— На сторожку! — закричал где-то рядом Горан.

Я понял, что серб прав. Крыша сторожки оказалась единственным близлежащим местом, до которого вода не могла дотянуться. Мы вскочили на ноги и бросились к спасительному маленькому домику из белого кирпича. За спиной грозно рокотала приближающаяся водная масса. В какой-то момент боевики «Стоящих» открыли огонь. Но через мгновение и они заметили опасность.

Из обороняющихся на сторожку успели забраться только мы с Гораном и гламурный фотограф. Остальных накрыла волна. Пенящаяся вода с грохотом ударила о белые стены. Нас с головой накрыло облаком брызг. Я повалился с ног и придавил собою фотографа. Горан каким-то чудом удержался на ногах и даже успел выстрелить в сторону нападавших. Впрочем, его воинственный пыл был излишним: «Стоящим» и так здорово досталось.

Я лежал на крыше сторожки и в каком-то полузабытьи наблюдал, как гигантский поток воды потащил многотонный КрАЗ к забору и, ломая стволы акаций, швырнул машину на один из корпусов. Автобусы же перевернулись словно картонные коробки. В потоке то тут, то там мелькали человеческие головы. Каждый старался выплыть и зацепиться хоть за что-нибудь неподвижное. Сложная задача: вода смела практически все, что стояло и росло на земле. Жуткая картина, но нам это бедствие оказалось на руку. Как-никак, а атака, простите за каламбур, захлебнулась.

Волна покатилась дальше, с грохотом устраняя преграды на своем пути. Я помог подняться фотографу и схватил Горана за рукав.

— Что будем делать?

— Отходить, — пожал плечами серб. — Втроем мы уже все равно не воины.

Мы спрыгнули с крыши в мутный поток, покрывавший землю. Поскольку волна уже сошла, здесь ощущались лишь ее последствия. Мы брели по колено в грязной воде, на поверхности которой плавал разнообразный мусор: от пустых банок из-под пива и обломков скамеек до дохлой медузы, принесенной стихией из морских глубин.

— Вертолет… Скоро должен прилететь вертолет, — как заклинание повторял Горан.

Серб, как самый крепкий и выносливый, шел первым. Я держал его за руку. Фотограф уцепился за пояс моего тренча. Со стороны, полагаю, мы напоминали то ли похоронную процессию, то ли первопроходцев, покоряющих Северный полюс. Только вместо снега и ветра у нас под ногами была вода…

Неприятности не закончились. Когда мы с трудом добрались до кинотеатра, то увидели, что крыша пуста

— Да что они все, заснули, что ли?! — в сердцах выкрикнул серб.

Я посмотрел на окна корпуса 2-А. Свет там уже не горел — какой, к черту, свет после такого тайфуна… Но одно окно верхнего этажа мерцало неоновым блеском. Я догадался, что это был переносной фонарь с аккумулятором. Их производство в свое время, помнится, освоили китайцы. Фонарь, лампа дневного света и радиоприемник с FM-диапазоном. Настоящий подарок для автомобилиста, у которого произошла поломка в ночное время. Ставишь эту бандуру на землю, включаешь свет, чтобы на тебя не наскочили проезжие машины, и копаешься под капотом, наслаждаясь музыкой, хрипящей сквозь дрянной слабосильный динамик… Я видел такие фонари кое у кого из колонистов. К счастью, по крайней мере, один из них уцелел от воды…

Мы вошли в холл здания. Весь пол заливала морская вода: не так, как на улице, а всего лишь по щиколотку. Опрокинутые стулья лежали ножками вверх. Один из оконных проемов заслонял своим дерматиновым телом вставший на дыбы от натиска воды диван. Людей не было вовсе. И это меня насторожило. Я не стал говорить о своих опасениях спутникам, хотя и знал — случилось что-то непредвиденное. Иначе как объяснить молчание Свина? Да и Зоран куда-то пропал, что тоже очень подозрительно…

Мы обследовали все комнаты первого этажа, убедились, что они пусты, и стали подниматься вверх по лестнице. Ступив на твердую, не покрытую водой поверхность, я вздохнул с облегчением. Холодная вода уже осточертела: туфли натерли пальцы, щиколотки саднили от постоянных ударов плавающих кусочков мусора. Я снял один туфель и вылил прямо на ковер скопившуюся там воду.

— Потом высушимся, — не одобрил мои действия серб. — Давай скорее наверх.

— Подожди! — остановил его я. — Думаю, нам надо пойти поодиночке.

— Это еще почему? — удивился Горан.

— Не нравится мне все это. Слишком подозрительно. Людей на крыше нет. Зоран куда-то пропал. И Черногорцев не вернулся.

— Хорошо, — подумав, согласился серб. — Ты иди по главной лестнице. А я поднимусь по боковой. Через две минуты выходим на контрольную точку.

— А я? — напомнил о себе фотограф. — Я ведь тоже могу быть чем-то полезным…

— Идем вместе со мной, эээ…

Только сейчас я понял, что забыл его имя. Не очень хорошо, верно. Однако я всегда предпочитал забывать имена, не говоря уже о фамилиях встречавшихся мне в жизни людей. Ради чего, спрашивается, помнить? Чтобы жалеть, когда они умрут или окажутся последними сволочами?

— Антон, — напомнил фотограф, — меня зовут Антон… Значит, думаете, мне лучше пойти вместе с вами?

Я подтвердил, что именно так и думаю.

— А может, мне лучше остаться в резерве?

— В каком резерве?

— Вы смотрели фильм «Лицо со шрамом»?

— Ну, смотрел когда-то…

— Помните, когда Тони Монтана поехал на первое задание, он зашел в номер к наркодилеру, а двух своих друзей оставил на улице. И когда выяснилось, что в номере засада, друзья смогли его выручить…

— Хорошая идея, — проворчал я, стараясь не вспоминать о том, что бывшему с Монтаной парню разрезали голову бензопилой, — оставайтесь на лестничном пролете. Если мы не появимся через пять минут, выходите на улицу и постарайтесь где-нибудь спрятаться.

— Почему спрятаться? — удивился фотограф.

— Потому что если мы не вернемся через пять минут, дело совсем плохо. И лучшее, что вы можете сделать, — это просто спасти свою жизнь, — ответил за меня Горан.

Мы разделились. Серб пошел на боковую лестницу, волоча за собою пулемет Дегтярева. Настоящий охотник: даже несмотря на стихийное бедствие, он не оставил свое оружие. Я поднялся на последний этаж, оставил Антона на лестничном пролете и толкнул дверь в коридор.

Сначала мне показалось, что все в порядке. Люди — вот они, смирно сидят на диванчиках вдоль стен. Рация стоит на подоконнике. Над ней склонился Зоран. И Аня здесь. И портативная китайская лампа горит, правда, без музыки.

— Почему сидим? — крикнул я, направляясь к рации. — Вертолет будет с минуты на минуту. Надо идти на крышу…

И только спустя несколько секунд я понял, что что-то было не так. Люди остались на своих местах. Лишь Даша — маленький воробушек нетрадиционной ориентации — напряженно сглотнула и тайком, стараясь не поворачивать голову, показала мне взглядом куда-то вбок. Я посмотрел в указанном направлении и встретился глазами с Аней. Она стояла около подоконника рядом с рацией, облокотившись на стену и отведя руки за спину. Она мало походила на себя прежнюю: лицо, раньше страдающее, испуганное, настороженное, сейчас имело оттенок мрачной решимости. Казалось, под кожу девушки впрыснули какой-то стягивающий раствор. Глаза смотрят прямо, пронизывая насквозь все на своем пути. Ни малейшего колебания обычно трепетных губ. Даже воздух входит в ноздри, не раздувая их, словно кто-то вталкивает его снаружи.

— Что с тобой? — спросил я девушку.

— Ничего, — холодно ответила она. — Садись, пожалуйста. Вон там, возле стены есть место.

— У нас нет времени рассиживаться. Надо идти навстречу вертолету.

— Его встретят, не беспокойся. А мы спокойно посидим, пока нас не заберут… И еще… Достань, пожалуйста, руку из кармана. Я знаю про твой кольт.

— Зоран, я ничего не понимаю, — попытался окликнуть я серба.

— Зоран не поможет тебе, — сказала Аня, доставая руки из-за спины.

В свете лампы блеснула сталь компактного пистолета Макарова. Может, и не самое точное на свете оружие, но в такой комнате это не имело значения. Аня направила ствол мне в переносицу, после чего ткнула Зорана рукой. Серб беззвучно упал на пол. Его грудь была залита кровью. Судя по глазам, умер он минут пять назад.

— Удивлен? — спросила меня девушка.

— Удивлен.

— Ну и зря. Мог бы догадаться обо всем раньше.

— Ты пасла нас от самой «Медузы»… Значит, это все-таки была подстава?

— Не совсем. Я на самом деле хотела сбежать. Но потом передумала.

— Или за тебя передумали….

— Какая разница? Садись! Мы сейчас дождемся, пока придут наши люди, и все будет хорошо.

Я неспешно примостился на подлокотнике большого коричневого кресла и положил руки на колени, как того требовала Аня.

— Какой-то бред…

— Первое правило человека, который не понимает того, что происходит: назвать все бредом и бессмыслицей.

— Ну не хочешь же ты сказать, что делаешь все это в своем уме? Зачем ты убила Зорана?

— Именно в своем уме я это и делаю, — сказала девушка. — А Зорана убивать я не хотела. Просто предложила ему поднять руки и отдать оружие. Сначала он послушался, и я привела его сюда. Но потом он попытался выбить у меня пистолет. Мне пришлось ответить. Так что это была самозащита…

Мои глаза окончательно привыкли к полумраку. Я заметил, что в углу лежит еще один труп. Длинные ноги в ливайсовских джинсах беспомощно раскинулись.

— А Черногорцев? Тоже самооборона?

— Да, — кивнула Аня. — Он пытался связаться по рации с вертолетом. Кстати, досталось не только им двоим: мне также пришлось пристрелить твою свинью. Очень жалко, но она все время путалась под ногами в медпункте…

— Ты и там согнала всех людей в кучку?

— Не я одна. Со мной было еще несколько человек из тех, что прибыли сюда с колонной. Они сейчас сторожат людей в медпункте и в других корпусах.

— Ну а как же свобода, о которой ты мечтала? — продолжал спрашивать я. — Как же тихая, спокойная жизнь, счастье, стабильность?

— Вот именно, — почесала лоб кончиком «Макарова» девушка. — Стабильность… Я долго думала над этим словом и поняла, что стабильность возможна только тогда, когда тобою кто-то жестко управляет.

— Вроде лидера «Стоящих»?

— Вроде него.

— Но ему наплевать на вас всех! — закричал я. — Он сумасшедший и служит только своим бредовым идеям!

— Правильно, — согласилась Аня. — Ему на нас наплевать. И поэтому я знаю, как себя вести. В этом и заключается стабильность… Я устала быть свободной. Переживать, метаться, все время принимать решения и за что-то отвечать… В свободе нет стабильности. А в стабильности — свободы. Надо было выбрать что-то одно. Только определиться сперва, где твое счастье… Вот я и выбрала….

— Ты запуталась… Бедная девочка… Ты просто запуталась…

— Нет, я не запуталась. Я знаю, в чем заключается смысл жизни. Теперь знаю… И я выиграю. А ты проиграл. Хочешь, расскажу, почему?

— Уж будь любезна, — кивнул я.

Мне не хотелось вести дискуссии, но время потянуть следовало.

— Ты почувствовал ко мне симпатию, — криво усмехнулась девушка. — Ты решил помочь мне. И в этом была твоя ошибка. Людей надо очень осторожно пускать в свой внутренний мир. И только тех, кому безраздельно доверяешь.

— Таких нет среди людей, — вспомнил о Свине я. Сомневаться в словах Ани я не мог, но все же мой офицер был не так прост, чтобы позволить себя застрелить какой-то девчонке.

— Тогда впускай тех, кому не жалко будет подставить спину, после того как они тебя предадут.

— Вот я и подставил…

— Слова, — потрясла головой Аня. — Одни слова. Надо меньше говорить, а то очень болит голова. Давай просто посидим спокойно, помолчим. Скоро придут наши — и все твои неприятности останутся в прошлом.

Я постарался сделать равнодушное лицо. Дело в том, что за спиной у Ани появился Горан. Серб шел осторожно, мягко ступая по ковру. Одного взгляда ему хватило, чтобы полностью оценить ситуацию. При виде своего мертвого товарища ноздри Горана раздулись. Он направил на Аню дуло пулемета и положил палец на спусковой крючок. Я знал, что сейчас произойдет. Но не знал, что делать. Я все еще жалел Аню. Однако, если не сообщить вертолету о реальном месте эвакуации, мы все останемся здесь. И погибнем — не от «Стоящих», так от волны. Дядя Миша предупреждал, что волна редко бывает одна…

— За спиной! — вскочила вдруг с места вдова Черногорцева.

Аня среагировала мгновенно. Вот уж не ожидал от нее такой сноровки: только что стояла у окна — и вот уже рядом со мной, приставляет пистолет к моему виску. Горан, разумеется, нажал на гашетку, но пули лишь разбили стекло, позволив дождю и ветру ворваться в наш уютный, пахнущий предательством мирок…

— Я надеюсь, вы не забудете о моей лояльности, — с мольбой в голосе обратилась к Ане вдова Черногорцева.

— Брось оружие! — приказала сербу девушка, приказывая мне жестом подняться с кресла. Едва я встал, она прижалась к моей спине, использовав меня в качестве живого щита.

— Чего это ради? — удивился Горан.

Серб навел дуло пулемета прямо в мою грудь. Одно резкое движение его указательного пальца — и наши с Аней тела можно будет использовать в качестве дуршлага.

— Я убью Гаврилу, если ты не положишь пулемет на землю!

— Мне-то что… Убивай. Я с ним не спал и детей не крестил.

— Ты не сможешь!

— Смогу.

— Не сможешь! В тебе нет веры, ради которой можно убить!' — в отчаянии воскликнула Аня (она ведь не видела, что вытворял серб во время атаки на ворота пионерлагеря).

— У меня есть одна вера, детка, — ухмыльнулся Горан. — Вера в то, что я должен поступать только так, как мне выгодно. Она меня никогда не подводила…

В общем-то, я понимал парня. Детей мы вместе действительно не крестили. Он хотел выбраться из передряги, в которую попал. И если на его пути стоял я… Ну что ж, о приоритете слезы ребенка над всем остальным можно размышлять только в пропахших книжной пылью кабинетах. На практике по-другому: каждый за себя и все дети мира — ничто, если тебе угрожает опасность. Такова реальность, хотя, признаюсь, я чувствовал себя неуютно, потому что в данный момент как раз и являлся этим самым ребенком. Впрочем, серб пока не стрелял, а посему в моем сердце теплился лучик надежды.

— Моя вера лучше, — прошептала Аня мне на ухо. — Вот увидишь, я выиграю.

В этот момент раздался выстрел. Мне в нос ударили клубы порохового дыма. Тело девушки обмякло. Я повернулся к ней и подхватил на руки. Рядом стоял гламурный фотограф с дымящимся пистолетом.

— Надо же, все как в фильме, — удрученно, не поднимая глаз, сказал Антон. — Я услышал выстрелы, пришел и вот…

Он чувствовал себя плохо. До этого Антон только фотографировал женщин. Сейчас ему пришлось убить. Не являясь профессионалом, он выстрелил, как умел. Просто приложил пистолет к ребрам девушки и нажал курок. Пуля пробила оба легких и вышла с другой стороны тела. Думаю, было задето и сердце. Жизнь уходила из девушки буквально на глазах. Аня разомкнула губы и, выплюнув сгусток крови, прошептала:

— Я просто хотела стать счастливой… Разве это так много?

Мне захотелось ответить на ее вопрос, но я не успел. Тело девушки содрогнулось в последней конвульсии. Глаза остановились, голова беспомощно свесилась на бок. Я осторожно опустил Аню на пол и прикрыл ей веки. Потом попытался вспомнить отходную молитву, но у меня ничего не получилось.

Горан сообщил по рации пилотам, где находится место эвакуации. Люди стали медленно спускаться вниз. Они уже все вышли. В холле остались только я, Антон, Горан и вдова Черногорцева. Фотограф сидел на стуле, свесив голову вниз. Женщина стояла с бледным лицом, нервно покусывая губы.

— Вы должны меня понять, — срывающимся голосом произнесла она. — Анна убила моего мужа. Я думала, что «Стоящие» победили. Я — мать. Мне надо было заботиться о своих детях. Я хотела заслужить у них хоть какую-то привилегию…

Я молча показал ей на дверь. Женщина зарыдала и бросилась прочь. По ее втянутой в плечи голове я понял — она ожидает, что мы выстрелим ей в спину. Но мы не стреляли…

— Идем! — тихо сказал Горан и, заметив мое состояние, добавил: — Не переживай! Она предала нас. Так нельзя. У вас есть пословица о том, что коней нельзя менять на переправе. Решать надо было раньше…

— Оставь меня на минуту, пожалуйста, — попросил я.

Серб забрал рацию и вышел на лестничную площадку.

— Я не хотел убивать ее, — сквозь зубы произнес фотограф. — Мы ведь были знакомы. Я даже уговаривал ее сняться для «Плейбоя»; Но она не согласилась: говорила, что мужу не понравится и грудь слишком маленькая… Господи, почему все так получилось?!

— В жизни все происходит не по правилам, — ответил я. — Иди и не мучайся. Если будешь думать, почему это так, — сойдешь с ума.

Антон поднялся на ноги и вышел. Я остался один с Аней. Не знаю, почему ее смерть так зацепила меня. Я признавал правоту слов Горана. Я понимал, что так оно и должно было случиться, потому что колебаться и менять свою позицию в решающие моменты нельзя: останешься с простреленными легкими. И все же, и все же… Моя душа отвергла все доводы разума. Я жалел о смерти Ани. Просто жалел. Потому что сделать ничего другого я не мог…

Издалека послышался характерный шум подлетающего вертолета. Я поцеловал девушку в еще теплый лоб и отправился на поиски Свина…

Мне хотелось, по крайней мере, удостовериться в его смерти. Но сделать это оказалось нелегко. И в корпусе 1-Е, и в медпункте я нашел только вещевые завалы и несколько человеческих трупов. Вероятно, действие происходило по одному и тому же сценарию: Аня и ее сообщники доставали оружие, объявляли об изменении планов, после чего стреляли в тех, кто протестовал. Затем людей куда-то уводили. Допускаю, что Свин мог вмещаться и схлопотал пулю. Но где же тогда его тело? Так и не обнаружив никакой зацепки, я выглянул в окно медпункта.

Вертолет уже кружил над крышей летнего кинотеатра. Дождь немного утих, поэтому я отчетливо видел все, что происходило наверху. Огромная машина с красными звездами на бортах зависла на расстоянии пяти метров от протянутых людских рук. Люк открылся, вниз полетела веревочная лестница. Первый человек, подтянутая дама лет пятидесяти, вцепился в деревянные рейки. Но ее опередили: из вертолета выскочили два летчика в комбинезонах. Они перекинулись несколькими словами с вездесущим Гораном и начали спускаться на землю по пожарной лестнице. Я решил, что больше медлить не могу, и покинул медпункт, сохраняя в сердце надежду, что Свину все-таки удалось избежать смерти.

Когда я подошел к пожарной лестнице, ведущей на крышу кинотеатра, то встретил там летчиков. Оказалось, парни спустились затем, чтобы привязать трос к обещанному им джипу. Летчики совершенно не знали о наших проблемах, не переживали, и потому успех сопутствовал им: волна не смыла «патрол», подобно другим автомобилям, а лишь забросила его на скамейку рядом с кассами. Бампер, правда, изрядно помялся, да и царапин на темно-вишневых лакированных бортах машины хватало. Но все это мелочи для умелого мастера.

— Привет! — поздоровался я. — Как, много людей? Все ли поместятся?

Летчики закончили крепеж троса к днищу машины, распрямились и посмотрели на меня.

— Все не войдут, — сказал более молодой, с аккуратной модельной стрижкой. — Но второй раз мы не полетим. По такой-то погоде…

— А если кто-то сядет в салон джипа?

— Не больше трех человек, — отозвался второй летчик, долговязый мужчина с казацкими усами. — Иначе машина может сорваться. А мы ради нее жизнью рискуем.

— Три так три, — согласился я и полез наверх.

Большинство людей уже забралось по веревочной лестнице на вертолет. Осталось только несколько мужчин. Среди них я с радостью увидел участников группы «Обломки кораблекрушения» и бородатого писателя. Оказалось, ему удалось зацепиться за угол здания во время нашествия волны. Затем парень выбрался, вправил выбитое плечо о тот же угол, за который держался, и пришел на место эвакуации. Я заметил какое-то особенное выражение его глаз.

— Вдохновение?

— Вдохновение, — смущенно признал писатель. — Надо же, в обычных условиях я мучался, выкуривал по две пачки за ночь — и рожал одну-две избитые мысли… А здесь покувыркался в мутной воде — и вот пожалуйста, у меня уже созрел план моего нового романа. Совершенно оригинальный сюжет… Вот послушайте…

Я пообещал прочитать роман, если он его напишет, и посмотрел наверх. Вертолета был забит под завязку.

— Больше взять никого не сможем, — подтвердили взобравшиеся наверх летчики. — Если три человека хотят сесть в джип, то пусть поспешат: нам пора лететь.

Парни полезли вверх по лестнице.

— Что будем делать? — спросил я Горана.

— Альпинизмом кто-нибудь занимался? — обратился серб к рокерам.

— Нет, только скейтбордингом, и то давно, — признал Храпач.

— Ладно, не имеет значения… Привязывайтесь ремнями к шасси. Я сейчас поднимусь и покажу, как это правильно сделать. А ты, Гаврила, бери Антона и писателя и спускайтесь в джип. И вот еще что, возьми рацию с собой. В случае чего всегда сможешь сказать летчикам пару ласковых слов…

Я засунул рацию в карман тренча, после чего наша троица спустилась вниз. В салоне машины было сухо и уютно. Пахло крепким табаком и турецким кофе. Мы захлопнули дверцы. Я завел мотор и включил печку для полного комфорта. Вертолет медленно пошел вверх. Заскрипели тросы, джип колыхнулся, и мы почувствовали под своими ногами пустоту. Именно в этот момент произошла последняя неприятность на сегодняшний вечер.

Точнее, неприятностей было две. Во-первых, на лагерь обрушилась новая волна. Уже не такая высокая, как ее предшественница, но все же весьма сильная. До кинотеатра она пока не дошла, но я хорошо видел с высоты, как поток мутной воды поглотает начавшую было приходить в себя землю.,

Второй неприятностью оказались все те же «Стоящие». По-видимому, они сумели сгруппировать своих оставшихся боевиков и теперь заняли позиции для стрельбы рядом с мачтой для поднятия флага. Кстати, кто-то из них успел привязать к тросу и поднять партийный стяг. Темное полотнище с изображением круга и двумя расходящимися внутри него полосами, перехваченными в начале поперечной чертой, отчаянно бесновалось в порывах ветра.

Атака не заставила себя долго ждать. Стреляли и по вертолету, и по джипу. На лобовом стекле расцвели паутинки пулевых пробоин, и я подумал, что летчики попали еще на один незапланированный ремонт.

Где-то вверху зарокотал пулемет Горана. Несколько боевиков упали навзничь, но общей картины это не меняло. И даже больше: возле мачты я разглядел женскую фигуру с короткой стрижкой. Катя, ну конечно же Катя в обнимку со своим лучшим другом гранатометом. Девушка вскинула зеленый тубус на плечо и водила им из стороны в сторону, пытаясь поймать вертолет в прицел. Уют, царивший в салоне джипа, куда-то пропал. Я понял, что спасти нас может только волна. Оставалось гадать, успеет ли она докатиться до мачты, прежде чем Катя нажмет на курок.

В такие моменты начинаешь особенно остро желать чуда. И я получил его. Спасение и Воскрешение в одном флаконе. Видя его, я понял, что никто и ничто не сможет разубедить меня в существовании Высших Сил.

Дело в том, что к мачте со страшной скоростью приближался Свин! Не сам, разумеется, а на гребне волны, стоя на медном барельефе с бегущими к морю пионерами, словно серфер на разноцветной доске. Вода немного освежила медь, и лозунг «Вперед, к светлому будущему!» резко контрастировал с серым цветом волны. Рыло моего старшего офицера было окровавлено, жилетка изодрана в клочья. Но на ногах он держался крепко. Я даже видел, как открывается его пасть, и понял, что Свин, по обыкновению, матерится. Мне даже показалось, что я слышу все эти могучие хитросплетения русского языка, и их гипотетическое звучание ласкало мой слух больше, чем вся музыка на свете. Слава богу, Аня не смогла застрелить Свина. Судя по крови на голове, девушка только ранила его. Серьезно, наверное. Именно поэтому он не выходил на связь. Но все-таки нашел в себе силы и изыскал возможность добраться к вертолету. А заодно и спас наши души.

Гранатомет в руках Кати наконец перестал трепетать. Остальные боевики «Стоящих» увидели волну и в панике бросились прочь. Но девушка осталась на месте. Ей было нечего терять. Она видела, что я нахожусь в джипе. И не могла отпустить меня, не хотела почувствовать себя проигравшей. Я физически ощутил, как ее палец нажимает на курок. И в этот момент Свин совершил прыжок. Я видел, как его передние копыта ударили по рукам Кати. Она успела нажать на курок, но заряд, оставляя за собою шлейф газа, ушел мимо, пробил одно из окон корпуса 2-А и взорвался. Затем Свина и Катю накрыла волна. Я выхватил рацию из кармана и закричал что есть мочи:

— Опускаемся, немедленно опускаемся! Нам надо забрать еще одного человека!

— Разве там еще остались люди? — неуверенно прохрипел динамик голосом старшего пилота.

— Остались! — уверенно сказал я.

— У нас нет времени! — рявкнул динамик более молодым голосом. — Горючего в обрез…

— Я заплачу! У меня есть очень дорогие часы. «Патэк Филипп», последняя модель, — в отчаянии уговаривал пилотов я. — Они стоят больше, чем джип. Я отдам вам их! Только спуститесь! Мне нужна всего одна минута!

Рация буркнула нечто невразумительное. Какое-то время мы продолжали подниматься. По-видимому, летчики совещались, действительно ли могут наручные часы стоить тридцать тысяч долларов. Когда они решили, что могут, вертолет пошел на снижение.

— У вас одна минута, — предупредил меня динамик. — Больше ждать мы не можем.

— Хорошо, — с облегчением вздохнул я и скинул с себя тренч.

Колеса джипа почти касались мутного потока, что бурлил внизу. Я открыл дверцу автомобиля и высунулся наружу. Писатель крепко держал меня за пояс. Его же в свою очередь страховал фотограф. В руках я держал автомат, рассчитывая, что Свин сможет зубами уцепиться за ремешок.

На земле творилось черт знает что. Грязи и разнообразного мусора было еще больше, чем во время первой волны. Но я не отчаивался и напряженно вглядывался в мутную пену. Попутно я мысленно призывал своего старшего офицера. Он не отвечал: наверное, рана оказалась настолько сильной, что Свин просто не мог выйти на телепатическую связь.

Но чувствовать он мог. Когда мы медленно проносились над бывшим местом пионерской линейки, воды разомкнулись и зубы Свина ухватили полоску крепкого брезента, спущенную мною к воде.

— Мы поднимаемся, — прохрипел динамик.

Вертолет резко взял вверх, и я едва не выпустил автомат из рук. Мокрый металл скользил между пальцами. Но я сумел удержать его.

Мы поднимались. Я держал автомат обеими руками, Свин болтался в воздухе, уцепившись зубами за ремешок и суча копытами.

Положение было критичным. Я долго не мог удерживать на весу тяжеленную тушу своего офицера. Ему же, чтобы забраться в салон, надо было подтянуться. А сделать этого он не мог: теперь я хорошо видел, что помимо раны на голове у него еще сочилась кровь из брюха. Писатель и фотограф, сидевшие в салоне, помочь мне не могли, потому что в таком случае я потерял бы точку опоры. Вертолет быстро набирал высоту. Колеса джипа прошелестели по верхушкам деревьев. Затем и верхушки остались далеко внизу. Я посмотрел Свину в глаза. Две маленькие черные горошины, выпученные от неимоверных усилий. Наверное, в них были только боль и страх. Но я увидел десять лет моей жизни. Нашей жизни. С существом, которое научило меня многим вещам. Которое неоднократно спасало меня от смерти. Которое, единственное на белом свете, сочувствовало мне, ибо знало, откуда я пришел и куда, в конечном итоге, пойду. Я понял, что больше всего на свете хочу увидеть его в салоне джипа.

— Держись, пожалуйста, держись! — крикнул я Свину. — Мы сможем что-нибудь придумать! Протелепатируй мне хоть одно слово — и я пойму его! Мы ведь выпутывались и не из таких передряг! Протелепатируй— и я пойму, что мне надо делать! Всего одно слово!

В это время ремешок лопнул. Кольца, впаянные в приклад и цевье, выскочили, не выдержав тяжеленную тушу.

— Твою мать! — заорал Свин, всплеснул копытами и полетел вниз. Я закричал от отчаяния, но сделать ничего не смог. Розовое тело моего старшего офицера быстро уменьшалось в размерах. Затем я увидел огромный всплеск. Свина накрыл с головой поток, и больше он не показывался. Вертолет взял курс на базу, и вскоре лагерь имени героя войны Константина Заслонова исчез из поля зрения.

Писатель втащил меня в салон. Он что-то говорил— я не слышал что именно. Я был в прострации, но все же заметил Ангела. Он сидел рядом с фотографом, как всегда, безупречно сияющий и величественный.

— Поздравляю, задание завершено, — сообщил мне Ангел. — Теперь вы официально отпущены на пенсию. Точнее, ты отпущен. Старший офицер Свин отправится в зону карантина, из которой, по истечении трехмесячного срока, его душа пойдет в новую реинкарнацию. Все в порядке, не правда ли?

— Твою мать! — глядя прямо в глаза Ангелу, произнес я.

— Простите? — удивился фотограф. Они с писателем не видели нашего гостя.

— Чем ты недоволен? — удивился Ангел. — Ты хотел освобождения — и ты получил его. Ты вообще получил все, что хотел. Деньги уже перечислены на твой счет. Ты больше никому ничем не обязан и можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Живи, наслаждайся…

— Твою мать! — повторил я и впервые за последние десять лет моей жизни заплакал.