Генеральный секретарь Совета ложится в больницу.
      Террам дан повод вновь покричать о суверенитете.
      Где они, прежние времена, когда не говорилось «центр и периферия», когда Ареал состоял из двух кругов кровообращения и драгоценного сердца? Невозможно исторгнуть сердце из живого тела, но колониям свойственно рано или поздно получать независимость… и вот уже лояльные семитерранам журналисты напоминают, что история развивается по спирали, проводят параллели, пишут о Британской империи.
      Растерянность и хаос достигают нужного уровня.
      И перед носом испуганного дряхлого зверя триумвират опускает приманку.
      …в настоящий момент история выглядит так: местер Ценкович, один из делегатов Седьмой Терры, совершал прогулку в обществе некоего человека и представителя некоей иной расы. Ведь Дикий Порт не прописан в реестрах, и как указывать в документах официально не существующих ррит?
      Итак, покушались на жизнь семитерранина, а подозревать в организации этого акта можно только политическую Землю, с которой у колонии давние разногласия.
      Но разногласия — еще не доказательство преступления, не так ли?
      Несостоявшаяся жертва усмехается в бороду.
      …Если принять, что местер Ценкович, представитель Урала, совершал прогулку в обществе Начальника Дикого Порта, расклад становится совершенно иным. У Начальника Порта может быть много врагов. В том числе не принадлежащих к Homo sapience. «Москит» был изготовлен на Порту? Прекрасно, еще одно доказательство. Разве почтеннейший местер Люнеманн не корсар? Разве знаменитое Право Порта можно назвать гуманистической Конституцией? Разве не было за годы его правления на Порту репрессий, официально заказанных убийств, произвольных конфискаций имущества?
      Если законодатели Ареала человечества согласятся признать Порт субъектом межцивилизационного права, следствие пойдет в другом направлении.
 
      Люнеманн просматривает письмо с пометкой особой важности.
      Местер Терадзава не оставляет идеи разрушить его союз с Уралом. Он даже изменил обычному правилу — не помогать чужим службам безопасности. Информация, добытая его специалистами, показалась бы Рихарду любопытной… при других обстоятельствах. Сейчас нет сил. Он пролистывает страницу за страницей, скользит глазами по строчкам, желая хоть немного отвлечься. Люнеманну следует думать о политике, а не о состоянии здоровья рритского вождя; можно считать, что должностные обязанности выполняются.
      В пальцах Рихарда зажат резной деревянный брелок, и крепкая рука, усиленная биопластиком, точно по собственной воле неторопливо и методично ломает дерево — уголки, выступы, щепы; крошка сыплется на пол.
      Прочитанное не удивило. Даже не потому, что он душевно измотан. Он слыхивал о семитерранах много нелепых страшилок, и предполагал, что какие-то из них могут оказаться правдой. Значит, конкретно эти? Терадзава еще не выжил из ума, чтобы верить слухам или пытаться всучить ему дезинформацию. Что же, пусть эти…
      Там, за стеной, при оптимальном температурном режиме, в лепестках гравитационной «ромашки» покоится тот, кому Люнеманн неоднократно обязан жизнью.
      Да, он, Рихард, единственная надежда целой расы. Да, окончательное вымирание — не жупел, а вполне реальный вариант развития событий; через пару столетий столь же обстоятельного геноцида Кадара опустеет, а без покровительства Начальника исчезнет и колония на Порту.
      О чем думал верховный вождь, заслоняя его собой?
      Об этом.
      Пусть.
      Рихард и так в долгах по уши.
      Медицинские программы довольно быстро удалось скорректировать под ррит: хотя бы полным отчетом о состоянии здоровья врачи располагают… Третья Терра принадлежит уральцам, свойства биопластика изучены ими как никем другим. Хирурга среди эскорта триумвиров, конечно, не нашлось, но зато нашелся мастер по работе с пластиком. Пули извлекли, не сделав ни единого надреза.
      Без анестезии.
      Л’тхарна все равно не приходил в сознание…
      Он жив. Состояние стабильно критическое — но он не умирает. Мозг не поврежден. Не было даже клинической смерти, хотя медики не уверены, что таковая свойственна ррит.
      Несмотря на это, мучает страх. Если Л’тхарна выкарабкается — останется ли прежним? Тем, кому можно доверить все?
      Шуршит тяжелой одеждой рритская женщина. Подходит, опускается на четыре, смотрит. Огромная, как буйволица. Это Эскши, его… избранница? У ррит с отношениями полов все наоборот — так что, скорее, «избравшая его». Когда Рихард узнал, что у начальника охраны появились дети, велел передать матери и малышам подарки. По мелочи — машину, компьютеры… Л’тхарна не воспротивился, а в семейные обычаи ррит Люнеманн никогда глубоко не вдавался. Неведомо, что подумала женщина, но в огромных глазах, жгуче-зеленых, как бывает у черных кошек — благоговение и надежда.
      Она похожа на тигрицу в засаде, когда сидит так и ждет чего-то. Кажется, ей и в голову не приходит, что под таким взглядом х’манк может почувствовать себя неуютно. Некогда много исследований писалось на тему того, что глубоко в подсознании Homo sapiense сидит «комплекс бывшей добычи», и хищные разумные людям неприятны…
      Эскши у ррит что-то вроде министра, если Рихард правильно понимает. Или правительницы по делам мира. Но она прилетела сюда, на Анкай, вместе с вождем.
      — В прежние времена, — говорит она, — вожди умирали только в бою. Л’тхарна — иной во всем. Во всем…
      Люнеманн медлит.
      Крупные черты ррит странно искажаются.
      — У вас… любовь? — Рихард внезапно осознает, до какой степени дурен его аиррит по сравнению со Space English Л’тхарны. Прежде его это не волновало.
      — У нас дети, — скупо отвечает женщина на родном языке и переходит на SE, — ты великий вождь, Ймерх Р’йиххард, и х’манк.
      — О чем ты?
      — Говорят, что х’манков вместо молока вскармливают ложью, — прямодушно говорит Эскши.
      Должно быть, вначале что-то переменилось в ее запахе, острое обоняние ррит усложняет их сигнальные системы. Эскши, правительница женщин, предупредила мягкопалого х’манка о том, что скажет жесткое слово, но х’манк не учуял и оттого поражен… но не сердит.
      Не сердит.
      — Мой мужчина дорог тебе, — говорит она, — поэтому ты не изменял слову. Если он умрет, что будет?
      Люнеманн опускает на колени планшет. Тянется полотно текста, ждут запуска видеофрагменты… «генно-культурная коэволюция», «сверхполноценники», «постчеловеческое будущее»… Сигэру определенно не любит семитерран. Кто и как добывал для него информацию?
      Эскши ожидает ответа.
      — До того, как я стал Ймерх Р’йиххардом, меня звали Рихард Ариец. Порт знал, что Ариец не изменяет слову. Поэтому я был избран Начальником.
      — Но ты обманул их всех, — мотает головой Эскши. — И поэтому стал Ймерх, Великим. И поэтому сейчас желаешь стать вровень с владыками мира.
      Люнеманн вздыхает. Иногда они как люди, иногда как звери, иногда — как дети…
      — Я не изменю слову, данному Л’тхарне, Эскши. Ради него или в память о нем — не изменю.
      Она поднимается и уходит, не произнеся вслух ни слова. Чуть колышутся бусы на спине, топорщится грива. Люнеманн усмехается вслед. Ужели так трудно запомнить, что у х’манков не только мягкие пальцы, но и глухой нос?
 
      Уральские медики делают все возможное, чтобы помочь союзнику. Приходит в голову, что небесполезно показать Элии, до каких рубежей в действительности продвинулась внешняя разведка противника. В рамках ответной услуги.
      Кое-что в присланном отчете написано специально для Люнеманна. Историческая справка. Дабы непросвещенный пират понял, о чем идет речь.
      Рихард кривит рот, но читает.
      «…в отношении социальной доктрины Урала вернее было бы говорить о неотрансгуманизме, поскольку эта идеология в зачаточном виде появилась уже в середине двадцатого века. Научная мысль в упорной борьбе с креационизмом разрабатывала теорию эволюции, изучала механизмы эволюционного процесса. Пожалуй, несколько преждевременно был сделан вывод, что человек, уже изучивший эволюционный путь своего вида, должен взять дальнейшую эволюцию под сознательный контроль и направлять ее в желательном для себя направлении. Средствами для этого должны были стать в первую очередь медицинские биотехнологии, позволяющие трансформировать параметры человеческой природы.
      Эти теории не воплотились в жизнь. Идеи трансгуманизма появились преждевременно и в течение двадцать первого века были прочно забыты.
      Однако в ходе Первой космической С. Ривера сделал открытие, последствия которого невозможно переоценить. Если не будет принято необходимых мер, использование этих данных в корыстных целях, а также бездумное форсирование процесса могут привести…»
      Угрозы Люнеманн пропускает.
      «…эволюция продолжается, и нынешнее состояние человечества — всего лишь один из ее этапов. Существуют различные варианты будущего, и есть основания утверждать, что в настоящий момент мы близимся к точке бифуркации. Возможно, что от нескольких сиюминутных решений будет зависеть судьба всего постчеловечества».
      На этом песня заканчивается.
      Начинаются факты.
 
      На летней веранде роскошного клуба-ресторана «Пелагиаль» расположилась компания детей Седьмой Терры. Третий этаж, великолепный вид на залив: лучшие места. Слово «Урал» и болтовня по-русски — как платиновая кредитка.
      Подразумевает.
      Даже Дельту впустили, не моргнув глазом. Теперь дракон лежит у ограды, накушавшись костей с кухни, и чутко дремлет; тепло и светло в мыслях маленькой женщины, которую он опекает, не о чем тревожиться живому оружию…
      — Есть такой закон природы, — объявляет Костя Полетаев, особист Райского Сада под кодовым именем «Солнце». — Если на планете одновременно окажется двое или больше наших, они обязательно соберутся вместе и выпьют.
      — А другой закон такой: куда бы ты ни прилетел, там обязательно окажется какая-нибудь Чигракова.
      — Гады! — хохочет Таисия. — Север, дай мне бутылку, я их оболью!
      — Вот еще…
      Кайман ржет, как жеребенок. Его все время разбирает смех — с тех пор, как Лилен нашла, что они с Солнцем похожи на непутевых родителей, которых то и дело вразумляет деловой ребенок Светка.
      «Крокодилыч! — с детским восторгом сообщил Солнце. — Ты мама, понял?»
      «Это ты мама. У тебя хаер длинный».
      «Я выше!» — отрубил Полетаев, но Юра гнусно захихикал и таким образом оставил за собой последнее слово.
      Их много, они говорят быстро и одновременно… Лилен беспомощно думает, что ее русский совсем не так хорош, как казалось. Но семитерране, собравшись компанией, чувствуют себя дома, и их обычная замкнутость исчезает куда-то; даже аристократическое высокомерие Чиграковой, оказывается, лишь маска для чужих, а на самом деле она простая девчонка, смешливая и шалая. Почему Костю зовут Солнцем, с самого начала было понятно. Узнав, что кличка, в некотором роде, официальна, Лилен удивилась. Добродушнее человека, кажется, просто нет на свете, разве может таким быть особист?
      С ними весело и легко.
      Уральцы поначалу пытались обсуждать дела. Покушение. Тех людей, что занимались проектом «Скепсис», работали на судоремонтном. Солнце пересказывал новости, говорил про внеочередной анкайский саммит — Лилен половину не поняла, половину прослушала, потому что разговаривала с Шеверинским. Кайман потребовал у хозяйки зала листок электронной бумаги, запустил новостной сайт и отыскал в архиве программу, отснятую на Анкай. Краем глаза Лилен замечала, что там идут интервью, сначала с премьер-министром Урала, потом с другим, неизвестным ей политиком. Подумалось, что Макферсон сейчас точно бы ей все объяснил: и кто это, и что у него за цель, и что на самом деле там на Анкай происходит, и чем предположительно кончится. У Майка какие-то невообразимые связи. Он вполне может переписываться по галактической связи с аккредитованными на Анкай журналистами и получать от них конфиденциальную информацию.
      Да ну и шут с ним, с Майком. Север рассказывал про Степной, столицу Урала; с воздуха, с «крысы», город похож на букет цветов или замерший фейерверк…
      Увидав неизвестного Лилен чернобородого человека, особисты Седьмой Терры только что не завизжали, как фанаты на концерте.
      — Чего это они?
      — Это же Ценкович! — ответил Север, смеясь. — Борода! Он их всех там купит, продаст и снова купит со скидкой, как б/у!
      — Во-во! — подтвердили хором, — все галактическое сообщество обует! — и принялись вспоминать, как однажды Эльнаумыч-Борода, пролетая над Эрэс, учудил что-то невообразимое. «По аварийной связи! — стонал Кайман, — «Вы, — говорит, — все психи, вам всем нужно оказывать квалифицированную помощь в стационаре!» Чигракова заметила, что некоторым безусловно, и рассказала байку: как удивился кто-то, узнав, что она по образованию психотерапевт. «Слыхал я о медсестрах-телохранителях, гувернантках-телохранителях, моделях-телохранителях, но психотерапевта-телохранителя вижу впервые».
      Элия Ценкович. Тот человек, которого пытались убить. Судя по всему, сделать это непросто. С Анкай делегация должна было лететь сюда, на Землю-2, с официальным визитом, и готовилась новая попытка…
      Триумвиры Урала и родители Лилен.
      Как вышло, что они оказались в перекрестье одного и того же прицела?
      Питомник…
      Или не питомник?
      Дельта просыпается и встает на лапы. Шевелит хвостом, приподнимается, оглядывает окрестности; тихо шипит в задумчивости. Лилен настораживается: нукта что-то почуял? Но беспокойство должно было передаться ей, как экстрим-оператору, а ничего…
      Дракон медлит, шевеля верхней губой — и идет к ним.
      Мимо Лилен.
      К Юре Этцеру по кличке Кайман.
      Тот довольно ухмыляется, бестрепетно скармливает Дельте половину жаркого и треплет дракона по темени, как большого пса.
      Лилен сидит с открытым ртом.
      Этого не может быть!
      Есть, конечно, домашние породы, но Дельта — боевой… даже больше, чем боевой, у него нет оператора, он муж нуктихи, он почти дикий! Одно дело — дети, но с чего ему так доверяться, почти унижаться перед…
      — Чего, Крокодилыч, опции демонстрируешь? — радуется Солнце.
      — Тренируюсь… — бурчит довольный Кайман.
      — Да какие там опции, — едва слышно замечает Димочка. — Они же родственники. Оба — рептилии…
      Он удивительно тих и незаметен. Успел много выпить, но пьяным не кажется. Тонированной до снежной белизны коже бледнеть некуда; под ярким солнцем Васильев кажется серым и известково-пыльным. Когда он не пьет, то крутит на пальцах серебряные кольца, и под ними уже — болезненная краснота.
      Шеверинский думает, что Птиц опять в депрессивной фазе. И опять из-за Кнопки. Сам взял и растравил себе рану. По-хорошему, не стоило тащить его сюда, но Север понадеялся на Лилен. Да и вообще казалось, что Димочка думает уже не о том. Он еще по пути рассуждал и злился: «Если Флейту Тихорецкую сняли с миссии на Терре-3 и перебросили сюда, обеспечивать безопасность…»
      «Должен же кто-то обеспечивать безопасность, — вполголоса ответил Север. — Алентипална не может еще и об этом думать, у нее другие проблемы».
      «Но здесь же я!» — изумился Птиц.
      «Мы не полная команда, — из чувства долга напомнил Север, уже понимая, о чем речь. — Лена молодец, конечно, но на ответственное задание ее не потащишь. А Ручей или Мультяшка такое не вытянут».
      «Это очень в духе Бороды… — вслух думал Димочка, задрав брови в беспомощной гримасе. — Слова дурного не сказав, услать в Зажопинск пузо на солнышке греть… И грей, пока тошно не станет…»
      Шеверинский думал, что Бабушка поступает правильно, а Борода поступает эффективно. Алентипална попросила мать Птица позвонить сыну и утешить. Элия Наумович больно пнул Птица в самомнение.
      «Север! — жутковато хихикнул Птиц. — Меня отстранили от работы».
      Шеверинский только пожал плечами: твоя корректорская воля говорить «меня» вместо «нас», но утешать тебя я при таком раскладе не стану. Он подумал, что Таис кругом права, нужно было плюнуть на все и написать рапорт о расформировании. Когда-то им троим было хорошо вместе, но команда не заменит семью. Лена Полетаева выбрала правильно, и будет счастлива: Солнце мужик из мужиков. А ему поначалу казалось, что нельзя сейчас бросать Димыча, не по-дружески это, да и не хотелось отчаянно, пусть Ия намекала, что Птиц без мощного амортизатора рядом будет летать ого-го каким штопором. Но чем дальше в лес, тем больше дров. Птичьи свистопляски надоели до чертиков, и перспективы самые мрачные. Ну, прилетит Борода великий и ужасный. Скажет: «цыть!» — и Синий Птиц какое-то время будет шелковым. А потом? Даже если Лена бросит карьеру актрисы и пойдет учиться в Эрэс, это займет много лет…
      «Где моя Кнопка?» — прошелестел Димочка, только завидев Полетаева.
      «Ну почем я знаю, где у тебя кнопка», — спокойно ответил Солнце, глядя на него сверху вниз.
      «А! — громогласно вспомнил Север, — Полетаев! как жена молодая?»
      Солнце расплылся в улыбке настолько блаженной и гордой, что Таис неприлично фыркнула в фужер.
      «Уже», — сказал Костя.
      «Чего? — не понял Шеверинский, и вдруг осознал, — Ну вы! Ну вы… кролики!»
      «Дело такое», — с достоинством отвечал Полетаев.
      «В общем, десятерых вам, и чтоб у всех — не ниже десятки!»
      «Р-разбежался!» — захохотал Солнце.
      «А чего? У таких родителей!»
      Птиц услышал и умер на месте, молча, не шелохнувшись. Сидел с тех пор тихо, только пил, крутил кольца, выламывал пальцы.
      …А ведь не мотайся с психованным Димочкой по всей Галактике — не встретил бы свою собственную Ленку.
      Север косится на Лилен: та во все глаза уставилась на Каймана, беседующего с Дельтой. Пушистые волосы растрепались. Облизывает губы от изумления, и те сладко блестят…
      «Женюсь, — думает Шеверинский, — чтоб я сдох, женюсь. И детей… Сына».
      Алентипална отпустит его с работы. Она, Бабушка, всегда за них, своих певчих птичек, детей Райского Сада.
 
      Минако стоит над обрывом.
      Ветер бьет ей в лицо, но гладкие волосы и широкие рукава кимоно неподвижны, точно изваянные в камне. В двух шагах от нее под скалой бьется море, позади колышутся зеленые кроны. Безупречно вырезанные глаза ее прикрыты, пальцы сплетены в плотном замке.
      В двух шагах, под обрывом, нет уступов шириной больше пяди, нет камней. Если раскинуть руки, довериться ветру, как птица, то тело не будет разбито и обезображено. Принцессу найдут бледную и прекрасную, как при жизни…
      Конечно, ей не дадут упасть. Минако-химэ слишком дорога отцу, чтобы он позволил ей уйти прежде себя, слишком нужна ему — единственная опора старости, отрада глаз. Но иной раз необходимо постоять так, на пронизывающем ветру, чувствуя, как смерть прикасается к виску прохладной щекой.
      «Все они — дети», — ответила Ми-тян любимому отцу, отгораживаясь этими словами от веселого черного взгляда Анастис. И подумала, что в ее возрасте простительно путать ребячество с юностью. Ей много лет… много.
      Чигракова странно посматривала на нее, слушая рассказ об архипелаге Фурусато, символике его скал, холмов и озер, смысле лесов и тропок… наконец, Минако не выдержала и остановилась. Обернулась, хотя так и не заставила себя встретить взгляд райской птицы.
      «Мне сорок пять лет, — сказала она. — Сорок из них я ношу биопластик. Вы ведь это хотели узнать?»
      Она знала, что производит странное впечатление. Пока рядом дряхлый отец, кажется юной, и это лишь наполовину иллюзия: ее телу не более двадцати. Но стоит кому-то остаться наедине с ней, и разлад между сутью и формой начинает страшить. Даже гайдзины чувствуют его.
      «Нет».
      «Что же тогда?»
      Чигракова смотрела прямо.
      «Вы — корректор, местра Терадзава?»
      Минако не ожидала этого.
      Не успела сделать вид, что не понимает, о чем речь. Отец когда-то имел дело с Райским Садом, и по своему обыкновению раздобыл столько информации, сколько ему требовалось для душевного спокойствия. Много. Достаточно, чтобы добиться рождения Минако-химэ, нежной сойки, собственной певчей птицы… Он счел, что инкубатор может повредить психике ребенка, поэтому дочь выносила суррогатная мать, которая стала затем ее няней. Когда Ми-тян исполнилось пять лет, мать уволили.
      Отец надеялся, что мудрая принцесса совладает с исчадием уральского рая. Ей не удалось. Она так виновата… так ужасно виновата, что не сумела даже признаться в этом.
      «Это нельзя не почувствовать», — сказала Анастис так мягко, точно это она была почти вдвое старше Минако, а не наоборот.
      «Что вам нужно?» — сухо спросила принцесса.
      «А вам?»
      «Что?!»
      «Почему вы остаетесь здесь? На этом игрушечном архипелаге, с отцом, который прожил уже две человеческие жизни и пошел на третью? Вы Птица, вы можете все».
      Минако не смогла не улыбнуться такому.
      «Если ты Птица, трудно устоять перед искушением спеть себе долгую счастливую жизнь. Но Птицы не умеют предвидеть будущее. Поэтому со счастьем бывают накладки…»
      «Исправить! — удивилась Чигракова и невольно продолжила, — разве вам никогда не хотелось иметь детей?»
      Они одержимы детьми, эти русские, у них демографический взрыв, население Урала растет с неприличной скоростью, они и представить не в состоянии, что кто-то может думать иначе. Минако даже снизошла до ответа на столь непочтительный вопрос.
      «Я Белая Птица. Я с трудом убиваю, но дарить жизнь умею очень хорошо. Мне слишком много довелось подарить жизни, чтобы желать еще и родить кого-то. Многие жизни не заслуживают продолжения, а многие и начала».
      «Вы можете прожить здесь еще сто лет. Вы уже столько лет играете Сэй Сёнагон, Минако-химэ, еще век той же игры — не много ли?»
      «Причесываться, — ответила она, — наряжаться. Любоваться соснами и океаном. Писать стихи. Так можно прожить полтора тысячелетия, не то что полтора века…»
      Так ответила она тогда, и вот стоит над обрывом, не размыкая век, потому что злой ветер не постыдится выбить слезинку из прекрасных очей юной принцессы. Как вышло, что она уступила, даже не начав схватку? Потому ли, что сверхполноценность Анастис проявляется по-иному, она не «корректор», а «энергетик», и рядом с нею проснулись давно онемевшие чувства?
      Потому ли?
      Минако решительно отворачивается от вечного моря, сходит вниз по едва заметной тропке меж валунов. Рощица, два поворота, и покажется ее любимая беседка у подножья холма… достаточно. У нее есть занятие. Вчера из Города прибыл экраноплан, и какие-то изрядно напуганные, но все равно грубые и низкие люди вели долгую беседу с отцом. А потом, стоило тем удалиться, король позвал принцессу и объяснил, что она должна сделать.
 
      Все, известное о судоремонтном заводе, агентуре и проекте «Скепсис» проговорилось как-то слишком быстро. Синий Птиц кис в стороне: он больше не был единственным корректором на десяток парсек кругом. Света Тихорецкая, Флейта, первой сказала, что можно говорить здесь, прямо в «Пелагиали»: случайных свидетелей не будет. Семитерране пришли к выводу, что нужно аккуратно расписать действия, чтобы не оставить за собой «нечищеных хвостов», как оно бывает с особо самонадеянными персонажами. Даже начали расписывать, но разговор неуклонно скатывался на другие темы, и в конце концов они решили просто отложить разработку планов до тех пор, пока «не устаканятся мозги».
      Смысл некоторых фраз до Лилен добирался долго.
      Теперь она сидит, смотрит, слушает, попивая коктейль через блестящую трубочку, изредка вставляет что-то. Смеется, когда ей поправляют произношение. Кокетничает с Шеверинским, устраивает перепалку с Таисией, слушает Каймана, который говорит почти так же гладко, как Майк, только проще и занимательней. «Жизнь», — думает Лилен и понимает, что только сейчас начала оттаивать. Для этого потребовались Нитокрис с ее «отомсти!», очарованные глаза Севера, спокойная мощь Дельты за спиной, и наконец, эта веранда, три сдвинутых столика, добрейший викинг Солнце, который показывает любительское видео на голографическом экране браслетника…
      «Энергетики, — небрежно объяснял Синий Птиц по пути в «Пелагиаль», — беззащитные существа. Они настолько большие и сильные, что обычно очень добрые. И пока ситуация не дошла до точки, в смысле — до зашибить насмерть, их можно доставать как угодно».
      «Поэтому ты съел мой мозг», — мрачно подтвердил Шеверинский. Димочка состроил рожу.
      Они трое — команда.
      Ненадолго. Лишь в пределах цветущей, но уже не мирной Терры-без-номера.
      И все-таки.
      Корректор, энергетик и амортизатор.
      «И папа твой был амортизатор, — занудным голосом сказал Птиц. — И мама твой был амортизатор. И сама ты то же и туда же. Если б были у вас в глуши хорошие врачи с нормальной медтехникой — обязательно бы заподозрили, что вы пришельцы».
      Лилен только усмехнулась. На сей раз димочкин игломет дал осечку.
      Она поняла.
      Анжела хороший врач.
      Мама много чего рассказывала. Когда-то за ней охотились, подозревали, что она генетически модифицирована, что она плод экспериментов каких-то секретных лабораторий, биологическое оружие на основе вида Homo. С папой проще — он был мастер, все знают, что мастера люди особые. Хотя никто никогда не задумывался, чем это обусловлено. Есть дар, и всё: как дар сочинять стихи или делать деньги… Странно.
      Или задумывались. А потом переставали. По разным причинам.
      Юра, Кайман, тоже вроде мастера. Амортизатор. Потому и разговаривает с Дельтой. Лилен, отойдя от шока, перекликнулась мыслями с нуктой, и даже сумела услышать Юру — дракон будто превратился в передатчик. Она не удивилась, потому что мама как-то рассказывала и про такое.
      Над ресторанным столиком полыхает голограмма.
      — А это что?
      — Дип-миссия на Первой Терре.
      — Там Полетаев за ящик боеприпасов девку купил.
      — То есть как?!
      — Натурально, купил.
      — Ну что ж я, должен был смотреть, как человек умирает?!
      Ослепительно-белые терморегулирующие плащи. На Первой Терре уже лет сто огромные плантации коки, с ними даже в Великую Войну, когда планету захватывали ррит, ничего не случилось… там, в кадре, стоит адская жара. Золотые волосы Солнца сияют костром. Они заняты делом: два офицера и девочка семнадцати лет. Света Тихорецкая.
      Корректор.
      Она тут, и ест мороженое, сидя на краешке стула — иначе не достанет ногами до пола. Света бывший «муреныш»: одна из тех, кому посчастливилось выздороветь от синдрома Мура. Характерных деформаций почти не заметно, лишь небольшая сутулость; у Светы красивые ноги и узкая талия, длинные ресницы и толстые косы, но вот рост так и остался метр сорок пять. Рядом с двухметровым Солнцем и ненамного уступающим ему Кайманом она выглядит сущим ребенком.
      — Понимаешь, — рассказывает Солнце почти виновато, — там у одного барона был гарем, жены и наложницы. И какая-то самая последняя наложница, или рабыня… в общем, умерла, а дочке ее четыре года было. А у них девочка вообще человеком не считается. Вещь. Вот, прилетаем мы. Смотрю, а в углу, в мусоре зверь возится. Думаю, что за зверь, эти ж, первотерране, всю местную фауну как увидят, тут же стреляют, приручать не хотят. А это, оказывается, ребенок!
      — Мне бы сказал, — упрекает Света. — Я бы попела, он бы нам ее подарил. А ты — покупать!
      — Ну… — Солнце смущается. — Я подумал…
      — Весь Эрэс на уши поставил, — сообщает Кайман. — Никто не знал, чего с ней делать. Маугля.
      — Амина ее зовут.
      — Что такое Эрэс? — шепотом спрашивает Лилен у Севера.
      — Райский Сад, — тоже шепотом отвечает он и улыбается, — альма-матер. Гнездо!
      — Хороший ты человек, Солнце, — со странной улыбкой говорит Птиц и тише заканчивает, — такие долго не живут…
      Тихорецкая щурится. Облизывает ложку.
      И Лилен ощущает снова. Теперь это уже привычнее, теперь ей не нужны зрительные галлюцинации. Это похоже… это ни на что не похоже, но между двумя корректорами оно прошло. Туда и обратно.
      — Птиц, ты будешь ставить нам выпускной? — на удивление беззаботно говорит Света.
      И тот отзывается с готовностью почти отчаянной. Подается вперед, со слишком наглой, явно наигранной ухмылкой.
      — Почему это я должен?
      — Так ты же у нас главный шоумен, — смеется Света. — Никто лучше не сделает.
      — Ну давай, — мурлычет Димочка, — давай-давай, хвали меня, а я буду слушать.
      — Вот как?
      — А еще меня погладить можно, за ушком почесать… я ведь хороший. Смотри, какой белый и пушистый, — и Птиц ерошит модную стрижку; белые перья встают дыбом, как иголки, медленно опускаются. Флейта с улыбкой клонит голову к плечу.
      — Птиц красивый, — напевно, как котенку, говорит она, — Птиц веселый. Птиц талантливый, он такие праздники устраивает! И танцует, и поет, как эльф. Птиц — звезда.
      — Да, я такой, — милостиво соглашается Димочка, жмурясь. — Я звезда.
      — Поэтому в прошлом году прыгал по сцене полуголый и весь облитый блестками, как идиот, — ехидно, но не без восхищения отзывается Шеверинский.
      — Да что ты понимаешь! — фыркает Птиц. — Это был сценический грим. Я сверкал!
      — В прошлом году, — насмешливо замечает Чигракова, доливая кофе из чайничка, — был не выпускной, а стихийное бедствие. Помните? Даже Борода, и тот… птичью болезнь словил.
      — Хорошо, что не медвежью.
      — Он перепил, — хихикает Таис, — и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»
      Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.
      — И… много поймал? — усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.
      — Да кто ж от него убегал-то? — удивляется Таис.
      — И чего он?
      — Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»
      Птиц смеется. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.
      — Вот кстати, — говорит Димочка, — насчет хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето — такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив — Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдем вечером в казино? Вместе?