Терра-3 — невероятно красивая планета. Она как сон. Лазоревый свет солнца, пышные цветочные гроздья, сладкие реки. Плоды тамошних деревьев (точнее, сердцевинки семян, плодов там нет) можно есть. Некоторые очень вкусные.
      Вся эта радость расположена на полюсах и в субарктическом поясе. А прииски, шахты, карьеры и скважины Терры-3, из-за которых человечество несколько раз стояло на грани междоусобной войны — они в средней полосе и субтропиках.
      В аду.
      Это был худший заброс за всю мою жизнь.
      В джунглях Аджи чувствовал себя как дома. А я мучилась. Наденешь респиратор — помираешь от жары. Снимешь — дышишь этим масляным, густым, горьким. Не воздух, а издевательство. Местное зверье орет днем и ночью и носится чуть ли не по твоей голове. Не знаю, непуганое ли, но дурное до ужаса. Помню, лежу я в тени и грызу кисловатую сердцевину какого-то ореха. Железную его скорлупу для меня услужливо разбил Аджи. И вдруг мне прямо на живот, оглушительно вереща, прыгает нечто, похожее на помесь вороны с белкой. Аджи молниеносно его хватает, душит и отшвыривает в кусты. И из тех же кустов точно ему в морду с таким же верещанием вылетает сородич белковороны. Смешно? Эти умильные и тупые твари питались вроде пираний и могли вдвоем сожрать человека заживо… А мне, между прочим, выдали репеллент. Но он не действовал. Они никогда не действуют.
      Тубы все равно приходится таскать с собой. Если тебя осчастливит язвами, отравлением или даже раком кожи из-за яда местного гнуса, — докажи, что при тебе был репеллент, и твоя страховка действительна. А вот если ты его выбросила в болото и плюнула вслед, то делай что хочешь.
      На Терре-3 мы должны были всего лишь забрать разведданные у агента. Агент действовал на нелегальных приисках по добыче квазицитов, ценнейших «живых» минералов. Производство биопластика — золотое дно на всех этапах. Дело было поставлено на широкую ногу, за секретностью следили профессионалы. Никаких связей с внешним миром. Минерал транспортировался по джунглям к городу и там вывозился с планеты под видом чего-то еще. Это было не слишком трудно, количество добытого измерялось в килограммах. Старатели любую машину засекли бы мгновенно. Был опыт. Прежнего агента разобрали на запчасти.
      Все, что мы должны были сделать — пройти сто километров от края сканируемой зоны до места встречи.
      Много позже, в забросах высшей категории опасности, я вспоминала Терру-3 и усмехалась. Кто их поймет, в секции планирования, как они высчитывают категории?
      Но убранный цветами ад Терры-3 — курорт по сравнению с фронтирской пустыней.
      Да, я хорошо переношу жару, я неплохо акклиматизировалась и даже несколько большую силу притяжения уже не замечаю. У меня есть биопластик. Много. У меня есть Аджи.
      Но фронтирская пустыня, где даже ррит не появляются без большой надобности…
      Аджи бежала всю ночь и утро. Погони не было. Хейнрри погиб. Может быть, у Экмена возникли другие проблемы. Думаю, нас нетрудно было найти и догнать, на «крысах». Я уверена, что Аджи шла к городу по прямой.
      За час до полудня мы увидели на горизонте скалы. К полудню поравнялись с ними. Причудливые фигуры выветривания давали какую-то тень даже в это время. Я чувствовала, что еще немного — и я свалюсь вниз с плеча нукты, а это сейчас стало очень высоко. Я остановила Аджи, слезла и упала под каменный гриб. Она села рядом, глядя на меня сверху. Кажется, она все еще росла. Она может вырасти до тридцати метров в длину, если сочтет это необходимым. Я представила, сколько это, и мне стало жутко. Ладно, половина на хвост. Все равно много.
      Биопластик спасал. Без него я бы уже умерла. Он лучше, гораздо лучше фреонного костюма спасал от жары. Хорошо, что здесь сухой воздух. Не представляю, что творится в экваториальных лесах. Я спрятала руки и уснула.
      Когда я проснулась, вечер еще не наступил. Должно быть, прошло часов пять. Аджи по-прежнему сидела надо мной. Теперь она отбрасывала длинную тень — прямо на меня. Моя радость.
      А рот у меня ссохся. И горло. И желудок. Невыносимо.
      Мне стало холодно.
      Под солнцем Фронтира, без еды и питья, Аджи спокойно отмахает сотни километров. И принесет в город мои мумифицированные останки. Биопластик защитит меня от перегрева, на крайность, его можно есть — но что и где я буду пить?
      Лента после долгих мытарств отдала три глотка. И все. У нее больше не было.
      Сколько еще до города?
      Сколько?
      Аджи наклонила голову, глухо урча. Я поняла, что она говорит.
      «Похвали меня, Янина»…
      Я прижалась к броневому выступу ее груди и разревелась от страха. Без слез. На них уже не было влаги. Растерянная Аджи обняла меня сперва передними лапами, потом хвостом, понюхала мою голову, мурлыча что-то утешительное, а потом не сдержалась и начала скулить и подвывать вместе со мной.
      Ну и вид у нас, наверное, был. Обнялись две женщины и рыдают. За компанию…
      Выпуск — это очень красиво. Красивей, чем выпуск экстрим-операторов, наверное, только парад Победы, и то не всякий, а юбилейный. Нас снимали фото — и кинохудожники. Не считая, конечно, родни. Три десятка художественных пленок я, не пожалев денег, заказала распечатать в портретном формате на лучшей бумаге.
      Это очень красиво.
      Карту с файлами я потеряла во всех этих передрягах. Даже не помню, когда. Напечатанные кадры остались у мамы. Наверное, она их хранит. А может, и нет. Меня казнили за тройное убийство.
      Парадная форма операторов — белая с золотыми шнурами. Синий берет с золотым гербом Объединенного Человечества. Удивительный контраст: стройные молодые девушки в белом и их нукты, иссиня-черные, с выступами-лезвиями на броневой шкуре. На передние лапы припасть, хвост к полу прижать, вдоль тела вытянуть. Смир-р-на!
      Сначала мы стоим под солнцем, ровной длинной линией. Обязательно под солнцем, потому что для нас всегда разгоняют облака. Конец мая или начало июня. Где-нибудь на Древней Земле, старая площадь, которая помнит еще кавалерию. Города бывают разные. Это очень красивое зрелище, а питомники принадлежат не стране, а Объединенному Совету. Поэтому выпускной парад проводится в разных странах. Как Олимпиада.
      Мы принимаем поздравления нашего генерала, иногда еще и президента страны. Читаем клятву.
      Конечно, строем мы не ходим. Это бы выглядело по-идиотски. Кроме того, нескольких операторов нельзя соединить в подразделение. Каждый расчет — отдельная единица. Ценность операторов не в унифицированности и даже не в дисциплине. Наши действия индивидуальны и непредсказуемы. Нукты — не механизмы, хоть их и любят превозносить как машины убийства. А люди — тем более. Мы всегда сами выбираем тактику. Это дает лучшие результаты.
      Нас даже волосы стричь не заставляют.
      Мы проходим неспешным бегом. Через площадь, по улицам, где люди машут нам и смеются. Иногда, не останавливаясь, сажаем малышей кататься на «больших зубастиках». Восторгов до небес; сама заражаешься и чувствуешь себя ребенком. А потом мы вместе с нуктами идем в самый большой в городе луна-парк. И на весь день он для нас бесплатный. На операторов собирается посмотреть такое количество народу, что сборы вырастают втрое.
      Помню, я пошла кататься на колесе обозрения, а Аджи оставила внизу. Ой, как он волновался! А когда моя кабинка доехала до самого верха, я позвала его, и он со скоростью пули взобрался по колесу наверх. И все люди, которые глазели на это, зааплодировали.
      Во время войны было четыре случая, когда десантные группы отказывались от сопровождения операторов.
      Тогда не было гипертехнологичных кораблей. Были огромные заатмосферные крейсера и припланетные челноки. Только-только появился биопластик. Словосочетание «домашний нукта» звучало как «горячий лед». Еще вчера они могли использоваться исключительно как живые мины, смертельно опасные и для людей тоже. Не была выработана тактика. Первых операторов прикомандировывали к десантным подразделениям. И можно было понять людей, которые не желали делить пространство десантной шлюпки с парой живых мин. Отказаться было несложно — они просто подписывали соответствующий документ.
      Все эти четыре группы погибли на тех самых заданиях, куда их хотели послать с операторами. Родилась легенда: что это была месть. Не понимаю, как такая месть могла бы осуществиться — будто не ррит убивали этих солдат…
      С тех пор никто не отказывался.
      Я подумала про ту, первую боевую разновидность. Им программировали лояльность ко всей человеческой расе, так это называлось, но на деле это была лояльность такая, что нукту можно было привязать между двумя броневиками и разорвать на части, и ни сам он, ни его сородичи не могли возмутиться… Я это не для красного словца говорю. Так ее, лояльность, и проверяли.
      Их оставляли на базах при отступлении. Их высаживали на корабли ррит с помощью «умных капсул». Когда отдавался приказ о тотальном уничтожении противника на поверхности планеты — этот приказ выполняли не люди.
      Десантники и сейчас недолюбливают нукт. И нас. Они говорят, что мы ненормальные, но настоящая причина в том, что мы отнимаем у них хлеб. Когда к подразделению прикомандирован экстрим-оператор, то боевые доплаты солдат урезаются вдвое.
      Все сводится к деньгам. Ракеты и бомбы — дорогое удовольствие. Порой складывается ситуация, когда массированные обстрелы нужны только для рекламы и сокрытия кое-каких других расходов, а для достижения цели эффективнее послать отряд спецназа. Два-три экстрим-оператора экономически выгоднее двух-трех десятков коммандос с неимоверно дорогим снаряжением.
      Кроме того, потери при неудачной операции в любом случае меньше.
      — …ну не мог я с этой тварюкой в одном помещении находиться! Я рапорт писал, просил перевести в другую часть, куда пакость еще не завезли, а начальство отвечает — все, рядовой, теперь они везде, привыкайте, радуйтесь, знаете, как потери при наземных операциях снизились? Я говорю — майор, спасите, сил нет! Хоть в другую комнату уберите девку с тварюкой. «Какие вам комнаты на легких фрегатах?» — говорят, — «вам, может, апартаменты нужны с бассейном? Ширму поставьте». А где ты на легком фрегате ширму поставишь, когда все впритык?! А в ответ одно и то же — безопасны, безопасны… Ага, безопасны! Ты представь, встаешь ночью в сортир, а оно на тебя смотрит и губой дергает. Так ведь и в койку сходить недолго.
      Вот и ты блажишь, что безопасны. Ну ладно, безопасны, но смотреть же противно. А потому, что самому от себя противно, когда на тебя ручная девкина зверюга зыркает, а у тебя коленки слабеют и мужские причиндалы в улитку сворачиваются. Не, конечно, был у нас в части один тип. Псих полный. Его бы давно списали и в клинику заперли, если бы он на все смертные задания первый не вызывался. И ведь приходил без царапины. Один раз только пальцы на ноге отрубило, и то случайно, дверью отсека. Так вот, он тварюки не побоялся. Подошел ночью к девке, достал член и спрашивает: «Что, цыпа, отсосешь у меня?» А она отвечает: «Фафнир тебе отсосет». И подымается этот ее Фафнир, пасть раскрывает да как щелкнет зубом! От воплей вся казарма проснулась, видят, сидит наш психованный на полу и вопит: «А-а-а! Откусил!» Сержант посмотрел и говорит: «Э, мужик, да не откусили тебе ничего. Обоссался ты. Вот и кровь по ногам хлещет…»
      С тех пор тварюка и скалилась на нас. Не доверяла.
      Анекдот. Летит грузовоз. Старый, латаный, пушки маломощные, сама махина здоровеннейшая — одно удовольствие прицелиться. И вдруг выныривает рядом рритский истребитель. «Эй, х’манки! — передают. — Мы свой боезапас расстреляли уже по вашему брату червю. Так что дырявить вас не станем, а лучше возьмем на абордаж и налопаемся вашего мяконького мясца!» «Берите, — отвечают с грузовоза. — У нас на борту нукт две тысячи голов».
      Тридцать пять лет, как война закончилась, а все равно смешно. Говорят, это не анекдот, а байка — действительно был такой случай. Диких везли, конечно, тысячами-то. Живые мины. Истребитель даже ответить ничего не смог, сконфузился и улетел…
      Спрашивается, что мне еще было делать, кроме как думать о всякой чепухе? Молиться? Дрожать? С трепетом ждать приближения смерти? Это непрофессионально.
      Я экстрим-оператор.
      Кроме того, была ночь, прохладный ветер, и мне еще не очень хотелось пить.
      Я не знаю, как выглядит земная пустыня ночью. Может быть, никогда уже не узнаю. Зато я знаю, как выглядит ночью пустыня на Ррит Кадаре. Немногие люди могут этим похвастаться… Не то, чтобы очень красиво, потому что попросту ничего не видно.
      И все-таки удивительно.
      У Фронтира нет луны. Есть только звезды. Но таких светил, не белых искорок, похожих на проколы в черной ткани, а настоящих, свирепых, косматых светил — не увидеть с Земли. Может, потому, что Фронтир ближе к центру Галактики. Но здесь еще атмосфера намного чище и прозрачнее. Хотя и плотнее. Ррит с самой зари своей технической эры любовно и заботливо относились к окружающей среде. Почти не использовали грязных технологий.
      Ррит вообще-то умнее, чем люди. Это еще одна вещь, о которой все вроде знают, но которой как бы нет. Разум ррит превосходит наш по всем параметрам, кроме гибкости. Проще говоря, люди хитрее. И еще у нас выше способность к качественным скачкам. Это не я придумала сравнение, но мне запомнилось: когда ррит просчитали игру от первого хода до окончательного мата, люди превратили шахматную партию в раунд компьютерной стрелялки…
      Наверное, такого еще никто не испытывал. Такое может быть только на чужой планете, где человек — непрошеный гость. Совершенная тьма, свист ветра и где-то внизу — глухие удары невидимых лап по слежавшемуся песку. Гигантские звезды над головой. Звезды ррит, которые так долго принадлежали им. У них нет названий на человеческих языках. С Земли их почти все не различить невооруженным глазом.
      Огромное, мощное, почти неуязвимое тело живого оружия. Ровно бьются два сердца под толстой броней, лапы топают мерно, как механические. Никакой изощренный разум не смог потягаться в разработке вооружений с дикой природой планеты, чей кодовый номер засекречен. Нукты ведь тоже инопланетные существа. Всегда знала это и никогда не могла почувствовать. И сейчас не могу. Вот же он, мой мальчик, мой Аджи.
      То есть теперь — она.
      Говорят, в пустыне бродят ррит. Власти Фронтира не могут этого отрицать, но клятвенно заверяют, что все неадаптированные экземпляры регулярно отстреливаются патрулями. Пропавшие патрули заносятся в отчеты как застигнутые самумом и погибшие по вине неисправной и устаревшей техники. Это очень удобно, потому что позволяет требовать немалые деньги на ремонт и замену. Техника на самом деле у солдат хорошая. Это все из-за глупости и от скуки. И из-за отчаянного бесстрашия ррит, которых тридцать пять лет гложет непереносимое оскорбление. Спрашивается, кто виноват… ррит первыми посчитали людей животными. Они всех считали животными.
      Я вспомнила об анкайи.
      Это из-за анкайи люди потеряли в глазах прочих разумных рас (или в других органах восприятия) ореол благородных победителей и избавителей от тирании ррит. Точнее, не из-за анкайи, а из-за Терры-без-номера, она же Земля-2.
      А если совсем точно, то из-за легендарной человеческой алчности.
      Когда наш корабль впервые опустился на одну из планет, принадлежащих анкайи, мы уже захватили столько lebensraum, сколько не сможем заселить и за сотни лет. И обычная планета, пригодная для жизни, не вызвала бы таких эмоций.
      Но это была не просто пригодная для жизни планета. Не просто планета с синим небом и зеленолиственной растительностью. Изучая данные сканеров, анализы воздуха, почвы и древесины, просто бродя по лугам и лесам, разведчики долгое время могли произнести только одну фразу: «Господи, это Земля!» Они отправляли диспетчерам новые и новые съемки, много больше, чем нужно по правилам, но в Центре и не думали их осаживать…
      Человечество не устояло.
      Военно-промышленной комплекс, доведенный до немыслимого совершенства долгой войной с самой мощной и агрессивной расой Галактики, снова пришел в движение. Анкайи были раздавлены в мгновение ока, никто не посмел возразить, но все, кроме нкхва, тихо отмежевались от нас. И полное почтения «хуманы» сменилось вдруг рритским словом-плевком: «х’манки».
      По данным сравнительной ксенологии, только две расы знают феномен сращивания личности с имуществом — мы и нкхва. И лишь у людей сращивание может произойти так быстро.
      Когда я думаю об этом, меня одолевают философские мысли. Но вот как анкайи оказались на нелегальной базе посреди Фронтира? Зачем? Не туристами же они туда прилетели, нужны были зачем-то Хейнрри…
      Это не мое дело. Это проблемы Экмена, Центра, Объединенного Совета, чьи угодно. Если доберусь до города — упомяну в отчете. Под настроение могут и информацию выдать. Я вернулась с четырех «смертных» забросов, это внушает им уважение…
      С пятого могу не вернуться.
      Сколько еще?
      Горизонт начал светлеть. Идет новый огненный день. Мне уже дурно от жажды. Человек сильное существо, он может больше, чем ему кажется. Я могу дожить до вечера. Пережить ночь. Но следующее утро…
      Я не буду думать об этом. Я лучше подумаю о том, что вечером… или даже к полудню… вдали покажется город. Или форпост — они ведь вынесены дальше в пустыню. Или «крыса» патруля. Ведь может же такое быть. Может.
      Опять скалы приближаются. Это хорошо. Хоть какое-то разнообразие.
      А теперь я подумаю о Терре-5, замечательной планете, где нет пустынь. Или о славной Терре-без-номера, которая так похожа на Землю. Да, я подумаю о них.
      Потому что мне больно думать о великой Древней Земле.
      Биопластик держал меня на спине Аджи, намертво вплавившись в шкуру. Я бы сама уже не смогла цепляться. В глазах плавали зеленые, лазурные, розовые светила Терр…
      Солнце поднималось. Оно было желтым, лютое солнце. Словно дома. Обман. Ррит презирают обман и вероломство; люди с такой радостью использовали это оружие против них…
      Вот скалы рядом. А горизонт опять пуст. И почему я путешествую не по лесам и лугам любой из неполного десятка Терр, а по пустыням Фронтира…
      И вдруг я поняла, что нахожусь совсем не на Фронтире. По крайней мере, именно в этом месте планета называется Ррит Кадара.
      По-прежнему.

      Первое воспоминание: по колонии идут экстрим-операторы.
      Тебе еще не понятны эти слова, не известно, кто это такие; ты совсем маленький и воспринимаешь мир главным образом через запахи. Ребятня возится посреди улицы, мальчишки постарше затеяли какую-то игру, но ты еще и игры этой не разумеешь, ты просто сидишь, смотришь, чувствуешь, как пахнут разгоряченные тела, азарт и веселье. И вот в этот славный запах вплетается запах х’манков — молочный, безобидный, запах вкусного мяса, в которое хочется впиться зубами. Их ужасающее оружие, клацающее когтями по выщербленному дорожному покрытию, не пахнет ничем. Вообще. Поэтому ты не можешь понять, отчего все разбегаются, жмутся к стенам, почему от взрослых вместо благожелательного внимания веет страхом и задушенной злобой…
      Все попрятались. А вы — не успели. Ты сидишь посреди двора вместе с совсем маленькой девочкой, которая еще не может сама встать.
      Одна из х’манок останавливается рядом. Ее нукта нюхает вас и оскаливает клыки — каждый длиной в твою руку.
      Это потом ты узнаешь, что х’манкам несвойственно вот так покачивать головой из стороны в сторону, вот так ходить, словно пронося за собой хвост, равный по длине собственному телу. Перед тобой не обычный х’манк, — это страшная тварь, экстрим-оператор, одно существо в двух телах. И они двигаются одинаково: маленькая слабая х’манка с огромным крепкобронным чудовищем.
      Ты не боишься. Еще не умеешь.
      Потом ты узнаешь, сколько сил взрослые кладут на то, чтобы дети воспитывались так же, как тысячу лет назад. Чтобы истинное положение дел открывалось только тогда, когда угрюмое знание уже не сломает молодых, а породит ярость в сердцах…
      Тебе не понять, о чем говорят самые страшные враги человечества, глядя на вас.
      А одна из х’манок сказала товарке:
      — Смотри, вот враг и мать врагов.
      — Брось, — со смехом ответила ей другая, — смотри, какие славные котята.
      И эта другая х’манка погладила тебя по голове.
      Ладошка х’манки нежная, как лепесток. Она вкусно пахла, ты с удовольствием нюхал ее. Х’манка ждала, не отнимала руку.
      И крохотный враг лизнул её пальцы.
      Ты сделал это вовсе не из желания приласкаться. Ты пробовал на вкус, и тёрка на языке ободрала тонкую кожицу х’манки мало не до крови. Но зрелище так насмешило всех х’манок, что и эта простила глупого малыша.
      Они ушли, веселясь.
      Это потом ты узнал, что в тот раз они никого не убили.
      Я даже очнулась — от потрясения и страха.
      Их было трое. В скалах. Посреди пустыни. Конечно, они же намного выносливее людей… Они стояли, неподвижные, и смотрели.
      Мгновение назад их там не было. Аджи не почуяла их. Наверное, она тоже начала уставать… Она остановилась метров за двадцать от скал — и от них. Ужасающе опасная близость.
      Вот теперь нам обеим точно конец. И страшный. Потому что мы не просто ненавистная х’манка и злобная нуктиха. Потому что я совершила ошибку, очень глупую, очень большую и страшную ошибку, непростительную, смертельную. Я не сняла ожерелье Экмена.
      У самого высокого из ррит не хватало клыка.
      Левого.
      Верхнего.
      Аджи издала боевой клич. Я с муками пыталась думать. Когда Аджи бросится в битву, я прыгну с ее плеча назад… как же высоко! Нет, надо слезать сейчас. Но она же все равно не сможет защитить меня от троих сразу! Она готова драться, и она даже уставшая и голодная разорвет троих ррит, — но кто-нибудь из них успеет достать меня. Убежать?
      Ррит смотрели, не двигаясь с места. Точеные мускулистые фигуры, похожие на человеческие. Если не смотреть на жуткие морды, — словно изваяния древних мастеров. Проклятые статуи. Сильнее, выносливее, отважнее, умнее и благороднее человека. Побежденные. Как же они нас ненавидят.
      Чего они ждут?!
      В эту секунду нас настигла «крыса».
      Аджи развернулась к новоприбывшим. У меня мурашки побежали по коже. Нукте-то все равно, с какой стороны враг, чувство пространства работает лучше зрения, а хвостом можно ударить и назад. Вот я, между прочим, к ррит спиной. И мне от этого очень худо. Но спиной к людям еще хуже: у воинов пустыни могли сохраниться прежние понятия о чести, а у моих соплеменников их никогда не было.
      Носом к нам, остромордая, с маленькими «ушами», машина как никогда напоминала настоящего помоечного зверя. Задняя дверь поднялась, будто «крыса» по-собачьи задрала лапу.
      — Ну, здравствуйте, девочки, — нежно сказал Экмен.
      Он снова изображал нездешнее величие. Он был во фреонном костюме, блистающем медицинской белизной, и походил на привидение. Шлем он широким жестом снял, показывая, что не боится фронтирского солнца.
      Из машины выбрались еще четверо таких же, только пониже и в шлемах. Так, значит, еще один за рулем — и готов врубить резаки. Больше в маленькую «крысу» просто не влезет.
      Песчаник и соль неимоверно древнего моря, когда-то плескавшегося здесь. Скала, отделяющая «крысу» Экмена от ррит. Он их не видит. Он на них не смотрит и вообще чересчур расслаблен. Зато они его видят.
      — Назад! — сказала я негромко, но с нажимом. — Аджи, назад!
      Она мотнула тяжелой головой и отступила. Теперь воинов ррит от Экмена отгораживала только скала.
      Точно, видят. Вон как уставились. Мимика ррит мне непонятна, но что они о нем думают, я могу представить. Психология ррит не так уж сильно отличается от человеческой.
      — Янина, ты солгала мне, — с холодным неудовольствием высшего существа изрек Экмен. — Как я вижу, ты прекрасно умеешь обращаться с самками. Но я тебя прощаю.
      Ха!
      «Вернись, я все прощу!»
      — Ты уже поняла, что не выживешь, — почти любовно сказал он. — Ну, не упрямься.
      Ублюдок. Так он специально не отправился за нами в погоню сразу же. Наверняка следил через спутник. Ждал, когда я окажусь на грани гибели. На грани отчаяния. Умно, ничего не скажешь.
      Но сейчас он не думает об опасности.
      — Эй!
      Экмен развел руками, лучезарно улыбаясь.
      — Девочки, мы же поладим!
      Не сомневаюсь. А дверь-то «крысиная» поднята, идиот. Смерть водителю.
      Привет, Экмен. Ты хотел, чтобы тебе снесли яйца? Готовься. Потому что ты не справишься с ррит без биопластика. Будь ты хоть трижды Лучший Самец Человечества.
      Ррит молчали и не шевелились, как высеченные из песчаника. Надеюсь, они сообразят, что я хочу сказать.
      Я сняла ожерелье. Меня передернуло от прикосновения к нему, — рядом стояли ррит, и один из них был изувечен, и мне до жути реально представилось, как Экмен добывал свои страшные бусины.
      Он заслуживает того, что я сейчас сделаю.
      Ожерелье полетело в Экмена. Я почти попала. Он — ну, идиот же! — поднял его, послал мне воздушный поцелуй и, сложив втрое, надел бусы на запястье.
      Тогда я сняла одну из биопластиковых лент, велела ей принять псевдоживую форму и высоко подняла.
      Ррит одновременно повернули морды. Лента судорожно извивалась в моей руке. Высокий знает, — слишком хорошо знает, — что это такое. Когда до него дойдет, что х’манк вооружен только автоматом? Я медленно вернула ленту себе на плечи. Вроде, должны соображать быстро…
      Они ненавидят Экмена куда сильнее, чем я.
      Их трое, людей вдвое больше, но человек без активированного резака или нукты-защитника для ррит…
      Правильно.
      Мясо.
      Я, наверное, действительно нелюдь. Я смотрела, как ррит убивают моих соплеменников, смотрела с высоты плеча стоявшей на задних лапах Аджи, и спокойно любовалась этим. Аджи нервно стучала хвостом по земле. Ей хотелось, чтобы я сказала, на кого ей кидаться, но я не собиралась участвовать в драке. Я ждала, чтобы забрать из экменовской «крысы» обязательный запас воды.