза, с каждым словом придвигаясь к очкарику все ближе и ближе:
      – Значит, говоришь, не знаешь? Ну так я тебе расскажу. Сегодня же засадят тебя, миленький, в камеру, рассчитанную на десять человек. А там сидит сорок злых гавриков. На головах друг у друга. Жара, духота. Ни продохнуть, ни пукнуть. Сунут тебя, новенького, поближе к параше, будешь круглые сутки говно нюхать. А начнешь права качать – опустят. А ты начнешь, начнешь, у тебя на роже написано, что ты рьяный борец за справедливость. И тогда укутают тебе ночью башку вонючим одеялом и трахнут тебя пятеро здоровых бугаев в… сам понимаешь куда. И тогда вообще хана. Дальше тебя в любую минуту каждый, кто захочет, будет пользовать. Даже если живым с зоны выйдешь – всю оставшуюся жизнь в памперсах проходишь… – И внезапно заорал: – Ты кто такой? Что здесь делаешь?! Колись, сука!
      – Я просто бухгалтер и программист, я ни в чем не виноват! – зачастил очкарик. – Я только делаю то, что мне говорят…
      – Кто говорит?! Кто имеет право доступа в эту комнату?!
      – Только Бурмистров и Рудин. И еще Тарчевский… имел право.
      – А Любомиров? – грозно спросил Никита.
      – Любомирова я здесь не встречал.
      Никита ткнул пальцем в сторону компьютеров:
      – Кто еще на них работает? Пароли?
      – Кроме меня и Бурмистрова, никто. А пароли я не знаю, честное слово!
      Никита неожиданно смягчился:
      – Тебя как зовут, миленький?
      – Всеволод Петрович… Сева…
      Никита спрятал пистолет.
      – Ну вот что, Сева, – сказал он. – Я тебе верю и, так уж и быть, дам тебе шанс. Одно из двух: либо ты честно ответишь на все мои вопросы, либо сядешь вместо своих начальничков. Усекаешь?
      – Да… – прошептал бухгалтер Сева.
      – Шифр сейфа, живо!
      – Я не знаю, – быстро ответил Сева и, увидев помрачневшие глаза Орла, завопил, неумело перекрестившись: – Не знаю, правда не знаю, Богом клянусь, не знаю!
      Он явно не врал. Орел мгновение смотрел ему в глаза, а потом повернулся к «физикам»:
      – Доставайте, ребята, свои игрушки. Не подведите, на вас смотрит вся страна.
      Тощий «физик» с длинными изящными пальцами открыл свой кейс, в котором оказался хитрый электронный приборчик, подсоединил его к замку сейфа, побегал пальцами по клавишам, и через несколько минут приборчик, радостно пискнув, выдал код замка. Орел набрал его и распахнул дверцу сейфа.
      На полках стояли в прозрачных коробках дискеты, лежали стопки документов (наверняка со сверхсекретной информацией), несколько толстых пачек долларов и небольшая деревянная шкатулка. Никита бегло просмотрел несколько документов.
      – Приходи, кума, любоваться. Везде подписилибо Бурмистрова, либо Тарчевского. А это не твои ли, Сева?
      Сева уныло кивнул.
      – Подписей Любомирова нет. Он что, правда был непосвященным, Сева?
      – Спросите об этом Бурмистрова, я же ничего не знаю. Одно могу сказать точно: здесь я ни разу Любомирова не видел.
      – Жаль, – сказал Никита.
      – Почему жаль? – не понял Сева,
      – Тебе не въехать.
      Никита отложил документы, вытащил шкатулку, поставил ее на стол и распахнул крышку. В шкатулке плотными рядами лежали бархатные мешочки.
      – Хочешь поспорим на ящик «Балтики», что я знаю, что в этих мешочках, Русанов? – сказал Никита.
      Дима усмехнулся:
      – Нашел дурака. Я тоже знаю.
      Никита развязал один из мешочков, осторожно наклонил его, и на столешницу со стуком посыпались крупные изумруды. В остальных мешочках тоже обнаружились сверкающие зеленые камни.
      – Господин эксперт, порадуйте нас, – подмигнул Никита Русанову.
      – Только ты учти, что я так, на глазок… – сказал Русанов. – Ну что ж, если на глаз, то я думаю, что камней здесь где-то лимона на два, а то и на два с половиной «зеленых». Камни, судя по всему, опять из Балышева.
      Никита посмотрел на бухгалтера:
      – А скажи-ка мне, Сева, камушки эти по каким-либо документам проходят или как?
      – Я не помню…
      Никита, глядя Севе в глаза, укоризненно покачал головой.
      – Нет, не проходят они, – быстро сказал вдруг Сева. – Неучтенные это камни. Еще Тарчевский их Бурмистрову возил, из Балышева, как правильно сказал ваш товарищ.
      – Ох, работы тут не только нам, но и Белавину, и таможне надолго хватит. Только вот судить кого? Н-да, не повезло тебе, Сева, кроме тебя, судить-то теперь некого, – сказал Никита.
      – Как это – некого?! – закричал Сева. – А Бурмистрова, а Рудина… И этого…
      – Ну, ну, Сева, кого еще?
      – Разве этого мало? Они же начальники, я ни причем!
      – Хорошо. Проводите нашего нового друга Севу в автобус, – скомандовал «физикам» Никита Орел. – Пусть пока там побудет, за жизнь как следует подумает. Нам с ним длинный разговор предстоит. А давай-ка, Русанов, возьми кого-нибудь из «физиков». И знаешь что, Русанов, тащите сюда Любомирова. Потрясем буржуина. Не верю я, что он ничего не знает.
      Через пять минут Любомиров был доставлен к старшему – стало быть, к Никите Орлу. Безукоризненно повязанный стодолларовый галстук Любомирова сбился на сторону, тем не менее его владелец держался самоуверенно. Он с интересом оглядел мрачное подземелье, присвистнул и сказал как ни в чем не бывало:
      – Это и есть отдел «зет»?
      Никита и думать не думал, что в этой ситуации у Любомирова хватит наглости заявлять, что он знает про отдел.
      – Это и есть, – подтвердил он. – Что вы нам имеете сообщить об отделе «зет»?
      – Ничего, кроме того, что Бурмистров собирался посвятить меня в его существование. Но не успел. – Он нагло улыбнулся Никите.
      «Крепкий орешек» – подумал тот. – Расколоть его будет ой как сложно… А ведь он знает или догадывается, что офис прослушивайся, поэтому и заговорил об отделе. Если бы сказал, что ничего не знает, его можно было бы подловить, демонстрируя запись. Да, мужик умен. Ничего, на этом деле выкрутится, попадется на следующем. Уж там-то я из него кишки повыпущу. А может, свои отстрел объявят. Как на Борю Тарчевского. Тот тоже нагло так улыбался… Родственники, одного поля ягоды».
      – Вы хотите сказать, что не знаете ни про рудник, ни про неучтенные камни, ни про левые операции фирмы? – спросил Никита.
      – Точно, – обрадовался Любомиров. – Именно это я и хотел сказать.
      – И ваш дядюшка, скажете, не посвящал вас ни во что?..
      – С дядюшкой мы были не в лучших отношениях. С самого детства.
      – Почему же в таком, случае он вам отписал все имущество?
      – Для меня это тоже загадка. Впрочем, радостная. Не могу до сих пор прийти в себя от счастья.
      – Так-так, значит, не хотите говорить правды.
      – Я думаю, вам лучше поговорить не со мной, а с моим адвокатом, – еще шире улыбнулся Любомиров. – А сейчас позвольте идти. Фирма в ужасном положении. Мне нужно много работать.
      – Вы даже не хотите взглянуть на дядюшкины левые изумруды?
      – Изумруды? Вот эти? Прекрасные камни. Жаль, что дядюшка с Бурмистровым не занимались ими официально. Я исправлю их ошибки. С этого времени фирма будет заниматься только законными сделками.
      – А вы, похоже, уже метите в кресло президента?
      – Не буду забегать вперед и торопить события, по… не вижу, честно говоря, кто бы мог занять этот пост.
      – Ничего, скоро увидишь, – усмехнулся Русанов.
      – Простите, не понял? – переспросил Любомиров.
      – Это я так, с собой разговариваю.
      – Вы можете идти, Любомиров, – сказал Орел. – До скорой встречи.
      – Но что вы имели в виду, говоря «Скоро увидишь»? – еще раз обеспокоенно спросил Русанова Любомиров.
      – Тебе сказали, иди – значит, иди!! – прервал его расспросы Никита. – Или, может, хочешь поехать с нами в отделение?
      Любомиров ушел, а Никита схватился за голову:
      – Я совсем одурел от удачного завершения дела, Дима. Нам же нужно открыть и другой отдел «зет». Тащи сюда бухгалтера Севу. Пусть показывает, где вход.
      – Он не знает.
      – Все равно тащи. А вдруг…

      Рудин отсиживался в снятой недавно квартире. Ни в одну из своих законных он ехать сейчас не мог. Даже если Бурмистров с Рихтером мертвы, кто-то из охраны Рихтера мог его опознать. Мог или нет – вот в чем вопрос.
      В любом случае передышка ему не помешает. И хотя Рудин не находил себе покоя, от бездействия метался по квартире, «как лев в клетке», самодовольно думал он о себе, тем не менее свое пребывание здесь он мог все же в какой-то мере засчитать за отдых. По крайней мере за ним никто не гнался, а он ни от кого не бежал…
      Он старался не пропустить ни одного выпуска новостей, однако по телевизору сюжета о Рихтере с Бурмистровым до сих пор не было. В чем дело? Новость не считают важной? Или это какая-то милицейская уловка? Еще не готов материал или его не будет вовсе? Как же узнать, подозревают его или нет?
      И тут Рудин вспомнил об Антошке. Позвонить, что ли, ему, он чем поможет? Правда, Антошки с утра не было на работе – позвонил, сказал, что приболел. Небось дурака валяет. Но если и впрямь приболел не сильно, пусть смотается в фирму и узнает, что к чему.
      Однако квартирный телефон Антона не отвечал. Хорошо, что Рудин выбил всем своим сотовые, чтобы вызывать на работу в любое время, да и мало ли что еще от настоящего охранника может понадобиться, и добивался от подчиненных, чтобы сотови-ки всегда были в рабочем состоянии.
      Сотовый сработал:
      – Алло, – почти сразу же отозвался Антон.
      «Хороший мальчик, – подумал Рудин. – Следует наказам начальника».
      – Ты чего, Антон, дома-то не сидишь?
      – Как не сижу? – довольно натурально удивился Антон. – Дома я, болею, Николай Васильевич! Дома, а где же еще?
      – Почему же трубку не снимаешь? Я тебе звоню, звоню по городскому…
      – В туалете сижу. С утра животом маюсь.
      – Вот это плохо. Очень плохо.
      – Чего ж хорошего! Но вроде мне уже малость получше стало.
      – Из дома выйти можешь?
      –. Не знаю, можно попробовать. А куда идти-то?
      – На работу.
      – Так я ж отпросился. Вы ж сами меня отпустили, Николай Васильевич!
      – Понимаешь, ситуация изменилась и ты мне сейчас очень нужен. Понимаешь? Очень.
      – А вы на работе?
      – Нет, я на той квартире, которую тебе показывал, помнишь? Про которую говорил, что она на крайний случай.
      – А, так, значит, вы уже грохнули Бурмистрова? – весело спросил Антон.
      Рудин замолчал, ничего не понимая. Откуда Антошке известно про Бурмистрова? И почему этот странный тон?
      – Что ты сказал? – наконец переспросил Рудин.
      – Ну вы уже разделались с Бурмистровым?
      – Не понял, Антоша, – вкрадчиво сказал Рудин, – откуда ты знаешь про Бурмистрова?
      – Да вы мне сначала ответьте на вопрос, а я вам потом все объясню.
      – Ты прав, Бурмистрова с Рихтером я грохнул. Но вот живы они или нет, я не знаю. И подозревают меня или нет – тоже не знаю.
      – Ну, это вы не беспокойтесь. Кроме вас, подозревать больше некого.
      – Ты что, издеваешься, что ли, надо мной, сынок? – Голос Рудина стал зловещим. Однако по-прежнему ничего не понимал.
      – Нет, не издеваюсь, – все так же весело откликнулся Антон. – Это я играю. Детство еще не прошло, понимаете?
      – Э, э, ты смотри, парень! Играй, да не заигрывайся! А ну говори, что ты знаешь о Бурмистрове?
      – А я все знаю. Я только не знал, кто из вас кого быстрее грохнет. Бурмистров ведь тоже подумывал, чтобы вас убрать. Только он-то сам бы не стал мараться, кишка тонка. Киллера бы нанял.
      – Интересно поешь, мальчик!
      – Еще бы! Могу и еще интереснее. Вот вы, например, думаете, что это Бурмистров спер у вас изумруды, когда вы пристрелили Борю Тарчевского, верно? А думаете вы так потому, что женушка Бурмистрова поспешила вас об этом известить. Ведь так? Я не ошибся в ней? Я тут подумал, подумал и сообразил. Вот женщина, которая спит и видит, чтобы дорогой супруг отбросил концы. А что, если подкинуть ей мыслишку насчет того, как его убрать и при этом не запачкать руки. Воспользуется она этой идеей или нет? Я опять подумал, подумал и решил: не преминет воспользоваться!
      – Погоди, погоди. Я что-то не очень понял. Что ты там про Веронику-то?
      – Ну я ей сказал, что вы не знаете, кто украл у вас изумруды. И хотите убить того, кто это сделал. А уж дальше все она. Она женщина умная. Не знаю, как она вам преподнесла, что их взял якобы Бурмистров. Но вы твердили. А Бурмистров их не брал, уверяю вас.
      – Ты хочешь сказать, что знаешь, кто их взял?
      – Мне ли не знать! Я ж говорю вам: я знаю все.
      – И откуда ты взялся такой умник? – Бессильно опустился в кресло Рудин. – А каким шлангом прикидывался! Да, зря я тебя не проверил. Думал: чего школьника проверять, да еще вроде как убогого…
      – И то верно, школьников проверять незачем. Только не таких убогих, как я. Это была ваша первая ошибка, Николай Васильевич. Потом было еще много других…
      – Да, похоже, ты прав, ошибок действительно было много. Так где теперь изумруды, Антоша?
      – В надежном месте, конечно.
      – Так это был ты на лестнице?
      – Так точно!
      – Ну вот что, подонок. Вернешь изумруды – я сохраню тебе жизнь, а нет…
      – Позаботься сперва о своей, дядя, – перешел Антон на «ты». – А изумруды – изумруды принадлежат мне по праву.
      – Ну ты и хорек! Это по какому же праву?
      – А это уж ты сам догадайся, дядя.
      – Понятно, по праву крокодила, который охотится на охотника за бабочками… – Он еще неизвестно зачем договорил эту фразу, как память его внезапно озарила какая-то вспышка. Ах, озари она его не сей час, а много раньше, не вляпался бы он в весь этот кошмар. – Постой! Это ведь ты подкинул мне идею, каким образом Тарчевский обманывает фирму?!
      – Было дело, – снова развеселился Антон.
      – Откуда ты узнал про Тарчевского?
      – А я догадливый. Догадливее тебя. Способности аналитические получше.
      – А такого изображал из себя наивного простачка, что я до сих пор не мог вспомнить, как это мне в голову пришла мысль счет Тарчевского!
      – Ну, раз хоть сейчас вспомнил, значит, не со всем еще склеротик.
      – Спасибо, сынок. И это в ответ на мое доброе отношение.
      – Пожалуйста, дядя.
      – И все же я не понимаю, зачем ты затеял все это? Столько трупов. Ведь не мог же ты предполагать заранее, что в результате изумруды попадут к тебе.
      – Конечно не мог. Изумруды – это так, случайный приз. Мне от тебя.
      – Так все же зачем?
      – Это такая игра. Называется «Выиграй у всех». Можно в нее играть на компьютере. Но мне гораздо веселее так, вживую.
      – Ну, я еще понимаю, Тарчевского ты ненавидел как еврея, но мы-то с тобой…
      – Вы хотите сказать, что мы с вами одной крови? – весело спросил Антон. – Увы! Я существо беспородное, смесь бульдога с носорогом, и мне на ваши национальные вопросы глубоко начхать.
      – Ну хорошо, Антон, на что ты надеешься-то? Ведь если меня возьмут, я обязательно расскажу о тебе, и тебя поймают менты. Если они меня не возьмут, тогда изловлю тебя самолично я. Что так, что так – тебе конец.
      – Попробуй, дядя. Начинаем финальную стадию игры «Найди меня»! Пока.
      И Антон отключился.
      – Эй, постой! – еще кричал в короткие гудки Рудин, потом бросил трубку об пол.
      Орел ломал голову в поисках тайника с гранильщиками. Где он, этот чертов «зет-2»? Ведь подохнут там все с голоду, как в ужастике Эдгара По. Дикость какая-то – замуровать живых людей! Послал «физиков» за бухгалтером Севой – пусть снова приведут его назад в подвал, и пока он в нетерпении ждал, когда же «физики» вернутся, у него в кармане вдруг зазвонил телефон. Он вытащил из куртки трубку мобильника и услышал в ней незнакомый юношеский голос.
      – Мне нужен майор налоговой полиции Орел…
      – Да. Я вас слушаю.
      Все тот же молодой голос невинно поинтересовался:
      – Вас интересует местонахождение Николая Рудина?
      – А с кем я беседую? – насторожился Никита.
      – Вас что больше интересует – мое имя или все-таки Рудин? А может, вы еще спросите, откуда я знаю номер вашего телефона? Знаете, если я стану подробно все объяснять, то Рудин может и отчалить оттуда, где он сейчас находится. Ну так как, мне обязательно называться или вы просто запишете адрес?
      – Давай адрес, парень, и побыстрее.
      Голос назвал адрес, номер и марку машины Рудина, в завершение сказал:
      – Поторапливайтесь. Клиент уже думает линять оттуда, – и повесил трубку.
      Орел вскочил и понесся на выход, по дороге крикнув Русанову:
      – Летим!
      – На какой высоте? – спросил устремившийся за ним Русанов.
      – Как получится.
      – А как же «зет-2»?
      – Управятся и без нас. Кочкин! – заорал он что есть мочи. – Попробуй разобраться с объектом «зет-2». Допроси бухгалтера Севу.
      – Хорошо! – крикнул в ответ Кочкин.
      – Я поведу, а ты набирай номер Белавина, – распорядился Орел, когда они добежали до машины. – Если успеем, Рудин наш… Ну, набрал? – спросил он в нетерпении, едва они отъехали от особняка. – Давай телефон… Алло! Санек! Ты еще интересуешься Рудиным? Записывай адрес.
      …Разговор с Антоном доконал Рудина окончательно. Он даже не мог больше метаться по комнате – он рухнул на диван вниз лицом.
      «Что это? – думал он, сжав голову руками. – Кто он, этот щенок, гений, который обвел вокруг пальца его, старого разведчика, и подвел к роковой черте троих бизнесменов? Откуда он взялся?»
      Он точно не сын Бурмистрова, как сначала подозревал Рудин, получив информацию от отца Игнатия. Он и не его сын, как мечтал начальник службы безопасности, глядя на наивного парня Антошку. Размышления о детях наконец привели его к верному решению. Ну да, конечно же! Это сын Тарчевского, несчастный Яша, брошенный отцом и матерью на произвол судьбы.
      Какой же он придурок, этот Тарчевский! Рудин полжизни отдал бы, чтобы иметь такого сына! Козел! И сам поплатился, и нас всех под монастырь подвел! Рудин – странное дело! – уже не испытывал никакой злобы по отношению к парню. Он восхищался им, как только мастер может восхищаться работой другого мастера. Парню бы учиться да учиться. Какой бы получился разведчик!
      Мысли Рудина вдруг потекли в каком-то странном религиозном направлении. «Да, – думал он. – Поступки детей наших – результат наших собственных грехов. За наш цинизм, нашу алчность и скупость! Так нас всех, Антоха, или как там тебя!..»

      А молодой человек, о котором думал Рудин – Антон, он же Яша, – в это время регистрировался в Шереметьеве для отлета с группой школьников, едущих по обмену за границу. Он тоже изображал школьника, наивно улыбаясь таможеннику.
      «Ну школьники пошли, – думал; глядя на него, таможенник. – Бройлеры. Такой лоб, мышцы накачал, а мозгов – как у цыпленка». Обычно он проверял детские группы не очень тщательно. Яша и тут не ошибся в расчетах, когда он с трудом упросил знакомую учительницу взять его со своим классом в Канаду.
      Учительница хорошо знала Яшину бабку и взяла бы его с удовольствием. Взяла бы, если бы ее не смущало два обстоятельства. Во-первых, группа была сформирована и численность ее меняться уже не могла – обмен есть обмен: вы нам присылаете десять своих оболтусов, мы вам десять своих. Во-вторых, ее просто ошеломил тот факт, что Яша собирался за границу по чужим документам.
      – Яша, где ты их взял? – спросила она, всплеснув руками. – Это же незаконно!
      – Да вы не беспокойтесь, Наталья Сергеевна, – сказал он как взрослый. – Документы хорошие. Никто не придерется. Не берите в голову. Просто, если бы я поехал по своим документам, меня могли бы не пропустить – у меня возраст предпризывной, в армию скоро. Подумают, что я хочу сбежать, уклоняюсь. А я просто хочу перед армией мир посмотреть, понимаете. А то пошлют меня в Чечню или другую горячую точку, убьют, а я так ничего и не увидел.
      Эти последние фразы он сказал так жалобно, что Наталья Сергеевна чуть не прослезилась. Действительно, за последние годы ее ученики нет-нет да и погибали то в одной, то в другой дурацкой войне. Наталья Сергеевна не имела своих детей и тем больше переживала за чужих.
      Когда Яша снова пришел к ней через день, она больше не спрашивала его, где он взял документы. Эти школьные обменные группы действительно никто тщательно не проверяет. Авось все пройдет нормально. Ну и что такого, что съездит с ними парень, хоть и не учится в школе? Кому от этого хуже? Тем более что и место в группе в последний момент вдруг освободилось: одна девочка не смогла поехать. На нее кто-то напал в подъезде, когда она возвращалась вечером домой… Визы делались буквально за три дня до вылета, а билеты брались вообще за два. Как всегда у нас – все тянется до последнего момента. Поэтому проблем с Яшей ни у кого не возникло.
      Яша покидал эту страну с легкостью. Он знал, что никогда сюда, не вернется. Бабка умерла год назад. Отец тоже отправился в вечность. Туда ему и дорога. Для матери он никогда не был сыном. Она даже не. узнала его тогда, на кладбище, на похоронах папаши. Не узнала. Ну и бог с ней!
      Год назад Яша пытался поступить в Академию ФСБ. То ли он сильно волновался и что-то упустил, то ли туда не берут случайных людей и к нему придрались, – словом, что-то не сложилось, а что, он так и не мог понять. Но расстроился очень. Больше никуда ему поступать не хотелось. Тем более что год у него в запасе еще был.
      И вот когда он сидел расстроенный перед вывешенными результатами, к нему подошел один парень, курсант академии. Разговорившись с курсантом, Яша понял, что это Ваня, сын Бурмистрова, президента фирмы, в которой работает его богатенький отец, о котором Яше перед смертью рассказала бабка, поведала внучку все, что знала.
      Едва поняв, что Ваня с отцом не в ладах, Яша решился рассказать ему свою историю. История произвела впечатление.
      – А хочешь посмотреть на любимого папочку поближе? – не то спросил, не то предложил Ваня.
      – Можно, – согласился тот.
      – Я пристрою тебя охранником. У меня еще остался там друг, не совсем скурвившийся малый.
      – Так папаша нас просечет. Имя, фамилия, – засомневался Яша. – Еще заподозрит что-нибудь неладное и что я у него милостыню просить буду…
      – А мы тебе другие документы сделаем.
      – Кто это мы? – удивился Яша.
      – Ну какая тебе разница кто. Будешь много знать – будешь много болтать. А будешь много болтать – никогда не состаришься. Шутка.
      – Я не из болтливых.
      – Вот и хорошо. Кроме того что мы учимся тут, – Ваня показал рукой на стены родной академии, – мы еще делаем домашние задания, которые сами себе и задаем. Играем в такую, знаешь, специгру. Называется «Выиграй у всех». Делаем поддельные документы, аппаратуру конструируем, дурим кому-нибудь мозги, понимаешь?
      – А почему ты мне доверяешься? Не боишься,
      что я вдруг на вас донесу?
      – А наша игра состоит еще в том, чтобы никакая утечка информации не грозила провалом. Так у нас все устроено.
      – Везет вам. Небось станете суперпрофессионалами, когда закончите академию.
      – Сечешь, – похвалил Ваня.
      – Эх, я тоже так хочу.
      – Ничего, натренируешься за год на наших с тобой папочках и поступишь на следующий год как миленький.
      – А как я на папочках натренируюсь?
      – Я тебе дам всякие штучки-дрючки. Понаставишь везде и будешь к папам прислушиваться.
      – А зачем?
      – Да просто так. Чтобы проверить наше оборудование хотя бы, засекаемо оно или нет. У наших пап в фирме начальник безопасности – крутой, бывший гэбэшник. Он все время делает проверку, нету ли чего. Надуть его – это уже профессионализм.
      – А еще что я буду делать? – спросил Яша.
      – Да чего хочешь. Можешь, как я, сам давать себе задания и выполнять. Например, просечь, кто в фирме как к кому относится и как это можно использовать.
      – Здорово.
      – Приступай к заданию завтра же, ученик! – сказал Ваня, положив Яше руку на плечо.
      – Слушаюсь, сэнсэй, – ответил тот.

      – Ну так как же нам найти отдел «зет-2»? – вопрошал Кочкин вконец запуганного Севу-бухгалтера.
      – Да я ничего о нем не знаю, – верещал Сева. – Я даже не знал, что был еще и «зет-2»!
      – А Орел сказал – знаете. – Вежливый Кочкин был непреклонен.
      – Орел, это который такой нахохленный? – спросил Сева.
      – Ну можно и так сказать.
      – А он где?
      – Он уехал, но скоро вернется.
      Сева загрустил.
      – Ну так что? – вернул его к реальности Кочкин. – Будем говорить?
      – Да если б я знал, то разве скрывал… И потом, знаете, не могло у нас быть другого отдела «зет», потому что вся черная бухгалтерия шла через меня, а белая через официальную бухгалтерию. С чего вы взяли, что этот отдел существует? И почему я о нем знаю?
      – Друг ты наш Сева. Зря ты упираешься, там, в этом «зет-2», люди сидят и думают, что погребены заживо, потому что уже который день к ним никто не идет, – проникновенно сказал Кочкин. – Мы, конечно, можем начать ломать стены наугад, но кто даст гарантию, что особняк не рухнет после наших усилий? А вы не хотите нам помочь. Но имейте в виду: если там кто-то загнется – это будет вменено в вину вам!
      – Постойте. – До Севы что-то начало доходить. – Так этот «зет-2» – это что, не бухгалтерия?
      – Нет, там сидят огранщики камней.
      – Так бы сразу и сказали!
      – Вы что, и правда знаете?! – обрадовался Кочкин.
      – Знаю, вернее, припоминаю… Правда, это было уже достаточно давно, несколько лет назад…
      Яша оказался хорошим учеником. Он, помня Ванины инструкции, понаставил, где надо, «жучки», которые опять же получал от Вани, а теперь прослушивал разговоры папочек, постепенно осваивал всю систему ЗАО «Самоцветы». Кроме того, он теперь до тонкостей понимал взаимоотношения сотрудников фирмы между собой. Он узнал, как Вероника «любит» своего мужа, как Тарчевский обманывает босса, – словом, много чего узнал. Молодая психика неустойчива, и за этот год Яша стал самым что ни на есть отъявленным циником. Если и весь мир таков же, как ЗАО «Самоцветы», то, чтобы выжить, надо быть очень жестким, решил он.
      Но теперь все позади. Он уезжает из этой страны. И никакие воспоминания не вызовут у Яши ностальгию по ней на новом месте. Денег Тарчевского хватит на первое время. Изумруды он тоже со временем продаст. Словом, не пропадет, не дурак.
      Рудин все еще лежал на диване, когда услышал скрип тормозов. Звериное чутье, срабатывающее быстрее разума, сразу же заставило его вскочить. Ах он дурак! Это ж надо было так разнюниться! Лежать и думать о парне, как о благородном мстителе за свое несчастливое детство. Да он просто подонок! Натравил на Рудина ментов.
      Рудин выглянул в окно и увидел выскакивающих из машины уже знакомых налоговиков – Орла и Русанова. Неужели эти счетоводы по его душу? Хотя нет, они, конечно, никакие не счетоводы, это он зря. Вон какие крепкие мужики – настоящие шерохваты, уж у него-то, бывшего оперативника, глаз на это дело наметанный… Так что делать? Затаиться тут? Вышибут дверь. Встретить их и пострелять? Не выход. Где гарантия, что они одни, что сейчас не подъедет какой-нибудь тяжелый спецназ? Бежать, только бежать. Рудин выскочил на площадку и бросился наверх.
      Русанов и Никита разошлись с ним на какие-то двадцать – тридцать секунд. Они постояли у двери, прислушиваясь, потом Никита позвонил, а Русанов на цыпочках поднялся на полмарша вверх, ловя доносящиеся сверху звуки. Никита, наблюдая за ним, нажал на дверь и понял, что она не закрыта. Он уж хотел было зайти внутрь, но Русанов жестом показал ему наверх.
      Они, прикрывая друг друга, бесшумно побежали наверх. На последнем, пятом, этаже хрущевки, в которой Рудин снимал квартиру, они увидели, что чердачное отверстие открыто.
      По лестнице они поднялись на низкий чердак и едва выбрались через слуховое окно на двускатную крышу здания, как тут же увидели начальника службы безопасности «Самоцветов». Рудин осторожно пробирался по коньку крыши к противоположному краю – оттуда он, похоже, собирался как-то перебраться на крышу стоящего впритык соседнего, такого же пятиэтажного дома, а там ищи ветра в поле.
      – Стой, сволочь, стрелять буду! – крикнул Никита.
      Рудин тут же развернулся и выстрелил в него. Пуля просвистела рядом с головой. Пришлось укрыться за пристройкой слухового окна.
      – Прикрой меня! – крикнул Русанов и, не дожидаясь от Никиты ответа, побежал следом за так и не остановившимся Рудиным.
      – Куда ты, Дима?! Назад! Это приказ! – орал и матерился за его спиной Никита.
      Рудин, услышав за спиной топот и крики, укрылся за вытяжной трубой и выстрелил еще пару раз, теперь уже как следует целясь. Русанов упал, прижался к крыше и тут же услышал громкие хлопки выстрелов Никитиного «макара». От трубы, за которой прятался Рудин, полетела асбоцементная крошка. Рудин на мгновение высунулся, выстрелил в ответ и снова спрятался.
      Все дальнейшее происходило в какие-то считанные секунды. Русанов вскочил, по коньку крыши добежал до трубы, за которой только что укрывался главный охранник «Самоцветов», но Рудина он уже здесь не застал, лишь услышал шорох его ног по бетонному покрытию кровли.
      А потом снова увидел Рудина – тот почти уже добежал до края здания и всего несколько метров отделяло его от крыши соседнего дома.
      – Стой, Рудин! – крикнул Русанов, поймав его на мушку.
      Рудин обернулся, хотел выстрелить в преследователя, но не успел. Пуля клюнула его в бок, он судорожно дернулся, выронив пистолет, а потом стал медленно-медленно наклоняться и боком рухнул на крышу. Еще немного, и Рудин с нарастающей скоростью покатился бы к краю крыши, но сделавший мощный прыжок Русанов оказался рядом, успел схватить Рудина за шиворот.
      А с другой стороны, с крыши соседнего здания, тоже с бешеной скоростью несся в их сторону Белавин. Это он и подстрелил Рудина.
      – Ну что, жив? – крикнул Белавин.
      – Пока да. Но нужно как можно скорее вызвать «скорую».
      – Не дай бог помрет, – сказал подбежавший Никита. – Тогда вообще судить некого будет…

      Но это был еще не конец дня. Хочешь не хочешь, а пришлось Никите и Русанову – куда от любимой службы денешься – возвращаться в особняк «Самоцветов». Их встретил Джексон.
      – Русанов, ну и видок у тебя! – радостно завопил он. – Ты что, на брюхе ползал?
      – Пришлось, – коротко ответил Русанов.
      – Что с «зет-2»? – оборвал веселье Джексона Никита.
      – Вскрывают. Пытаются. А куда это вас носило, мужики?
      – Рудина брали.
      – Ну да! Взяли?
      – Русанов вон лично вцепился.
      – Поздравляю, Дима! – кинулся жать Джексон Русанову руку.
      – Да особо-то и не с чем: Если бы Никита не прикрыл, так лежать мне на брюхе с дыркой в голове… Да Белавин еще вовремя подскочил…
      – Ладно, хватит скромничать, – довольно бесцеремонно остановил его Никита. – Давай, Джексон, рассказывай, что там с отделом «зет-2», что за пещера Али-Бабы.
      – Идемте, покажу.
      К удивлению Никиты, он повел их прямым ходом в кабинет Тарчевского, где они не раз уже искали. Здесь Джексон уверенно подошел к книжному стеллажу, снял с полки какую-то книгу, за которой открылся пульт. Джексон нажал на кнопку, и стеллаж поехал.
      – Что, тут и есть отдел «зет»? – недоверчиво спросил Никита. Мы же тут все сантиметры вымеряли!
      – Ты потерпи, потерпи, сейчас все увидишь.
      По лестнице, оказавшейся за дверью, которую скрывал стеллаж, они спустились на два пролета и увидели Кочкина и Севу, колдующих над компьютером рядом с каким-то загадочным устройством.
      – Что тут, Силыч? – задал вопрос Кочкину Никита.
      Увидев его, Сева непроизвольно съежился.
      – Да вот крестник наш пытается открыть дверь.
      – Компьютером? А если «физиков» позвать?
      – Ты же слышал, что Рудин говорил Рихтеру об устройстве. Если дверь долбить, там срабатывает какая-то фигня и все начинает разрушаться, какая-то химическая реакция, что ли…
      – Да глупости это все! Рихтер же сказал, что все это Борины сказки, – возмутился Никита,
      – А ты не забыл, что Рудин добыл эту информацию при помощи «сыворотки правды»? – вмешался Русанов.
      – Ага, и Сева тоже подтверждает, – подал голос Кочкин. – Он самолично программировал дверное устройство несколько лет назад. Я и в архиве про это читал – в приложении к плану. Короче, дверь может открыться только при помощи электронного устройства, которое на данный момент запрограммировано на голос Тарчевского.
      – И где же нам теперь взять голос Тарчевского?! – издевательски поинтересовался Никита. – Может, пойти из могилки его выкопать?!
      – Помолчи, Никита, пожалуйста, а? – Обычно спокойный и мирный Кочкин был сейчас суров и непреклонен. – Ты же мешаешь Севе сосредоточиться!
      Никита хотел было сказать, что он думает про этого самого Севу, вообще сказать что-нибудь резкое, но сдержался.
      – И давно вы тут сидите? – спросил вместо него Русанов.
      – Как вы уехали, так и сидим.
      – Ну и что вы делаете конкретно?
      – Сева пытается написать программу, отменяющую предыдущую программу. Но сначала надо восстановить ту. Все же было уничтожено.
      – Надежда есть?
      – Умирает последней, – бойко ответил Кочкин.
      – Орел, – решился Русанов. – Я полагаю, ты должен пообещать Севе неприкосновенность – в том случае, если он откроет дверь.
      – А куда я финансовые документы с его подписями дену?! – заорал Никита. Не выдержал-таки, сорвался.
      Руки у Севы задрожали.
      – Никита, я тебя прошу: пообещай ему все, что нужно, и иди отсюда, – сказал Кочкин.
      – Это правильно, – поддержал его Русанов.
      – Я не понял, кто у нас руководит отделением? – набычился Никита.
      – Ты, конечно, руководишь, – ответил Кочкин. – Но бывают моменты, когда надо прислушиваться к мнению других людей. Не видишь, у человека руки дрожат. Ты же знаешь, как ее надо открыть, эту дверь. Если все сорвется – это будет на твоей совести.
      – Ладно, Сева, – сказал Никита и положил руку на плечо «черному» бухгалтеру «Самоцветов». – Я при всех тебе обещаю: сделаю все, что смогу.
      – Вы ведь обещали поначалу наверняка…
      – Все, я сказал! Вытащишь огранщиков, имеешь шанс. Не вытащишь – не имеешь.
      Игорь, чувствуя, как его подташнивает от голода, еще раз прислушался к тому, что происходит за дверью. Шум был слабый (двери и стены в подземелье были очень мощные), но он точно был. И час назад был. Значит, нужно готовиться ко всему. Кто-то упорно пытается открыть дверь. Открыть пока не могут, но раз не уходят так долго – откроют. Один раз он вот так же слышал какие-то звуки за дверью несколько дней назад, но тогда они быстро прекратились. На этот раз ребята за дверью оказались настойчивые.
      Уже два дня Игорь, Марина и Славик не занимались изумрудами, а готовились к встрече «гостей». Игорь сразу настроил их на то, что сюда могут прийти плохие ребята и шлепнуть их, чтобы избавиться от ненужных свидетелей. Конечно, «дети» могли испугаться и впасть в панику. Но, слава богу, он все рассчитал правильно – «детки» были настроены решительно.
      Вообще-то Игорь сам не очень верил в то, чем пугал ребят. Он намеренно подбросил им байку о внешнем враге, чтобы отдалить момент отчаяния, который непременно возникает, когда ребята до конца осознают, что выхода нет, что никто за ними не придет, что они умрут долгой и мучительной смертью от голода. Подбросил байку, чтобы они не стали опять, как сумасшедшие, бросаться на мрачные стены и кричать. Ему и самому другой раз ужасно хотелось это сделать – уж он-то знал, что легенда о враге, который вот-вот придет, является лишь придуманной им легендой…
      И вот этот шум за дверью. Значит, конец близок. Тот или иной – но конец. Сказать «детям» или нет? А ну как скажет, а дверь не откроется… Тогда отчаяние придет сразу же. Нет, лучше молчать. А если она откроется, а «дети» не будут готовы?
      – Кто там?! – наконец решился, крикнул он на все их подземелье.
      Славик и Маринка мгновенно сорвались со своих мест, подбежали к кучам хлама, валяющимся недалеко от входа, и залезли в них, а Игорь схватил внушительную металлическую болванку, которую они накануне после долгих поисков раскопали в углу подвала. Минуты две-три все было очень тихо. Наконец из-под завала появилась голова Славика.
      – Отбой, – сказал Игорь.
      – Что, опять учения? – недовольно произнес Славик. – У нас ведь уже сто раз все отрепетировано…
      – Ты что, не понимаешь, мы должны быть всегда готовы, – не согласилась с ним Маринка.
      – Мы и так готовы! – огрызнулся Слава. – Все, больше я в эту грязь не полезу.
      – А если следующий раз будет на самом деле?
      – Не будет никакого «на самом деле»! Ты что, еще не поняла? Он нас дурит! Никто за нами не придет! Никому мы не нужны!
      «Началось, – подумал Игорь. – Хорошо, что легенда хоть два дня прожила… И хорошо, что есть шум за дверью. Не показался же он мне».
      Игорь снова готов был дать Славику по роже, чтобы истерика не перебросилась на Марину, но тут девушка сама закричала:
      – Славик, ты дерьмо! Ты – тряпка, а не мужчина!
      – Да, я – тряпка! – закричал в ответ Славик. – Но я хочу жить! И я не дерьмо! Я – гений! Кто, какие мелкие, ничтожные твари, не способные ни на что, решили запретить мне жить?! Я один стою сотни таких, как они! – Он выкрикивал это и в какой-то безудержной ярости пинал и пинал ногами дверь.
      Марина закрыла лицо руками и уткнулась головой в грудь Игоря. Она не плакала. Она еще в тот вечер, два дня назад, решила, что больше не будет плакать: слезами горю не поможешь.
      – Марина, – тихо сказал ей Игорь, – когда я спрошу: «Кто там?» – пожалуйста, спрячься. Хорошо?
      – Конечно, спрячусь. Мы должны быть готовы. Я не против постоянно тренироваться. Даже лучше почаще. Чтобы не думать о еде.
      – Если придут один-два человека, это хорошо. Я возьму их на себя, а ты сразу же беги наверх и кричи что есть мочи. Хорошо?
      – Хорошо. Как договорились, так все и сделаю.
      – Но их может прийти и больше.
      – Ну и ладно. Зато быстро умрем, – просто сказала Марина.
      – Господи, спаси и сохрани эту девочку, – вслух помолился Игорь и поцеловал ее в макушку.
      Потом все стало развиваться так быстро, что Игорь ничего не успел крикнуть, а ребята безнадежно опоздали прятаться. Дверь вдруг распахнулась. Отлетел от нее и упал на пол Славик. В подвал ввалилось сразу несколько человек, двое были с автоматами. Игорь схватил свою железную болванку, думая только о том, что Маринке уже не спрятаться.
      – Спокойно, – услышал он голос Орла. – Налоговая полиция России. Опустите ваше оружие, молодой человек.
      Игорь еще какое-то время стоял с болванкой в поднятых для броска руках, но, постепенно начиная понимать, что к чему, медленно опустил железяку.
      – Марина! С тобой все в порядке? – бросился к девушке Русанов.
      – Вы кто? – удивилась Марина.
      – Привет тебе от Гали, Маши и Петровича.
      – Господи! – сказала Марина и отчаянно заплакала.

      – Понимаешь, у меня с самого утра было предчувствие: что-то обязательно должно случиться. Она прямо из конторы позвонила, идиотка, – с нежностью сказал Орел.
      Они с Русановым сидели в трехкомнатной квартире Орла, куда заехали поздним вечером после всех бурных событий этого длинного дня. Никита выставил на стол бутылку «Смирновской», Никитина мать Анна Сергеевна на скорую руку приготовила им нехитрую закуску.
      Все, операция «Зеленый лед» закончена. Можно расслабиться.
      – А у них же там все «жучками» нашпиговано, сам видел, – Орел помолчал. – Ну, ее и выследили… Уж как я гнал! И на тебе, закон подлости – пробка! Я по встречной полосе. В любую щель машину втискивал, только бы поспеть. И все равно опоздал. Первый раз, наверное, приехал на деловую встречу минута в минуту – всегда стараюсь минут на десять – пятнадцать раньше заявиться. И главное, все у меня на глазах: она идет, а тут «шестерка». Номера грязью заляпаны, стекла темные. – Никита замолчал.
      – Ничего, не убивайся так. Ты же все равно спас ее! Раны не тяжелые. Завтра сходим, навестим, – подбодрил начальника Русанов.
      Никита кивнул. Вообще рад был, что у Русанова сегодня дома Ноев ковчег: к Маше с Галей временно присоединились и Маринка со своим Славиком. Кабы не это, ему бы Русанова к себе не затащить, а ему так надо было отвести сейчас душу…
      – А правда, что ты МГИМО с красным дипломом
      закончил? Или это байки? – спросил вдруг Никита.
      – А ты откуда знаешь? – удивился Русанов.
      – От верблюда. У нас тоже свои методы имеются. Ну давай за Любу выпьем, за то, чтобы выздоровела.
      Они чокнулись, выпили и закусили. Анна Сергеевна вошла в комнату, неся на вытянутых руках поднос с тарелками. На них исходила паром тушенная в пиве свинина.
      – Это мамино фирменное блюдо, – прокомментировал Никита.
      Анна Сергеевна поставила поднос на стол и с удивлением посмотрела на пустую бутылку.
      – Мальчики, да вы, никак, уже целую бутылку уговорили? Не слишком ли погоняете, а?
      – Мамуля, – пылко возразил Никита, – что такое для двух красивых молодых мужиков одна бутылка? Слону дробина. Принеси нам, пожалуйста, еще пузыречек, я его в морозилку засунул.
      Анна Сергеевна покачала головой, но больше ничего не сказала. Поставила перед ними тарелки, забрала поднос, пустую бутылку и вышла. Русанов посмотрел ей вслед.
      – У тебя мать учительницей работает? – спросил он.
      – Ну. А ты откуда узнал? – в свою очередь удивился Орел.
      – От верблюда, – передразнил его Русанов. – У нас тоже свои методы есть. Да нет, просто она действительно на учительницу похожа. А отец что, с вами не живет?
      – Отца убили, – через паузу сказал Орел.
      – Извини, не знал.
      – Ничего. Это было в девяносто втором, на операции. Они в одном кабаке бригаду солнцевских отморозков гасили… Так что я мент во втором поколении.
      Анна Сергеевна внесла запотевшую бутылку, поставила на стол.
      – Только вы уж не очень налегайте, ладно, Никитушка? – попросила она.
      – Ладно, мам, не будем.
      Мать ушла.
      – А ты что, так все время с мамой и живешь? – спросил Русанов.
      – Третий год, – кивнул Никита. – Как от жены свалил.
      – Развелся?
      – Не. Так, разбежались. Сын у меня, Пашка, двенадцатый год. Конечно, не сахар парень. Весь в меня. У меня с ним нормальные отношения. Я к ним в гости хожу, они к нам с матерью. Все цивильно. А у тебя дети есть?
      – Нет, – поморщился Русанов. – Развелись вот на днях.
      – Что, так хреново было?
      – Хуже не бывает.
      – А родители живы? – поинтересовался Орел.
      – Да. Но они в разводе. Отец у меня доктор экономических наук, в МГУ преподает. А мать… – Русанов отложил вилку, потянулся за сигаретами и сказал каким-то извиняющимся тоном: – Понимаешь, так получилось, что мать у меня вице-президент коммерческого банка.
      Никита чуть не подавился от неожиданности.
      – Ты шутишь?!
      – Какие уж тут шутки. Банк «Рассвет-Москва». Возле Добрынинской. Не слыхал?
      Никита отрицательно помотал головой.
      – Но ты там чего не подумай, – спохватился Русанов, – Дуров обо всем знает. И в кадрах, естественно, тоже. Да меня и раньше проверяли, да еще и не один раз.
      – И это при живой маме-банкире ты пошел в налоговую?
      Русанов криво усмехнулся:
      – Из овчарки пуделя не сделаешь. Такая уж, видать, жизнь у меня сложилась.
      – Ну ты даешь, – сказал Никита.
      – Ладно, Дима, коль пошла такая пьянка, давай-ка колись, за что тебя из органов поперли? Колись, колись. Начальству все можно рассказывать.
      – Да просто все вышло. И глупо. – Русанов от души затянулся сигаретой. – Вел я по линии военной контрразведки одно дело о махинациях в Западной группе войск. Продажа налево техники, имущества, фиктивные счета, в общем, та еще история. Серьезно зацепил на этом пару высоких армейских чинов. А курировал все это наш генерал-майор по фамилии Богдашин. Мой босс, непосредственный начальник. И случайно я раскопал, что этот Богдашин по уши увяз. Покрывал этих проворовавшихся вояк. Зарубежные счета, бешеные деньги на откатах – все по полной программе. Хотя практически доказать ничего нельзя было – Богдашин этот далеко не дурак. Ну почти нельзя. Но кое-что у меня было. Ну, думал я, думал, что делать, а потом заявился к этой отъевшейся гниде в генеральских погонах и один на один предложил честно подать в отставку. Он, дескать, уходит, а я все забываю.
      – А ты, оказывается, идеалист, Дима…
      – Был… Гнида, подумав, согласилась. Но ровно через неделю меня элегантно подставили. Как – это отдельная история. И выперли из органов с волчьим билетом. Слава богу, что еще уголовное дело не завели. Вот тогда-то я до ручки и дошел. Как раз тогда и на развод с женой подали. Давно уже собирались, но это как последняя капля была. А потом один мой друг разыскал Шапорина, того самого, который у вас замначальника оперативного управления.
      – Ну да. Он же из ФСБ пришел.
      – Мы с ним еще в органах пересекались по паре совместных дел. А потом Шапорин перевелся к вам, в налоговую.
      – Уже не к вам, а к нам, Дима, – поправил его Никита. – А что гнида?
      – А ничего. Свалил с Лубянки. Сейчас в действующем резерве. В Москве на каком-то военном заводе службой безопасности руководит. Такие вот дела…
      Русанов замолчал. Орел подумал и сказал:
      – Знаешь что, Дима, я думаю, история с гнидой будет иметь продолжение. Такие занятные личности обычно с нашей КОБРОЙ сталкиваются. Отыграемся. Ладно, давай выпьем за то, чтобы всем сволочам всего мира рано или поздно наступил бы кабздец, – сказал Никита.
      Вскоре Анна Сергеевна принесла подушку и комплект постельного белья.
      – Дима, я вам потом здесь постелю, хорошо? – сказала она Русанову.
      – Еще как хорошо. Спасибо, Анна Сергеевна, – поблагодарил Дима и посмотрел на часы. – Елки-палки, надо бы Гале позвонить, спросить, все ли у них в порядке.
      – Почему только Гале?
      – Ну… к слову пришлось. Гале, Маше – всем. – Русанов встал и пошел к двери. – Я сейчас.
      Орел с лукавым ехидством смотрел ему вслед.
      – Синдром агента, говоришь, – пробормотал он, и в глазах у него появился нехороший насмешливый блеск. Похоже, ему в голову пришла занятная мысль – за «синдром агента», родной, ты мне еще ответишь!

      Завершение рабочего совещания КОБРЫ проходило в отсутствие Русанова – того вдруг Шапорин вызвал – не иначе как чекистскую молодость вспомнить. Заседала группа, естественно, в своей комнате и в общем-то на своих местах. Ольга и Платонов сидели за рабочими столами, Кочкин с Никитой пристроились на стульях у окна. Поливайко – напротив, у стены. Джексон покачивался на стуле, удобно устроившись рядом с тарелкой пирожков.
      – Ну что ж, – сказал Орел, заканчивая разбор полетов. – Как говорится, поработали на славу и на славу отдохнем. Теперь, когда все оказались на высоте и мы с вами удачно завершили изумрудное дело, на повестке остался один маленький, но серьезный вопрос – Русанов.
      – А чего Русанов? – спросил непонятливый Поливайко. – Русанов отличным парнем оказался.
      – А никто с тобой и не спорит, – отозвался Никита. – Но традиция есть традиция. Раз мы окончательно приняли его в свой коллектив, должен быть розыгрыш! Возражений нет? Нет! Значит, действуем, как договорились.
      Он взял лист бумаги, разрезал его на пять полосок, на одной нарисовал крестик. В торжественной тишине все, кроме Кочкина и Ольги, взяли по полоске. Джексону досталось две – чистая и с крестиком.
      – Вообще-то он мне сначала не глянулся, – признался Джексон, не переставая раскачиваться на стуле. – Я еще подумал: надо же, какой костюмчик. Прямо Ален Делон. Или Ален Димон? Хороший малый, честное слово. А мы ему такого ежа в штаны запустить собрались! Может, пожалеем? Больно уж крутая чего-то шутка получается!
      Но Джексон он есть Джексон, ради красного словца, как говорится, не пожалеет и отца…
      – Але! Димон! – радостно заорал он входящему в комнату Русанову, тут же забыв, как только что сомневался насчет шуточки. – Тебе кранты, Димон!
      – Что такое? – удивленно посмотрел на него Русанов. Почувствовав какое-то непонятное отчуждение родного коллектива, обвел всех взглядом.
      – Тут, понимаешь, какое дело, – смущенно-извиняющимся тоном проговорил Никита. – У отдела возникли кое-какие сложности. Мы поручили твоих уральских красавиц Силычу, ну Машу-то ему удалось пристроить, а с Галей проблемы. И довольно серьезные.
      – Что такое? С работой сложности? Так это ничего, можно и подождать. Рано или поздно что-нибудь найдется… Что это у вас, братцы, лица какие-то не такие? Как будто вы меня жалеете…
      – Ты понимаешь, – осторожно начал свою партию Кочкин, – работа – это дело десятое. Они регистрацию оформлять не хотят, гады. Это при том, что я официально, на нашем бланке обращаюсь, даже подпись у Деда выманил. Нив какую.
      – А чем мотивируют? – почесал затылок Русанов.
      – Да документов, говорят, не хватает. Там от родителей какая-то бумага нужна, типа подтверждения, что они не возражают. И еше справка с последнего места работы.
      – Что за чушь! – удивился Русанов. – Какие на фиг родители? Что она, в Америку, что ли, уезжает? А потом нет у нее родителей.
      – Ну, значит, что-то еще не проходит. Это ж
      Москва, Дима, город-мечта всего советского народа!
      – Российского! – озабоченно поправил Русанов. – Ну надо же, развели бюрократов! Совсем еще недавно ничего такого для регистрации не надо было, только подтверждение, что есть где жить, ну и там обычный набор…
      – А то ты сам не знаешь, – буркнул Поливайко, – у нас ведь как. Сегодня одно, завтра другое.
      – Еще скажи спасибо, что полного медицинского обследования не потребовали. Вот у меня кореш прописывался – радостно подключился Калинкин, – то бишь регистрировался…
      – Погоди, – оборвал его Никита. – Чего ты все трындычишь, Женька! Дело-то серьезное. Дима, в общем, расклад такой: Маше мы. считай, помогли, а Гале, похоже, придется обратно на свой Урал ехать.
      – Какой Урал! – возмутился Русанов. – Я же десять раз вам всем объяснял: нельзя ей домой возвращаться.
      – Да почему нельзя-то? – рассудительно сказал Никита. – Начальство на руднике сейчас сменят…
      – Да ты думаешь, что говоришь-то! – кипятился Русанов. – А еще серьезным человеком считаешься! Да, Пенькова посадят. Еще несколько человек посадят. А прихлебатели-то все равно останутся. Мстить будут. А ей еще в суде показания давать… Нет, никак нельзя ей туда возвращаться! Подождите, – ухватился он за последнюю ниточку, – а как же с Машей-то получилось?
      – Машу взяли в отличный банк, – гордо сказал Кочкин. – Я им намекнул: если, мол, не возьмете, я к вам с проверкой приду. А раз работа есть – регистрацию оформить пара пустяков.
      – Нет, ребята, – начал Русанов, – надо что-то придумать. Я ведь обещал им помочь, когда с места срывал, и нате вам. Ну поймите, нельзя ей возвращаться!.
      – Дима, – сочувственно сказал Никита, – мы знали, что ты расстроишься. – Мы даже тут совещание по этому поводу провели, мозговую атаку, так сказать. И придумали: фиктивный брак. Ну, между нами, конечно. Если мы прямо сейчас Галю замуж выдадим, то все и утрясем, правильно!
      – Ну, в общем, наверно… – неуверенно сказал Русанов.
      – Мы так и знали, что тебе идея понравится! – обрадовался Никита. Конечно же, ей не с руки возвращаться. Ну так подумали мы, подумали нашим дружным коллективом и решили жребий тянуть. Ну, кроме Оли и Кочкина, разумеется. Он у нас в счастливом браке, нельзя его тревожить. Тянули, значит, кому на Гале жениться. А поскольку тебя не было, за тебя тащил Джексон. Слово даем – честно тащил, при свидетелях… И в общем, должен я тебя огорчить, Дима… Не знаю даже, как тебе и сказать… Одним словом, получается, что жениться на Гале придется тебе…
      – Ага! – радостно подтвердил Калинкин, вручая Русанову бумажку с крестиком. – Вот он, твой жалкий жребий. Так что тебе кранты, Димон, как я уже говорил выше.
      – Да, да, конечно… – Русанов беспомощно опустился на стул, услужливо пододвинутый ему Джексоном. – Нет, ей же нельзя туда возвращаться. – Он провел рукой по лбу. – Да и Петровичу я обещал…
      – Да, – удивленно покачал головой Никита, – видишь, как все складно: ты человеку пообещал, ты свое обещание сдержишь. А представляешь, если бы жребий кому-то другому достался? Слушай, у меня, кстати, в одном загсе девушка знакомая есть, здесь неподалеку. Если хочешь, пиши заявление, я прямо сейчас ей позвоню и отнесу. Она вам какое скажете, такое число и назначит, хоть завтра. А от Гали мне потом заявление передашь, когда отмечать будем.
      – Отмечать? – очнулся Русанов. – Что отмечать?
      – Ну как же! Во-первых, удачное завершение дела, во-вторых – твое вступление в КОБРУ. Ну и в-третьих, раз уж такое дело, – твою предстоящую свадьбу. У тебя паспорт с собой?
      – А? Да, конечно, с собой. – Русанов еще раз пытливо обвел взглядом сослуживцев. Все серьезны, смотрят вполне дружелюбно и одобрительно. Он полез в карман за паспортом.
      – Пиши заявление. Вот тебе ручка, пиши.
      – А в какой загс? – спросил Русанов, взяв ручку.
      – Не помню. Пропусти пока. Сейчас по дороге конфет да шампанского купим, забежим к моей подруге, она тебе на месте скажет. Число и подпись не забудь…
      Когда с процедурой было покончено, Орел выдернул у Русанова заявление, схватил за руку и начал подталкивать к выходу, объясняя на ходу:
      – Все надо делать очень быстро, понимаешь? У нее через полчаса смена кончается. Не успеем – со всем плохо будет.
      На пороге Никита обернулся, состроил коллегам страшную рожу, прошептал:
      – Во псих! Я даже не ожидал! – и выскочил следом за Русановым.
      Минуты две оставшиеся молча смотрели друг на друга. Потом в комнате раздался взрыв дружного смеха.

      Русанов возвращался домой совершенно, что называется, не в себе. Как сказать обо всем Гале? Как она отнесется к выходу, который он ей предложит. Он представлял, как сузятся ее зеленые кошачьи глаза, когда она услышит, что регистрацию оформить не удалось, и как она скажет: «А ведь я знала. Я же говорила, что ты получишь медаль, а на меня всем будет наплевать». Да никому не наплевать.
      Он даже решил купить цветы. Может, так будет легче говорить… Но когда она открыла ему дверь, понял, что легче совсем не стало.
      – Это тебе, – протянул цветы Русанов, от смущения глядя мимо нее.
      – О, это уже нечто, – усмехнулась Галя, принимая цветы. – Москвич ухаживает за провинциалкой. Или это не ухаживание? Просто знак московского гостеприимства? Спасибо, Дима. Я сейчас их в воду поставлю, а ты давай прямо на кухню. Маринка такой ужин приготовила! Мне кажется, ей надо было идти в повара, а не в огранщики…
      Ему и в голову не могло прийти, что Галя может смущаться, чувствовать себя неловко, однако это было именно так. Увидев эти цветы, увидев его опрокинутое лицо, она сразу поняла: что-то с ним не так. Но как узнать, что именно, кто тому виной. Уж не она ли? И потому она говорила, говорила, говорила – пока искала вазу, пока наливала воду, пока несла цветы в кухню. Говорила что-то про цветы, про Маринку, про то, что они со Славиком сейчас где-то шьются…
      Потом она замолчала, долго смотрела, как он молча, все так же не глядя на нее, ест, и наконец не выдержала:
      – Слушайте, Дима, если что-то случилось, надо сразу делиться с ближним, а не копить это в себе! А если вы будете так надуваться, я подумаю, что мы вам тут надоели и вы не знаете, как от нас избавиться!
      Русанов чуть не поперхнулся.
      – Я даже не знаю, как и сказать… – начал он.
      – А прямо. Мы люди не гордые, с Уралу, чай, приехали.
      – Понимаешь, Кочкину отказали в отделе регистрации, – наконец решился он. – Сказали, что не хватает каких-то документов.
      – Сначала хватало, а теперь не хватает? – удивилась она и на минуту задумалась.
      Он сидел, ждал ее реакции. Имеет полное право сказать сейчас и про медаль, которую он на ней заработает, и про панель, на которую придется пойти за заработком ей. И решил: была не была, выложит ей сразу все.
      – Понимаешь, мы там посовещались и решили, что выход один: если кто-то из нас на тебе женится, то все будет в порядке. Не то что временная регистрация – сразу постоянную можно оформить… Ребята жребий тянули. Ну, кроме Оли и Кочкина, конечно, потому что он женат. А за меня Джексон тянул, меня не было. И в общем, жребий мне выпал. Мы сразу с Орлом составили заявление и потащили его во Дворец бракосочетаний. У него там девушка знакомая работает. Ну и, в общем, Орел говорит, что у них там в конце следующей недели как раз место свободное есть. Только надо ей завтра твое заявление передать, она его просто к делу подошьет, и все.
      Галя смотрела на него с большим интересом.
      – Русанов, – сказала она. – Мне Орел говорил, что ты очень умный, что у тебя обалденная интуиция и что вообще ты всякие подвохи за версту чувствуешь, очень ценный работник для налоговой.
      – При чем тут моя интуиция? – не понял озабоченный предстоящим серьезным шагом Русанов.
      – Когда эти друзья сказали про документы?
      – Сегодня, в пять часов.
      – А в четыре мне звонил Кочкин, сказал, что с документами все в норме. Во вторник регистрация будет готова.
      Она больше не сдерживала смеха.
      – Сволочи! – вскочил Русанов. – Главное, меня же только-только Дед предупреждал, что они новичков обязательно разыгрывают. А я-то, как дурак, в этот же день и попался! И как попался! Как маленький!
      Русанов схватил телефон, принялся лихорадочно набирать номер.
      – Кому ты звонишь-то? – спросила Галя.
      – Да птичке этой, Орлу. Не орел, блин, а ворона драная!
      – Так ты что, что-то имеешь против? – спросила она.
      – Против чего? – не понял Русанов.
      – Ну, против того, чтобы жениться на мне? – невинным тоном спросила Галя.
      «Обалденная девка!» – подумал Русанов, опуская трубку, хотя Орел уже кричал в ней свое: «Алло, алло?»
      – А его кто-нибудь разыгрывал? – повела Галя в сторону трубки.
      – Нет, кажется, – ответил Русанов. – Но ход твоих мыслей мне нравится…

      На следующий день, когда все интенсивно занимались текущими делами – дел у налоговой всегда завались, – Русанов сказал проходящему мимо Орлу:
      – Никита, спасибо тебе, ты меня вчера так, брат, выручил! Заявление я твоей Кате с утра отвез. Так что не беспокойся, все в порядке.
      – Вот как, – невозмутимо проговорил Орел. – Молодец.
      Все насторожились, прислушиваясь к этому мимолетному разговору.
      – Как вы думаете, ребята, может, свадьба действительно состоится? – растерянно спросила Ольга, когда Русанов зачем-то вышел из комнаты.
      – Вряд ли, – отозвался Орел. – Обиделся небось, прикалывается, вот я и думаю, он хочет меня спровоцировать, чтобы я Кате позвонил, выяснять начали…
      – Слушай, – сладко потянулся Кочкин, – а если они и правда поженятся? Как тогда считать – удался наш розыгрыш или нет? Кому, как говорится, очко засчитывать?
      – Да нет, Силыч, ты романтик, – отозвался Поливайко.
      – Да, это круче, чем розовый кактус, – подытожил Джексон. – Как говорил один товарищ, посильнее «Фауста» Гете.
      Ситуация была, что называется, под контролем, пока Никиту не вызвал к себе Дед.
      – Ну что, Никита, как дела? К свадьбе готовитесь?
      – К какой такой свадьбе? – вытаращил глаза Орел.
      – А ты что, не знаешь? – в свою очередь изумился Дед. – Русанов зашел ко мне, пригласил на свадьбу. Семнадцатого, все как положено. Я и спрашиваю: что будем дарить и по сколько скидываемся на нос?
      – Как-то мы это еще не обсуждали, – выдавил из себя Орел. – А потом свадьба-то небось фиктивная. Слышал я как-то разговор…
      – А вот это ты, Никита, зря, не по-товарищески. Свадьба настоящая, и подарки должны быть настоящие, не жмотитесь там. Короче, как обсудите, ты загляни, доложи, к чему вы там пришли.
      Никита влетел в «террариум» в бешенстве.
      – Русанов, зайди сюда. – И с ходу набросился на него, закрыв дверь кабинета: – Ты что себе позволяешь?!
      – А что такое?
      – Нечего под идиота косить. Между собой у нас любые шутки могут быть. И без обид. Но Дед – это святое. Деда никогда не разыгрываем. Если ты попробуешь его наколоть, мы тебя всем отделом уроем, ты понял?!
      – Да объясни, в чем дело-то? – Русанов был полон такого искреннего удивления, что Никите пришлось сбавить тон.
      – Какого черта ты ему наговорил про свадьбу?
      – А что, – удивился Русанов, – разве Дурова не надо было приглашать?
      На такую наглость Орел даже не нашел, что ответить. Он сделал пару шагов по кабинету, приказал сам себе:
      – Так, спокойно! – Еле сдерживаясь, он схватился за свой стол, постоял так, выпуская пар. – Ты что, правда женишься?
      – Конечно правда, – удивился Русанов. – Ты же сам говорил, что другого выхода нет. А ей ведь никак нельзя обратно уезжать, ты понимаешь. Да я ведь и Петровичу обещал, так что…
      – Я тебе не о том! – снова вышел из себя Никита. – Ты по-настоящему женишься?
      – Вот ты, ей-богу, чудной! Кто ж по служебной необходимости на такой серьезный шаг пойдет…
      – Ладно, – махнул рукой Никита. – Сдаюсь. Один – один. Иди отсюда!

      – Ну что, Русанов, поедешь со мной на встречу с агентом в Склиф? – спросил Никита после обеда.
      Честно говоря, он боялся ехать в больницу один. После того как он нежно сжимал ее руку, испугавшись, что она тяжело ранена, что он ей скажет теперь, как на нее посмотрит…
      – А чего не один? – усмехнулся Русанов. – Боишься, что тоже жениться по служебной необходимости придется?
      Русанов хотел было еще съехидничать – что, мол, подставил симпатичного агента, а теперь в кусты, вместо того чтобы как честный офицер… Но, взглянув на смущенное лицо Никиты, мгновенно понял, что сейчас лучше не шутить, и сказал только:
      – Ладно. Нам что, мы люди подневольные. Куда начальство скажет, туда и пойдем. Так что всегда готов. – И шутейно вытянулся в струнку.
      До Склифа машина домчалась за четверть часа. И еще добрых пятнадцать минут Орел с Русановым потратили на Ирину Александровну, заведующую отделением. Она никак не хотела дать разрешение на встречу с Любой. Ну не любила она милиционеров, терзающих ее бедных больных расспросами.
      Ребята же сладко пели ей в два голоса, обещая, что они сами не дадут Любови Петровне вымолвить хоть слово, что она будет молчать, что они только поздороваются, вкратце ей расскажут последние новости и тут же уйдут. И больше Ирина Александровна их никогда в жизни не увидит.
      На все эти песни ответ был один:
      – Она еще слаба! Вы что, не понимаете, что этими вашими разговорами можете убить больную!
      – Да что ж мы, звери какие? – возмущался Никита. – Она нам живая нужна!
      Когда он утомлялся, в разговор вступал Русанов:
      – Ирина Александровна, вы же понимаете, что наша просьба не личная прихоть? Поверьте, это чрезвычайно, чрезвычайно важно.
      Но все было тщетно, по крайней мере, до тех пор, пока Русанову не пришло в голову добавить:
      – Я вам даю слово русского офицера!
      И вот тут-то суровая Ирина Александровна сломалась.
      – Ровно пять минут, и ни минутой больше, – сказала она. – Я засекаю время.
      Русанов с Орлом кинулись к дверям кабинета.
      – Постойте, молодые люди! – услышали они голос за спиной. Ирина Александровна вытаскивала из шкафчика два халата и матерчатые бахилы. – Извольте надеть обмундирование, господа офицеры.
      Любину палату они нашли быстро, но тут их ждало новое препятствие – мрачный омоновец, поставленный здесь по просьбе Никиты. Но Орел об этом знал, а омоновец – нет. Он полчаса разглядывал их удостоверения, разве что на зуб не пробовал.
      – Черт! – возмутился Орел. – Это же мы тебя сюда поставили, а ты нас не пускаешь! И вообще, если хочешь знать, охранять больную больше не от кого, дело уже закончено. Че ты тут делаешь-то? Шел бы уже домой.
      – Приказа не было, товарищ майор, – ответил
      омоновец, возвращая удостоверения и пропуская на конец их в палату.
      Палату Любе выделили одноместную. Только в углу, возле аппаратуры, сидела хорошенькая медсестра. Никита для пущей важности сунул ей под нос свое удостоверение и тут же убрал.
      – Я – генерал-майор Орел, – строго посмотрел он на сестричку. – Налоговая полиция России. Попрошу немедленно очистить помещение.
      – Но мне завотделением велела…
      – Отставить, – негромко рявкнул Никита. – Мы здесь по распоряжению главного врача. Находимся при исполнении. Дело государственной важности. Быстренько, быстренько, барышня.
      Он мягко подтолкнул под попку перепуганную медсестричку к выходу. Закрыл за ней дверь и вместе с Русановым подошел к Любиной койке.
      – Здравствуйте, Любовь Петровна! – бодро поздоровался Русанов. – Ну вы нас и напугали!
      – Да уж… Как-то нехорошо вышло… – слабо улыбнулась Люба. – А вы, стало быть, уже генерал? – обратилась она к Никите.
      – Ага. Временное воинское звание. Как в Америке, знаете? Сегодня есть звание, завтра нету. Да что мы на этой ерунде застряли. Главное – вы живы. Познакомьтесь. Это капитан Русанов, мой напарник. Дима кивнул – так, мол, и есть – и объявил:
      – А мы к вам с хорошей новостью, Любовь Петровна, дело «Самоцветов» закончено.
      – Как закончено? – спросила она с некоторым испугом.
      – Как? Да можно сказать, трагически, – сказал Орел. – Ну, во-первых, Бурмистров и Рихтер убиты.
      – Как убиты?! – ужаснулась Люба.
      – Вот так! Чик – и нету. Видите, в каком опасном месте вы работали, – сказал Никита. – И даже и не подозревали, наверное.
      – Ох, да вы садитесь, – спохватилась Люба. – Вот же стоят стулья. – И когда Орел и Русанов с удовольствием уселись на стулья рядом с ее койкой, она добавила: – Время такое сейчас, куда ни ткнись, везде опасно. – И не выдержала, спросила: – Кто же их убил-то?
      – А Рудин, ваш начальник службы безопасности. Так волновался за их безопасность, что решил лучше их сразу всех пришить. Чтобы им там, на кладбище, спокойнее было.
      – Рудин, конечно, человек страшный, но зачем ему убивать своих хозяев?
      – Ну… тут картина еще только проясняется. Его сейчас как раз по делу об убийствах допрашивают. Мы тоже его допрашивали, но только по своей, так сказать, епархии, по делу об изумрудах.
      – Значит, все-таки фирма занималась изумрудами? – удивилась Люба.
      – Еще как занималась! Это был основной бизнес
      ваших «Самоцветов». Вся официальная часть деятельности фирмы – это так, прикрытие. В общем, Рудин уже подтвердил, что Тарчевский через подставные фирмы приобретал на Урале, на Балышевском руднике крупные партии изумрудов. Приобретал практически за бесценок – руководство рудника продавало изумруды по заниженным ценам. Естественно, не без выгоды для себя лично – на взятки уральцам Тарчевский никогда не скупился, и они всегда многократно окупались. Потом изумруды попадали на фабрику, принадлежавшую Бурмистрову, то есть уже в «Самоцветы». Там в особом цехе их вставляли во всякие грошовые украшения. А затем эти украшения уходили известной вам фирме «Рихтер Эделынтайн» как штампованная бижутерия с дешевыми самоцветами. На всех этапах пути этих камней – от Урала~до Германии – конечно же не обходилось без того, чтобы подмазать нужных людей, включая и таможню. Но это уже не наши дела…
      Русанов легонько тронул Никиту за рукав, показав ему глазами на Любу. Та лежала, полуприкрыв веки, словно в каком-то забытьи.
      – Простите, Люба, может быть, зря я все это вам сейчас говорю… Вы устали, да?
      – Нет, нет, ничего. Продолжайте, пожалуйста! Для меня сейчас, может быть, нет ничего важнее…
      Еще раз с некоторым сомнением посмотрев на ее бледное лицо, Орел продолжил:
      – В Германии изумруды, понятное дело, вынимались из оправ, и Рихтер перепродавал их в Израиль для огранки, естественно, уже по совершенно другой цене. Неучтенный навар делили Рихтер, Бурмистров, Тарчевский и Рудин. Ну и о каких фиксированных прибылях фирмы, а соответственно и налогах могла идти речь?.. Всем бизнесом с изумрудами в «Самоцветах» заправлял Тарчевский. Бурмистров был боссом, хотя знал и не все, а Рудин и несколько его самых доверенных людей осуществляли оперативное прикрытие незаконных сделок и вывоз камней. И все шло как по маслу до тех пор, пока Тарчевский не решил, что работает он много, а получает мало. Любовь Петровна слушала, затаив дыхание.
      – Во время одного из своих приездов в Берлин он сговорился с Рихтером, что будет делать для немецкой фирмы украшения из уже ограненного изумруда, – и все это, естественно, в обход Бурмистрова. И несколько лет такие украшения – уникальные, эксклюзивные – делал. Не сам, конечно, у него был классный огранщик. Все держалось в такой тайне, что даже Рудин ни о чем не догадывался. Рудин не знал также, что рудник принадлежит лично Тарчевскому, что директором на руднике был его племянник, который и подписывался под бумагами как владелец. Но в последнее время Рудин вдруг каким-то образом понял, что Боря их с Бурмистровым дурит, и грохнул Тарчевского.
      – Но в таком случае за что же он убил Бурмистрова? – широко открыла глаза Люба. – Ведь тот его ни в чем не обманывал? И больше того, у них были как бы общие интересы…
      – Ну, это отдельная история. Тут пока еще дело не совсем ясное. Скорее всего, что-то связанное с последним заказом Рихтера. Немец заказал Тарчевскому диадему, ну, корону такую, из одних изумрудов. Представляете, пятьдесят отборных изумрудов в оправе из червонного золота. Эти изумруды гранили в том самом отделе «зет-2», о котором вы хотели мне рассказать, но не успели… Откуда, кстати, вы о нем узнали?
      – Да я не узнала, – слабо улыбнулась Люба. – Я вспомнила, как однажды пришла в офис чуть раньше обычного. Дверь кабинета была открыта. Я лишь заглянула внутрь, но Бориса Самуиловича там не было. Когда я начала прикрывать дверь, вдруг увидела, как отодвигается секция стеллажа, и я тут же захлопнула дверь. А потом Тарчевский вышел из кабинета и очень удивился, что я уже на работе, и спросил, давно ли я тут. Я сказала, что вот всего вошла секунду назад. Я очень тогда испугалась. Но он, видимо, мне поверил. Это было давно, и я сначала ломала над этим голову, а потом у меня начались известные вам неприятности с сыном, и мне стало не до тайн. Ну вот, а недавно это все вдруг всплыло в голове. Да еще еда, вещи, которые я покупала для Тарчевского, все эти разговоры про отдел «зет»… Я казню себя, что сразу не вспомнила. Скажите, вы спасли тех людей? Они живы?
      – Да, слава богу! Вытащили всех троих, целешеньких. Двое совсем дети. Они-то и рассказали нам про диадему. Первые двадцать пять камней они уже сделали и отдали Тарчевскому в день его смерти.
      – А известно, где они теперь?
      – О, Любовь Петровна! Это целый роман! Я уж и не помню, знаете ли вы, что Тарчевского убил все тот же Рудин…
      – Боже мой! А говорили, что это самоубийство…
      – Нет, это самое что ни на есть убийство. Рудин, пользуясь своими старыми связями, ввел Тарчевскому психотропное вещество, и тот выложил ему все свои тайны. В том числе и тайну изумрудной диадемы. Рудин убил Бориса Самуиловича, имитировав самоубийство, и, естественно, забрал приготовленные для Рихтера камни из диадемы. Однако воспользоваться этим своим «приобретением» Рудин так и не успел – его в тот же день, вернее, в ту же ночь ограбили. Нашлись свидетели ограбления. По фотороботу удалось выяснить, что это сделал охранник из вашей же фирмы Антон Баулов.
      – Не может быть! – сказала Люба.
      – Почему?
      – Этот мальчик с беленькими кудряшками? Да что вы! Он всегда был такой забавный, наивный… Любимчик всех женщин.
      – Ну, положим, кудряшки у него были не свои. На самом деле у него прямые черные волосы. И наивность тоже ненастоящая. А также ненастоящие имя и фамилия.
      – А какие настоящие?
      – Это пока выясняется…
      – Ну хорошо, а за что же Рудин все-таки убил Бурмистрова, я так и не поняла?
      – А он решил, что это именно Бурмистров подослал к нему грабителей. И потому грохнул Бурмистрова вместе с подвернувшимся под руку Рихтером. Вообще создается впечатление, что у Рудина от всего этого дела поехала крыша…
      – Господи, что же будет теперь с фирмой? – спросила вдруг Люба, видимо только теперь сообразив, что может остаться без работы.
      – Фирма? Фирма достанется наследникам. Ну конечно, в очень потрепанном виде.
      – А вы не знаете, кто наследники?
      – Ну, во-первых, Вероника Бурмистрова. Во-вторых, единственный наследник Тарчевского – Михаил Любомиров.
      – Да что вы говорите! Никогда не поверю, что Тарчевский мог назначить Любомирова своим наследником! Он его терпеть не мог.
      – Нам этот факт тоже очень интересен. Но завещание подлинное, опротестовывать его никто не собирается. Правда, кое-что здесь проясняет то, что Любомиров – сын двоюродной сестры Тарчевского.
      – Час от часу не легче!..
      – Теперь Любомиров метит в президенты фирмы. Но как считает вот этот мой товарищ, – Никита легонько коснулся плеча Русанова, – Вероника Бурмистрова покажет ему, кто из них главный.
      – Но Вероника такая милая, спокойная женщина. Не будет же она с ним бороться…
      – Вот сейчас она всем покажет, какая она милая и спокойная! – заметил Русанов.
      – К моему сожалению, – подытожил Никита, – оба они, и Вероника, и Любомиров, выйдут чистыми из этого дела. Ну да мы-то на что? Будем бдеть.
      – Господи, чего творится! – только и могла сказать Люба.
      – Да. Вот такое вот творится. Счета «Самоцветов» арестованы. Там вовсю трудятся наши ребята, которые раскапывают двойную, нет, уже тройную бухгалтерию «Самоцветов», хранившуюся в памяти компьютеров в другом отделе «зет».
      – А был еще и другой?
      – Был. Отдел «черной» бухгачтерии. Там сидел такой щупленький бухгалтер Сева. Вы его знаете?
      – Сева? Наверное, это тот, который работал у нас на полставке. Он вообще-то редко бывал в «Самоцветах».
      – На полставке, – засмеялся Никита. – Уж кто-кто, а этот Сева работал на полную катушку… Ну что еще? Наши ребята из Екатеринбурга вовсю копают в Балышеве. Наш финансовый эксперт счастлив, как слон, потирает руки и называет все это не иначе как «золотой жилой». Естественно, возбуждены уголовные дела – тут мы сработали совместно с ребятами из МУРа и ФСБ – сразу по нескольким статьям. В том числе и о покушении на ваше убийство, Любовь Петровна. Вот такие пироги с котятами. – Никита бросил быстрый взгляд на наручные часы. – Кстати, Любовь Петровна, вы останетесь в прежней должности. Любомиров лично мне обещал вас не увольнять…
      – А я еще подумаю, оставаться или нет, – тихо сказала Люба. – После того что вы мне тут нарассказали…
      – Ирина Александровна, я не виновата! – внезапно послышался за дверью чей-то жалобный голос. – Меня товарищ генерал выгнал!
      Никита и Русанов едва успели обернуться – в палату ворвалась разгневанная завотделением Ирина Александровна, сопровождаемая давешней медсестрой.
      – Какой еще к чертовой матери генерал?! – по-фельдфебельски рявкнула у Никиты над ухом Ирина Александровна.
      – Вот этот, – ткнула медсестра пальцем в его сторону.
      – Ах, этот? А ну-ка, товарищи генералы, встать! Шагом марш отсюда!
      Офицеры, в спешке попрощавшись с Любой, искренне пожелали ей скорейшего выздоровления и пулей вылетели из палаты.