— Извините, Иван Михайлович.
      Второй браслетник выключен. И третий тотчас: Кайман не ждет очередного звонка.
      Машина уносится по налетанному пути — туда, откуда пришла.
 
      — Коня на скаку остановит, — беспомощно говорит энергетик Высокой тройки, роняя голову на руки. — В горящую избу войдет… дура! нашла двух дураков! молодых! Элька! Чего делать?
      У Ценковича отрешенный вид. Слишком спокойный. Застылый.
      — Она живет в своем собственном мире. — Элия пожимает плечами. — Где «делай, что должно — и будь, что будет». И она может себе это позволить. А парни слишком ей доверяют.
      — Головы поотрываю, — горестно сообщает Кхин. — Безмозглые.
      Ценкович поднимается. Накидывает пиджак, подтягивает галстук.
      — Вот теперь я все понял, Ваня.
      — Что?
      — Нужно закрыть колонию. Пусть отменят все рейсы. Позвони командующему гарнизонным флотом. Я уверен, что есть космодромы помимо городского.
      — Есть, — отзывается Батя. — Толку не будет.
      — Это почему?
      — Чтобы бывший пират не прошел мимо армейских сканеров?
      На мгновение Элия замирает. Потом кулак его с размаху врезается в лакированную поверхность стола.
      — Вызову «Азаров», — свистящим шепотом говорит Ценкович. — Эскортный флот в боеготовность. И перехват.
      — А вот это лишнее, — мрачно отвечает премьер Седьмой Терры. — Элька, не увидят здесь люди прямой связи. Увидят прямую агрессию. А единственная агрессия, которая нам сейчас разрешена — против исполнителей…
      Кхин отвечает на звонок губернатора, в двух словах одобряет предложение Лауреску — снять руководителя местного управления безопасности с должности главы штаба. Сам губернатор возьмет на себя ответственность. Не произнесено, но все понимают — местер Лауреску подозревает, что в его СБ есть пособники террористов. У него не так много способов доказать союзникам свою лояльность.
      С ректором Академии Джеймсона уже связались. Обсуждают детали. Ясно, что экстрим-команды не успеют вовремя; но их все же вызовут. Это необходимый шаг.
      Внутренние войска и местный спецназ все время визита находились в состоянии повышенной готовности. Никаких эксцессов в Городе не случилось. Кроме первого истерического пикета не отмечалось и волнений. Сейчас не столь многочисленные силы придется распылить. Отправить полицейских в пригородные поселки. Выделить группы для усиления периметра безопасности вокруг космопорта, для охраны морских портов. Наконец, значительный отряд должен отправиться к лечебнице.
      Людей не хватает.
      Обращаться к жителям колонии Лауреску опасается. Может начаться паника, активизируются скрытые сторонники «Независимости» — рядовые граждане, не знающие никаких инструкций, кроме собственного мнения. Тогда ход событий не предсказать никому. Даже руководителям сепаратистов.
      — Местер Лауреску, — глуховато, почти мягко говорит Иван Михайлович. — Вы можете лично связаться с руководством «Независимости»?
      Губернатор отводит взгляд. Ему заметно тяжело смотреть в лицо семитерранину.
      — Это было первое, что я сделал, — признается он. — Они отрицают причастность к захвату. Кто-то использует их имя.
 
      Кхин сидит, угрюмый и молчаливый, скрестив на груди руки. Оперативный штаб в экстренном порядке собирается в вестибюле «Кайссара». Через считанные минуты высшие лица двух колоний отправятся к «Ласковому берегу». Название лечебницы звучит странной и страшной насмешкой.
      — Ваня, — говорит Ценкович, — честно скажу: я всю жизнь верил только в бесконечный прогресс науки и величие человеческого разума. Но сейчас готов молиться какому угодно богу, чтобы Тишка не ринулась в самое пекло. С нее же станется. Как Януш Корчак. Если нельзя помочь, то хоть умереть вместе…
      Батя невнятно ругается, не меняя позы. Долго и многоэтажно.
      — Ты понял, чего она хочет? — спрашивает он, наконец.
      — А ничего другого и не остается, — вскидывается Борода. — Север!
      Кхин не помнит, когда Элия переключил браслетник в режим прямой связи, но экран вспыхивает немедля. Никаких посредников. Впрочем, Руслана и Гюнай Батя сам уже успел отправить в оперативный штаб.
      Устанавливается голограмма. Темноволосый парень озадаченно смаргивает, но удивления в его чертах нет.
      «В большой дружбе с Солнцем, — проскальзывает мысль. — Знал… ладно, потом разберемся».
      — Васильева и Тихорецкую ко мне, — приказывает Элия, не давая особисту даже выговорить приветствие. — Ты с Чиграковыми — тоже. Морально готовься ко временной спайке.
      — Эльнаумыч, а Кайман…
      — Я вас сам амортизирую.
      На потрясенное молчание уходит не больше доли секунды.
      — Есть.
 
      Ласковый ветер струится с моря. В жарких лучах плывут цветочные ароматы. Деревья, точь-в-точь похожие на земные сосны, словно поют, стройные, недвижные в невероятно прозрачном воздухе. По краям клумб сидят, как большие белые птицы, врачи и медсестры лечебницы — те, что постарше. Остальные стоят. Метрах в двадцати есть скамейки, но никто не решается отойти.
      Местра Надеждина смотрит на одноэтажное здание столовой. Такое красивое. «Ласковый берег», последнее детище Андрюши Хасанова, создавшего когда-то Райский Сад…
      За плечом триумвира беззвучно рыдает Стелла.
      Ее выпустили, доступно объяснив, что к чему. Отобрали браслетник, сунув взамен в руки карточку связи. Белая эта карточка до невозможности похожа на визитку триумвирата, и функция у нее приблизительно та же — только один номер… Браслетник выключили, на случай, если захотят выйти на связь сами.
      Местра Ароян снова и снова напоминает себе, что она — врач, она — начальница здесь, вся ответственность лежит на ней, и нужно блюсти достоинство, сохранять спокойствие, готовиться к риску и принять наказание, которое безусловно заслужила…
      — Алентипална, — с трудом выдавливает она, — там… я подумала, что можно было бы сбежать через кухню или туалеты, но так только здоровые дети бы смогли… а потом… одна повариха, Ева, решила попробовать… и они ее… ее…
      — Вы пытались вступить в переговоры? — спрашивает местра Надеждина.
      Стелле хочется закричать, что ей в спину тыкали дулом, и вот все переговоры, какие были! но перед ней — не Волшебная Бабушка, которую ждут каждый год куда больше, чем Деда Мороза, которая одаряет не всех, зато настоящими чудесами.
      Даже не добрейшая местра Алентипална.
      Перед главным врачом «Ласкового берега» — триумвир Седьмой Терры.
      Ей не жалуются.
      Ей докладывают.
      — Некоторое время я сама была в числе заложников, — говорит Стелла, чувствуя, как возвращается самообладание. — Мне объяснили ситуацию. Потом… потребовали, чтобы я стала посредником.
      — Я не об этом. Вы лично, персонал лечебницы — уже предлагали обменять себя на детей?
      Местра Ароян прикрывает веки.
      — Они отказались.
      — Передать медикаменты?
      — Отказались.
      — Они сообщают, как чувствуют себя больные?
      — Нет.
      Алентипална закусывает губу.
      — Ясно. Костя?
      Одного взгляда на лицо Солнца достаточно, чтобы дыхание остановилось от страха. Стелла сглатывает и переводит взгляд на местера Этцера, сидящего рядом на корточках. Почему-то его вид успокаивает.
      — Хорошо оплаченные, — мрачно говорит Полетаев, щурясь. — Вон, мобильные мины шляются… видите, вроде пауков, поблескивают? Это на случай штурма. Я десяток насчитал, пока кругом ходил, значит, внутри еще. Если стандартная модель, при подрыве заденет даже тот корпус.
      — Там нет палат, — торопится Стелла. — Процедурные кабинеты.
      — Их «крысы» — на крыше, — продолжает Полетаев. — Обычная планировка, я такую видел. На Терре-Три школу захватывали, квазицитами выкуп требовали. При выполнении требований «крысы» снимаются. Пока мины на связи, погоня невозможна. Когда уже нет — есть серьезная фора и шанс уйти.
      — Они не выдвигают требований, — всхлипывает Стелла. — Вообще никаких. Уже два часа прошло, как обед кончился. Я уже всем позвонила, кому велели… они сказали, когда официальные лица выйдут на связь, предъявят требования…
      — Я — официальное лицо, — спокойно говорит местра Надеждина. — Дайте карточку.
      Этцер перехватывает покорно протянутую руку Стеллы.
      — Алентипална, — на грани тревоги, — может, лучше подождать? Посоветоваться? Я уверен, что из Города вот-вот…
      — Я тоже уверена, — качает головой Бабушка. — Именно поэтому надо поторопиться. Иначе все окажется бестолку. Карточку, Юра. Стелла, как зовут их командира?
 
      — Добрый день, — говорит он, и в голосе слышится улыбка. У карточки только одна функция — аудиосвязь. Алентипална благодарит небо за то, что не видит лица. Ненависть истощает.
      — Здравствуйте, местер Эмиз. Моя фамилия Надеждина. Я председатель комиссии по делам несовершеннолетних, и вхожу в триумвират Седьмой Терры.
      Бабушка молчит.
      И добавляет просительно:
      — Я ценный заложник.
      — О! — отзывается террорист с интонациями почти куртуазными. — Вы хотите обменять себя на детей?
      Алентипална прикрывает глаза. Касается пальцами подбородка. Хмурится.
      — Нет. Дети нуждаются в медицинской помощи. Им нужно регулярно принимать лекарства, иначе неизбежны приступы. Возможны летальные исходы. Пожалуйста, пустите меня к детям.
      И, обернувшись к дрожащей Стелле, совершенно другим, жестким и властным голосом:
      — Шприц-пистолет, насадки, четыреста доз эфарилемина, двести — иммуномодулятора. Быстро!
      Одна из медсестер уже бежит к процедурному корпусу.
      — Интересно, — говорит местер Эмиз. — Очень интересно, любезнейшая местра Надеждина. Вы даже не поинтересовались нашими требованиями.
      — Прежде всего — жизнь, уважаемый местер. О политике можно позаботиться потом.
      — Мне нравятся нестандартно мыслящие люди.
      — Если бы вы хотели выполнения требований, вы бы не стали держать их в тайне так долго, — мягко объясняет Алентипална. — Поэтому я думаю, что цель вашей акции — устрашение.
      — Мне нравятся мыслящие люди, — Эмиз смеется. — Буду рад побеседовать с вами. Идите.
      Алентипална берет из рук подоспевшей медсестры серую сумку с жесткими боками. Осторожным, плавным движением снимает с плеч главврача белый халат — Стелла только рот успевает открыть — перекидывает через руку.
      Трогается с места.
      Туки-тук — стучат каблуки: женщина в сером деловом костюме идет по аллее вдоль скверика, через площадь перед столовой, под сотнями взглядов со всех сторон — в лицо, в спину, со спутников в небесах. В руке у нее маленький чемоданчик, серый, как ее костюм, серый, как ее глаза.
      В чемоданчике — две сотни жизней.
      Эмиз встречает ее у дверей.
      Кайман, наблюдающий за встречей, глухо, злобно шипит: с боков ублюдка защищают колонны крыльца, точно перед собой он держит Алентипалну. Лучше амортизаторов стреляют только корректоры, но этого снять не удастся…
      Его лицо — странное, неподвижное, с белесой кожей. Маска из биопластиковой ленты, под которой никакой сканер не прочтет истинные черты.
      Полетаев едва успевает остановить соратника: Этцер невольно рвется ближе к цели. Отсюда перехватить контроль над чужим биопластиком невозможно, а как неплохо было бы поглядеть на сцену пожирания гнусной рожи ее собственной маской…
      — Не надо, — ровно говорит Солнце. — Он не один. И там мины.
      Эмиз Флорес смотрит Алентипалне в лицо. Его глаза чуть сужаются: под маской улыбка.
      И стреляет.
 
      — Успокой сердце, Ми-тян, — говорит Терадзава, показываясь в дверях тясицу. — Ты не совершила никакой ошибки.
      Минако-химэ, глядя в сторону, сжимает кимоно у горла.
      — Из-за меня тебе пришлось приносить извинения, ото-сан. Я была так себялюбива. Так слаба. — Она пытается взглянуть на отца, но из-за стыда не находит сил, и смотрит лишь на тень Сигэру. Принцесса стоит возле большого валуна с выемкой, похожей на естественную чашу. В ней еще осталась вода. Зеленеет лишайник, камень слегка поблескивает, пригоршня дождевой влаги кажется восхитительно холодной. Нестерпимо хочется опустить в нее руку.
      Отец улыбается. Минако чувствует это, даже не видя.
      — Ми-тян, я наслаждался этой беседой. Поверь мне. Она позабавила меня, я ведь предвидел то, что случится потом. Сейчас мои извинения служат уральцам не слишком большим утешением.
      Он подходит ближе и кладет руку ей на плечо.
      Минако закрывает глаза. В ее сердце по-прежнему бьется тревога.
      Все не так, как прежде.
      С тех пор, как семейство Терадзава покинуло Дикий Порт и поселилось на Фурусато, течения времени как бы не существовало. Ни отец, ни Ми-тян не старели, благодаря душевному покою и биопластику; все те же верные и привычные слуги сопровождали их, своей чередой шли развлечения и дела, в деталях сберегался древний уклад. Они жили подобно богам на Равнине Высоких Небес, в безвременье, в вечности.
      И вот — отец улыбается, просит ее быть спокойной, но сам далеко не так безмятежен, как прежде. Он точно опустел, как опустела сейчас ниша-токонома в чайном домике. В его руках — лист электронной бумаги, ордер на казнь Начальника Дикого Порта. Одна из любимых вещей.
      — Старый дурак, — едва слышно, разочарованно цедит отец. — Зачем ты? это было очень глупо с твоей стороны…
      Ему одиноко.
      Это похоже на холод. На долгий выдох близящейся зимы.
      Уже почти две недели никто не желал местеру Терадзава поскорее сдохнуть.
      И никогда более не пожелает.
      У него по-прежнему есть враги, но ни один из них не имеет ценности. Не с кем вспомнить былое. Те, кто сейчас правит миром, годятся Сигэру во внуки, а то и в правнуки. Его время, его эпоха — в прошлом.
      — Идем, милая, — окликает он, и Минако приоткрывает губы. — Ты готова?
      Она невольно смотрит на свой веер.
      Пышные перья метут камни дорожки: веер принцессы — единственный предмет, выпадающий из эстетики Фурусато. Громоздкий, с бисером, стразами, лебяжьим пухом, такими обмахивались европейские дамы в восемнадцатом веке. Минако редко берет его в руки. Есть легенда, что Ифе Никас пела под гитару; говорят, что Алентипална Надеждина вяжет; по слухам, Данг-Сети Ратна смотрит дешевые сериалы. У Терадзава Минако есть веер, оскорбляющий ее чувство прекрасного.
      Не так давно она с треском закрыла его, предварительно досчитав до пяти. Через какое-то время выяснится, достигла ли песня цели…
      Невзирая на неудачи и упущения, на робость принцессы и осторожность Флореса, на ум и силу противника — подготовлено было все. Предусмотрительность отца издавна восхищала Минако, внушала глубочайшее уважение к его мудрости, но сейчас он кажется ей поистине божеством. До сих пор она не решалась всерьез воздействовать на вероятности, опасаясь, что ее почувствуют. Столкновение разом с тремя Птицами из семитерранской золотой четверки окончилось бы для принцессы большой скорбью.
      Теперь это не страшно.
      Некоторые вещи неизбежны. Самый сильный корректор не реализует другого сценария, потому что альтернативы просто не существует. Создать такую ситуацию — вот задача для умного стратега.
      Откровенно говоря, Минако долго не верила, что отцу это удастся.
      Ей бесконечно стыдно из-за того, что она думала по поводу Тихорецкой. Приказа об убийстве девочки отец не отдавал вовсе не из страха перед последней песней. Он знал, что умный, хорошо осведомленный Флорес не поднимет руки на Черную Птицу. Цель похищения была крайне проста: напуганная девчонка оказывалась не в состоянии выполнить единственное, для чего она летела на Терру-без-номера, единственное, для чего она вообще существовала — не в состоянии спеть безопасность и успех будущего визита. Секретность прибытия особистов обернулась их беспомощностью.
      Самым слабым местом плана был последний этап. Принцесса полагала, что если уральская правительница разумна, она никогда не пойдет на такое. В конце концов, синдром Мура слишком часто приводит к смерти больного. Даже если принять гипотезу Флореса, основанную на том, что «уникальные методики» «Ласкового берега» в официальных документах описываются слишком туманно…
      «Надеждина кинется на помощь потому, что это дети, — сказал он; лицо гайдзина исказилось, и принцессу посетило смутное удивление: отчего в нем такая ненависть? — Кхин — потому что это дети Седьмой Терры. Ценкович — потому что это сверхполноценники. Их новая раса. Пост-люди».
      Но, даже если и так, большая их часть все равно не доживет до пятнадцати лет. Стоит ли рисковать?
      Теперь Минако почти сочувствует семитерранам. Она не понимает, чем руководствуется Надеждина, но ее поступок в любом случае опрометчив и глуп.
      Под конец принцессу изумил сам Флорес.
      Рё-сан позволил себе сдержанное возмущение, но старый король с улыбкой объяснил, что семья Иноуэ, давние и преданные сотрудники, слишком дороги ему, чтобы подвергать опасности не только их жизни, но и честь. Таким образом, под началом Флореса оказалась разведка Терадзавы, часть боевых отрядов «Независимости» — радикалы, неподконтрольные никому, кроме своих полубезумных вождей — и агенты Особого отдела Минколоний Земли.
      Люди со специальными сертификатами, с ограничением в правах.
      Официальные смертники Центра. Расходный материал.
      И при этом Флорес, этот расчетливый, разумный, рассудочный человек отправился на смертельно опасную операцию лично.
      «То, что мы сделаем, — сказал он перед отбытием, — ничего не решит. Просто не даст кому-то решить за нас». В этот момент он напоминал фанатика, а не наемного убийцу с холодной кровью…
      — Идем, милая, — повторяет отец. Его голос всегда ласков, когда он обращается к дочери, он всегда полон любви, когда смотрит на нее, но сейчас такая необычайная нежность звучит в словах, что Минако замирает в растерянности.
      — Мы возвращаемся домой, — объясняет Терадзава, не дожидаясь вопроса.
      — Домой… — удивленно шепчет Минако. Что отец называет домом? Разве есть у них дом кроме Фурусато, ожерелья чудесных зеленых островов, подобных каплям, упавшим с божественного копья?
      — На Дикий Порт? — предполагает она, и встречает нестерпимо ясный взор отрекшегося короля.
      — Нет, Ми-тян, — отвечает он. Улыбка нисходит на тонкие губы, — на Древнюю Землю.
      — Но…
      …даже после Второй космической, когда Терадзава двинул свои войска в помощь флоту Земли, когда он нарушил законы Порта, нарушил нейтралитет пиратской планеты ради выгоды собственной расы — даже после этого он не получил права жить на Земле. Он, пожалуй, добился бы возможности жить там не под своим именем, но не пожелал. На Земле он не смог бы приобрести архипелага и установить на том свои порядки. Кроме того, поселиться на Земле означало отдать себя в руки дорогого врага Чарли, а на такое Терадзава никак не мог пойти.
      Но сейчас — Чарльз Айлэнд мертв… а местер Флорес держит в перекрестье прицела уральского триумвира.
      — Теперь, — мягко говорит Сигэру, — Древняя Земля ничего не знает о моих преступлениях. Мы поедем в Осаку, Ми-тян, в Киото, увидим Фудзи и Токийский залив. Это последнее, что я хочу сделать в жизни.
      — Ты бросаешь Флореса?
      — Разумеется. Он знает, что я так поступлю. Он сводит собственные счеты. Не думай больше об этом гайдзине, Ми-тян. Он закончился для нас, как и Фурусато, как и Терра, как вся прошлая жизнь. Идем, милая. Корабль ждет.
 
      Эмиз Флорес стреляет.
      Долго.
      Гораздо дольше, чем нужно.
      До тех пор, пока от чемоданчика с лекарствами не остаются только клочья, разлетевшиеся по земле; темная влага раствора быстро испаряется под жарким солнцем.
      Бабушка стоит невредимая, только пальцы чуть оцарапаны: ручку чемоданчика выбило из них.
      — Как же вы умирать будете? — потрясенно говорит Алентипална, ища глазами чужие глаза; в ее чертах недоумение и жалость. — Ведь вы же столько зла сделали…
      — А вот это вы зря, местра корректор, — Эмиз торжествует. — Хочу предупредить. Если мои люди начнут умирать по необъяснимым причинам — немедленно по вполне объяснимым причинам начнут умирать ваши дети. Идите внутрь. Они ждут. У меня еще есть патроны, вы же не хотите оставить малышей на произвол судьбы?
      Алентипална покорно идет за ним.
      У нее остается только один способ сберечь две сотни жизней. Позволить невинным и беззащитным дождаться помощи.
      Она не колеблется.
      Кажется, здесь все осталось таким же, как считанные часы назад. Выглядывает из-за колонны Баба-Яга, трепещут под потолком хвосты и крылья деревянных птиц счастья. Журчит вода в игрушечном водопаде, окна светлы, и белое дерево кружева кажется льном. На столах неубранная посуда. Волшебную Бабушку вновь встречают глаза, полные надежды.
      Если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной…
      Тень у стены чуть колышется, переминается с ноги на ногу.
      Немного одаль стоит еще одна тень.
      И еще.
      Люди в маскировочных плащах — безликие, безмолвные, похожие на привидения, но стократ страшнее. Их много. Зачем все они делают это? Кто они?
      Неважно.
      Черной Птице легче петь смерть, чем жизнь. Человеческий организм уязвим. Пусть рядом нет энергетика, пусть усталость накатывает тяжкой волной, но куратор Райского Сада сумела бы сделать так, чтобы ни один злобный призрак не смог надавить на спуск.
      Ни один?
      Она не знает, сколько их здесь.
      Зато знает, сколько заложников.
      Остается лишь ожидание.
      «Простите, ребята, — мысленно шепчет Алентипална, проходя меж столами; кто-то подвигается, освобождая для нее край скамьи, — простите меня, Элик, Ваня. Вы же все можете, я знаю. Я жду. Я верю». На ней белый халат Стеллы Ароян, неновый, не очень чистый, и на кармане нарисован оранжевым маркером кривоватый робкий цветок. Кто-то из пациентов решил сделать подарок ласковой тете-доктору…
      Молчание.
      Дети устали сидеть, им давно пора прилечь, по режиму уже на исходе тихий час. Многие дремлют, прикорнув на столах, кто-то уселся на пол, как хорошо, что он теплый…
      Столовая «Ласкового берега» никогда не бывает так полна. Часто, особенно зимой, здесь не ест вообще никто, всё разносят по палатам. Многие из ребят здесь впервые. Из-за ее визита. Ради крошечного шанса на исцеление, ускользающей возможности чуда.
      Мысль приносит с собой отчаяние, и Алентипална прогоняет ее.
      Одна из теней ставит перед ней дешевый видеощит. Кажется, Эмиз не оставит заложницу в покое. Алентипална отодвигает щит в сторону. Мерзко быть рядом даже с изображением этого человека.
      Покачиваются в вышине деревянные птицы.
      — Как самочувствие, местра Надеждина? Мой браслетник предлагает перевод. У вас говорящая фамилия. Умрете последней?
      Алентипална подавляет вздох.
      — Сколько вам заплатили?
      — Будь речь о деньгах, я не согласился бы ни за какие.
      — Тогда — зачем вы это делаете, местер Эмиз?
      — Честно? Я просто хочу увидеть, как вы умрете.
      Он произносит это, счастливо улыбаясь. Как подобает человеку, который вот-вот увидит исполнение своей мечты.
      Бабушка застывает. Мечутся мысли — за что, зачем, почему? У нее есть враги, потому что она входит в Высокую тройку Седьмой Терры: враги Урала, которые могут желать смерти триумвира. Но как, чем, когда она сумела заслужить личную ненависть?!
      — Местра Надеждина, — Эмиз говорит со вкусом, смакуя звучание русской фамилии. — Алентипална. Сверхполноценница. Корректор. Я даже готов получить вашу лебединую песню, знаете? Смерть Юриста Сандерса была поучительна, но вряд ли со мной случится что-то страшнее. Вам не интересно, о чем я? Хорошо. Вы очень любите своих сверхполноценных детей, местра Надеждина, и должны помнить, как погибла девочка с милым кодом «Гюрза».
      — Айгерим Иксанова. На Земле. При неудачной посадке лайнера «Яджнасена».
      — Заказ Центра. Исполнением руководил Юрист. Изрядный ублюдок был, и вполне заслужил то, что получил от вашей змейки Айгерим. Знаете, что именно? Он отправился на Третью Терру и там связался с каким-то типом из браконьеров, имевшим непролеченный СПИД. Пустяк, конечно, но тот тип слишком долго возился с квазицитами, и вирус мутировал. Уникальный штамм. Полностью резистентный. Сандерс подыхал десять лет. Его вряд ли утешило то, что тогдашнего главу Центра, который заплатил ему за Гюрзу, скоро разбил паралич.
      Алентипалне трудно следить за словами Эмиза. Она размышляет, когда будет штурм. Должно быть, спецназ уже здесь. Или нет? Кажется, что прошли часы, но если судить здраво — минуты…
      Здесь десятки вооруженных людей и десятки мобильных мин.
      — О чем вы думаете? — Лицо Эмиза на щите приближается. Тон его доверителен. — О ваших воспитанниках? Не беспокойтесь. Как только они появятся, я разрешу вам переговорить с ними. Вы сообщите, что в тело каждого из моих людей вживлен чип, отслеживающий состояние здоровья. Если оно у кого-то внезапно резко ухудшится, кто-нибудь обязательно постреляет, и не в воздух. Попытки вывести из строя мины-пауки вызовут либо их детонацию, либо, опять-таки, прицельную стрельбу.
      — Почему вы это делаете? — безнадежно спрашивает Алентипална.
      — С вашего разрешения, я продолжу мысль. Простите, но я так давно ждал возможности обратиться непосредственно к вам! Итак, я согласен даже на судьбу Сандерса. Но у меня есть основания подозревать, что я ее избегну. — Эмиз набирает в грудь воздуха, он выглядит все более нервозно. — Я не убью вас. Я хорошо информирован. Я знаю, чем Черная Птица отличается от Белой, и знаю, что будет с тем, кто убьет Черную Птицу. Но я знаю, что вы за человек… Волшебная Бабушка. Вы умрете сами, и мысли ваши в эту минуту будут только о том, как спасти детей. Не о том, какого наказания я заслуживаю.
      — Вы не убережетесь.
      — Мне все равно.
      — Почему?
      Эмиз сияет. Он ждал этого вопроса. Алентипална думает, что сейчас будет новый долгий монолог, во время которого она сможет отвлечься.
      Она с трудом различает даже лицо человека на щите, не говоря уже об окружающем. Смотрят ли на нее, перешептываются ли… живы ли те, кто рядом с ней… нет, живы, иначе не было бы так тяжело. Как будто многотонная плита опускается на темя. Легкие отказываются принимать кислород. Тело деревенеет. Нестерпимо болят глаза: должно быть, сосуды лопаются. Не перепугать бы малышей красными глазищами…
      Волшебная Бабушка поет жизнь.
      Непрерывно.
      С той минуты, как вошла сюда.
      Без регулярного приема медикаментов больные синдромом Мура существовать не способны. Время приема давно позади. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех детей в зале должен начаться приступ.
      До сих пор не случилось ни одного.
 
      Эмиз говорит. Быстро, очень быстро, он явно хочет успеть выговориться, пока она может его слышать. И местра Надеждина слушает. В чем-то он помогает ей сейчас, этот безумный и несчастный человек: силой оттягивает на себя внимание. Она понимает, что происходит с ним. Эмиз слишком долго ждал, все это время внутри него копилось напряжение, словно закручивающаяся пружина, которая теперь раскручивается все стремительней. Его психика подобна отпущенной тетиве лука. Это окончится для него плохо в любом случае. Но высока вероятность, что он все же успеет совершить задуманное…
      Он хорошо подготовился.
      Ее силы тают. Но Алентипална одна из золотой четверки, и если сейчас на секунду, на одну-единственную секунду забыть о детях, отпустить в небо яростную Черную Птицу, которой несравнимо легче петь смерть, чем жизнь… на одну секунду — и учащенный без того пульс террориста станет еще чаще, и еще, и еще, и сердце его разорвется.
      На одну секунду забыть о детях.
      И все.
      Все окажется бессмысленно.
      Поэтому Эмиз говорит, и Алентипална слушает его. Ожидание в полной тишине, под сотнями молитвенных взоров не было бы тяжелей, чем внимание безумцу, но не представить, чем тогда она заняла бы рациональную часть сознания. Невозможно петь, если думаешь только о том, что надо петь.
      — Я сделал все, что мог, — говорит он. — Я много чего мог, местра корректор! Я и не думал, что заработаю столько, сколько заплатил. Новые методики лечения появляются и появляются, вы в курсе, я уверен, и каждая дороже предыдущей. Синдром Мура! Меня трясет от этого слова. И от вида трясет. Меня тошнит от мыслей о статистических вероятностях и о вас. Вы одна сплошная статистическая вероятность.
      Алентипална осторожно потирает опущенные веки. Ее движение странным образом ввергает Эмиза в истерию.
      — Я не житель колонии, черт бы их все побрал! У меня индикарта Древней Земли! Моя жена провела вне Земли три недели, этого оказалось достаточно, чтобы попасть в статистику. Заболеваний. Синдромом. Мура. Это должен был быть не я! не мой сын! Какая-то тварь спела песенку, поменяла судьбу на судьбу, тварь с Седьмой Терры, слышите меня, местра триумвир?! Чей-то ублюдок на Урале родился здоровым, потому что мой сын умер в муках!
      «Это глупо», — думает Алентипална, но возражать сейчас — еще глупее.
      — Я только потом это понял, — шипит Эмиз. — А тогда я только знал, что вы умеете лечить. Так, что и следов почти не остается. Я заплатил, заплатил, чтобы моего мальчика перевели в больницу, куда должны были приехать по обмену опытом ваши врачи. Я только потом понял, что это были за врачи. Вы слышите меня?! Они приехали. Прошли, раздали игрушки. И уехали. И у восьми из тридцати началась положительная динамика. Она началась — и их родителям прислали приглашения на жительство. Я только потом понял, что все это значило.
      Он улыбается. Биопластиковая маска на лице делает гримасу еще страшнее, чем есть.
      — Мой сын не был сверхполноценником, — Эмиз смеется. — Его не стали спасать.
      «Вы не правы, — мысленно отвечает Алентипална. — Вы все это выдумали». Она ничего не собирается говорить, но не ответить невозможно. Больно слышать ужасное, несправедливое обвинение.
      Элия бы сказал: «будь это возможно, существуй какая-то связь между синдромами внешних территорий и сверхполноценностью, так и следовало бы поступать». Тогда медикам Эрэс действительно приходилось бы делать выбор в пользу будущих коллег. Спасти всех невозможно, и как выбирать иначе? По алфавиту?
      Связи нет.
      Это радует.
      — Скажите, — мягко, задумчиво спрашивает Эмиз, — скажите, Алентипална… я знаю, что ваши собственные дети не унаследовали ваших способностей. Если бы один из них оказался болен, вы не помогли бы ему? в обход правил?