ГЛАВА ПЕРВАЯ

Последний шаг — самый трудный. Я не очень любил избитые афоризмы, но сегодня убедился, что в них есть смысл. Шесть месяцев напряженной работы под прикрытием, масса детально продуманных и тщательно исполненных планов, а пользы — ноль. И надежд на успех— тоже ноль. Ну может, ноль со смехотворно малыми сотыми долями после запятой. Сегодня был последний день, отведенный нам руководством Отдела на разработку объекта. Если я не уложусь в график, очень многое полетит в тартарары. Мое будущее, например. Так что поводы для беспокойства у меня имелись. Я и беспокоился, не отрицаю. А потому решил поверить той лапше, которую Вика навешала мне на уши, и улучил момент, чтобы повидаться со Свином.

На дворе стоял ноябрь месяц. Часы показывали половину двенадцатого ночи. Было мрачно и сыро. Я припарковал служебный «бентли» возле нашего особняка и, прикрываясь рукой от назойливых капель дождя, пробежал ко входу в дом.

Мы со Свином жили в большом коттедже из красного кирпича со всеми полагающимися московскому жилью атрибутами: высоченным забором, системами видеонаблюдения и окнами-бойницами, забранными толстенными решетками. Немного смахивает на тюрьму, но Москва не самый подходящий город для расслабления. Хочешь жить спокойно — надень на себя десять слоев брони…

Свин ждал меня в зале. Здесь следует пояснить, что Свин — это не кличка. Мой старший офицер действительно был свиньей. Толстым розовым хряком с щетинистым рылом, маленькими глазками и шершавым пятаком. Поэтому человеческое имя ему не полагалось. Свин, просто Свин — и весь разговор.

Понимаю, все это звучит довольно странно. Но некоторые сотрудники Отдела действительно проходили службу в телах животных. Не по своей воле, разумеется, в Отделе вообще мало кто служил по своей воле. Нас просто ставили перед выбором — служба или смерть. И по большей части предложение это звучало, когда смерть стояла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Так что колебаться особо не приходилось. Когда кандидат соглашался, его отвозили в тренировочный лагерь для полугодичной подготовки. Это в том случае, если его тело было пригодно для восстановительного лечения. Если же нет — душу кандидата вселяли в тело животного. Именно так произошло с моим старшим офицером.

В своей прошлой жизни Свин был преуспевающим бизнесменом. Его моральные качества оставляли желать лучшего. Его деловая этика хромала на обе ноги, как и у всех людей, сделавших состояние на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого века. Он обманывал, предавал, мошенничал, давал взятки, утаивал доходы от налоговой инспекции. И все же он не был отъявленным негодяем, потому что в таком случае его не пригласили бы в Отдел. Любому оперативнику требовалось иметь хоть одно светлое пятно в биографии. У Свина их было целых два. Во-первых, в прошлой жизни он занимался благотворительностью. Во-вторых, свято соблюдал табу на физическое устранение своих конкурентов. Непростительная слабость: конкуренты подобной щепетильностью не отличались и одним погожим июльским вечером голова моего будущего старшего офицера разлетелась вдребезги от прицельного выстрела снайпера. Когда его душа стала готовиться к Суду, появилось руководство Отдела. Ситуация оказалась патовая: да, новопреставленный имел в активе добрые дела, но его профессиональная деятельность оставляла желать лучшего. Да и личная жизнь была, мягко говоря, далека от совершенства. Наказывать, таким образом, было жалко, а награждать — не за что. Поэтому руководство Отдела сделало следующее предложение: душа бывшего бизнесмена вселяется в тело борова и поступает на службу в Отдел. За каждое выполненное задание Свину начисляется определенное количество баллов. Когда сумма баллов достигнет максимума, Свин сможет пройти трехмесячный очистительный курс от прошлых грехов в карантинной зоне, после чего его душа, избавленная от лишнего груза, спокойно отправиться на выгодную реинкарнацию. Согласие последовало незамедлительно, и преуспевающий бизнесмен стал Свином, старшим офицером Отдела. Вскоре к нему приписали и меня в качестве младшего офицера. Образовалась связка. Мы работали вместе почти десять лет. И сегодня имели шанс завершить службу. Выполни мы задание — и баллы, достаточные для получения отставки, достигли бы максимума. Но шансов на это, как я уже сказал, было ничтожно мало….

Итак, Свин ждал меня в зале. Это было его излюбленное место работы. Во-первых, здесь был камин. Несмотря на толстую шкуру и весьма приличную щетину на загривке, Свин постоянно мерз. Так что тепло он любил даже больше, чем я. Во-вторых, на стене зала висел огромный экран плазменного телевизора — самый большой из всех современных моделей. Телевизор напрямую соединялся с мощным компьютером, подключенным к Интернету. На экране постоянно транслировалась самая изощренная порнография, какую только поисковая система обнаруживала в Сети. Свин утверждал, что так ему лучше думается. Впрочем, в перерывах между заданиями, когда думать было особо не над чем, телевизор все равно был включен. В-третьих, в зале стоял любимый кожаный диван Свина.

— Что-нибудь придумал? — вместо приветствия бросил я Свину.

— Что-нибудь мы придумывали последние полгода, — с ударением на местоимении «мы» проворчал Свин. — Садись, постараемся родить план, который сработает.

В помещении царил умеренный беспорядок. Когда Свин много думал, он много ел. Поэтому повсюду валялись пакеты из-под фисташек, недоеденные булки и апельсиновая кожура. На тумбе возле дивана стояла стеклянная цветочная ваза, купленная мною в «ИКЕА» и мгновенно приспособленная Свином под кофе, до которого он был большой охотник.

Я смахнул с коричневого кожаного кресла кипу «желтых» газет и сел.

— У меня мало времени. Вика решила прошвырнуться с подругой по Охотному ряду. Я должен забрать ее оттуда через полчаса.

Свин издал сиплый смешок. Так происходило всегда, когда он выражал презрение к моим умственным способностям.

— Не трать бензин зря. Она в очередной раз надула тебя. Сказала, что идет с подругой, а сама поставила машину на стоянке, взяла такси и отправилась за город в какой-то элитный клуб, где играют блюз.

— Спасибо, что подсказал, — скромно потупился я.

Конечно, Свин мог бы вести себя и повежливее. Да, он, как старший офицер, был наделен экстраординарными способностями: обладал даром ясновидения, мог сканировать ауру других людей и общаться с горним миром в продолжительных медитациях. А я — рядовой исполнитель, без всяких метафизических финтифлюшек. Но зато у меня нормальное человеческое тело, а не розовая свиная туша с копытами и маленьким, завернутым в бублик, хвостом….

— Итак, — начал наше совещание Свин. — Что мы имеем на сегодняшний день?

— Сегодняшний день полностью имеет нас, — нимало не кривя душой, признал я.

Согласен, мои мысли были далеки от позитива. Но у меня был повод для грусти. Вот уже полгода я работал под прикрытием, исполняя роль телохранителя Виктории Рокот — жены известного политика Бориса Сергеевича Рокота. Обязанности особенно не напрягали: я сопровождал Викторию во время ее набегов на бутики, два раза в неделю занимался с ней в фитнесс-центре и следил за тем, чтобы моя подопечная не превышала ежедневную норму алкоголя. Вот и все. Реальных опасностей не существовало: Борис Сергеевич умел ладить с людьми и покушаться на здоровье или жизнь членов его семьи желающих не находилось. Конечно, я постоянно таскал с собой оружие — дурацкий кольт тридцать восьмого калибра с резной рукояткой и золотым вкраплением в мушку. Оружие непрактичное до ужаса, и сам бы я предпочел старый добрый «ПМ» или американский «глок». Но Рокот, выбившийся в люди из семьи заводского слесаря, любил подчеркивать свою состоятельность. А посему его охранники носили кольты и ездили на «бентли». Семья Корлеоне на нашем фоне выглядела бы простой уличной бандой.

— Как чувствует себя Борис Сергеевич? — поинтересовался Свин.

— Замечательно.

— Его вера по-прежнему крепка? —Да.

— Плохо… — вздохнул Свин.

— Плохо, — согласился я.

Тут я должен сделать некоторые объяснения. Отдел занимался тем, что лишал людей веры. Звучит ужасно, понимаю. Вера — великая вещь. И, как все великое, неоднозначна до ужаса. Большинство людей не задумывается над этим фактом. Но мы, сотрудники Отдела, хорошо знали, что вера всегда приносит свои плоды. И часто они бывают весьма сомнительны с моральной точки зрения. Хорошо, когда человек верит, что волос не упадет с головы, в какой бы передряге он ни оказался. Но если этот человек — убийца, террорист, торговец наркотиками? Если он издевается над своими близкими, доводит до самоубийства подчиненных и при этом верит, что его действия правильны? Работает ли при таком раскладе вера? Увы, работает. С него действительно не падает волос, даже если он взрывает автобус с детьми. Его близкие сходят с ума, его подчиненные накладывают на себя руки, а он спокойно пьет вечерний чай и наслаждается собою. Сомневаетесь? Посмотрите выпуски новостей…

Процесс лишения веры происходил следующим образом. Руководство Отдела спускало нам информацию о человеке, вера которого вызывала их нарекания. Не знаю уж, где и какими путями они добывали эти сведения. Может быть, всего лишь внимательно читали ежедневные газеты…

В любом случае, за десять лет службы я не видел ни одного руководителя. Обстоятельства задания сотрудники Отдела узнавали от существа, которое все, даже принципиально неверующий Локки, называли Ангелом. Совет старших офицеров определял, какая пара «Старший офицер — оперативник» более соответствует характеру предполагаемой работы. Модели и Бомжу обычно поручали деятелей шоу-бизнеса. Локки и Старуха специализировались на менеджерах среднего звена и криминальных героях. Варшавский и Джокер работали с бизнесменами. Что же касается нас со Свином, то мы считались самой опытной парой. А потому задания нам доставались наиболее сложные: политики, олигархи, священнослужители.

Старший офицер разрабатывал схему подхода к объекту, после чего в дело вступал оперативник. Перед ним ставилась нелегкая задача — войти в доверие к объекту и вызвать в его душе сомнения, страх или чувство вины. Когда это удавалось, объект открывался для карающего воздействия законов справедливости. Остальное было уже делом техники. Чаще всего активатор просто уходил в тень, позволяя событиям развиваться своим чередом. И объект попадал в катастрофу или до него добирались наконец давние недруги, попытки покушения которых до сих пор не удавались. Вариантов было море. Иногда ликвидацию совершал и сам активатор — в случае, если под рукой не оказывалось ничего подходящего, приходилось брать в эту самую руку пистолет и вышибать мозги объекту. Активатор мог это сделать, нимало не заботясь о последствиях для своей кармы, — законы справедливости он не нарушал, и бояться ему было нечего…

Борис Сергеевич Рокот был крепким орешком. Самым крепким из всех, кого мне доводилось встречать. Он достаточно давно занимался политикой и в настоящий момент находился около вершины политического Олимпа. Естественно, Рокот соблюдал правила игры. Он составлял законопроекты, публично ратовал за удвоение ВВП, встречался с избирателями, часто, и не без блеска, выступал на разнообразных телевизионных ток-шоу.

Возглавляемая им партия имела приличное депутатское представительство в Думе. Но все это — снаружи. На самом деле политическая деятельность служила лишь инструментом для реализации его амбиций. Борис Сергеевич хотел видеть себя выше всех, мечтал достичь такой точки в карьере, выше которой — одно только небо. Ничего удивительного, в принципе. Все люди стремятся так или иначе возвыситься над себе подобными. Но Рокот не колебался в выборе средств для достижения своей цели. Поэтому его деятельность и заинтересовала аналитиков Отдела. Они выяснили, что наш подопечный, помимо обычного лоббирования интересов тех или иных криминальных кругов в Думе, оказался втянутым в крайне неприятную аферу. В Москве готовился большой террористический акт. И Борис Сергеевич знал об этом. Знал, но молчал. Более того, через систему подставных фирм он финансировал террористов. Зачем? Оказалось, все очень просто. Рокот загодя стал критиковать методы работы министра, отвечавшего за безопасность страны, чтобы у всех сложилось мнение, что только он, Рокот, знает, как эффективно охранять покой рядовых граждан. Когда прогремят взрывы, это мнение усилится. Министра с треском снимут, а Рокот займет его место. Это, конечно, не президентское кресло. Но Борис Сергеевич не хотел быть президентом. Президенты приходят и уходят. А Рокот желал занимать первое кресло всегда. Поэтому он и нацелился на пост, обеспечивающий контроль над силовыми ведомствами. Имея в подчинении всех силовиков, можно много чего сделать. Например, провести реформу верховной власти и занять трон пожизненно (Рокот слыл ярым монархистом и с помощью хорошо проплаченных историков отыскал в своем генеалогическом древе представителей царской семьи).

Руководство Отдела очень беспокоила вера Рокота, который считал, что поступает правильно. Он делил людей на победителей и расходный материал. Победитель всегда был прав. Расходный материал внутренне смирился со своей участью, и посему пускать его в расход можно без малейших колебаний. Эта вера была крепка — и удача сопутствовала Борису Сергеевичу. До взрывов оставалось совсем немного времени. Нам предстояло предотвратить их, но не обычным путем, а разрушив веру политика…

— Где он сейчас? — спросил меня Свин.

— Уехал в Питер, на совещание.

— Значит, нам остается только телефонный звонок?

— Увы….

На разработку каждого объекта руководство Отдела выделяло строго регламентированный срок. Если оперативникам не удавалось справиться с задачей в установленное время, считалось, что объект находится под покровительством Провидения, а дело сдавалось в архив. Оперативники же вместо призовых баллов получали штрафные.

— Что же такое можно сказать Рокоту по телефону, чтобы он потерял свою веру? — вслух размышлял Свин.

Я пожал плечами. За последние полгода я неоднократно пытался заронить в душу Бориса Сергеевича сомнения. Рассказывал ему всякие истории, подкладывал на видное место разоблачительные статьи… Все напрасно. У него была абсолютно непоколебимая вера.

Свин сжевал очищенный мною апельсин, выплюнул косточки на паркет и закатил глаза.

— Ладно, я — в медитацию. Никуда не уходи.

С этими словами он шумно вздохнул и вырубился на какое-то время. Входил в Высшие энергоинформационные слои, значится, чтобы получить ответ на волновавший нас вопрос. Звучит красиво, если не знать, что Свин уже медитировал на данную тему примерно раз шестьдесят. И всякий раз Высшие слои подкидывали нам совершенно бредовые решения….

Дожидаясь, пока Свин покинет свою нирвану, я напился чаю и посмотрел несколько раундов боя тяжеловесов по телевизору, грея озябшие ноги у камина.

— Есть! — громко хрюкнул Свин, открывая глаза.

— Что «есть»?

— Ну, контакт… я установил контакт с Высшими энергоинформационными…

— И что они сказали? — перебил его я.

— Тебе надо все время находиться возле Виктории Рокот, — пробурчал Свин, опуская глаза.

— И это все?

— Все.

Я встал и в раздражении накинул плащ на плечи.

— Знаешь, подобную информацию можно получить и без медитации — достаточно прочитать обязательства, которые я подписывал при поступлении на работу…

— А ты не кипятись… Иногда наиболее эффективными оказываются самые бессмысленные действия.

Ничего не ответив, я пошел к выходу.

— Я подключу тебя к моему сознанию! — прокричал мне вдогонку Свин.

— Лучше к Интернету подключи… — вздохнул я, усаживаясь в «бентли».

Свин умел общаться со мной на телепатическом уровне. Просто опутывал своей энергетикой мою ауру— и мы могли разговаривать, не издавая звуков. Иногда мне это не нравилось, но сейчас дар Свина пришелся кстати: он, благодаря способности к ясновидению, знал, где следует искать Викторию Рокот. Но главное, мой офицер предупреждал меня о пробках на дороге. Я лишь тупо следовал его указаниям, покорно поворачивая руль в нужный момент…

Осенняя ночь взасос целовалась с колючим холодным ветром. С неба то и дело срывались торопливые, как маленькие рыбки, стайки капель. Сиротливая луна смущенно металась от одного черного облака к другому. Я гнал «бентли» по кольцевой дороге. В динамиках бесновались «Джудас Прист»:

This day will last forever

Deep in the hearts of men

Courage and victory

Remember, remember.

Несмотря на поздний час, машин было много. Большие и маленькие, дорогие и совсем дешевые, они неслись сплошным потоком по широкой магистрали, чтобы влиться во всепринимающее лоно Москвы. Кто-то сравнивал эту картину с движением электронов, у кого-то она вызывала ассоциации с пульсацией кровеносной системы. Я же напоминал себе сперматозоид. Маленькая частичка в огромной струе. Работы много, скорости сумасшедшие, локтями приходится орудовать вовсю. А вероятность успеха ничтожно мала.

Паршивое настроение, что и говорить. Я ведь тоже надеялся на успешное выполнение задания. Получу увольнительные документы, деньги — и все, никому ничего не должен. Сам себе хозяин. Куплю виллу в Испании и стану наслаждаться тихой безмятежной жизнью. И больше не надо будет притворяться, лгать, рисковать жизнью, выполнять чужие требования. Сам себе хозяин… Звучит сладко, но если мы сегодня облажаемся, штрафные баллы вновь отодвинут сверкающую солнечными зайчиками мечту на неопределенный срок.

Свин понимал мои чувства и потому разговорами особо не докучал. Просто подсказывал путь, а свои похабные анекдоты, которые он любил рассказывать к месту и не к месту, оставил до лучших времен. Так, в трауре, и доехали.

Я припарковал «бентли» возле скромного краснокирпичного особняка и повернул ключ в замке зажигания. Мотор мгновенно заглох. Лобовое стекло затянула пленка водяной измороси. На мягкой коже сидений заиграли блики неоновой вывески клуба, который, без предупреждений и объяснений, решила посетить на ночь глядя Вика. Трудно сказать, почему она выбрала именно это место. Судя по вывеске — яркой неоновой гитаре на фоне дымящейся чашки кофе, — здесь играли блюз. Моя подопечная не любила такую музыку. Впрочем, я мог ошибаться…

Покидать теплый, пахнущий деревом и кожей салон было трудно. Все равно, что нырять с разбега в студеное озеро. Я посмотрелся в зеркало на лобовом стекле, чтобы проверить, соответствует ли мой внешний облик обстоятельствам. Вроде все нормально: высокий светловолосый мужчина в безупречно подогнанном по фигуре костюме из дорогой английской ткани. Проблем с фэйс-контролем возникнуть не должно.

— Да… еще бы шляпу, плащ и «томмиган» в руки, — с издевкой хрюкнул в моей голове Свин, — и можно самовыдвигаться на «Оскар». Самый сексапильный секретный агент всех времен и народов. Брэд Питт удавится от зависти…

— Ладно тебе, — беззлобно буркнул я, после чего вылез из машины и, стараясь не дрожать от порывов ветра, направился по красной дорожке по входу в заведение.

Внутри клуб выглядел намного лучше, чем снаружи. Холл, по крайней мере: никакого кричащего шика, благородная отделка, приглушенное освещение. Воздух пропитан запахами горячего кофе, дорогих сигарет и коллекционного виски. Из зала доносились мягкие звуки гитары и гулкая дробь ударных. И если я хоть немного разбираюсь в предмете, здесь действительно играли блюз, а не то, что можно было считать блюзом. Приятно. Иногда я признавал, что несправедлив к Москве: если в ней есть такие места, она не так плоха, как мне обычно представляется…

— Здравствуйте! — приветливо улыбнулась мне встречающая гостей девушка. — Где желаете отдохнуть? Бар или концертный зал?

Она была красива среднерусской широкоскулой красотой. Русые волосы заплетены в толстую косу. Я с удовольствием представил бы ее в национальном костюме с вышивкой, а не в этой официальной, обтягивающей грудь блузе. Но мои фантазии никого не интересовали. Работа есть работа. Я достал из кармана фотографию Вики.

— Там же, где и она.

Девушка немного смутилась. Все правильно: в заведениях подобного рода принято соблюдать право клиентов на конфиденциальность.

— Я телохранитель этой особы, — пришлось пояснить мне. — Просто выполняю свою работу.

— Тогда вам в зал, — кивнула девушка.

Я проследовал за ней. Зал, погруженный в интимный полумрак, оказался довольно тесным и оттого особенно уютным. Двадцать столиков с миниатюрными шарообразными светильниками обрамляли круглую сцену двумя рядами. К запахам кофе и сигарет добавилась еле уловимая нотка изысканной парфюмерии.

— У нас респектабельное заведение, — сказала девушка. — Можно без шума?

— Постараюсь, — ответил я, хотя и не представлял, как сдержу обещание.

Вика редко отдыхала без скандала. Собственно, в нем она и видела основную цель развлечения. Даже при моем бдительном сопровождении госпожа Рокот постоянно умудрялась выкинуть что-нибудь эдакое. Что уж говорить про одиночное плавание… Я мог поспорить на все свои деньги, что Виктория уже пьяна и собирается устроить шоу. В этом с моей подопечной мало кто мог сравниться. Я понимал, что вывести ее из зала тихо вряд ли удастся. Но девушка на входе вызвала во мне самые искренние симпатии, а посему огорчать ее раньше времени как-то не хотелось.

Группа на сцене — четверо парней и яркая блондинка в красном платье с глубоким декольте — играла нечто тягуче-сексуальное. Подразумевался классический блюз. Горячие чувства подневольного чернокожего рабочего к прекрасной белой госпоже в исполнении людей, которые в жизни не видели плантаций сахарного тростника. Странно, но мне подобный подход понравился даже больше, чем традиционный. Секс так и сочился из динамиков, и я в очередной раз признал, что если и есть на свете греховная музыка, то это, без сомнения, блюз. И тем, кто видит смысл жизни в освобождении от стандартов, нужно слушать ее в исполнении северных народов.

Вика, простите за жаргон, отрывалась по полной программе. Я сразу отметил ее точеную фигуру возле сцены. Длинные ноги, короткое черное карэ, упругий бюст третьего размера — без всяких там накладок и силиконовых вставок, повсеместно распространенных в наше искусственное время. Рокот женился на Виктории по карьерным соображениям. Но и тут совместил приятное с полезным. Вкус у него хороший, отличный, можно сказать, вкус. Что есть, то есть, и отрицать это глупо…

Моя подопечная раскачивалась в такт музыке, закинув руки за голову. По-видимому, такое поведение не удивляло присутствующих: кто-кто даже помогал ей хлопками, кто-то подбадривал криками. Блондинка и вовсе, казалось, видела только ее. Определенно, между ними уже протянулась тонкая энергетическая нить. Певица смотрела Вике в глаза, протягивала к ней руки. Жаль, я не знал английского. Полагаю, она и словесно выражала свою приязнь. Зная бесшабашный характер Вики и ее более чем свободные взгляды на однополую любовь, можно было предположить, что ничем хорошим это заигрывание не закончится.

Я не ошибся. Песня достигла своей кульминации. Голос певицы спустился вниз, в щекочущее слух бархатными нотками контральто. А затем, сопровождаемый барабанным соло, взмыл под небеса, к верхним нотам второй октавы. Зал разразился аплодисментами. Вика залезла на сцену и обняла певицу за талию. Теперь они оказались лицом к лицу. Блондинка заметно смутилась. Но Вика была уже не в том состоянии, чтобы обращать внимание на что-либо, кроме своего желания. Она притянула голову певицы к себе и впилась в ее сочные губы жадным, голодным, нетерпеливым поцелуем. Зал охнул от изумления. Такого здесь еще не видели. То есть видели, я полагаю, в порнофильмах или при вызове групп девочек на дом. Но чтобы так, прилюдно и открыто… Сидящие в зале господа были слишком богаты, чтобы позволить себе подобные вольности публично.

Я направился к сцене, отстраненно отметив, что блондинка повелась-таки. Ее грудь вполне очевидно грозила покинуть глубокий вырез платья, щеки покрылись лихорадочным румянцем. Останься Вика здесь до окончания вечера — я уверен, женщине довелось бы узнать, что представляет из себя по-настоящему жаркая постель…

Поцелуй затянулся. Когда до объекта оставалась какая-то пара метров, зал озарила вспышка фотоаппарата. Вот это было совсем плохо. Плохо и серьезно. Не знаю, откуда в зале оказался фотоаппарат. Да это и не имело значения. Важно то, что жену известного политика, публично ратующего о наведении в стране порядка и укреплении нравственных устоев общества, запечатлели в весьма недвусмысленном виде. Закрытые от страсти глаза, похотливые руки, мнущие затянутый в красную материю зад — чересчур даже для такой, привыкшей ко всему страны, как Россия… А ведь в мою задачу входило пресечение на корню подобных ситуаций. Приходилось решать две проблемы вместо одной, причем одновременно.

Я вышел на сцену и мягко тронул Вику за локоть. Она оторвалась наконец от губ своей жертвы и повернула голову в мою сторону:

— А, это ты?

— Как видишь. Нам надо ехать домой.

— Я занята! — фыркнула Вика.

— Твой муж будет очень недоволен.

— В задницу моего мужа! — рявкнула Вика. — Тем более что он сейчас в Питере. Ты разве не знаешь?

— Знаю. Но это ничего не меняет. Идем домой.

— Сам иди ты… — выдали мне довольно далекий адрес пухлые губы госпожи Рокот.

Публика между тем недовольно гудела. В воздухе ощущалось вполне осязаемое желание продолжения банкета. Вспышка фотоаппарата пронзила темень еще раз.

— На самом деле ситуация под контролем, — решила вмешаться блондинка. — Мы просто еще немного поиграем, а девушка поможет нам на подтанцовке, о-кэй?

— Если девушка еще немного поможет тебе на подтанцовке, — тайком показал ей кобуру с кольтом я, — ты всю оставшуюся жизнь будешь играть в шашлычных на трассе, о-кэй?

Вика отвесила мне звонкую пощечину. Больно, но необидно. За полгода я уже привык к подобным оплеухам. Главное, что блондинка, к которой лично я, кстати, испытывал самое искреннее сочувствие, осознала существующий расклад и всем своим видом выказывала вполне очевидное желание выйти из него с минимальными для себя потерями.

— Давай что-нибудь медленное, — скомандовал я.

Певица подошла к ударнику и прошептала ему на ухо пару слов. Парень отсчитал по тарелкам ритм. Я поднял руку, призывая гудящий зал к тишине.

— Дамы и господа! — непривычно для меня самого громко зазвучал мой голос— Позвольте нам с женой исполнить танец в честь пятилетнего юбилея супружеской жизни.

— С женой?! — возмутилась Вика. — Ты что, с ума сошел, слуга?

Ее слов никто не услышал: я предусмотрительно зажал микрофон ладонью. Разумеется, я был последним человеком, с кем хотела танцевать Виктория Рокот в этот вечер. Но я позволил себе проигнорировать ее мнение, притянул девушку к себе и крепко сжал нервные окончания на ее локте большим и указательным пальцами. Очень коварный прием: если знать, как воздействовать на эту болевую точку, можно заставить человека плясать джигу на похоронах. Я знал. Свин давным-давно выучил меня всем этим полузапрещенным приемчикам.

Лицо Вики побелело от боли. Но сказать она ничего не могла — еще один плюс грамотного воздействия на локтевой сгиб. Я обхватил ее свободной рукой за талию и повел. Танцор из меня был так себе. Однако в данном контексте это не имело значения. Подвыпившая супружеская пара решила изобразить танец страсти на сцене ночного клуба — что здесь такого? Мы же не в Европе, где за подобные выходки могут удалить из заведения любого человека, будь он премьер-министром или кинозвездой. Мы в России, а в России возможно все. И если у тебя есть деньги и нет комплексов, ты можешь позволить себе танцевать там, где танцевать, в общем-то, не принято. Эка невидаль, не сложнее, чем дирижировать оркестром…

Публика повелась. Пикантная вольность взбодрила заскучавшие души. Нам хлопали, улюлюкали, отсчитывали ритм, когда мы сбивались. Краем глаза я увидел, как один низенький кавказец призывно держит за руку свою высокорослую подругу, явно намереваясь повторить наш подвиг. Все это было забавно, но я затеял танцы совсем не ради развлечения. Следовало найти фотографа: если снимки куда-либо просочатся, Большой Папа уволит меня без объяснений. И хорошо, если просто уволит…

Я педантично прочесывал зал глазами, игнорируя попытки тихонечко сипящей от боли Вики освободиться из моих объятий.

Фотограф обнаружился за третьим от сцены столиком. Крепкий мужчина с люмпенскими чертами лица и благородной сединой в волосах. Одет, как и полагается, с дорогой небрежностью: темная пиджачная пара удачно оттенена фривольно расстегнутым воротом белоснежной рубашки. Фотоаппарат в руках. Точнее, не фотоаппарат даже, а тот немыслимый комбайн, которыми стали удивлять в последнее время мир производители сотовых телефонов. Десять в одном: телефон, фотоаппарат, плейер, компьютер, органайзер, видеокамера и так далее и тому подобное. Скоро, полагаю, будут выпускать сотовые телефоны, совмещенные со стиральными машинами. Прекрасный подарок для любителей полоскать грязное белье с максимальным комфортом…

Встретившись глазами с мужчиной, я по-свойски подмигнул ему. Он улыбнулся мне в ответ. Лицо показалось знакомым. Если не ошибаюсь, он вел передачу про животных на одном из кабельных каналов. Я сделал трудно передаваемое движение головой, означавшее призыв о помощи. Мужчина встал и подошел к сцене.

— Пожалуйста, только одно фото, — попросил я. — Надо же как-то увековечить событие.

Он понимающе ухмыльнулся и нацелился на нас объективом.

— Одну минуту, — попросил я.

После чего крутанул Вику с совершенно немыслимой силой. Фигура, что и говорить, слабо соответствовала характеру исполняемой музыки. Но свое прямое назначение выполнила исправно. Затянутая в черный нейлон нога моей подопечной с силой ударила фотографа по рукам. Чудо-комбайн описал в воздухе плавную дугу и с нездоровым, обрадовавшим мое сердце хрустом приземлился на сцену.

— Ой, простите! — изобразил искреннее смущение я и, впервые за последние несколько минут, отпустил локоть Вики. Ее тело по инерции качнулось назад. Как я и рассчитал. Тонкая шпилька лаковых «Маноло Бланик» впечаталась в жидкокристаллический экран аппарата. Раздался громкий треск, кусочки серебристой пластмассы жалобно брызнули по сторонам. Бросив взгляд на останки фотоаппарата, я поздравил себя с победой. Теперь восстановить содержимое памяти вряд ли смогли бы даже ребята из технического отдела могущественной, все время меняющей название конторы.

— Ради бога, извините! — еще раз крикнул я мужчине, подхватил начавшую приходить в себя Вику на руки и понес ее к выходу из зала.

— Ну, прямо Кевин Костнер, — не преминул съехидничать Свин.

В холле уже толпились несколько профессионально хмурых охранников, однако, прикинув все за и против, препятствий парни чинить не стали. Все верно: хотя я и устроил некоторый беспорядок, связываться со мной вышло бы дороже и себе и заведению. Я вынес Вику на улицу, позволил ей пару раз глотнуть холодный, пропитанный влагой воздух, а затем запихнул девушку на пассажирское место в «бентли».

Минут десять мы ехали молча. Я гнал машину, используя на полную мощность форсированный двигатель и беззастенчиво перестраиваясь из полосы в полосу. Вика обиженно молчала, то и дело пытаясь освободиться от страховочного ремня, которым я пристегнул ее к креслу. Напрасно: Рокот настаивал на том, чтобы я всегда пристегивал его жену — и я скрупулезно выполнял приказание. А пульт управления замком находился у меня на руле, поэтому самостоятельно отстегнуться Виктория не могла….

Через некоторое время она перестала копошиться: поняла, что демонстрировать свою неприязнь совершенно бесполезно. Я давно привык к ее выходкам. А Большой Папа все равно займет мою сторону: для того меня и нанимали, чтобы вытаскивать девушку из подобных передряг, невзирая на те неудобства, которые я мог ей причинить. Но пар все равно надо было выпустить, и Вика начала разговор.

— Какая же ты сволочь, Гаврила…

— Знаю.

— И ты живешь с осознанием того, что ты сволочь?

— А куда деться?

Вика в раздражении закурила фиолетовую сигарету с золотым фильтром. Дым она намеренно выдыхала так, чтобы он застилал мне глаза. Я отнесся к ее мелкой пакости со стоическим равнодушием.

Мы проезжали мимо автобусной остановки с коммерческим ларьком.

— Останови! — вцепилась Вика мне в локоть.

— Зачем?

— Я хочу купить себе пиво.

— Тебе нельзя сегодня пить.

— Я лучше знаю, что мне можно, а что нельзя. Это моя жизнь, и я могу распоряжаться ею так, как захочу! Понял? Могу!

— Боюсь, что нет, — равнодушно сказал я и продолжил движение.

Некоторое время Виктория молча играла желваками. Затем я услышал всхлипывания.

— Какие же вы все сволочи… Живу, как в клетке…

Я молча смотрел на дорогу.

— Боже мой! — размазывала двухсотдолларовую тушь по щекам Виктория. — Я даже трахнуться не могу с кем хочу!

Это была истинная правда. Борис Сергеевич ревниво наблюдал за верностью своей супруги. Побочные романы категорически запрещались: частью из-за боязни огласки в прессе, частью — из-за врожденного чувства первого самца в стае, доминировавшего в душе Рокота. «Я могу с кем хочу и когда хочу, а ты, дорогая, сиди дома и смотри на меня преданными глазами. Варианты исключаются… »

— Ну что же ты молчишь! — высморкалась в рукав блузки Вика. — Скажи хоть что-нибудь!

— Я не терапевт. Я всего лишь телохранитель…

— Ты прежде всего сволочь! — вскрикнула Виктория и снова зарыдала…

Ее истерика длилась довольно долго. Но когда мы приехали домой, моя подопечная уже успокоилась и снова приняла надменный и неприступный вид, в котором пребывала большую часть своей сознательной жизни.

Рокоты жили в центре, занимая весь двадцать третий этаж престижного высотного здания. Дом был стилизован под сталинский ампир: как бы классика, но в то же время роскошная, чуждая духу сурового грузина отделка внутри.

Я загнал «бентли» на подземную стоянку. Мы вышли из машины и поднялись наверх. Квартира пустовала. Прислуга давно ушла, всех телохранителей, кроме меня, Владимир Сергеевич забрал с собою в Питер.

— Пойду приму душ, — коротко бросила Вика, на ходу стаскивая с себя блузку и расстегивая застежку бюстгальтера. — Надеюсь, это не вызовет у тебя подозрений?

— Только если ты не захватишь с собой бутылку мартини.

— Как я могу его захватить, если ключ от бара у тебя? — фыркнула девушка, бросила бюстгальтер мне в лицо и, скидывая по пути туфли, отправилась в ванную.

Она намеренно подчеркивала мою незначительность и теперь мстила за свою недавнюю слабость. Телохранитель, он как вешалка. На него можно повесить свое исподнее белье, можно заставить его носить в кармане пиджака свои гигиенические прокладки. По мнению Виктории, меня очень уязвляли все эти маленькие, торопливые, как укусы хорька, выходки….

Из ванной раздался звук льющейся воды. Я прошел в огромную гостиную и открыл лакированные дверцы бара ключом. Знаю, закрывать бар на замок не принято. Но тогда Вика не просыхала бы с утра. Поэтому Рокот разорился на услуги краснодеревщика, который весьма искусно врезал в антикварное дерево крепкий немецкий замок. Ключа было два: один — у Рокота, второй — у меня. Отдает средневековьем, зато достаточно надежно пресекает поползновения отметить восходящее солнце хорошим глотком бренди…

Я налил себе полбокала коньяку и подошел к креслу перед большим панорамным окном. По обе стороны кресла располагались стеклянные журнальные столики, на которых стояли вазы со свежесрезанными розами. Обычно в этом кресле любил сидеть Рокот. Сегодня в нем устроился я.

Ночной город переливался феерическими хороводами огней. Для некоторой части его обитателей активная жизнь только начиналась. Но наши приключения с Викой на сегодня подошли к концу. Чашка мятного чая после душа — и в постель. Ну, может, еще полчаса спринтерской скачки по телевизионным программам. Раньше люди успокаивали себя перед сном молитвами. А теперь могут забыться, только перещелкав полсотни из ста возможных каналов и убедившись, что по ним идет такая же туфта, какая шла вчера и будет идти завтра…

Коньяк был хорошим. Ночной вид — еще лучше. Розы источали тонкий аромат. Я вполне мог ощутить удовольствие, если бы не сожалел о шести месяцах, потраченных впустую.

— Гаврила, я не знаю почему, но Рокот в городе. Поверь мне, он в городе и, весьма вероятно, скоро приедет домой, — протелепатировал мне Свин.

— У него должны быть очень веские причины, чтобы остаться в Москве, когда в Питере проходит еще один судьбоносный съезд партии, которую он возглавляет…

— Я понимаю. Но это так. Ты же знаешь, я редко ошибаюсь.

Что верно, то верно. Свин ошибался крайне редко. Иногда я использовал эту его способность в корыстных целях. Просто спрашивал об исходе предстоящего футбольного матча. И если Свин предсказывал победу аутсайдеру — без сомнений ставил на него в одной из букмекерских контор. Выигранные деньги мы сообща пропивали. Пустячок, а приятно…

— Ладно, — согласился я. — Допустим, Рокот в городе. Но это не значит, что он приедет домой. Мне, конечно, слабо верится, но, может, у него какая-то тайная встреча с политическими конкурентами? Обговаривают план действий на ближайшую думскую сессию и расписывают, кто сколько получит от лоббирования.

— Может, он поехал к любовнице? — предположил Свин. — Иногда встречаются такие женщины, ради которых на время можно забыть и о деньгах, и о карьере…

— Это навряд ли, — вздохнул я.

Борис Сергеевич, как уже упоминалось, не предъявлял к своей персоне завышенных моральных требований. У него имелось по меньшей мере три любовницы. Не проститутки, конечно, так называемые морковки. Девушки из приличных семей, скромницы и умницы, они жили обычной праведной жизнью. Учились в институтах, читали «Космополитен» и ходили на свидания с перспективными молодыми людьми, на близость с которыми решались только после полугодовых походов в кино и кафешки. Таились, одним словом, как морковка в земле. И только изредка позволяли выдергивать себя за хвост властной руке Бориса Сергеевича. Один звонок — и скромницы сообщали родителям, что едут к очередной подруге на день рождения, а на самом деле отправлялись на съемную квартиру, где без малейших угрызений совести преображались в отвязных медсестер или похотливых учительниц. За очень приличные деньги, разумеется.

Я знал об этих фактах от водителя Рокота Виталика. Именно поэтому в версию сумасшедшей страсти мне верилось с трудом. Борис Сергеевич мог получить секс в любое время. И ему не надо было придумывать конспиративные легенды об отлучке в Санкт-Петербург.

— Хорошо, — попытался собраться Свин. — Мы знаем, что Рокот в Москве. Давай подумаем, как мы можем достать его.

— Кража? — предложил я.

— Что такого ты можешь украсть у него, что он не компенсирует потом при помощи своего кресла? — засомневался Свин.

Я встал и подошел к окну. Телепатическое совещание серьезно утомило меня. Хватит! В конце концов, Свин намного превосходит меня интеллектом. Вот пускай и думает. Да и Вика что-то чересчур долго задерживается в душе. Следовало проверить, как там обстоят дела. Но сначала мне захотелось прижаться лбом к прохладному стеклу.

— Можешь сказать Рокоту о предательстве сотрудников, — продолжал размышлять Свин, проигнорировав мое нежелание вести беседу.

— В смысле?

— Заяви, что у тебя есть доказательства о двуличии его заместителя. Скажи, что он ведет двойную игру и присваивает большую часть денег себе. Рокот любит деньги и почувствует обиду. А когда человек чувствует обиду, сам знаешь, он становится открыт для негативных воздействий.

— Видишь ли, — я отхлебнул коньяк, — заместитель Рокота действительно ворует у него деньги.

— И ты молчал об этом? — недовольно хрюкнул Свин.

— Дело в том, — пояснил я, — что Рокот все знает.

— Знает?!

— Знает. И его все устраивает. Сейчас не те времена, что раньше. Никто не ищет преданности. Достаточно знать, сколько ворует человек и что ему выгодно. Этого хватает для просчитывания комбинаций.

— Куда мы катимся… — пробормотал Свин, но затем снова начал: — Есть другие предложения?

Я покачал головой. Других предложений не было. Я прекрасно понимал, что мы проваливаем задание. Если сегодня не удастся заронить в душу Рокота сомнения, наши полномочия истекут ровно в двенадцать часов следующего дня. Руководство отдела признает, что объект, несомненно, охраняется Провидением Свыше. Дело закроют и передадут в архив. И мы со Свином не получим баллы, достаточные для того, чтобы уйти в отставку. Это не смертельно. Но кто знает, какой рейтинг будет у следующего задания. И когда оно закончится. А мне хотелось в Испанию сейчас. Надоело постоянно исполнять чужие роли. Надоело окунаться в чужую грязь. Надоело постоянно балансировать на краю и ходить по тонкой дорожке, отделяющей пропасть рая от пропасти ада…

Но выход есть. Свин правильно учил меня. Выход есть всегда. И если ты не перестаешь верить в него, то обязательно получаешь то, что хочешь, хотя бы и в последнюю секунду боя. Вдруг я заметил какое-то движение перед домом. Я посмотрел вниз и едва не выронил бокал с остатками коньяка.

— Рокот здесь! Я вижу его машину!

— Замечательно, — ласково пропел Свин. — Теперь от тебя требуется сохранять хладнокровие.

— Я не волнуюсь. Но что мне делать?

Мою голову наполнило энергичное похрюкивание. Это означало, что Свин усиленно размышляет.

Между тем возле дверей, на белой поверхности домофона, загорелась маленькая красная лампочка. Поскольку лифт поднимался прямо в квартиру, это означало, что его используют. А использовать, кроме Рокота, его было некому. У меня оставалось крайне мало времени. Пришлось взять инициативу в свои руки.

— Может, прямая агрессия? — предложил я. — Приставлю дуло к его голове, запрошу миллион долларов наличными.

— Во-первых, Рокот вполне может отстегнуть тебе миллион, — задумчиво произнес Свин. — А во-вторых, это не изменит его веру. В момент передачи денег он будет твердо знать, что наймет киллеров и рано или поздно вернет их.

Красная лампочка сменилась на зеленую. В замочной скважине заскрипел проворачиваемый ключ.

— Раздевайся! — заорал в моей голове Свин.

По тембру голоса, я понял, что его осенила какая-то идея.

— Что?!

— Раздевайся! Представишь дело так, как будто вы с Викой любовники. Он воспримет это как личное оскорбление.

— Он не настолько любит Вику…

— Зато он очень любит себя. Это для него все равно, как если бы ты угнал его любимую машину. Раздевайся быстрей! Хотя, если ты боишься за себя или просто не готов, то можешь оставить все как есть, — проворчал Свин.

Однако я был готов. И меня не надо было подначивать. В словах Свина был определенный резон. А риск… Кто знает, как сильно придется рисковать на следующем задании, если мы провалим это. Лучше уж отмучиться в последний раз и навсегда оставить в воспоминаниях этот холодный мир с амбициозными политиками и их сходящими с ума женами… Я сорвал с себя одежду и разбросал ее в беспорядке по комнате. Затем положил блузку Вики на стол, а бюстгальтер прицепил к ключу, торчавшему из бара. В коридоре уже раздавались тяжелые, уверенные шаги Бориса Сергеевича.

— Плесни на себя коньяком! — прорычал Свин.

Я беспрекословно выполнил приказ.

— И вот еще что, поставь себе засос…

— Засос-то зачем?

— Для усиления эффекта…

— Порнограф хренов, — пробормотал я, впиваясь зубами в свое предплечье.

— За порнографа ответишь, — пообещал Свин. — Но потом. А сейчас постарайся изобразить максимальный испуг напополам с максимальной похотью. Поиграй в Боккаччо, ферштейн?

Ответить я не успел. Дверь открылась, и в комнату вошел Борис Сергеевич Рокот, сопровождаемый личной телохранительницей Аллой и двумя младшими телохранителями.

Сказать, что он удивился, — значит ничего не сказать. Рокот был изумлен, как был бы изумлен любой на его месте, застав у себя в квартире голого телохранителя с бутылкой коньяку в руках и темнеющим засосом на предплечье.

— Вот те раз, — ошарашенно произнес Борис Сергеевич и опустился в кресло.

Алла, высокая мускулистая девица в брючном костюме и с гладко зачесанными назад волосами, иронично окинула меня взглядом, сделав равнодушное лицо. Мол, видали мы и получше… Губы двух других телохранителей дрогнули в едва заметной усмешке.

Дверь ванной хлопнула. В комнату вошла Вика, вытирая на ходу голову большим махровым полотенцем. Упомянутое полотенце являлось единственной деталью ее туалета. К несчастью, оно закрывало глаза девушки, поэтому оценить происходящее сразу Вика не смогла. Зато увидела свой бюстгальтер, висящий на ключе от бара, и недовольно крикнула:

— Гаврила! Сколько раз я просила тебя убирать мои вещи! У тебя не так много других обязанностей…

— Вот те два, — произнес Рокот и потянулся к оставленному мной коньяку.

Вика отняла полотенце от головы и испуганно ойкнула. Теперь в комнате находились два абсолютно голых человека против четырех хорошо одетых.

— Тот еще пасьянс, — согласился с моими мыслями Свин.

Немая сцена длилась секунд двадцать. Затем Вика решила взять слово:

— Борис! Это какое-то недоразумение! Я не понимаю, почему Гавриил голый…

— И не понимаешь, почему голая ты, а он не убрал твой бюстгальтер? — с едва заметным сарказмом ухмыльнулся Рокот.

— Это какая-то подстава, — смущенно произнесла Вика.

Не то чтобы она очень боялась. Но соображала что к чему. Отец девушки, ради связей которого Рокот и женился на ней, давно не играл значительной роли ни в политике, ни в бизнесе. А Рокот, наоборот, взлетел к самому поднебесью. Разводиться он, естественно, не стал бы. Все политики у нас такие однолюбы, что слезы от умиления текут. Но иметь его врагом не хотела даже Вика, при всем своем показном нигилизме.

— Подстава? — поднял правую бровь Борис Сергеевич. — Вполне возможно… Только кто кого подставил? Я тебя или ты меня? А, дорогая?

Вика посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью. Согласен, на самом деле подставил ее я. Но объяснять что-то Рокоту в таком положении было бессмысленным предприятием.

А Борис Сергеевич между тем все больше и больше наполнялся гневом, словно чайник паром. Его прямоугольное, с будто высеченными из камня чертами лицо налилось вполне ощутимой тяжестью. Уши приобрели нездоровый багровый оттенок. Толстые пальцы сжались в кулаки.

Что и говорить, я почувствовал себя неуютно. Крайне неуютно. И хуже всего был даже не гнев Большого Папочки, а сквозняк. Телохранители не захлопнули дверь, и теперь по квартире гулял весьма ощутимый поток холодного воздуха. Мое тело озябло. На коже выступили противные маленькие пупырышки.

— Ну а ты что скажешь? — вонзил в меня тяжелый взгляд Рокот.

— Ничего не отрицай, — засуетился Свин. — Не перечь. Признавай свершившийся факт. Только так мы сможем достать его.

Я повел плечами и закрыл кистями рук причинное место, демонстрируя крайнюю степень смущения и беззащитности.

— Босс, я приношу свои извинения. Сам не знаю, как это получилось. Клянусь, это больше не повторится.

— Борис, он врет! — взвизгнула Вика. — Между нами ничего не было! Поверь мне, он врет!

Рокот пружинисто поднялся с кресла и зашел ко мне за спину. Я почувствовал, как затылок окатывает нехорошая волна предчувствия.

— Значит, говоришь, что этого не повторится, — словно размышляя, произнес Рокот.

— Честное слово, — глуповато заверил я.

В следующее мгновение я стал видеть мир несколько по-иному. Когда вы получаете мощнейший удар в голову, восприятие окружающего изменяется, причем более радикальным и заметным образом, нежели в результате трехчасовой медитации или после приема ЛСД. Звуки ушли куда-то далеко, зрительные образы заискрились яркими фиолетово-желтыми оттенками. Тело стало ватным и неподвижным. Пропутешествовав некоторое время по параллельным мирам, я вернулся к действительности и осознал, что лежу на полу в осколках одного из журнальных столиков. Правая щека отнялась совершенно. Из носа текла вязкая бордовая кровь. Причин уйти в отключку или взвыть от бессильной ярости было хоть отбавляй. Но Свин не зря муштровал меня все наши совместные десять лет. Благодаря ему я научился держать удар довольно сносно. Когда тебя сбили с ног, главное — не дать волю эмоциям. Не думать, что ты проиграл, что противник ужасная сволочь и он сильнее, а ты — маленькая жертва на крючке. Тот, кто думает подобным образом, всегда проигрывает, даже когда имеет десятикратный перевес в силе. Психология победителя заключается в том, чтобы принять удар, смириться с ним и даже полюбить его. Тогда удар перестает быть ударом — ведь нас преследует только то, чему мы сопротивляемся. А когда ты не считаешь, что тебя сбили и унизили — ты уже на плаву, наверху и в сантиметре от победы. Поэтому я всего лишь вытер кровь тыльной стороной ладони и отметил про себя, что удар у Бориса Сергеевича по-настоящему хорош. Насколько я знал, он не был хлюпиком и в молодости лет семь достаточно успешно занимался боксом. Если и стоило о чем-то сожалеть, так это о падении института юношеских спортивных школ в России. Дай нашим парням хороших тренеров — и во всем мире не останется чернокожих боксеров на профессиональном ринге…

Рокот между тем не собирался останавливаться на достигнутом. Подойдя к моему распростертому телу, он пнул меня ногой, вполне очевидно метя в область паха. Если бы я пережевывал свою обиду, то, несомненно, пропустил бы удар. И учитывая, что на ногах Босса были модные итальянские туфли с острыми, точно у средневекового шута, носками, перспективы моей половой жизни в будущем равнялись бы нулю. Но я контролировал ситуацию, а потому достаточно успешно сохранил свое мужское достоинство, подставив под удар ляжку. Конечно, ощущение тоже было не из приятных. Но что делать: иногда свобода выбора означает не выбор между добром и злом, а выбор между большим и меньшим злом. Таковы правила, которые устанавливаем не мы…

— Скотина, — прошипел сквозь зубы Рокот. — Чего тебе не хватало? Мало денег? Работенка пыльная? Не мог найти девку по душе?

Я молчал, внимательно следя за его ногами.

— У тебя же такие положительные характеристики, — продолжал отчитывать меня Рокот, попутно примериваясь к новому удару. — Скажи, чего тебе не хватало?

— Борис, это какая-то подстава, — всхлипнула Вика. — Не бей его! Просто выясни, зачем он это сделал.

Не знаю, жалела ли она меня или просто ей трудно было выносить вид и запах крови. В любом случае, Вика — единственная, кто заступился за меня: Алла и двое парней наблюдали за происходящим с профессионально бесстрастными лицами. Я не винил их: в последнее время фраза «Ничего личного. Это только бизнес» стала всеобщим заменителем «Отче наш». Ребята просто выполняли свою службу. Кто-то облажался и должен быть наказан, а может, и убит. Что здесь такого? Это только бизнес. Ничего личного…

Но Рокот не желал заступничества. Повернувшись к жене, он вытянул к ней руку, словно на думской трибуне, и заговорил, яростно сплевывая слова сквозь побелевшие от гнева губы:

— А ты молчи. Просто молчи. Если ты думаешь, что это сойдет тебе с рук, то крупно ошибаешься. Я долго терпел твои выходки. Я позволял тебе все. Я закрывал глаза на все твои проделки с кокаином и литровые дозы мартини. Все, что я требовал от тебя, — это верность. Просто верность, и ничего более. А ты не смогла продержаться и дня, чтобы не прыгнуть в койку к этому уроду!

— Что он чувствует? — спросил я Свина. — Обиду, ненависть, горечь?

Свин несколько секунд сканировал ауру Рокота.

— Нет, ничего, — прозвучал неутешительный ответ. — Он не обижен. Раздражен немного, но только внешне. В глубине души даже радуется, что представилась возможность поставить жену на место. Он слишком долго чувствовал себя обязанным по отношению к ней. Считал, что сделал карьеру благодаря ее отцу. Гнал от себя эту мысль и теперь получил хороший повод уничтожить ее осуждением.

Что ж, и тут у нас не выгорело. Все домашние заготовки и экспромт моего старшего офицера пошли насмарку. Оставалось последнее действенное средство — импровизация оперативника. Я прибегал к нему крайне редко. В конце концов, старшим в нашей связке был Свин. И на нем лежала большая часть ответственности за исход операций. Но все же иногда даже Свин оказывался не на высоте. Тогда в дело вступал я, хотя опять-таки не без его помощи. Свин постоянно талдычил о необходимости обращаться к подсознанию. Оно, дескать, знает все, оно уже выбрало наиболее выгодный вариант развития событий из тысячи возможных. Надо только услышать его. И где же здесь справедливость? Те, кому удавалось слышать свое подсознание, становились святыми, миллиардерами или, на худой конец, выигрывали в лотерею джек-пот. Остальным же приходилось прорываться к подсказкам через множество препятствий. Я слабо верил во все это, но, в любом случае, мне был известен алгоритм обращения к своему подсознанию, и я не видел причин, почему бы не применить его в данной ситуации.

Я представил, как все мои мысли собираются в маленький белый шар. Рокот, телохранители, плачущая Вика, лихорадочно размышляющий Свин — все в одном сантиметре круглой сферы. Мое прошлое и мое будущее. Мои страхи и мои радости. Все, абсолютно все. А затем я выкинул этот шарик прочь из головы и мысленно проследил, как он прыгает по усеянному осколками стекла полу. Теперь я не существовал. То есть существовал, конечно. Но не осознавал себя. Ум прекратил свою работу. А его место заняло Нечто, которое нельзя было описать словами. Оно связывало меня с миром. Оно знало ответы на все вопросы и действительно откликнулось на мою отчаянную просьбу. Откуда-то из области живота поднялась теплая пульсирующая волна. Она наполнила меня ровным спокойствием, пробежалась вверх по позвоночнику и мягко, словно небольшой ласковый водопад, ударила в голову. Мозг расслабился. Напряженная гримаса исчезла с лица. Я блаженно улыбнулся, ибо понял, что мне надо делать. И знал, как я это сделаю. И кто поможет мне в этом.

— Босс, я прошу прощения, — неожиданно вмешалась в разговор Алла, — но, может, это действительно подстава?

Она думала, что сказала это сама, без внешнего влияния… Я не стал разубеждать ее и посмотрел на Рокота. Он задумался. При всех более чем сомнительных моральных устоях, Борис Сергеевич был весьма чутким человеком и умел проводить грань между эмоциями и здравым смыслом. Вытерев со лба пот, мой мучитель сел в кресло и по-крестьянски, не церемонясь, глотнул коньяк из бутылки.

— Какой смысл у этой подставы?

— Судите сами, — поправила маленький галстук телохранительница, — встреча в Питере отменена. Многие знают об этом. Вы приезжаете домой и видите телохранителя в постели со своей женой. Ваша реакция?

— Он покойник! — отрезал Рокот. — Может, не прямо здесь и сейчас, но он — покойник! Надо четко знать свое место и не пытаться ухватить Бога за бороду. В этом смысл бытия.

— Как скажете, — кивнула Алла. — Покойник так покойник. А вдруг вся эта затея для того и создавалась, чтобы вы убили его? Может, на улице уже ждет следственная группа с видеокамерой и нас возьмут в тот момент, когда мы будем выносить тело? Естественно, дело это вы урегулируете. Но не сразу. А резонанс получится большой. Да и пресса постарается.

— И о кресле министра безопасности можно будет забыть, — подытожил Рокот.

— Именно, — расплылась в улыбке Алла, словно цирковая собачка, ожидающая подачку за исполненный трюк.

— Что ж, голова у тебя работает, — заметил Рокот. — Жаль, что в свое время я встретил не тебя, а эту курву.

Я сплюнул остатки крови изо рта и засмеялся.

— Что с тобой, парень? — удивленно спросил Рокот. — Театр задумал устроить? Разжалобить меня хочешь? Зря стараешься. Я своих решений не меняю.

— Знаю, — ухмыльнулся я, — поэтому и смеюсь.

Он снова встал с кресла и подошел ко мне.

— Мне не нравится твоя веселость. Я ее не понимаю. А когда я что-то не понимаю, то очень сержусь. За полгода работы на меня ты должен был это уяснить. Поэтому выкладывай в ритме вальса, что у тебя есть. В таком случае умрешь легко и быстро.

— Алла — дура, — начал я, — но кое-что она ухватила. Подстава действительно имеет место. И о кресле министра безопасности ты можешь забыть.

Рокот наклонился и схватил меня пальцами за подбородок.

— Говори быстрее! Ты не на сцене…

— Думаешь, ты победитель, да? — выдержал я его взгляд. — Думаешь, и на этот раз тебе все сойдет с рук? Ошибаешься! Меня послали, чтобы я убил тебя. И я сделал это! Уже сделал это…

— Не понимаю! — Его глаза побелели от ненависти.

— Я болен СПИДом. И с женой твоей сплю уже два месяца. Ты ведь не пользуешься презервативами, верно?

Рокот выпустил мой подбородок из своей ладони и ошеломленный встал. Я заметил, как подрагивают его руки.

— Так, что-то намечается! — раздался в моей голове голос Свина. — У него в ауре происходят изменения. Он плывет!

Я вглядывался в лицо Рокота. Он действительно плыл. «Плыть» на нашем жаргоне означало терять веру. Когда все твои установки, все твои убеждения оказываются бессильны перед свершившимся фактом и стекают, подобно воде из бачка унитаза, в дурно пахнущее ничто. Картина не из легких. Потеря веры, может быть, самое тягостное зрелище на земле. Но я знал Рокота, знал его жизнь и потому не сочувствовал. Ни капли. Ни йоты. Его вера стоила того, чтобы ее потерять.

Он верил, что непобедим. Он просыпался каждое утро с радостной улыбкой и делал то, что считал нужным, совершенно не заботясь о том, как его действия отзовутся в судьбах других людей. И он чувствовал себя под защитой, не задумываясь, откуда эта защита происходит. Но вот произошла досадная оплошность, которую он просмотрел. Два маленьких человека, которых он презирал и едва ли относился к ним иначе, чем к мебели, обыграли его по всем статьям. Он не думал о том, правда ли это. Он не жалел Вику, которая, если верить моим словам, тоже была заражена. Он думал только о том, что оказался смешон и жалок. Что он проиграл. И это осознание поражения делало его открытым для справедливого возмездия.

Рокот схватил бутылку и ударил ее о стену. Остатки коньяка хлынули на дорогой паркет. В руке у Большого Босса заблестела, переливаясь при свете ночной иллюминации из окна, шипастая розочка.

— Кто тебя послал? — спросил Рокот, приставив острые края стекла к моему горлу.

С него уже слетел весь лоск респектабельного джентльмена. Передо мной стоял дикий невежественный варвар, одержимый лишь жаждой мести. И это радовало мое сердце, потому что мстящий человек всегда находится в проигрыше. Ибо месть не дается жаждущим ее.

— Сам не догадываешься? — Я инстинктивно отклонился от режущей кромки стекла.

— Неужели Васильченко? — сузились его глаза.

Я неопределенно пожал плечами. Васильченко, разумеется, тут был ни при чем. Сам способ мести я вычитал в какой-то желтой газетенке, из тех, что внимательно изучал по вечерам Свин. Но открывать карты пока не собирался.

Рокот в сердцах бросил горлышко бутылки в панорамное окно. Раздался звон стекла. В комнату ворвался холодный ночной ветер. Всхлипы Виктории стали гораздо громче. Большой Босс ходил по комнате, грозя кулаком невидимому врагу.

— Тварь! Ах, тварь… Нашел-таки способ! Ну ничего, я до тебя еще доберусь! Ты у меня попляшешь, стратег долбаный…

Телохранители безучастно наблюдали за происходящим. Ветер дул все сильнее и сильнее, и я первый раз за вечер обеспокоился своим здоровьем. Так, не ровен час, и воспаление легких можно подхватить. Вот ведь ирония судьбы — ехать в Испанию с носовым платком в руке…

— Клиент готов, — торжествующе провозгласил в моей голове Свин. — Он впустил в себя страх и горечь. Теперь правосудие найдет его. Можно вызывать милицию.

— Боюсь, что до милиции дело не дойдет, — мысленно ответил я.

— Почему?

— Она в комнате, — сказал я вслух и закрыл глаза.

Она действительно была в комнате. Маленькая фигура в бордовом балахоне, вроде тех, что носят послушники в католических монастырях. Талия подпоясана простой белой веревкой. Капюшон низко опущен, так что лица не видно совсем. Впрочем, Ее лица не видел никто. Никто и никогда.

— Что за бред ты несешь? — наклонился ко мне Рокот. — Кто в комнате?

Я еще раз посмотрел на маленькую фигуру в бордовом балахоне. Я видел Ее довольно часто. Но так и не смог спокойно воспринимать Ее присутствие. Теперь мне стало по-настоящему холодно. Холодно и тоскливо. Никогда нельзя быть уверенным, кого Она заберет на этот раз.

— Так кто в комнате? — повторил свой вопрос Рокот. — Кто и где?

Я взялся за его рукав и показал за спины телохранителей.

— Ну и что? Кто там?

— Смерть, — ответил я и опустил глаза. Встретиться со взглядом из глубины темного капюшона было выше моих сил. Даже Свин боялся Смерти. Что уж говорить обо мне…

Рокот выпрямился и нервно расхохотался:

— Ты слышишь, Алла?! Этот придурок видит смерть за твоими плечами…

Телохранительница улыбнулась в ответ. Я отметил, что выражение цирковой собачки исчезло с ее лица. Близкое присутствие Смерти всегда преображает людей, даже если они и не осознают полностью того, что происходит.

— Самое смешное, Босс, — сказала Алла, — что Гаврила, в общем-то, прав…

В следующее мгновение в ее руке оказался пистолет. Охрана Рокота пользовалась нормальным оружием. Хотя и здесь не без вычурностей: более практичному, но некрасивому и неблестящему «глоку» предпочли хищный профиль «беретты».

— Что ты такое говоришь, Аллочка? — осипшим голосом спросил Рокот. — Почему он прав?

— Потому твоя смерть действительно в моих руках, — ответила телохранительница и нажала на курок.

Выстрел прозвучал довольно глухо. Это когда смотришь боевик со всякими там сабвуферами и усилителями от «ямаха» выстрелы резонируют в комнате, как эхо на вершинах Альп. А в реальности звук выстрела глухой и тихий. Словно хлопнули по надутому воздухом полиэтиленовому пакету.

Стреляла Алла отлично. Да если бы и не так, промахнуться с расстояния двух шагов в человека было невозможно. Мозги Рокота выплеснулись на зеркальную стену. Большое грузное тело еще мгновение оставалось стоять, затем рухнуло на пол. Из простреленной головы ударил вверх фонтанчик крови.

Вика побелела от ужаса. Я тоже почувствовал беспокойство. Дело принимало довольно неожиданный оборот.

Алла подошла ко мне. Каблуки ее черных лайковых туфель с хрустом давили стекло. По дороге она ступила в лужу крови, натекшую из головы Рокота, — на паркете отпечатались маленькие аккуратные красные следы.

— Так кто же ты такой? — спросила телохранительница, присев рядом со мной на корточки.

— Тот же, кто и ты.

— Не ври. Ты — непростой человек. Сразу видно.

— Польщен, раздавлен и опрокинут.

— Иронизируешь, — ухмыльнулась Алла, взводя боек «беретты». — Что ж, твое право. Позволь выразить тебе самую искреннюю благодарность.

— Я сыграл тебе на руку?

— Более чем. Мне тоже заказали Рокота.

— И ты ждала подходящего момента, — начал понимать что к чему я.

— Именно. Сам знаешь, Сергеевича, царство ему небесное, тоже не пальцем делали. А мне надо было все обставить так, чтобы подозрение не пало на нас с ребятами. Мне ведь еще работать в этом городе. Репутация— без нее никуда не денешься…

— А теперь…

— А теперь ситуация складывается как нельзя лучше. Стопроцентная классика. Муж вернулся домой и застал жену в постели с любовником. Возникла потасовка, плавно перешедшая в перестрелку. Мы с ребятами подтянулись, но было слишком поздно. Любовник убил оплот российской государственности. А мы убили любовника. Все чисты, как роса майским утром.

— Я рад, что сумел тебе помочь, — улыбнулся я.

— Спасибо, — кивнула Алла. — Приятно было с тобой пообщаться. Даже жаль тебя убивать. Но извини, бизнес есть бизнес. Ничего личного.

Она навела на меня пистолет. В ее глазах не было ни ненависти, ни сожаления. Действительно, бизнес есть бизнес.

— Ты можешь сопротивляться, — сказал Свин. — У нее нет и сотой доли веры Рокота. Обыкновенная пешка, которая решила переступить через себя и сорвать кучу денег разом.

Я мгновенно подобрался. Благодаря Богу и непрестанному зудению Свина я мог это сделать. Во-первых, я не курил уже лет девять. Поэтому свежий воздух, ворвавшийся в легкие, насытил мышцы кислородом. Во-вторых, я уже довольно долго изображал из себя человека, потерявшего голову от испуга. Совершенно беспомощного и беззащитного. И не стыдящегося своей беззащитности, то есть абсолютно расслабленного. Тело успело отдохнуть и сейчас, по первому приказу мозга, было готово к действию.

Алла покачала головой и встала на ноги.

— Пожалуй, я лучше сделаю это издалека. Так будет реалистичнее.

— Подожди секунду, лягу поудобнее, — улыбнулся я, переворачиваясь на спину.

Ножка второго зеркального столика оказалась совсем рядом с моей правой рукой, но Алла не заметила этого. Она отходила на реалистичное, по ее мнению, расстояние. Надеюсь, в эти мгновения она боролась с собой. Хотя навряд ли…

Телохранительница остановилась, развернулась на каблуках и подняла руку с пистолетом.

— Прощай!

За секунду до того, как Алла нажала на курок, я дернул за ножку стола. На вид стол был прозрачным и невесомым, но в действительности весил достаточно много. Тем лучше: тяжелые предметы удобней метать. Стол полетел в направлении Аллы, а я бросился к Вике.

Раздался выстрел. Чудесное изделие итальянских дизайнеров прекратило свое существование, как и полагается произведению искусства, — в полете, рассыпавшись на тысячу осколков и миллионы крошек. Усеянные стеклянной пылью розы шмякнулись на пол. Печально, но благодаря этому я спас себе жизнь. И не только себе. Схватив Вику за руку, я втолкнул ее в кабинет и запер дверь.

— Быстрее, мы должны успеть к грузовому лифту!

— Я должна что-нибудь надеть, — провизжала Вика.

Все-таки женщины поразительные существа. Даже будучи на волоске от смерти, они не забывают о приличиях.

— Лучше голая на улице, чем одетая в гробу, — отрезал я, волоча ее за руку к лифту.

Позади нас раздались выстрелы: команда Аллы профессионально и без лишней суеты разносила дверной замок в клочья. У нас было всего несколько секунд, не больше.

Мы миновали столовую. Закрывая дверь, я перегородил ее тяжелым дубовым столом. Слабое утешение, но несколько лишних секунд у нас в запасе.

Настал черед кухни. Пробегая мимо посудомоечной машины, я схватил большое металлическое блюдо, на котором горничная обычно подавала виноград. Так, подделка под восемнадцатый век. Ничего особенного. Любой, даже самый зеленый антиквар не даст за него больше ста долларов. Но железо было крепкое, и за неимением лучшей защиты от пуль приходилось довольствоваться тем, что есть.

Грузовой лифт находился в дальнем углу кухни. Простые металлические дверцы, непрезентабельная кнопка вызова. На нем ездили не господа, а только прислуга. Однако сейчас грузовой лифт стал нашей единственной надеждой на спасение.

Я нажал кнопку вызова и тихо выругался.

— Что такое? — спросила меня Вика.

— Судя по звуку, лифт на первом этаже.

— Но он ведь приедет? — всхлипнула девушка.

— Приедет, — ободряюще кивнул я. Кроме ободрения, у меня ничего не оставалось.

Из столовой послышался громкий треск. По всей видимости, ребята справились со столом не без труда. Я прислушался к звукам из шахты лифта. Тросы мерно гудели, маховичок ритмично отсчитывал обороты вращающего механизма. Поскольку лифт был хозяйственный, скоростного подъема не предусматривалось. А путь с первого этажа на двадцать третий был не быстр. Ох, как не быстр…

Шаги телохранителей гулко резонировали в пространстве столовой. Как-никак, я был их коллегой, поэтому они учитывали вариант возможного сопротивления с моей стороны и прочесывали местность на совесть: с подстраховкой друг друга.

Наконец ребята убедились, что в столовой нас с Викой нет. Я услышал, как Андрей — так звали одного из телохранителей — подошел к двери кухни и взвел курок. Прикинув все возможные варианты, я надавил Вике на плечи и опустил ее на пол.

— Как только дверцы лифта откроются, заползай и жми на первый этаж. Понятно?

Она энергично кивнула. Я занял позицию сбоку от двери и с силой сжал край блюда. Оно было довольно плоским, с тонкими краями. Со стороны я, наверное, напоминал древнегреческую скульптуру метателя диска. Сравнение лестное, но сейчас — не до самолюбования.

Дверь из кухни в подсобное помещение была совсем хлипкая, поэтому перед тем, как вышибить замок, ребята несколько раз выстрелили по ней на уровне головы. Надеялись, наверное, что откроют дверь и им на руки свалятся наши мертвые тела. Я понимал их: не видя жертву, убивать легче.

Пули визгливо пролетели мимо и раздробили стену, вышибли в воздух толстое облако штукатурки. Я похвалил себя за то, что усадил Вику на пол, и приготовился к броску. Тут наконец подъехал лифт.

Вика на четвереньках ринулась в открывшиеся дверцы. Телохранители ударили ногой в тонкое дерево. Дверь жалобно хрустнула и упала вниз. Ребята действовали по инструкции. Вышибаешь дверь, оцениваешь обстановку и только после входишь. Эта пауза дала мне плюс. Я расправил руки и с силой бросил блюдо, метя в косяк. Учитывая, что я стоял всего в нескольких метрах от двери, бросок получился мощным. Блюдо врезалось в косяк и, срикошетив, ударило во что-то мягкое. Я не видел, во что именно. Но полагаю, это было горло одного из телохранителей. Судя по булькающим звукам, я не ошибся.

Действовать приходилось точно, без раздумий и колебаний. Увидев, что Вика нажала кнопку первого этажа, я буквально влетел в закрывающиеся дверцы лифта. Оставшийся на ходу охранник, — Сережа, если не ошибаюсь, — выпустил мне вслед почти всю обойму. Но я перекувыркнулся, и пули лишь изукрасили воронками пластиковые стены лифта. Дверь закрылась. Лифт пошел вниз.

Рисковать и стрелять в шахту Сергей не стал. Все-таки это был многоэтажный дом. И пальба в час ночи могла привлечь внимание нежелательных свидетелей.

Меня обеспокоило то, что я не увидел на кухне Аллу. Конечно, ситуация не способствовала внимательным наблюдениям. Но все же я не увидел ее, не почувствовал, а обоняние не уловило запаха дорогих итальянских духов, которыми телохранительница обильно смачивала свои волосы. Это настораживало: Алла была самой умной и, как следствие, самой опасной в троице, что преследовала нас. Впрочем, и Сергея со счетов сбрасывать рано. Я был почти уверен, что, потерпев неудачу в кухне, он побежал к главному лифту. А это, скажу вам, «Отис»… Намного более быстрый, чем наша грузовая коробочка.

Лифт остановился на нижнем этаже, двери раскрылись. Если бы нас поджидал кто-либо с пушкой, он, без сомнения, сделал бы с нами все, что хотел: защищаться было уже нечем. Но, к счастью, телохранители не успели организовать нам теплый прием. Безмолвные ряды машин, сонное потрескивание люминесцентных светильников…

Шлепая босыми ногами по асфальту, мы добрались к стоянке сто девятой квартиры. О «бентли», разумеется, не могло быть и речи: ключи от нее остались в квартире. Лимузин тоже не открыть голыми руками. Оставался «Астон Мартин» — спортивное чудовище, которое Рокот преподнес жене на десятилетний юбилей свадьбы. По его спецзаказу машину начинили самой современной электроникой. Открыть дверь можно было двумя способами: вставить обычный ключ или приложить подушечку пальца к специальному сканирующему экрану.

Чудо техники оказалось как нельзя кстати. Я приложил палец Вики к экрану. Дверь тихо щелкнула.

— Если что, пригни голову ближе к коленям, — толкнул я новоиспеченную вдову на пассажирское место.

Девушка согласно кивнула. Я сел за руль, по старой памяти застегнул на нас страховочные ремни и вывел машину с парковочного места. «Астон Мартин» медленно катился вдоль темных рядов дорогих иномарок, отдыхающих после дневной суеты. Еще немного — и мы выедем из гаража.

Не тут-то было… Выстрела я не услышал. Просто на лобовом стекле выросла аккуратная маленькая дырочка. Затем я увидел Сергея. Парень стоял перед выездом из гаража, рядом с желтым шлагбаумом, и целился в мою сторону.

Времени для раздумий не оставалось. Или я, или он. Я нажал на газ. Сергей выстрелил еще раз. Ускорение вдавило меня в кресло. Пуля прошла мимо. Мы с Сергеем приближались друг к другу на огромных скоростях, точно потерявшие свои орбиты планеты. Он не хотел отступать, потому что понимал: если я уйду живым, оставшуюся часть своей жизни он, в лучшем случае, проведет под чужой фамилией, вздрагивая от каждого незапланированного телефонного звонка. Мне же просто некуда было деваться…

Я оказался более удачливым. Хищный капот «Астона Мартина» врезался в ноги Сергея. В последнее мгновение он попытался отскочить, но это было уже невозможно. Раздался звук, похожий на тот, когда раскалывается спелый арбуз. Тело Сергея выбросило на капот, затем оно прогрохотало по крыше и упало позади машины на асфальт. Лобовое стекло автомобиля залило кровью.

Мы ехали практически вслепую. Я попробовал включить дворники, но оказалось, что их задела пуля и механизм не работал.

— Надо очистить стекло! — крикнул я Вике.

Она недоуменно посмотрела на меня.

— У тебя ведь есть заначка, верно?

Девушка кивнула головой, открыла бардачок и вынула оттуда атлас Москвы. Оказалось, что половина страниц в книге вырезана, а в получившемся углублении лежит плоская металлическая фляжка.

— Мартини «Розе», — сказала Вика, протягивая мне свое сокровище. — Пойдет?

— Да хоть «Бьянко», главное, чтобы текло, — хмыкнул я, после чего отвинтил колпачок и, высунув руку в окно, вылил содержимое фляжки на лобовое стекло.

Вид наконец-то прояснился. Мы покинули гараж. «Астон Мартин» влился в поток спешащих куда-то, несмотря на поздний час, автомобилей. Я снова стал одним из всех.

— Куда теперь? — спросила Вика пересохшими губами.

Девушку бил озноб. Я пожалел, что не оставил ей хоть капельку мартини.

— Советую тебе поехать куда-нибудь в спокойное место.

— Куда-нибудь?

— Иногда можно позволить себе роскошь поехать просто куда-нибудь…

— Но не сейчас, — послышался голос с заднего сиденья.

В мой бок уперлось дуло пистолета. Алла, ну конечно же Алла… Я слишком рано сбросил ее со счетов.

— Сюрприз! — ухмыльнулась телохранительница и помахала ключами от машины. — Двойной доступ — великая вещь, если у тебя есть ключи…

— Может, остановимся и спокойно обсудим сложившиеся обстоятельства? — предложил я.

— Не умничай! — ударила меня рукояткой пистолета по ребрам Алла. — Просто рули, куда я тебе скажу!

— И куда же?

— Не знаю, кто тебе заказал Рокота, но меня действительно нанял Васильченко. К нему и поедем. А там, на месте, разберемся, что с вами двумя делать… Выезжай на кольцевую. Я скажу, когда надо будет свернуть…

«Астон Мартин» уверенно разрезал мокрую московскую ночь. В салоне царило молчание. Вика время от времени судорожно вздрагивала. Алла буравила мои ребра дулом «беретты».

— У телохранительницы нет веры в свою неуязвимость, — напомнил мне Свин с помощью телепатии. — Так что все козыри в твоих руках.

— Спасибо за поддержку! — скептически поблагодарил его я и со всей силы вдавил педаль газа в пол.

Мы выехали на кольцевую дорогу. Сейчас здесь было не столь оживленно, как несколько часов назад. Я увидел, что нам предстоит проехать по высокому мосту. В голове зародился план.

— Скажи, Алла, ты любила смотреть фильмы с Аленом Делоном в детстве? — спросил я телохранительницу, увеличивая скорость.

Девушка несколько удивилась:

— Нет, мне больше нравился Бельмондо.

Стрелка спидометра пересекла отметку «сто пятьдесят».

— Зря, — сказал я, стараясь занять такое положение, чтобы Алла не увидела экран спидометра.

— Почему?

— В них много поучительного.

— Например?

— В одном из фильмов Ален Делон оказывается точно в такой ситуации, в какой оказались мы сейчас. К нему на заднее сиденье садится продажный парижский коп, приставляет пистолет к голове и велит куда-то ехать.

— И что дальше? — заинтересованно спросила Алла.

Мы въехали на мост. Стрелка спидометра достигла отметки «двести». «Астон Мартин» превратился в гоночный автомобиль.

— Классику надо знать! — назидательно произнес я, после чего вывернул руль и с силой нажал на тормоза.

Машина резко остановилась, развернувшись на девяносто градусов. Сила инерции выбросила Аллу на лобовое стекло. Телохранительница разбила его вдребезги, вылетела из машины и, описав дугу, через перила моста свалилась вниз, на железнодорожное полотно. А мы с Викой остались в креслах благодаря ремням безопасности. Ни одна из машин, проезжавших мимо, не остановилась. Ну вылетел человек через лобовое стекло, ну упал он с моста — у всех и так хватает проблем. Надо спешить, надо выкусывать из ночного тела столицы свой кусочек счастья. Только бизнес, ничего личного…

— Вот и все… — произнес я и выключил двигатель.

Виктория Рокот закрыла лицо руками.

— Господи… Господи… Что же это такое…

Я смотрел на ее подрагивающие обнаженные плечи. В Отделе работал профессиональный стиратель памяти. Завтра он навестит девушку — и она навсегда забудет меня. В ее голове останется только смутный образ. Но ни имени, ни лица моего она не вспомнит даже под гипнозом. Таким образом, мы виделись в последний раз. И мне захотелось произнести слова утешения.

— Послушай, я понимаю, тебе тяжело. Но у любой медали есть две стороны. Постарайся увидеть позитив в том, что случилось…

— Какой, к черту, позитив! — всхлипнула Вика. — У меня убили мужа!

— Зато теперь ты сможешь покупать спиртное без ограничений и трахаться с кем захочешь.

Девушка убрала руки с лица и внимательно посмотрела мне в глаза:

— Знаешь, Гаврила, а ты действительно сволочь…

Я содрал с подлокотника фирменный чехол, приспособил его под набедренную повязку, вылез из машины и мысленно попросил Свина вызвать мне такси по телефону….

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я проснулся от громкого похрюкивания над ухом. Свин — ни единой похмельной черточки на рыле, как будто и не пил вчера, — стоял рядом с моей кроватью и требовательно постукивал копытом о паркет.

— Что? — с трудом разлепил глаза я.

— Ты мне нужен, — сказал он командирским голосом.

Я перевернулся на другой бок.

— Закажи пиво в ресторане. Совсем не обязательно гонять за пойлом лично меня.

— У тебя одно пойло на уме, животное, — осуждающе скривился Свин. — Неужели ты забыл, какой сегодня день?

Я открыл глаза. Действительно, день сегодня был особенный. Выдающийся, можно сказать, день. Вчера мы выполнили свое последнее задание. Значит, сегодня надо получать награду. Два аккуратных серебряных креста с бриллиантами в черных бархатных коробочках. Я видел такие, когда на пенсию уходили Священник и Клаус. Красивые вещииы. Но важно другое. Кресты — всего лишь внешний знак. Они символизируют, что мы больше ничего не должны Отделу и можем распоряжаться своими жизнями, как нам заблагорассудится.

— Вспомнил? — спросил меня Свин.

— Вспомнил. Где нас будет ждать Ангел?

— В пентхаусе, как обычно.

— Хорошо, я сейчас оденусь.

— Подожди, время еще есть, — сказал Свин и сделал несколько вращательных движений задней частью своего туловища. Это означало, что он смущен. Я вопросительно посмотрел на своего старшего офицера.

— Гаврила, я хотел, чтобы ты оценил мой последний текст.

Я глубоко вздохнул. Дело в том, что Свин отличался склонностью к графомании. Сложно сказать, насколько добровольно сформировались его наклонности. Сотрудникам Отдела не запрещалось иметь хобби, однако каждый имел свои ограничения. Так, Свин, в частности, не мог заниматься никаким видом коммерческой деятельности, поскольку именно в этой области он больше всего нагрешил в своей прошлой жизни. Поэтому ему пришлось довольно долго искать себе занятие по душе. Весь мир ведь сейчас — коммерческая деятельность, ткни пальцем в муравейник — и там обнаружишь бизнес… После долгих метаний Свин осознал в себе тягу к прекрасному и уселся за стол. Несколько лет он безуспешно рассылал свои творения по издательствам, изводя меня просьбами отслеживать судьбу рукописей. Затем стал писать рассказы на интернет-конкурсы, но победа всегда обходила его стороной.

Признание поцеловало пятак Свина, когда он находился на пике отчаяния. Некий полупорнографический журнал — из тех, что покупают солдаты в дальнюю дорогу, — объявил открытый конкурс короткого эротического рассказа. Победителю в качестве приза была обещана еженедельная колонка в упомянутом издании, Свин выиграл конкурс и отныне имел верных читателей, знавших его под именем Кристины А. Колонка велась от лица молодой девушки-нимфоманки. Вот уже пять лет она вытворяла всяческие сексуальные безобразия и скрупулезно фиксировала их на бумаге, чтобы поделиться своим опытом с читателями журнала. Колонка пользовалась популярностью, некоторые читатели даже обращались к Кристине А. за советом. В связи с этим журнал перечислял на счет Свина пятьдесят долларов в неделю — насколько я знаю, это был их потолочный гонорар…

Разумеется, по доброй воле я в жизни не притронулся бы к этой похабной писанине. Но субординация есть субординация. Свин являлся моим непосредственным начальником, а потому приходилось оказывать ему положенное уважение, пусть и переступая через себя.

Я встал с кровати и поплелся в зал. Там царил еще больший беспорядок, чем вчера: мы хорошенечко отметили удачное завершение операции. Свин заказал в дорогом ресторане комплексный обед на вывоз, я увенчал стол трехлитровой бутылкой водки «Смирнов»… В результате везде валялись блестящие колпаки для посуды, обглоданные кости куропаток и клешни омаров.

— Зачем это тебе? — спросил я, усаживаясь за компьютер. — Мы же уходим на покой сегодня…

Только произнеся эти слова, я понял их смысл. Мы действительно уходили на покой. Причем для меня этот покой заключался в том, что я отходил от дел. Если же говорить о Свине, то для него слово «покой» приобретало прямое значение. Работники Отдела, имевшие не человеческие, а какие-либо другие тела, после завершения службы отправлялись в иное измерение. Я не знал всех тонкостей процесса, но, по-моему, их три месяца держали в приграничной зоне: уже не земля, но и не совсем небо. Там с них снимались их грехи, за которые они и были заключены в тела животных. После окончания этого срока души отделялись от тел и восходили на небо, чтобы получить там назначение и родиться в теле младенца на земле… Я внезапно понял, что очень скоро Свин, каким я его знал последние десять лет, перестанет существовать. Осознание этого факта неприятно кольнуло сердце. Всегда тяжело покидать то, к чему так долго был привязан, пусть и не совсем добровольно….

Не знаю, взгрустнулось ли Свину. Он просто махнул пятаком на экран и приказал:

— Читай!

Я послушно завертел колесиком мыши. Клавиатура у нас была специальная, сделанная на заказ: Свин по понятным причинам не мог пользоваться стандартным вариантом. Огромные клавиши светились изнутри голубой подсветкой.

Рассказ, как всегда, балансировал на грани чудовищной пошлости и запредельного гротеска. Я наскоро глотал страницы, попутно исправляя грамматические ошибки и проставляя знаки препинания, и удивлялся, как люди могут читать такую муть.

В этот раз Кристина А. избрала объектом своего исследования глобальные интересы женской половины человечества. По ее словам, выходило, что женщины в современном мире мечтают о сексе, только о сексе и ни о чем другом, кроме секса. В доказательство этого тезиса Кристина, направляемая безжалостной фантазией Свина, познакомилась с некоей женщиной-политиком, и они вместе отправились в ночной клуб для одиноких светских львиц. Поначалу новая знакомая автора пыталась философствовать о высоких материях. Но после принятия внутрь небольшой дозы мартини раскрепостилась и исполнила стриптиз в сопровождении мускулистых курсантов военного училища. Затем Свин описывал, как подруги воспроизводили с означенными юношами половину позиций «Кама Сутры» в отдельном кабинете. Причем юноши отличались неутомимостью, завидными размерами «своих аппаратов», а женщины испытывали один оргазм за другим со скорострельностью станкового пулемета. В заключение следовала небольшая лесбийская сцена, после которой женщина-политик принимала решение организовать партию Фаллоса. Это новообразование должно было, по мнению Кристины А., примирить все враждующие силы на политической арене и указать новый путь к процветанию страны…

— Ну как? — спросил меня Свин.

— Очень даже ничего, — сказал я, стараясь не смотреть ему в глаза. — Тема свежая, ситуация нестандартная…

Свин вздохнул. Он понимал, что я ему вру. Да если бы и не понимал, при его способностях достаточно было один раз посмотреть на мою ауру, чтобы узнать правду. Но, полагаю, эту правду он узнавать не хотел…

— Как ты думаешь, — посмотрел вдаль Свин, — кто-нибудь станет скучать по мне? То есть по Кристине А.?

Я утвердительно кивнул. Читатели журнала единственные на всем белом свете, кто знал душу моего старшего офицера, пусть и исковерканную до неузнаваемости десятилетним воздержанием. У меня не было и их.

— Ладно, давай собираться, — сказал Свин и засеменил в сторону ванной. Мне показалось, что в его маленьких глазках, похожих на черные блестящие горошины, появился предательский блеск…

Распогодилось. Небо, выплеснув минувшей ночью всю накопившуюся влагу, сияло чистым, словно вымытым цветом. Ярко светило солнце. Над трассой носились стаи ворон. Порывы ветра утратили свою колючесть, хотя и не согревали.

Мы ехали на место встречи с Ангелом на нашем «лексусе». Не самая дорогая машина, это верно. В принципе, мы могли себе позволить и что-нибудь поэксклюзивнее, тот же «бентли», к примеру. Работники Отдела не испытывали нужды в деньгах. На каждого из нас был открыт счет в банке, куда ежемесячно перечислялись суммы, достаточные для того, чтобы вести безбедную жизнь — как в России, так и в любой другой стране мира. Не знаю, кто являлся отправителем средств. Мы не задавались этим вопросом. И культивировали, по настоятельной рекомендации Ангела, респектабельную незаметность. Ведь излишне дорогие вещи всегда привлекают к себе повышенное внимание. Так что мы довольствовались «лексусом».

В салоне играла музыка. Свин любил шансон, я — тяжелый рок. Поэтому сошлись на Джо Кокере. Бархатная хрипотца старого хиппи приятно ласкала слух. Мощная печка согревала тело потоками горячего воздуха.

Свин, по обыкновению, расположился на переднем сиденье, поджав задние ноги под себя. Мы хорошо оделись для визита — Свин вообще не выходил на улицу в том виде, в котором положено ходить обычным свиньям. Его тушу стягивала жилетка из дорогой английской шерсти в крупную полоску. На шее висела золотая цепь, скрепленная резными звеньями и украшенная голубой эмалью с древнегреческим орнаментом. В правом ухе, лопухом нависавшем над рылом, красовалась золотая серьга — подарок истового поклонника Кристине А.

— Скажи, — спросил я, — ты сразу пойдешь в карантинную зону?

— Не знаю, — буркнул он.

— То есть у нас будет несколько свободных дней?

— А что? — повернулся ко мне Свин.

— Да так… Я хотел попросить тебя помочь мне в выборе виллы. Я ведь полный ноль в том, что касается недвижимости.

Свин внимательно посмотрел мне в лицо:

— Ладно. Если Ангел даст мне несколько дней на сборы, смотаемся в твою Испанию. Рынок там уже, конечно, не такой, как в мое время. Но более-менее приличную хатку мы тебе найдем, отвечаю.

— Лучше более, чем менее, — ухмыльнулся я, чувствуя, что у Свина полегчало на сердце.

Через некоторое время мы подъехали к высотному зданию, блестевшему на солнце авангардными формами из затемненного стекла. Здесь сотрудники Отдела встречались с Ангелом. Дело в том, что Ангел не мог являться нам в обычном месте. Внизу, на земле, людская энергетика, пропитанная разочарованием, злобой и неуверенностью, слишком сильно действовала на нежно-небесное существо Ангела. А на высоте он чувствовал себя вполне сносно. Или просто так говорил нам, не знаю…

Парковочную площадку перед зданием устилал ковер из опавших листьев. Легкая, тщательно спланированная природная небрежность — последняя элитная мода. Я проутюжил желтое полотно шинами автомобиля и припарковался на нашем именном месте.

В холле высотки — маленьком футбольном поле, покрытом венецианским мрамором, — дежурили несколько охранников в униформе. Направляясь к лифту, я сухо кивнул им. Свин с достоинством семенил рядом. Охранники были не в курсе деятельности Отдела, поэтому при них мы между собой не разговаривали. Парни ответили на мое приветствие и решили выказать положенный регламентом респект.

— Здравствуйте, Гаврила Михайлович! — ощерился фарфоровым блеском старший по смене. — Что-то давно мы вас не видели… Командировка, отпуск или сумасшедшая любовь-с?

— Осложнения после аборта, — процедил сквозь зубы я, внимательно разглядывая мельтешащие на табло индикации этажей цифирки.

Мое хамство имело основания. Охранники втайне считали меня за блаженного, таскающего с собой огромного борова и наряжающего его в дорогие одежды. За глаза они даже позволяли себе крайне непристойные шутки об извращенном характере моей любви к животным. Так что я не отказал себе в маленькой мести. Охранникам пришлось захохотать и подобострастно поклониться.

— Лакей — он и с рацией лакей, — прокомментировал Свин, когда за нами закрылись двери лифта…

Пентхаус встретил нас уютом, покоем и звуком щебетанья птиц из зимней оранжереи. Апартаменты не принадлежали Отделу — здесь жил некий очень богатый человек, о котором в свободной прессе обычно упоминали с завистью, а в коммунистической — с ненавистью. На самом деле он финансировал и тех и других, являясь фактически негласным королем российских печатных СМИ. К Отделу он не имел прямого отношения. Поговаривали, что его благорасположение обусловлено неоценимой помощью, которую кто-то из сотрудников оказал ему в построении газетной империи. Но это были только слухи. В любом случае, пентхаус предоставлялся нам бесплатно, на сколь угодно длительное время и в любой момент суток. На открытой террасе сотрудники встречались с Ангелом, в зимнем саду проводились общие собрания.

Мы вежливо поздоровались с горничной фотомодельной внешности в строгом черном платье и белом переднике. Не задавая вопросов, девушка провела нас на открытую террасу, привезла столик с кофейником и пышными сдобными булочками, разлила кофе (мне — в чашку, Свину — в специальную пиалу-миску), после чего молча удалилась.

Мы остались одни. Ангел являлся не по расписанию, а когда хотел. Иногда приходилось подождать. Потягивая горячий ароматный кофе, мы рассматривали панораму Москвы, открывшуюся с крыши здания. В такие минуты полагается наслаждаться жизнью. Однако у меня это почему-то не получалось. Какой-то маленький червячок копошился в сознании. Не страх, не паника, не обида. Что-то другое — беспокойство или, пожалуй, мнительность. Кажется, пустяк, но из-за этого пустяка даже изысканный кофе отдает горечью…

— Хороший город, — сказал Свин, щурясь от солнечных бликов. — Не будешь скучать по нему в Испании?

— А о чем здесь скучать? — не согласился я. — Большая помойка. Коренные жители ведут себя как полуживые пенсионеры, приезжие рвут друг друга на части, словно пираньи в аквариуме. И ради чего?

— Чтобы смотреть на Москву таким вот ранним утром с террасы своего пентхауса, — серьезно ответил Свин.

Я знал, что он не мыслил себя вне России. Всем сотрудникам Отдела давалась привилегия выбирать для себя место следующего рождения. Большинство, насколько я знал, останавливалось на Европе или Северной Америке. А Свин застолбил молодую семью, живущую в Рязани. Он не хотел увидеть свет в столице: считал, что у провинциалов больше шансов преуспеть в жизни. Его время рождения близилось. Супруги уже купили домашний кинотеатр, получали кредит на машину, а сразу после машины у них был запланирован ребенок. Так что где-то года через полтора в Рязани ожидалась реинкарнация одного из лучших офицеров Отдела, по совместительству — Кристины А. Свин даже выбрал свои будущие наклонности, предпочтя писательскому таланту математику и логическое мышление. Так легче, по его подсчетам, сделать карьеру в сфере информационных технологий. Иногда мне казалось, что он расписал свою новую жизнь до мельчайших подробностей. Роддом — школа — МГТУ — создание собственной компании — пресловутый кофе на крыше пентхауса. В отличие от меня он был готов штурмовать этот город из жизни в жизнь…

— Здравствуйте, — раздалось за нашими спинами.

Мы обернулись. Ангел, как всегда, появился неожиданно. Он не любил, чтобы кто-нибудь видел, как его тело материализуется из воздуха. Поэтому всегда выбирал подходящий момент. Вроде никого нет рядом — и вот, пожалуйста, в двух шагах от вас стоит представитель небесного мира. Длинные пепельные волосы почти закрывали лицо и ниспадали на плечи мягкими пушистыми волнами. Белые крылья сложены за спиной. Кисти рук, по обыкновению, скрыты в широких рукавах тонкого хитона.

— Приветствуем тебя, Ангел, — поклонился за нас двоих Свин. — Как тебе наше последнее задание?

— Давайте сядем, поговорим, — сказал Ангел.

Он не любил спешить и вести разговоры стоя. Утверждал, что в ногах правды нет. Зная это, владелец пентхауса уставил террасу множеством столиков, скамеек и даже кресел, на которых можно было с комфортом расположиться для неспешного длинного разговора.

Свин и я уселись в плетеные кресла. Ангел облокотился на крышку большого черного рояля, на котором никто никогда не играл.

— Задание на пять с плюсом, — ответил на вопрос Свина Ангел.

— Спасибо, — склонились в почтительном кивке наши головы.

Наступило неловкое молчание. Мы не знали, с чего начать. На моей памяти я всего один раз видел, как вручались наградные кресты. Церемония была простой, без пафоса. Начинать ее полагалось Ангелу. А он медлил.

— Почему ребята опаздывают? — возмущенно удивился Свин. — Я, конечно, понимаю, что мы не со всеми в Отделе хорошо ладили. Но ради вручения крестов могли бы и забыть старые обиды…

Только после этих слов моего офицера я вдруг понял, что меня смущало все это время — нам не встретился хотя бы один сотрудник Отдела. Учитывая, что на пенсию в Отделе уходили ой как нечасто, данный факт, мягко говоря, вызывал недоумение. Терраса просто должна была рябить от знакомых лиц. Даже Локки, даже Варшавский, при всей своей к нам со Свином неприязни, не могли пропустить столь важное, я бы даже сказал протокольное, мероприятие.

— Ребята не придут, — коротко сказал Ангел.

Может, мне показалось, а может, свет солнца действительно померк. Усилившийся ветер набросился на распотрошенную Свином булку. Белые крошки, попав в цепкие объятия холодного воздуха, сначала взмыли вверх, а затем, перемахнув через перила, полетели к земле, на корм воронам. Мы со Свином угрюмо молчали. Отсутствие сотрудников на церемонии награждения было экстраординарным событием. Значит, случилось что-то очень и очень неприятное.

— Отдел расформирован, — сообщил нам Ангел.

— Что?! — в один голос воскликнули мы.

— Отдел расформирован, — бесстрастно повторил Ангел. — Служба Справедливости добилась его закрытия. Все сотрудники в данный момент находятся на местах, ожидая дальнейших распоряжений от независимых наблюдателей.

Я ошеломленно молчал, пытаясь сообразить, какие эмоции в данный момент должны возникнуть в моем сердце. Мне было известно, что деятельность Отдела вызывала постоянные нарекания со стороны Службы Справедливости. Мы иногда пересекались с их оперативниками. Бесстрастные, скользкие ребята. Все как один в черном, все как один аккуратно подстрижены, выбриты и в темных очках. Естественно: их служба носила совершенно легальный характер, поэтому и выглядели они как заурядные клерки, подражающие, ради разнообразия будней, стилю Нео из «Матрицы». Служба Справедливости — СС, как мы ее называли между собой, — была прямым антиподом Отдела. Мы разрушали веру — они тщательно взращивали ее, следили за тем, чтобы верующий всегда получал то, во что он верит. Эсэсовцев не интересовал нравственный характер веры конкретного человека — они пестовали веру вообще, а на слезинки ребенка и прочие сентиментальности им было глубоко наплевать. Пару раз Ангел обмолвился, что на небесах все ужасно обеспокоены упадком веры среди людей. А потому СС набирает все большую и большую силу — считается, что они помогают понять людям пользу веры. Больше уверовавших — больше мыслей о небе. А о нравственности можно будет подумать как-нибудь потом, по достижении нужного объема…

— Печально, — сказал Свин. Видимо, новость огорчила и его.

— Спасибо за соболезнования, — поклонился Ангел.

— Извините за прозу, — вмешался в разговор я, — но как насчет нас? Мы же выполнили последнее задание. Нам положены кресты.

Ангел покачал головой. Затем развернул крылья и достал откуда-то из глубин хитона два черных бархатных футляра.

— Вот ваши кресты.

Мы со Свином как завороженные уставились на его руки. Кресты были совсем маленькие, изящные. Если повесить на лацкан пиджака, все подумают, что это клубный значок.

— Наконец-то, — протянул копыта к футляру Свин.

Но кресты ему не достались. Ловким, проворным движением Ангел убрал футляры за спину.

— Я очень сожалею. Но официально Отдел был расформирован вчера вечером. Мы не имеем права выдавать награды и отпускать кого-либо на пенсию. Вам следует обратиться к вашему куратору из Службы Справедливости для получения дальнейших инструкций о вашей деятельности.

Свин в бешенстве вскочил на ноги, опрокинув столик с кофейником. Я присоединился к нему. Мы стояли рядом с Ангелом и наперебой кричали ему в лицо:

— Но мы работали на Отдел десять лет…

— Мы заслужили пенсию — при чем тут эсэсовцы?

— Я столько времени провел в этом теле, а теперь выясняется, что все мои страдания не имеют искупительной ценности?

— Задание отсчитывается с момента его получения— если уж на то пошло, нас должны были премировать уже полгода назад!

Ангел внимательно выслушивал наши возгласы, энергично кивал, показывая всем видом, что со всем согласен. Когда наш пыл несколько иссяк, он пожал плечами и смущенно, мне даже показалось — виновато, произнес:

— Мужики! Я полностью на вашей стороне. Но вы же сами знаете — найти инстанцию, куда можно было бы подать жалобу на небесную канцелярию, практически невозможно…

Свин устало опустился на землю. По его рылу тек пот. Уши покраснели. Грудь вздымалась от сиплого дыхания. Полагаю, со стороны я выглядел не лучше.

— И что теперь? — спросил Свин, немного придя в себя. — Ты просто бросишь нас? После десяти лет работы бок о бок взмахнешь своими траченными молью крылышками и испаришься в воздухе? А вы, мол, ребята, выкручивайтесь, как сами знаете? Последняя свинья ты после этого, а не ангел…

Я поднял опрокинутое кресло и тоже уселся. В груди все бушевало, но на верхнюю часть головы наползала тяжелая, всеобъемлющая усталость, щедро приправленная самоосуждением. Ведь я знал, что, когда чего-то сильно желаешь, всегда обламываешься. И, несмотря на свое знание, последние пять лет целенаправленно и красочно грезил об Испании. Ох, не надо, не надо, не надо было представлять в красках все эти возлежания на шезлонгах с видом на панораму грохочущего прибоя…

Ангел внимательно рассматривал свои безукоризненно чистые ногти, дожидаясь, пока остатки нашего возмущения окончательно растворятся в холодном осеннем воздухе. Затем провел пальцем по гладкому лаку рояльной крышки и как бы невзначай заметил:

— Есть, правда, одна возможность…

Свин мгновенно подобрался. Ангел выжидал и выжидал, вполне сознательно затягивая паузу.

— Не томи, пернатый, — попросил его Свин. — Аль Пачино из тебя хреновый. Говори, что знаешь!

Он перешел все законы приличия: подобный тон в беседах с Ангелом позволял себе лишь Локки, да и то когда заливался текилой по самые уши. Но я не осуждал Свина. Можно даже сказать, я его поддерживал.

— Учитывая вашу многолетнюю службу… — начал Ангел.

— Многолетнюю безупречную службу, — вставил Свин.

— Учитывая вашу многолетнюю службу, — с нажимом повторил Ангел, имевший на данный вопрос свои взгляды, — руководство Отдела способно пойти на определенные… гм… нарушения существующих правил. Наш архив еще не передан Службе Справедливости. Поэтому можно представить дело так, будто вы завершили задание еще до упразднения Отдела. Кресты и приказы на пенсию мы пометим задним числом. Правда, придется выдумать другое задание: если рассказать о Рокоте, аналитики эсэсовцев вполне могут сопоставить даты и забить тревогу. Сами знаете, их руководство не упустит возможности кому-нибудь нагадить, тем более вам двоим.

— Никто не творит больших подлянок, чем эти борцы за справедливость, — в один голос признали мы со Свином.

— Таким образом, — продолжил Ангел, — де-юре вы получите отставку на момент существования Отдела. Не думаю, что Служба Справедливости станет оспаривать это решение. В конце концов, и у них должно быть что-то святое…

Сказав это, Ангел замолчал. Я посмотрел на Свина и не заметил на его рыле хоть капельки радости. Все верно: мы слишком хорошо знали Ангела, чтобы поверить в такой простой исход дела.

— И теперь ты скажешь свое коронное «НО», — предположил Свин.

— Скажу, — согласился Ангел и, набрав воздуха в легкие, произнес: — Но для того чтобы ваша отставка была оформлена оговоренным нами сейчас образом, вам придется выполнить еще одно задание, уже неофициально.

— Я так и знал! — воскликнул Свин, в ярости кроша копытом осколки кофейника. — И они еще запрещали мне заниматься коммерцией… Да вся ваша пернатая шайка и шагу не может ступить, чтобы не предложить кому-нибудь сделку! Нет, точно: как на земле, так и на небе!

— Или как на небе, так и на земле, — задумчиво парировал Ангел. — Мы связаны теснее, чем вам представляется…

— Хватит философии! — попросил я. — В чем заключается задание?

— Я могу сообщить его детали только после получения вашего согласия на выполнение.

— Как будто у нас есть выбор, — обиженно хрюкнул все еще не успокоившийся Свин.

— Мы не собираемся пахать на этих ублюдков из СС, — подтвердил я. — Давайте приступим.

Ангел удовлетворенно кивнул и достал из-под крыла серебряный ноутбук. Иногда мне казалось, что в складках его хитона сокрыт целый супермаркет. Наверное, так оно и было…

Поставив ноутбук на крышку рояля, Ангел открыл его и подождал, пока загрузится операционная система. Затем несколько раз щелкнул на значке видеопроигрывателя. На мониторе появилось яркое, блещущее всеми цветами радуги изображение. Динамики выплеснули волну громкого звука.

Мы смотрели видеоклип. Яркая блондинка, облаченная в садомазокупальник размера этак на два меньше, чем ей требовалось на самом деле, пела песню в интерьере ночного клуба. Вокруг нее плясала массовка — мускулистые парни откровенно гомосексуального облика, одетые в смокинги на голое тело. На шестах вертелись крупногрудые стриптизерши., Сквозной персонаж клипа — мордатый мужик в костюме от «Гуччи» — большую часть времени пялился на певицу, после чего решался, разбивал бокал с виски об пол и увозил счастливицу прочь на расписанном голубыми драконами «мерседесе». Слова песни соответствовали видеоряду. «Тебе лишь стоит посмотреть, тебе лишь надо захотеть, и буду долго я гореть, и пропаду, и пропаду… » «И пропаду-у-у», — повторялось раз десять в конце каждого припева. Мою успокоившуюся было голову снова сжали тиски боли.

— Узнаете? — спросил Ангел.

Я отрицательно покачал головой. Свин проявил большую осведомленность.

— Алина Стайгер. Звезда МТВ, победительница хит-парадов и светская львица.

— Правильно, — кивнул Ангел и включил слайд-шоу.

Монитор зарябил сменяющими друг друга фотографиями. Алина поднимает над головой позолоченную статуэтку — главную музыкальную награду года. Алина открывает новый бутик «Дольче и Габбана». Алина рекламирует модельный ряд часов «Лонгинесс». Алина на обложке «Плейбоя». Алина на обложке «FHM». Алина же на обложке «Мулен Руж».

— Аппетитная шкурка, — забылся на секунду Свин. Даже последние переживания не смогли изгнать из его души тягу к прекрасному.

Ангел сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал щелкать мышью.

Алина сидит в кресле, а за ее спиной — большая реклама Московского кинофестиваля. Алина на светской вечеринке обнимается с полным лысым мужчиной— главной звездой нашей эстрады с советских еще времен. Алина грустит на открытии элитного яхт-клуба…

Фотографии продолжали сменять одна другую. Свин похотливо причмокивал при каждом новом откровенном ракурсе. Я терпеливо ожидал подвоха.

— Насмотрелись? — спросил нас Ангел через несколько минут.

Мы кивнули: я — поспешно, Свин — с некоторым сожалением.

— Тогда перейдем к делу, — сказал Ангел и еще раз щелкнул кнопкой мыши.

Пред нашими глазами предстала картина совсем иного содержания. Сперва мне показалось, что я наблюдаю репортаж с места теракта. Черные обломки металлических конструкций, бушующий огонь, пожарные шланги на заднем плане. Затем я стал различать детали. Это было какое-то кафе, вроде «Макдональдс»: обрывки яркой вывески валялись на грязном, покрытом сажей асфальте. От стеклянной витрины остались только мелкие осколки, торчащие тут и там из погнутых алюминиевых рам. Внутри помещения бушевал огонь, сквозь сполохи которого проступали очертания перевернувшегося автомобиля.

— Вчера вечером на Ленинском проспекте произошла авария, — сухо начал Ангел. — Водитель черного «порше каррера» не справился с управлением. Собственно признаки опасности появились чуть раньше: «порше» нарушал правила на протяжении двух километров до места трагедии, спровоцировал два столкновения и повесил себе на хвост милицейский патруль.

— По-другому на «порше» не ездят, — согласно кивнул Свин.

— Подъезжая к «Макдональдсу», водитель увеличил скорость до ста семидесяти километров в час, — продолжал Ангел. — Вот только повернуть забыл. А тут еще, как на беду, подвернулся каток, укладывавший асфальт. «Порше» столкнулся с асфальтоукладчиком и взлетел в воздух: скорость-то у него была немаленькая. Полет закончился в витрине «Макдональдса». К счастью, кафе закрыли на реконструкцию двумя днями раньше. Поэтому никто не пострадал. Кроме водителя «порше», разумеется.

На мониторе появилась новая картинка. Одетые в костюмы из огнеупорной ткани, пожарные вытаскивали из обуглившегося остова машины почерневший труп. Еще один ракурс: крупный план сожженного тела со следами темно-бордовой запекшейся крови. Лицо превратилось в сморщенный комок с ужасающе белым оскалом распахнутого в последнем крике рта. Остатки одежды висели грязными, изорванными лохмотьями.

— Алина Стайгер, — прокомментировал Ангел. — Известная эстрадная певица двадцати девяти лет трех меся цен и семи дней от роду.

— Срань господня! — охнул Свин.

— Сколько можно просить не поминать имени Господа всуе! Хотя бы в моем присутствии! — сурово сверкнул очами Ангел.

— Я поминал не Господа, — угрюмо буркнул Свин. — Каковы причины ее смерти?

Вопрос был по существу, хотя большинство людей, услышав его, повертели бы пальцем у виска. Для них причиной смерти Алины Стайгер без сомнения, была автокатастрофа. Но мы со Свином прекрасно знали, что так называемых катастроф в природе не случается. Везде и всюду — одни убийства. Да, люди накладывают на себя руки. Или отправляются на свет иной в упавших самолетах, затонувших кораблях, взорванных многоэтажках, перевернувшихся автомобилях, сошедших с рельсов поездах и так далее по нескончаемому списку. Обычно причину их смерти объясняют мрачным настроением души или ошибкой диспетчеров в аэропорту. Но диспетчеры и хандра здесь ни при чем. Правда заключается в том, что в энергетическое поле жертвы вбрасывается очень мощный импульс зла — настолько мощный, что его сила преображает энергетические потоки и формирует вокруг человека обстоятельства смерти. Именно поэтому внешне, казалось бы, защищенному со всех сторон человеку на темечко падает десятикилограммовая сосулька, когда он идет по совершенно пустой улице.

— Официальной причиной смерти госпожи Стайгер признана автокатастрофа, — ответил на вопрос Свина Ангел. — Разумеется, следственные органы рассматривают разные версии случившегося. В частности, проводится диагностика остова автомобиля, особенно его тормозной системы. Из тела погибшей взяты анализы крови, в которых врачи обнаружили остатки смеси «Снежный взрыв». Знаете, что это такое?

Я утвердительно кивнул.

— Кокаин, героин и тетра.. как там его…

Ангел вынул из-под правого крыла бумажку и попытался прочитать длинное название.

— Тетра… тетрахлориами… Ладно, проехали… Поскольку от носовых перегородок Госпожи Стайгер осталась лишь кучка пепла, появится, если еще не появилась, версия о том, что наркотики ей впрыснули через ингалятор, а затем усадили за руль. Но нас не интересует внешняя сторона дела. Отдел располагает информацией о том, что Алину убили с помощью Блуждающего Сгустка.

Свин вскочил с места и завертелся вокруг себя волчком. От его усилий золотая шейная цепь лопнула; разъединившиеся звенья со стуком посыпались на плитку, устилавшую пол.

— Черт, черт, черт! Вы решили подкинуть нам напоследок Блуждающий Сгусток!

Я беспомощно улыбался. На самом деле, упомянутая формация являлась самой плохой вещью, которая только могла свалиться на наши головы. Сгустков существовало несколько в энергетической атмосфере Земли. Я не мог назвать причину их появления, потому что они возникли задолго до не только моего рождения, но и, быть может, рождения Земли. Мощные черные массы, Сгустки, имели одну функцию — убивать. Принцип работы Сгустка напоминал обычную энергетическую атаку, только совершаемую не напрямую, от человека к человеку, а через ретранслятор. Сам по себе Сгусток не желал кому-то зла, просто выполнял приказы. Негативный посыл, попадая в его тело, многократно усиливался и обрушивался на ауру жертвы, формируя вокруг нее обстоятельства, способствующие гибели. Противодействовать атаке могли только люди, обладающие развитой энергетикой. Всех остальных рано или поздно затягивал смертельный водоворот.

Надо сказать, что Сгусток не реагировал на негативные эмоции одного человека, и это было особенностью гибельного процесса. Он откликался только на групповой посыл. Значит, Алина Стайгер погибла из-за того, что некая группа людей, численностью не менее двадцати, желала ей гибели… К тому же люди эти должны были обладать очень твердой верой в правильность своих мыслей — иначе Сгусток просто не отреагировал бы на их посылы. Я постепенно начинал понимать сущность задания.

Ангел спокойно дождался, пока Свин прекратит свое теловращение.

— Итак, вы должны… то есть руководство Отдела просит вас оказать помощь в нейтрализации веры активаторов Блуждающего Сгустка. Это первое условие. Мы не знаем точно, сколько активаторов и кто они такие. Вам предстоит это выяснить. У нас есть информация о предполагаемой цели новой атаки — вы найдете ее в ноутбуке. От этого и советую плясать. Для начала попытайтесь понять причину, по которой активаторы желали гибели Алине Стайгер. Делать вам это, правда, придется в дороге — новая атака может произойти в любой момент.

— «В дороге»?! — снова возмутился Свин. — Но ведь активаторы совсем необязательно должны находиться рядом с жертвой.

— Это второе условие, — пояснил Ангел. — Объект атаки на сей раз должен остаться в живых. Нам все равно, как вы его спасете — с помощью твоих способностей или мышцами Гаврилы. Повторяю, объект, точнее, объекты, их несколько, должен остаться жив. Я понимаю, что это сложно. Но в случае успешного выполнения задания вам будут выданы увольнительные документы. Пока вы получаете только кресты — на случай, если столкнетесь с эсэсовцами и они станут интересоваться вашим статусом. Вот вроде и все. Вопросы есть?

Мы молча сидели, понуро опустив головы.

— Я знал, что вы согласитесь, — хмыкнул Ангел. — Да, в качестве бонуса за это задание на счет Гаврилы будет перечислена сумма, в три раза превышающая размер выходного пособия. И еще… Оставляю вам последний диск Алины Стайгер. Послушайте, может понравится….

— Зачем нам ее диск? — спросил я, но увидел, что Ангела уже нет с нами. Мгновение назад он стоял возле рояля, а теперь ветер обдувал только оставленный нам ноутбук, два черных бархатных футляра и сверкающую на солнце коробочку компакт-диска.

Я посмотрел на Свина. Наши глаза встретились.

— Срань господня! — сказал Свин и громко, от души выматерился.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Обратный путь начался с минорного аккорда. Все правильно: ехали на праздник, а оказались на похоронах… Вместо осуществления своих многолетних мечтаний получили их осколки, завернутые в газетную бумагу. И очень сложное задание на десерт. Работа с Блуждающим Сгустком требовала особой осторожности. Стоит активаторам узнать про нашу деятельность — и они направят свои импульсы на нас. Если это произойдет, об Испании можно забыть навсегда: противопоставить адекватную защиту мощи Сгустка не могли и все старшие офицеры Отдела, вместе взятые, не то что один Свин.

Я угрюмо крутил руль. Свин расположился на заднем сиденье, открыл ноутбук и внимательно изучал обстоятельства дела. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, я включил диск, оставленный нам Ангелом. Музыка приятно удивила. Я ожидал услышать что-нибудь примитивное, необременительное, похожее на песню к клипу, который мы видели. Но неожиданно из динамиков зазвучала музыка совсем иного толка.

Алина Стайгер на этот раз не пыталась изобразить из себя голодную самочку. Не стонала, не ойкала, не Делала намеков на нечто оргазмическое. Такой подход пошел на пользу вокалу: у певицы оказался мощный красивый голос, пусть и не совсем чисто звучащий на высоких нотах, но зато удивительно искренний. Музыка тоже изменилась: вместо однообразных ритмов, которые так любят в ночных клубах с кокаином в туалетах и девочками по тысяче баксов за ночь на танцполе, я слушал оригинальные композиции с неожиданными мелодическими ходами. По своей структуре песни были разные, охарактеризовать их стиль одним словом я бы не решился. Где-то — пронзительная баллада, где-то — задорный рок-н-ролл, где-то — томный фанк с джазовыми вкраплениями. А тексты… Даже у своих любимых рок-групп я редко слышал тексты, которые мог назвать вменяемыми. А лирика последнего альбома госпожи Стайгер увлекла меня настолько, что я на какое-то время даже забыл про свое плохое настроение. Слова точно соответствовали эмоциональному настрою каждой песни, стихотворные рифмы были безупречны, сравнения— удачны. Короче, музыка трогала за живое. Если бы я когда-нибудь размышлял о смысле жизни, то фоном для своих размышлений выбрал бы именно лебединые песни Алины.

— Жаль, что она погибла, — бросил я Свину. — Очень сильный альбом. Не припомню, чтобы кто-нибудь из наших звезд записывал нечто подобное.

— И не вспомнишь, — хрюкнул он.

— Почему об этом диске не говорят? При правильной раскрутке он хорошо продавался бы и за рубежом.

— Потому что этот диск не был издан, И не будет.

Я в удивлении посмотрел назад. Свин досадливо скорчил мне рожу.

— Обрати внимание на коробку. Это — не серийное оформление, а так называемая демозапись.

Я повертел коробку от компакт-диска в правой руке. И правда: под пластиком нет цветной полиграфии, как положено. Названия песен напечатаны на компьютере, а не в типографии. Сам диск тоже без рисунков, на блестящей поверхности фломастером выведено название альбома.

— То есть это — материал, который Алина записала в студии на свои деньги, чтобы отдать на рассмотрение владельцам звукозаписывающих компаний? — осенило меня.

— Да. До этого она тренькала лабуду, вроде той, что ты видел в клипе, — сказал Свин, после чего гнусаво запел, подражая голосу покойной певицы: — «И буду долго я гореть, и пропаду, и пропаду-у-у-у».

— Первый шаг к самостоятельности и настоящему творчеству оказался последним? — спросил я, стараясь прервать мерзкие завывания.

— В яблочко, — хрюкнул Свин. — Постараемся выяснить, связан ли последний альбом Алины с ее гибелью. Притормози возле супермаркета. Затаримся продуктами— мне надо будет хорошо подумать.

— А следующие объекты атаки, кто они? — спросил я, готовясь к повороту.

— Какая-то малоизвестная группа из курортного городка на Черноморском побережье. «Обломки кораблекрушения», — прочитал Свин с экрана ноутбука. — Недавно они выпустили свою дебютную песню. По радио ее не крутили, но ребята засветились на одном из фестивалей в качестве разогревающей группы перед выступлением «Черного герцога». Рокеры — по твоей части…

Я поморщился. «Черным герцогом» назывался зауряднейший коллектив, играющий то, что в нашей стране принято называть роком. Мелодисты ребята были никудышные, с нотной грамотой дружил только бас-гитарист. Выручал экстравагантный внешний вид, постоянные скандалы с прессой и обилие ненормативной лексики в текстах песен. Всегда ведь найдутся малолетки, для которых человек, показывающий средний палец своим родителям, автоматически становится героем.

— Поворачивай! — скомандовал Свин, заметив блестящую вывеску огромного супермаркета.

Мы заехали на парковочную площадку магазина, вылезли из машины и направились в торговый зал. Охранник на входе пробурчал что-то про запрет на пребывание в торговых залах домашних животных. Но я, имея за плечами многолетний опыт совместного хождения со Свином по торговым точкам, сунул в руку охраннику двадцатидолларовую купюру — проблема мгновенно перестала существовать. Свин, правда, обиделся на то, что его назвали домашним животным, и не упустил возможности нагадить в укромном местечке между прилавками. Я слишком устал, чтобы его останавливать…

Загрузив багажник «лексуса» доверху, мы поехали домой. День уже достиг своей середины, поэтому машин было много — словно тысячи стальных жуков выползли погреться на солнце. Мы пару раз стояли в пробке, один раз чуть не поцеловались с лихачом на спортивной «мазде». Все это действовало нам на нервы, и без того измученные. Поэтому, когда мы наконец вырвались на свободу, я погнал на полной скорости, наплевав на возможные неприятности со стороны парней с полосатыми жезлами. Именно в этот момент и случилось Присутствие.

Как я уже говорил, экстрасенсорными делами в нашей связке заведовал Свин. Я же мог только воспринимать его мысли на телепатическом уровне и совершать обычные, не связанные с астралом, действия. Но и у меня был один дар, который, впрочем, лично я считал не даром, а проклятием. Я мог «присутствовать» при некоторых событиях в жизни других людей. Что-то вроде телевизионных шоу «Скрытая камера» или «За стеклом». Я видел, что они делали, ощущал их чувства, переживал их эмоции. Присутствие случалось крайне редко и помимо моей воли. Время и место я тоже не выбирал. Законам логики процесс не подчинялся. Я мог присутствовать при событиях, которые уже свершились. Или которые должны были свершиться. В моей жизни шел дождь, а на сценах Присутствия падал снег. За пять минут я мог увидеть целый день из жизни другого человека. И не только увидеть, но еще и пережить все его чувства, узнать его мысли — забраться в его голову, одним словом. Практической ценности этот дар не имел. Больше того, приносил одни неприятности. Начну с того, что сам процесс вхождения в иную реальность был довольно болезненным.

Сначала я почувствовал, как в сердце вонзилась ледяная игла. Затем онемели руки. Солнечное сплетение скрутил резкий, пульсирующий спазм. Мир перед моими глазами распался на мелкие кусочки, вроде мозаичных пазлов. Цвета стали пропадать, пазлы один за другим принимали желтый оттенок. Через несколько мгновений желтый цвет сменился серым, а тот, в свою очередь, принял антрацитовый оттенок. Я перестал ощущать свое тело. Я не слышал своего дыхания. Мое сознание заметалось от отчаяния, но я ничего не мог поделать. Черный цвет заслонил все вокруг. Он влился в мое существо. И я увидел.

Пред моим взором предстала квартира. Обыкновенная двухкомнатная клетушка в стандартном панельном доме. За окнами была глубокая ночь, яркий свет луны с трудом пробивался сквозь давно не мытые окна. В большой комнате перед мерцающим голубым экраном компьютера сидел мужчина среднего возраста. Он был невысок, сухощав, густые черные волосы аккуратно подстрижены. На торсе — хлопчатобумажная футболка, на ногах — спортивные брюки и мягкие домашние тапочки.

Комната, насколько я мог понять, являлась кабинетом. В нишах дешевой стенки советского еще производства виднелись корешки книг. Только серьезные труды, ни одной мягкой обложки. Книги же устилали пол, громоздились на креслах, скрывали потертую обивку расшатанного дивана.

Компьютер стоял на деревянном журнальном столике с облупившимся лаком. Панель модема то и дело озарялась всполохами крошечных лампочек. На крышке системного блока примостилась фарфоровая зеленая чашка с остывшим чаем.

Мужчина чуть сутулился: журнальный столик был низок для него. На экране светился набранный текст. Я обратил внимание на одну деталь: буквы были белыми, фон листа — черным, а не наоборот, как это принято.

Мужчина задумчиво водил пальцем по клавишам. Он уже напечатал все, что хотел. Теперь следовало отправить текст получателю, который с нетерпением ждал ответов на свои вопросы. Казалось, что может быть проще? Заходишь на свой почтовый ящик, вставляешь текст в тело письма и нажимаешь кнопку «Отправить». Но мужчина не мог решиться. Пока. Он осознавал ответственность за свои действия. Он также был очень требователен к себе и никогда не советовал другим того, чего не делал сам. В этом и таилась загвоздка.

Мужчина встал с кресла, с наслаждением потянулся, расправив онемевшие плечи. Нет, он не мог отправить свое послание. Он не пережил того, о чем писал. Это будет нечестно. Мужчина не хотел, чтобы кто-нибудь мог упрекнуть его в фальши, ни сейчас, ни потом. Слишком много поставлено на карту, чтобы позволить себе слабость.

Мужчина вышел из кабинета в коридор и приоткрыл дверь спальни. Он ощутил запах теплого детского тела. Привыкнув к темноте, он различил очертания люльки, стоявшей рядом с кроватью, на которой спала его жена. Мужчина подошел к кровати и сел на нее, отогнув край одеяла. Несколько минут он смотрел на спящую жену. Во сне она была некрасива: спутавшиеся волосы, смятая ночная рубашка. Правая рука закинута за голову, на верхней губе блестят бисеринки пота. Она сильно понравилась после родов, на сгибах локтей все еще оставались пигментные пятна от авитаминоза. Мужчина смотрел на нее, пытаясь понять, есть ли в его сердце любовь. Он много читал про это чувство в разных книгах. Но то были бумажные размышления, а он имел дело с испещренной пигментными пятнами реальностью. Так и не найдя ответа на свой вопрос, мужчина поднялся с кровати. Не стоит терять времени: любовь — не главное на сегодняшний день. Когда-нибудь он обязательно решит для себя эту проблему. А сейчас надо заниматься более важными вещами.

Мужчина прошел на кухню, вскипятил чайник, положил две ложки растворимого кофе в кружку. Выкурил сигарету, затем, обжигаясь, выпил свой кофе. Он понимал, что тянет время. Что ж, ничего удивительного: большинство людей застывают в нерешительности, прежде чем окунуться в холодную воду. Делать первый шаг всегда трудно. Особенно когда от этого шага зависит твое будущее.

Мужчина глубоко вздохнул и разрубил воздух рукою. Все. Пора идти. Вернувшись в комнату, он переоделся в потертые синие джинсы, толстый вязаный свитер и черную куртку из жесткой кожи. Зашнуровал высокие солдатские ботинки. Затем открыл дверцу шкафа. Там висел скромный серый костюм — его повседневная одежда. Мужчина нежно погладил лацкан. При свете лампы тускло блеснул партийный значок, крепко привинченный к материи. Мужчина пошарил рукой по верхней полке, извлек небольшой сверток и бережно развернул его. В свертке ХРАНИЛСЯ нож — китайская подделка под настоящее охотничье оружие. Он был весьма массивным, широким. Но без желоба для спуска крови, а лезвие не превышало допустимой длины, установленной законом. Ни один милиционер не смог бы предъявить мужчине претензий, если бы обыскал его на улице и обнаружил нож в кармане куртки.

Мужчина постоял немного, переводя взгляд с лацкана пиджака на сверток. Большинство людей увидели бы простые вещи — партийный значок и охотничий нож. Но мужчина проникал в глубь вещей. Власть и Сила. Сила и Власть. Вот что он видел в этих предметах.

Засунув нож во внутренний карман куртки, мужчина вышел в коридор и тихо, стараясь не лязгать замком, покинул квартиру. Спускаясь в грязном лифте, он повторял про себя слова, горевшие на черном экране монитора:

«Дорогой друг! Я с большим вниманием прочитал твои вопросы и решил ответить незамедлительно. Ждать мы не имеем права. Ты спрашиваешь, можно ли изменить окружающий мир к лучшему? Я отвечаю — можно. Что для этого требуется? Одна очень простая и одновременно очень сложная вещь — твоя решимость. Легко сидеть дома и, попивая чай, рассуждать о том, что неправильно в нашей стране и кто в этом виноват. Но сколько бы мы ни говорили, положение вещей от этого не меняется, верно? Значит, надо что-то делать. Именно делать, а не говорить. Если ты знаешь, каким должен быть мир, какими должны быть люди (я внимательно прочитал твое письмо и понял, что ты знаешь это), то чего же ты ждешь? Просто выйди из дома и сделай то, что подсказывает тебе твое сердце. И не терзай себя сомнениями. Они — от лукавого».

Мужчина вышел во двор, открыл ржавую дверь гаража-«ракушки» и завел мотор сиреневой «шестерки» одна тысяча девятьсот девяносто первого года выпуска. Фары осветили детскую площадку с поломанными качелями и загаженной песочницей. Это был обыкновенный спальный микрорайон. Никаких краснокирпичных свечек — только панельные многоэтажки с исписанными стенами и описанными углами. Мусорные контейнеры забиты до отказа. Единственный в округе ночной магазин торгует дешевой водкой, консервами и сигаретами не дороже двадцати рублей за пачку. Здесь прошло детство мужчины, здесь наступила его зрелость. Здесь же он встретил бы и старость, если бы сидел дома и наблюдал за творящимся повсеместно беззаконием. Но мужчина не собирался умирать в стенах панельной многоэтажки. Он решил изменить мир.

Стрелка спидометра уверенно держалась цифры «шестьдесят». Мужчина не гнал машину, подобно лихачам на иномарках. Правый ряд, скорость в точности соответствует рекомендациям дорожных знаков. Для того чтобы поменять что-то, необязательно нарушать правила — достаточно просто им следовать.

Спустя полчаса мужчина приехал в нужное ему место. Это был один из центральных районов. Несмотря на поздний час, улицы ярко освещены. Море сверкающих, переливающихся всеми цветами радуги огней. Казино, ночные клубы, рестораны, бары. Гнезда порока, в которых люди забывали о своем предназначении. Когда-то он мечтал уничтожить эту неоновую геенну. Затем понял, что сначала надо измениться самому. А затем изменить людей. Когда они осознают, что живут неправильно, все эти вертепы закроются. Нет дров — нет и огня.

Мужчина припарковал машину, вышел на тротуар, огляделся. Ночная жизнь кипела вовсю. Сверкающие иномарки подвозили к казино все новых и новых посетителей. Сытые, уверенные в себе люди. До них очередь дойдет потом. А сейчас… Побродив минут пять вдоль улицы, мужчина нашел то, что искал.

Девушка стояла прислонившись спиной к фонарному столбу. Рослое, молодое тело, способное произвести на свет как минимум троих детей. Грудь, несмотря на холод, бесстыдно оголена. Крашеные белые волосы стянуты в пучок на затылке. Одежда — не то чтобы дешевая, но и не такая дорогая, как у посетителей казино: светлый кожаный жакет, короткая юбка из блестящей материи, ажурные чулки. Черные сапоги — на высокой шпильке, чтобы подчеркнуть стройность ног и красивый подъем стопы. В руках — тонкая белая сигарета. Взгляд цепкий, но в то же время ненавязчивый. Если хочешь — заметь меня. Если нет — иди мимо, я не набиваюсь.

Собравшись с духом, мужчина подошел к девушке.

— Привет!

Она оценивающе смерила его взглядом и только после этого кивнула в ответ.

— Здравствуй!

Мужчина достал из кармана сигареты и закурил.

— Ты свободна?

— Разумеется, сладкий. Я уже давно тебя дожидаюсь.

— Каковы расценки? — осведомился мужчина, внутренне поморщившись от слова «сладкий».

— Это зависит от того, что ты хочешь.

— Давай послушаем, что ты можешь предложить.

— У тебя есть комплексы? — спросила девушка, лизнув языком фильтр сигареты.

— Есть. Но не в постели.

— Уже хорошо, — блеснули в улыбке крепкие белые зубы. Девушка решила, что можно начать игру, и кокетливо подмигнула. — Минет — тысяча рублей, классическая поза — две тысячи, анал — сто баксов. Все остальное обойдется тебе подороже.

— Я согласен, — коротко сказал мужчина, хотя его и подмывало спросить, что включает в себя «все остальное». — Поехали.

— Извини, что нарушаю романтику, — сказала девушка. — Но я хотела бы увидеть деньги. Знаешь, сейчас ведь везде деловой подход.

— Конечно, — кивнул мужчина и достал из кармана бумажник. — Вот, смотри.

— Отлично, — сказала ночная бабочка, удостоверившись, что бумажник полон. — Идем. Кстати, меня зовут Катя. А тебя?

— Давай сойдемся на том, что меня никак не зовут, — сказал мужчина и показал рукой на свою «шестерку».

— Будем развлекаться в машине или поедем к тебе? — спросила Катя, усаживаясь на пассажирское кресло. — Если ты предпочтешь машину, я могу показать один тихий переулок. Там мало фонарей и не выгуливают собак пенсионеры.

— Нет, мы поедем ко мне домой.

— Тогда ты должен будешь привезти меня обратно. Или дать денег на такси.

— Разумеется, — сказал мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания.

Преувеличенно внимательно следя за дорогой, он украдкой изучал свою попутчицу. Девушка принадлежала другому миру, совсем иному, нежели тот, в котором привык жить он. От нее пахло приторно сладкой парфюмерией и мятной жевательной резинкой. Очень яркий макияж — а его жена довольствовалась только губной помадой, самой дешевой, из тех, что можно было купить на рынке, но не в фирменном магазине. На лице— ни капли смущения. Только тщательно скрываемая настороженность.

Катя исподволь разглядывала салон машины. Мужчина ощущал направление ее взгляда и понимал, что некоторые вещи ему следовало убрать заранее. Талон техосмотра, прилепленный скотчем на лобовое стекло. Запоминающийся брелок в виде государственного герба. Детская бутылочка на заднем сиденье, которую оставила его жена. Слишком много личного. Он не собирался отказываться от того, что задумал. Но иногда ситуация выходит из-под контроля, как бы тщательно ни был разработан план. Отрицать это глупо. И все-таки, случись что-нибудь непредвиденное, придется пожалеть о пренебрежении мелочами.

Мужчина глубоко вздохнул и попытался успокоить себя внушением. Да, его замысел может не получиться. Ну так что ж, он готов к этому.

Если ты знаешь, каким должен быть мир, какими должны быть люди, то чего же ты ждешь? Просто выйди из дома и сделай то, что подсказывает тебе твое сердце,

А если решился на действие — будь готов довести его до конца. Или умереть за то, во что ты веришь…

— Можно я включу радио? — спросила Катя.

— Нет! — поспешно вскрикнул мужчина, раздосадованный тем, что проститутка сбила его с мысли. Затем, придя в себя, он пояснил: — Я не люблю музыку. Ты уж потерпи, ладно?

— Нет проблем, — легко согласилась девушка, попыхивая сигареткой. — Ты здесь главный.

Через несколько минут машина остановилась на светофоре. Всполохи желтого ритмично озаряли салон. Мужчина повернулся к своей попутчице и задал очень важный для себя вопрос:

— Скажи, а ты готова на все ради… ну, ради денег?

Девушка внимательно посмотрела на мужчину. Она уловила необычность его интонации. Поняла, что от ее ответа многое зависит. Вот только она не поняла, что именно, — и в этом была ее фатальная ошибка.

Катя выбросила сигарету в окно, после чего придвинулась вплотную к мужчине. Их лица оказались совсем рядом. Ее левая рука легла на ширинку голубых джинсов.

— Да, милый. Я очень, очень люблю деньги. И если ты хорошо заплатишь, я стану твоей рабыней сегодня вечером. Я буду ползать на коленях, я буду извиваться, я сделаю для тебя все, что ты захочешь. Понимаешь, абсолютно все…

У мужчины потемнело в глазах. Податливое женское тело было совсем близко — такое жаркое, такое мягкое, такое волнующее… Пальцы девушки сделали несколько профессиональных ласкающих движений. Мужчина почувствовал, как напрягается его плоть. Он уже больше года не спал с женой: во время беременности делать этого не рекомендовала церковь, а после родов — врачи. Оральный секс они обоюдно отрицали. Полтора года голодного пайка — физическое желание властно, яростно, требовательно заявило о себе. На миг он даже почувствовал, что готов отказаться от выполнения взлелеянного долгими ночами за компьютером плана и поехать в тихий переулок, где не светят фонари и не выгуливают собак пенсионеры. И распластать на заднем сиденье эту рослую, обильно накрашенную девушку со стянутыми в пучок белыми волосами. Надеть на себя ее тело. Услышать, как она кричит. И ведь никто, никто не узнает! Он заплатит ей, и она будет молчать. А он получит удовольствие…

Мужчина тряхнул головой, стараясь прогнать наваждение. Его сердце учащенно колотилось. Ладони покрылись испариной. Он оказался на волосок от предательства. Но тут зажегся зеленый свет. Стоявшие позади машины недовольно сигналили, требуя начать движение. Мужчина нажал на газ и вцепился в руль. Катя убрала руку с его промежности и откинулась на спинку сиденья. Мужчина ударил ладонью по магнитоле. Зажегся желтый экран, дешевые колонки завибрировали позывными известной FM-радиостанции.

— Я подумал, — облизнул губы мужчина, — ты… ты хорошая девочка, верно? Так что послушай музыку. Чего ради тебе скучать?

— Спасибо, папик, — улыбнулась Катя. — Я чувствую, мы достигнем консенсуса…

— Достигнем, достигнем, — проворчал мужчина. Он весь покрылся потом, но это был уже не горячий пот возбуждения, а холодная роса трезвости. Включение радио оказалось хорошим маневром. Проститутка оставила его в покое. Предательские мысли отступили. Он снова мог связно мыслить.

Ты спрашиваешь, с чего начать? Начинать надо с себя. Точнее, с окружающих тебя людей, это одно и то же. Ты знаешь, как надо правильно жить. А они — нет. Так помоги своим ближним! Просто возьми себя в руки, выйди на улицу и помоги им.

«Шестерка» уверенно рассекала ночной город. Светофоры, огни ночных заведений, полусонные дома с светившимися кое-где абажурами на кухнях — все проносилось мимо, все приближало к цели.

Поначалу Катя не проявляла признаков беспокойства. Ей нравилась музыка, звучавшая в салоне. Ритмичное «умц-умц» под ненавязчивый женский вокал, грустящий о богатом принце. Девушка покачивала головой в такт, едва заметно двигала телом, имитируя лихорадку субботнего вечера. Она подцепила клиента, готового оплатить ее существование на пару ближайших дней. Плюс дозу — Катя уже не могла прожить без ежедневного маленького пакетика с желтым сыпучим веществом, хотя до сих пор и не хотела признавать этот факт. Жизнь прекрасна именно сегодняшним моментом. Зачем загадывать, что случиться завтра? Надо радоваться и ловить кайф.

Но вот «шестерка» выехала на кольцевую дорогу. Катя недоуменно посмотрела на мужчину:

— Послушай, сладкий, мы ведь, кажется, договаривались поехать к тебе домой, а не на шашлыки…

— Мой дом за городом, — сказал мужчина.

Он смотрел прямо перед собой, фары встречных автомобилей не могли заставить его зажмуриться.

Девушка в сомнении оглянулась. Вытянула шею, прочитала надпись на дорожном указателе. Затем начала рыться в своей сумке. Мужчина заметил, как в руках проститутки блеснула панель дешевого сотового телефона.

— Не беспокойся, я заплачу тебе еще денег. Сколько надо: пятьсот, тысячу?

Катя нерешительно держала большой палец на клавиатуре телефона. Стоило нажать цифру «два» — и быстрый набор соединил бы ее с сутенером. Мерзкий, скользкий тип по прозвищу Гарик не всегда приходил на помощь, особенно когда конфликт был с милицией или крупными бандитами. Но иногда он все же выручал свою подопечную, приезжая на помятой «БМВ» и растопыривая пальцы с начищенными до блеска латунными печатками. На лохов, сорвавших шальные деньги и желавших получить за них свой кусок удовольствий, это действовало. Катя видела, что сегодняшний клиент был именно из лохов. Но, с другой стороны, он не проявлял признаков агрессии. Многие живут за городом, что здесь такого? К тому же он на нее запал — это видно и по его глазам, и по капелькам пота, стекавшим по лицу. Ждет не дождется, пока можно будет опрокинуть ее на кровать. Наверное, заставит вылизывать промежность и вставлять пальцы в задний проход. Противно, конечно, но он готов платить. А эти деньги — еще два пакетика желтой, крошащейся на фольге массы…

— Полторы тысячи, — сказала девушка, решившись. — Я ведь потрачу на тебя целую смену.

Мужчина сухо кивнул.

— У нас ведь не будет проблем? — спросила Катя.

— Разве лишние полторы тысячи — проблема?

— Ты прав, котик, — сказала девушка, успокаиваясь и убирая сотовый в сумку. — Прости, если напрягла тебя. Но мы же деловые люди, верно? А деловые люди сразу обговаривают все условия сделки.

— Обещаю, наша сделка тебя не разочарует, — заверил ее мужчина.

«Шестерка» свернула с кольцевой дороги на федеральную трассу. В салоне по-прежнему играла музыка. Катя закрыла глаза, попытавшись расслабиться. Она хотела думать о чем-нибудь нейтральном. Например, о том, что стоит наконец позвонить матери и объяснить: приглашение из Парижа пока задерживается. Чертовы бюрократы. Они где-то затеряли ее портфолио. Но еще немного, совсем немного — и ее фотографии украсят обложки журналов. Я ведь работаю, мама, честное слово, работаю…

Когда девушка открыла глаза, она поняла, что попала в серьезную передрягу. Вокруг не было ни малейшего огонька. Машина ехала по абсолютно темному лесу. Свет фар выхватывал из непроглядной тьмы грунтовую дорогу. В такой глуши не строят жилья. Во всяком случае— не люди, ездящие на подержанной «шестерке».

— Эй, котик, что-то мы далеко забрались, — обеспокоенно сказала проститутка, лихорадочно пытаясь нашарить в сумке сотовый. Но мужчина не предоставил ей возможности сделать звонок. Его правая рука метнулась к лицу девушки. Ребро ладони с хрустом опустилось на носовую перегородку. Он долго тренировался у себя в гараже, поэтому удар получился сильным и точным. Голова Кати откинулась назад, из носа брызнула кровь. Мужчина выхватил из слабеющих рук проститутки сумку, вытащил из нее сотовый телефон и сунул к себе в карман. Затем посмотрел на свою жертву. Нет, вроде все в порядке. Это только в кино люди приходят в себя после таких ударов буквально через несколько секунд. В реальности все обстоит иначе, в полном соответствии с законами анатомии. Девушка была без сознания, ее голова свесилась на грудь, капли крови расплывались на белой блузке огромными бордовыми пятнами.

Мужчина выключил радио и крепко сжал руль. Все. Назад дороги нет. Он должен сделать то, что задумал, и ничто его не остановит.

Колея становилась все уже и уже. Возле огромного старого дуба «шестерка» свернула с основной дороги на проселочную. Здесь уже давно не ездили, едва заметные следы от автомобильных колес заросли высокой травой, которая с шумом скреблась о днище машины. Через десять минут в свете фар показался остов сгоревшего дома. Когда-то это была охотничья сторожка. В советские времена в ней часто гостили средней руки партийные функционеры, любившие поохотиться и выпить вдали от столичной суеты. С приходом новой власти про сторожку забыли: для больших боссов она была слишком скромна, а люди помельче устремились в открывшиеся заграницы. Должность егеря, присматривавшего за сторожкой, упразднили. Некоторое время сюда еще ездили одиночные гости по старой памяти. После одного из таких визитов сторожка и сгорела — то ли от оставленной сигареты, то ли от удара молнии.

Мужчина наткнулся на нее совершенно случайно, около года назад, когда решил поехать в лес за грибами. Как жилье остов сгоревшего дома интереса не представлял: от крыши остались лишь редкие почерневшие стропила, внутри царила беспросветная грязь, повсюду валялись доски с торчащими ржавыми гвоздями. Но когда мужчина чисто из спортивного интереса стал разгребать груды пепла, среди почерневших досок пола обнаружился крепкий металлический люк с большим железным кольцом. Оказалось, что это довольно просторный бетонный подвал около двух метров в глубину. Скорее всего, в нем хранили охотничье снаряжение, а, возможно, и алкогольные запасы для застолий. В любом случае, это уже не имело никакого значения. Мужчина несколько раз наведывался сюда и привел подвал в порядок: очистил его от сгнившего мусора, врезал в люк новый замок, извлек из стены металлические скобы, по которым находившийся внизу человек смог бы выбраться наверх. Дело оставалось за малым.

Оставив фары включенными, мужчина выбрался из машины, обошел вокруг и открыл пассажирскую дверцу. Катя оказалась довольно тяжелой, поднять ее на руки с первого раза мужчина не смог. Тогда он взял девушку под мышки и поволок в дом. Это тоже оказалось нелегкой задачей: мужчина с трудом переводил дыхание, каблуки сапог жертвы оставляли в мокрой траве две глубокие борозды.

Дотащив тело проститутки к люку подвала, мужчина опустил его на горелые доски и вытер со лба пот. Затем пошарил в карманах в поисках ключей. Из темной глубины пахнуло сыростью. Теперь предстояло спустить Катю в подвал. Просто сбросить тело мужчина не решался: девушка была без сознания, поэтому могла серьезно покалечиться и умереть. А в его планы не входило доставить ей такое удовольствие.

Мужчина вернулся к «шестерке», открыл багажник, достал из него старое ватное одеяло и моток бельевой веревки. Он чувствовал себя спокойным, можно даже сказать, окрыленным. Все складывалось очень удачно. Ни свидетелей, ни происшествий, способных вывести ситуацию из-под контроля. Мужчина направился к подвалу, насвистывая что-то себе под нос.

Его ожидал сюрприз. Катя пришла в себя и теперь стояла на коленях, со страхом озираясь вокруг. Болевой шок у нее еще не прошел, глаза были мутные, резинка, скреплявшая волосы, лопнула, крашеные пряди беспорядочно спадали на плечи.

Увидев мужчину, проститутка вскочила на ноги и попробовала бежать. Но тело плохо служило ей, ноги подкашивались, руки дрожали. Катя едва смогла сделать несколько шагов и оперлась плечом о почерневший дверной косяк.

— Куда же ты? — ухмыльнулся мужчина. — Мы ведь заключили сделку. Ты должна кое-что выполнить для меня.

Он прекрасно видел, что его жертва не может оказать достойного сопротивления. Но Катя еще боролась. Собрав последние силы, девушка выбралась из сторожки и нетвердо заковыляла прочь. Мужчина не спеша пошел за ней, наматывая веревку на руку.

Некоторые люди не понимают, в чем их счастье. Это печально. Это грустно. И ты должен осознавать свою ответственность за то, что ты понимаешь. Твое знание нельзя держать внутри себя. Ты должен помочь людям. Естественно, не все из них примут твою помощь с радостью. Некоторые даже ополчатся на тебя. Но ты не должен обращать на это внимания. Представь, что на балконе стоит пьяный человек и хочет броситься вниз. Разве ты не остановишь его, даже если бы для этого тебе пришлось скрутить ему руки и настучать по ребрам? Помни, когда он протрезвеет, то отблагодарит тебя, попросит прощения за свои слова. В этом вся фишка, дружок. Большинство людей беспробудно, постоянно пьяны по жизни. А ты — трезв. И ты должен спасать их, невзирая на все протесты и обвинения в твой адрес. Когда они протрезвеют, то обязательно, обязательно отблагодарят тебя. А пока — стисни зубы и делай свое дело, помня о цели. Только о цели. Постоянно размышляющие о средствах — или пьяны, или не видят истинного положения вещей. Это как в футболе: не имеет никакого значения, красиво играла команда или нет. Главное — победила ли она своих соперников. В историю входит конечный счет, а не процесс. Итак: цель, только цель и ничего, кроме цели.

Мужчина все ближе и ближе подходил к Кате. Она же, теряя силы, старалась уйти дальше от этого кошмара. Ей даже вспомнились слова старой молитвы, которой когда-то научила ее покойная бабушка.

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, — шептали окровавленные губы проститутки. — И да бежат от лица Его, ненавидящие Его».

Но небо осталось глухо к мольбам девушки. Мужчина Догнал ее и грубо схватил за волосы.

— Куда же ты? — еще раз спросил он. — Пойми, тебе некуда уйти. Чем раньше ты осознаешь это, тем будет лучше для тебя.

Катя дрожала от страха и боли. Ноги подкашивались. Она почувствовала, что готова сдаться и подчиниться грубой, давящей силе, исходившей от мужчины. Но последний лучик сопротивления еще теплился в ее голове. За свою уличную карьеру девушка побывала во многих передрягах и кое-чему научилась.

Проститутка перестала сопротивляться, повиснув на руках мужчины. Он воспринял это как свою полную победу и стал наматывать бельевой шнур вокруг ее шеи. В это время Катя сжала правую руку в кулак и с силой ударила его в пах.

— Ах ты тварь! — согнулся от резкой боли мужчина.

Катя сорвала веревку с шеи и бросилась к машине. Она понимала, что на своих двоих ей далеко не уйти и избавиться от преследователя она сможет, только оказавшись внутри автомобиля.

Мужчина, морщась от боли, последовал за девушкой. Теперь, когда он получил удар в пах, силы почти уравнялись. Еще совсем немного — и проститутка окажется за рулем. И тогда — конец всему. Его карьера, его мечты, его семья, наконец. Все останется в прошлом.

Стисни зубы и делай свое дело, помня о цели!

Стисни зубы и делай свое дело, помня о цели!

Стисни зубы и делай свое дело, помня о цели!

Мужчина вспомнил про нож. Мгновение — и тяжелая рукоятка приятно охладила ладонь. Зажав лезвие между большим и указательным пальцами, мужчина с силой метнул нож вслед убегающей проститутке. Он никогда не тренировался в бросании ножей. Поэтому сделал это, как мог. И хотя бросок не получился, удача улыбнулась ему. Перевернувшись несколько раз в воздухе, нож рукояткой попал в коленный сгиб бегущей девушки. Вскрикнув от боли, Катя повалилась на траву. «Шестерка» была совсем близко, на расстоянии двух метров. Девушка поползла к заветной дверце, пачкая белый жакет о траву. Она уже коснулась сиденья и протянула руку к рулю, чтобы подтянуться и забраться в салон. Но время было безвозвратно потеряно. В ее лодыжку впились цепкие, твердые пальцы. Резкий рывок — и девушка увидела нависающее над собой лицо мужчины. Потом наступила тьма…

Мужчина бил сильно, яростно, не скупясь на удары и не сдерживая себя. Лицо, грудь, трепещущий живот, ребра — получи, тварь! Ты не понимаешь своего счастья. Ты действуешь против правил. И еще смеешь сопротивляться…

Только полностью выплеснув свою ярость, он наконец остановился. Катя едва дышала — ее лицо представляло собой сплошное кроваво-черное месиво, тело сотрясали конвульсии. Мужчина низко наклонился над своей жертвой, внимательно осмотрел ее. От побоев одежда проститутки превратилась в клочья. Беззащитным пятном белела грудь, кружевная резинка трусиков ужасающе контрастировала с животом, покрывшимся багровыми пятнами от ударов. Теперь она была тем, кем и являлась, а не тем, кем хотела казаться по жизни. Никакого выпендрежа — только животный, растительный организм, беспомощно распластавшийся у ног победителя.

Внезапно в груди мужчины пробудилось чувство, похожее на жалость. Он стал на колени и вытер ладонью кровь с лица девушки. Она уже не могла противиться и только вздрагивала от прикосновения его пальцев.

— Ну, ничего, ничего, милая, — прошептал ей на ухо мужчина. — Я понимаю, тебе больно. Но позже ты будешь вспоминать этот день с благодарностью.

Мужчина поднялся и, побродив пару минут по поляне, нашел нож и потерянную во время преследования веревку. Затем он вернулся к жертве, обвязал ее под мышками веревкой, оттащил к люку и медленно, стараясь не выпустить веревки из рук, спустил ее в подвал. Выкурив сигарету, он бросил вниз одеяло и, подумав, добавил пачку сигарет, дешевую пластмассовую зажигалку и надкусанный шоколадный батончик, завалявшийся в кармане куртки. Он не чувствовал себя зверем— он проявил максимум возможной заботы.

Уходя, мужчина осветил лицо девушки фонариком. Катя застонала от яркого света, ударившего ей в глаза. Она все еще содрогалась от боли, но сознание медленно возвращалось в изуродованное тело.

— Ты убьешь меня? — с трудом ворочая распухшим языком, спросила девушка.

— Я открою тебе ворота рая, — сказал мужчина и захлопнул люк.

Возвращаясь домой по ночному городу, он постоянно улыбался и даже включил радио, чего обычно не делал. Его сердце пело от радости, пальцы выстукивали бодрый марш по краю руля. Ночь сегодня удалась на славу. Возможно, эта была самая важная ночь в его жизни.

Поставив машину в гараж, мужчина поднялся к себе в квартиру. Спальня по-прежнему дышала уютным теплом. Мужчина тщательно вымыл руки, бросил испачканные джинсы в корзину для грязного белья. Затем вернулся в спальню, погладил влажный лобик спящего ребенка и поцеловал жену в плечо. Пробормотав что-то сквозь сон, женщина отвернулась к стене. Мужчина заботливо прикрыл ее одеялом и пошел в кабинет. На экране компьютера мерцала заставка — медленно проявляющаяся эмблема его партии. Мужчина допил остатки холодного чая и взялся за мышь. Почтовый ящик загрузился мгновенно: за окнами уже светало, в такое время народу в сети немного и система работает без перегрузок.

Мужчина еще раз пробежал свое письмо глазами. Тщательно, не торопясь, напечатал в нужной строке адрес получателя. После чего нажал кнопку «Отправить» и блаженно улыбнулся. По экрану компьютера поползла синяя полоса, свидетельствовавшая о том, что процесс отправки сообщения начат. Экран стал увеличиваться в размерах и заполнил собою все вокруг. Изображение снова распалось на пазлы. Пазлы стали медленно терять свою яркость и вскоре превратились в темноту. Темнота потекла куда-то вниз. Присутствие закончилось.

В мои глаза бил яркий свет. Я перестал видеть мужчину с его компьютером и осознал, что сижу за рулем «лексуса». Мое тело покрывал холодный пот. Руки дрожали. Опустив глаза вниз, я увидел рыло Свина между моих широко расставленных ног.

— Неужели Кристина А. сменила ориентацию? — спросил я пересохшими губами.

— Посмотри на дорогу, шутник, — прошипел Свин.

Я послушно посмотрел в лобовое стекло. Весь обзор заслоняла собою задняя часть огромной грузовой фуры. Кажется, я разбил ей фонарь капотом «лексуса». Из кабины фуры вылезал толстый мужик в зеленой ветровке. Судя по выражению его лица, разговор предстоял серьезный.

Но на самом деле мы еще легко отделались. Во время Присутствия я полностью терял контроль над собой, и наша машина, летящая по шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час, оказалась абсолютно неуправляемой. Бедный Свин! Представляю, сколько усилий потребовалось ему, чтобы перекинуть свою грузную тушу на переднее сиденье, пробраться между моих ног и надавить задницей на педаль тормоза…

Между тем водитель фуры грубо стучал в боковое стекло. Я открыл дверцу. Водитель в довольно красноречивой форме высказал все, что думает о японских автомобилях вообще и моем «лексусе» в частности. После чего подробно разобрал стиль моего вождения, при этом крайне невысоко отозвавшись о моих умственных способностях, и выразил глубокое сомнение в порядочности всех моих родственниц по женской линии. Вместо ответа я вынул из портмоне пачку зеленых купюр и сунул ему в руку. Пересчитав деньги, водитель успокоился, признал, что японцы все-таки умный народ, а тяжелые дни случаются у каждого, и ретировался к себе в кабину.

Решив проблему, я помог Свину выбраться на пассажирское место.

— Присутствие? — спросил он, натягивая на себя зубами страховочный ремень.

Я молча кивнул.

— Потом расскажешь, — скривился Свин. — Нет. ну что за день? Все снаряды в одну воронку…

Он не поинтересовался, что именно я увидел в Присутствии. Он знал, что хороших видений у меня отродясь не бывало.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я сидел в душевой кабине уже около часа. Специально включил воду погорячее, в результате сверху, снизу и даже с боков на меня хлестал почти стопроцентный кипяток. Сначала немного затрепыхалось сердце и покраснела кожа, но затем я привык. Горячий душ — вот единственное, что спасало меня в мире, где все нарушают обещания, подставляют друг друга и бросают проституток в подвалы. Еще я прихватил с собой бутылку джина и периодически протягивал руку из кабины, чтобы приложиться к горлышку. Мне обязательно нужно было расслабиться после Присутствия — и я выбрал душ с джином. Не крутить же педали на велотренажере…

Скрипнула дверь. Громко чихая от клубов пара, в ванную вошел Свин, стянул зубами с вешалки большое махровое полотенце и, бросив его на кафель, примостился возле кабины (несмотря на толстую шкуру, он постоянно мерз; а посему подкладывал под задницу что-нибудь теплое).

— Ну как ты? — спросил он, поводя из стороны в сторону своими маленькими глазками.

Я неопределенно пожал плечами и отхлебнул из бутылки. Джина в ней оставалось самую малость — глотка на два, не больше.

— Шок от Присутствия уже прошел?

— Нет, — честно признался я.

Когда мы вернулись домой, я рассказал Свину об увиденном. Так что он был в курсе.

— Не можешь выбросить из головы? — допытывался Свин. — Или не хочешь?

— А как определить, не могу или не хочу?

— Если ты не хочешь, то будешь думать о том, как найти место, которое предстало перед твоими глазами. Ты ведь думаешь о том, чтобы спасти девушку? Думаешь, да?

— Любой нормальный человек на моем месте… — начал я, но Свин резко прервал меня:

— Мы — не нормальные люди.

Возразить ему я не мог.

— Послушай, Гаврила, — вздохнул Свин, — всем в Отделе известно, что ты любишь проституток.

— Да при чем здесь, проститутка она или нет? — вспылил я. — Она прежде всего человек. Разве не в интересах таких вот пешек мы пахали десять лет?

— Для того чтобы соблюсти интересы таких пешек, как ты их называешь, надо пахать не десять лет. И не сто. А, может, и не тысячу. Во всяком случае, нам двоим это не под силу. Просто тебе понравилась эта Даша…

— Катя…

— Ну извини, Катя, и ты хочешь ее спасти. Потому, что тебе близок ее мир.

Я замолчал. В словах Свина был определенный резон. Я действительно лояльно относился к проституткам. Не только и не столько в смысле, который соответствовал их профессиональной деятельности. Просто я хорошо знал, что такое оказаться на обочине. И что такое сидеть на наркоте, когда вся жизнь превращается в короткие промежутки отдыха от боли. И что такое быть готовым на все ради того, чтобы увидеть, как снова восходит солнце. Истины эти я, конечно, познал не на улице, а в более суровых условиях. Тягучий, исполосованный лезвиями путь привел меня, в конце концов, в Отдел. Но я слишком хорошо помнил, с чего начинал. И старался, по возможности, помогать тем, кого считал людьми, даже если они готовы были стать раком за очередную дозу.

— Ты ведь даже не знаешь, когда происходили события твоего видения, — продолжал Свин. — Может, это случилось пять лет назад, а может, случится через два месяца.

— А что, если это происходит сейчас?

— Опять двадцать пять, — недовольно хрюкнул Свин и, сокрушенно покачав головой, произнес: — Ладно, допустим, что эти события происходят сейчас. И что ты предлагаешь? Ты хоть приблизительно представляешь место, где находится девушка?

— Нет.

— Ты запомнил номер машины, на которой вез ее этот придурок?

— Нет.

— Тебе знакомо его лицо или логотип партии, светившийся на экране компьютера?

— Нет.

— Итак, — резюмировал Свин, — чтобы найти ее, нам надо прочесать все леса вокруг Москвы. Даже если бы мы решились на эту авантюру, ты представляешь, сколько времени это займет? И какова вероятность, что к концу поисков мы обнаружим ее живой? Я уже не говорю, что мы похерим задание Ангела и наши кресты можно будет использовать разве что в качестве сережек…

Я допил остатки джина и запустил бутылку в стену. Обиженно звякнув, бутылка разбилась. Осколки посыпались вниз. Облегчения мне это не принесло.

— Пойми, — продолжал свои увещания Свин, — мне тоже жаль эту девушку. Но ты же прекрасно знаешь, что случайных жертв не бывает. В мире всегда так: кто-то корчится от боли, а кто-то вопит от радости. И изменить данное положение вещей никому еще не удавалось.

— Ненавижу этот мир, — сказал я, поудобнее устраиваясь в углу душевой кабины, — со всем его дурацким положением вещей.

Литр спиртного уже вовсю давал о себе знать: в голове шумело, веки слипались, стены ванной плыли перед глазами. Я хотел провалиться куда-нибудь, где нет никого и ничего. Ни правил. Ни причин и следствий. Ни наказания за грехи, ни слова «обязанность».

— Да, — удрученно хрюкнул Свин, — вижу, ты уже не способен адекватно реагировать на окружающую тебя действительность. Придется перейти к плану «Б».

С этими словами подлое животное захлопнуло носом дверь кабины. Через полупрозрачные стекла я видел, как Свин ударил копытом куда-то под раковину. Спустя мгновение я понял, что он отключил кран, через который поступала горячая вода. Мое распаренное тело подверглось бомбардировке холодных колючих струй. Ощущение не из приятных: дыхание перехватило, сердце подскочило к подбородку. Дрожа от холода, я попытался подняться на ноги и выключить воду. Но джин все еще шумел в моей голове, поэтому я поскользнулся и больно ушиб колено. Когда я наконец сумел дотянуться до клавиш, отвечавших за поступление воды, ледяная дрожь уже вовсю била меня, сведя на нет почти часовое блаженство в струях кипятка.

— Сволочь! — коротко выразил я свое отношение к происходящему и открыл дверь кабины.

Оказалось, экзекуция еще не закончена. Едва я ступил на кафель, Свин оттолкнулся от пола задними ногами и с силой ударил меня копытами в живот, чуть пониже солнечного сплетения. Копыта у него были довольно большие, сантиметров семь в диаметре. Да и силы хватало. От полученного удара я согнулся пополам и меня вырвало.

— Видела бы тебя сейчас Виктория Рокот… — злорадно усмехнулся Свин, бегая вокруг моего содрогающегося тела. — Приведи себя в порядок и иди в зал. Я кое-что накопал в Интернете. Нам надо обсудить детали операции и заказать билеты на поезд.

И все-таки он не зря исполнял в нашей связке роль старшего. После холодного душа и избиения я почувствовал себя намного лучше. В голове еще шумело, но не так сильно, как раньше. Мир уже не плыл перед глазами. Я убрался в ванной, после чего накинул халат и, проследовав в зал, уселся в кресле.

— Возьми, выпей, — сказал Свин, подталкивая ко мне копытом стакан воды и упаковку растворимого аспирина.

Я молча выполнил его приказ. Потом посидел несколько минут, не без удовольствия чувствуя, как патентованная смесь нейтрализует остатки опьянения. Свин терпеливо ждал, созерцая по телевизору очередное непотребство, творимое одной негритянкой и тремя белыми парнями с наколками расистского толка на плечах.

— Вернулся на бренную землю? — спросил Свин, заметив, что мое лицо приняло осмысленное выражение.

— Вполне.

— Хорошо. Давай сразу определимся по вопросу твоего видения. Мне безумно жаль эту девушку, и, если выяснится, что видение как-то связано с миссией Ангела, мы поможем ей. Даю слово офицера. Такое положение вещей тебя устраивает?

— Да.

— Тогда выброси все мысли о ней из головы и сосредоточься на выполнении задания.

Я согласно кивнул и бросил в стакан еще одну таблетку аспирина.

— Начнем, — сказал Свин, разворачивая ко мне экран ноутбука. — Мне удалось накопать в Сети кое-какую информацию об Алине Стайгер.

— Когда ты успел? — удивился я.

— Ты варился в своем кипятке больше часа, — усмехнулся Свин. — Так что время у меня было. Итак, наша героиня, царство ей небесное, прошла весьма тернистый путь к славе.

— Стайгер — ее настоящая фамилия?

Свин громко фыркнул, брызнув на меня слюной.

— Алина — тоже псевдоним. На белый свет она появилась как Алена Иванова. Поначалу наблюдаем классику: провинциальный городок, родительская коммуналка, чрезвычайно средняя школа и скучные ухаживания молодых людей с дешевыми презервативами в кармане.

Свин, благодаря Кристине А., добавлял к известным фактам свои художественные образы. Иногда это выглядело пошловато, но я ему не перечил — себе дороже.

— Затем Алена поехала покорять столицу, для чего поступила в Московский институт культуры на вокальное отделение. Слыхал про это учебное заведение?

— Нет.

— Эх, и горячие же там курочки учатся… Никаких Цифр в голове, не то что у юристок или у экономисток. Одни эмоции. А потому в постели они лучше всех. Помнится, в баньку мне завозили их по группам… — начал было Свин, но, спохватившись, осекся и продолжил: — Во время учебы Алена подрабатывала где только могла: официанткой, крупье, девочкой из массовки. Но долго продержаться на одном месте ей не удавалось. Одни источники объясняют этот факт слишком независимым характером, другие — слишком тяжелым.

— Разве это не одно и то же? — спросил я.

— Согласен. Впрочем, неважно. Затем в ее судьбе появился некий Валерий Масалов, в те времена — довольно известный, а сейчас — просто-таки знаменитый продюсер. Как они познакомились, история умалчивает. Но через полгода выходит первый клип — уже не Алены Ивановой, а Алины Стайгер. «Бриллиантовое колье», Может, слышал когда-нибудь?

— Издеваешься?

— Ладно, проехали. После клипа маховик звездораскруточной машины господина Масалова заработал на полную катушку: диски, концерты, клубы, широко освещаемые в прессе романы с разного рода знаменитостями. И так далее и тому подобное.

— Вплоть до «Снежного взрыва» в носоглотку и полета «порше» в витрину «Макдоналдса»?

— Не все так просто, — причмокнул Свин и, отвлекшись на мгновение, с шумом выпил громадный глоток кофе из икеевской бадьи. — Дело в том, что у девочки был вкус. Поначалу она, разумеется, следовала требованиям продюсера и пела музыку, понятную и приятную студенткам СПТУ, а также их хахалям из стройбата. Господин Масалов не приветствовал в своих подопечных творческих метаний. Бизнес есть бизнес. Много секса, мало смысла — народ валом повалит на стадионы, а полные стадионы — это деньги, и причем хорошие.

— Но Алине все это стало надоедать, — предположил я.

— Наверное. Я проштудировал ее интервью и выяснил, что для души девочка слушала серьезную музыку. Поэтому, когда Алина раскрутилась настолько, что могла позволить себе толику самостоятельности, она стала подумывать о записи музыки, которая приносила бы не только деньги, но и моральное удовлетворение.

— Ты говоришь о диске, который мы крутили в машине?

— Да. Кстати, я ошибся, когда сказал тебе, что его никто не услышит. Услышали, да еще и как… Хотя поначалу все звукозаписывающие компании отказывались его издавать. Во-первых, боялись конфликта с Масаловым, он довольно могущественная личность в шоу-бизнесе. Во-вторых, не хотели рисковать деньгами: общеизвестно ведь, что Алина Стайгер секс-бомба — и вдруг какие-то чувства, лирика… Народ может не понять. Алина страшно переживала по этому поводу, все последние интервью у нее на эту тему. Может, и наркотой стала баловаться по причине нервов. Но попыток отстоять свое творчество она не оставляла. И случай представился. На прошлый фестиваль к нам приезжал один известный западный режиссер. Алина выступила на приеме в его честь. Причем исполнила, как ты можешь догадаться, только песни из своего нового диска.

— И режиссеру понравилось…

— Не то слово, — хрюкнул Свин, — он пришел в дикий восторг и пообещал включить несколько вещей в саундтрек к своему новому фильму. А американцы, как известно, имеют весьма странную привычку сдерживать свои обещания.

Я встал и подошел к окну.

— Ладно, все это очень хорошо, трогательно и печально. Но я так и не понял, из-за чего ее убили.

— Молодец, — похвалил меня Свин. — Первый шаг на пути логического мышления — увидеть, что события лишены логики. Давай рассмотрим все возможные варианты.

— Нумером уно, очевидно, напрашивается продюсер, — сказал я, разглядывая издали фотографии на экране ноутбука. — Он выглядит как стопроцентный уголовник: лысый череп, пуд золота на пальцах, угрюмый оскал на лице…

— Они все так выглядят, — сказал Свин, — положение обязывает.

— Вполне вероятно, он сильно переживал из-за «самодеятельности» Алины, — продолжил я, — поскольку терял возможные прибыли от продолжения эксплуатации секс-имиджа своей подопечной.

— Все верно, — согласился Свин. — Только вот не убивают за это. А если и убивают — то не с помощью Сгустка, а более прозаическими методами. Не забывай, что Алине желали зла довольно много людей.

— Как насчет читательниц глянцевых журналов? — осенила меня новая мысль.

— Навряд ли, — сморщился Свин. — Их читают в основном, чтобы позавидовать и помечтать. Но не для убийства.

— Хорошо, сдаюсь. — Я поднял руки вверх. — Давай выкладывай, что ты там нарыл.

Свин улыбнулся и с видом фокусника несколько раз щелкнул кнопками мыши. Он любил помурыжить меня вопросами, чтобы потом продемонстрировать весь блеск своего интеллекта. Я относился к этому спокойно: у всех свои слабости.

На экране ноутбука загрузилась очередная страница из Интернета. «Независимое творчество» — прочитал я большие фиолетовые буквы вверху экрана. Ниже гнездились яркие заголовки вроде «Засилие отечественной попсы — путь к апокалипсису», «Стагнация современного российского кинорынка» или «Кто читает Александру Маринину?».

— Что такое стагнация? — спросил я у Свина.

— Мы работаем, а не дурью маемся, — чересчур поспешно отрезал он. — Название сайта тебе знакомо?

— Нет, — пожал плечами я.

— То есть Ты не интересуешься свободным искусством?

— Я вообще ничем не интересуюсь, с нашей-то службой, — вздохнул я и взмолился: — Свин, хватит спектаклей, голова еще не прошла. Расскажи лучше все, что знаешь, а я внимательно выслушаю.

Раздосадованный тем, что ему не удается поактерствовать, Свин слез с дивана и медленно, печатая пол копытами, стал наматывать километраж вокруг стола, с плохим апломбом излагая нужную информацию. Полагаю, себе он казался по меньшей мере вторым Ильичом. Пишите, барышня, пишите…

— Сайт «Независимое творчество» был создан, как явствует из приведенной в главе «О нас» информации, людьми, которые устали от «пошлости, ханжества и непрофессионализма, господствующих в современной российской культуре». Темы статей — музыка, кино, литература, изобразительное искусство. Все статьи — критические, в каждой из них подробно объясняется, в чем именно заключаются пошлость и ханжество того или иного произведения. На форуме к авторским замечаниям добавляются новые.

— А они только критикуют? — спросил я.

— Да. Я пытался найти на сайте что-нибудь из альтернативного творчества. Там приводится много имен, но конкретного материала нет. Упоминается только, что все эти независимые творцы по своей сути принадлежат к поре Серебряного века, а потому предъявлять их труды широкой публике — все равно, что метать бисер перед… гм… Ну, в общем, произведения настолько высокохудожественны, что знающим людям это и так ясно, а не знающим нечего и пачкать высокое своим приземленным интересом… Кстати, не знаешь, когда он был, этот Серебряный век?

— После золотого, — с трудом нашелся я.

— Я тоже так подумал, — кивнул Свин и продолжил: — Сайт регулярно пополняется новыми материалами. Некоторые из них весьма интересны для нас. Так, один автор предлагает освежевать несколько популярных писательниц женских детективов и повесить их трупы при входе в «Библио-глобус», чтобы другим неповадно было писать эту «отвратительную макулатуру».

— И как много людей читает подобные статьи?

— Тысячи! — подпрыгнул Свин. — Система статистики регистрирует не менее восьмисот посетителей сайта каждый день!

— Страна непризнанных поэтов, — вздохнул я. — Ты все еще осуждаешь меня за то, что остаток своих дней я хочу провести в Испании?

— Перейдем к делу, — пропустил мой вопрос мимо ушей Свин. — Около месяца назад, то есть за две недели до гибели Алины Стайгер, на сайте была опубликована статья некоей Риммы Троцкой под названием «Подражательство подражанию». Вот, полюбуйся на автора.

С этими словами он нажал кнопку на клавиатуре. На экране появилась фотография высокой брюнетки с короткой модной стрижкой. На вид я мог бы дать ей лет тридцать— тридцать пять. Ну, может, сорок, если допустить, что фотография прошла правку через программу «Фотошоп». Женщина была довольно симпатичной, с полной грудью и нежным овалом лица. Одежда — модная, прямоугольные очки в тонкой золотой оправе — явно из дорого магазина. Вот только губы подкачали: тонкая, изломанная презрительной усмешкой линия. Я сразу подумал, что у нее что-то не ладится в личной жизни. Впрочем, если она писала статьи вроде тех, о которых упоминал Свин, ее личная жизнь и не могла быть удачной.

— Как тебе? — поинтересовался моим впечатлением Свин.

— Мы же работаем, а не дурью маемся, — поддел я его. — О чем говорилось в статье?

— Полный разгром творчества Алины Стайгер. Причем не того периода, когда она пела песни типа «Возьми меня замуж прямо сейчас». А именно последнего диска. Госпожа Троцкая очень подробно и очень долго разбирает все композиции, представленные в альбоме, и приходит к выводу, что материал полностью вторичный, списанный с западных аналогов. Тексты украдены из Интернета. Названия песен — тоже. Не диск, короче, а полная туфта.

— Ладно, я понял, что Римме очень не понравился альбом. И что из этого следует?

— Мне импонирует ход твоей мысли, — одобрительно хрюкнул Свин. — Действительно, что из этого следует? Если бы все статьи, опубликованные на сайте «Независимое творчество», имели обыкновение убивать, Ваганьковскому кладбищу пришлось бы отводить для нашей элиты дополнительный гектар…

Тут Свин замолчал, смотря на меня с торжеством триумфатора. Я терпеливо выжидал люфт-паузу.

— Особый интерес представляет для нас последний абзац статьи. Приведу его полностью, — сказал Свин, после чего взгромоздился на стул и приблизил рыло к ноутбуку. Дело в том, что он, как и положено свиньям, очень плохо видел. Поэтому для чтения текстов надевал очки, которых стеснялся и которые неоднократно пытался заменить контактными линзами. Но сам он вставлять линзы не мог, а я не всегда был под рукой. Пришлось смириться.

Свин наклонил голову ниже стола, затем сделал резкое движение копытом. Чиркнув по полировке, огромная оправа из панциря черепахи водрузилась ему на нос. Удовлетворившись достигнутым, Свин прочистил горло и начал громко читать:

— «Некий западный режиссер, снимающий давно опостылевшие всем фильмы про гангстеров и драки на самурайских мечах, будучи гостем последнего нашего кинофестиваля, случайно услышал пение госпожи Стайгер и пришел от него в полный восторг. Впрочем, тут еще вопрос, что ему понравилось больше: музыка или сама Алина? Очевидцы, присутствовавшие на „историческом“ концерте, более склоняются ко второму варианту. Слишком уж откровенно демонстрировала главная кошечка нашей эстрады знаки внимания дорогому гостю. Да и уехали они из ночного клуба, где проводился прием, на одном лимузине. Удивляетесь? Лично я — нисколько. По-другому карьеры наших эстрадных звезд и не делаются. Обидно другое. В России, давшей миру столько классиков, и сейчас много интересных, творческих личностей. Но их целенаправленно, другого слова не подберешь, оттирают от телевидения, не пускают в эфир, не дают записывать диски. Вместо этого, куда ни плюнь — везде затянутые в латекс бездарности. И ладно еще, когда этот мусор лежит в собственном дворе. Так ведь скоро и в Америку пролезут! И весь мир будет судить о русской культуре по типажам вроде Алины Стайгер, которым невдомек, что петь и широко раздвигать ноги — совершенно разные вещи».

— Ну как? — спросил меня Свин, закончив.

— У госпожи Троцкой явные проблемы с постелью.

— Зато нет проблем с общественным признанием. Римма ведет программу на одном из второстепенных телеканалов.

— Критикует нашу эстраду?

— Именно. И знаешь что интересно? Передаче уже два года, но она до сих пор пользуется популярностью.

— Но как все это связано с гибелью Алины?

— Думай, — приказал Свин.

— Думаешь у нас ты, — огрызнулся я.

— Эх, Ватсон, Ватсон, — попробовал юродствовать Свин, но понял, что перегнул палку, и заговорил просто, без изысков: — Восемьсот человек заходят на сайт каждый день. Хотя бы треть из них прочитала статью Троцкой. Представь, что твориться у них в голове.

— Все эти непризнанные гении начинают ревновать, — начал прозревать я.

— Правильно, у нас ведь если не «затянутая в латекс бездарность», то обязательно непризнанный гений, — подхватил Свин, — И этот гений сидит в своей дешевой квартире в спортивных трениках с пузырями на коленях, а его благородную душу терзают мрачные мысли. Что же это такое творится в королевстве московском? Я такой правильный, разбираюсь в искусстве, но меня никто не ценит.

— А какая-то дешевая потаскушка собирает полные зрительные залы и мелькает по всем программам телевидения…

— Да скоро еще и на международный уровень выйдет. Несправедливо?

— Несправедливо.

— А как должно быть?

— Я — в телевизоре, а потаскушка… потаскушки вообще не должно быть.

— Вот именно! — воскликнул Свин, чувствуя себя Ньютоном. — Потаскушки вообще не должно быть! Двадцать, тридцать, сто, двести сердец родили подобные мысли…

— Блуждающий Сгусток уловил эти эмоции. И поскольку он не оценивает ситуацию, а просто выполняет приказы, Алины не стало, — закончил за него я.

— Знаешь, пожалуй, ты не так уж и неправ насчет своей Испании, — задумчиво сказал Свин, водя копытом по столу, — Может, подыскать себе высокопоставленную мадридскую семью вместо рязанской?

— Успеешь. Сначала нам надо подумать, как выполнить задание Ангела.

— А чего тут думать? Ребята, которые играют в группе «Обломки кораблекрушения», живут в городе Приморске. Это недалеко от Сочи. Я узнал, что Римма Троцкая в данный момент направляется именно туда: хочет взять интервью у лидера группы.

— И как же ты это узнал? — удивился я.

Свин смущенно поерзал на месте.

— Ну, я позвонил по телефонам, которые есть на сайте, и представился ее поклонником. Сказал, что хочу вручить ей букет и пожертвовать крупную сумму на модернизацию сайта. Мне ответили, что деньги я могу нести хоть сейчас, а вот с госпожой Троцкой мне удастся встретиться только через неделю, поскольку она отправилась в командировку, писать репортаж об очередных бездарностях…

— Итак, мы должны безотлагательно ехать в Приморск, чтобы разобраться с Риммой и защитить музыкантов от возможной энергетической атаки…

— Вуаля, — просипел Свин и, спрыгнув на пол, добавил: — Кстати, в Приморске живет Священник. Хочешь повидаться с ним?

Я глубоко вздохнул. Отец Александр, которого в Отделе называли Священник, в свое время был одним из самых лучших и уважаемых старших офицеров. Я познакомился с ним еще до того, как он принял сан. Произошло это на войне, причем мы оказались по разные стороны линии фронта. Мне в ту пору едва исполнилось восемнадцать лет. Я носил телогрейку, металлическую, не по размеру, каску и державный триколор на рукаве своего х/б. Голова же Священника была повязана зеленым платком с изречениями на тему джихада. Он три раза в день совершал намаз, отпустил бороду почти до пояса и всегда спал с пистолетом под головой. Как я узнал позже, Священник внедрился в группу боевиков по приказанию руководства Отдела. Эти бородатые парни верили, что, перерезая горло неверным, они творят правое дело и Бог помогает им. Поскольку верили они крепко, помощь действительно приходила. От Бога или от дьявола — не знаю. В любом случае наши войска не могли с ними справиться уже довольно продолжительное время. Поэтому Священник занимался тем, что мягко, исподволь разрушал веру боевиков. Для этого ему пришлось стать среди них своим. Он ел с ними, спал с ними, скрывался от облав… И конечно же заводил разговоры у костра, после которых некоторые бойцы начинали сомневаться в правильности того, что они делают. Чаще всего они вскоре погибали… Трудная работа: разговоры разговорами, но Священнику приходилось стрелять в нашу сторону, чтобы доказать боевикам свою преданность. И не просто стрелять, но и убивать… Впрочем, Священник, обладавший даром исцеления, старался тут же помочь солдатам, которых он ранил. Именно так мы и познакомились. Я лежал на спине, в журчащем весенней капелью сугробе, и с ужасом наблюдал, как снег окрашивается в алый цвет кровью, хлещущей из моей груди. И тут надо мной склонилось бородатое лицо Священника… Нет, лучше не вспоминать….

— Так ты хочешь увидеть Священника? — повторил свой вопрос Свин.

— Не знаю.

Свин недоверчиво смотрел на меня. Ему было известно, что расстались мы с отцом Александром не слишком хорошо. После выхода на пенсию Священник решил уехать в провинцию и служить в каком-то храме. Я не мог понять его. Мы поспорили. Я кричал, что надо быть совершенным идиотом, чтобы отказаться от заслуженного отдыха в теплых странах. Дело в том, что пенсионеры, бывшие сотрудники Отдела, не имели права жить в России. Точнее, они могли здесь остаться, но тогда теряли крупную сумму, которая перечислялась на их счет в качестве выходного пособия. Священник соглашался со мной, что денег жалко. Но он хотел остаться на родине. Говорил, что сам не знает почему. Просто его что-то на это подвигло — что-то, непонятное ему самому. Какой-то импульс, идущий из глубины души. Я, помнится, довольно грубо охарактеризовал природу этого импульса — отец Александр прекратил спор и довольно сухо попрощался со мной. Мы не поссорились, нет. Но прошло вот уже несколько лет, а я ни разу не позвонил ему. И он мне — тоже. Свин знал это, как и то, что Священник был единственным человеком, которого я мог назвать своим другом. Отсюда и вопрос.

— Не знаю, — еще раз пожал плечами я. — На месте разберемся.

— Ладно, — вздохнул Свин, — давай собираться в дорогу…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Наш поезд уходил поздно ночью. Площадь трех вокзалов бурлила вечнокочевой жизнью так же интенсивно, как и днем. Приезжающие, уезжающие, ларьки, бомжи, хот-доги, милиционеры — дом там, где деньги. Я расплатился с таксистом и помог Свину выбраться из машины. Затем забрал поклажу из багажника. Вещей получилось много, хотя моя доля составляла ничтожную часть. Пара рубашек да несессер — вот и все, что я брал с собой в дорогу. Свин — другое дело. Два огромных чемодана едва не лопались от его манаток. Ноутбук со специальным джойстиком. Десять жилеток на все случаи жизни, от строгой шерстяной с серебряной цепочкой для часов до ультрамодной молодежной с множеством накладных карманов, сетчатой подкладкой и светящимися в темноте надписями на иностранных языках. Портативный кальян с запасом яблочного табака по меньшей мере на месяц. Маленький пластиковый чемоданчик с ворохом солнцезащитных очков последних моделей. Кроме того, Свин, несмотря на позднюю осеннюю пору, захватил несколько бейсболок и егерских шапочек, так как считал, что ему очень напекает голову солнцем. Далее шли два спальных мешка: ватный, с вшитыми грелками, и облегченный, с сеткой для защиты от насекомых. Переносной биотуалет. Несколько номеров «Плейбоя», которые Свин педантично покупал, чтобы совершенствовать свой писательский уровень. Ну и море жратвы, разумеется: от консервированных оливок до расфасованного мармелада, от крабовых палочек до дорогого импортного пива. В момент закрытия второго чемодана я был готов убить своего старшего офицера, вертевшегося под ногами и дававшего ценные указания с энтузиазмом бывалого партийного работника. Единственной вещью, которую мы уложили без пререканий, был пистолет «глок»: задание обещало быть тяжелым…

Итак, мы зашли в огромный зал ожидания. Свин гордо демонстрировал удивленным прохожим свою новую жилетку из итальянской шерсти и кожаный ошейник-ожерелье ручной выделки. Я же стал внимательно изучать расписание поездов, висевшее возле бесконечной череды касс по продаже билетов. По правде сказать, нас больше устраивал самолет. Несколько часов полета до Сочи, а там можно взять машину. Быстро и удобно. Однако самолет отпадал. За десять лет работы мы редко ездили куда-то вместе, раза четыре, не больше. И все время — на поезде. Свин панически боялся воздушных перелетов. Ради интереса я пытался понять причину его страха. Ведь прошлую жизнь он закончил не в авиакатастрофе… Но мои старания не увенчались успехом: Свин упорно отмалчивался, а на наводящие вопросы отвечал в высшей степени грубо и бестактно. Ладно, каждому свое, как говорили продвинутые во всех отношениях римляне.

— Нашел? — спросил меня Свин.

— Подожди, не торопись, — отмахнулся я, вглядываясь в строчки с мелкими цифрами.

Мы не боялись разговаривать на людях — слишком много было их вокруг. К тому же надсадно играла музыка в небольших кафе, по громкой связи объявляли прибытие и отправление поездов. Да если и заметит нас кто, что с того? На вокзалах всегда полный цирк. Свиньи разговаривают, потрепанные личности в дешевых кожаных куртках предлагают выиграть миллион долларов в мгновенную лотерею, не менее потрепанные личности всучивают доверчивым провинциалам гибрид утюга и соковыжималки за баснословно низкую, в два раза превышающую магазинную, цену…

— Бинго, — сказал я, узрев нужный номер. — Пятая платформа, шестой путь. Давай быстрее, до отправления осталось совсем немного времени.

На самом деле времени было достаточно, но я боялся, что Свин прилипнет к лоткам с желтой прессой. Оторвать его от созерцания ярких обложек с похабными заголовками лично мне удавалось в лучшем случае минут через двадцать.

Мы спустились в туннель, отыскали по указателям нужную платформу и поднялись наверх по выщербленной лестнице.

Тут нас и перехватил дежурный наряд: двое милиционеров и немецкая овчарка на поводке. Увидев моего старшего офицера, собака ощетинилась и зарычала. Но Свин провел молниеносный сеанс гипноза — огромный пес заскулил и свернулся калачиком у ног своих хозяев.

— Плановая антитеррористическая проверка, — приложил руку к козырьку высокий сержант. — Что у вас в чемоданах?

Я со вздохом щелкнул замками. Милиционеры профессионально брезгливо осмотрели поклажу, затем один из них указал на Свина концом дубинки, которую вертел в руках.

— А свинью зачем с собой везете?

— Я что, не имею право на провоз свиньи?

— Знаете, дрессированных животных сейчас часто используют для терактов, — вздохнул сержант. — Привязывают взрывчатку — и вперед…

— Со свиньями этот номер не проходит, — сообщил я. — они слишком тупы для дрессировки. А держу я его рядом с собой исключительно ради психологического эффекта: всегда приятно видеть возле себя кого-то, кто глупее, чем ты…

— Ладно, идите, — снова отдал мне честь милиционер.

Пока я застегивал чемоданы, Свин успел лягнуть меня в колено. Дружеская перепалка — мы часто развлекались подобным образом…

Поезд уже стоял-дожидался: аккуратные свежепокрашенные вагоны с затемненными окнами и белыми занавесочками на них. На табличках, прикрученных к каждому вагону, красовалась фирменная эмблема: восходящее солнце освещает спокойное ласковое море и чайку, широко раскинувшую в полете крылья.

— Здравствуйте, — сказал я проводнице, поставив чемоданы на землю и протянув ей наши билеты.

— Здравствуйте, — кокетливо улыбнулась она и углубилась в изучение документов.

Ей было слегка за сорок. Крашеные каштановые волосы, яркий маникюр, сдобное тело, которое форменная одежда обтягивала так, что все интимности не только не скрывались, но, наоборот, — выпячивались.

— Простите, я не вижу второго пассажира, — сказала проводница, вскинув на меня бесстыжие карие глаза.

— Второй пассажир у ваших ног. — Я скосил глаза на своего офицера.

Свин недовольно хрюкнул, но комментировать умственные способности проводницы не стал.

— Но… но это же… свинка, — запнулась она, — а у вас билеты на двоих людей. Вот и фамилии проставлены.

— Видите ли, — объяснил я, — на самом деле это не свинка, как вы изволили выразиться. Это — моя жена. Просто ее заколдовал злой волшебник, и теперь она временно вынуждена ходить за мной на поводке и есть ботвинью вместо круассанов. Душа ее, впрочем, осталась без изменений, хотя в физическом смысле — совершенная свинья. Если желаете, могу предъявить справку от ветеринара.

Проводница засмеялась и вернула мне билеты.

— Только аккуратней с туалетом, ладно?

— Не первый раз ездим, — заверил я ее и взялся за чемоданы.

Мы вошли в тамбур, а затем — в узкий, застеленный мягкой ковровой дорожкой коридор. Вагон был спальный, купе — двухместным. Самые лучшие и дорогие места: по-другому мы не путешествовали.

Едва проводница скрылась из глаз, Свин больно лягнул меня в щиколотку и пообещал:

— Еще раз назовешь меня своей женой, получишь в глаз!

— Да, мой фюрер! — покорно пробормотал я, но все же не смог сдержать улыбку. Мы вели своеобразный счет по части острот. Сегодня Свину ответить было нечем. Два: ноль. Вполне достойный повод для хорошего настроения.

Купе порадовало чистотой: аккуратно заправленные постели, вазочка с искусственными цветами на столе. В воздухе запах турецкого мыла и пластика.

— Как тебе проводница? — поинтересовался Свин, запрыгивая на полку.

— Ничего, — сказал я, распаковывая чемоданы. — С ней, наверное, как за каменный стеной: и борщ сварит, и за водкой в магазин сбегает…

Свин презрительно фыркнул, но через несколько секунд не выдержал и все-таки заговорил:

— Знаешь, я тут подумал… Мы ведь уже фактически не на службе…

— Ну и что?

— Мы искупили свои грехи. И… и мы не обязаны соблюдать ограничения, наложенные на нас при поступлении в Отдел.

— То есть ты хочешь сказать, — начал понимать ход его мыслей я, — что тебе необязательно соблюдать обет безбрачия?

— Именно, — кивнул Свин. — Так давно не удавалось засадить кому-нибудь по самый корень…

Я не знал, что и сказать. Свин действительно много нагрешил по части прекрасного пола в прошлой жизни. Совсем омерзительных вещей он не делал. Но женщин менял часто. Три жены, пять «официальных» любовниц, столько же — «неофициальных» плюс случайные романтические увлечения. Да, еще офисный персонал. Свин неоднократно рассказывал мне, что секретарши, переводчицы, юристки и даже уборщица у него были сплошь и рядом фотомодели. У них существовал особый график визитов в кабинет шефа. Собственно, исторический выстрел, разнесший моему будущему старшему офицеру голову на куски, случился именно в тот момент, когда одна из секретарш стояла перед ним на коленях и делала то. что порядочные девушки обычно отказываются делать при первом свидании, а некоторые не делают этого Даже своим мужьям. Впрочем, неважно. За все эти грешки руководство Отдела строжайше запретило Свину заниматься сексом с кем бы то ни было. Наказание было суровым: минус год выслуги и двадцать штрафных очков. Так что Свин крепился, как мог. Но сейчас действительно ситуация изменилась. Формально мы уже получили отставку. Да и Отдел прекратил свое существование, так что наказать Свина за нарушение устава было некому.

— Может, потерпишь? — спросил я его. — Осталось-то совсем немного. Скоро ты воплотишься в человеческое тело. Там и оторвешься по полной.

— Меня гложут сомнения, — признался Свин. — Видишь ли, десять лет сплошного одиночества… И к ним прибавь по меньшей мере пятнадцать лет новой жизни— я же не с пеленок начну, честное-то слово… итого получается четвертак вхолостую. А вдруг у меня атрофируется половой инстинкт?

— Станешь монахом, дослужишься до патриарха или до папы римского, — предположил я.

— Типун тебе на язык, — охнул Свин. — Я многого собираюсь достигнуть в следующей жизни. Но на что мне все эти достижения, если я буду евнухом? Мужик без секса, как машина без колес, — выглядит грозно, но довезти никуда не может…

— Ладно, и что ты предлагаешь?

Свин подался вперед. Его глаза заблестели. Копыта отбивали мелкую дробь.

— Поговори с проводницей, а? Всем же известно, что они женщины веселые и без твердых моральных устоев. Может, она и согласится. Ну приплатим, конечно, куда же без этого…

— Нет, — сказал я, подумав.

— Почему?! — взвился Свин.

— Во-первых, она не проститутка. Во-вторых, для любой женщины переспать со свиньей — тяжелая психологическая травма.

— По данным социологических опросов, — не согласился Свин, — больше половины женщин в нашей стране считают, что живут со свиньями. Так что травмироваться особо не от чего…

— И все-таки потерпи, — попросил я. — В Приморске должны обитать девочки по вызову. Там тебе кого-нибудь и сосватаем.

— Обещай, — попросил меня Свин.

Я уклонился от обещания и стал выставлять на стол съестное.

Поезд тронулся. Свет фонарей, освещавших перрон, задрожал и медленно пополз вдоль стенок купе. На улице засуетились провожающие. Кто-то махал платочком, кто-то посылал воздушные поцелуи, кто-то крестил близких на дорогу. Нас никто не провожал. Ни одна живая душа. Целых десять лет мы, едва выбравшись из одной опасной передряги, тут же попадали в другую. Спасли много жизней, заслужили кресты… Но провожать нас было некому. У меня в очередной раз кольнуло сердце. Что-то часто в последнее время… Может, я привык к своей работе? Иногда, говорят, привыкаешь и к тому, что ненавидишь…

Поезд набирал ход. Сначала за окном мелькали укутанные электрическим шлейфом улицы. Затем их сменили огни автострады. Потом все накрыла непроглядная тьма, лишь изредка нарушаемая всполохами фонарей одиноких платформ. Мы поужинали. Свин открыл ноутбук и углубился в компьютерную игру-стрелялку самого последнего поколения. Управляемый им бравый десантник бегал по коридорам далекой космической станции и уничтожал всевозможную нечисть с помощью разнообразного оружия. Динамики ноутбука дрожали от пулеметных очередей, диких воплей и щелканья передергиваемых затворов. Кроме того, Свин довольно причмокивал при гибели очередного супостата. Меня изрядно доставала вся эта какофония, но остановить Свина я не мог: он очень любил компьютерные игры и даже сражался с другими игроками по Интернету. Естественно, к ноутбуку прилагались наушники, однако они были слишком малы для ушных впадин Свина.

Помаявшись немного, я вышел из купе, стал возле окна в коридоре и начал считать проносившиеся мимо меня огоньки на линиях электропередач. Позади что-то тихо звякнуло. Я обернулся. Оказалось, это проводница несет чай в старых добрых граненых стаканах с сияющими подстаканниками. Разойтись нам вдвоем в узком пространстве коридора было очень сложно. К тому же женщина явно замедлила ход, оказавшись в непосредственной близости от моего тела.

— Не желаете ли чайку? — спросила проводница, глядя мне в глаза.

— Спасибо, — сказал я и взял у нее из рук стаканы.

Она, будто случайно, провела по моим запястьям горячими сухими пальцами.

— Может быть, еще что-нибудь? У нас вагон образцового обслуживания. Вы только попросите — обслужим в полном соответствии с европейскими стандартами.

— Я подумаю, — честно пообещал я.

Ненароком задев меня большой тяжелой грудью, проводница развернулась и, покачивая бедрами, величаво поплыла к себе в купе. Она была вполне еще ничего, живое подтверждение поговорки «В сорок пять — баба ягодка опять». Стоило проявить минимум заинтересованности, — и я получил бы порцию теплой искренней радости под мерный перестук колес. Но последние события настолько выбили меня из колеи, что я мог думать только об успешном завершении нашего неожиданного задания. Защитим этих ребят из «Обломков кораблекрушения», если повезет, нейтрализуем активатора энергетических атак — и в Испанию, выбирать виллу в старомодном колониальном стиле с белыми кирпичными башенками и нежно плещущимся под солнцем морем. Вот тогда можно будет расслабиться и всецело предаться блаженному ничегонеделанью в обществе знойных красоток. Женщины они ведь и в Испании женщины…

Я отнес чай Свину, потом еще немного постоял в коридоре, стараясь сосредоточиться на счете огоньков. Получалось так себе. Тогда я вернулся в купе, улегся на постель и, накрыв голову подушкой, принялся медитировать, как учил меня Свин. Сущность процесса заключалась в следующем: когда хочешь перестать замечать шум, постарайся слиться с ним. Если будешь сопротивляться, то он будет преследовать тебя. А если примешь шум как должное, как часть твоего существа — он перестанет тебя беспокоить. Вот я и представил, будто я тот самый десантник. Неплохая в целом жизнь: бегаю себе по коридорам, отстреливаю монстров. Всех забот — добраться до следующего уровня.

Уловка сработала. Лишь изредка вздрагивая от особо громких воплей, я стал медленно погружаться в сладкие объятия Морфея. Еще минута — и я бы окончательно провалился в забытье. Но Присутствие не дало мне такого шанса. В моей голове опять стали складываться пазлы. И вот что я увидел во второй раз.

Мужчина уже давно остановил свою «шестерку». Мотор еще работал, нагнетая теплый воздух в салон. Мужчина кусал губы и машинально чертил на лобовом стекле замысловатые узоры. Он не хотел торопиться. Перед визитом к Кате надо было обдумать каждое слово, которое он собирался произнести. Очень важно: не перестараться, но и не давать поблажек. Чем быстрее Катя поймет, с кем имеет дело, тем лучше для нее. И не только для нее, но и для многих, очень многих людей.

Мысленно повторив свои установки, мужчина выключил мотор, взял из багажника большой полиэтиленовый пакет и зашагал к остову сгоревшей сторожки. Лес молчал, лишь верхушки деревьев тихо постанывали от слабых порывов ветра. Пахло опавшими листьями, сухой землей и немножко — гарью. Бабье лето — так, кажется, это называется…

Звеня ключами, он открыл люк и направил мощный луч карманного фонарика вниз. Сноп света не сразу нашел жертву, мужчине пришлось основательно осмотреть подвал, прежде чем он заметил девушку. Она сидела в углу. Точнее, не сидела даже, а полулежала, накрывшись одеялом. Рядом валялся пепел и обгорелые фильтры сигарет. Он понял: ночью Катя пыталась согреться и жгла все, что могло гореть. Емелин труд… Пачка сигарет горит от силы минуты две. Да и тепла от нее — кот наплакал, разве что пальцы обожжешь.

Мужчина посветил фонариком прямо в грязный центр старого одеяла и тихонечко позвал:

— Эй!

Никакого ответа. Тогда он поднял с пола головешку и, прицелившись, с силой метнул ее вниз. Одеяло зашевелилось. Мужчина увидел свою жертву. Лицо девушки заплыло от побоев, губы потрескались, волосы висели грязными клочьями. Она дрожала от холода и страха.

— Здравствуй! — вежливо сказал мужчина.

Катя промолчала — только смотрела на него снизу вверх, безуспешно пытаясь справиться с ознобом.

— Здравствуй! — повторил мужчина. В его голосе послышались стальные нотки.

— Здравствуй… те! — прошептала девушка.

— Приятно, — улыбнулся он. — Вежливость — основное правило успешного диалога. Ты ведь хочешь, чтобы наш разговор был успешным?

Катя утвердительно кивнула. Мужчина бросил вниз полиэтиленовый пакет.

— Я принес тебе печку, — сообщил мужчина. — Раньше они назывались буржуйками. Технология очень проста: кладешь дрова, таблетку самовозгорающегося угля, поджигаешь — и наслаждаешься теплом. Если правильно рассчитаешь запас дров, сможешь греться всю ночь. Только не клади все сразу, а то будет очень много дыма. Я. конечно, просверлил в люке отверстия для вентиляции. Но, боюсь, их недостаточно.

Мужчина замолчал. Поняв, чего он хочет, девушка сделала попытку улыбнуться. Получилось плохо: вздувшаяся губа треснула, по почерневшей коже потекла тонкая струйка крови. Но все же Катя смогла выдавить:

— Спасибо.

— Пожалуйста, — кивнул мужчина. — Еще я положил в пакет немного еды и теплые вещи. Они, конечно, не такие блестящие, какие ты привыкла носить. Но согреться можно.

Он снова замолчал. Опираясь ладонью о стену, Катя встала на ноги.

— Что… что вам нужно?

— Неправильно ставишь вопрос. Правильнее сказать, что нужно тебе?

— Я хочу выбраться отсюда!

— И вернуться на улицу? Обслуживать всяких скотов за тысячу рублей?

Девушка развела руками.

— Меня устраивала эта жизнь. Я никого не трогала. Я давала мужчинам то, что они хотели. Это была честная сделка. Может, выпустите меня отсюда?

Мужчина закурил и задумчиво уставился на небо. Звезды ярко сияли, ветер, словно презирая ночную пору, обдувал лицо теплым, напоенным запахом леса, потоком. Бабье лето, ну конечно же, бабье лето. Говорят, когда ты делаешь правое дело, природа подтверждает это знаками. И если сегодняшняя теплынь не знак, то что же вообще можно считать знаком?

— Скажи, Катя, — выпустил дым из легких мужчина, — ты была счастлива, когда стояла на улице?

Девушка постаралась вглядеться в его лицо, но так и не поняла, какой ответ хочет услышать от нее мужчина. Она пожала плечами и неуверенно прошептала:

— Я не знаю.

— В этом-то и проблема, — оживился мужчина, — и не только твоя. Понимаешь, большинство людей сейчас совершенно не знают, в чем их счастье. Они даже не ищут его, не пытаются понять.

— Это ужасно, — согласилась Катя, вытирая кровь с губы. — Выпустите меня отсюда, и я обещаю серьезно подумать над своей жизнью.

— Нет, — коротко сказал мужчина.

— Послушай, — незаметно для себя перешла на «ты» девушка, — я всегда держу свои обещания. Выпусти, и я подумаю. На свободе ведь всегда думается легче. Выпусти, а?

— Ты ошибаешься, — твердо сказал мужчина, — как и большинство людей, впрочем. Все вы считаете, что к счастью можно прийти легким путем, лежа в ванной с сигаретой в зубах. Нет, милая. Счастье достигается силой, ты должна пролить семь потов и истереть ноги до крови, чтобы понять, в чем твой рай.

Он протянул руку к крышке люка и зазвенел ключами. Катя поняла, что мужчина собирается уходить. Значит, как минимум еще сутки ей придется провести в этом ужасном холодном подвале. Девушка в отчаянии подпрыгнула вверх. Но подвал был слишком глубок, и ее пальцы лишь прочертили грязные полосы на бетонных стенах.

— Не уходи! — закричала проститутка. — Не уходи, слышишь! Скажи мне, что я должна понять?

— Лапочка, — пожалел ее мужчина, — если я скажу тебе, это будет не твое решение. А вся соль в том, что ты должна проделать весь путь самостоятельно. Я — всего лишь помощник, не более.

— Подожди! — взмолилась девушка. В ее глазах появился отчаянный блеск. — Я — наркоманка. Я не могу без дури. Если ты уж затеял всю эту херню, принеси мне героин. Иначе я умру, слышишь?!

— Вполне возможно, — согласился мужчина. — Но если ты выживешь, у тебя будет лишний повод гордиться собой. Это очень важно, поверь мне.

— Сволочь! Выродок! — в гневе закричала Катя. — Ты не имеешь права так поступать со мной!

— Моя обязанность поступить с тобой именно так, — сказал мужчина, поднимаясь на ноги.

Девушка медленно опустилась на колени в бессильных рыданиях.

— Впрочем, — сделал великодушное лицо мужчина, — я не могу лишить тебя свободы выбора. В пакете ты найдешь опасную бритву. Если решишь, что не хочешь искать ответа на свои вопросы, просто приложи лезвие к горлу и сделай вот так.

Он показал пальцем режущее движение.

— Будь ты проклят, ублюдок! — всхлипнула Катя.

— Никогда не проклинай получившего благословение от Господа, — посоветовал мужчина и захлопнул люк…

На мою грудь что-то надавило. Я открыл глаза, медленно возвращаясь из теплого ночного леса в купе спального вагона.

— Вставай, вставай! — кричал Свин, усиливая свои слова нажимом копыт.

Я встряхнул головой, пытаясь сбросить остатки тягостного видения.

— Что случилось?

— Она здесь! — сказал Свин и громко икнул.

— Я же просил тебя не трогать проводницу. Ну неужели сложно потерпеть до утра?

— Да какая, к черту, проводница?! — заверещал Свин.

Только сейчас я заметил, что он очень испуган. Рыло побелело, на пятаке выступила холодная дрожащая капля. Таким я видел его не часто, потому что испугать Спина на белом свете могли всего несколько вещей.

— Ты… ты имеешь в виду Смерть? — обмирая, спросил я.

Свин кивнул, громко сглотнув слюну. Я почувствовал, что покрываюсь мурашками. Испугаться было не грех. Мы довольно часто рисковали жизнью (я рисковал, если вдаваться в подробности и заниматься нудным уточнением). И Смерть не раз стояла рядом со мной. Но в то время мы числились в списках Отдела. Это означало, что если бы Смерть решила забрать меня или Свина, Ей пришлось бы согласовать свое намерение в тонких структурах. Как-никак, Отдел был официальным учреждением Неба, и его сотрудники имели особый статус. Но Отдел упразднили, а мы превратились в обычных людей. Награды, выслуга лет — для Смерти это имело не больше значения, чем для нас пустая пивная банка. Она могла забрать нас сейчас без вопросов и обсуждений. По идее я должен был волноваться гораздо больше, поскольку мне выгодных реинкарнаций никто не обещал. И куда я пойду после того, как отброшу лапти, — очень большой вопрос. Но я понимал и Свина. Одно дело — когда на небо тебя отводит за руку Ангел и ты проходишь трехмесячный курс освобождения от тела животного, а затем получаешь направление в будущую жизнь. Другое дело — когда тебя забирают внезапно. И не дружественная сущность высшего порядка, а Великая Бесстрастность. Тут, знаете ли, возможны всякие накладки. Попади Свин не в ту судебную коллегию, и кто-нибудь может намеренно запамятовать его офицерские заслуги. Так что родится он вовсе не благополучным рязанским малышом, а дистрофичным недоноском в голодающей Азии. Какие уж тогда, к черту, МГТУ и пентхаусы…

— Я вижу Ее, — теребил меня Свин. — Она идет по крышам вагонов.

Я представил картину и содрогнулся. Тонкая фигура в бордовом балахоне, скребущая железо крыши. Поезд мчится с огромной скоростью. Свистит ветер. А Она равнодушно ползет и ползет к лишь одной Ей ведомой цели. Дай бог, чтобы это были не мы. Дай бог…

— Не представляй! — завизжал Свин. — Не представляй Ее! Ты же знаешь, что Она мгновенно реагирует на страх!

Но его предостережения опоздали. Я увидел, как над нами расходится крыша. То есть крыша, конечно, осталась на месте. Но из потолка медленно возник кусок бордовой материи. Кусок превратился в балахон. Затем настал черед и капюшона. Смерть стояла рядом с нами. Я почувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом.

— Только не смотри Ей в глаза! — заикаясь от страха, пробормотал Свин. Его нижняя челюсть отвисла. Глаза выкатились из орбит.

Я и сам знал, что нельзя смотреть в глубь бордового капюшона. Хотя и пользы с этого знания… Если Она захочет, ни один не сможет проигнорировать Ее взгляд. Но Смерть, насколько я понял, еще не определилась.

Время ползло невыносимо медленно, словно улитка по зеленому листку. Мы со Свином замерли, преувеличенно отстраненно созерцая друг на друга. Краем глаза я видел, как бордовый капюшон поворачивается из стороны в сторону, внимательно исследуя наши трепещущие души. Еще несколько секунд томительного ожидания — и бордовое облако скользнуло вверх. В купе снова стало свободно. Только хохотал довольный монстр на экране ноутбука: беспринципная электронная тварюга воспользовалась отсутствием Свина на рабочем месте и в клочья порвала бравого десантника.

— Кому-то сегодня не повезет, — облегченно вздохнул Свин и вытер мокрый лоб о мою простынь.

Стоит ли говорить, что больше спать мы не могли. Сидели как заведенные и тупо смотрели в окно. Я спросил Свина, не появились ли у меня седые волосы. Он отрицательно хрюкнул в ответ, не посмотрев, впрочем, на мою голову… Про второй сеанс Присутствия я рассказывать Свину не стал: проблем и так хватало.

Где-то через полчаса после визита нелрошеной гостьи колеса поезда заскрипели.

— Тормозим, — вздохнул Свин. — Значит, она уже сделала свое дело.

Скрип колес становился все более громким. За окном светилась мелкая россыпь огоньков. Похоже, мы подъезжали к какому-то населенному пункту.

— Пойдем, что ли, посмотрим, — сказал Свин и попросил меня помочь надеть ему жилетку.

Проводница, кутаясь в пуховую кофту, уже стояла в тамбуре. Наше появление ее не очень обрадовало.

— Остановка короткая, — довольно холодно сказала она, покосившись на Свина. — Стоим только три минуты. Вам лучше остаться в вагоне.

— Нам надо проветриться, — как можно искреннее улыбнулся я. — Трех минут вполне достаточно.

— Ладно, — пожала плечами женщина.

Лязгнув сцеплениями, состав остановился. Проводница открыла дверь, и мы вышли на перрон. Оказалось, что погода довольно прохладная, зябкая. Дождь с неба не падал, но асфальт перрона блестел от влаги. Станция действительно была небольшая. Скромное здание вокзала из красного кирпича, две платформы, одинокий киоск с пивом и прошлогодними чипсами для транзитных пассажиров. Вдоль вагонов ходили бабушки с корзинками, предлагали провизию в дорогу. Я купил у одной кукурузный початок для Свина — частью, чтобы оправдать наш выход, частью из-за сострадания к старушке.

— Далеко от вагона не отходите, — попросила проводница.

Мы и не собирались. Свин грыз свою кукурузу. Я осматривался по сторонам. Пассажиров на перроне, кроме нас, почти не было: несколько мающихся бессонницей мужиков курили у своих вагонов.

— Заходите, отправляемся, — глянула на часы проводница.

Мы послушно проследовали в тамбур. Но возвращаться в купе не спешили. Смерть не приходит просто так. Мы ожидали развязки.

— Да что они там, заснули? — недовольно поежилась проводница, вглядываясь в начало состава.

— Задерживаемся? — вежливо осведомился я.

— Да, начальник поезда почему-то не дает отмашку.

— Ничего, скоро поедем, — сам не знаю зачем, подбодрил ее я.

Но скоро уехать нам не удалось. Пять, десять, пятнадцать минут — состав все так же стоял на месте. Через двадцать минут проводница сдалась, снова выпустила нас на перрон и, недовольно ворча, пошла к локомотиву узнавать, в чем дело. Мы лениво потянулись следом. И тут я заметил некоторую странность. По причине позднего времени свет в вагонах не горел. Вернее, горел, но тусклый, чтобы не расшибить лоб по дороге в туалет. А один вагон светился, словно рождественская елка. Да и пассажиров из него вышло немало. Около двух десятков человек, облаченных в спортивные брюки и свитера, стояли на перроне и о чем-то оживленно переговаривались. Судя по всему, разговор был не из веселых. Мне не потребовалось проявлять чудеса сообразительности, чтобы понять, что все это могло означать.

— Пошли, — позвал я Свина, — похоже, кому-то стало плохо.

Освещенный вагон был плацкартным. С полок свисали матрасы, бутылки с минеральной водой и свертки с продуктами виднелись на каждом столике. В глубине я заметил большое скопление народа возле одного места. Люди стояли плотно, стеной. А на полке кто-то лежал.

— Интересно, что там произошло? — вслух сказал я, пытаясь рассмотреть происходящее сквозь мутное стекло. — Паленая водка, драка, аппендицит?

— Сердечная недостаточность, если хотите конкретики, — раздался голос за нашими спинами. — Острый приступ, остановить который не смогли ни оказавшийся в соседнем вагоне врач-реаниматолог, ни лошадиная доза адреналина, введенная непосредственно в область сердца.

Мы обернулись и увидели двух одинакового роста парней с аккуратно зачесанными набок волосами. Чадов и Гешко, инспекторы Службы Справедливости. Как всегда, при полном параде: черные пуловеры, черные найковские брюки, черные же кроссовки на ногах. Они, судя по всему, тоже ехали в поезде, но выглядели так, словно снимались минуту назад для рекламного каталога спортивной одежды. Ни страха, ни упрека, ни складок на брюках. В Отделе эту сладко-гадкую парочку прозвали Чук и Гек.

— Здравствуйте, господа провокаторы! — осклабился Чадов. — Не ожидал, что так обрадуюсь, увидев вас. Вы же теперь вроде ископаемых: последние обломки приказавшей долго жить структуры. Всегда приятно поговорить с динозаврами.

Гешко присел на корточки и протянул руку Свину.

— Здравствуйте, офицер Свин!

Свин громко сморкнулся и выплюнул на перрон остатки кукурузы, застрявшие у него между зубов. Я тоже не ответил на приветствие, демонстративно засунув руки поглубже в карманы плаща, который накинул на плечи перед выходом из вагона.

— Какие теплые чувства, — улыбнулся Гешко.

Жаль, что я не знал хотя бы одной вещи, способной вывести его из себя. Если бы знал — воспроизвел бы немедленно.

— Куда направляетесь? — поинтересовался Чадов.

— Да так, едем на курорт, — брякнул первое, что пришло в голову, я.

— А не прохладно ли для купания в море? — усомнился Чадов.

— Закаляемся, — пояснил я. — Кстати, очень повышает потенцию, так что рекомендую. Хотя… вряд ли вам обоим что-нибудь поможет.

Засранцы вежливо улыбнулись моей шутке. Гешко поправил свой и без того идеальный пробор.

— Между прочим, вы получили инструкции от независимых наблюдателей? Все служащие Отдела теперь переходят в подчинение нашему начальству.

— Да?! — глумливо скривил рот я.

— Да, — без малейшей тени смущения произнес Чадов. — Не скажу, что мы очень обрадованы этим пополнением, особенно вами двумя и Локки. Но так решило Высшее Руководство, а сомневаться в правильности Его решений, мы не видим причин. Так что добро пожаловать в семью Службы Справедливости!

— Эх, хорошо бы сделать всем вам подлянку, — поиграл поясом от плаща я, — но, к глубочайшему сожалению, не удастся. Мы ушли на пенсию за неделю до закрытия Отдела. Посему портить нервы вам будет один Локки.

— Неужели? — поднял правую бровь Чадов.

Они переглянулись. Гешко многозначительно повертел в руках свой мобильный телефон — такой же плоский, вылизанный и претенциозный, как и его хозяин. Известие о нашей отставке смутило их. И они считали себя обязанными как-то отреагировать на эту волнующую новость. Чадов, по крайней мере, поскольку он в их связке носил звание старшего офицера.

— В таком случае, господа, — заявил Чадов, — я попрошу вас предъявить увольнительные документы. Оперативники вашего уровня могут создать много проблем, находясь в свободном полете. Особенно если станут нарушать принцип невмешательства в процессы Службы Справедливости. Поэтому мы хотели бы удостовериться что заявленное вами соответствует действительности.

— И еще мы хотели бы узнать истинную цель вашей поездки, — подхватил Гешко.

— А отсосать вы у нас не хотели бы? — вступил в разговор Свин.

— Вы отдаете себе отчет в своих словах, офицер Свин? — спросил Чадов, брезгливо поджав губы.

Он и Гешко больше не улыбались. Приятно. Уже победа, пусть совсем незначительная.

— Нет, парень, это ты забыл свое место, — рявкнул Свин. — Что, крылья за спиной выросли, в ангелы метишь? Тебе же русским языком сказали, что мы на пенсии. Не знаю, кто заведует уставом в СС, но всем остальным хорошо известно, что означает данный факт. Мы переведены в разряд обычных людей, не посвященных в энергетические процессы, происходящие на Земле. И проверять у нас документы имеют право только менты на вокзалах. Ну, может, еще они же на дорогах. Но никак не гомики из СС.

— Если вы солгали про увольнение, вас ожидают большие неприятности, — предупредил Гешко.

— Не волнуйтесь, — успокоил его я, — большей неприятности, чем встреча с вами, мы и представить себе не можем.

Сделав лицо потомственной аристократки, изнасилованной отребьем, Чадов отдал нам честь и пошел прочь. Гешко поспешил за ним.

— Здорово мы им врезали, — порадовался я.

— Здорово, — согласился Свин. — Вот только что делает здесь эта парочка?

Я пожал плечами.

— По-видимому, дело с Блуждающим Сгустком и впрямь затевается нешуточное, — решил Свин, после чего предложил: — Пойдем посидим. В ногах, как говорит Ангел, правды нет.

Мы отошли к кованой зеленой ограде. Я сел на скамейку, Свин примостился у моих ног. Заметно похолодало, плащ уже не защищал от порывов холодного колючего ветра. Я долго возился с пуговицами, стараясь застегнуть его поплотнее. А когда поднял голову — перед нами уже стояла гостья.

Стройная девушка с копной роскошных рыжих волос, трогательно вьющихся ближе к плечам. Длинные ноги, плоский живот, небольшая упругая грудь. Лицо живое, приятное. Такие гибкие создания обычно рекламируют дорогое нижнее белье на страницах глянцевых журналов. На вид ей было около двадцати лет.

— Здравствуйте! — немного смущенно сказала она.

Я вежливо наклонил голову. Свин галантно шаркнул копытом об асфальт.

— Не подскажете, какая это станция?

Я повернул голову, чтобы прочитать надпись на здании вокзала. Но Свин оказался проворнее.

— Мы стоим на станции Прибрежная.

— Ой, — изумилась девушка, глядя на меня, — у вас поросенок разговаривает! Это какой-то фокус, да?

— Никаких фокусов, — заверил я ее. — Он действительно говорит, вам не кажется. Только это не поросенок, а Свин. Меня же зовут Гаврила.

— Вы, наверное, чревовещатель, — не поверила мне юная фея. — Я видела по телевизору. Там мужчина сидел рядом с куклой, и казалось, что она говорит. А на самом деле слова произносил он, только с закрытым ртом.

— Как вам будет угодно, — снова поклонился я.

— Хорошо, что мы так долго стоим, — сказала девушка, подставляя лицо ветру. — В вагоне ужасная духота. Да и военный с бокового места все время приставал… Уф! Хоть подышу немного. Отличная погода, не правда ли?

Я поднял повыше воротник плаща. О погоде, конечно, можно было поспорить. Но мы ехали в спальном вагоне с кондиционером. А девушка, судя по всему, — в набитом, словно селедкой в бочке, плацкартном. После такой духоты любая слякоть обрадует, это верно. И я вполне мог бы согласиться со словами девушки. Если бы не одно «но»: она была полностью, абсолютно, бескомпромиссно обнажена. Ни единого лоскутка материи на упругом молодом теле.

В ярко освещенном вагоне началось какое-то движение. Стоявшие на перроне люди расступились, позволяя двум парням в парадной форме десантников вынести что-то из вагона.

— Чего они так суетятся? — спросила у нас девушка. — Вы видите, что они выносят?

Я со вздохом покачал головой.

— Пойду посмотрю, — сказала девушка и, развернувшись, сделала шаг в сторону вагона.

— Я бы тебе не советовал, милая, — сказал Свин.

— Почему?

— Боюсь, детка, они выносят тебя.

— Что?! — изменилась она в лице.

Мы молчали, разглядывая трещины на асфальте.

— Так нельзя шутить! — вскрикнула девушка и бросилась к вагону.

Свин медленно зацокал копытами вслед за ней. Я тоже поднялся со скамейки и пошел к дверям вагона, спрашивая себя, зачем я ввязываюсь во все это.

Свин не ошибся. Из вагона действительно выносили тело девушки. Двое молодых ребят, стриженных под бобрик, в кое-как накинутых на плечи дембельских кителях с аксельбантами, держали тело с двух сторон. Она была одета в полосатую футболочку от «Гуччи» и розовые спортивные штаны. На беспомощно болтавшихся из стороны в сторону ступнях белели пуховые носочки с вышитыми на щиколотках ромашками. Рыжие волосы подметали асфальт.

Следом за дембелями шел пожилой лысый мужчина в запотевших очках. Я сразу понял, что это — тот самый врач-реаниматолог, о котором говорил Чадов.

— Расступитесь! — приказала проводница плацкартного вагона — невысокая хохлушка с выдохшимся перманентом.

Люди образовали плотное кольцо. Солдаты положили тело девушки на мокрый асфальт.

— Ну, дыши же, дыши! — наклонился над ней один из парней. По-видимому, он и был тем самым неудавшимся ухажером.

Я разглядывал голову девушки. Она лежала лицом в небо. Рот открыт. Лицо расслаблено. Очень неестественно, надо сказать, расслаблено. Или, наоборот, слишком естественно. Определениями можно долго играть, согласен.

— Доктор, что же вы стоите! — воскликнул десантник. — Сделайте что-нибудь!

Реаниматолог снял с носа очки и преувеличенно тщательно стал их протирать.

— Молодой человек, я уже тридцать лет занимаюсь подобными случаями. Мы сделали все, что могли. Она умерла. Делать искусственное дыхание трупу бесполезно. Свяжитесь лучше с милицией. Пусть вызовут машину из морга.

Где-то сбоку раздался громкий крик. Стоявшие над телом девушки люди на него не отреагировали. Все правильно: живые не слышат воплей умерших. И я бы не услышал, но Свин тайком подключил меня к своим чувствам восприятия мира. Он умел делать такие штуки, хотя в данном случае смысл его поступка я пока не улавливал.

Эфирное тело девушки стояло за спинами людей. Она в ужасе закрыла руками рот. Глаза расширились до невообразимых пределов. Что делать, созерцать собственный труп всегда нелегко…

Народ суетился. Начальник поезда побежал в здание вокзала искать милиционеров. Проводницы успокаивали хохлушку, каждая старалась сунуть ей в руку таблетку. Подошедший со стороны локомотива кряжистый машинист с вислыми седыми усами пытался кричать, что состав, мол, нарушает график движения и не может стоять так долго на станции. Но его никто не слушал.

Между тем девушка, — точнее, ее душа, заключенная в эфирное тело, — подбежала к нам со Свином.

— Пожалуйста, помогите мне! — с мольбой попросила она.

— Мы не можем, солнышко, — тихо сказал я.

— Но вы видите меня! А я вижу вас! Значит, вы можете что-то сделать…

— Увы, не всякий видящий обрящет и не всякому делающему отворят, — пробормотал я.

— Да что вы несете!! Мне нужна помощь! Ну пожалуйста, пожалуйста!

Свин потянул меня зубами за подол плаща, показывая, что хочет поговорить с глазу на глаз. Мы отошли немного в сторону.

— Ты ничего не замечаешь? — спросил меня Свин.

— А что я должен заметить?

— Разуй глаза! Смерти нет!

Я оглянулся вокруг. И действительно не заметил фигуры в бордовом балахоне.

— Ну и что?

— Ты сам прекрасно знаешь, что это значит.

Мы говорили на разных языках. Я был в курсе, что Смерть встречает эфирное тело человека и сопровождает его по местам жизни в течение девяти дней. И если Ее нет рядом — значит, время отхода человека еще не пришло, даже если он лежит с остановившимся сердцем, как в нашем случае. Но с другой стороны, у Неба могли быть свои планы на жизнь этой девушки. Может, она очнется позже. Ну, там, в машине или даже в морге. Перспектива, конечно, — и Чуку с Геком не пожелаешь. Но вмешиваться в шахматную партию, разыгрываемую стиль могущественными силами, очень опасно. Я знал это. И Свин знал. Только не хотел вспоминать об этом, а зациклился на видимом отсутствии Смерти возле тела девушки.

— Что ты предлагаешь?

— Я могу привести ее в чувство, — сказал Свин.

— Ты представляешь последствия? Может, она лежит на асфальте именно для того, чтобы очутиться в морге.

— А может, для того, чтобы мы отнесли ее к нам в купе и я смог провести над ней исцеляющие действия, — парировал Свин.

— Но… но зачем тебе это надо? — спросил его я.

— Знаешь, — вздохнул Свин, — я много думал в последнее время над своей жизнью в этом теле. Особенно сейчас, в поезде…

— Да? Мне показалось, ты уничтожал монстров с помощью мыши.

— Когда их убиваешь, думается особенно легко, — пояснил Свин и продолжил: — Так вот, о моей жизни… Мы с тобой сделали много хорошего. Или того, что считали хорошим… Но мне пришло в голову, что все это мы делали по приказанию. Отдел ставил нам условия: баллы, награды, перспектива выгодной реинкарнации… Ангел давал задания. И мы выполняли их. Но это была воля Ангела, а не наша. Получается, мы служили только орудием, молотком, которым забивают гвозди.

— И?

— И, проанализировав свою жизнь, я понял, что могу гордиться только советами Кристины А., которые она давала своим читателям. А этого, наверное, мало…

— Мало для чего?

— Для того, — сказал Свин, — чтобы считать себя человеком. Гордиться собой. Знать, что если в следующей жизни ты, находясь в медитации, вспомнишь предыдущую, то будешь уважать себя прошлого.

Его слова звучали красиво, величественно и благородно. Но я слишком хорошо знал характер своего старшего офицера, чтобы купиться на такой дешевый трюк.

— Может, ты просто хочешь ее трахнуть?

— У тебя нет ничего святого, — с осуждением произнес Свин.

— Как и у тебя…

— Ладно, ладно. Давай просто пойдем и поможем этой девушке. Без всякой мотивации. В конце концов, ты тоже сопереживал проститутке, которую закрыли в бетонном подвале. Так вот, представь, что эта Маша.,

— Катя….

— … да, Катя, лежит сейчас на перроне. Ты ведь помог бы ей, правда?

— Правда, — неуверенно согласился я и поплелся за бодро семенящим Свином.

Мы снова наткнулись на эсэсовцев. Точнее, Чук и Гек сами возникли перед нами, словно на цыпочках подкрадывались.

— Переживаете? — осведомился Чадов. — Не видите Смерти и размышляете, как бы спасти эту овечку?

— А не пошел бы ты на… — хором сказали мы со Свином.

— Зря грубите, — покачал головой Гешко. — Девушка, между прочим, по справедливости загнулась. Вся ее жизнь — сплошное вероотступничество. Бог есть, но то, что делаю я, он не видит… Плюс недовольство жизненными обстоятельствами, которые предоставили ей Высшие Силы для гармоничного развития души. Думала, что весь мир против нее. Плакала по ночам в подушку и обзывала Бога сволочью. Он не дал того, другого, третьего. Он ее не любит. Он все устраивает так, чтобы она страдала… А в последнее время она поссорилась с парнем, с которым жила, и ее вышибли с работы. Найти другую, с такой же высокой зарплатой, она не смогла. Пришлось возвращаться из Москвы в родное захолустье. Она ехала в поезде и повторяла про себя, что жизнь кончена. Вот и получила то, во что верила. Жизнь действительно закончилась….

— Не лезьте, парни, — посоветовал Чадов. — Себе дороже выйдет. Идите-ка лучше в купе, попейте пива, поешьте чипсов… Вы уже не у дел. Не надо изображать из себя героев.

Я расстегнул ворот рубашки и вытащил наградной крест, висевший на золотой цепочке. Мы захватили награды Отдела с собой. Не ожидал, правда, что предъявить их придется так скоро.

Эсэсовцы уставились на крест с плохо скрываемым удивлением.

— Так, значит, вас действительно отпустили на пенсию… — пробормотал ошеломленный Гешко.

— Да. И я настоятельно рекомендую вам не соваться больше в наши дела. Иначе мы будем вынуждены обратиться с жалобой сами знаете к кому. Думаете, вас погладят по головке за нарушение устава?

Им пришлось молча ретироваться — второй раз за вечер. Я удовлетворенно улыбнулся, заправил крест под воротник рубашки и стал расталкивать локтями пассажиров, столпившихся вокруг тела девушки.

Ситуация складывалась не из приятных. Начальник поезда нашел таки милиционера, дежурившего по вокзалу. От служивого довольно ощутимо несло водкой, и забирать труп в отделение он не желал категорически. Морг в Прибрежном имелся. Но из-за недостатка финансирования ночные дежурства в нем отменили еще пять лет назад. Водитель «скорой помощи», услышав по рации об обстоятельствах дела, приезжать отказался наотрез: «Мы помогаем живым, а не мертвым… » Итак, никто не хотел брать на себя ответственность и возиться с бездыханным рыжеволосым телом. Машинист кричал о необходимости отправлять состав. Милиционер то и дело возвращался к составлению рапорта, хотя и намекал туманно, что в Приморске сделать это будет легче. Там и дежурный отряд больше, и ночная смена в морге функционирует.

— Вы в своем уме? — взвизгнула проводница плацкартного вагона после очередного намека. — До Приморска еще четыре с половиной часа езды. Как же я повезу труп в переполненном вагоне?! У меня там шестьдесят человек, дети…

Свин требовательно посмотрел на меня. Настала пора вмешаться. Я подошел к начальнику поезда и вежливо кашлянул:

— Если позволите, я хотел бы предложить вам свою помощь.

Он посмотрел на меня — усталые глаза человека, который хотел спать еще с утра прошлого дня и спал бы, приняв на сон грядущий пару рюмок коньяку со шпротами, но его вырвало из теплой постели это нелепое происшествие…

— Дело в том, — продолжил я, — что у меня есть место в спальном вагоне. Я еду вместе с домашним животным. Но поскольку ситуация экстремальная, мы положим девушку к нам в купе. Я подожду четыре часа в коридоре, ничего страшного… А в Приморске вы свяжетесь с милицией и моргом. Так лучше, чем оставлять ее здесь одну. К тому же девушку, наверное, кто-то должен встречать. Невеселая, конечно, получится встреча… Но, по крайней мере, телом займутся родственники…

В глазах начальника поезда затеплилась надежда. Вытерев лицо синим платком в крупную клетку, он вопросительно посмотрел на милиционера.

— Я ж и говорю, — кивнул служивый, — в Приморске морг круглосуточно работает. А я позвоню на вокзал, предупрежу, чтобы дежурная бригада вас встретила. Заполните протокол — и всех делов.

Поняв, что возражений больше не предвидится, я подошел к телу девушки. Врач курил в сторонке. Солдат по-прежнему сжимал ее тонкую руку в своей огромной крестьянской ладони. По его румяной щеке катилась слеза.

— Ты сделал все, что мог, — попытался утешить десантника я.

Утешение получилось слабенькое. Я поднял девушку на руки. Она была легкой, словно пушинка. Уже не теплая, но еще не холодная.

Люди расступились передо мной.

— Смотри, и среди богатых иногда встречаются люди, — произнес кто-то мне вслед.

Проводница обдала меня негодующим взглядом, но возразить не посмела: опасалась, по всей вероятности, гнева начальника поезда. Спальный вагон встретил нас молчанием. Здесь никто так и не проснулся, не выглянул поинтересоваться причиной столь затянувшейся оста' нивки. Я внес тело девушки в купе и опустил ее на постель.

— Теперь тебе лучше уйти, — сказал Свин.

Я сунул в карман бутылку рома и запаянную в полиэтилен нарезку сервелата, после чего вышел из купе и захлопнул за собою дверь. Естественно, можно было и поприсутствовать при лечении. Но я не ощущал к этому тяги. Когда розовая туша Свина начинает светиться, а из его глаз вырастают две энергетические нити— это, знаете ли, зрелище не из легких.

Скрипнули тормоза. Поезд, затомившийся в долгой непредвиденной стоянке, дрогнул и тронулся в путь. Радостно застучали колеса. Я стоял у окна и думал, что мне делать дальше. Лечение могло продлиться довольно Долго. А дремать до утра на откидном сиденье в коридоре мне не улыбалось. Как ни крути, а оставалась проводница.

Она сидела в своем купе, устало облокотившись на стол. Наверное, расстроилась из-за неожиданного сюрприза в виде мертвого тела, который я преподнес ей, даже не поинтересовавшись ее мнением. Хотя особого смущения на лице женщины я не заметил. Думается, она принадлежала к тому типу людей, которые действительно любят жизнь и не забивают себе головы проблемами, какими бы тяжелыми они ни казались на первый взгляд.

Я постучал костяшками пальцев в дверь куле.

— Мне хотелось бы принести свои извинения за то, что произошло.

— Да вы-то тут при чем? — фыркнула проводница. — Девочку жалко. Молодая совсем.

— Да случается, — признал я. — Можно войти?

— Садитесь, — подвинулась она.

Я примостился на полке рядом с ней. От женщины пахло свежестью и дешевой, но вполне приятной парфюмерией.

— Как вас зовут?

— Лида.

— А меня — Гаврила. Знаете, Лида, мне действительно жаль, что я причинил вам неудобства. Я сам ненавижу, когда кто-то суется в мои дела. А тут получилось, что я принял решение, не посоветовавшись с вами.

— Я же сказала, не волнуйтесь…

— Нет, я так не могу. Чувствую себя виноватым. Вот. возьмите, скромная компенсация за неудобства.

С этими словами я положил на стол стопку зеленых купюр. Тысяча долларов или что-то около того.

— О, ну это необязательно, — зарделась проводница.

— Необязательно, — согласился я. — А потому особенно приятно. Сделайте милость, возьмите.

Она смущенно потрогала деньги, затем смела их со стола легким, грациозным движением.

— А где же ваша свинка?

— В тамбуре, — соврал я. — Думаю, ничего страшного, потерпит до утра.

— Потерпит, — подтвердила Лида. — Я в детстве ухаживала за свиньями. К холоду они привычные… Хотите кофе? Наверное, волнуетесь после всего этого. А может, аспирин?

— Есть предложение получше, — сказал я, доставая из карманов свои запасы. — Как вы относитесь к рому, Лидия?

Оказалось, что к рому она относится хорошо. И к рому, и к кофе, и к сервелату, и к сексу. Редкостный подарок судьбы: мне не пришлось выслушивать нудные исповеди о негодяе муже, которыми очищают свою совесть женщины, которым за тридцать, перед тем как отдаться. После очередной рюмки вагон качнуло, и она прильнула к моему плечу. А я захлопнул дверь купе и стал расстегивать пуговицы ее форменной рубашки…

По причине малых размеров купе я любил Лиду прямо на столе. И находил в этом определенную приятность… Секс получился с ярко выраженным дорожным колоритом: стук колес, одинокие фонари на провинциальных переездах, каштановые волосы, рассыпавшиеся по спине, искренние и оттого немного смущенные крики, и жаркие пальцы с ярким маникюром на ногтях, впивающиеся в мои плечи…

А потом Лида заставила меня лечь на полку, умело употребила одноразовую влажную салфетку и, периодически набирая в рот горячий кофе, стала вытворять вещи, которые только грезились изобретательной Кристине А.

Я чувствовал себя комфортно. В купе было тепло. По столу перекатывалась половинка лимона. Пахло ромом и разгоряченным женским телом. Нижнюю часть туловища сотрясали сладостные спазмы, умело останавливаемые Лидой на предпоследней ноте для продления Удовольствия. Я только что не мурлыкал от блаженства. Можно, можно сказать, что мне повезло. Как ни крути, а все это — неожиданный подарок, кусочек рая в тесном купе, почти Испания, если закрыть глаза.

И мне действительно повезло: я успел кончить, прежде чем раздался первый взрыв.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

То, что это был взрыв, я понял сразу. Мне в свое время довелось повоевать. И хотя я настойчиво пытался запрятать эти воспоминания на самые отдаленные, редко посещаемые антресоли памяти, пережитый когда-то опыт напомнил о себе.

Грохочущий раскатистый звук мгновенно перекрыл и стук колес, и позвякивание стаканов. Как и положено. Я инстинктивно втянул голову в плечи. Но поезд продолжал свой путь — ни визга тормозов, ни тревожных гудков.

— Что это? — спросила меня Лида.

Мы уже привели себя в порядок и допивали остатки кофе, заедая его ватрушками, купленными моей неожиданной любовью на какой-то станции.

— Боюсь, у нас неприятности, — сказал я, поднимаясь с полки.

Мы вышли в коридор и прильнули к окну. Уже светало, небо из пепельно-черного превратилось в нежно-серое. Благодаря этому я смог разглядеть, что поезд едет параллельно берегу моря. Сама вода представлялась сплошной темной массой. А вот белые гребешки волн были хорошо заметны. Когда я в детстве отдыхал на море с родителями, мама называла их барашками. Довольно точное сравнение: стадо беспомощных барашков посреди серой темноты…

— Мы подъезжаем к Приморску, — пояснила мне Лидия. — Сначала будет узловая станция. Там сортируют грузовые составы. А затем сорок минут — и можно будить пассажиров.

— Почему мы едем так быстро? — спросил ее я.

И действительно, состав ускорил свой ход. Колеса стучали совсем неистово. Даже белые барашки слились в одну сплошную подрагивающую линию.

Лидия пожала плечами:

— Не знаю… По идее мы, наоборот, должны замедляться. Узловая-то с минуты на минуту.

Дверь нашего купе распахнулась. Ко мне метнулась толстая розовая туша.

— Дергай стоп-кран! — завопил что есть мочи Свин.

— Ой! — вздрогнула Лидия. — Может, мне показалось, а может, ром у вас был паленый…

— С ромом все в порядке, — заверил ее я. — Где тут стоп-кран?

Женщина была ошеломлена, как и любой человек на ее месте. Не каждый день видишь огромную свинью, которая, выпучив глаза, приказывает тебе дернуть стоп-кран. Но я знал, что, если Свин решил заговорить со мной в присутствии непосвященного человека, значит, причины на это у него имелись самые веские.

— Какой стоп-кран? — прошептала Лидия, держа руку у груди.

— Обыкновенный, мать твою, стоп-кран, которым можно остановить поезд! — рявкнул Свин.

— Послушайте его, — кивнул я проводнице. — Он, разумеется, свинья, но плохого не посоветует.

— Я… я не имею права, — заикаясь, сказал Лидия. — Мне потом объяснительную писать. Расследование будут проводить. Только машинист может останавливать состав по своему усмотрению.

— Машинист мертв, — выпалил Свин. — Посмотри в окно, дура!

За окном действительно творилось невероятное: земля превратилась в подобие пестрой ленты. Линии электропередач проносились мимо с бешеной скоростью. Через оконные щели свистел встречный ветер.

— Господи! — прошептала Лидия и кивнула в сторону тамбура.

Свин стрелой метнулся в указанном направлении, безжалостно сминая копытами ковровую дорожку. Еще мгновение — и я увидел, как он, высоко подпрыгнув, впился зубами в красную ручку стоп-крана. Хрустнула пломба. Раздался резкий звук скрежещущего метала. В следующее мгновение меня отбросило назад. Сила инерции, в полном соответствии с законами физики… Я сбил Лидию с ног, и мы повалились на пол. При падении я больно ударился локтем о боковое сиденье в коридоре.

Поезд тормозил. Грохотали колодки, шипела пневматика. Заблокированные колеса издавали мерзкий звук, впиваясь в гладкую поверхность рельсов. Наверное, из-под них летели снопы искр, но я этого не видел. Вагон сотрясало от резких конвульсивных движений. Из купе послышались крики: пассажиры, спавшие по ходу поезда, вне всякого сомнения оказались на полу. Где-то разбилось что-то стеклянное.

Я слез с Лидии и, придерживая ее за локоть, попытался встать на ноги. Бесполезно. Состав все еще дергался в пляске Святого Торможения. Дверь в тамбур хлопала с равными промежутками, точь-в-точь, как метроном на крышке пианино. Когда она открывалась, я видел Свина, висящего на ручке стоп-крана. Его тоже болтало из стороны в сторону, брюхо билось о пневмопривод, копыта беспомощно сучили, стараясь отыскать опору. Но зубы он не разжимал.

Наконец визг колес стал утихать. Болтанка медленно сходила на нет. Я поднялся на ноги, помог встать Лидии. Картинка в окне снова превратилась в картинку: серые волны, белые барашки. Горизонт осветили первые лучи нарождающегося солнца. Вполне идиллия, если бы не так сильно воняло гарью.

— Ну и дела, — сказал Лидия, потирая ушибленный при падении бок. — О премиях до конца жизни можно забыть. Хорошо, если вообще на работе останусь.

Я побрел в тамбур. Свин сидел на задних ногах, поводя головой из стороны в сторону. Судя по всему, ему здорово досталось.

— Нам надо попасть в кабину машиниста, — сказал он. увидев меня. — Это очень срочно. Сзади идет грузовой состав с нефтью. Ты должен предупредить его по радио.

— А впереди?

— Сам увидишь, когда выйдешь из вагона. Давай, быстрее. Времени совсем мало.

Я обернулся к Лидии.

— Открой, пожалуйста, дверь. Я понимаю, что ты очень удивлена и расстроена. Но Свин знает, что говорит. Он никогда не стал бы останавливать поезд только затем, чтобы лишить тебя премии. Проводи меня в кабину машиниста.

Проводница открыла дверь. Я спрыгнул на серую, хрустящую под ногами гальку. Помог спуститься Лидии. Мы побежали к голове поезда.

Соленый прибрежный ветер бил в лицо. Шумели, как и полагается, волны. Кричали о чем-то своем чайки. Пробежав несколько шагов, я понял, почему Свин остановил поезд.

Свет, первоначально показавшийся мне солнечным, на самом деле исходил совсем из другого источника. Горизонт впереди полыхал всеми оттенками оранжевого. Яркие, светящиеся дуги восходили вверх, превращаясь постепенно в черные облака. Это был пожар. И горело не одно здание. И даже не лес. Так могло полыхать только горючее. Нефть, керосин, бензин. Я слишком хорошо разбирался в предмете вопроса, чтобы ошибиться. Вероятно, на узловой станции произошла какая-то очень крупная авария. Свин получил информацию о случившемся благодаря своим развитым экстрасенсорным способностям и сумел предупредить меня. Так что Лидия зря сокрушалась о своих премиях. Не останови Свин поезд — и ей не понадобились бы уже никакие премии на свете.

Мы бежали вдоль состава. Вагоны медленно приходили в себя после экстренного торможения. Пару раз я заметил кровь на стеклах. Что делать, в плацкартных вагонах и ехать сложнее, и падать больней.

Локомотив возвышался над рельсами огромной темно-зеленой глыбой. Едва взглянув на него, я понял причину резкого ускорения. Лобовое стекло было разбито вдребезги. Кабина дымилась. Внутри все горело.

— Цистерна, — прохрипел сзади меня Свин.

Он прибежал к локомотиву чуть позже нас. Неожиданный кросс не входил в его привычные занятия — я вообще не помнил, когда Свин бегал в последний раз. Поэтому сейчас моему офицеру пришлось, мягко говоря, туго. Из груди вырывалось сиплое дыхание. Уши нависали над мокрым рылом двумя безвольными лопухами. Огромные ноздри пятака жадно вбирали в себя свежий воздух.

— На сортировочной станции рванул состав с нефтью, — объяснил Свин, отдышавшись. — Взрыв был такой силы, что колесо одной цистерны пролетело около километра по воздуху и попало в кабину нашего локомотива. Оба машиниста погибли на месте, один из них упал на рычаг увеличения скорости или как там это называется… Надеюсь, переговорное устройство не пострадало.

Я взялся за поручни и закинул тело на площадку локомотива. На меня пахнуло гарью и жаром. Прикрывая лицо рукой, я подобрался к кабине. Свин надеялся зря. Никакое переговорное устройство в этом пекле уцелеть не могло. Сквозь всполохи огня я смог различить только обуглившийся труп машиниста. Точнее, его половину. Острые колеса превратились в безжалостный нож, располовинивший все на своем пути. Попав в приборы, этот нож вызвал короткое замыкание. И теперь вся электроника, включая переговорное устройство, превратилась в плавящуюся смесь пластика и металла. Даже если бы я стал рисковать жизнью и попытался бы забраться в кабину тепловоза, переговорного устройства в ней уже не существовало.

— Плохи дела, — признал я, спрыгнув на землю. — Внутри — сплошной Везувий. Есть другие планы?

— Попытайся найти начальника поезда, — сказал Свин Лидии. — У него должна быть рация или что-то в этом роде. Если нет — звоните в диспетчерскую по мобильному телефону. Скажите, чтобы срочно остановили товарный поезд на этом участке. Он идет следом за нами. И тормозить ему некогда, учитывая рельеф местности.

Я согласился со Свином: железная дорога в этом месте шла вдоль берега моря полукругом. Прямых участков не было. Так что машинист следующего за нами состава вполне мог заметить наш поезд слишком поздно. Тем более что график был нарушен и все наверняка пытались наверстать упущенное время.

— Осталось минут пять, не больше, — подтвердил мои мысли Свин. — Ну чего же ты стоишь, милая? Давай, быстрее двигай попкой, от тебя зависит жизнь всех пассажиров.

— Господи, пусть мне это только снится, — перекрестилась Лидия и бросилась исполнять приказание.

— Я помогу ей, — предложил я Свину.

— Нет, — отрицательно покачал головой он. — Ты мне нужен здесь. Дело в том, что у нас есть еще одна проблема. На этот раз уже впереди.

Я опустился на корточки. Когда Свин работал — мешать ему не стоило. Он знал все лучше меня. И если он говорил, что впереди нас ждет еще одна проблема и я должен ее решить — значит, так оно и было.

— Мне надо вселить твое сознание в тело одного человека там, на Узловой, — сказал Свин. — Постарайся предотвратить то, что сочтешь нужным.

— Хорошо, — согласился я и лег на гальку. Когда сознание покидает тело, лучше расслабиться, а не стоять на ногах.

— И помни, — хрюкнул Свин, — это он виноват в том, что произошло. Так что не задавай себе вопросов. Просто действуй.

С этими словами он наклонился над моим телом. Из его глаз протянулись две голубые светящиеся нити. Они вошли в мое существо, завладев моим сознанием. И я перенесся в нужное Свину место.

Тело, ставшее моим кратковременным прибежищем, принадлежало мужчине средних лет. Он работал обходчиком железнодорожных составов на станции Узловая-Товарная. Как и требовали служебные нормативы, мужчина был одет в темный комбинезон, телогрейку и ярко-оранжевую накидку. На голове — оранжевая же каска, на ногах — сапоги.

Я подсоединился к памяти мужчины и выяснил, что звали его Василием. Обычное, ничем не примечательное имя. И такая же обычная жизнь. Школа — железнодорожный техникум — двадцать лет неспешных прогулок вдоль составов с молотком в руках. Первый год эта работа утомляла. Начиная со второго она стала надоедать. После первой пятилетки Василий заметил в своем сознании странные изменения. Работа заняла в его голове основное место. Все остальное, а именно: женитьба, рождение сына, редкие отпускные периоды, во время которых он обычно уезжал в деревню к родителям, превратилось в нечто нереальное, проходящее мимо слабыми, болезненно дрожащими миражами. Даже изменяя жене, он не мог отделаться от мысли, что все это — сон. По причине отсутствия у Василия свободной жилплощади, измены происходили тут же, на Узловой, в каптерке с кастеляншей, которая этой каптеркой заведовала. Достаточно удобно: не надо быть никому обязанным. Но и здесь, на старых матрацах, под рядами однообразно пахнущих телогреек, поглаживая бок своей пассии, Василий понимал, что и это — сон. И это пройдет, не оставив следа в душе. А что останется? Останется работа. Километры прогулок на своих двоих. Скрип гравия под ногами. Резкий запах машинного масла от колес вагонов. Подошел, нагнулся, ударил молотком, убедился в отсутствии трещин. Разогнулся. Еще несколько метров — и снова нагнулся, снова ударил молотком и снова убедился. И так всегда. Всегда. Всегда.

Однажды Василий был в церкви (святил куличи вместе с женой) и услышал там проповедь. Полный батюшка с длинными волосами и намечающейся проплешиной говорил что-то о вечной жизни. Общий смысл сказанного для Василия остался загадкой: священник обильно пересыпал свою речь церковнославянской вязью, в которой обходчик с узловой станции был не силен. Но одно словосочетание запало ему в душу. Жизнь Вечная. Ни больше, ни меньше. Батюшка произносил эти слова на подъеме, дрожащим голосом, с блестящими глазами. И Василий понял, что святой отец плохо представляет себе то, о чем говорит. Жизнь Вечная не стоила того, чтобы ею восхищаться. Она пахла гарью и поскрипывала гравием. Но все же она была вечной, в этом Василий соглашался со священником. Все на свете может измениться: политический строй, государственный язык, валюта. Вырастут и уйдут дети. Умрет жена, умрет Нинка-кастелянша, умрет наконец и сам Василий. А вечная жизнь — останется. Подошел, нагнулся, ударил молотком… В каком-то смысле это было бессмертие. Василий не знал, радоваться этому факту или нет. Он понимал только, что уже сейчас обрел бессмертие, ибо его самого как такового уже не существовало. Когда-то, учась в школе, в техникуме, он о чем-то мечтал, переживал, печалился. А теперь — нет. Существовало только тело. И внутри его жила работа, она же Жизнь Вечная. Подошел, нагнулся, ударил молотком…

Сегодня, впрочем, незыблемая истина подверглась сомнению. Или почти сомнению. Узловой станции, какой ее помнил Василий всегда, больше не существовало. Только море огня и огромные, словно в аду, клубы дыма. Покореженные цистерны. Пылающие здания с сыплющимися оконными стеклами. Свистящие в воздухе ошметки металла. Жизнь Вечная изменилась, трансформировалась, преобразилась. Василий, правда, и теперь не знал, нравится ему это или нет. Ни плохо, ни хорошо. «Интересно» — вот нужное слово. Также интересно то, что одной из причин этого преображения являлся он сам.

На втором пути горел пассажирский состав. Пятнадцать вагонов пылали подобно елочным игрушкам. По-другому быть не могло: поезд оказался в самом эпицентре взрыва, рядом с нефтехранилищем. Пассажиры при таком раскладе шансов не имели вовсе. Пламя буквально въелось в сонный уют вагонов и выжгло все. к чему прикоснулось. Несколько объятых огнем фигурок все-таки выскочили из лопнувших окон. Но и они, сделав пару шагов, упали на землю и задергались в конвульсиях. Василий глубоко сомневался, что хоть одна живая душа из пятнадцати вагонов осталась жива после взрыва.

В отблесках пламени Василий заметил три фигуры. Лечо, Валдис и Серега. Чеченец, эстонец и русский. Полный интернационал — одним словом. Они тоже были причастны к крушению Жизни Вечной.

Сначала Василий познакомился с Серегой. Обстановка знакомства соответствовала старым русским традициям: тесный зал сохранившейся еще с советских времен пивной, дармовое угощение, неспешный разговор «за жизнь» в перерывах между обсасыванием воблы. Тогда еще не прозвучало никаких предложений. Затем на сиену вышел Лечо. Он угостил Василия не пивом, как Серега, а водкой, причем весьма хорошей. И невзначай поинтересовался, доволен ли Василий жизнью. Обходчик затруднился с ответом. Жизнь Вечная существовала вне оценок и категорий типа «доволен — не доволен». Лечо заметил эту отрешенность. Последнюю точку поставил Валдис. Он предложил Василию «отчень ви-и-годное дело». Несколько рейсов со свертками под охраняемые цистерны — и пятнадцать тысяч долларов в карман.

Василий заинтересовался. Не то чтобы его увлекала перспектива заработка. Конечно, пятнадцать тысяч долларов — весьма значительная сумма. Можно купить хорошую квартиру в Приморске или чуть похуже — в районном центре. Но деньги мало интересовали обходчика, потому что он слабо представлял себе, чем займется, когда купит квартиру, или, на худой конец, подержанный «мерседес». Гораздо больше Василия увлекла перспектива проверить Жизнь Вечную на прочность. Она уже полностью подавила его — и вдруг представляется такой шанс. В успех Василий верил слабо, но все же заинтересовался словами эстонца. В результате обходчик согласился на предложение, взял аванс в тысячу Долларов и стал выполнять указания Валдиса, являвшегося, по всей видимости, старшим в этой группе.

То, что в свертках была взрывчатка, Василий понял сразу. Он служил в саперных войсках и хорошо помнил запах тротила. Да и места закладки — опоры нефтяных Цистерн — говорили о многом. Но это ничего не меняло. Взрывчатка так взрывчатка. Василий не испытывал ненависти к кому-либо и не желал смерти охранникам цистерн, хорошо его знавшим и пропускавшим на территорию объекта без проверки. Но Василий хотел посмотреть, как поведет себя Жизнь Вечная, когда ей будет угрожать опасность. Ради этого стоило пожертвовать многим. Только бы посмотреть…

И вот сейчас он стоял на покрытом сажей гравии и улыбался.

— А, живем, Вася! — осклабился пробегавший мимо Лечо.

Василий радостно кивнул в ответ. Он сомневался, что чеченец может постичь истинный смысл радости. Но это не имело значения. Главное — Жизнь Вечная уничтожена. Василий понял, что никогда больше не будет этого однообразного «подошел — нагнулся — ударил молотком». Как не будет и изнуряющих дежа вю по пути на работу, с завернутым в полиэтилен обедом. Секса с Нинкой-кастеляншей, правда, тоже не будет, поскольку каптерка превратилась в груду развалин. Ну и хрен с ней, с этой Нинкой, со всеми ее заскорузлыми от масла телогрейками…

Я понял, что пора приступать к действию, а потому взял управление телом Василия в свои руки. Это напоминало компьютерную игру, в которую резался Свин. Такое же полное управление, только не компьютерной мышью, а усилием разума. И вместо бравого десантника— обалдевший от счастья обходчик в оранжевой накидке. Я двинул его тело к стоявшему чуть в отдалении составу. Он не особо сопротивлялся потере контроля над своим телом — вообще не сопротивлялся, по правде сказать. Его сознание купалось в новых ощущениях. Кажется, он даже чувствовал себя творцом…

Этих цистерн взрыв не коснулся — наверное, так планировалось изначально. Восемь черных бочонков на колесах, с едва проступающими через несколько слоев грязи надписями «Осторожно, огнеопасно!», стояли на безопасном от бушующего пламени расстоянии. И локомотив к ним в придачу.

Знакомая троица находилась возле кабины локомотива. Лечо и Сергей возились с системой сцепления. Валдис снимал происходящее на портативную цифровую видеокамеру, то и дело отрываясь на панорамные, пожираемые огнем виды.

— Отличная работа, Василий! — заметил он моего подопечного. — Сейчас отправи-им небольшой гостинец встречному поезду и полностью с тобой рассчи-итаемся. Корошо?

Я подтянул мышцы лица обходчика, изобразив подобострастную улыбку. Валдис вернулся к своему занятию. Сергей тем временем закончил возиться с системой сцепки вагонов с локомотивом и прыгнул в кабину. У меня оставалось совсем мало времени. Этот самый небольшой гостинец, как я понял, предназначался пассажирскому поезду «Москва — Приморск». Восемь цистерн огнеопасной смеси на полном ходу — лоб в лоб…

Я лихорадочно соображал, что мне следует предпринять. Телом обходчик Василий не вышел: жиденькие бицепсы, ослабленные двадцатилетним курением легкие, слегка трясущиеся руки — как от постоянных ударов молотком по стали, так и от перманентного пьянства. Хотя молоток — тоже идея. Я заставил обходчика пошарить по карманам. Молоток обнаружился в правом кармане телогрейки. Что ж, или сейчас, или никогда.

Узловатые пальцы крепко сжали отполированную временем рукоятку. Начинать следовало с Валдиса: я заметил, что из кармана его куртки поблескивает сталь китайского «ТТ».

Я подошел сзади, заставил Василия занести руку. В последний момент Валдис обернулся:

— Василий! Да ти что…

Молоток с хрустом опустился на светлую макушку. Кровь брызнула в разные стороны. Видеокамера упала на щебень, продолжая снимать Апокалипсис Узловой станции. Я руками Василия достал из кармана мертвого эстонца пистолет и привел его в боевую готовность.

Локомотив озарила яркая вспышка. Я почувствовал, как щеку Василия обожгло чем-то горячим. Все правильно: Лечо, заметив нападение, тут же отреагировал на него с помощью такого же «ТТ». Я заставил палец Василия обвить спусковой крючок. Снова полыхнули две вспышки. Мы решали проблему как истые ковбои: дуэлью на чужой земле и чужим оружием. На этот раз выстрел Лечо оказался более прицельным: пуля попала в левое плечо Василия, бросив обходчика наземь. Но и я кое-чего добился. Чеченец, подвывая от боли, рухнул на рельсы. Из его раздробленного бедра хлестала кровь.

В кабине локомотива появился Сергей. Он среагировал мгновенно: профессионал как-никак. И оружие в руках он держал посерьезней: израильский автомат «узи». У меня оставались считаные секунды.

Я резко вскинул руку Василия по направлению кабины локомотива и нажал на спуск несколько раз. Я молил Бога о точности. Я представлял себя, как учил меня когда-то Свин, слитным с целью. «Если хочешь попасть — представь, что ты и есть цель. Когда ты станешь целью, то не промахнешься. В себя еще никто не промахивался»…

Везение сопутствовало мне, хотя и наполовину. Почему-то всегда так: ничего не бывает на сто процентов, а только на пятьдесят. И к победе приплетаются бесконечные препятствия.

Я попал в Сергея. Прямо в лоб, между глаз. Вышиб его мозги на мутное стекло локомотива. Но тот успел нажать на курок. Для автоматического оружия эту операцию сделать достаточно всего один раз. И длинная, злая очередь распотрошила обходчика Василия на части. Я еще мог видеть его глазами и слышал, как завопил Лечо, попав под режущую кромку колес состава. Но я уже не мог встать, не мог пошевелить его телом. И это было очень плохо. Потому что Сергей, перед тем как достать «узи», снял состав с тормозов и привел его в движение. Чувствуя, как жизнь покидает тело обретшего таки счастье обходчика Василия, я видел восемь цистерн с нефтью, плавно тронувшихся в сторону состава «Москва — Приморск»…

Я очнулся на гравии возле своего поезда.

— Ну как? — с нетерпением поинтересовался Свин.

— Плохо. Кое-что я успел, но поезд все же вышел в нашем направлении.

К нам подбежала Лидия.

— Мы не можем связаться с грузовым составом. Я не знаю, откуда вы узнали, но он действительно идет вслед за нами.

— Выгоняй людей из вагонов! — принял решение Свин. — Объявляй по радио, свисти в свисток, что угодно… Есть еще сюрприз спереди!

— Господи! — охнула Лидия.

— Господу потом помолишься, — отрезал Свин. — Передай всем проводникам, чтобы выводили людей из вагонов!

Лидия развернулась и побежала к своим коллегам, вышедшим из вагонов и с интересом созерцавшим нашу парочку возле локомотива. Они еще не знали, что машинист мертв, а сам состав оказался в мышеловке.

Свин поднялся на ноги и потрусил на другой край железнодорожного полотна, мимо дымящейся кабины локомотива.

— Кто там у Пушкина выходил из воды? Дядька Пахтакор?

— Черномор. И богатыри с ним.

— Сегодня будет наблюдаться обратная картина, — хрюкнул Свин. — Придется окунуть всех в море.

Я подошел к нему и понял, о чем идет речь. С правой стороны состава был песчаный берег, ровный и пологий. С левой — глубокий овраг, на верху которого, к тому же, стоял зеленый забор из сетки-рабицы. Не знаю, каково происхождение этого оврага. Может, он остался со времен войны, когда исполнял роль окопа. Может, его вырыли, когда прокладывали путь и потребовался грунт для насыпи. В любом случае для преодоления этого оврага, да еще с забором, понадобилось бы довольно много времени. А временем мы как раз и не располагали.

— Загони пассажиров в море, — устало сказал Свин. — Я понимаю, что сделать это сложно. Но взрывы будут очень сильными. И тот, кто не спрячется в волнах, умрет за несколько секунд. Так что зайди в купе, возьми пистолет, вынеси нашу гостью и принимайся за дело.

Я бросился к спальному вагону. Кое-где уже наблюдалось движение, люди постепенно выходили на свежий воздух. Многие уже проснулись и готовились к прибытию поезда на конечную станцию. Поэтому спящих было мало.

Свин хорошо поработал минувшей ночью: девушка сидела на кровати, недоуменно поводя головой из стороны в сторону. Увидев меня, она испуганно вскрикнула.

— Ой! Я… я не пойму, почему я здесь. Я ехала в плацкартном вагоне. Я сейчас уйду.

— Вместе уйдем, — произнес сквозь зубы я, роясь в чемодане. Пистолет крепился к самому дну. Надежный «глок» завернут в старый джемпер Свина и припрятан в потайное отделение. Отодрать его от черных застежек «липучек» — еще несколько драгоценных секунд.

При виде оружия глаза девушки округлились.

— Потом объясню, — сказал я и вытолкнул ее из купе.

Наш вагон в отличие от других все еще спал. Пришлось с силой дергать дверцы и орать благим матом. Действовало не на всех. Где-то брезгливо щурились, где-то делали оскорбленные лица, пару раз мне и вовсе пришлось двинуть кулаком по великосветским физиономиям. Наконец пассажиры высыпали из вагона. Некоторые захватили с собой вещи, все — бумажники и мобильные телефоны.

— Идите в море, — приказал я, — постарайтесь заплыть как можно дальше и ныряйте, когда услышите взрыв.

— Вы с ума сошли, молодой человек! — затряслись от возмущения щеки пожилой женщины с крошечной чихуахуа на руках. — С какой стати мы будем лезть в море? Сейчас, знаете ли, холодно… И вообще, кто вы такой?

— Кто я такой — неважно. Сюда приближаются два поезда с цистернами горючего. Катастрофы не избежать! Если вы останетесь на берегу — неминуемо погибните!

— Что за чушь! — поддержал собачницу полный мужик в шерстяном свитере, напоминавший директора крупного предприятия. — Ладно, я допускаю, что произошла какая-то авария. Но взрывы… Мы же не в голливудском фильме.

— Кстати, что вы пили? — поинтересовалась стоявшая рядом со мной бизнес-леди в обтягивающем костюме для йоги. — Если что-то крепкое, я могу добавить и принести «Ольмеку», у меня в купе осталось полбутылки. Посидим, покурим. Может, даже костерок разведем. А волны — все это пустое. Зачем же такой экстрим? Действительно холодно…

Я в отчаянии опустил руки. Мы действительно были не в голливудском фильме. Там спасаемые пассажиры беспрекословно выполняют указания спасителей. В результате все остаются живы. И никаких проблем. Но я, я-то имел дело с обыкновенными людьми. И они не хотели нырять в холодное ноябрьское море по приказу мужчины, от которого заметно пахло ромом. А ведь это только один вагон… С остальными дело обстояло так же. Выйти-то люди вышли, но все стояли возле вагонов, недовольные, сонные, подергивающие плечами от холода. Какое тут к черту море!

Впрочем, в голове поезда дела обстояли несколько иначе. Все пятьдесят пассажиров организованно направлялись к полоске прибоя. Чуть поодаль следовал Свин: скромник скромником, хвост поджат, рыло опущено. Я понял, что на самом деле он применил коллективный гипноз. Правильно, не вступать же свинье в дискуссии. Жаль только, что его возможности ограниченны, а я гипнозом не владею. Один вагон мой офицер сумеет спасти, а вот остальные…

Возле пены берегового прибоя я увидел Чука и Гека. Паршивцы захватили чемоданы и отошли к самой воде. Едва запахнет взрывом — тут же заплывут подальше в море и нырнут. А пока стоят, посмаливают дорогие сигариллки.

Я оставил на минуту своих овец и подбежал к эсэсовцам.

— Значит, спокойно стоим, созерцаем, как будут гибнуть сотни людей?

— Ох, и е…нет же сейчас, — задумчиво согласился Чадов.

— Ну так сделай что-нибудь! У вас со Свином одинаковый класс способностей, ты владеешь гипнозом! Отведи хоть один вагон к воде!

— Зачем?

— Затем, что у них нет шанса выжить, если они останутся возле вагонов!

— Так ведь ты предлагал им искупаться, — удивился Гешко. — А они не слушаются. Нет у них веры. А нет веры — нет и жизни. Все справедливо.

Я непристойно выругался и вернулся к своему вагону. Пассажиры недовольно гудели. Дама с собачкой собиралась вернуться в купе, потому что Арнольдик плохо переносил холод. Времени оставалось совсем мало. Может, мне показалось, но от пылающего зарева узловой отделился крохотный огонек. Он приближался. Думаю, это горел фонарь на кабине локомотива, влекущего за собой восемь цистерн с горючим. Действовать надо было немедленно.

— Так, слушайте все! — громко прокричал я и выхватил у пожилой дамы ее рахитичного Арнольдика. — Немедленно идите в воду! Быстро!

— Да по какому, собственно, праву! — вызверилась старушка и пребольно шкрябнула меня лакированным коготками по руке.

Я достал из кармана пистолет, приставил к голове дрожащей от холода собачонки и нажал спусковой крючок. Выстрел отнес голову несчастного Арнольдика метра на два. Из содрогающегося в конвульсиях тельца взвился небольшой фонтанчик крови. Впрочем, фонтанчик тут же иссяк. Крови в этих собаках было действительно немного. Есть отчего замерзнуть.

Люди испуганно вздрогнули. Все-таки оружие — лучшее средство убеждения, последний довод не только королей, но и любого, кому нужно добиться от собеседников мгновенной реакции. Люди попятились, в их глазах появился ужас.

Я отбросил тушку собаки в сторону и несколько раз выстрелил в воздух.

— Вот по какому праву! Немедленно все в воду! Кто откажется, будет лежать рядом с этой собакой!

Подействовало. Люди устремились в мерно накатывающие морские волны. Все больше и больше. Некоторые мои спальники уже даже плыли. Что же касается других вагонов, то дело продвигалось само собой. Третий, пятый, седьмой. Мне не надо было уже стрелять. Один вид оружия служил достаточной мотивацией. Хотя и здесь обнаружились хитрецы. Я видел, как некоторые пролазят под вагонами, спасаясь от холодной ванны. Мне не хватало времени для разбирательств. Яркая оранжевая точка увеличивалась на глазах. О поезде, несущемся на нас сзади, я старался не думать…

Конвейер споткнулся возле восьмого вагона. Что-то свистнуло за моей головой. В следующий момент земля ринулась к глазам с неимоверным ускорением. Я плюхнулся вниз, отметив потрясающий характер классического хука. Затем две мощные руки дернули меня вверх. Перед моим лицом заплясали белые аксельбанты.

Это был все тот же неудавшийся воздыхатель спасенной Свином девушки из плацкартного вагона. Парень увидел меня с пистолетом и решил, что я террорист. А в армии его учили любить Родину и ненавидеть террористов. Вот и сработал условный рефлекс. Он наподдал мне еще раз, коленом в живот.

— Ну что, сука, нравится над людьми издеваться? А перед мужчинами ты не пробовал помахать своим стволом? Или он у тебя такой маленький, что и показать стыдно?

— Стыдно, — прохрипел я. — Но махаю им не из праздного интереса. Скоро в нас врежется поезд. Единственное спасение — в море. Что и тебе советую.

— На понт берешь… — недобро осклабился парень. — Да у меня такие, как ты, сортиры зубными щетками чистили!

Девушка, кстати, стояла за его спиной. Она была напряжена и серьезна. Очень серьезна. По-видимому, мой пистолет сильно испугал ее. Ко всему прочему, она обладала еще и сознательностью, а потому решила спасти пассажиров и побежала к единственному знакомому человеку. Вот ведь ирония судьбы: не спаси ее Свин, она ничего не сказала бы десантнику и тот не стал бы останавливать меня. Признаю, иногда теория Чука и Гека о невмешательстве в происходящее кажется мне весьма состоятельной…

— Я не террорист, — прошамкали мои окровавленные губы. — Посмотри налево, дурачок.

Мы стояли спиной к вагонам. И если бы десантник повернул голову, он увидел бы несущийся на полной скорости состав. Оранжевое пятно уже превратилось в фонарь. Я отчетливо видел локомотив, видел даже кровь на замызганном стекле — результат перестрелки управляемого мною Василия с террористом Сергеем. И представлял, что могут сделать восемь цистерн с надписью «Огнеопасно» на бортах при столкновении с пассажирским составом…

К счастью, приближающуюся опасность рассмотрели и другие пассажиры, все еще стоявшие возле вагонов. Сначала несколько человек, затем все больше и больше людей побежали к морю. Процесс быстро принял лавинообразный характер. Каждый несся к холодной, мерно плещущейся воде, как к самой заветной мечте в своей жизни. Вдох-выдох, ноги вздымают тучи песка. Быстрее, быстрее, ну черт вас подери, быстрее же!

Однако десантник не обращал на все это внимания. Он крепко держал меня за ворот плаща и буравил меня ненавидящим взглядом.

— Думаешь, я куплюсь на такую лажу?! Думаешь, отверну голову, и ты свалишь меня каким-нибудь хитрым приемчиком, как учили вас в школах в Афганистане?

— У него может быть еще один пистолет, — подала голос рыжеволосая фея.

Слева раздался гудок. Длинный, испуганный, протяжный. Это следовавший за нами товарный вышел на финишную прямую. Машинист заметил стоявший на рельсах пассажирский, но остановиться, естественно, не успел, хотя и сделал все, что мог. Отчаянно завизжали тормозные системы товарняка. Гудок продолжал накалывать на себя зябкий осенний воздух.

Парень наконец повернул голову в сторону шума. Я не стал проявлять благородство и саданул его коленом в пах. Я рассчитывал вырваться и побежать к морю: спасать кого-то уже не было времени. Но мои надежды не оправдались. Полагаю, юноша был отличником боевой подготовки. Он согнулся от боли, но ладоней не разжал.

И в это момент произошло столкновение. Величественная картина, если смотреть ее по телевизору со стаканом глинтвейна. Товарняк на полной скорости налетел на последний вагон пассажирского, смял его в солому и продолжил движение, подминая под бурое тело локомотива все новые и новые вагоны. На какое-то мгновение локомотив даже поднялся на сорок пять градусов вверх. Жуткое зрелище. Словно ракета, нацеленная на луну. Затем многотонная махина рухнула вниз. А впереди взорвались цистерны.

Уши заложило от громкого, резкого звука. В мгновение ока перестали существовать и пассажирский поезд, и товарный, и состав с цистернами. Яркое, огненное солнце расцвело на пустынном морском берегу. И был свет, и только свет, и ничего, кроме света, разве что только ударная волна.

Позже я понял, что десантник стал моим спасителем. Ударная волна смела нас с земли и бросила в море. Поскольку парень стоял спиной к составу, то есть находился ближе к эпицентру взрыва, основной удар пришелся на его плечи. И яростный напор огня — тоже. Он стал моим щитом, хотя, пока мы долетели до воды, от щита этого почти ничего не осталось. Я видел, как быстро сгорает его тело, как плавятся волосы, как вылезают наружу глаза. Но сделать ничего не мог. Я не колдун и не маг, чтобы повелевать огненной стихией. И когда руки парня, вернее, то, что от них осталось, ослабили свой зажим на вороте моего плаща, я упал в спасительные морские воды.

Прошла вечность или минута, не знаю. Я погрузился в море с головой. Сначала вода показалась мне очень холодной. Но затем потеплело. Потеплело настолько, что я на мгновение поверил, будто нахожусь в Испании. И стоит поднять голову из соленой свежести — тут же увижу особнячок, сверкающий на солнце алебастровыми стенами. Уютный, изнывающий от жары, но с прохладным бассейном и тремя холодильниками, забитыми всевозможными напитками. На крыльце — загорелая шоколадная фигурка в ярком купальнике машет платком. Под навесом поблескивает хромированными боками «роллс» с откидным верхом…

Впрочем, а стоит ли поднимать голову? Ведь в море и так хорошо. Спокойно, уютно. Главное — никакого шума. Идеальное общество — все делают свое дело молча, не обременяя ближних бесконечной трескотней. Водоросли плывут, стайки рыб — суетятся, крошечный рачок отважно преодолевает кратеры на желтом песчаном дне. Кстати, о дне… Если лечь на него всем телом, а не только топтать ногами, можно получить массу преимуществ. Во-первых, можно наблюдать за тем, что происходит на поверхности. Вот прокатилась огненная волна. Вот полетели хлопья сажи. Вот осколки металла падают вниз серебристым смертоносным дождем. Ерунда, для нас они не опасны. На поверхности такой кусочек метала запросто может рассечь кожу, а при точном попадании — и вовсе проломить голову. Здесь же, у самого дна, мы созерцаем их умиротворенными, погасившими свою мощь в танцах с миллионами воздушных пузырьков и оттого абсолютно безвредными. Во-вторых, у самого дна не так сильно ощущается движение моря. Покачивает, конечно, но слегка, словно на массажном кресле. Очень, очень удобно. В-третьих, на дне можно соединиться с Землей. Здесь это сделать легче, чем на поверхности, поскольку нет суеты, ветра, непогоды, а только песок. Мягкий, ласкающий пальцы и шелестящий Между волосами. Зовущий, сладкий, нежно-обещающий песок…

— Выныривай! — засверлил в висках невыносимо громкий крик Свина.

Вслед за этим я почувствовал его зубы на моей руке. Резкий, больше похожий на удар рывок — и я покинул гостеприимный подводный мир. Тяжкое ощущение. Из царства безмолвия — в кромешный ад криков, сдобренный ревом полыхающего состава. Из невесомой упорядоченности — в хаос окровавленных людских тел, обломков металла, плавающих по волнам вещей. Из блаженства — в холодный колючий мир, где снова надо страдать, бороться и брать на себя ответственность.

Как бы там ни было, Свин опять спас мою шкуру, приведя меня в чувство мощной энергетической пилюлей и вытащив мое, совсем уже расслабившееся тело из-под воды.

Я громко кашлял, выплевывая воду. Свин плавал рядом, положив одно копыто мне на плечо и суча всеми остальными для поддержания своей туши на поверхности воды.

— Больше взрывов не будет, можно выбираться, — прохрипел Свин. Ему было тяжело, рыло едва виднелось над водой. Резвые волны с насмешливой периодичностью плескали в его разинутый рот соленую воду, которую Свин тут же громко сплевывал, успевая при этом задиристо материться.

Я погреб к берегу. Взрывная волна отбросила меня всего метров на пятнадцать, поэтому особо стараться не пришлось. Едва коснувшись ногами земли, я взял Свина за ошейник и, рассекая воду свободной рукой, неспешно побрел. Через пару минут мы вышли из моря. Свин без сил повалился на песок. Только сейчас я заметил на его правой ляжке довольно большой порез. Не смертельно, но крови много. Я стянул с себя мокрый плащ и прикрыл им Свина. Сам опустился рядом и положил голову ему на брюхо.

Уже совсем рассвело. Весь берег был покрыт обломками трех составов. Железо, пластик, дерево, остатки вещей пассажиров. Я рассмотрел даже кусок таблички с вагона: солнце осталось на другой половине, но чайка виднелась отчетливо, рельефно. Цистерны с нефтью продолжали пылать. Их содержимое вылилось в овраг по левую сторону железнодорожной колеи. Я пытался не думать, что стало с теми людьми, которые отказались идти в море и попытались преодолеть овраг и скрыться в лесу. Единственным плюсом от взрыва цистерн, если можно говорить о каких-то плюсах, являлся сильный жар. Благодаря ему на берегу временно воцарился тропический зной. Очень кстати, поскольку на дворе стоял не июль месяц и без такого кострища продрогшие в холодной воде люди замерзли бы очень быстро.

Пассажиры скорого поезда «Москва — Приморск» постепенно выбирались из моря на сушу. Кто-то поспешно, кто-то, наоборот, крайне нерешительно, поскольку они боялись нового взрыва. Допускаю, что некоторые могли поддаться чарам подводного мира, как едва не поддался им я, и остаться в нем навсегда. Неплохо бы проверить, но сил не осталось совсем.

— Лежи, — хрюкнул Свин, отчего его брюхо заходило ходуном. — Мы достаточно погеройствовали на сегодня. Пусть поработают другие…

Я в нерешительности сжал кулак, прикидывая, хватит У меня сил подняться на ноги или нет.

— Да лежи же, я сказал! — недовольно сплюнул на песок Свин. — Тебе надо прийти в себя, нам понадобиться максимум твоих сил в самое ближайшее время. А насчет тех, кто в воде… Пятерым уже ничем не поможешь: они слишком поздно нырнули и двоим опалило голову огнем, а остальных посекло осколками. Но тех, кто еще живой, вытащат другие пассажиры.

Я расслабился. Свин в это время, полагаю, крутил энергетические потоки, чтобы привести себя, и меня заодно, в относительный порядок. Минут через пятнадцать он колыхнулся, давая понять, что оздоровительный сеанс закончен. Я сел, Свин тоже сел на задние лапы. Я поправил на нем плащ.

— Так нормально?

— Сойдет… Нет, ну ты посмотри на этих парней…

Я проследил за его взглядом и увидел Чука с Геком, выходящих из пены прибоя. Полагаю, они заплыли дальше всех, так что взрыв их никоим образом не покалечил. Все тот же черный гламур, разве что волосы слиплись да губы посинели.

— Там не осталось еще одной цистерны про запас? — громко спросил меня Свин, когда Чадов проходил рядом с нами. — По-моему, взрыв не достиг своей цели.

— Очень даже достиг, — улыбнулся подошедший Гешко. — Все, кто панически боялись погибнуть в катастрофе или не хотели жить и искали внешнего повода, чтобы отправиться на тот свет, получили по своей вере. Что же касается нас, то…

— «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится», — на память процитировал Чадов, разгребая песок руками.

Я не поверил своим глазам. Пока мы со Свином носились вдоль вагонов, пытаясь загнать пассажиров в море, эти ребята закопали свои вещички в песок. Теперь у них была и сухая одежда, и работающий сотовый телефон, и даже непромокшие сырные крекеры, парочку которых Чадов тут же запихнул себе в рот.

— По телефону хоть позвони, сволочь, вызови подмогу, — угрюмо бросил Свин.

— Это можно, — согласился Чадов, но звонить не торопился, продолжая задумчиво вертеть сотовый в руках, будто видел его первый раз в жизни.

Я встал на ноги и подошел к нему.

— Ладно, ладно, — поспешил Чадов, увидев выражение моего лица, — сейчас позвоню. «Просящему у тебя дай… »

— Иначе просящий может дать тебе сам, — сказал я, демонстративно сжимая кулаки.

Гешко тут же нарисовался за спиной Чадова и уперся в меня белесым немигающим взглядом. Я знал, что натренирован он гораздо лучше меня и в случае стычки мне не поздоровилось бы. И все же у меня было преимущество: маленький шар ненависти, клубящийся внизу живота. Когда ты ненавидишь, учил меня когда-то Свин, опускай комок из горла в живот. Тогда есть шанс что-то сделать.

Я выдержал взгляд Гешко. Он заморгал и преувеличенно рьяно стал наблюдать за манипуляциями Чадова с мобильником. Я демонстративно подошел к вещам Гешко и вытащил из его открытого чемодана пачку сигарилл, затем пошарил еще — и прибавил к ним серебряную «ронсоновскую» зажигалку.

— Когда вокруг тебя Большой П… дец, покурить особенно приятно, — одобрил мои действия Свин.

Я вернулся к нему, уселся на песок, прикурил две сигариллы, одну засунул Свину в рот, другой с наслаждением затянулся сам. Терпкий дым ворвался в легкие, сжал сосуды головы. Хвала Господу за табак! Всегда можно отвлечься. И не оценивать происходящее. Не переживать. Не думать. Не думать. Не думать….

Чадов вызвал экстренную помощь. Эсэсовцы собрали свои чемоданы. Гешко нерешительно топтался на месте.

— Эй, Гаврила, зажигалка-то наградная, коллекционная….

— Тебя обманули, — сообщил ему Свин, разглядев за секунду блестящее устройство в моей руке.

— Нас действительно награждали…

— Я не про награду — про коллекционность. Это подделка. Пусть не китайская, но румынская или польская. Так что можешь о ней особо не переживать.

Гешко хотел что-то сказать, но Чадов остановил его рукой.

— Позвольте откланяться, господа. Надеюсь, мы с вами больше не встретимся.

— Первый раз наши желания полностью совпадают с чаяниями сотрудников Службы Справедливости, — в нос сказал Свин, после чего сжевал свою сигариллу и выплюнул ее так, что она попала в ботинок Гешко.

Тот снова хотел что-то сказать, но Чадов и на этот раз сдержал своего подчиненного. Они взяли чемоданы, Гешко перекинул через плечо ремень дорожной сумки— и эсэсовцы зашагали прочь. Чистенькие мальчики чистого неба…

— Вот и прокатились, — сипло хрюкнул Свин. — Дайка еще сигариллу…

Я прикурил новую и сунул ему в рот.

— А знаешь, эти ублюдки в чем-то были правы. Никогда не помогай, если тебя не просят. Мы, то есть ты, сделали доброе дело, спасли рыжеволосую от смерти. А она — упокой, Господи, эту дуру несмышленую — приняла меня за террориста и сказал об этом своему воздыхателю.

— И? — поморщился Свин.

— И он стал хватать меня за грудки. Если бы ты не хотел ее… то есть если бы ты не вылечил ее, этого не произошло бы. И я смог бы спасти еще немного людей.

— А кто прикрыл бы тебя от взрыва? — спросил Свин.

Я пожал плечами.

— В жизни всегда так, — хрюкнул мой офицер. — Не бывает, чтобы ты сделал все, что хотел. Всегда где-то теряешь, а где-то находишь. Да, может, этой девушке надо было умереть там, на станции. Но тогда бы после взрыва от тебя остался бы один хлястик от плаща. И как бы я спасал с этим хлястиком нашу рок-группу?

Я осторожно посмотрел на него сбоку. Волосы мокрые, щетина обвисла, с пятака капает вода. Я уважал Свина, насмехался над ним, морщился от его дурных привычек. Но иногда я боялся его. Сейчас был как раз такой момент.

— Я не играл в шахматы, — сипло произнес он. — Не рассчитывал комбинаций, как какой-нибудь говенный стратег с пеньковой трубкой. Считай это провидением. Я имел кое-какие виды на эту девушку, признаю. Ну вот, мои низменные желания послужили благому делу.

— Какому? — спросил я.

— Ты остался в живых. — Свин посмотрел на меня и улыбнулся.

Я порылся в песке и вытащил из-под ног кусок аксельбанта. Он был серым от грязи, со свежими пятнами крови.

— Знаешь, — сказал я, — иногда мне страшно думать о том, как я попаду на небо после смерти. Если там такая логика…

— А ты и не думай, — сказал Свин. — Поброди по берегу. Может, из наших вещей что-то уцелело.

Я поднялся, зашвырнул аксельбант в море и отправился выполнять приказание.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Приморск оказался самым обыкновенным курортным городком с поправкой на захолустье. Казалось, время остановилось здесь где-то лет двадцать назад. Ничего яркого, сверкающего. Блеклые вывески на магазинах, потрепанные машины на улицах. Из всех примет нового времени — только редкие ларьки с «Фантой» и польскими «Мальборо». Странно. Понятно, конечно, что не сезон. Но все-таки… Хотя бы одна неоновая вывеска на зданиях из желтого кирпича…

Улицы, правда, были чистыми. Листья аккуратно сметены на газон, возле каждого пятого дерева — урна. Мы неспешно прогуливались по главному городскому бульвару. Я докуривал последнюю сигариллу из пачки Гека, Свин подфутболивал падающие с деревьев каштаны.

— Нам надо одеться, — сообщил он после очередного удара.

— Согласен, — кивнул я, озираясь в поисках подходящего магазина.

Говорят, то, о чем ты думаешь, проявляется вовне. То есть, когда человек хочет разменять квартиру, ему в глаза лезут передачи по телевизору и газетные статьи о недвижимости. Когда человек болен — как нарочно на улице раздают рекламные проспекты с пропагандой панацеи именно от этой болезни. Интересная теория, тем более что мы ей полностью соответствовали. Поехали защищать группу «Обломки кораблекрушения» — и пожалуйста, выглядим, как эти самые обломки. Несчастные флибустьеры, раздолбанные в пух и прах королевской флотилией. Одежда сидит колом от пропитавшей ее морской соли, лица помяты, волосы спутанны. Подол моего плаща распушен на десяток мелких лоскутков. От жилетки Свина остались одни воспоминания да пара пуговиц. Не хватает только попугая на плече и кривой абордажной сабли.

— «Кавалер», — прочитал невзрачную табличку Свин. — «Костюмы, галстуки, аксессуары для мужчин»… Идем посмотрим. На безрыбье и «Красная Большевичка»— «Хьюго Босс».

Мы подошли к магазину и выяснили, что он еще закрыт. Часы показывали без четверти десять. Понятно. В провинции открываться в восемь утра не имеет смысла. Мы присели на скамейку неподалеку, так чтобы видеть вход в магазин, и предались невеселым размышлениям.

До Приморска нам удалось добраться на машинах МЧС. Сначала возникла идея тормознуть попутку, но выяснилось, что все наши деньги сгорели, а кредитки оплавились. Мой «глок» остался лежать на дне моря. От ноутбука остался только шнур для подзарядки. Поэтому пришлось дожидаться вместе со всеми спасенными пассажирами воя мигалок. Нас хотели поместить в реанимацию, но мы со Свином тихонечко слиняли, едва машина притормозила возле здания областной больницы. Сделать это оказалось довольно легко: несмотря на обилие постоянно переговаривающихся по рации людей в погонах, слаженность действий между ними отсутствовала, порядка не наблюдалось вовсе, и нашему побегу никто не препятствовал.

Больница находилась в самом центре Приморска. Мы вышли на городской бульвар практически сразу — не пришлось тратиться даже на троллейбус.

Ассортимент имевшихся на местном Родео-драйв магазинов нас не порадовал. Вещей ведь совсем не осталось. Какие там чемоданы, если на воздух взлетели тонны металла… Но магазин с мужской одеждой обнаружился всего один. Ладно, главное — кресты сохранились. У меня — на шее. У Свина — крепко впаянный в ухо в темной пластиковой капсуле, наподобие пирсинга…

Итак, мы хотели только одного — одеться. Без денег сделать это, правда, было сложно, но у меня имелись кое-какие идеи на сей счет.

Магазин открылся ровно в десять. Зайдя внутрь, я снова испытал приступ дежа вю. Пахло сукном и нафталином. Вдоль стен висели однообразно-плохие костюмы серых и темных расцветок. Под стеклом прилавка красовались целлофановые упаковки с голубыми сорочками и десяток галстуков с блеклым рисунком. Нет, мне тридцать лет или всего лишь десять? Последний раз такую скуку я лицезрел в третьем классе, когда ездил с отцом на каникулы к бабушке и мы зашли в районный универмаг…

Распоряжался данным «великолепием» молодой человек лет двадцати пяти с редкими усиками и мелкими чертами лица. Остатки моей одежды он оглядел скептически, но без презрения.

— Здравствуйте, чем могу помочь?

— Видите ли, — прокашлялся я, — мы попали в катастрофу…

— Мы — это вы и ваша свинья? — поднял бровь продавец.

— Да, я всегда беру его с собой, поэтому привык говорить во множественном числе…

— Я знаю про катастрофу, — сообщил молодой человек. — Она произошла на Узловой станции, верно?

— Да.

— По радио передавали, что сошел с рельсов состав с горючим…

— И не один, — кивнул я.

— Еще передавали, что жертв мало, пять или шесть человек…

— Вранье, как обычно…

— Понимаю, — кивнул продавец, — извините, что спрашиваю. Вам, наверное, больно говорить. Но по радио редко услышишь правду. А по телевизору и вовсе покажут только обломки поезда, а потом будут мусолить рожи членов правительственной комиссии, которая, как всегда, протянет с выводами о причинах катастрофы до тех пор, пока о ней не забудут… Выбирайте, что вам нравится.

Я прошелся вдоль вешалок. Костюмы были одинаково отвратительные. Я выбрал себе темную тройку, в едва заметную пунктирную полосочку. С пивом пойдет, а жилет можно отдать Свину, если на него налезет, разумеется.

— Давайте я помогу вам примерить, — участливо поклонился продавец.

— Сначала надо обсудить одну деталь, — сказал я, положив костюм на прилавок.

Молодой человек изобразил на лице искреннюю заинтересованность.

— Дело в том, — начал я, — что мы попали в катастрофу, и у нас сгорели все деньги.

— Мне очень жаль, — нахмурился молодой человек. — Может, вам стоит обратиться в штаб по ликвидации последствий катастрофы? Я не знаю, как его найти, но они всегда создают штаб.

— Возможно, — согласился я. — Но не хочется пугать женщин на улице, пока этот штаб будет создаваться. Вы меня понимаете?

Оказалось, что молодой человек понимал.

— Предлагаю сделку, — провозгласил я, стараясь, чтобы голос не звучал слишком пафосно. — Я не в состоянии заплатить, но могу обменять.

— Костюм на свинью? — усмехнулся продавец.

— Нет, что вы… Свинья бесценна. Объект мены более прозаичен.

С этими словами я снял с запястья свои часы и положил на прилавок. Последовала пауза.

— Что это? — нарушил молчание продавец.

— Часы «Патэк Филипп». Одна из последних моделей. Очень популярна сейчас во всем мире.

— Неужели? — скривился продавец.

— Посмотрите любой глянцевый журнал за последние полгода. Их реклама идет на первых страницах. Обычно — рядом с оглавлением.

— Я не читаю глянцевых журналов, — сказал молодой человек и замолчал.

Еще один сюрприз. Мне всегда казалось, что только в провинции эти глянцевые журналы и читают. Люди ведь особенно остро интересуются тем, чего у них нет и быть не может, не в этой жизни, во всяком случае.

— Ну, ваша девушка наверняка читает. Или знакомые, — попытался импровизировать я.

— Моя девушка читает серьезную литературу, — отрезал молодой человек.

Я озадаченно посмотрел на Свина, ища поддержки. Он пожал плечами в ответ.

— Ладно, оставим лирику. Просто посмотрите на часы. Позолоченный корпус, ремешок из натуральной кожи высочайшей выделки. Водонепроницаемые и противоударные — я имел возможность убедиться в этом всего несколько часов назад. Турбийон, лунный календарь… В любом случае, они стоят больше, чем костюм, который я хочу купить. Вам не надо быть профессионалом, чтобы определить это.

— И сколько же они стоят? — спросил продавец.

Я замялся, раздумывая, стоит ли называть собеседнику реальную цену. Пожалуй, это лишнее. У парня все равно нет таких денег.

— В Москве, на Тверской, за них просят пять тысяч. Долларов, разумеется….

— На Тверской еще и часами торгуют? — удивился парень. — Я думал, там одни проститутки.

— Там еще Дума и много дорогих магазинов, — пояснил я. — В некоторых из них продают эксклюзивные хронометры.

Продавец взял мой «Патэк Филипп» в руки и недоверчиво повертел его перед глазами. Словно змею рассматривал.

— Значит, эти часы стоят пять тысяч долларов?

— И ни цента меньше, — улыбнулся я.

— Странно.

— Что странно?

— У нас в Приморске квартиру можно купить за пять тысяч долларов. Не ахти какую, но все же… А вы вот так запросто носите целую квартиру на запястье…

Я улыбнулся, рассчитывая, что наживка проглочена.

— Вот видите. Сделка выгодная во всех отношениях.

— И вам не жалко? — внимательно посмотрел на меня парень. — Костюм стоит полторы тысячи рублей, а вы отдаете часы, которые стоят пять тысяч долларов….

— Мой дед в свое время выменял золотые часы брегет с боем на буханку хлеба. Это, правда, было давно, во время войны. Но иногда обстоятельства не оставляют выбора.

— Выбор всегда есть! — сказал продавец и швырнул часы на прилавок. — Возьмите свой хронометр!

— Что?! — не поверил своим ушам я.

Лицо парня налилось кровью. Он весь напрягся, пальцы сжались в кулаки.

— Вы думаете, что все можно купить, да? Пришли тут с дорогой цацкой, которая стоит столько, сколько приличные люди зарабатывают за несколько лет, и демонстрируете, какой вы крутой?

— Послушай, брат, — поднялись вверх руки. — Я ничего не демонстрирую. Просто я попал в беду. И мне нужна помощь. Я пытаюсь найти выход из ситуации. Я нормальный человек, как и ты.

— Нет уж! — взвизгнул продавец. — Нормальные люди не носят часы за пять тысяч долларов!

— Хорошо, хорошо, остынь, — сказал я, надевая злосчастный «Патэк» на запястье.

Парень сложил руки на груди и процедил сквозь зубы:

— Советую все-таки обратиться в штаб по ликвидации последствий катастрофы. Там вам выдадут денег на дорогу и оденут. Не в то шмотье, которое вы привыкли покупать на своей Тверской, но с холода не умрете. Может, и накормят еще.

— Спасибо, ты очень добр, — сказал я и посмотрел на Свина.

Мой офицер понуро поплелся на выход….

В кармане плаща завалялись несколько мелких купюр. Они уже почти высохли, рисунок на гербовой бумаге снова принял прежние, не размытые очертания. Я купил пакетик фисташек Свину и пачку «Честерфилда» для себя в ржавом киоске. Мы уселись на скамейку под совсем уже облетевшими липами.

— Снова решил начать курить? — спросил Свин, наблюдая, как я закуриваю сигарету.

— Да.

— Не пожалеешь?

— Может, и пожалею. Но сдается мне, у нас будут еще более огорчительные для души темы.

— Согласен, — сказал. Свин, сплевывая скорлупу на землю. — Как-то все очень хреново складывается.

— Скажи, что ты думаешь о продавце в магазине одежды? Он отказался от пяти тысяч долларов… Даже если допустить, что я пытался наколоть его и всучить подделку, он все равно мог продать часы гораздо дороже, чем стоил костюм! У парня явно проблемы с головой.

— Проблемы есть, — признал Свин, — но не совсем такие, как ты думаешь. Он — верующий.

— Коммунист? — не понял я. — Презирает богатых сволочей, разграбивших страну, и потому не упустил единственной возможности отомстить?

— Нет, он не коммунист, — покачал головой Свин. — И деньги он не презирает. Ты же знаешь: те, кто громче всех кричат о своем безразличии к материальным благам, в конечном счете оказываются готовыми на все ради этих самых благ. Будь парень коммунистом — твой «Патэк Филипп» уже давно красовался бы у него на запястье.

— Так в чем же дело?

Свин вздохнул и посмотрел на небо, тщательно пережевывая при этом очередную порцию фисташек.

— Видишь ли, он верит в то, что люди должны страдать. Что счастье не может быть тихим и безоблачным с часами за пять тысяч долларов и одеждой из бутиков.

— Но во что он верит? — не понял я.

— Парень верит в страдание как в единственно достойную и осмысленную форму жизни на земле, — повторил Свин. — Поэтому, когда ты пришел в разодранной одежде и представился жертвой катастрофы, он отнесся к тебе благожелательно. Я даже думаю, он дал бы тебе кредит, не предложи ты часы. Но часы все изменили. Он понял, что твое страдание временно и скоро пройдет. Ты оденешься в новый костюм и уедешь в свою Москву.

— И перестану страдать?

— Именно. А этого парень допустить не мог. Поэтому дал тебе возможность еще помучиться. Самое смешное, что руководствовался он самыми благими побуждениями. Я смотрел его ауру — никаких следов агрессии.

— Он думает, что чем больше я буду страдать, тем достойнее я стану?

— Совершенно верно. Счастье может быть только со слезами на кухне и в трудовом поту. Никаких Санта-Барбар. Кстати, его девушка действительно игнорирует глянцевые журналы.

— С ума сойти…

— Можно, — кивнул Свин. — Но самое плохое в другом: я внимательно смотрел в его душу и понял, что он не один.

— У нас почти вся страна такая…

— Я не в глобальных масштабах. Очень многие в Приморске мыслят подобным образом. Я пока не могу понять, в чем тут загвоздка, но это очень опасно и как-то связано с Блуждающим Сгустком.

— Спасибо, утешил…

— Ладно, — искусственно бодро хрюкнул Свин, — хватит предаваться унынию. Нам надо решить две проблемы. Во-первых, где мы раздобудем деньги? И во-вторых, навестим ли мы Священника?

— Насчет денег есть несколько вариантов. Можно попытаться продать часы. Не все же здесь такие принципиальные…

— Дай-то бог, — с сомнением произнес Свин.

— Кроме того, надо пойти в банк и заявить о пропаже кредитной карточки.

— Ты же знаешь, формальности могут затянуться на несколько дней.

— Ладно, у нас еще остаются казино.

— Идея с казино мне нравиться больше всего, — хрюкнул Свин.

Кто бы сомневался… Дело в том, что Свин мог предвидеть такие вещи, как траектория шарика на круге рулетки или расклад карт в блэк джеке. Кроме того, он безошибочно определял, когда подходила пора выигрыша на одноруких бандитах. Одно время мы частенько развлекались с ним в столичных казино. Меня забавляла паника менеджеров, когда я уносил стопки фишек, Свину же нравилась сама атмосфера: все эти сигары, зеленое сукно и безумно декольтированные дамы напоминали ему о буйных деньках прошлой жизни.

Запрета для нас двоих на игорную деятельность от Отдела не существовало: ни я, ни Свин не грешили особо в этой области до поступления на службу. Варшавский — да, вот он в свое время проиграл все, что мог и все что не мог, за что и был скинут с набережной Москвы-реки с проломленной головой и свинцовыми грузилами в кармане. Но мы были чисты, а потому заработали халявный миллиончик несколько лет назад. Но долго продолжаться это не могло. Казино, всячески завлекая клиентов, на самом деле стремятся завлечь побольше таких, которые проигрывают деньги. Этаких напыщенных неудачников с толстыми бумажниками, которые пыжатся друг перед другом спущенными в рулетку суммами. А тот, кто выигрывает, — не клиент, но враг. И спустя некоторое время после наших вояжей мне стали вежливо, однако непреклонно отказывать во входе в казино. Сначала это мотивировали тем, что я со Свином: «У нас, знаете ли, дамы в платьях со шлейфами, вдруг ваша зверушка пожует им подол». Пару раз я пришел один, но меня все равно не пустили. Одно из главных изобретений современной клубной культуры — фэйс-контроль. «Администрация имеет право отказать в доступе любому посетителю, не мотивируя причины своего отказа». Тем более если посетитель не раз уносил с собою круглую сумму. Так что игорная Москва для нас была потеряна окончательно и бесповоротно. Но не Приморск. Нас никогда не заносило в эти края. И заработать приличную сумму мы могли без особых усилий. Главное, чтобы в этом городе было хоть одно, пускай самое паршивое казино.

— Можно, конечно, сразу пойти к Священнику, — продолжал размышлять вслух я.

— Неловко как-то, — пригорюнился Свин. — Мы знали, где он обосновался после увольнения, но даже открытки ему не послали…

— А должны были? Священник тоже не любит всех лих сентиментальностей.

— Все равно. Ты хоть раз звонил ему за последние два года?

— Нет, — признался я.

— Нет, ну что ты за человек, — поморщился Свин. — Когда кто-то с тобою рядом — ты душу готов за него положить. Но стоит человеку отдалиться — и ты все забываешь, как будто его и не существовало в твоей жизни.

— Ты читаешь мне нотации или хочешь сказать, что ехать к Священнику лучше после того, как мы раздобудем денег и приведем себя в порядок?

— Скорее второе, чем первое, — произнес Свин. — Как-то неудобно получается: столько лет не виделись и заявляемся не просто чтобы вспомнить минувшие денечки и выпить водки, а потому что нам нужна помощь.

— Давай искать казино, — вздохнул я…

Легче сказать, чем сделать. Я все больше и больше убеждался, что Приморск — какой-то очень странный город. Казалось, местные жители и понятия не имеют о том, что такое казино. Большинство, услышав мой вопрос, отрицательно крутили головой, поглубже запахивали воротники своих пальто и ретировались с такой скоростью, словно я был прокаженным или террористом, спрашивающим, где тут по дешевке можно прикупить грузовик с тротилом. Один старик разразился гневной тирадой по поводу упадшей морали нескольких поколений — как совсем юных, так и вполне половозрелых, вроде меня. Даже шустрые школьники не стали вдаваться в объяснения и коротко сообщили мне, что играть на деньги — очень плохая привычка, а они с плохими привычками дела не имеют и потому ни о каких казино слыхом не слыхивали.

Я был поражен. Все это происходило в стране, превосходящей по количеству игорных заведений на душу населения Соединенные Штаты Америки и все европейские курорты, вместе взятые! Я редко посещал московские рынки, но помню, что и там установили игральные автоматы. Опускаешь монету в отверстие — и наблюдаешь за мельтешением цифр на табло. Если выпадет нужная комбинация — вниз прольется серебряный дождь. Дураков хватало: я лично видел очереди перед автоматами. Иногда мне казалось, что скоро игорный бизнес доберется даже в морги. А тут в Приморске— полная пустота.

— Что скажешь? — спросил я Свина после того, как мы, намаявшись, присели отдохнуть на парапет памятника какому-то советскому государственному деятелю. — Ну и зашоренные здесь люди — никакого прогресса…

— Зря судишь о человеке по его внешней реакции, — поморщился Свин. — Если бы ты видел их ауры…

— Ауры у нас видишь только ты, — напомнил я. — Как обстоят дела в эфирном плане?

— Страх, — коротко сказал Свин.

— Страх?

— Вопрос о казино здесь вызывает страх. Причем большинство людей боялись не только за себя, но и за нас тоже.

— Что-то я не понял. Почему они боялись за меня? Думали, что я проигрался настолько, что питаюсь обрывками своего плаща, но могу проиграть и его?

— Нет. Они боятся, что ты найдешь казино. Но я пока не понял, почему они этого боятся.

— Прямо мистика какая-то, — пожал плечами я. — Ну и что же нам делать в этом пугливом царстве?

— Поищем адресный стол, — буркнул Свин.

Найти адресный стол оказалось намного легче. Аккуратный кирпичный киоск с деревянной, выкрашенной в синюю краску крышей-теремом притулился к зданию городской библиотеки. За конторкой сидела немолодая барышня в очках и мохеровой турецкой кофте. На конторке лежал потрепанный томик Чехова.

— Здравствуйте! — улыбнулся я. — Мне нужны адреса всех городских казино.

И снова я признал правоту Свина. Дама испугалась и зачем-то переложила книгу во внутренний ящик конторки.

— Казино?

— Да, казино. Знаете, это такие заведения, где курят сигары и играют в карты на деньги.

— Я знаю, знаю, — поспешно произнесла женщина. — Скажите, вы — приезжий?

— Да.

— Тогда почему сразу казино? У нас есть хороший театр, краеведческий музей, городской парк, наконец.

— Мне не нужен парк! — начал закипать я. — Мне нужны адреса всех городских казино!

— Зачем? — спросила женщина и сглотнула слюну.

Я потерял дар речи от изумления. Но Свин тихонько лягнул меня в ногу. Пришлось в спешном порядке выходить из ступора.

— Дело в том, что в казино работает девушка, с которой мы познакомились на курорте этим летом. Ну, знаете, как это бывает: солнце, пляж, романтика…

Дама снова кивнула, хотя я и сомневался в глубине души, что обстоятельства, описанные мной, ей знакомы.

— … а когда я приехал домой, то понял, что жить без нее не могу. К сожалению, она не оставила адрес. Сказала только, что живет в Приморске и работает крупье в казино. Вот я и ищу. Помогите, а?

Конторщица в нерешительности теребила пластмассовую, под перламутр, пуговицу на своей кофте.

— Скажите, вы уверены в своем решении? Эта девушка вам действительно дорога?

Я молча кивнул, стараясь придать своему взгляду максимальную грусть. Свин прыснул от смеха.

— Что?! — вскинулась конторщица.

— Нет, нет, все в порядке, — незаметно для нее я пригрозил Свину кулаком.

— Ладно, если вы так настаиваете… — вздохнула женщина. — Казино «Медуза» — проспект Ленина, дом семь.

— А другие казино? — поинтересовался я.

— У нас в городе только одно казино, — смотря в стол, произнесла женщина. — С вас пять рублей за справку.

Слава богу, в кармане оставалось еще немного мелочи…

Искомый объект располагался в трех кварталах от городской мэрии, в глубине сквера с несуразными фигурками купальщиц на облупленном фонтане. Здание такое же пошлое, как и название: хрущевский двухэтажный ампир с покатой крышей и шестью бочкообразными колоннами при входе. В советские времена, подозреваю, это был дворец пионеров или что-то вроде того. Помнится, именно в такой желтокирпичной помпезности меня принимали в пионеры — перед гипсовым бюстом Ильича и в присутствии одного известного летчика-космонавта. Самое смешное, в то время я очень гордился происходящим и всю дорогу домой, несмотря на пятнадцать градусов мороза, шел с распахнутым пальто, дабы все видели мой новенький шелковый галстук…

Пластиковая табличка при входе извещала, что казино открывается в семь часов вечера. Таким образом, у нас впереди был почти целый день. Я снова подумал о том, чтобы пойти к Священнику. Но, прикинув все за и против, решил повременить со встречей. Не знаю, что в большей степени повлияло на мое решение — гордость, стыд или смущение. Да, в принципе, гордость и стыд — близнецы, так что неважно…

Мы отправились гулять по городу. Набрели на вполне приличный парк с видом на море и удобными скамейками. Пристроились на одной из них. Подремали, поворчали на Провидение. Еще двадцать четыре часа назад жизнь нас вполне устраивала, бумажник лопался от дензнаков крупного достоинства, а чемоданы — от еды и хорошей одежды. Сейчас же у нас в кармане не было и гроша, мой костюм выглядел так, будто я непризнанный поэт, творящий для будущих поколений, не вылезая из глубокого запоя, а Свин и вовсе чувствовал себя голым без своих жилеток и егерских шапочек. Хотелось есть, хотелось спать, хотелось тепла — но вокруг был только холод. Я пожалел, что отправил Лидию, получившую при взрыве пару пустяковых царапин, с первой машиной МЧС в город. Наверное, стоило поехать вместе — лопал бы сейчас борщ с галушками…

— Задним умом мы все крепки, — уловил мои мысли Свин.

— Ты продолжаешь сканировать мою ауру? — вяло удивился я. — Зачем?

— Привычка, — вздохнул Свин. — Чувствую свою ответственность за тебя.

— Ну и что ты посоветуешь в сложившейся ситуации? Погрузиться в глубокую медитацию, чтобы не дрожать от холода?

— Можешь смеяться сколько хочешь, — обиделся Свин, — но во Вселенной действуют определенные энергетические законы.

— Знаю, знаю. Сейчас я должен благодарить Бога за то, что остался жив. И моя благодарность, попав в высшие энергетические сферы, вернется ко мне с усиленной отдачей. Так что я получу все, о чем мечтаю.

— Не зубоскаль, просто попробуй.

— Нет в душе благодарности, — признался я. — Понимаю, это не совсем красиво. Но когда хочется есть и спать, весь розовый восторг куда-то исчезает.

— У тебя есть другие предложения? — сухо поинтересовался Свин.

— Ладно, — сдался я, — попробую.

Я закрыл глаза и попытался придать своим мыслям правильный ход. Вспомнил о голодающих детях Африки. О миллионах своих соотечественников, для которых слова «Патэк Филипп» ничего не значили, а сумма в тридцать тысяч долларов, — настоящая цена хронометра — была такой же нереальностью, как лунная пыль. Попытался представить, что чувствуют в настоящий момент мои сослуживцы из Отдела. Все они ненавидели СС — и вот, нате вам, подарочек к седьмому ноября…

Постепенно волнение внутри прекратилось. Внизу живота появилось приятное теплое жжение — верный признак хорошего настроения. Я поблагодарил Небо за все, что Оно сделало для меня. Право же, дела могли обстоять намного хуже. Таким образом, я успокоился. Ну. почти успокоился: есть по-прежнему хотелось.

Из нирваны меня вывел звук работающего мотора. Я открыл глаза и увидел черный «пежо» последней модели с питерскими номерами. Дверца машины открылась, и наружу выбралась девочка — шестилетнее круглощекое создание с двумя забавными косичками и скобками на зубах. Одета она была в капповскую спортивную куртку на лебяжьем пуху, синий джинсовый комбинезончик и аккуратные сапожки с рожицами Микки-Мауса на голенищах. Даже если бы я не видел номера машины, все равно безошибочно определил бы, что девочка — не местная.

— Ой, мама, смотри, какая хрюшка! — завизжал ребенок и бросился к Свину.

Моему офицеру пришлось нелегко. Наверное, ребенок впервые видел живую свинью, а потому стремился наверстать пробелы в познании мира: трепал Свина за ухом, поглаживал его пятак, пытался открутить хвостик.

С места водителя вышла невысокая женщина средних лет. одетая так же, как и девочка, по-спортивному, только без Микки-Маусов на сапогах.

— Ваше животное не кусается? — спросила она меня.

— Ну что вы, он дрессированный, — возмутился я и приказал: — Хрюша, дай лапу!

Глаза Свина сузились в две маленькие щелочки. Но все же он послушно поднял копыто и протянул его девочке.

Ребенок завизжал еще громче, спугнув с соседнего дерева стаю ворон.

— Здорово! — тоже восхитилась мамаша. — Вы даете здесь выступления?

— В каком-то смысле…

— А почему именно свинья? На море вроде положено показывать обезьянок и попугаев. Хотя в Анталии разгуливают и с игуанами.

— В этом вся суть, — пояснил я, — спасти этот прогнивший мир может только разнообразие. Ведь у нас как: если поездка на море, то обязательно фото с обезьянами или там с игуанами. Абсолютно у всех лежат дома такие карточки. И дети, видя их, привыкают мыслить штампами. Но человек, мыслящий штампами, никогда не сделает хорошую карьеру. Вы со мной согласны?

— Да, верно, — с усмешкой кивнула женщина.

— Поэтому я и предлагаю фото со Свиньей. Развивает творческое мышление и позволяет ребенку почувствовать себя личностью. Кстати, цены более чем приемлемые.

— Сколько? — спросила женщина.

— Всего сто рублей.

— Сто рублей за одно фото?

— Обижаете, мадам, — вознегодовал я. — За эти деньги мы с Хрюшей устроим вам целую фотосессию. Хельмут Ньютон перевернется в гробу от зависти.

— Я знаю, какие снимки делал Хельмут Ньютон, — пригрозила мне пальцем женщина и полезла в машину — за фотоаппаратом.

В течение следующих пятнадцати минут Свин подвергся мягкому, но изощренному надругательству со стороны путешествующих петербуржцев. Его заставляли становиться на задние копыта и ложиться на листья кверху брюхом. На голову надевали лыжную шапочку, а на копыта — вязаные перчатки. Девочка растягивала его рот в улыбку, беспрестанно крутила хвост, а под конец и вовсе оседлала Свина, словно пони. Мой офицер терпел все эти издевательства стоически, хотя я только мог догадываться, какие замысловатые нецензурные словесные конструкции складывались в его голове.

Наконец ребенок наигрался, взял с матери клятвенное обещание завести по приезде домой подобную свинку, и залез в машину.

— Спасибо, — сказала женщина, протягивая мне сотенную купюру.

— Пожалуйста, — церемонно расшаркался я.

Ее взгляд задержался на моей руке, точнее, на часах. Полагаю, она как раз таки представляла их истинную цену и не смогла сопоставить увиденное с родом моих занятий.

— Поддельные, из пластмассы, — объяснил я. — Товарищи китайцы очень трудолюбивы. Удивляюсь, как они до сих пор не додумались производить яйца Фаберже из целлулоида. Я бы обязательно прикупил себе парочку.

— Да, — вздохнула женщина, — странный этот город, Приморск. Ни одного приличного ресторана, зато уличные фотографы носят поддельный «Патэк Филипп» с настоящим сапфировым стеклом… Мы хотели остановиться здесь на пару дней, но сейчас я уже не уверена. Как вам здесь живется?

— Лучше не спрашивайте.

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— Ладно, не буду. Всего доброго!

— Всего доброго. Я бы советовал вам побыстрее выехать на трассу: у нас здесь не очень любят людей с цифровыми фотоаппаратами. Да и машина ваша — явное пренебрежение отечественным автопромом.

— Понимаю, — вздохнула женщина и села за руль.

Черный «пежо» деликатно взревел мотором и скрылся за поворотом. Я услышал за своей спиной тяжелое пыхтение. Свин буравил землю копытом и смотрел на меня исподлобья, грозно:

— Значит, Хрюша?..

— Не злись. Нам представился шанс заработать деньги — и мы должны были его использовать.

— Значит, дай лапу?..

— Я импровизировал, как мог….

— Ты знаешь, что этот злобный ребенок чуть не открутил мне хвост? Хорошо, хоть до члена она не добралась…

— Действительно хорошо….

— Тебя может спасти только одна вещь, — зловеще произнес Свин, вполне очевидно примериваясь для хорошего удара по моей щиколотке.

Я попятился, прикидывая, в какую сторону отскочить. На ногах и так живого места не было.

— Какая именно вещь может меня спасти?

— Найди мне еду и кофе, быстро! — рявкнул Свин и сделал выпад.

— Ладно, ладно, — закричал я и бросился наутек. — Будет тебе плюшка, будет тебе кофэ… Только не надо лягаться! В конце концов, ты сам заставил меня взращивать в душе весь этот позитивный настрой. Вот и получилось то, что получилось. Зато теперь у нас есть деньги.

— Еду и кофе! — завопил Свин и бросился вслед за мной…

После недолгих блужданий мы обнаружили кондовую точку общепита. Старая добрая столовка с пластмассовыми подносами на раздаче и толстой теткой в накрахмаленной пилотке за кассой.

— Да уж, фондю здесь не подают, — пустился в занудство Свин.

Действительно, еду здесь предлагали простую и без изысков: в меню обнаружился даже смехотворно дешевый китайский суп быстрого приготовления и растворимый, якобы бразильский, кофе. Главное, заведение отапливалось, а персонал не проявлял признаков нетерпения при виде пустых тарелок. После ожесточенного, но короткого спора возле умывальника мы оставили пятьдесят рублей для первой фишки в казино, на оставшиеся же деньги закатили пир, продолжившийся ровно до половины седьмого вечера. Кофе, правда, отдавал покрышками, причем не бразильскими, а самыми что ни на есть вазовскими; за острую, сжигающую внутренности похлебку я дал себе зарок объявить единоличную войну всему Китаю при первом удобном случае. Как бы там ни было, время мы скоротали. И на том спасибо…

К «Медузе» мы добрались ровно в девятнадцать ноль-ноль, словно завзятые игроки-наркоманы. Уже стемнело, старомодные чугунные фонари тускло освещали съежившиеся от холода улицы. Машин перед зданием почти не было. Так, мелочь пузатая: пара девяток и «тридцать первая» «Волга». Приходилось надеяться, что крупная дичь подъедет позже. Мы остановились перед тяжелыми дубовыми дверьми. Свин решил провести небольшую планерку.

— Значится, так. На автоматы отвлекаться не будем: может пройти очень много времени, пока выпадет выигрышная комбинация. Кости тоже отпадают: я не уверен, что смогу контролировать полет кубиков. Тем более в некоторых казино их делают со смещенным центром тяжести.

— Остается три кита игорного бизнеса, — подытожил я.

— Правильно, — одобрительно крякнул Свин, — рулетка, покер и блэк джек, в простонародье — очко.

— Или двадцать одно.

— Или двадцать одно, — эхом повторил Свин. — Посмотрим на контингент. Если в казино присутствуют местные тузы, — а они должны присутствовать, капитализм ведь на дворе, и в любой провинции имеется пара таковых, — то покер оставим на закуску, так как именно с него мы сорвем основной банк.

— Начнем с рулетки? — предположил я.

— Ты быстро забываешь, чему я тебя учил, — недовольно хрюкнул Свин. — В рулетке самый высокий процент выплат, если угадываешь конкретное число. Поэтому начинать с нее не имеет смысла: выиграем мы очень немного. Учти, что три угадывания номера подряд мало кому сходило с рук. Придет пит-босс и объявит, что рулетка временно закрывается на профилактику. И мы останемся на бобах.

— Помню, помню, — кивнул я. — В московских казино все именно так и происходило.

— Лучше начнем с блэк джека. Соберем стартовый капиталец — и преумножим его на рулетке. А потом бомбанем местных Тэдов Тернеров в покер. Только не забудь перед решающей игрой отлучиться в уборную и заказать такси. В казино наверняка присутствует негласная охрана в виде бритоголовых парней. Поэтому болтаться по темному скверу с деньгами в кармане твоего драного плаща нам будет крайне нежелательно. Уезжать придется красиво, быстро и с визгом покрышек об асфальт.

— Мне уже страшно, — признался я, открывая дверь.

— Мне тоже, — буркнул Свин и прошествовал внутрь.

В игорный зал, находившийся на втором этаже, нас пропустили без проблем. Швейцар, разумеется, довольно скептически оглядел Свина, а мой плащ держал как ядовитую змею, которая того и гляди укусит. Но запреты высказаны не были. Я поправил волосы перед большим, на всю стену, зеркалом и приготовился зарабатывать деньги.

Убранство игорного зала меня удивило. Я ожидал многого, но не такого… Во-первых, цветовая гамма. В казино ведь приняты классические сочетания: коричневый и зеленый, черный и красный. Здесь же серый цвет стен выплескивался на синее сукно столов. Понятно, конечно, что морская тематика. Однако интерьер можно было продумать тщательнее… Во-вторых, на окнах я не заметил штор. Тоже нонсенс. По идее игроки должны забывать обо всем, усевшись за стол. А тут — не только открытые окна, но даже часы на стенке!

Но больше всего огорчала малолюдность зала. На шесть игровых столов — всего четыре человека. Какие-то помятые субъекты в плохоньких костюмах, все как один — в черных свитерах под горло. Ни одной дамы, кроме крупье и высокой, аскетичного вида барменши. Это уже совсем плохо: солидные ставки делаются не в последнюю очередь из-за присутствия рядом с игроком прекрасных волнующих глаз, с восторгом наблюдающих за его бесшабашностью…

— Если дело будет продолжаться в таком духе, — шепнул я Свину, — о покере можно забыть.

— Вижу, не слепой, — огрызнулся он.

Мы подошли к кассе.

— Одну фишку для блэк джека, пожалуйста, — сказал я. протягивая полтинник с грацией наследного принца.

Кассирша — широкоскулая женщина средних лет в форменной серо-синей униформе — взглянула на меня с удивлением.

— Всего одну?

— Это моя примета на удачу, — пояснил я. — Кто-то садится за стол только в одной, фартовой, рубашке. Кто-то перед ставками отлучается в туалет, чтобы помочится в свой счастливый писсуар. Я же покупаю для разогрева только одну фишку. Тогда мне везет весь вечер.

— Вы часто играете? — спросила меня женщина и положила на полированное дерево пластмассовый жетончик.

— Где-то раз в неделю. Но в вашем казино мне бывать еще не доводилось. Кстати, у вас разве не положены гостевые фишки при входе?

— Гостевых фишек у нас нет. Но не волнуйтесь, вам и так понравится, — пообещала кассирша.

— В самом деле?

— Все наши гости остаются довольны, — сказала женщина и улыбнулась. — Все до одного…

Мы покинули кассовую стойку и направились к столу для игры в блэк джек.

— Что-то мне не понравилась ее улыбка, — снова шепнул я Свину.

Он промолчал, хотя я видел, что мои слова он услышал. Это означало, что Свин чем-то озабочен. Что ж, хорошее начало для разгульного вечерка…

За столом мы были одни: остальные немногочисленные посетители предпочли рулетку и бар. Руководила игрой невысокая девушка с короткой стрижкой, осиной талией, скромным бюстом и огромными глазами на чувственном лице.

— Как вас зовут? — поинтересовался я, поудобнее устраиваясь на стуле.

— Аня, — без улыбки ответила девушка.

— А меня — Гаврила. Еще со мною Свин. Играть он не будет — так, взял его для компании.

Никакой реакции. Девушка стояла с бесстрастным лицом, словно гвардеец на карауле возле Мавзолея Ленина.

— Почему бы вам не улыбнуться, Аня? — предложил я.

— Я работаю, а не развлекаюсь, — отчеканила крупье.

— А как же угождение клиентам?

— Клиенты довольны, только если я перебираю.

— Ну, Аня, я не совсем обычный клиент. Для начала удовольствие мне доставит ваша улыбка.

Девушка немного растерялась.

— Видите ли, — пояснил я, — Свин нервничает, когда вокруг хмурые лица, а от улыбок его суровое сердце тает, и вокруг становится теплее.

Свин громко хрюкнул в подтверждение моих слов. Девушка улыбнулась не очень уверенно. А жаль, улыбка у нее была искренняя, на щеках лукавые симпатичные ямочки.

— У вас очень забавный поросенок, — сказала Аня и выложила на стол шесть запечатанных колод. — Начнем?

— Начнем, — согласился я.

Девушка ловко перетасовала колоды прозрачными пальцами с бесцветным маникюром, дала мне срезать и уложила карты в лакированный каблук. Затем крупье выкинула мне бубновую девятку и трефовую семерку, а себе — пиковую даму и одну темную карту.

— Ваши ставки?

— Все, что имею, — бросил свой жетончик в бокс я.

— Ставки сделаны, — произнесла Аня. — Еще карту?

— Не бери больше, — протелепатировал мне Свин. — Эта игра будет поровну, если крупье не станет брать еще.

Я отрицательно помотал головой. Аня открыла свою темную карту. Это оказалась шестерка пик.

— Пуш, — провозгласила девушка. — По второму кругу?

— Разумеется.

На этот раз мне пришел бубновый валет и девятка. Аня засветила трефовый туз.

— Бери еще, — распорядился Свин.

— Стоит ли? — на секунду забылся я.

— Что вы сказали? — не поняла девушка.

— Нет, ничего. Я возьму еще одну карту.

Крупье сдала мне пикового туза.

— Двадцать, — улыбнулся я.

Девушка открыла свою карту. Восьмерка треф. Поколебавшись, она добавила еще — бубновая десятка.

— Вы выиграли. У нас в казино выигрыш по блэк джеку оплачивается в соотношении три к двум. Желаете обменять свои жетоны сейчас?

— Я только, милая, пришел, — ухмыльнулся я. — Давай продолжим. И позови официантку: что-то пить захотелось.

Игра пошла веселая. Когда Свин подсказывает выигрышные комбинации — почему бы и не поиграть? Я потягивал оказавшийся в баре армянский «Баллантайн», попыхивал вполне сносной сигарой и наслаждался созерцанием крупье. Девушка не соответствовала голливудским стандартам красоты, но была из той породы людей, которых хочется обнять и прижать к сердцу, защищая от бушующих волн жизни. Сентиментальность, конечно, но, с другой стороны, прикосновение к прекрасному. Лично меня это возбуждает больше, чем полутораметровые ходули и силиконовая грудь…

По мере того как стопка фишек возле меня росла, крупье мрачнела. Я заметил, что ее тонкие пальцы подрагивают, и намеренно проиграл две партии, проигнорировав отчаянную ментальную матерщину Свина. Потом и вовсе решил перейти на рулетку. Да, мы явились в это казино, чтобы набить себе карманы деньгами, но мне было жалко Аню. Ясно ведь, что за мой выигрыш по головке девушку не погладят.

— Вы из Москвы? — неожиданно спросила она при очередной сдаче. При этом губы девушки почти на разжимались.

— Из Москвы, — кивнул я. — А что?

— Надолго в Приморске?

— Пока не решил, — заинтересованно сказал я. Обычно ведь крупье запрещают разговаривать с клиентами.

Она явно хотела что-то сообщить мне, но не успела. К столу подошел высокий парень. На вид я мог дать ему лет двадцать пять — двадцать восемь. Одет парень был так же, как и другие мужские особи в заведении, только костюм получше, ворот белой шелковой рубашки вальяжно расстегнут. Щеки гладко выбриты, серые глаза смотрят повелительно и, я бы даже сказал, чуточку враждебно. Не надо обладать глубокими познаниями в физиогномике, чтобы определить, какую роль он играет в казино «Медуза».

Парень покосился на довольно большую стопку фишек, лежавшую подле меня, после чего вонзил свой стальной взгляд в лицо девушки. Аня побледнела и вытянулась по стойке смирно.

— Я владелец заведения, — представился парень. — Владимир Семенович Сафонов.

— Очень приятно, — слегка наклонил голову я.

— Как идет игра? — поинтересовался Сафонов.

— Замечательно. Позвольте выразить искреннее восхищение профессионализмом и доброжелательностью вашего крупье.

Владимир, которого я даже в мыслях не смог назвать Семеновичем, презрительно хмыкнул.

— Я рад, что Аня вам понравилась. Но, к сожалению, ее придется заменить.

— Вот как?

— Да. Мы отправляем нашу Анечку в Москву как… гм… как самого профессионального и доброжелательного специалиста. Повышение квалификации, знаете ли… Ей необходимо заполнить некоторые бумаги перед отъездом. Так что извините.

Даже не обладая способностями Свина, я почувствовал волну страха и отчаяния, исходившую от девушки. Она вполне очевидно задрожала и сделала то, что квалифицированные специалисты делать не должны: вступила с хозяином в пререкания при клиентах.

— Владимир Семенович, я… я не виновата. Ему действительно везло. Я… не надо в Москву, пожалуйста!

— Аня?! — изумленно вытаращил глаза Сафонов.

После нескольких секунд молчания девушка вышла из-за стола и с опущенной головой проследовала к двери с надписью «Только для персонала».

— Кто же теперь будет с нами играть? — сухо поинтересовался я.

— Аз грешный, — сделал довольно неудачную попытку улыбнуться хозяин заведения. — Желаете продолжить в блэк джек или, может, попробуем что-нибудь другое?

Я сосчитал свои фишки. Накопилась уже вполне приличная сумма. Несколько удачных попаданий шарика на нужное число — и мне не придется просить о чем-либо Священника. Ну разве что у него найдется пара приличных костюмов и ствол в загашнике.

— Меня интересует рулетка, — сказал я, сгребая фишки в руку. — Бросать шарик тоже будете вы?

— Если позволите, — поклонился Сафонов. — Всегда лично сопровождаю наиболее важных клиентов.

— Большое спасибо за оказанную честь, — буркнул я, не вынимая сигары изо рта. — Пойду обменяю фишки на жетоны для рулетки.

— В этом нет необходимости.

Я удивился. Сафонов сохранял невозмутимое спокойствие.

— Разумеется, я знаю, что есть правила, по которым на рулетке играют особыми жетонами, которые не принимаются на других столах. Но ради вас мы можем нарушить правила. К чему лишние формальности?

Свин презрительно фыркнул и поплелся вслед за нами к рулеточному столу.

«Медуза» радовала своих клиентов американским вариантом этой распространенной по всему миру игры — с двойным зеро и простой, как все американское, разметкой поля для ставок. Сафонов занял место крупье и с силой крутанул колесо.

— Вы азартный человек, господин…

— Цветков. Меня зовут Гавриил Цветков. Да, я азартный человек. Готов поставить на кон все, что имею.

— Опасное пристрастие, — задумчиво произнес Владимир, крутя в тонких пальцах маленький тефлоновый шарик.

— Скорее, жизненная философия. Бросайте!

Хозяин «Медузы» запустил шарик в противоположном вращению колеса направлении. Раздался характерный звук. Перед моими глазами замелькали разноцветные лоскутки цифр.

— Что скажешь? — мысленно спросил я Свина.

— Ставь на пятнадцать, — сказал мой офицер, после секундного прокачивания в уме траектории шарика.

Я положил все свои фишки на прямоугольник с цифрой пятнадцать.

— Ставки сделаны, — усмехнулся Владимир. — Не жалко вот так рисковать? Вероятность выпадения одного числа — тридцать семь к одному. Наверняка проиграете.

— Зато какая гамма эмоций в душе… Вы сами ставили на тридцать семь к одному? Ну хоть раз в жизни, необязательно в рулетке?

Сафонов проигнорировал мой вопрос и уставился на колесо.

Ход рулетки постепенно замедлялся. Вот шарик перестал наматывать круги, как велосипедист на треке, и запрыгал по ячейкам с номерами. На какое-то мгновение мне стало страшно. Конечно, Свин никогда не ошибался. Но все же, все же… Иногда стреляет и пустое ружье. Не хотелось, чтобы это чудо произошло сегодня…

Шарик продолжал прыгать. Наконец амплитуда его подскоков угасла. С сухим стуком он миновал черную цифру четыре, затем едва не свалился в красную нишу девятнадцати, но, побалансировав чуток на ребре, уверенно приземлился в черное углубление с белой цифрой пятнадцать.

— Выиграл номер пятнадцать, — удивленно захлопал ресницами Сафонов.

— Тридцать семь к одному, — напомнил я.

— Два процента комиссионных берет заведение, — нахмурился Владимир. — Так что сумма выплат — тридцать пять к одному. Вы желаете обналичить фишки сейчас?

— Да нет, — пожал плечами я, — пожалуй, сыграю еще.

— Вот как? — вкрадчиво произнес владелец «Медузы». — Вы выиграли весьма значительную сумму. Неужели желание рисковать не прошло?

— Значительные суммы как раз и выигрывает тот, у кого желание рисковать попало в кровь с молоком матери, — ответил я, глядя ему в глаза. — По-другому не бывает. Крутите!

Сафонов положил руку на перекрестие рулетки:

— И все-таки я советовал бы вам оставить выигрыш себе. Понимаю, эти слова звучат несколько странно в моих устах. Но я знаю цену деньгам. Поверьте, используя сумму, которая лежит перед вами, можно сделать много полезного.

— Я не собираюсь раздавать эти деньги нищим. Потрачу их на себя. В конце концов, люди ходят в казино, чтобы выиграть что-то для себя. Таковы правила, и они действуют во всем мире.

— Но мы находимся не во всем мире, — прищурился Владимир, — а в отдельно взятой его части.

— В славном городе Приморске то есть.

— Абсолютно верно. В Приморске. И у нас здесь на первом месте стоит совесть, а не корысть. Я понимаю, вас такое положение вещей, должно быть, удивляет, но это так.

Я не верил своим ушам. Владелец казино отговаривал меня от игры!

— Знаете, уже второй человек в этом городе говорит мне про совесть.

— Я горжусь своим городом, — напыщенно заявил Сафонов.

— А я хочу играть. Бросайте!

Второй розыгрыш прошел в молчании. На скулах Владимира играли желваки. Я же снова мысленно обратился к Свину.

— Ставь на зеро, — приказал он.

Я сгреб все фишки в кучу и пододвинул их к цифре ноль.

— Ставки сделаны, — хмуро бросил Сафонов.

Шарик снова запрыгал по ячейкам и уверенно скатился в нулевое углубление.

— Вы выиграли, — произнес владелец «Медузы» после продолжительного молчания.

Я лучезарно улыбнулся.

— Понимаю, я не вправе советовать, — тихо начал Владимир, — но почему бы вам не подумать о том, как распорядиться деньгами? В Приморске как раз ремонтируют центральную больницу…

Я глубоко затянулся сигарой и выпустил струю дыма прямо ему в лицо.

— Очень трогательно. Но у меня существует правило: я забочусь о себе, исключительно о себе и еще раз о себе. Только в таком случае меня тянет иногда на добрые поступки. Поэтому о больнице вашей я подумаю после того, как получу свои деньги. Будьте добры!

— О себе, исключительно о себе и еще раз о себе, — задумчиво протянул Владимир.

— Именно так.

— Хорошо, вы сделали свой выбор, — сказал хозяин "Медузы». — Подождите несколько минут, пожалуйста. Вы выиграли много денег, понадобиться какое-то время, чтобы обналичить фишки.

— Мне некуда спешить, — погасил сигару в пепельнице я.

Сафонов сгреб огромную кучу фишек со стола и отправился к кассе.

— Вызови такси, — напомнил Свин.

Я поднялся из-за стола. В холле казино телефона не было. Оставалось надеяться, что он обнаружится в туалете.

Редкие посетители казино, если это, конечно, были посетители, смотрели на меня с подозрением. Я вышел из зала и углубился в переплетение коридоров позади гардероба. Аляповатые таблички с буквами «WC» и розовыми стрелками извещали: искомое помещение находилось в самой глубине длинного коридора. Свет в коридоре горел тусклый. Поэтому я не заметил, как из боковой двери вытянулась рука и схватила меня за отворот пиджака.

— Какого… — начал было я.

Но меня остановил тихий напряженный шепот.

— Тише, пожалуйста, тише!

Привыкнув к темноте, я разглядел Аню. Девушка выглядела испуганно. Но особенно мне не понравилось то, что ее правая скула как-то подозрительно темнела. Понимаю, это можно списать на плохое освещение. Но верилось с трудом.

— Что у вас с лицом? — спросил я.

— Ничего, — хлюпнула носом девушка и приложила к щеке скомканный белый платок.

Я заметил темные пятна на платке. По-видимому, тучи сгущались.

— Послушайте, — быстро заговорила девушка, — я не имею права вам советовать. Но я вижу, что вы не в курсе того, что у нас здесь происходит.

— И что же происходит в этом богоспасаемом казино? — поинтересовался я.

— Неужели вы ничего не поняли?! — расширились ее глаза. — Это не казино!

— Простите?

— Ловушка, — выдохнула девушка. — Это самая банальная ловушка для приезжих.

— То есть на получение выигрыша рассчитывать не приходится?

— Да какой, к черту, выигрыш?! — забыла свою же просьбу о тишине Аня. — Они пошлют вас в Москву!

— Ну, я тоже не в полном восторге от этого города. Но он не так плох, как кажется со стороны.

— Вы не поняли. В Москве их переделывают… всех переделывают…

— Солнышко, кого переделывают?

— Да всех, всех, того же Сафонова, например. Впрочем, ладно. Рассказывать все равно долго. Если вам доpoга жизнь, вы должны бежать.

— Я покину это заведение, как только получу свои деньги, — успокоил я Аню.

— Да какие деньги?! Речь идет о вашей жизни, поймите!

— А почему вы вдруг решили рассказать все это мне?

— Я понимаю, — снова всхлипнула девушка, — вы мне не верите. Думаете, что это какая-нибудь подстава для того, чтобы казино оставило деньги себе. Ладно, ладно… Я не буду настаивать, иначе стану похожа на них…

— Да на кого на них, объясните мне наконец!

— Потом, потом, — прошептала Аня, — если вы поверите, конечно. Слушайте внимательно. В игровом зале есть дверь с надписью «Только для персонала». Если вы сумеете, попробуйте прорваться к ней. Дальше прямо по коридору будет окно. Вы должны выпрыгнуть в него.

— Я предпочитаю менее экстремальные способы выхода из помещений. К тому же падать со второго этажа— удовольствие не из приятных.

— Вам не дадут уйти обычным путем. Там очень много людей на входе. А если вы прыгнете в окно, то упадете на груду листьев. Вы не должны ничего сломать. Свинку вашу, жалко конечно, она не выпрыгнет. Но это единственный способ спастись.

Я усмехнулся. Не знаю, грозила ли мне реальная опасность, но казино «Медуза» отличалось экстравагантным сервисом.

— В любом случае я буду ждать вас только пять минут, — сказала Аня, пожав мне руку.

— Вы еще и ждать меня будете?

— Да, на своих двоих вам не уйти. Но у нас будет только пять минут, запомните.

С этими словами Аня захлопнула дверь. Я пожал плечами и продолжил свой путь, пытаясь понять, стоит ли мне воспринимать эту информацию всерьез. С одной стороны, девушка мне нравилась. Но с другой — я довольно давно убедился в справедливости одной грубой, но довольно известной поговорки: «Не думай членом и не трахайся головой». Понятно ведь, что казино потеряло громадную по провинциальным меркам сумму. И нужно быть очень наивным человеком, чтобы надеяться на отсутствие у них домашних заготовок для подобных ситуаций. Вполне возможно, Аня просто играет заранее отрепетированную роль. Актриса из нее хорошая, да и следы побоев настоящие. Но это не меняет дела. Ради такой суммы можно и потерпеть немножко…

Телефона в туалете не оказалось. Да что там, не было даже сушилки для рук и автомата с презервативами. Я с досадой крякнул и собрался уходить. Дверь услужливо распахнулась. На пороге стоял один из парней, сидевших в зале.

— У вас все в порядке? — вежливо поинтересовался он.

— Сияю от счастья.

— Владимир Семенович ждет вас, — сообщил парень и, словно вышколенный швейцар, посторонился, освобождая мне дорогу.

Сопровождаемый юношей, я вернулся в зал. И едва посмотрел на Свина, мое горло сжал спазм. Теперь я уже не так скептически относился к предостережениям Ани. Да и без ее слов было понятно, что в передрягу мы попали серьезную.

Зал был грамотно и надежно блокирован. Все, кроме нас со Свином, оказались вовсе не посетителями, а служащими. Я мысленно поругал себя за то, что лишь иронизировал над их однообразной дешевой одеждой. Глупец, это была самая настоящая униформа! Хмурые ребята располагались в стратегически важных местах: двое — около выхода, по одному — возле каждого из окон; четверо, во главе с паскудно ухмыляющимся Сафоновым, окружали стол для игры в рулетку.

— Проходите, господин Цветков, — позвал меня владелец «Медузы», — мы готовы выплатить ваш выигрыш.

Я почувствовал, как напрягся гвардеец за моей спиной. Стоит только дернуться — и реакция последует незамедлительная. Только сейчас я понял, что плохая посадка костюмов на молодых людях обуславливалась наличием оружия под пиджаками. Любой грамотный разведчик срисовал бы это мгновенно — но я не был разведчиком. Вот так приходится расплачиваться за собственную беспечность… С другой стороны, я никогда не мог понять, как можно постоянно культивировать предельную наблюдательность, прощупывать каждого встречного оценивающим взглядом, запоминать номера всех проезжающих мимо машин. Когда жить, спрашивается?

— Ну что же вы стоите? — удивился Сафонов. — Идите, деньги ваши.

Я подошел к столу, мне услужливо пододвинули стул. На синем сукне возвышалась гора купюр крупного достоинства. Свин сидел у ног Владимира, паинька паинькой. Не знай я его, подумал бы, что он и вправду обычное животное. Хозяин «Медузы» даже пару раз почесал моего старшего офицера за ухом от умиления.

Стараясь унять предательский холодок, опутывавший грудь, я мысленно обратился к Свину:

— Аня предрекла мне большие неприятности и посоветовала бежать.

— Самое смешное, она тебе не врала, — протелеграфировал в ответ Свин. — Дело пахнет керосином настолько сильно, что достаточно чихнуть — и прогремит взрыв.

— Ты можешь без лирики?

— Извини. Сейчас они будут брать тебя.

— Убивать?

— Нет, ты им нужен живым.

— Уже легче, а то я начал волноваться. Аня посоветовала бежать к служебному выходу. Не знаю, насколько правдивы ее слова…

— У нас нет другого выхода, кроме служебного. Хорошо, что они не знают, кто я такой. Это дает нам определенные преимущества.

Межу тем Владимир облокотился на игровое поле стола и сцепил пальцы замочком.

— Господин Цветков, вы ведь интересовались при входе, положены ли вам гостевые фишки…

— Вы хорошо осведомлены.

— Мой дом — моя открытая книга… Так вот, фишки у нас действительно не положены. Но оставлять вас без презента тоже как-то не хочется.

— Польщен вашей заботой, но, право же, не стоило так волноваться. Мне хватит и тех денег, которые я выиграл.

— Не сомневаюсь. Однако без подарка мы вас не отпустим, и не мечтайте. У нас все-таки солидное заведение, а не бандитский шалман.

Сафонов выдержал театральную паузу. Его подопечные вежливо наклонили головы. Я, как бы невзначай, взял из стопки денег толстую пачку и провел пальцем по срезу. Купюры были настоящие: хрустели и пахли, как полагается.

— Ну что же, хороший приз всегда поднимает настроение. Что вы мне подарите: машину, романтическое турне по старинным замкам Франции или домашний кинотеатр?

В зале повисла тишина. Затем Владимир засмеялся: раскатисто, но хрипло. Создавалось впечатление, что с высокой горы летит пустая металлическая бочка. Вслед за хозяином захихикали и подчиненные. Мелкие, подобострастные смешки…

Угомонившись, Сафонов достал из нагрудного кармана платок и вытер уголки глаз.

— Мелко мыслите, господин Цветков. Машина, домашний кинотеатр… Я уже не говорю про Францию. Зачем вам эта заграница, честное-то слово… Неужели не хочется большего?

— Хочется, — признался я. — Трехэтажный особняк в Беверли-Хиллз, гараж, забитый «феррари» и Монику Беллучи в постель. Предлагайте по списку…

— Я не знаком с Моникой Беллучи, — фыркнул Сафонов. — Зато имею возможность дать вам нечто гораздо большее…

— Вот как? И что же именно?

— Я подарю вам новый взгляд на мир и ваше место в нем.

— Меня устраивает и тот, что у меня есть.

— Это вам так кажется, господин Цветков, это вам так кажется… На самом деле мечтаете вы вовсе не о дворцах в Беверли-Хиллз…

— Всегда трепетно относился к людям, которые ведают о моих желаниях больше, чем я… Ладно, и о чем я мечтаю?

— О счастье, спокойствии, умиротворенности.

— Ненавижу эти слова. Когда кто-то начинает говорить о счастье, спокойствии и умиротворенности, жди подлянки, и очень крупной притом.

— Типичная логика рассуждений больного человека, — покачал головой Сафонов. — Больные ведь тоже ненавидят шприц, потому что он причиняет им боль. И не замечают, что сущность шприца не в игле, а в лекарстве, которое он впрыскивает.

— Вы собираетесь подарить мне дозу героина? — ухмыльнулся я.

— Я собираюсь сделать вас счастливым, — серьезно ответил Владимир и быстрым движением вынул из-под стола черный продолговатый предмет.

Знакомая штучка. Полицейский электрошокер, использовавшийся одно время в США. Спусковая система выбрасывает несколько электродов в цель, после чего жертва получает сокрушительный удар током. Если есть проблемы с сердцем, можно отправиться на тот свет. Если нет — на несколько секунд в отключку.

— Давай! — завопил в моей голове Свин.

Я увидел, как он впился зубами в ногу Сафонова. Хозяин «Медузы» закричал от боли и повалился навзничь. При этом он инстинктивно привел свою адскую машинку в действие. Электроды прочертили голубые дуги в полумраке и впились в грудь парня, стоявшего слева за моей спиной. Опрокинув пару стульев, он рухнул на пол.

Медлить не стоило. Я согнул правую руку и ударил локтем в пах второго охранника. Подлый, но эффективный прием. Охнув, детина согнулся пополам и выбыл из игры по крайней мере минут на пятнадцать.

Оставался еще один охранник напротив меня и часовые. Я вскочил на ноги и с силой рванул столешницу рулетки вверх. Мой противник оказался временно погребен под тяжелым дубовым столом.

Я устремился к служебному выходу. Свин, похрюкивая от усердия, бежал за мной. Где-то на половине пути я услышал звук передергиваемых затворов и понял, что добежать мы не успеем.

— За барную стойку! — уже в голос прохрипел Свин.

Я сиганул через длинные сиденья, перекатился вдоль полированного дерева и упал вниз. Очень своевременно, надо сказать: сразу же после приземления раздались выстрелы. К счастью, квалификация охранников оставляла желать лучшего. Вместо того чтобы стрелять вниз, надеясь прошибить стойку и попасть, таким образом, в меня, парни щедро, не скупясь, лупили по стеклянной витрине. Раздался звон разбившегося стекла. Сверху хлынул невообразимый коктейль из водки, вина, виски и. прости господи, яблочного сока. В мгновение ока я оказался облитым этой эклектичной смесью. Да и Свин тоже: пользуясь тем, что его серьезно не воспринимали, мои офицер юркнул за стойку сбоку. Водопад спиртного низвергался прямо на его рыло, в открытую пасть. Свин брезгливо сплевывал, но от потоков дармового изобилия почему-то не уклонялся.

— Какая все-таки гадость эта поддельная «Бехеровка», — хрюкнул он, глотнув в очередной раз.

— Ты лучше придумай, как нам добраться до служебного входа, — крикнул я.

В самом деле, охранники, осознав, что огневого сопротивления я оказать не могу, прекратили пальбу. Судя по шаркающим звукам, они приближались к бару полукругом, с разных сторон.

— А чего тут думать? — удивился Свин. — Сообрази дымовую завесу!

Что ж, вполне изящный план. В нижних ящиках витрины хранились запасы спиртного. Я взял несколько бутылок водки и метнул в сторону нападавших. Затем Щелкнул зажигалкой Гека и отправил ее туда же. Пламя жадно набросилось на горючую смесь, в зале взметнулся высокий столб огня. Раздался громкий вопль. Охранники перестали контролировать ситуацию. Всего на несколько секунд, правда, но нам больше и не требовалось.

— Бежим! — крикнул я и, поднявшись на ноги, устремился в сторону служебного выхода.

Мне повезло. Кое-кто из охранников успел выстрелить, но пули лишь раскрошили серую штукатурку. Я с силой толкнул дверь. Коридор был узким, темным. Но в его конце действительно белел оконный проем.

— И что теперь? — пропыхтел за моей спиной Свин.

— Зажмурься, — посоветовал я и взял его за ошейник.

— Что? — взвизгнул он. — Ты же не собираешься… Нет, ты собираешься… а-а, твою мать!

Я сделал движение, подобное тому, какое делают неполиткорректные метатели карликов в барах, и выбросил Свина в окно. Его жирная розовая туша легко расколола хлипкий стеклопакет и камнем ухнула вниз. Я прыгнул на подоконник. Сзади послышался звук открываемой двери. Времени для колебаний не оставалось, и я шагнул в темную пропасть.

Очень странное это ощущение — прыжок вслепую. Аня ведь могла обмануть. И вместо кучи опавших листьев я приземлился бы на голый асфальт, или, что еще хуже, на острые прутья металлической ограды. Но Свин оказался прав — Аня не солгала. После секундной невесомости мое тело плюхнулось на мягкую, пахнущую костром подушку. Рядом матерился Свин — значит, у него было все в порядке, иначе я услышал бы слезливые стоны.

Преследователи не спали. Выбив остатки стекла, чтобы удобней было прицеливаться, один из охранников выстрелил по нам со второго этажа. Слава Богу, мы оказались в темной, не освещаемой фонарями зоне, поэтому парень промахнулся. Но это не означало, что мы могли сколь угодно долго почивать на листьях. Возле центрального входа в казино послышались крики, и я увидел человек шесть преследователей с пистолетами наизготовку.

— Идем быстрей! — рявкнул я и, поднявшись на ноги, схватил Свина за ошейник. Мы побежали к выходу из сквера. Сзади началась беспорядочная стрельба, и снова безрезультатно. По-видимому, сегодня мы были на особом счету в небесной канцелярии. Очень, очень приятно…

Возле чугунных ворот обнаружилось еще несколько фигур. Без оружия, правда. Но, судя по позам, настроены они были весьма агрессивно и работали с преследователями в одной команде. Мы попали в тиски. Следовало решать, что более предпочтительно: схватка с вооруженными охранниками или кулачный бой с хранителями ворот.

Внезапно нас озарил свет фар, скрипнули тормоза. Я увидел сиреневую «девятку». Машина остановилась метрах в пяти от нас. Боковые стекла были опущены. За рулем сидела Аня.

— Сюда, сюда! — крикнула девушка и махнула мне рукой.

— Прыгай в окно! — крикнул я Свину.

— А ты?

— А я наверх.

Мы бросились к «девятке». Оттолкнувшись от земли, я запрыгнул на крышу машины. К счастью, там была прикручена багажная сетка, и уцепиться я смог без проблем. Свин же попытался забраться в заднее боковое окно. Но моему старшему офицеру повезло меньше: верхняя часть его туловища пролезла в салон, а вот задняя оказалась слишком широка для стандартного оконного проема. Так что задние копыта и массивное седалище со свернутым в трубочку хвостиком, остались снаружи.

Взвизгнув, как изначально и предполагалось, покрышками об асфальт, машина сорвалась с места. Сквер был обнесен забором по всему периметру, и другого выезда, кроме ворот, не наблюдалось. Аня набрала максимальную скорость и направила машину в самую гущу группы.

Удивительно, но они не отступали. Просто стояли, решительно сжав кулаки, и ненавидяще буравили автомобиль глазами. У одного из них я заметил длинный арматурный прут. Если им ударить по лобовому стеклу — встречная тяга снесет водителю голову с плеч. Не самый подходящий вариант: как же управлять машиной с крыши?

— Лягнись! — мысленно попросил я Свина.

— Что?!

— Лягнись задними копытами, быстро!

Тем временем машина врезалась в группу охранников. В последний момент они все-таки отскочили. Боец с арматурой замахнулся для удара, но получил копытом в лоб и без чувств рухнул на землю. Мы прорвались: «девятка» выехала на городскую улицу и, набирая скорость, устремилась прочь от злосчастного казино. Вслед раздалось несколько выстрелов: к воротам подтянулись охранники казино. Пули разбили заднее стекло; одна, если не ошибаюсь, превратила спойлер в обломки. Но машина продолжала свой ход. Проезжая мимо одного из магазинов с большой стеклянной витриной, я глянул на наше отражение и непроизвольно усмехнулся. Та еще картина: изрядно помятое детище советского автопрома с рослым мужчиной на крыше и толстой свинячей задницей в боковом окне.

— Зря смеешься, — протелепатировал мне Свин. — Меня подстрелили…

Я оглянулся назад. Погони не наблюдалось. Наверное, охранником понадобилось время, чтобы сесть в свои машины. А может, они и не собирались нас догонять. В любом случае несколько секунд у нас имелось. Я постучал по крыше ладонью. Аня остановилась. Я слез вниз и помог Свину забраться в салон. Затем мы поехали снова.

Я наклонился к Свину.

— Как ты?

— Как будто шило в заднице, — тихо простонал он.

Я осмотрел рану. По внешним признакам — ничего серьезного, маленькая кровавая точка чуть пониже хвоста. У Свина было много жировых отложений в этой области. Оставалось надеяться, что пуля не прошла в живот. Конечно, Свин мог излечить себя сам. Но оперативникам его уровня полагалось двадцать штрафных баллов за самоисцеление. Считалось, что этот дар неэтично использовать на себе — только на других людях. Я знал, что Свин скорее удавится, чем пожертвует двадцатью баллами, которые будут учитываться при распределении в новое тело в виде разнообразных бонусов: музыкального слуха или атлетичного телосложения, к примеру. Поэтому пришлось рвать на себе проспиртованную рубашку и прикладывать наиболее мокрый кусок к ране.

— Потерпи, ладно?

— Вы так дорожите своей зверушкой… — подала голос с переднего сиденья Аня.

— Больше, чем вы думаете, — ответил я. — Но это не помешает мне высказать вам самую искреннюю благодарность за наше спасение.

— Я спасала и себя тоже, — сказала Аня, а затем тихо, неуверенно усмехнулась. — А вы парень не промах. Смогли таки нагреть «Медузу» на деньги…

Я проследил за ее взглядом. Из кармана моих брюк торчала пачка долларов, которые я взял со стола во время разговора с Сафоновым…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Машина мчалась по вечернему городу. Для себя я отметил, что жители Приморска соблюдали пионерский режим. Было только чуть позже девяти вечера, а все магазины закрылись, огоньки кафе не мигали, групп подростков с пивом на улицах не наблюдалось вовсе.

— Куда мы едем? — спросил я Аню.

— Вам надо как можно скорее покинуть город, — ответила девушка, не отрывая взгляда от дороги. — Да и мне тоже.

— То есть вы повезете нас в Москву?

— Нет. Сейчас из города не выехать. Они контролируют все милицейские посты на дороге. Нас просто покрошат в капусту из автоматов, а потом подбросят в багажник оружие и оформят трупы как террористов.

— А кто это «они»? — спросил я, устраиваясь поудобней в кресле. — Полагаю, я пережил достаточно, чтобы иметь право на информацию…

— Слишком долго рассказывать, — покачала головой Аня. — И слишком… слишком больно для меня. К тому же я не уверена, что вам надо это знать.

— Неужели тайна такая страшная?

— Да, представьте. У меня есть план, как выбраться из города. Поэтому постарайтесь просто забыть о том, что с вами здесь произошло. Но мой вам совет, если услышите, как о Приморске упоминают в программах новостей, — переводите все свои деньги за границу и уезжайте прочь из России. Впрочем, если у вас нет денег, все равно уезжайте. В любом случае не прогадаете. Кстати, каким ветром вас занесло сюда?

Я снова поерзал: заднее сиденье было слишком узко для меня, да и Свин занимал много места. Хотелось курить, но «Честерфилд» остался в кармане плаща. Не возвращаться же…

— Видите ли, Аня, я — музыкальный продюсер. У вас в городе есть такая группа — «Обломки кораблекрушения». Ребята прислали мне пару своих вещей по Интернету. Ну, я заинтересовался и решил приехать, посмотреть всю картину на месте.

— «Обломки»! — удивленно воскликнула Аня. — Вы знаете Костю Храпача?

— Пока только заочно.

— Надо же… приятно. Я не зря вытащила вас из этой передряги. Костя — один из немногих сохранивших разум в этом городе.

— Вот как? Люди теряют здесь разум?

— Да.

— Но при всем отсутствии в моей душе нежных чувств к господину Сафонову, — засомневался я, — назвать его сумасшедшим очень сложно.

— В этом вся проблема, — сказала Аня, — Когда у человека явно срывает крышу, его отвозят в психушку, и проблема исчерпывается. А вот когда он внешне нормален, а в душе — упырь, дело заметно усложняется. В желтый дом ведь его не отправишь, а мир он портит с энтузиазмом.

— И никто не в силах назначить исправительные процедуры?

— Наоборот, это он назначает процедуры нормальным людям. Если бы вам не удалось сбежать из казино, убедились бы лично.

Мы помолчали.

— Включите, что ли, радио, Аня, — попросил я.

— В Приморске нет радио, — горько усмехнулась девушка. — То есть оно есть, конечно, но передают одну скукотищу, никакой музыки. Если хотите, могу включить кассету Шакиры.

— Шакира пойдет, — согласился я.

Девушка ткнула пальцем в кнопку автомагнитолы. Яркая, знойная музыка немного согрела холодный салон. Мы продолжали ехать, оставляя за бортом автомобиля серые однообразные улицы.

— Куда мы направляемся? — спросил я Аню спустя несколько минут.

— В церковь.

— К отцу Александру? — наугад спросил я.

И снова последовала немая сцена с изумлением и широко раскрытыми глазами.

— Вы знаете отца Александра?!

— Да, когда-то мы встречались… когда он еще не был священником.

— Значит, вас послал мне сам Бог, — возбужденно произнесла девушка. — Нет, правильно говорит отец Александр: если чувствуешь, что должен помочь человеку, помоги не задумываясь…

— …ибо в твоем, сердце говорит Сам Господь, — продолжил я хорошо знакомые мне слова.

— Верно, — согласилась Аня. — А вы давно с ним знакомы?

— Вот приедем, он сам вам об этом расскажет.

— Да мы уже, собственно, приехали, — сказала девушка и нажала на тормоз.

Машина остановилась. Я открыл дверцу и выбрался наружу.

Что ж, храм вполне соответствовал вкусам Священника. Он изначально терпимо относился к католической церкви, в отличие от многих своих коллег. Поэтому его храм напоминал скорее католический костел. Никаких луковок и плавных линий — только прямые, строгие формы из красного кирпича. Крест на вершине — тоже прямой, без изгибов. Небольшой дворик обнесен высоченным забором с камерами наблюдения и заостренными, в подражание копью Георгия Победоносца, штырями в верхней части.

Аня подошла к большим кованым воротам и нажала кнопку громкой связи. Одна из камер немедленно заскрипела поворотным механизмом и нацелилась на нас объективом.

— Это я, отец Александр, — сказала Аня в микрофон, — а со мной…

— Я вижу, кто с тобой, — раздался в динамиках хорошо знакомый голос, — проходите.

Щелкнул пневматический привод замка. Створки ворот с легким жужжанием поползли в разные стороны. Аня вновь села за руль «девятки» и загнала ее во внутренний дворик. Я проследовал за машиной пешком — и тут же наткнулся на оскаленную пасть огромной кавказской овчарки, прикованной толстой цепью к воротам. Рядом с собакой стояли двое молодых парней в ярких банданах и с «Калашниковыми» наперевес. Пес остервенело лаял. Юноши выглядели не то чтобы враждебно, но и не дружелюбно: глаза внимательно обшаривали меня с ног до головы, указательные пальцы лежали на спусковых крючках автоматов, которые, кстати сказать, были сняты с предохранителей.

— Все в порядке, ребята, — проревел оглушительный бас. — Мурзик, сидеть! Это свой, можете убрать оружие.

Двери храма распахнулись — я попал в медвежьи, пахнущие ладаном и бандерасовским «Диаболо» объятия. Священник был так же силен и могуч, как и три года назад, в момент последнего нашего свидания. Высокая, мощная фигура с огромными бицепсами, натягивающими шелк черного подрясника греческого кроя. Пышная шевелюра цвета воронова крыла с едва заметной сединой. Аккуратная, тщательно подстриженная бородка а-ля Джордж Майкл — отец Александр не признавал лопатообразные, свидетельствующие о повышенном благочестии бороды.

— Здравствуй, Гаврила, здравствуй, дорогой, — басил Священник, хлопая меня по плечу.

— Я-то здравствую, — с трудом удалось вставить мне словечко, — но вот со Свином проблемы.

— Знаю, знаю, — нахмурился отец Александр. — Давай его сюда, посмотрим.

Естественно, Священник тоже был когда-то старшим офицером, а посему обладал равными со Свином способностями и мгновенно прокачал ситуацию на энергетическом уровне. В биополе любого человека остаются воспоминания о любом дне жизни — все равно, что запись на компакт-диске. Только более ранние события уходят в дальние, плохо прочитываемые слои, зато недавние сияют подобно неоновой вывеске. Смотри — не хочу. Поэтому узнать то, что произошло с нами в «Медузе», для отца Александра не составило труда.

— Ты еще не забыл навыки лечения? — спросил я, открывая дверцу «девятки».

— Забыть можно только идеалы юности, — сказал Священник, — а лечебный дар — это все равно, что воздухом дышать.

Мы вытащили Свина из салона, я взялся за передние копыта, отец Александр — за задние.

— Понесли, — скомандовал Священник.

Покряхтывая от тяжести — туша-то Свина тянула килограммов этак на сто пятьдесят, — мы затащили моего раненого офицера в притвор. В церкви было темно. У нескольких икон горели свечи. В глубине крохотными маячками поблескивали лампады алтаря. Пахло воском и ладаном.

— Только без хирургического вмешательства, — попросил Свин, когда мы опустили его на продолговатую отполированную скамейку.

— Обижаешь, коллега, — хмыкнул Священник. — Сделаем все без шума, без пыли. Гаврила, принеси, пожалуйста, воду и серебряную умывальницу из алтаря.

Я смущенно потупился:

— Слушай, я плохо знаю все эти ваши обычаи, но, кажется, мирянам запрещено входить в алтарь.

— Если бы ты знал, сколько всего нельзя делать людям, но, тем не менее, они делают это, ты бы не только в алтарь, ты бы на купол залез, — покачал головой отец Александр. — Давай быстрее, благословляю.

Я прошел к алтарю, отыскал там кувшин с водой и серебряную умывальницу и вернулся в притвор. Священник уже молился над Свином. Я знал, что дар лечения у него потрясающий и открылся он еще на войне, которую мы вместе проходили когда-то. Он лечил раненных снайперами, посеченных фугасами, да и просто обмороженных солдат. Так что Свин оказался в надежных руках.

Я поставил умывальницу рядом со скамейкой. Священник плеснул воду себе на руки, после чего приложил ладони к ране Свина и погрузился в молитву. Я наблюдал за ним, чувствуя, как душа медленно наполняется спокойствием. Когда человек на самом деле, нелицемерно, соприкасается с высшими сферами, результат может быть только таким — легкое сердце и светлая радость в душе.

Спустя пару минут Свин взвизгнул от боли. Внизу что-то звякнуло. Я опустил глаза и увидел в умывальнице маленький окровавленный кусок металла.

— Все, все, дорогой, — словно маленького, шепотом успокоил моего офицера отец Александр. — Пуля вышла. Теперь проведем пару заживляющих воздействий — и будешь, как новенький.

— Только, чтобы шрама не осталось, — попросил Свин. — Интерьер, он, сам понимаешь, в любом облике важен.

Я стер с его пятака пот и тоже попытался направить на розовое тело потоки благодати. Просто представлял, как голубая светящаяся волна окутывает простреленную розовую задницу. Не знаю, внесли ли мои усилия хоть какую-нибудь лепту в процесс излечения, но вскоре Свин потянулся и довольно хрюкнул. Его маленькие глазки снова заблестели.

— Ну вот, теперь живем…

— Это, конечно, вопрос, — сказал отец Александр, омывая руки от крови, — но интерьер у тебя полностью восстановлен. Хоть сейчас на выставку.

— Иди ты, — беззлобно огрызнулся Свин, слезая со скамейки.

Он прекрасно знал, что Священник любит подшучивать над всеми своими знакомыми, а потому не обижался.

— Ну что, теперь я могу приветствовать вас по полной программе, — поклонился отец Александр. — Здравствуйте, старший офицер Свин. Здравствуйте, младший офицер Гаврила. Позвольте поздравить вас с получением наград от Небесной Канцелярии.

— Ой, только не надо этих формальностей, — в один голос сказали мы, после чего Свин добавил: — Расскажи лучше, что у вас здесь творится. Я прокачивал ауры у многих жителей Приморска, но так ничего и не понял. Очень сильная защита.

— Страх — самая сильная защита против открытости ауры, — согласился Священник. — Но разговор будет долгим. Полагаю, Гавриле сначала неплохо бы принять душ и переодеться.

— Вот за это тебя, наверное, и любят прихожане, — хрюкнул Свин. — Всегда прежде подготовишь почву и только потом бросаешь семена…

— Разговор на пустой желудок — мысли, выброшенные на ветер, — поддакнул я.

— Намек понял, — обнажил белые зубы в усмешке отец Александр. — Идемте в гостевой домик.

Гостевой домик на поверку оказался огромным трехэтажным коттеджем, построенным позади храма. Направляясь к нему по вымощенной плитками дорожке, я отметил краем глаза, что парни в банданах остались во дворе. Даже далекий от военных дел человек мог с легкостью определить, что они находились на посту. Да, разговор обещает быть интересным…

Внутри коттеджа было просторно, светло от многочисленных ламп и очень тепло. На подоконниках стояли живые цветы в изящных керамических горшках. Копыта Свина гулко стучали по безупречному паркету.

Священник провел меня в комнату, показал душ. Я с наслаждением понежился под горячими струями, смывая с себя оставшуюся еще после катастрофы соль. Затем побрился и без особых угрызений совести воспользовался стоявшей на подзеркальнике парфюмерией.

Отец Александр ждал меня перед распахнутым шкафом.

— Выбирай все, что на душу ляжет. Правда, я чуть полнее тебя. Если будешь чувствовать себя слишком просторно — скажи мне. Я распоряжусь, подошьют…

Я залез в глубину огромного шкафа и через некоторое время облачился в кашемировый свитер Балдессарини и пиджачную пару от Прада. В таком сочетании небольшая разница в наших со Священником размерах почти не ощущалась.

— Прихватишь еще тренч, когда пойдем на улицу, — одобрительно осмотрел меня отец Александр.

— Свину понадобится пара жилеток, — сказал я, поправляя пиджак перед зеркалом.

— Он уже распотрошил мою выходную тройку, — улыбнулся отец Александр. — Как у тебя с оружием?

— Никак. Я потерял свой «глок» во время крушения поезда.

Священник достал из кармана рясы пистолет и вложил мне в руку. Это был его личный, легендарный «кольт-1911» с рифленой рукояткой и выгравированной на прямоугольном дуле цитатой из Библии: «Каждому по делам его…»

— Положи в карман тренча. Надеюсь, им не придется воспользоваться. Но береженого, сам знаешь, кто бережет…

Мы перешли в гостиную. Свин уже сидел за круглым столом из орехового дерева и увлеченно поедал гречневую кашу с говяжьей тушенкой из фамильного, с вензелями, блюда. Перед ним стояла также прозрачная миска с квашеной капустой и уже ополовиненная бутылка «Финляндии». На туше моего офицера красовалась ямамотовская черная жилетка из тонкого сукна.

— Классика, а приятно, — хрюкнул Свин, заметив наше появление.

Я присоединился к трапезе. После степенного чаепития появилась высокая девушка с платком на голове, убрала посуду и поставила перед несколько авангардного вида камином стеклянный кальян на три персоны.

— Прошу, господа, — сделал приглашающий жест рукой Священник.

Я подвинул к огню кресло для Свина, затем уселся сам. Мы выдержали этикет и, прежде чем начать разговор, несколько раз затянулись. Табак в кальяне был виноградный — душистый и терпкий на вкус. Хотя лично я предпочел бы сигару. Никогда не понимал этих турецких излишеств: и дым есть, и затягиваешься по полной, а внутри ничего не скребет и сердце не заходится…

— Я понимаю, что тебе хочется узнать последние новости, — обратился к Священнику Свин. — Новостей много, но главная — одна: Отдел расформирован.

— Расформирован?! — закашлялся отец Александр. — Совсем?

— Окончательно и бесповоротно, — мрачно хрюкнул Свин. — Правда, мы успели получить кресты. Но Ангел дал нам последнее задание. Если мы его не выполним, награды аннулируют.

— Очень похоже на Ангела, — кивнул Священник. — Его стиль.

— Поэтому мы здесь, — продолжил Свин. — Поступила информация, что на местную группу «Обломки кораблекрушения» готовится атака с помощью Блуждающего Сгустка. Нам надо защитить парней и нейтрализовать причину атаки.

— Да, нелегкая вам выпала задача…

— Это мы уже поняли. Но, судя по всему, Блуждающий Сгусток не зря направился в Приморск. Верно?

— Верно, — согласился отец Александр. — И я думаю, что не только из-за «Обломков». Они хорошие ребята. Но дело обстоит гораздо серьезнее.

— Мы все внимание, — вставил реплику я.

Отец Александр приступил к рассказу. Чем больше я слушал, тем тяжелее становилось на сердце, тем более явственной казалась мне перспектива потерять кресты. Но обо всем по порядку.

Еще несколько лет назад Приморск, как поведал нам Священник, был самым обыкновенным курортным городком. Население кормилось тем, что сдавало жилплощадь отдыхающим и обслуживало этих же отдыхающих в заведениях общепита, на пляжных аттракционах, ну а те, кто помоложе, в постели. Стоит ли говорить, что цены на фрукты и жилье были заоблачными. Но не по злобе аборигенов, а исключительно из-за того, что на вырученные деньги им приходилось жить всю зиму и весну.

Политикой в Приморске почти не интересовались. Имелась, разумеется, ячейка компартии и несколько хилых первичных демократических организаций, создаваемых местными исключительно ради дотаций из центра. Особых конфликтов на этой почве не возникало. Коммунисты ограничивались митингами. Демократы — просмотром столичных ток-шоу и вялыми спорами, происходившими, по традиции, на кухнях.

Криминальная обстановка тоже соответствовала общегосударственной норме. Город делили между собой две группировки: кавказская и местная, из уголовников. К обоим народ относился одинаково неприязненно, но пытаться изменить ситуацию, по общегосударственной опять-таки традиции, не спешил.

В общем — все как везде. Живут люди, не умирают, жить тяжело, но что-либо изменить не могут или не хотят. Власть поругивают, но до серьезных протестов руки не доходят. Бандитов осуждают, но главенство лысых парней в кожанках признают безоговорочно и от работы на контролируемых группировками объектах не отказываются.

Однако два года назад в жизни Приморска произошли существенные перемены. Народная молва связывала их с молодым человеком по имени Владимир Сафонов. Поначалу парень вовсе не напоминал владельца казино «Медуза», с которым мы имели сомнительную честь познакомиться, и шел по накатанной колее: ходил в школу, отслужил в армии, закончил промышленный техникум, переименованный, согласно последним веяниям, в коммерческий колледж. По специальности не работал: летом помогал матери продавать черешню отдыхающим, зимой перебивался редкими халтурками и тихо, не впадая в крайности, пьянствовал со сверстниками. Имелась у Володи и девушка, однако девушка эта уехала учиться в столицу, да так там и осталась. То ли вышла замуж, то ли получила хорошую работу. Но Володя девушку любил, а посему попыток вернуть ее на родину не оставлял. С этого, собственно, все и началось.

Во время очередного зимнего затишья Сафонов осознал, что жить больше без своей ненаглядной не может. Поскольку на месте его ничего не держало, парень собрал вещи и купил билет до Москвы. Уехал — и пропал почти на полгода. А затем вернулся. Без девушки, но какой-то новый, изменившийся и с проседью в висках.

С друзьями он больше не пьянствовал и халтурить отказался наотрез. Занялся мелким бизнесом: покупал в областном центре продукты и продавал их в магазины города с небольшой наценкой. Дело шло медленно, со сбоями: конкуренты у Володи были очень серьезные и опекаемые, вдобавок, уже упоминавшимися бандитскими группировками. Поначалу Сафонову приходилось туго. Несколько раз он даже пропадал на некоторое время, причем не один, а с друзьями. Но всегда возвращался. Что же касается друзей, то они тоже возвращались — посерьезневшими и сосредоточенными. На пустяки не разменивались и все, как один, вливались в ряды Володиной фирмы: кто компаньоном, кто экспедитором, а кто и вовсе грузчиком.

Вскоре в Приморске стали происходить удивительные вещи. Поначалу два бандитских крыла сцепились между собой. Причиной тому послужило убийство сестры одного из местных бандитов. Девушка пошла на дискотеку, где ее усиленно обхаживал главарь горцев. Горячие проявления чувств не подействовали на девушку, а когда абрек стал переходить за дозволенные рамки, она влепила ему пощечину и покинула заведение. По меньшей мере, двадцать человек видели эту сцену. Но вот увидеть девушку живой больше не довелось никому. Утром ее мертвое тело нашли на городском пляже. Двадцать одно ножевое ранение, следов изнасилования судебные медэксперты не обнаружили.

Стерпеть такую наглость ее брат, главарь русской братвы по прозвищу Саша Схрон, естественно, не смог, хотя прямых доказательств причастности горцев к гибели его сестры не было. В результате главный абрек, именуемый Мустафа Шлем, и несколько его подчиненных приняли довольно мучительную смерть в ближайшей к городу лесопосадке. В эту же ночь вырезали всю семью Мустафы, включая трехмесячного сына и семидесятилетнюю мать. Схрон божился, что на детей он руку не поднимал, как и подобает человеку верующему и православному. Но ему никто не поверил. Через неделю в главном городском ресторане произошла бойня, организованная мстительными родственниками погибшего Мустафы. Схрон и десяток его подручных были расстреляны до кровавых ошметков и безотлагательно похоронены на местном кладбище.

Ситуация оказалась патовая. Обе группировки были обезглавлены, и руководящих кадров подобающего масштаба в их рядах уже не осталось. Из Москвы, а также из Грозного в срочном порядке выехали алчущие власти кандидаты. Машину одного из них остановило местное ГИБДД, именуемое по старинке ГАИ. Милиционеры обнаружили в багажнике черного «мерседеса» два килограмма героина, и авторитет был отправлен обратно в Москву с конвоем. Другой претендент до Приморска добрался, но в первый же день был очень профессионально застрелен из снайперской винтовки, что у знающих людей вызвало удивление: единственный приличный стрелок в городе лежал на кладбище рядом с Сашей Схроном, а в байки про зомби знающие люди не верили.

Дальше стали происходить и вовсе странные, почти мистические вещи. Кандидаты на пост криминального авторитета ехали в Приморск с удивительной периодичностью. Но всех их что-то останавливало. Кто-то погибал в дороге, кто-то в городе. Иные пропадали бесследно, а некоторых с помпой отправляли за решетку. Провидение, аномалия, внезапно проснувшийся городской Ангел-Хранитель? Сложно сказать. В любом случае новые авторитеты закрепиться в Приморске не смогли, словно он был для них маленьким заколдованным лесом на общедоступной российской карте. После того как голова последнего претендента вернулась в столицу совершенно автономно от тела, в обыкновенной почтовой посылке, поток алчущих власти варягов иссяк.

Оставшиеся же в живых члены двух городских банд постепенно и как-то очень быстро исчезали из города. Не чувствовали твердой руки и социальных гарантий, надо полагать…

Итак, спустя каких-то полтора года после первого возвращения Володи Сафонова Приморск превратился в совершенно благопристойный, некриминальный город. Жить стало спокойней, но не веселей. Фирма Сафонова набирала обороты, поглощая конкурентов. Соперники не пропадали, нет! Просто они тоже исчезали на загадочные полгода. После чего возвращались хмурыми, заметно похудевшими, но зато воспылавшими к Володе ничем не объяснимой симпатией. Очень скоро в городе осталась только одна фирма, поставляющая продукты магазинам. Затем — одно риэлторское агентство. Одна, централизованная, сеть точек общепита. Одно представительство нефтяной компании, снабжающее бензином автозаправочные станции. И одна политическая партия.

— Неужели местные жители заинтересовались политикой? — прервал речь Священника Свин.

— Скорее, их заинтересовали, — пожав плечами, произнес отец Александр. — Почувствуйте, как говорится, разницу… «Стоящие рядом» — слышали когда-нибудь?

— Где мы, а где политика? — вмешался в разговор я.

— Вы далеко, — согласился Священник. — А политика в Приморске — это только «Стоящие рядом».

— Что представляет из себя эта партия? — затянулся кальяном Свин.

— Очень правильная и позитивная идеология, — поворошил поленья в камине отец Александр. — Общество должно быть здоровым, доходы должны распределяться равномерно. Страну должны уважать и побаиваться все мировые державы.

— Ну и что здесь такого? — удивился я. — Не только «Стоящие рядом» провозглашают эти принципы, а каждая партия. Нам перед выборами набросали стопку программ в почтовый ящик — все как под копирку. У меня даже появилась теория, что лидеры этих партий специально выбираются так, чтобы можно было отличать их друг от друга по внешним признакам, а не по политическим платформам. Если вождь матюгается и дерется на заседаниях Думы — это одна партия, если у него все время перекошенное лицо — другая, если нет волос на голове — третья….

— Все правильно, — поморщился Священник. — Но тут есть одно коренное отличие. Понимаешь, для других партий все их лозунги — это только лозунги, абордажные крюки, с помощью которых можно зацепиться за корабль власти.

— А для «Стоящих рядом»? — выпустил две тугие струи дыма из пятака Свин.

— Для них… — на минуту замешкался отец Александр, но затем собрался и четко ответил: — Для них эти принципы — вера.

— Слуга Господа критикует веру? — не удержался от сарказма я.

— Попробую объяснить, — терпеливо произнес отец Александр. — Дело в том, что когда человек стремится к тому, чтобы обеспечить только себя, преследует только свои собственные интересы, у него есть два пути. Первый— он начинает грабить других, совершенно не задумываясь о последствиях. Такой подход плоды приносит сразу, но наслаждаться ими удается очень недолгое время. Понятно ведь, что окружение такого человека отнюдь не испытывает восторга от его деятельности и старается «исправить» положение вещей. Второй путь — он понимает, что успех зависит от окружающих его людей. Поэтому он в меру заботится о них — хотя бы настолько, чтобы не вызвать недовольства, способного перерасти в бунт.

— Ты хочешь сказать, — хрюкнул Свин, — что если бы, к примеру, большевики в семнадцатом году захватили власть только для того, чтобы вволю пожрать и прикупить себе дворцы по всему миру, в стране не было бы репрессий?

— Именно, — кивнул Священник. — Но как ты помнишь, Ленину не нужны были «роллс-ройсы» и яйца Фаберже. И Сталину — тоже. Они служили идее. Точно так же, как и Гитлер, Мао, Ким, как там его, Ир. Точно так же, как служат идее все эти бородачи в чалмах сегодня. Если бы их интересовали только деньги и бабы — не было бы никаких терактов.

Мы замолчали. Священник собирался с мыслями. Я обдумывал услышанное. Свин с шумом и свистом потягивал кальян, уставившись на огонь.

— Когда человек служит идее, — продолжил отец Александр, — он готов многим ради нее пожертвовать. И считает, что все остальные должны поступать так же.

— А кто не хочет, — продолжил Свин, — тот должен быть исправлен или даже убит.

— Потому что идея — абсолютная непогрешимая истина в последней инстанции, а не принимающие ее люди — всего лишь мелкий расходный материал, дрова для топки паровоза истории. Убивать их — не грех, потому что если идея — спасение, а они в ней сомневаются, то они и не живут вовсе. Все равно, что ходячие мертвецы.

— Как все это соотносится с ситуацией в Приморске? — спросил я.

Свин уже, по-видимому, понял суть проблемы. Но я не мог, подобно ему, общаться на энергетических уровнях. Мне требовались словесные объяснения.

Отец Александр повертел в руках мундштук кальяна.

— «Стоящие рядом», местным руководителем которых является Владимир Сафонов, не стали прятать свет истины, а, наоборот, очень настойчиво его проповедовали. Настолько настойчиво, что многие, позволившие себе публичное сомнение, стали пропадать. Некоторые из них возвращались. Некоторые — нет.

— А возвращенцы стали горячими сторонниками партии? — предположил я.

— Совершенно верно. Дальше — больше. Просвещение пошло в массы. «Стоящим» уже было недостаточно просто наслаждаться своими взглядами на жизнь. Они захотели осчастливить весь город. Так в Приморске постепенно исчезли почти все увеселительные заведения: как можно прожигать жизнь на танцполах и в стриптиз-барах, когда страна лежит в руинах и так много нужно сделать для ее восстановления? Телецентр, глава которого тоже отсутствовал некоторое время, перестал транслировать многие каналы, по которым показывали фильмы «с элементами насилия и нездоровой эротики».

— Кто, интересно, определял, здоровая эта эротика или нет? — хохотнул Свин.

— Да никто, по большому счету, — пожал плечами отец Александр, — любая эротика нездорова по определению….

— Радио у вас тоже без музыки и нездоровых тупых шуток для подрастающего поколения, — проявил осведомленность я.

— Не только радио. Корректируются даже учебники в школах.

— Ну а что люди? — спросил Свин. — Неужели никто не протестовал?

— Протестовали. Но «Стоящие» умеют убеждать. Помимо пресловутых отлучек у них очень хорошо поставлена экономическая служба. Те, кто идет против, обычно оказывается в глубокой финансовой яме — ведь все денежные потоки централизованны… К тому же у них есть очень сильные покровители в Москве.

— Ты считаешь, это эксперимент? — потянулся в кресле Свин.

— Боюсь, что да. Я пытался посмотреть ауры представителей партии. Но увидел только страх, который блокирует остальные воспоминания.

Я ошеломленно смотрел на потрескивающие в камине полена и старался понять, бодрствую ли я или сплю.

— Ладно, хватит о грустном, — поднялся о кресла отец Александр. — Пойдемте, я познакомлю вас с немногими жителями Приморска, которые вопреки обстоятельствам все еще не желают стоять рядом.

Мы поднялись с кресел и проследовали за Священником. Возле большой двери он остановился и просительно взглянул на Свина.

— Ты уж только не говори, пожалуйста. У людей и так нервы не в порядке.

— Что лучше: глюки в твоей голове, когда ты видишь говорящую свинью, или глюки в головах ответственных политработников? — задался философским вопросом Свин, однако молчать пообещал.

Мы вошли в большой зал. Он был заполнен людьми самого разного вида и возраста. На стене висел большой плазменный телевизор, по которому показывали какой-то гангстерский боевик — с тонкоусыми громилами и роскошными блондинками в декольтированных платьях. На небольших столиках стояли стеклянные кружки с глинтвейном и пивом. В углу шумел декоративный фонтан. Под плоской люстрой плавали кольца табачного дыма.

— Дамы и господа, — зычно объявил Священник. — Позвольте представить вам моего хорошего друга Гаврилу и… и его хорошего друга по имени Свин!

В нашу сторону обратилось полтора десятка заинтересованных глаз.

— Давайте знакомиться, — взял меня за локоть Священник и подвел к первому столику.

За ним сидела семья из четырех человек. Все, как один, — в фирменных «ливайсовских» костюмах. Степенный отец в очках, подтянутая мама с мелированными волосами и двое подростков-близнецов: мальчик и девочка.

— Черногорцевы, — представился глава семейства и крепко пожал мне руку. — Финансовые спекулянты.

— Сергей открыл в городе представительство валютной биржи, — пояснил отец Александр. — Арендовал зал в библиотеке, подключился к Интернету и стал учить людей, как зарабатывать деньги на колебаниях национальных валют. Его стратегия, кстати, оказалось действенной. Человек десять успели сколотить себе небольшие состояния.

— И уехали подальше отсюда, — продолжил за него Черногорцев. — А я, дурак, остался. Надо было не проценты подсчитывать, а на реальную жизнь смотреть.

— Да ладно тебе, Сергей, — осадила его жена. — Помнишь же основное правило: никогда не опускай руки. Мы обязательно вырвемся отсюда.

— Без гроша в кармане? — вздохнул Черногорцев.

— Интернет везде есть, — нарочито бодро потрясла мелированным великолепием женщина. — А где Интернет, там и деньги. Правда, Гаврила?

— Да, — уверенно кивнул я, хотя по Интернету деньги в жизни не зарабатывал, а в основном смотрел порнографию вместе со Свином.

— Идем дальше, — направил меня Священник.

Мы оказались у столика, за которым сидели две угрюмые девчушки с короткими мальчишескими стрижками.

— Даша, — не дожидаясь представления, буркнула одна из них.

— Саша, — так же сумрачно произнесла вторая. — Извратительницы природных основ мироздания.

— Даша и Саша любят друг друга, — сказал отец Александр мне на ухо. — Не только в духовном, но и во всех остальных смыслах.

Я с интересом посмотрел на девушек. Мне редко доводилось встречаться с реальными лесбиянками. Покопавшись в памяти, я мог припомнить одну лишь Викторию Рокот, да и то с известными оговорками. В Москве, разумеется, хватает представительниц прекрасного пола, готовых за деньги изобразить все, что угодно (да и представителей другого, непрекрасного пола, признаться, хватает тоже). Но настоящая розовая действительность оказалась совсем не похожей на глянцевые обложки фильмов для взрослых. На лицах Саши и Даши косметика напрочь отсутствовала. Никаких ярких париков, колготок в сеточку и прочих маленьких деталей, которые, собственно, и делают женщину женщиной. Одежда простая: джинсы да куртки. Маникюра нет. У Даши даже мочки ушей не проколоты. В голову закралась мысль, что, может, природные основы мироздания не так уж плохи, чтобы их извращать.

— Думаете, что таким уродкам, как мы, надо лечиться? — спросила Даша, будто уловила мои мысли.

Я честно пожал плечами.

— Их уже три раза пытались отправить в психдиспансер, — сказал отец Александр. — Когда не получилось… Лучше не будем об этом. Идем дальше.

Мы переходили от столика к столику, знакомясь с обществом отверженных Приморска. Кого тут только не было. Предприниматели, не пожелавшие вливаться в единую централизованную систему. Худенький мужчина с длинными волосами и зияющей плешью, который отрекомендовался гламурным фотографом. Выяснилось, что он снимал обнаженных отдыхающих красавиц на фоне морских пейзажей и отсылал фото в глянцевые журналы, за что однажды был даже премирован специальным призом журнала «Мулен Руж» и поездкой в Париж. Собственно, после этой поездки у него и начались проблемы…

Далее мы познакомились с пожилым милиционером, отказавшимся закрывать глаза на некоторые очень полезные, но противоречащие закону действия местных правоохранительных органов, с кружком неверных жен и гулящих мужей и даже с одним бородатым прозаиком моего примерно возраста, который писал детективы, не совпадавшие по какой-то причине с партийной линией «Стоящих вместе».

Наконец обход завершился. Мы уселись за столик. Та же высокая девушка, что обслуживала нас за ужином, принесла три стакана пунша.

— Я вижу, у тебя здесь целый клуб, — тихо произнес Свин.

— Что-то в этом роде. Понимаю, церковь — не самое лучшее место для того, чтобы устраивать подобного рода посиделки. Но только в этих стенах люди чувствуют себя свободными. А я считаю, что именно свободу и принес на землю Христос.

— Хорошо, — хрюкнул Свин, — мы не сильны в богословских догматах, поэтому твои мысли — это только твои мысли. Нас интересуют «Обломки кораблекрушения».

— Ребят здесь нет.

— Но почему ты не сказал нам сразу об этом?

— Вы все равно не смогли бы к ним добраться.

— Они что, куда-то уехали?

— Да. И мы скоро присоединимся к ним.

— Надеюсь, не в метафизическом смысле, — хрюкнул Свин.

— Нет, нет, в самом прямом. Видишь ли, сегодня у нас исторический день. Своего рода исход израильтян из Египта.

— Бегство?

— Увы… Иногда бегство — единственный выход. Многих уже прижало. Совсем. И они последние в этом городе, у кого есть желание бежать.

— Остальные либо упиваются властью, либо боятся, — задумчиво протянул Свин.

— Именно… Так вот, просто слинять из города мы не можем: заслоны на дорогах, а в кассах продают билеты активисты «Стоящих». Поэтому мы решили убегать транзитом. Сначала едем в бывший пионерский лагерь имени Константина Заслонова, он находится в районе Приморска. Затем — вертолетами в соседнюю область. Я договорился с летчиками военной базы, они оформят этот рейс как профилактический, чтобы машины не ржавели.

— «Обломки» в лагере? — глотнул горячий напиток через соломинку Свин.

— В лагере, — кивнул священник. — Я перебрасываю туда людей в несколько этапов, чтобы не рисковать всеми сразу… Ладно, отдохните немного. Поедем в пять утра.

Отец Александр посмотрел на свои часы и объявил перерыв перед отъездом. Беглецы медленно разошлись по гостевым комнатам.

Нам со Свином достались отдельные апартаменты. Я накрылся свежим, пахнущим ландышами постельным бельем до подбородка. До подъема оставалось всего несколько часов, и я рассчитывал провести их в сладком забвении. Не могу сказать, что услышанное о Приморске сильно поразило меня. Точнее, я не дал ему оценку, как не стремился давать оценки чему-либо на свете. Люди живут так, как они считают возможным жить. Или не живут вовсе. Никто не хочет этого признавать, но на самом деле это так. А мое дело — защитить этих бедолаг из «Обломков», выбравших свой путь. И хватит философии. Буду довольствоваться тем, что встреча со Священником прошла отлично. Он ни разу не напомнил о нашем напряженном разговоре при расставании. Значит, забыл или простил. И то, и другое — хорошо. Я принципиально не относился к людям с теплотой, не стремился называть их своим друзьями. Но теперь мне казалось, что в чем-то я ошибался. Священник был отличным другом. И я жалел, что не общался с ним последние три года….

В комнате было тепло, можно даже сказать — жарко. Я медленно проваливался в забытье, представляя себя за позолоченным рулем фешенебельной моторной лодки. Когда мои грезы почти стали реальностью и я ощутил на своей коже лучи ласкового средиземноморского солнца, в дверь негромко постучали.

— Кто там? — с трудом оторвал голову от подушки я.

— Аня, — раздался тихий голос за дверью.

Я встал с кровати, обернулся простыней вокруг пояса, прошлепал к двери и щелкнул латунной ручкой.

— Чем могу помочь, Аня?

— Можно войти? — ответила вопросом на вопрос моя недавняя спасительница.

Аня успела переодеться. Теперь вместо унылой «медузовской» униформы на ней была короткая юбка с низкой талией и декоративным, обсыпанным блестками, поясом, и трикотажная пестрая кофточка с меховой опушкой на воротнике и довольно смелым декольте. В руках у девушки я заметил поднос с бутылкой кьянти, двумя бокалами и несколькими апельсинами.

— Пожалуйста, проходите.

Меньше всего мне хотелось сейчас пить кьянти и вести разговоры, но из чувства элементарной благодарности прогнать я девушку не мог.

Она вошла в комнату, поставила бутылку и бокалы на стол, окружила их апельсинами и увенчала эту композицию не замеченной мною поначалу плиткой шоколада. Я подвинул девушке стул, сам уселся на кровать и вопросительно посмотрел на нее.

Аня набрала воздух в легкие, после чего произнесла:

— Извините за поздний визит. Но причины у меня веские. Я пришла… я пришла…

Я заметил, что моя гостья очень волнуется; губы плохо слушались ее, руки едва заметно дрожали.

— Черт… Ладно, учитывая наше положение, можно обойтись без предисловий… В общем, я пришла вам отдаться.

Я поперхнулся от изумления.

Девушка между тем открыла бутылку, наполнила бокалы, хрустнула шоколадом.

— А почему вы вдруг решили мне отдаться? — спросил я, чувствуя себя совершенным идиотом.

— Потому что вы не похожи на человека, который кого-нибудь любит, — произнесла Аня, заводя руки за спину. — А коль в вашем сердце нет любви, то и особых нравственных сомнений и препятствий возникнуть не должно.

Юбка упала к ее ступням. На девушке оказался надет черный кружевной пояс, поддерживающий чулки четырьмя тонкими лямками. Аня стянула кофту через голову, взяла бокалы и подошла ко мне.

— Грудь у меня, правда, маленькая. Все собиралась вставить силикон, да никак руки не доходили… Но, думаю, для одного раза это не столь принципиально.

Я ошарашенно рассматривал ее ноги. Через темный нейлон белела безупречно гладкая кожа. От пояса и полупрозрачного бюстгальтера пахло тем специфическим запахом нового белья, по которому я заключил, что используется данная амуниция впервые.

— Если у вас пока нет желания, — сказала Аня, — я помогу. Оральный секс — не проблема. И вообще ничто не проблема. Никаких запретов. Возьмите кьянти!

Я принял бокал и задержал руку девушки в своей ладони. На безымянном пальце правой руки белела тонкая полосочка незагорелой кожи. Девушка поймала мой взгляд, однако вдаваться в объяснения не стала.

— Ты развелась? — все же спросил я.

— Нет.

— А с чего тогда ты решила изменить мужу?

— У меня нет мужа, — глухо сказала Аня и залпом опустошила свой бокал. — Я не разведена, но и мужа у меня нет. Больше нет… Хотя я и не вдова.

— Очень интересно.

— Хватит болтать! — попросила Аня, после чего решительно села мне на колени и полезла с поцелуями.

Я не ожидал, что в столь миниатюрном теле окажется такая сила.. Девушка легко повалила меня на кровать, освободила от простыни и попыталась доказать на деле, что никаких запретов она не признает. Но я все же сумел оторвать ее от себя и перевернуть ее на спину, хотя и безнадежно залил при этом простыни кьянти.

— Подожди, я не могу так…

— В чем проблема?

— Мне кажется, тебе нужен вовсе не секс.

— Когда кажется, надо перекреститься.

— Вот я и крещусь… Да погоди же ты!

Аня отстранилась от меня и села на кровати.

— Я понимаю, это все так глупо, так глупо….

— Давай поговорим, — предложил я. — Наверное, есть какие-то другие способы снятия стресса. Я, правда, кроме разговора по душам, ничего не знаю. Но, наверное, и разговоры сойдут. Ну, и кьянти допьем, это само собою разумеется.

Мы выпили еще немного, вяло закусили апельсином.

— Я хочу изменить своему мужу, — сообщила мне девушка. — Не хочу даже, а должна.

— Что еще за партийные разнарядки в начале двадцать первого века? — удивился я.

— Это не разнарядка. Это зов души.

— Вы были счастливы? — спросил я первое, что пришло на ум.

— Были, — кивнула Аня. — И это все усложняет.

Я начал догадываться.

— Твой муж вступил в партию «Стоящие рядом»?

— Пока нет. Хотя, может, уже и да. Мы не общаемся несколько недель.

Аня стала всхлипывать. Я не мешал, поскольку слышал, что женский плач — единственная на свете вещь, которую возбраняется останавливать профессиональным психологам. Терапевтический эффект от разговора обеспечивается только в том случае, если последняя слезинка выжата в промокший носовой платок. Я не был профессиональным психологом, но помочь девушке очень хотелось.

— Мы были так счастливы, — размазывала тушь по ресницам Аня. — Так офигенно, беспробудно счастливы… Если бы не эти говнюки из «Стоящих».

— Чем вы занимались?

— У нас был свой бизнес. Небольшой, малюсенький, можно сказать. Я привозила из Москвы антицеллюлитные шорты. Ну, знаешь, это такие бриджи для отдыхающих толстушек. Если надеть с утра на пару часов — кожа подтягивается и на пляж можно идти с надеждой, что кто-то обратит внимание на твои ноги.

— То есть крупье ты не работала?

— Да какой там крупье! — всхлипнула Аня. — Я и близко не подходила к этой чертовой «Медузе». Кстати, «Медузой» ее назвали уже после того, как туда пришел Сафонов со своей бандой. До этого название было вполне приличное — «Веселый луидор»…

— Я уже понял, что у «Стоящих», вдобавок ко всему, плохой вкус.

— Если бы только вкус…

— Ладно, расскажи о твоем муже.

— Игорь заболел, когда познакомился с ними.

— Они что, инфекционны?

— В какой-то степени. Только зараза попадает не в тело, а в мозги. И человек меняется, понимаешь, становится другим, как будто его подменили. Никогда не думала, что испытаю это на практике… Ну вот, у нас с Игорем все было хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо. Я даже иногда плакала по ночам от счастья и просила у Бога, чтобы то, что у нас есть, осталось навсегда. Может, не стоило просить об этом Всевышнего? Говорят, когда человек счастлив, ему свыше обязательно посылается несчастье. Для контраста, так сказать…

— Я не знаком с механикой функционирования Высших Сфер.

— Да, понимаю. Так вот, я повторюсь, но у нас все было. Любовь, счастье, деньги. Толстушек ведь очень много на курортах — и наш товар всегда находил своего покупателя. Мы часто ездили вместе в районный центр. Сначала нанимали водителя. А потом купили «девятку», которую ты видел. Подержанную, правда. Но нам нравилось. Мы поставили туда сиденья от «БМВ», отрегулировали печку… А еще у нас была квартира в одном из лучших домов Приморска, его построили уже после перестройки, немцы. Хотели сделать там гостиницу, но что-то у них не срослось, и дом переоборудовали под квартиры. Ну вот… а потом в городе появился этот Сафонов. Он…

— Я знаю его историю. Отец Александр рассказал мне все подробно.

— Хорошо. Постепенно наша жизнь начала меняться. Во-первых, отдыхающих стало меньше. Тебе рассказывал об этом отец Александр?

— Нет.

— Понимаешь, «Стоящие» их целенаправленно распугивали. То есть против отдыха они ничего не имели, но против сопутствующих увеселений вроде дискотек, ресторанов и проституток выступали очень серьезно.

— Ломали путанам ноги в кустах и взрывали казино?

— Что-то вроде этого. Только казино они не взрывали, а забирали себе. А путаны просто пропадали. Да и некоторые отдыхающие, упорно интересовавшиеся их отсутствием, — тоже. Сарафанное радио сделало свое дело. И через некоторое время люди вообще перестали ездить в Приморск. Какой же отдых без дискотек и дешевых проституток?

— Не отдых, а пустое, томительное времяпрепровождение, — согласился я.

— Наши доходы стали падать, — продолжила Аня. — Местные ведь зарабатывают мало, чтобы позволить себе всякие там дорогие финтифлюшки. Поэтому мы решили переключиться на торговлю бытовой химией. Ну, знаешь там, всякие порошки, зубные пасты, поддельные одеколоны, которые в народе называют «мыльными пузырями»…

— Но и тут вы прогорели, поскольку торговля в Приморске строго централизована и не состоящим в партии в ней не место?

— Да, да и еще раз да! — воскликнула Аня. — И тогда мы стали думать о том, что делать дальше. Я предлагала уехать. Мы могли продать квартиру и машину и перебраться в соседнюю область. Денег хватало, чтобы купить там квартиру. Не такую хорошую, правда, как у нас была. Обыкновенную «хрущевку» с маленькой кухней и совмещенным санузлом. Но все равно, это был выход.

— Твой муж не захотел?

— Да. Он… он пропал. Не на полгода, как другие, а всего на несколько дней. Когда Игорь вернулся, я его не узнала. Он стал нести всякие бредни про ответственность перед страной и народом. Бросил бизнес и устроил меня в казино. А сам пошел туда охранником. Ты заехал ему по яйцам, если помнишь…

— Я не знал, что он твой муж…

— Я и сама уже не уверена в этом. Просто сегодня отец Александр организует последний исход, и… и я думала, металась, пыталась поговорить с Игорем. Но он талдычит, как заводная игрушка, свои штампованные фразы. Я увидела тебя и решилась… Мне надо изменить Игорю.

— Но зачем?

Аня посмотрела на меня как на несмышленого младенца.

— Мы женаты четыре года. За это время я ни разу не была с другим мужчиной. А теперь хочу.

— Из твоих слов следует, что ты любила своего мужа…

— И сейчас люблю, — глухо произнесла девушка. — Именно поэтому мне надо оказаться с тобой в постели. Я сделала все, чтобы спасти его от «Стоящих». Но не смогла. И теперь, когда я уезжаю, мне надо вырвать его из моего сердца, иначе я не смогу уехать. И остаться тоже не смогу. Я должна почувствовать себя шлюхой… Должна… Лучше так, чем любить мертвеца.

Я очистил апельсин и предложил половинку Ане. Другую съел сам. Мне хотелось успокоить девушку. Но как — я не знал. Может, стоило позвать Свина…

Между тем Аня снова подвинулась поближе ко мне и провела пальцем вдоль моей голой ноги.

— Теперь мы поговорили. Можно приступить к делу.

Я встал с кровати, завернулся в простынь, сделал несколько шагов.

— Постой. Все-таки постой… Ты очень многое пережила…

— Это правда, — кивнула девушка.

— И тебе надо как-то решить твою проблему.

— Как?

Я пожал плечами.

— Если бы я знал как… Я всего лишь продюсер. Раскручиваю группы, организую концерты.

Девушка помолчала, смотря в пол. Затем резко подняла голову. Я заметил, что ее щеки порозовели, а пальцы рук сжались в кулаки.

— Вот именно. Ты не знаешь. И никто не знает. А что мне делать? Ну скажи, что мне делать, если ты не знаешь, все вокруг не знают, а мне видится только один выход из этой ситуации?

— Можно поискать другие пути, — начал было я, но девушка прервала меня довольно решительно.

— Я устала, слишком устала для каких-то поисков. И если ты не сделаешь то, о чем тебя просят, я просто сойду с ума. На твоей совести будет один пациент психушки, которого ты мог спасти, но не спас. Выбирай!

Я в замешательстве остановился.

— Иди ко мне! — требовательно произнесла Аня и протянула ко мне руки.

Я заготовил в уме нейтральную фразу и… пошел. То, что происходило следующие полчаса, лично я затруднялся назвать сексом. Да, я уступил, сделал так, как просила меня Аня. Конечно, девушка мне нравилась, однако обстоятельства нашего знакомства не очень-то воодушевляли мою нижнюю плоть. Но я не мог не согласиться с только что услышанными доводами… Постель являлась для девушки единственной отдушиной — и мне пришлось подчиниться, потому что ничего другого я предложить не мог, а помочь, повторюсь, очень хотелось.

Аня занималась любовью стиснув зубы, без стонов и приятного изнеможения. Резкие движения, скупые, точечно направленные ласки. Наверное, так спали в войну с гестаповскими офицерами законспирированные под проституток подпольщицы, считая секунды до оргазма и думая о какой-то другой, витающей на расстоянии тысячи километров от постели цели….

Я тоже не проявлял особых чудес альковной изобретательности — просто, без огонька выполнял то, что полагается выполнять в таких случаях. Удовольствия это мне не приносило, и к логическому завершению процесса со своей стороны я не подошел. Но Аню до финального содрогания все-таки довел. Энергично тряхнув головой, она повалилась на мою грудь и заплакала. Я не мешал. Только вытирал ее мокрые щеки и гладил по голове.

— Будь проклят этот циркуль, — прошептала она, слегка заикаясь от плача.

— О чем ты говоришь? — не понял я.

— Эмблема «Стоящих», — всхлипнула девушка, поднимаясь и натягивая на себя блузку. — Никогда не видел? Очень простое изображение.

Аня пролила на стол немного оставшегося в бутылке кьянти и нарисовала разводами влаги на темной полировке круг и две расходящиеся внутри его полосы, перехваченные в начале поперечной чертой.

Я посмотрел на рисунок и почувствовал, как у меня перехватывает дыхание. Казалось, легкие сжались в маленький, бездействующий, словно камень на побережье, комок. От недостатка воздуха закружилась голова. В глазах заплясали темные точки. Я стал медленно падать в черную бездну. И увидел в третий раз.

Мужчина сидел в машине и задумчиво созерцал сторожку. На этот раз погода была холодной. Стылый ветер, редкие лужицы крепко скованы твердым толстым льдом. Даже дышать приходилось с опаской: холодный воздух нестерпимо жег носоглотку. Мужчина представил, каково сейчас в бетонном подвале, и содрогнулся. Но затем взял себя в руки. Нельзя достичь своей цели без усилий и страданий. Эта истина бесспорна. Сколько мужчина себя помнил, люди получали то, к чему стремились, прикладывая огромные, до лопанья вен на руках, усилия. Начиная от Павки Корчагина и заканчивая отцом мужчины, который умер в пятьдесят лет из-за хронической усталости, вызванной десяти-, а то и двенадцатичасовым рабочим днем.

Мужчина засунул руку под куртку и вытащил из нагрудного кармана рубашки небольшой медальон. Круглый кусочек металла был согрет теплом тела. От всего сердца, можно сказать. Сегодня — решающий день. Или— да, или… Мужчина пока не решил, что будет заключать в себе второе «или». Но его наступление, похоже, приближалось неизбежно. Он промучился с Катей уже два месяца. Листья с деревьев совсем облетели, пару раз с неба срывался снег — торопливый, осторожный, похожий на разведчика, пробирающегося по вражеской территории. Еще чуть-чуть — и можно открывать шампанское к новогоднему столу. А сознание девушки все еще оставалось на прежнем уровне.

Нельзя сказать, чтобы она не пыталась что-то предпринять. Пыталась, да еще как! Просила, плакала, умоляла, угрожала… Обещала все мыслимые и немыслимые кары от своих дружков бандитов. Предлагала безумные сексуальные оргии, как со своим участием, так и с толпой подружек, услуги которых божилась оплатить из собственного кармана. Давила на жалость, рассказывала о больном папе и почти нищенствующей маме, прозябавших в захолустье и рассчитывавших на регулярную финансовую помощь от нежно обожаемой дочки. Лепетала о любимом парне, к которому собиралась вернуться аккурат после ночи их с мужчиной знакомства. Ей. видите ли, не хватало как раз той несчастной тысячи на билет…

Чуть позже, когда девушку настигла ломка, ее слова потеряли убедительность и минимальную логику. Катя металась по загаженному полу бетонного мешка, плевалась, пускала пену изо рта. Затем, придя на минуту в себя, призывала на голову мужчины проклятья — и тут же предлагала сделать королевский минет за дозу.

Ты ведь не знаешь, что такое королевский минет, котенок? Иди, мамочка покажет тебе! Иди же скорее! Только не забудь привезти мне дозу. Очень тебя прошу, не забудь! Если ты не знаешь, где можно купить то, что мне надо, я дам тебе адрес. Так и скажешь: порошок для Кати. Они меня знают. Только поторопись, ради Бога, поторопись! Почему ты стоишь? Почему? Ну не стой же там, говнюк! Ну что ты смотришь, мразь! Мне нужна наркота, понял? Давай, быстро дуй за ней! Быстро! Мудак, сволочь, пидарас!

Несколько раз мужчине казалось, что девушка умерла. Он приезжал, как обычно, открывал люк, чтобы спустить вниз пакет с дровами и провизией, — и видел только неподвижно лежащее тело. В таких случаях мужчина читал наизусть отходную молитву. Потом опускал таки пакет в подвал, захлопывал люк и уезжал. А когда возвращался — видел распотрошенную поклажу и стучащую от холода зубами Катю, обнимавшую буржуйку.

Ломка, таким образом, прошла. Вот уже две недели Катя не заикалась о наркотиках. Приятно, конечно. Но главная цель так и не была достигнута. Мужчина раздумывал о том, что делать дальше. Выбор разнообразием не радовал. Когда наступит зима, девушка умрет от холода. Мощность буржуйки ничтожно смешна перед трескучей силой легендарных русских морозов, сломавших хребет не одной армии иноземных захватчиков, мечтавших устроить в Кремле бордель.

Другой вариант — он мог сам убить ее. Сделать это несложно: достаточно просто спуститься вниз и резанут по горлу бритвой. Или использовать молоток. Или нож. Вариантов — море, как квадратиков в билете для лото. В любом случае девушка не окажет сопротивления. Она сильно ослабла за время заточения; пищи, которую приносил ей мужчина, хватало только на поддержание искорки жизни в хронически продрогшем, покрывшемся коростой теле. Но мужчину смущала такая развязка. Одно дело — пытаться направить человека на предназначенный ему Богом путь. Совсем другое — убить его. Лишать жизни людей в общем-то не возбраняется. Но только если они представляют угрозу правому делу. А Катя не представляла угрозы. Она блуждала в потемках, но на основополагающие истины бытия девушка не покушалась. И насильственная смерть — не выход, совсем не выход. Косвенно это будет означать поражение идеи мужчины. Значит, планы, о которых он так долго мечтал ночами, недейственны, а его путь ошибочен.

Но он не может быть ошибочным. Не может, просто потому, что… не может. Это аксиома. И не надо ставить ее в зависимость от тонкой опасной бритвы с выгравированной на рукоятке из слоновой кости свастикой, доставшейся мужчине в наследство от повоевавшего в свое время деда.

Впрочем, надежда еще оставалась. За два месяца Катя ни разу не пробовала покончить жизнь самоубийством. Уже хорошо. Значит, она не сдается. Она ищет выход. А кто ищет, тот, согласно старой большевистской поговорке, нагло украденной из Библии, всегда найдет.

Мужчина засунул медальон в боковой карман куртки, вылез из машины и, ломая сапогами лед, пошел к сторожке. Люк открылся легко: заметив в один из визитов, что петли скрипят, мужчина заботливо смазал их машинным маслом. Из мрачной сырой глубины пахнуло дымом и вонью от испражнений. Катя уже совсем не напоминала надменную ночную бабочку, севшую в сиреневую «шестерку» два месяца назад. Белые некогда волосы покрывал толстый слой сажи. Грязное лицо, загноившиеся губы. Траурная кайма под ногтями. Дырявые чулки, испачканная, порванная одежда.

— Привет! — сказал мужчина, бросая пакет вниз.

Девушка, пошатываясь, встала на ноги и попыталась вытянуться в струнку. Ее немного шатало от голода. Фиолетово-черные пальцы рук вот уже которую неделю мелко тряслись. Тем не менее Катя сумела посмотреть в глаза мужчины и даже улыбнуться:

— Здравствуйте!

Это было уже что-то новенькое. Мужчина не помнил, когда Катя последний раз вежливо здоровалась с ним. Обычно она сразу воспроизводила затейливую матерную руладу или же просто игнорировала посетителя, отвернувшись к стене.

— Как дела? — спросил мужчина, закуривая.

У него уже сложился определенный этикет за это время. Пакет вниз — первая сигарета. Разговоры о жизни. Терпеливое выслушивание угроз и обещаний. Вторая сигарета — и неторопливые, деликатные намеки об истинном пути.

— У меня все хорошо, — стуча зубами, сказала девушка.

И снова улыбнулась.

— Неужели? — искренне удивился мужчина. — Что же тут может быть хорошего? Ты сидишь в дерьме и холоде. И выслушиваешь нудные наставления от похитившего тебя подонка.

Иногда он любил пошутить. Самоирония — единственная защита гения от крайне опасного греха гордыни.

— Зато у меня есть время подумать.

Мужчина глубоко затянулся сигаретой.

— Ты уверена, что тебе надо думать?

— Думать надо любому человеческому существу, если оно не хочет быть тупым животным.

Еще один сюрприз. Впервые из уст Кати прозвучали более-менее осмысленные слова — такие, на которые рассчитывал мужчина. До этого говорить о высоких материях приходилось ему. И только ему. «Долг», «ответственность», «правда», «совесть», «патриотизм» — казалось, эти слова безнадежно запутываются в закопченных стенах бетонного мешка и, так и не достигнув сердца адресата, стекают вниз, к пеплу и испражнениям. А сегодня…

— Хорошо, и что же ты надумала? — спросил мужчина, усаживаясь поудобнее. Он любил свешивать ноги вниз подвала и даже заготовил для этого специальное удобное полено, которое подкладывал под себя во избежание обморожения мошонки. Такая позиция таила определенный риск: однажды, в самом начале, Катя умудрилась высоко подпрыгнуть и ухватила мужчину за ботинок, едва не стащив его, таким образом, к себе. Случись намерение девушки — даже страшно подумать, в какой ситуации он оказался бы. Нет, Катю из строя вывести довольно легко. Но самому из подвала выбраться нельзя. Зато умереть от голода и холода очень даже можно, всего за каких-то пару дней. А если тайник обнаружат случайные охотники — как объяснить им все, что произошло? Спасибо, шнурки, которыми по обычаю снабжали изготовители армейскую обувь, были хилыми: они лопнули почти сразу. И мужчина, оставив свой ботинок в руках Кати, смог-таки вырваться. Пришлось врать жене, строго следившей за состоянием его вещей, что испортил ботинки во время рихтовки бампера «шестерки» и отдал за ненадобностью какому-то случайно подвернувшемуся бомжу…

Сейчас, впрочем, мужчина был спокоен: Катя настолько ослабла, что и на ногах стояла с трудом. Куда уж тут до прыжков… А ему нравилось наблюдать за ней, свесив ноги вниз: ты как бы рядом, но все же далеко, и чувство превосходства победно грело душу. Интересно, что придумала Катя на этот раз?

— В моей голове очень много мыслей, — ответила девушка на вопрос мужчины. — Хотя все мысли — х…ня.

Мужчина досадливо поморщился. Он пытался отучить Катю от неприличных слов. Имел право — сам он употреблял их редко, да и то в крайних, заслуживающих оправдания случаях. Ну, например, когда спорил с грузчиками, поставившими вмятину при транспортировке нового большого холодильника, купленного в рассрочку на два года. Или когда попадал молотком по пальцу. Однако Катя продолжала с упорством, достойным иного применения, пачкать свой язык грязными непотребствами.

— Прости, — сказала девушка, заметив реакцию мужчины. — Я помню, ты просил меня не материться. Я стараюсь, правда. Но иногда срываюсь.

— Ладно, — махнул рукой мужчина. — Так что ты хотела мне сказать?

— Ничего.

— Ничего?

— Ты же сам учил меня, что говорят только слабые. Все беды в нашей стране происходят от того, что люди только говорят, в то время как воры, му…. прости, негодяи и кавказцы делают. Они делают то, что им нужно, а мы только говорим о том, как это плохо. Но мы должны исправить положение.

— И что готова сделать лично ты?

— Я готова действовать.

Мужчина выбросил окурок подальше, проследив, чтобы он не попал на деревянные части сторожки, оставшиеся после пожара. Что ж, в Катиных словах наличествовал определенный смысл. Но, скорее всего, это очередная уловка.

Я готова действовать, котик. Только ты сначала достань меня из подвала, отмой, перевяжи раны, накорми. Тогда я начну действовать, можешь не сомневаться. Хотя, может, и заявлю сначала о том, что ты со мной делал, куда следует. Тоже ведь действие…

— Вижу, ты мне не веришь, — донесся снизу тихий голос— Все правильно: таким, как я, верить нельзя в принципе. Но, знаешь, это неважно.

— Почему?

— Потому, что ты сделал меня свободной. Эти ворота рая, о которых ты говорил… я почувствовала их. Поэтому то, что я сделаю сейчас, я сделаю только для себя. Мне не надо от тебя ничего. Я специально дожидалась тебя, чтобы сказать это и… и показать.

Девушка нагнулась и подняла с пола раскрытую опасную бритву. В темноте белая рукоятка представлялась неярким пятном, зато луна насытила стальное лезвие деликатным, мерцающим свечением.

— Что ты собираешься делать? — спросил заинтригованный мужчина.

— Меня по жизни соблазняли две вещи, — сказала девушка, поднимая бритву к лицу. — Деньги и еб… прости, деньги и секс. Ты же знаешь, я считала себя красивой и хотела стать фотомоделью. Для чего? Для того, чтобы видеть свою рожу на обложках журналов и грести зелень лопатою. А в свободное время — жрать и трахаться. Я осознала, что это неправильно. Мои желания привели меня нa панель. И если бы ты не забрал меня оттуда, я отбросила бы коньки… то есть я умерла бы максимум года через полтора. На наркотиках дольше не живут…

— И что теперь? — спросил мужчина, чувствуя усиленное сердцебиение. Внутри у него все тряслось от нетерпения. В груди закипал пожар ликования.

— Теперь я хочу изгнать свои грехи. Я сказала, что я осознала их. Но это может быть неправда, верно? Может, я говорю это только для того, чтобы освободиться?

— Может, — согласился мужчина.

— Тогда к черту разговоры, — решительно произнесла Катя. — Я должна искупить свою вину. И я сделаю это. Потому что в Библии сказано: «Если тебя соблазняет твой глаз — вырви его на хр…. прости, просто вырви его и отбрось подальше». Может, я говорю не совсем так, как там написано, но смысл такой. И я сделаю это.

Ладони мужчины вспотели от возбуждения. Примерно месяц назад он привез для Кати Библию карманного формата — в мягкой обложке, с тонкими, папиросной бумаги, страницами. Их бесплатно раздавали протестанты, хлынувшие в страну лет пятнадцать назад, и тогда мужчина соблазнился на подачку, поскольку еще не твердо стоял на пути. Книга долго пылилась на антресолях. Выбрасывать ее было жалко, читать — невозможно: церковь отрицательно относилась ко всем этим западным перепечаткам слова Божия в коленкоровых переплетах. Постигать Истину в таком исполнении — все равно что пить воду из грязного ведра. Поэтому мужчина привез Библию Кате. Он не рассчитывал, что девушка пролистает хоть одну главу. Техническая возможность для чтения существовала: установилось бабье лето, и мужчина иногда приезжал к сторожке днем, открывал люк и, покуривая, сидел несколько часов на раскладном рыболовном стульчике, погрузившись в думы. Таким образом, девушка ловила прощальные поцелуи осеннего солнца и дышала свежим воздухом. Сеансы эти устраивались конечно же не для чтения, а из чистого милосердия. Но оказалось, пленница нашла в себе силы открыть книгу…

— Еще раз спасибо, — произнесла Катя и поднесла бритву к голове.

Затем она сделала резкое движение. На пол упал клок грязных волос. Мужчина понял, что девушка хочет обрить себя наголо. Она с ожесточением проводила бритвой по голове, и каждый раз на пол летели новые пряди. Это был нелегкий процесс. С одной стороны, волосы сбривались легко, поскольку покрылись сажей и грязью — естественными, хотя и отвратительными увлажнителями. Но по этой же причине бритва вместе с волосам резала кожу. Катя несколько раз вздрагивала от боли, по ее вискам текли струйки крови. Но пальцы крепко сжимали бритву. При этом она смотрела прямо в лицо мужчине. Долгий, проникающий взгляд, в котором не было и капли ненависти или осуждения. Нет, нет и еще раз нет! Только решимость и… и…

ПРЕДАННОСТЬ!

Мужчина пошатнулся, как от удара. Слово возникло где-то в глубине его существа. Чуть пониже сердца. Словно от Кати внутрь его тела прошла какая-то волна и, ударившись при откате о ребра, вымыла к мозгу драгоценную жемчужину.

Преданность! — загудело в голове.

Преданность! — зашлось от восторга сердце.

Преданность! — мягко пропульсировал низ живота, заставив гениталии напрячься.

Между тем Катя закончила свое дело. Лысая, окровавленная, она стояла на загаженном полу подвала и продолжала смотреть в глаза мужчины. Он захотел немедленно бросить вниз веревку, но его остановило то же сладостное чувство, которое пронзало сейчас его тело.

— Ты меня поражаешь, — глухо сказал он, пристально рассматривая голову девушки. Кое-где на ней остались редкие волоски, ускользнувшие от бритвы. Впрочем, они не торчали вверх, а, смешавшись с кровью, прилипли к коже, сделавшись похожими на корневую систему вынутого из земли сорняка.

— Это ерунда, — сплюнула набежавшую ей на губы кровь Катя. — Волосы отрастут. Волосы всегда отрастают. Остаются только шрамы.

Медленно, стиснув зубы, она полоснула себя по лицу. Лезвие, и до того не бывшее острым, а от бритья окончательно затупившееся, резало кожу только после сильного нажима, нехотя. Тем глубже получалось проникновение. Из щеки Екатерины брызнула густая кровь — точно сок из спелого граната. Девушка охнула от боли, но бритву от лица не отняла и довела руку почти до самого подбородка. Теперь ее правая щека оказалась разъятой надвое. В глубине рассевшейся по разные стороны кожи, виднелась мышечная ткань. Кровь лилась хлюпая, почти фонтаном.

— Ты… ты… — не смог подобрать слов мужчина.

— Я всего лишь уничтожила свою тягу к суетной славе и деньгам, — сказала девушка уголком рта, дальнего от пореза. — Теперь никаких обложек журналов и денег соответственно.

— Я сейчас принесу веревку, — выдохнул мужчина. — Ты достойна выйти из этого подвала.

— Нет, — покачала головой девушка, отчего кровь из раны полилась еще сильнее. — Я уничтожила только одну голову дракона. Осталась еще одна. Мне ведь нравилось заниматься сексом. Никогда не верь проституткам, утверждающим, что на панель их толкнула нужда — им просто нравилось сношаться. Поэтому опасность взяться за старое всегда будет существовать. В Москве слишком много клиентов. Некоторых даже возбуждает, если у женщины есть физический недостаток.

Катя перешла в другой угол подвала. Только сейчас мужчина заметил, что буржуйка натоплена добела. Невероятно, но Катя, по всей видимости, экономила дрова несколько дней. Как ей удалось продержаться — один бог знает. Зато теперь закопченное железо алело от жара, маленькие, оранжевые в темноте угли источали легкий дымок.

— Что ты собираешься делать? — пересохшими губами прошептал мужчина.

Девушка рванула на себе юбку. Пришедшая в ветхость за два месяца материя поддалась легко, даже без треска. Мужчина увидел, что под юбкой у Кати ничего не надето. Наверное, она загодя избавилась от нижнего белья.

— Я хочу отрубить вторую голову зверю, — произнесла девушка.

— Постой, в этом нет нужды! — крикнул мужчина, хотя его сердце сжалось от предвкушения.

— Надо идти до конца, — сделала жалкую попытку улыбнуться Катя. Улыбка мгновенно сменилась гримасой боли. — Пока между моих ног есть источник греха, я всегда смогу вернуться на панель. А я не вернусь на панель. Никогда! И я докажу тебе это!

— Стой! — вяло произнес мужчина.

Его лоб покрылся горячей испариной. Сердце колотилось в бешеном ритме. Тело тряслось от возбуждения.

Девушка поставила ноги так, что буржуйка оказалась прямо под ее промежностью.

— Я делаю это совершенно свободно, — сказала Катя и села на раскаленное железо.

Раздалось мерзкое шипение. В воздухе запахло горелой человеческой плотью. Лицо девушки побелело от нестерпимой боли, она до крови прикусила губы. Ей хотелось встать и отнять от своего тела жарящий его заживо огонь. Но неимоверным усилием воли ей удавалось удерживать себя. При этом она продолжала смотреть в глаза мужчине. И он понял, что это больше, чем просто взгляд.

В этом взгляде было все. Абсолютно все. Его сбывшиеся мечты. Его награда за многолетний кропотливый труд. Его надежды на будущее. Его гордость. Его слава. Его блистательная, яркая, пронзающая небо торжествующим кличем победа.

Мужчине показалось, что по его телу прокатился мощный животворящий взрыв. Он понял, что кричит. Он почувствовал, что кончил и теплая сперма вязко растекается по ногам. Словно во сне, он осознал, что бежит к машине за веревкой и, вернувшись, привязывает ее к стропилам, а затем спускается по веревке в подвал.

Катя неподвижно лежала на полу. Болевой шок лишил ее сознания, бросил на землю. При падении девушка зацепила ногой буржуйку — угли рассыпались по полу. Мужчина затоптал пламя ботинком и наклонился над окровавленным изуродованным телом. Пощупал сонную артерию на шее. Засмеялся от радости, когда почувствовал слабые, неуверенные толчки.

От его прикосновений девушка пришла в себя.

— Я жива? — дрогнули ее губы.

— Ты свободна, милая, ты свободна! — в экстазе выкрикнул мужчина и поцеловал Катю в окровавленный, пахнущий грязью и дымом лоб.

Он обвязал тело девушки веревкой, схватил за один конец, как по канату выбрался наружу и вытащил ее из подвала. Впопыхах из бокового кармана его куртки выпал медальон. Мужчина не заметил пропажи. И только яркая луна отразилась в блестящем металлическом кружочке, на котором было выгравировано очень простое изображение. Эмблема его партии. Круг и две расходящиеся внутри его полосы, перехваченные в начале поперечной чертой…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Меня окатили чем-то холодным. Я открыл глаза и увидел Свина. Рядом с ним стоял отец Александр. В руках Священник держал стеклянный кувшин с ледяным морсом. Ани в комнате не было.

— Опять Присутствие? — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Свин.

Я поднялся с кровати, смахнул с лица остатки ягод, плававших в морсе, и обхватил голову руками. Последнее видение разнесло мой внутренний мир вдребезги, что не замедлило сказаться на физическом состоянии. Голова гудела от напряжения. Руки тряслись. К горлу подкатывал противный ком тошноты.

— Давно это у тебя? — участливо наклонился ко мне Священник.

Я почувствовал прикосновение его руки. Скорее всего, он хотел помочь мне. Однако позитивных изменений я пока не чувствовал.

— Третий раз. Как водится, самый тяжелый из всех.

Свин принялся сканировать мою ауру: я чувствовал это по легкому головокружению. Отец Александр тоже не отставал. Довольно обыденная процедура, однако все равно неприятно чувствовать себя букашкой на лабораторном столе.

— События трехгодичной давности, — наморщил лоб Свин после продолжительного молчания.

— Я бы остановился на двухгодичном сроке, — вынес свое резюме отец Александр.

— Какая разница? — спросил я. — Главное, что мне теперь известно, кто находился у истоков «Стоящих рядом».

— Значит, вот куда пропадала девушка Сафонова, — задумчиво нахмурился Священник. — Бедняжка…

— Бедняжка не бедняжка, но роль свою выполнила хорошо, — хрюкнул начисто лишенный сентиментальности Свин. — Весь Приморск теперь без половых органов…

Я с трудом поднялся на ноги и подошел к столу. На дне бутылки оставалось несколько капель кьянти — я вылил их в рот с отчаянием хронического алкоголика.

— Гаврила, нам надо ехать, — напомнил Священник. — У тебя десять минут на сборы.

— Ты тоже поедешь? — сам не зная почему, спросил я.

— Разумеется, — кивнул отец Александр. — И я, и Аня, и все, кого ты видел.

— Неужели ты так просто оставишь свой храм?

Ничего не ответив, Священник вышел из комнаты и гулко захлопнул за собой дверь.

— Ну и дела, — прокряхтел Свин. — И все это в двадцать первом веке в одном из самых демократических государств на земле…

Мне не хотелось рассуждать с ним о демократии: на душе и так было муторно, да и времени в обрез. Я принялся было собираться, но сообразил, что вещей у нас как таковых нет, а посему и собирать нечего, С одной стороны грустно, с другой — меньше хлопот. Я облачился в презентованную мне отцом Александром одежду, застегнул на Свине жилетку и скормил ему оставшийся на столе шоколад. После этих нехитрых процедур мы вышли на улицу.

Двор церкви был заставлен машинами. Среди них несколько подержанных иномарок во главе с черным «крайслером» Священника, темно-вишневый «ниссан-патрол», с мощным кенгурятником и зеркальными стеклами, остальные — отечественного производства. Почти у всех машин на крыше громоздились тюки с вещами: покидать отчий дом всегда тяжело, но еще тяжелее покидать его с пустыми руками. Вот беглецы и захватили с собой что могли: зимние вещи, аппаратуру, дорогую сердцу мебель. Бородатый детективщик, наивная душа, крепил на крыше своей «Волги» картонные коробки.

— Книги? — спросил я его, помогая закинуть наверх последнюю тару.

— Книги, — растерянно улыбнулся он. — Знаете, у меня хорошая подборка: первое собрание Алексея Толстого, весь Фаулз на английском и многое из Майн Рида. Вы любите Майн Рида?

— В детстве читал пару вещей.

— Понимаю, сейчас его почти забыли, — вздохнул парень. — Но для меня он дорог как память. Не хочется, знаете ли, брать с собой какие-то импортные утюги. Вот я и подумал: уж лучше книги. Буду лежать на диване и вспоминать счастливое детство…

Аню я обнаружил у ее «девятки».

— Как ты? — спросила она, неловко усмехнувшись.

Поскольку на улице было темно, я не мог ручаться, но мне показалось, что девушка покраснела.

— Уже лучше, — ответил я на вопрос.

— Голова не болит?

— Чуть-чуть.

— Я сильно испугалась, когда ты потерял сознание. Хорошо, отец Александр оказался рядом. Он всегда может помочь. Многие здесь уверены, что он даже умеет лечить… молитвой или чем-то еще. Я не очень в этом разбираюсь.

— Он действительно умеет лечить.

— Хорошо… — снова засмущалась девушка. — С кем ты поедешь?

— Еще не определился.

— У меня есть одно место. Если хочешь…

Я пообещал подумать и направился к Священнику. На самом деле следовало обговорить детали бегства из славного города Приморска. Насколько я понял, оно не обещало быть легким.

Отец Александр стоял рядом со своим «крайслером». Его окружала группа людей, среди которых я заметил и тех двух парней в банданах, что встретили нас при входе. Свин вертелся где-то рядом. Простодушное рыло моего старшего офицера, похоже, вызывало симпатию у беглецов. Финансовые спекулянты Черногорцевы даже угостили его кексом, извлеченным из полиэтиленового пакета. Я подошел поближе к собравшимся и прислушался.

— Я не могу вам что-то обещать, — тихо говорил отец Александр. — Но я прошу вас настроиться. У нас есть силы, но главная сила — не снаружи, а внутри. Если вы используете ее, мы прорвемся. Если нет… Лучше не будем рассматривать такой вариант…

Он говорил тихо, волнуясь. Это означало, что Священник сосредоточен. И говорит действительно важные вещи, иначе он, по обыкновению, пересыпал бы свою речь шутками и анекдотами из жизни святых, которые очень любил.

— На что мы должны настраиваться? — спросила Саша.

При неярком свете восходящего солнца две предосудительные с точки зрения нравственности «Стоящих рядом» подруги выглядели еще более жалко, чем вчера вечером. Воробушки воробушками, тщательно прикрывающие редкими перьями свое неправильно ориентированное чувство…

— Есть два варианта, — сказал Священник. — Те, кто может верить, пусть верит. Верьте, что мы прорвемся! Но у вас не должно возникать даже малейшего сомнения в этом. Иначе лучше использовать второй вариант.

Он помолчал, очевидно, тщательно взвешивая в уме слова, которые хотел сказать.

— Нет ничего хуже, чем полувера. Когда человек то верит в успех, то нет. Помните Апокалипсис? «О если бы ты был холоден или горяч…» Тот, кто колеблется, никогда не выигрывает. Надо либо верить — и тогда победа придет по вере. Либо, наоборот, не верить вовсе, выбросить свои надежды на помойку — и тогда победа даруется свыше по принципу воронки.

— Воронки? — переспросил гламурный фотограф, стоявший чуть поодаль.

— Когда вас затягивает в воронку, надо расслабиться и отдаться движению воды, — пояснил отец Александр. — В таком случае есть шанс быть выброшенным наверх. Поэтому верьте или не верьте, но только не будьте посередине! Все, Бог благословит! По машинам!

Люди начали расходиться. Я дожидался, развлекаясь догадками, какой процент от общего числа будет верить без сомнения, а какой, наоборот, погружаться в водоворот отчаяния. Подсчеты как-то не складывались.

Отец Александр подошел ко мне. Вскоре к нам присоединился Свин: рыло в крошках, но довольный, я бы даже сказал — веселый.

— Познакомьтесь с сербами, — предложил Священник, — кроме вас, они — единственные, кто держал оружие в руках.

Сербами оказались двое парней в банданах, что дежурили при воротах.

— Горан, — представился высокий брюнет с криво сросшимся носом.

— Зоран, — кивнул его товарищ, чуть ниже ростом, со светлой трехдневной щетиной.

Оба парня говорили с легким акцентом, но весьма правильно, чисто.

— Ребята воевали с генералом Младичем, — пояснил отец Александр. — А после войны перебрались в Россию и решили организовать курорт для экстремалов.

— Дайвинг, парашют, водный скейтборд, — начал перечислять Зоран, но Горан перебил его:

— Оказалось, экстрима в Приморске хватает и без нас…

Священник помолчал немного, вычерчивая узоры на мокрой плитке носком своей туфли.

— Думаю так, — приступил к описанию плана он. — Я поеду впереди. За мной — сербы на своем «патроле».

— Единственная вещь, оставшаяся в нашем распоряжении, после того как «Стоящие» перекрыли нам кислород, — вставил Зоран.

— Гаврила замкнет колонну, — продолжил Священник.

— Мне остается середина, — мысленно подытожил Свин. — Самое теплое и самое безопасное место. Я поеду с Черногорцевыми. Очень располагающая семейка.

— Твои слова да Богу в уши, — перекрестился отец Александр, вызвав удивленные взгляды сербов, не понявших, чьи слова следует вложить в уши Всевышнему. — Надо только решить, с кем поедет Гаврила.

— Я уже определился.

— Тогда с Богом… Да, Горан, вот еще что… Возьмите рацию к себе в машину.

— Почему в нашу? — нахмурился серб. — Она что, в «крайслере» не работает?

— Работает. Но все равно возьмите. Базовый передатчик должен быть у вас. А переговорные устройства раздайте каждому водителю.

— На всех не хватит, — прикинул в уме Зоран.

— Тогда через одного. А у Гаврилы он должен быть обязательно. Все, по коням…

Машины медленно покидали церковный двор. От выхлопных газов воздух как-то сразу поседел и добавил моменту определенную трагичность. Священник выгнал свой «крайслер» за ограду, поставил его так, чтобы не преграждать путь остальным автомобилям, и вернулся обратно. Последний поклон насиженному месту…

— Что «Стоящие» сделают с храмом? — спросил я у него.

Я стоял рядом с фиолетовой «девяткой», облокотившись на крышу. Аня прогревала мотор. Мы замыкали колонну, поэтому выезжали со двора последними.

— Ничего, — пожал плечами Священник. — Службы будут продолжаться.

— У них есть священники? — удивился я.

— Разумеется.

Я вспомнил, что в моем Присутствии мужчина часто читал Библию.

— А пастыри тоже проходили обработку в Москве? — праздно поинтересовался я.

— Нет, — вздохнул отец Александр…

Предпоследняя машина покинула церковный двор. Из фиолетовой «девятки» требовательно просигналили.

— Иди, — попросил меня Священник, — мне надо остаться здесь еще на несколько минут.

Я сел рядом с Аней на пассажирское место. Краем глаза я видел отца Александра, одиноко стоявшего на пустом дворе перед храмом. Вокруг него валялись обрывки бумаги, брошенные вещи. Цветные витражи безжизненно темнели. Оставленные открытыми двери скрипели от сквозняка. Не знаю, что чувствовал Священник в этот момент. Знаю только, что во время службы в Отделе он тоже страдал. Ему, как и мне, не совсем нравилась та работа: разрушать, девальвировать чью-то веру… И он решил созидать. Но судьба в очередной раз сделала свой ироничный кульбит. Рядом с отцом Александром появилась вера, хотя и не совсем такая, как этого хотел он. И ему пришлось спасать людей, в общем и целом, как я понял, прохладно относившихся к вопросам вероучения и любой веры вообще. Тому, кто сказал «Жизнь — это странная штука», определенно надо поставить памятник на главной площади Ватикана…

Колонна напряженно ждала. Машины работали на холостом ходу. Дым из выхлопных труб — последнее каждение умершей мечте священника — стелился по мокрому асфальту. Наконец отец Александр перекрестился, повесил на двери храма свой наперсный крест, после чего отпустил Мурзика с цепи, с гулом захлопнул железные створки ворот и уселся в «крайслер». Колонна двинулась в путь.

Мурзик провожал нас довольно долго. Без цепи он стал похож на обычную дворнягу, правда, очень большую. Когда пес понял, что его оставили, он сел на задние лапы и протяжно завыл…

В былые времена это время называли «часом воров». И мы ехали, словно воры: чужие люди на родной земле. За окнами машины проплывали серые, еще спящие лома, пустынные улицы. Аня молчала, покусывая губы. Я проследил взглядом синюю «вольво», в котором ехал Свин вместе с Черногорцевыми. Судя по тому, что из окна машины то и дело вылетали обертки из-под шоколада и печенья, устроился он неплохо. Не знаю, переживал ли мой старший офицер так, как переживал Священник…

— Включить музыку? — спросила меня Аня.

— Давай.

— Только не рок, ладно? Мне сейчас не очень хочется веселиться…

Я кивнул. Девушка включила Шадэ. Мягкая меланхоличная музыка заполнила салон. Я тайком разглядывал Аню.

— Могу я тебя спросить? — помимо воли вырвалось у меня.

— Да, конечно, — кивнула она.

— Тебе полегчало? После…

— После вчерашней ночи?

— Да.

Девушка переключила скорости и нахмурилась.

— Почему ты спрашиваешь?

— Мне интересно знать… можно ли таким способом вырвать из сердца человека, которого любишь?

— Нет, — сказала она, подумав. — Любовь или есть — или ее нет. С кем бы ты ни спал.

— Хорошо, — сказал я, хотя не представлял, что здесь хорошего.

Меня на самом деле интересовал этот вопрос. Как и положено нормальному человеку, я однажды в жизни был влюблен. Именно влюблен — сексуальные контакты не в счет. Тогда у меня произошел большой облом, перевернувший жизнь с ног на голову. В результате я оказался в Отделе. И теперь, спустя десять лет, я так и не мог понять, что мне делать с тем, что осталось в моей душе. Что-то осталось. Может, и не любовь, но…

— Внимание! — протелепатировал мне Свин. — У нас гости!

Под гостями он подразумевал «Стоящих рядом». Я выбросил сентиментальные воспоминания из головы и осмотрелся по сторонам. Колонна уже выехала за город. Вместо серых многоэтажек за окнами проносились серые же пейзажи. Кто-то любит среднюю полосу, а я вот нет, особенно в переходные периоды между осенью и зимой, а также зимой и весной. Никакой бескрайности, свойственной лету. Никакой изнеженности, отличающей другие уголки земного шара. Куда ни глянь — везде унылая раздетая земля, голые деревья, бесцветное небо. С такими видами великих произведений искусства не создашь, разве что повесишься от тоски…

Колонна медленно останавливалась. Я высунулся в окно и увидел парочку «дэу-нексиа», окрашенных в характерные бело-голубые цвета. У машин стояло нескольких стражей порядка в черных кожаных куртках. Я отметил, что только у одного из них на запястье болтался полосатый жезл, зато у всех через плечо были переброшены ремешки автоматов. Старый добрый АК-47, абсолютно равнодушный к холоду, унылости пейзажа и, при умелом использовании, способный принудительно приземлить реактивный бомбардировщик, не то что какую-то колонну из подержанных автомобилей…

Из «крайслера» вышел Священник и о чем-то заговорил с милиционерами. Со стороны беседа казалась вполне дружелюбной. Но время шло, а мы продолжали стоять.

— Пойду, посмотрю, в чем там дело, — произнес я и вылез из машины.

Аня попробовала увязаться следом, но я оставил ее на месте, строго наказав не переживать и при любой спорной ситуации жать на газ.

Моему примеру последовало еще несколько водителей, в частности, глава семейства Черногорцевых. За ним на землю, громко фыркая от холода, выпрыгнул и Спин. Я специально отстал, чтобы мы смогли поговорить.

— Как дела? — наклонился я к своему старшему офицеру.

— Неплохо. У них в запасе оказались блинчики с творогом…

— Да я не про жрачку! Как дела у Священника?

— Пока опасности я не вижу. Атаковать они не собираются. Но какой-то подвох задуман. Однозначно.

Мы подошли к милицейским машинам. Стражи порядка стояли широко расставив ноги. Двое — по правую сторону от Священника, двое — по левую. Плюс в каждой машине сидело по водителю. Итого — шесть человек.

— Это совершенно обыкновенная частная поездка, — в десятый раз, похоже, объяснял Священник своим глубоким, хорошо поставленным басом.

— Десять машин сразу? — тоже в десятый раз выражал сомнение один из милиционеров, полный высокий мужчина с угреватым лицом, длинными усами и агрессивно выпирающим из-под черной кожаной куртки животом.

Судя по капитанской россыпи звездочек на погонах, он был старшим. Об этом свидетельствовала и черная коробочка переговорного устройства, болтавшаяся у него на поясе (у остальных стражей порядка раций я не заметил).

— Абсолютно верно, десять машин, — повторил Священник. — Это мои прихожане. Мы совершаем частную паломническую поездку.

— И какова цель вашего паломничества? — с профессионально унылой гримасой поинтересовался веснушчатый сослуживец усатого капитана.

— Молитва. Мы хотим провести молебен на берегу моря.

— А что, в храме молиться вам уже скучно? — брезгливо спросил капитан и икнул в кулак.

— Нет, почему же, в храме мы обычно и молимся. Но иногда стоит сменить обстановку. Молитва на природе… Знаете, именно так действовали первые христиане.

— И господин Черногорцев тоже хочет уподобиться первым христианам? — спросил веснушчатый с очевидным издевательским ударением на слове «господин». Я понял, что финансового гения в городе знали и не любили.

— По-вашему, финансовый брокер не может быть христианином? — вскинулся Черногорцев, очевидно, задетый за живое. — Что, если у меня Интернет, то я и верить не могу?

— Во времена Христа не было Интернета и финансовых брокеров, — с назиданием произнес усатый.

— И милиционеров во времена Христа тоже не было, — обиделся Черногорцев.

— Господа, господа… — примиряюще воздел руки Священник.

— Лучше — товарищи, — вставил веснушчатый.

— Да, конечно, товарищи, — легко согласился отец Александр, не желавший усугублять конфликт. — Может, мы поедем с миром? Хочется, знаете ли, вознести молитвы за процветание Приморска в момент восхода солнца. Помимо всего прочего, это не запрещено Конституцией…

— Не запрещено, — согласился усатый, посерьезнев. — Но сначала нам придется провести досмотр автотранспорта и личных вещей.

— Зачем?

— Затем, что сегодня проводится операция «Тайфун» по пресечению незаконного оборота наркотических веществ. Мы обязаны проверять все машины на этой трассе. Наркотики ведь запрещены Конституцией, с этим вы спорить, надеюсь, не станете?

— Не стану, — вздохнул Священник. — Можно только побыстрее?

— Это уж как получится, — злорадно улыбнулся веснушчатый. — Наркотики — дело тонкое и подхода требуют особого, деликатного, я бы сказал, подхода.

— Открывайте багажники! — повелительно прервал словесные излияния своего подчиненного усатый капитан.

Колонисты уныло последовали приказу. На свет божий появился весь нехитрый скарб, прихваченный для бегства. На мгновение мне даже показалось, что я перенесся в начало девяностых, когда полстраны промышляло челночной торговлей. Распотрошенные баулы, отверстые пасти дорожных сумок, стыдливая изнанка чемоданов — Чоп, Ченстохов и Стамбул, вместе взятые… Иногда глазам милиционеров представали и совсем неожиданные вещи. Гламурный фотограф, как оказалось, вез с собой несколько ящиков фотографий и негативов с изображениями своих моделей. Проводя досмотр, веснушчатый якобы неосторожно зацепил один из ящиков ногой — и вдоль дороги рассыпалось множество ярких красочных фотографий на глянцевой бумаге. С каждого снимка смотрели загорелые, уверенные в себе девушки. В купальниках, а очень часто и без оных, блондинки, брюнетки, рыжие… С загорелой кожей, покрытой капельками прибоя, с налипшими на розовых подошвах песчинками. Улыбающиеся, смеющиеся, откровенно искушающие взглядом… Милиционеры смотрели на них с неодобрением, но интересуясь. Я заметил, что Свин украдкой стащил парочку фотографий, зажал их в зубах и потрусил к машине Черногорцевых.

— Зачем они это делают? — спросил я у Священника.

Мы стояли чуть в стороне, на довольно крутом обрыве, с которого открывалась морская панорама. Серым промозглым осенним утром это зрелище не впечатляло: так, серая гостиничная простыня, скомканная случайным постояльцем, да ветер в лицо… Я курил одолженный у Ани «Кент». Отец Александр благородно попыхивал трубкой из красного дерева.

— Полагаю, они просто хотят нас задержать, — сказал он, выдыхая вместе с паром вишневый дым.

— Думаешь, ждут подмогу?

— Нет, это навряд ли. Видишь ли, «Стоящие» стараются не пачкать своих людей из органов власти явным нарушением закона.

— Значит, где-то есть вторая группа, которая занимается организацией засады?

— А милиционеры тянут время, пока их товарищи в штатском займут позиции, — подтвердил мою догадку Священник. — Кстати, в двух километрах по шоссе нам придется переезжать довольно узкий мост. Полагаю, там и следует ожидать нападения.

— Есть возможность поехать другим путем?

Отец Александр отрицательно покачал головой.

— И что мы тогда будем делать?

— А что нам остается? Конечно, пробиваться…

Я помолчал, переминаясь под порывами холодного ветра.

— Как ты считаешь, у нас есть шансы?

Отец Александр ответил не сразу. Сначала глубоко затянулся и выбил трубку о серый валун.

— Я считаю, что шансов у нас нет. Почти.

— Так все-таки: почти или нет?

— Знаешь, это трудно предугадать. Просто часто так случается, что ты не веришь в успех и небо не верит в успех, а выплывает один-единственный ничтожный шансик — и ты его используешь.

— У меня почти всегда так случалось на операциях Отдела, — признался я.

— Вот-вот… Иногда мне кажется, что смирение означает веру именно в этот один шанс. Впрочем, я могу ошибаться.

Я запахнулся в тренч. Отец Александр никогда не давал ответов на вопросы. За это я его, собственно, и уважал.

При осмотре возникла новая заминка. У бородатого писателя детективных романов в поклаже оказалось несколько пакетов с табаком, показавшимся милиционерам подозрительным.

— Но это простой табак! — горячился детективщик.

— А почему пакеты без маркировки? — пощипывал Усы капитан.

— Я покупал его на вес, когда отдыхал в Египте. Я писатель, мне надо стимулировать свою творческую деятельность!

— А почему вы стимулировали ее заграничным табаком? — встрял в разговор веснушчатый. — Неужели отечественный так плохо действует на творчество?

— Маразм! — вспыхнул парень. — Я же не спрашиваю, почему у вас куртка китайская…

— Патриотизм — такая же отвратительная крайность, как глобализм, — вздохнул отец Александр. — Идем, поможем человеку…

Священник подошел к машине писателя и вступил в разговор. Для того чтобы уговорить стражей порядка, ему пришлось собственноручно набить трубку табаком писателя и дать попробовать всем милиционерам по очереди. Ничего предосудительного в заморском дыме они не нашли, но оба пакета все-таки забрали (заодно с трубкой). Все это получилось как-то само собою, почти стихийно, но в то же время в высшей степени осознанно. Я в очередной раз убедился, что можно придерживаться разных политических взглядов, но менталитет, предвечно испорченный одним коротким словом «халява», остается неизменным…

Капитанская рация хрипло заверещала сигналом вызова. Он отошел от машин на несколько метров и довольно долго беседовал с невидимым собеседником. Затем капитан вернулся.

— Можете ехать, — сообщил он Священнику.

— Как? — удивился отец Александр. — Вы же еще не проверили три машины.

— Мы убедились, что люди вы порядочные, — ухмыльнулся милиционер, — и проблем не создаете. Езжайте с богом…

Патриоты в китайских куртках погрузились в корейские машины и быстро укатили прочь.

— Значит, засада уже поставлена, — прокомментировал Священник, провожая их взглядом.

— Кстати, нам не попалось ни одной машины на трассе, — заметил я, — ни встречной, ни сзади.

Отец Александр только махнул рукой.

— А откуда они узнали, где нас ждать? — раздалось снизу знакомое хрюканье.

Воспользовавшись тем, что колонисты были заняты повторной упаковкой своей поклажи, изрядно распотрошенной милиционерами, Свин подошел к нам и заговорил в голос, не таясь.

— Я думаю, среди нас есть жучок, — произнес отец Александр.

— Очень элегантная замена слова «стукач», — оценил Свин, — надо будет запомнить и использовать в творчестве.

— Ты все еще пишешь свои… гм… рассказы? — удивился Священник.

— Скорее, новеллы, — с достоинством поклонился Свин.

Я стал опасаться, что разговор пойдет о творчестве, а посему попытался закончить взволновавшую меня тему.

— Так что насчет стукача? Вы можете просканировать ауры?

— Уже, неоднократно, — попеременно вздохнули Свин и Священник.

— Ну и как?

— Никак. Предателей ведь не бывает в чистом виде. Даже двойной агент проникается духом среды, в которую он заслан. Поэтому мы видим только общее со всеми желание уехать, — пояснил Свин.

— Да сейчас это уже и неважно, — махнул рукой Священник. — То, что надо было сделать, он сделал. Будем исходить из того, что у нас есть в настоящий момент. Поехали!

Дождавшись, пока последний колонист застегнет свою сумку и прикрепит ее на багажнике резинками от ручного эспандера, Священник тронул «крайслер» с места.

Колонна медленно набирала скорость. Уже совсем рассвело, но солнца на небе не было. То есть оно, конечно, было, но не желало показываться и сопереживать горстке беглецов, уезжающих прочь от светлого будущего.

Аня, грустившая все утро, сменила Шадэ на Константина Никольского. Мне показалось, что меланхоличные гитарные звуки вырвались из салона «девятки» и, опутав кавалькаду машин невидимыми нитями, сплели над нами своеобразный флаг. Девяносто девять процентов черного полотна, а посередине — крохотная белая цифра один. И каждый надеется, что эта заветная единица достанется именно ему…

Между тем дорога пошла в горы. Побережье на этом участке пути представляло собою сплошные скалы. Когда-то в них люди прорубили узкое шоссейное полотно — настолько узкое, что две грузовые машины могли разъехаться здесь с большим трудом. Справа по направлению движения над нами нависала серая громада скал, с торчащими кое-где на утесах одинокими деревцами. Внизу, сразу за аккуратными белыми столбиками, ограничивающими проезжую часть, начинался очень крутой каменистый спуск. Человек, обладающий опытом альпиниста и соответствующе экипированный, затратил бы, полагаю, не менее часа, чтобы достигнуть бешено бьющегося о скалы прибоя.

— Что случилось? — спросила меня Аня.

Я удивленно посмотрел на девушку.

— Я заметила, что ты хмуришься, — виновато пожала плечами она. — И решила, что у тебя что-то случилось. Может, тебе нездоровится? У меня есть таблетки. Всегда вожу их с собой в бардачке…

— Нет, я в порядке. Просто местность мне не нравится.

— Почему?

— Наши позиции очень уязвимы. Если кто-то захочет расстрелять колонну, сделать это ему будет проще простого.

— Ты думаешь? — побледнела Аня.

— Я знаю. Один раз довелось побывать в такой переделке.

Девушка сжала губы и преувеличенно внимательно уставилась на шоссейное полотно, монотонно летевшее под колеса машины. Я же попытался отогнать от себя невеселые воспоминания. Однажды мне действительно случилось присутствовать при расстреле колонны — не гражданской, правда, а военной. Схема проста, как рубль: подбивается первая машина и последняя. Остальные оказываются зажатыми в тисках. Дальше — банальный тир. Учитывая, что мы ехали с зачехленными орудиями и не успели привести в готовность хотя бы одно, тир этот был безответный и донельзя кровавый.

Я тряхнул головой. Чертова память! Ну почему она неподвластна усилиям воли? Почему действует так, как хочет, а не так, как нужно тебе? Никогда не мог понять… Ведь по идее память — это тоже часть моего существа. И работать она должна на меня и ни на кого больше. Поэтому все неприятные воспоминания должны сразу выбрасываться на помойку. Лег вечером с исковерканной душой, а утром просыпаешься совершенно новым человеком, радостным и окрыленным. По-моему, справедливо. Но нет. Память постоянно напоминает, постоянно воспроизводит в мозгу картины, которые ты хотел бы уничтожить давным-давно. И даже если ты добился успеха, даже если ты одет в дорогие вещи, на твоем счете в банке лежит крупная сумма, а в салоне машины тепло и играет приятная музыка — для нее все это ничего не значит. Одна робкая ассоциация — и тебя, со счетом в банке и тысячедолларовым свитером, просто нет. И ты в грязном х/б снова лежишь в холодной грязи возле пылающего бэтээра. И тебе не тридцать, а восемнадцать. И ты уверен, что тебе никогда не исполнится тридцать, потому что видишь своего друга Рому Стороженко, которому еще вчера травил байки про свои якобы имевшие место сексуальные подвиги на гражданке, а потом вы вместе мечтали о новых. Но подвигов не будет, потому что Рома безжизненно свисает из люка бэтээра. И вместо лица у него кровавая каша из мозгов и осколков костей, а его тело горит, и ты с ужасом видишь, как туловище отделяется от ног и падает в стылую чавкающую грязь. Но тем, кто расстреливает колонну, наплевать на твой ужас. Они снова и снова заталкивают снаряды в замки своих орудий. И снова и снова раздается мерзкий ухающий звук. И снова и снова разлетаются на куски беззащитные машины с бесполезными лафетами, и все новые и новые ребята в телогрейках и касках прощаются с мыслью совершить сексуальные подвиги после демобилизации, потому что они прощаются с жизнью навсегда… Нет, ну где справедливость? Может, память — это мой враг? Ту колонну расстреляли лишь однажды, а память расстреливает меня снова и снова при каждом удобном случае…

Я вытер пот, предательски и опять-таки против воли выступивший на лбу и попросил у Ани аспирин. Медленно разжевал таблетку — противно, но все же отвлекает.

— Хочешь, я включу «Роллинг Стоунз»? — предложила Аня.

Я хотел. Под веселый рок-н-ролл всегда побеждавших роллингов мы ехали дальше. На душе немного отлегло.

Дорога уверенно шла вверх. Серый серпантин с белыми линиями разметки петлял, как пьяный, добирающийся домой после обильного застолья с друзьями. Я крутил головой по сторонам, стараясь представить возможные пути отхода. В голову ничего не шло. Идеальная дорога, черт возьми, идеальная дорога! Но не для нас…

— Сейчас переедем мост, а там уже несколько километров по прямой до лагеря, — попыталась успокоить меня Аня. — Я знаю, мы с Вадимом отдыхали там пару раз.

Я скептически кивнул. На чудо надеяться не приходилось. Если Священник предрекал нападение, то его следовало ждать. Священник, как и Свин, никогда не ошибался.

Ветер усилился. К тому же пошел дождь, мелкий и яростный, похожий на залпы шрапнели. Аня включила дворники, но они не справлялись с падающей на лобовое стекло влагой. Идущие впереди машины превратились в размытые силуэты. «Крайслер» Священника и вовсе выглядел бесформенным темным пятном.

— Внимание, мост! — раздался в моей голове голос Свина.

Они мысленно переговаривались с отцом Александром, и Свин подключил на эту волну меня. Получилась своеобразная конференц-связь, довольно уместная, надо сказать, при сложившихся обстоятельствах.

Колонна остановилась перед узким мостом. Он соединял два края очень глубокого ущелья, на дне которого сердито бурчала о чем-то мутная горная речка.

— Ты видишь опасность? — спросил Священника Свин.

— Опасность есть, — ответил отец Александр, помедлив. — Но я не пойму, в чем дело. Нас определенно ждут. Но на той стороне есть кто-то очень сильный, способный блокировать психическое излучение своих людей. Я чувствую только, что они хотят напасть. А вот как именно…

— Только не въезжай на мост, — мысленно попросил я. — Если они подобьют твою машину…

— Знаю, знаю, — вздохнул Священник. — Вы окажетесь заблокированными.

— Кстати, по правилам военного искусства, они должны вмаздрячить и по твоей «Ладе», — сообщил мне Свин. — Так что смотри в оба.

Я пообещал смотреть, хотя и не представлял, что смогу сделать, если по «девятке» выстрелят из переносного орудия. Человеческий глаз не успевает среагировать на летящий снаряд. А я, как ни крути, был человеком.

— Предлагаю обследовать мост, — продолжил совещание Свин. — Если хотите, это могу сделать я. «Стоящие» ведь не мусульмане, поэтому особой ненависти к свиньям испытывать не должны.

— Я не против, — согласился Священник. — Посмотри под мостом и на другой стороне. Если почувствуешь агрессию, сразу возвращайся назад.

— Не первый раз замужем, — хрюкнул Свин, очень ревниво пресекавший попытки кого бы то ни было командовать им.

Сквозь пелену дождя я увидел, как дверца синего «вольво» открылась и на землю спрыгнула розовая туша в черной жилетке. Свин повел несколько раз из стороны в сторону своими засидевшимися в долгой дороге телесами и медленно потрусил к мосту.

Но разведки не понадобилось: засада, по всей видимости, устала от нашей нерешительности и начала атаку.

— Гаврила, уходи в сторону! — раздался в моей голове истошный вопль Свина.

Краем глаза я заметил сбоку яркую вспышку. Затем от вспышки отделилось оранжевое пятно. Вспенивая белые потоки сожженного воздуха, пятно это устремилось к нашей машине. Нападавшие били фугасным снарядом — и это давало мне определенный шанс, поскольку фугас летит не так быстро, как снаряд, выпущенный из стационарного орудия. Хотя и не так медленно, чтобы оставить время на размышления. Я с силой надавил на коленку Ани и вывернул руль «девятки». Повинуясь моему напору, девушка нажала на газ. Машина вильнула в сторону и, сбив несколько столбиков ограждения, зависла над обрывом. Довольно рискованный трюк, зато снаряд фугаса пролетел в метре от нашего багажника.

В этот момент впереди раздался мощный взрыв. Вверх взметнулись языки пламени. Черный «крайслер» взлетел в воздух на несколько метров и, перевернувшись, рухнул на землю. Если бы мое сердце не сжалось при мысли о том, что сталось со Священником, я бы отметил, что нападавшие действовали по всем правилам военной науки. Вот только мне повезло, а Священнику — нет. За «крайслером» стояли другие машины, и места для маневра у него не было…

Я схватил переговорное устройство, лежавшее на приборной панели.

— Всем назад! Повторяю, все машины — задний ход!

Колонна стала медленно разворачиваться. На узкой дороге сделать это не так-то просто: машины неуклюже тыкались из стороны в сторону, пытаясь уйти от угрозы спереди.

— Поворачивай! — приказал я Ане.

Девушка послушно крутила руль. Нам удалось развернуться достаточно легко. Во время маневра я пытался отыскать глазами Свина, но безуспешно: розовая туша куда-то пропала.

— Едем назад! — крикнул я в рацию. — Все едут за мной!

Легко сказать, трудно сделать. Многие автомобили еще не развернулись, а по тем, которым удалось это сделать, нападавшие открыли огонь. Я различил характерные постукивания пулемета Дегтярева и сухой лай «Калашникова». Над дорогой зазвучала отвратительная какофония из выстрелов, звона разбитого стекла и визга автомобильных покрышек об асфальт. Рация, сквозь треск и шипение помех, доносила испуганные крики женщин и отчаянный мат мужчин. Но ехать все равно следовало: мы были не настолько сильны, чтобы вступать в бой.

— Жми! — вцепился я в локоть девушки.

Фиолетовая «девятка» рванулась с места. Я рассчитывал, что увлеку за собой машины, оставшиеся на ходу. Но оказалось, что нападавшие предусмотрели и эту возможность. Задний ход нам преградил КамАЗ с прицепом. Синие борта блестели от дождя. Поскольку дорога была узкой, грузовик перекрыл ее полностью. Даже прояви я отвагу камикадзе и решись на таран — хлипкая легковушка не сдвинет с места многотонную громадину.

Впрочем, на таран меня подпускать тоже не собирались. Дверь КамАЗа распахнулась, и по нам стали бить из «Калашникова»: в упор, развлекаясь.

Лобовое стекло машины мгновенно покрылось паутинкой трещинок, в моторе что-то нехорошо металлически лязгнуло. Я рывком наклонил Аню под приборную доску и вывернул руль до предела. От этого виража наша машина накренилась и, перевернувшись несколько раз, впечаталась в борт КамАЗа а затем рухнула на асфальт.

Нам повезло: «девятка» выдала такое сальто, которое с трудом выполняют профессиональные каскадеры в голливудских боевиках, но мы остались живы-невредимы (если не считать нескольких порезов от разбившегося стекла).

— Что это было? — ошеломленно произнесла Аня, выпрямляясь.

Я снова нагнул ее под приборную доску: из КамАЗа выпрыгнул мужчина с автоматом в руках. Я мгновенно узнал веснушчатого милиционера, проводившего досмотр на дороге. Видимо, парень служил в органах не ради денег, а по призванию и любил лично потрошить свежатинку.

Он подошел вплотную к капоту «девятки» и, ухмыляясь, навел на меня дуло автомата. Разговаривать парень явно не собирался. Я, впрочем, тоже. «Кольт-1911» все-таки пригодился, вопреки явному нежеланию Священника снова видеть это оружие в работе.

Я выстрелил прямо через стекло, закрыв лицо локтем левой руки. Почти физически почувствовал, как тонкую материю тренча потрошат осколки. А когда открыл глаза и разогнал рукой пороховой дым, увидел веснушчатого, лежащего на асфальте. Он был похож на свежевыловленную рыбу: пучил глаза и широко хватал воздух ртом. Сходство с рыбой усиливала также лужа крови, омывавшая его грудную клетку.

Я рывком выкатился из машины и несколько раз, наугад, выстрелил в кабину. Исходил я из того, что веснушчатый вряд ли приехал один, а потому в кабине должен находиться напарник.

Однако напарника не оказалось. Может быть, парень очень сильно спешил и просто реквизировал первый попавшийся грузовик? Я приподнял брезентовую накидку над кузовом. На меня пахнуло сладким запахом цитрусовых. В глубине кузова виднелись ящики с мандаринами, апельсинами, лимонами и прочей новогодней вкусностью. Людей с автоматами в кузове не было.

К нам подъехали несколько автомобилей колонны — дымящиеся, с пулевыми отверстиями вдоль бортов и осколками стекол в оконных проемах. Надо было принять решение, что делать дальше: прорываться вперед или возвращаться в Приморск.

— В Приморск нельзя! — услышал я голос Священника в своей голове,

— Но впереди…

— В Приморск нельзя ни в коем случае! — повторил Священник. — Садись за руль КамАЗа и веди за собою людей!

Времени для раздумий не было. Я обернулся к колонистам:

— Сейчас я поеду к мосту. Вы — за мной. Старайтесь держаться за прицепом.

Люди возбужденно зашумели. Я помог Ане забраться в кабину КамАЗа, затем сел за руль. Колонисты все еще стояли у своих машин.

— За мной, если не хотите отправиться в Москву! — крикнул я в рацию и нажал на педали.

Грузовик с сухим пневматическим треском тронулся с места.

— Знаешь что… — обратился я к Ане.

Девушка поняла меня с полуслова и быстро юркнула под приборную доску. Места здесь было намного больше, чем в «девятке». Аня обхватила колени руками и посмотрела на меня. Ситуация не располагала к романтике, но я вдруг с удивлением ощутил себя рыцарем. В голову полезла всякая розовая дребедень из книг Вальтера Скотта, что я читал в детстве. И я подумал, что романтика все-таки великая вещь, коль о ней вспоминаешь даже под дулами автоматов…

Управляемый мною КамАЗ вырулил на прямой участок дороги перед мостом. Оказалось, что нападавшим удалось вывести из строя несколько машин. Больше всего досталось «Волге» детективщика и «фольксвагену-бора» фотографа гламурных красавиц. Детективщик отчаянно суетился вокруг своего пылающего автомобиля, пытаясь палкой сбить с крыши драгоценные коробки с книгами. Но огонь уже исполнился аппетита и безжалостно уничтожал бумажные сокровища. Парень в отчаянии опустился на асфальт, отбросил прочь от себя палку и зарыдал. Я притормозил рядом и приоткрыл дверцу.

— С ума сошел? Так любишь «Всадника без головы», что готов сложить ради него свою собственную голову?

Парень посмотрел на меня отчаянными, полными слез глазами.

— Вы не понимаете… Там моя рукопись. Роман моей жизни.. Я писал его пять лет. Я продумывал каждую фразу… Там нет никаких остросюжетных поворотов, только психология…

Я выскочил из кабины, подбежал к детективщику и рывком поднял его на ноги.

— Дело, конечно, дрянь, не спорю… Но ты напишешь еще пять таких романов… если уедешь со мной! А если останешься — будешь писать агитки для «Стоящих». Выбирай, что тебе больше нравится?

Его взгляд стал более осмысленным.

— Пошли, писатель, — позвал его я. — Ты ведь не зависишь от бумаги, верно? Не зависишь от каких-то там говнюков с автоматами?

Он кивнул.

— Ну тогда иди и пиши… после того, как мы выберемся отсюда.

Я помог ему забраться в кузов на пряно пахнущие оранжевые горы.

— Не забудь подобрать и нас, — раздалось в моей голове знакомое хрюканье.

— Ты где?

— Спасаю искусство.

— Да что вы все, с ума посходили, что ли? — чертыхнулся я, крутя большой руль КамАЗа, обмотанный синей изоляционной лентой.

Спасение искусства в понимании Свина заключалось в следующем. Из перевернутого «фольксвагена» фотограф вытаскивал ящики со своими глянцевыми красавицами. Свин помогал ему в этом деле, хватая край ящика зубами и волоча его за собой.

— Быстро в кузов! — крикнул я, притормозив около них.

Фотограф подобрался и, продемонстрировав чудеса атлетизма, мгновенно закинул несколько ящиков в кузов, ушибив при этом, как мне показалось, писателя детективов. Свин, не без труда, забрался ко мне в кабину. За ворот его жилетки была засунута фотография: высокая, с рельефно очерченными мышцами брюнетка ползет по морскому берегу с розой в зубах. Не ползет даже, а стоит в той позе, которую сексологи стыдливо именуют «природной», а лишенный сентиментальности народ называет «позой рака».

— И это твое искусство? — мысленно, чтобы не изумлять Аню, съехидничал я.

— Самое что ни на есть, — обиделся Свин. — Через сто лет о «Стоящих» никто не вспомнит, а на эту фотографию любой нормальный мужик посмотрит с интересом. Истинные ценности всегда в цене…

Мы приближались к самому трудному отрезку дороги. Сквозь потоки дождя я видел дымящийся «крайслер» и слышал автоматные очереди: Горан и Зоран использовали приобретенный во время боев с генералом Младичем опыт и умело отражали атаки «Стоящих». А вот среди нападавших реальных профессионалов не было: я определил это и по характеру стрельбы, и по тому, что они никак не использовали свое численное преимущество. Нейтрализовать колонну по правилам военного искусства, вычитанным в книжках, — одно дело, настоящий бой — совсем другое…

Я притормозил метрах в пятидесяти от моста. Нападавшие не знали, кто именно едет на КамАЗе, поэтому я получил секунду на передышку.

— Где ты? — мысленно спросил я Священника.

— В «крайслере».

— В «крайслере»?!

— Меня заклинило между дверьми. Вытаскивай сербов…

Я выскочил на землю и побежал к канаве, в которой прятались Горан и Зоран. Их «патрол» стоял чуть поодаль. Удивительно, но машина была цела, если не считать одного пулевого отверстия на левом крыле… Нападавшие успели заметить меня — над головой тут же засвистели пули.

— Как отец Александр? — спросил я, упав на землю рядом с ребятами.

— Плохо, — покачал головой Зоран. — Весь салон всмятку. А он — в салоне.

Я посмотрел на «крайслер». Огромная машина лежала кверху колесами. Из окон медленно струился дым. Фугас перевернул автомобиль, но, к счастью, возгорания бензина не произошло. Однако при падении кузов основательно деформировался — и сложившиеся гармошкой двери не выпускали Священника из салона.

— Как нам его достать? — спросил я сербов.

— Сейчас никак нельзя, — хмуро ответил Горан, меняя рожок на своем «Калашникове». — Они сверху все простреливают. Не пойму, почему батюшка еще живой.

— Если бы пулемет сюда, — мечтательно вздохнул Зоран. — Или пять-шесть фугасов. Тогда бы мы могли устроить прикрытие и пробраться к «крайслеру». А так у нас и патроны-то заканчиваются. У меня, к примеру, последний магазин.

— У меня — тоже, — подтвердил Горан.

Я попытался проанализировать обстановку. Сербы не врали: добраться к «крайслеру» и остаться невредимым мог только герой западного боевика, но не человек из плоти и крови. Хуже всего было то, что подбитая машина Священника загораживала въезд на мост остальным машинам. Мышеловка, таким образом, совсем закрылась.

— Садись за руль! — прозвучал в моей голове повелительный приказ Священника.

— А ты?

— А что я? Ты математику в школе изучал? Что больше: один или девятнадцать?

— Я не хочу выбирать!

— Боюсь, тебя не спрашивают, хочешь ты или не хочешь.

— Но можно попытаться…

— Сядь в машину, иначе я замолвлю перед Богом словечко, чтобы ты никогда не обрел покоя!

Я в раздражении ударил рукой по асфальту.

— Что будем делать? — спросил меня Горан, выпустив длинную очередь в сторону нападавших.

— Садитесь в джип. Я поеду первым на КамАЗе. А вы замкнете колонну.

Ребята удивленно посмотрели на меня. Пришлось объясняться.

— Отец Александр и мой друг тоже. Когда я подъеду к мосту, постарайтесь подавить их огневые точки. А я попытаюсь вытащить его из машины.

Помедлив немного, сербы согласились. Пригибаясь от пуль, я вернулся в кабину «КамАЗа». Сербы отползли к своему «патролу». Я снова мысленно обратился к Священнику.

— Значит, так, сейчас я подъеду к тебе и закрою «крайслер» прицепом. Постарайся сразу показать мне, какое место надо корежить, чтобы вытащить тебя из салона.

— Спасибо, друг, — ответил Священник. — Но боюсь, что у тебя ничего не получится.

— Почему?

— Потому что Катя не предоставит такой возможности.

— Катя? — переспросил я, чувствуя неприятный бег мурашек в области шеи.

— Посмотри на дорогу, — вздохнул где-то рядом Свин.

Увлеченный беседой со Священником, я и не заметил, что выстрелы со стороны нападавших прекратились и на дорогу вышла она. Да-да, та самая девушка из Присутствия. Катя, Катя, Катерина, неудавшаяся модель и перевоспитанная проститутка, спалившая себе промежность и отблагодарившая за это своего мучителя собачьей преданностью. Сейчас, правда, о былых мучениях ничто не напоминало: выглядела Катя очень прилично. Дорогое черное полупальто, в меру короткая юбка, не дававшая тем не менее и малейшего намека на фривольность, и блестящие сапоги-ботфорты на тонкой шпильке. Волосы, правда, коротко подстрижены: этакий полупрозрачный ежик, который можно было бы назвать мальчишеским, если бы он не был абсолютно седым. А вот шрамы на лице так и остались. По всей видимости, она не обращалась к пластическим хирургам и не делала попыток замазать их тональным кремом. Слишком дорогая память, надо полагать…

В руке Катя держала реактивный гранатомет, ласково именуемый военными «мухой». Держала вроде бы небрежно: толстый зеленый тубус болтался на ремешке где-то на уровне ее щиколоток. Но определенная сноровка чувствовалась. Как только понадобится, гранатомет окажется на плече, щелкнет откидная сетка прицеливания, а тонкий пальчик с ярким маникюром ляжет на спусковой крючок. Впрочем, пока стрелять она не собиралась, иначе уже давным-давно выпустила бы заряд по КамАЗу.

— В чем дело? — вслух спросил я.

— Она предлагает тебе выбор, — ответил Свин.

— Зачем?!

— Гаврила, жми на газ! — требовательно сказал Священник.

— Я не могу!

— Можешь! Просто сделай это и не думай о последствиях. Вообще ни о чем не думай…

— Я не могу! — повторил я и с отчаянием посмотрел на Свина.

Он угрюмо опустил голову. В итоге я снова оказался перед выбором, причем выбирать приходилось между «плохим» и «очень плохим». Ненавижу эту ситуацию, которая преследует меня, словно тень. Ненавижу, но сделать ничего не могу… В свое время я читал специализированную литературу: тонкие книжки в мягких обложках под заголовками вроде «Из любой ситуации есть выход» или «Управляем обстоятельствами». Там, на бумаге, все было очень просто: настраиваешься на позитив, подключаешь сознание к Вселенскому разуму — и Он подкидывает тебе нужное решение. Интересно, что посоветовали бы авторы этих книжек, окажись они на моем месте? Весь позитив догорает вместе с Майн Ридом детективщика; что бы я ни сделал, новая порция воспоминаний будет преследовать меня до того момента, как я отправлюсь на небо. А может, и после: воспоминания, говорят, остаются вечно…

Короче, я нажал на газ и направил грузовик прямо на перевернутый «крайслер» Священника. Проезжая мимо Кати, я бросил на нее взгляд. Девушка улыбалась. Жуткое, мрачное напряжение обезображенных шрамами лицевых мышц. В это мгновение я понял: она мстила. Не мне конкретно, а всему миру. Когда-то ее поставили перед так называемым выбором. Теперь она воспроизвела подобную ситуацию. Почувствуйте, почувствуйте, что довелось пережить мне… А я посмотрю, как вы понесете эту ношу дальше…

До «крайслера» оставались считаные метры. На мгновение я захотел осуществить план, о котором говорил с сербами.

— Если ты остановишься, — услышал я в голове тихий голос Священника, — она врежет тебе в спину из гранатомета. А ее люди перебьют моих прихожан.

— Бл…ь! — в отчаянии закричал я и вдавил педаль газа в пол.

Ревя мотором, КамАЗ врезался в «крайслер». Мы почувствовали сильный удар. Лобовое стекло разлетелось вдребезги. Ломая перила ограждения, «крайслер» полетел вниз, в ущелье.

— Жми на газ! Не останавливайся! — подобно молитве звучало в моей голове.

Даже за несколько секунд до смерти, в стремительно приближающейся к острому скалистому дну машине, Священник думал о нас.

Я выполнил его приказ. Я смел его машину с дороги и переехал на другую сторону ущелья. И его прихожане последовали за мной. Вслед им не стреляли. Нас отпустили.

Несколько минут мы ехали в молчании. Свин отключил меня от своих мыслей, предоставив разбираться с тем, что творилось в моей голове, мне самому. Очень, очень учтиво…

Из-под приборной доски вылезла Аня. Усевшись на кресло пассажира, девушка смахнула осколки лобового стекла со своих волос и посмотрела на меня.

— Мы прорвались?

— Прорвались, — угрюмо буркнул я и полез в карман тренча за сигаретами.

В это время Свин опять подключил меня к своему сознанию. Я услышал, как мой старший офицер медленно, тщательно произнося малознакомые ему церковнославянские слова, читает отходную молитву…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ворота бывшего пионерского лагеря имени героя войны Константина Заслонова выросли из пелены дождя совершенно неожиданно. Мгновение назад фары освещали лишь завихрения падающего с неба потока, а теперь — красивые ворота из кованого чугуна и небольшую каменную будочку при них. Во времена оны в этой будочке, полагаю, сидели строгие пионеры в накрахмаленных белых сорочках и следили за тем, чтобы их товарищи не покидали территорию лагеря без разрешения вожатых. Сейчас же маленький оконный проем будочки ощетинился на нас дулом пулемета.

Я заглушил мотор КамАЗа, спрыгнул на землю и, подняв руки вверх, закричал что есть сил:

— Свои!

— Чем докажешь? — поинтересовался через хрипучий мегафон хозяин пулемета, исполнявший по совместительству функции вахтера.

Я в недоумении молчал. В самом деле, как доказать чужому человеку, что ты — свой? Выручил Свин. Заставив Аню взвизгнуть, он пробрался к рулю и сбросил мне вниз фотографию обнаженной брюнетки.

— Смотри только, чтобы дождем не намочило, — прошипел Свин, с сожалением отдавая свое сокровище.

Я поднял фотографию над головой. Над будочкой зажегся небольшой прожектор. Яркий компактный луч обшарил меня с головы до ног.

— Ну-ка повернись, а то отсвечивает… — потребовал мегафон.

Я послушно повернулся. Луч надолго задержался на фотографии. Затем динамик снова затрещал.

— Теперь вижу, что свои. Проходи, поговорим.

Рядом со мной затормозил «патрол» сербов. Братья-славяне выбрались наружу и приятельски помахали невидимому пулеметчику. На меня они старались не смотреть: понимали, что никому не пожелаешь оказаться перед выбором, перед каким оказался я, но одобрить и простить мои действия Горан и Зоран тоже не смогли. Выбрали молчание как самый надежный метод дипломатии.

Мы прошли в сторожку и столкнулись лицом к лицу с пожилым бодрым мужчиной в брезентовом плаще.

— Здравствуйте, хлопцы, — он приветственно поднял руку.

— Здравствуйте, дядя Миша, — ответил за всех Зоран.

— Значит, прорвались… молодцы, — сказал мужчина. — А где отец Александр?

В сторожке повисло молчание. Сербы уставились себе под ноги. Я рассматривал старинный, до блеска начищенный самовар, стоявший на столе.

— Понятно, — погрустнел дядя Миша и кивнул на меня. — А это кто?

— Друг отца Александра, — хмуро произнес Горан.

— Ну раз друг, — вздохнул мужчина, — то проезжайте. Корпус 2-А.

Лагерь имени Константина Заслонова был построен в благополучные застойные годы. Предназначался он для отдыха пионеров, а также их родителей, в свободные от детских заездов месяцы. В глазах рябило от спортивных площадок, здания не отличались архитектурными изысками, но вмещали много койкомест. Рядом с большим декоративным прудом белела громада летнего кинотеатра. Чуть поодаль располагалась вымощенная плитами площадка для проведения пионерских линеек с сохранившейся металлической мачтой и даже обрывками флага на ней…

Корпус 2-А находился в глубине лагеря, в окружении стройных рядов вечнозеленых пушистых деревьев. Я остановил КамАЗ перед стеклянными дверьми. Рядом припарковались оставшиеся на ходу машины колонны. Сербы загнали свой джип на место, которое когда-то было цветочной клумбой.

— Когда будут вертолеты? — спросил я у Горана.

— Завтра утром.

Я хотел спросить, нельзя ли поторопить летчиков, но серб не стал меня слушать и принялся осматривать днище «патрола». Наверное, он размышлял, стоит ли объявить мне бойкот. Я помог Свину выбраться из кабины КамАЗа. Поскольку поклажи у нас не имелось, мы сели на скамейку перед входом в здание и углубились в созерцание.

Уставшие колонисты медленно выгружали свой скарб. Аня пошла искать знакомых в других корпусах. Безутешный писатель детективов сидел на бордюре, обхватив голову руками, и плакал. Гламурный фотограф, тоже много потерявший в бойне у моста, проявлял участие, то и дело пытаясь всучить ему очищенные апельсины. Детективщик, не глядя, бросал их на землю, в лужи. Мутная вода мгновенно перекрашивала оранжевые дольки в грязно-серый цвет. Я жалел детективщика, жалел апельсины, но у меня хватало своих проблем, чтобы лезть к кому-то с утешениями.

После нескольких минут сидения на мокрой скамейке мы со Свином признали, что приняли опрометчивое решение, отряхнули воду с чресел и отправились на осмотр лагеря. Задание Ангела ведь никто не отменял…

Воздух, несмотря на холод и дождь, пах какой-то томной сладостью. А может, дело было в энергетике. Я не видел ее и довольно скептически относился к высказываниям вроде «у этого места хорошая энергетика». Однако сейчас я почти согласился признать свою неправоту. Лет сорок или даже пятьдесят в этом месте люди только отдыхали. У себя на работе они могли решать важные политические или экономические проблемы, могли ненавидеть, предавать и завидовать. Здесь же все расслаблялись, отодвигали свои проблемы в сторону и наслаждались солнцем, морем, детским смехом и легкими курортными флиртами. Вероятно, часть этих эмоций навсегда осталась в воздухе, въелась в стены зданий, пропитала корневую систему деревьев…

— Что будем делать? — спросил я у Свина.

— Надо найти ребят из «Обломков».

— А Троцкая? Она ведь может стать катализатором энергетической атаки.

— Сначала — ребята, — хрюкнул Свин. — Посмотрим, все ли у них в порядке. Троцкую оставим на потом.

— Как скажешь, — поднял воротник тренча я.

Людей в лагере было мало. Огни горели всего в нескольких корпусах. Нам повезло: искомый объект оказался в первом же здании, в которое мы вошли.

Это был клуб, со всеми полагающимися клубу атрибутами: просторным фойе, большим актовым залом и даже буфетом, закрытым, правда, на большой амбарный замок. В фойе среди разбросанных на полу вещей сидели люди — примерно такой же контингент, как и прибывший с нами из Черноморска.

— Мы ищем группу «Обломки кораблекрушения», — обратился я к группе подростков, терзавших замызганный «Тетрис».

Один из них молча указал нужное направление рукой. Я толкнул дверь с выцветшей табличкой «Костюмерная» и пропустил Свина вперед. Мы оказались в комнате, забитой сценическим реквизитом. Судя по всему, в лучшие времена лагерь частенько навешали гастролирующие театральные труппы. На тонких алюминиевых вешалках висели и наивные в своей разноцветности костюмы для детских спектаклей, и побитые молью шинели красноармейцев, и гусарская форма с аксельбантами из бельевой веревки. Пахло пылью и нафталином.

Посреди комнаты я увидел большой стол, уставленный полупустыми пивными бутылками. На истертом велюровом кресле лежал свежий номер журнала «Керранг». Вокруг стола расположились несколько молодых людей в джинсах и проклепанных кожаных куртках. Они о чем-то ожесточенно спорили.

Дискуссия была напряженной: спорщики не обратили внимания не только на меня, но даже и на Свина, несколько раз громко хрюкнувшего, чтобы обозначить наше вторжение.

Опасаясь прервать разговор, я облокотился на пыльный красный барабан и прислушался.

— К черту этого продюсера! — решительно утверждал высокий молодой человек со стянутыми в хвост русыми волосами.

Его оппонент — крепыш среднего роста с невообразимо лохматой шевелюрой — говорил менее эмоционально, но с нажимом.

— А деньги?

— Что «деньги»?! — кипятился высокий. — Мы пели без денег два года. И ничего, неплохо получалось…

— Да, но он выведет нас на международную арену…

— Выведет, но не нас.

— А кого?

— Прилизанных говнючков, которые будут лабать песенки о неразделенной любви для малолеток!

Крепыш взял бутылку пива со стола и поднес ко рту красивым движением — подобным образом пьют пиво байкеры в рекламных роликах «Гиннеса».

— Все так начинали! Возьми, к примеру, «Битлз»…

— А ты что, слышал «Битлз» до того, как они попали в лапы Эпштайна? — не унимался высокий.

— Мне тоже не нравятся «Битлз», — вступил в разговор третий участник группы, одетый, в отличие от своих товарищей, во все джинсовое, — сплошной сахар. Не понимаю, почему от них все так тащатся…

— Потому что у них всегда были толковые продюсеры, — заявил крепыш и опрокинул бутылку себе в рот. Пива в бутылке не оказалось. Крепыш недовольно поморщился и швырнул бесполезную тару в дальний угол, на остатки фанерного Змея Горыныча.

— Хорошо, хорошо, давай причесывайся! — в гневе ударил рукой по столу высокий. — Сочинишь песенку в три аккорда, будешь фотографироваться для журнальчиков типа «Cool» и участвовать в телевизионных викторинах….

— Не все так плохо, — попытался примирить спорщиков джинсовый. — Можно позиционировать себя как что-то новое, самобытное. Типа последняя надежда металлической музыки из холодной России…

— Да о чем ты говоришь! МТБ уже давно похоронило металл! — выкрикнул высокий. — У них там даже Оззи Озборн готовит пельмени, а «Металлика» читает рэп… Думаешь, перед нами поставят другие условия?

— Но пойми, любая группа не может играть без хорошего продюсера! — перешел на сочный дискант крепыш.

— Может!

— Не может!

— А я говорю, может! Мы же играли!

Еще чуть-чуть — и парни готовы были броситься друг на друга с кулаками. Настало время вмешаться.

— Продюсеры — двигатели прогресса и могильщики талантов, — громко произнес я. — Се ля ви: в мире все двойственно. Надо искать средний путь между молотом и наковальней.

Парни как по команде повернули головы в мою сторону. Только сейчас до них дошло, что в комнате, кроме них, находится кто-то еще.

— Вы так думаете? — неуверенно спросил высокий.

— Непризнанный талант так же отвратителен, как талант продавшийся, — воспроизвел я вычитанную где-то мысль.

Спор разгорелся с новой силой. Парни признали меня за своего и даже позволили вставить в дискуссию несколько реплик. Поддерживаемый одобрительным хрюканьем Свина, я сделал пару-тройку программных заявлений вроде: «Настоящий рок умер в начале восьмидесятых», «Коммерция губит творчество» и «Я не расист, но музыкальные каналы совершенно невозможно смотреть из-за засилья негров, читающих свои речевки».

Через некоторое время спорщики утихли. Каждый остался при своем мнении, но обошлось без рукоприкладства.

— Ладно, — вздохнул крепыш, — пойду поищу непреходящие ценности.

— Ты о наших нотах? — спросил джинсовый.

— Я о пиве.

— Тогда я с тобой.

— Если хотите, можете затариться цитрусовыми возле корпуса 2-А, — подсказал я. — Там стоит целый грузовик. Бесплатно.

Обрадованные неожиданным подарком, парни покинули костюмерную. Мы со Свином остались один на один с высоким.

— Вы — Константин Храпач? — спросил я его.

— Да, — удивился парень. — А откуда вы меня знаете?

— Вас все знают.

— А, вы журналист…

— Совершенно верно.

— У нас тут уже была одна журналистка, — сказал Храпач. — Все выпытывала, как мы вышли на Фила.

— На Фила?

— Ну, это наш продюсер, — пояснил Константин. — Точнее, пока не совсем наш. Просто он увидел, как мы разогревали публику перед «Черным герцогом», и сделал нам предложение.

— Аккуратные прически и песни про любовь? — предположил я.

— Вот именно! — взорвался Храпач. — А я не хочу становиться еще одним объектом для мастурбации восторженных соплюшек… Хотя за это хорошо платят, признаю…

Я сочувствовал парню, но следовало помнить о работе.

— А эта журналистка…

— Римма Бухарина, — сказал Константин, но затем наморщил лоб и поправился: — Нет-нет, Троцкая, помню, что фамилия связана с революцией…

— Да, Троцкая, она брала у вас интервью в Приморске?

— Вы с ней вместе работаете?

— Да, надо обменяться кое-какими материалами.

— Ну, тогда вы легко сможете это сделать. Она здесь, а не в Приморске.

— Здесь? — посмотрел на Свина я.

— А где же еще? Вы что, не знаете, что твориться в Приморске?

Я сделал вид, что не знаю. Константин посерьезнел и из обаятельного рокера как-то сразу превратился в грустного, шмыгающего носом мальчишку.

— Ну тогда вам лучше и не знать, — сказал он, машинально перекатывая пустую бутылку вдоль поверхности стола.

Я посмотрел ему в глаза:

— Что-то серьезное?

Он кивнул:

— Иногда я думаю, что мы занимаемся не тем делом. У нас в городе такое творится, а мы не видим ничего, кроме своих гитар.

— И дай бог, чтобы ты не видел в жизни ничего, кроме своих гитар, — искренне пожелал ему я. — Музыканты оставляют в истории только положительный след.

— Вы так считаете?

— Назови мне хоть одного политика или бизнесмена, которого вспоминают так же, как вспоминают Моцарта…

Константин прилежно задумался.

— Знаешь, с тобой очень интересно общаться, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Но мне надо успеть повидаться с Риммой. Как только освобожусь, встретимся снова. Может, поставите мне свои записи?

— У нас нет диска, — вздохнул Константин. — Хотя, чтобы записать его, не так много и надо: всего несколько тысяч зеленых.

— Об этом мы поговорим тоже, — пообещал я и вышел из костюмерной.

Погода резко ухудшилась. Теперь дождь не просто падал с неба — он хлестал обледеневшую землю наотмашь. Ветер усилился, резкие, злые порывы рвали на части аккуратные кроны вечнозеленых деревьев. Слева накатывался ритмично повторяющийся шум беснующегося прибоя.

Свин выставил пятак к небу, пошевелил ноздрями и озабоченно покачал головой.

— Я, конечно, не спец… Но дело движется к шторму.

Мне нечего было сказать. Радости никогда не приходят скопом, только поодиночке и то на короткое время. Беды же всегда наваливаются кучей. Только шторма нам сейчас не хватало….

— Давай искать госпожу Троцкую!

— Давай, — согласился Свин и встал в особую позу, которая у него считалась медитативной. — Напомни, как она выглядит…

— Короткая стрижка, золотые очки, большая грудь, — описал я фотографию, которую мы видели в Интернете.

Свин закрыл глаза, повертелся на месте волчком, несколько раз с шумом вытолкнул воздух из ноздрей и торжественно провозгласил:

— Корпус 1-Б!

— По-моему, это за кинотеатром, — сказал я, пытаясь разглядеть издалека надписи на зданиях.

Корпус 1-Б отличался от корпуса 2-А только пластиковой табличкой, привинченной возле входа: такой же безликий белый кубик с однообразными рядами лоджий. Возле ступенек стояло несколько машин с открытыми багажниками. В глубине вестибюля мерцал мягкий свет люминесцентной лампы. Мы зашли внутрь и обнаружили несколько групп людей, уныло ужинающих бутербродами. Все столы были завалены апельсинами: видимо, молва о халявном грузовике распространилась по лагерю быстро. Троцкой среди ужинавших я не заметил. Вообще здесь преобладали пожилые женщины и мужчины в дорогих спортивных костюмах. Единственная молодая девушка, одетая в короткую юбку и рыжую дубленку на козьем меху, очков не носила; волосы у нее были черные и длинные, почти до пояса. Скорее она походила на брюнетку с фотографии, что я предъявил дяде Мише в качестве пропуска, чем на стервозную столичную журналистку.

Я укоризненно посмотрел на своего старшего офицера.

— В приметах госпожи Троцкой значилось: короткая стрижка, золотые очки и очень большая грудь, а не просто — большая грудь…

— Накладочка вышла, — признался Свин, смущенно хрюкнув. — Уж больно хороша эта фотография.

— Ищи, пожалуйста, — попросил я. — У нас мало времени.

Свин снова повертелся на месте и провозгласил:

— Столовая!

— Точно? — переспросил я.

— Сто процентов!

Мы вышли из корпуса 1-Б и столкнулись лицом к лицу с Чуком и Геком. По причине непогоды эсэсовцы были одеты в черные кожаные плащи и водонепромокаемые шляпы с широкими полями. Гешко вертел в руках свой пресловутый телефон. Увидев нас, парни многозначительно переглянулись.

— Как купание? — сквозь зубы поинтересовался Чалов. — Повысилась ли ваша потенция?

— Мы тоже очень рады вас видеть, — буркнул я, пожалев время на ссору.

Но просто так отпускать нас эсэсовцы не хотели.

— Значит, вы все еще работаете, — задумчиво протянул Чадов. — Несмотря на заявление о якобы имевшем место выходе на пенсию. Ничего не понимаю… Откуда тогда у вас кресты?

— А тебя и не просят что-либо понимать, — огрызнулся Свин. — Делай свое дело и не суй нос куда не следует.

Эсэсовцы потоптались на месте.

— Что? — раздраженно спросил Свин.

— Мы знаем вас двоих довольно давно, — начал Чадов.

— Без прелюдий, пожалуйста! — попросил я.

— Хорошо, без прелюдий. Здесь и сейчас происходят очень важные события, связанные с верой народа.

— А именно? — хрюкнул Свин.

— А вот что именно, вам двоим знать не положено… хотя вы наверняка в курсе.

— Ну раз мы в курсе, то говори прямо! Дело связано с «Обломками кораблекрушения»?

— И эти парни вешали нам лапшу на уши про купание в холодном море… — картинно возмутился Гешко.

— Вы не должны защищать эту рок-группу, — твердо произнес Чадов.

— Чем же вам не угодили «Обломки»? — спросил у эсэсовцев Свин.

— Нам? — поиграл бровями Чадов. — Лично нам — ничем. Я сам люблю послушать, рок на досуге.

— Кто бы мог подумать…

— Но вот народ…

— Да народ не знает про этих ребят! — сказал я. — У них даже пробный диск не записан…

— Народ не знает, — согласился Гешко и, хитро прищурившись, добавил: — Но народ верит.

— Верит во что?

— В то, — громко, словно его слова записывали на видеокамеру, продекламировал Чадов, — что отечественная группа никогда не сможет покорить вершины мировых хит-парадов.

— А «Обломки» могут? — поинтересовался Свин.

Эсесовцы синхронно кивнули. Я вытер холодную дождевую воду со лба и закурил сигарету.

— Кстати, у тебя моя зажигалка, — напомнил Гешко.

— Я оставил твою зажигалку в казино… Ладно, народ не верит. Но при чем здесь Сгусток?

— Значит, вы знаете и про Сгусток, — минорно промурлыкал Чадов. — Ну что же, раз знаете, то должны понимать: каждый получает по своей вере. И если народ верит, что наша музыка всегда будет на вторых ролях, если почти все считают, что на нашей сцене властвуют одни бездарности, то так и должно быть. А Блуждающий Сгусток — всего лишь инструмент.

— Каждый народ сам творит свою эстраду, — подобострастно подтвердил Гешко.

— Мы говорим о разных вещах! — сжал кулаки я. — Пусть народ считает наших музыкантов пригодными лишь для кабаков! Но вы же знаете, что читатели «Независимого Творчества» отчаянно завидуют талантам и неосознанно посылают Блуждающему Сгустку приказы об их умерщвлении!

— Чувство зависти — не наша епархия, — равнодушно пожал плечами Чадов.

— Значит, вы будете стоять и смотреть, как мысли завистников уничтожат ребят из «Обломков»? Что хоть с ними должно случиться? — с невинным видом хрюкнул Свин.

Хитрость не сработала. Эсэсовцы лишь издевательски усмехнулись. Я развернулся на каблуках и пошел прочь, надеясь, что верно угадал направление к столовой.

— Не держите зла, — крикнул вслед нам Чадов, — но, надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к тому, что мы сообщим о вашем местопребывании руководству Службы! Работа есть работа!

— А дерьмо есть дерьмо, — сплюнул Свин и потрусил за мною следом.

Нам пришлось дать приличный круг, чтобы прийти к столовой. Учитывая погоду, занятие это можно было классифицировать как крайне неприятное. Но очень уж хотелось красиво уйти от эсэсовцев — и мы сделали это.

Столовая находилась рядом с высоченным старым тополем. В больших стеклянных окнах стояли кадки с фикусами. Фикусы были засохшими, листья — в дырках. В кадках лежало множество окурков.

Прежде чем войти, Свин решил провести небольшое совещание.

— Итак, что мы собираемся делать?

— Надо нейтрализовать возможный источник атаки на группу.

— Это — теория. А что на практике?

— Может, дадим ей по голове? — банально предложил я. После всего увиденного в Приморске, меня стало тянуть к насилию.

— Силовые методы не решают проблему, а лишь усугубляют ее, — недовольно хрюкнул Свин. — Надо проявить изобретательность.

— Вот и проявляй, — пожал плечами я.

— А как же демократия?

Я недоуменно посмотрел на своего старшего офицера.

— Насмотрелся я на этот тоталитаризм и захотелось чего-то свеженького. Давай принимать коллективное решение! — пояснил Свин и, заметив мой удивленный взгляд, добавил: — Новое мышление, понимаешь…

— Против нового мышления не попрешь. Ладно, давай думать. Чем может быть опасна Римма?

Свин подфутболил упавший каштан так, чтобы тот попал в большую лужу и поднял в ней девятый вал локального значения.

— Она может написать заметку на сайт. Ее прочтут тысячи людей…

— …которые ненавидят отечественные рок-группы и завидуют их возможному успеху. Поэтому они неосознанно пошлют отрицательные импульсы Блуждающему Сгустку.

— Верно. Отсюда у нас два варианта. Номер один: сделать так, чтобы барышня не смогла написать заметку.

— Значит, все-таки по голове? — с надеждой произнес я.

Свин отрицательно повертел рылом из стороны в сторону и в раздражении топнул копытом об асфальт.

— Если ты ударишь ее слишком сильно, испортишь себе карму. Она и так у тебя не фонтан.

— Спасибо, что позаботился.

— Пожалуйста. Если ударишь слишком слабо, она может очухаться и послать свою заметку. Можно, конечно, ее связать, разбить ноутбук и телефон и продержать в таком состоянии два дня. Но завтра утром мы улетаем. И если народ увидит связанную Римму, придется многое объяснять. А род наших занятий не предполагает объяснения с народом…

— Ладно, — вздохнул я, — переходим к рассмотрению второго варианта.

— Второй вариант заключается в том, чтобы Римма не захотела писать свою заметку.

— То есть нам предстоит переубедить ее?

— Абсолютно верно.

Я тяжело вздохнул. Переубеждать кого-то — самое тяжелое занятие на свете. Ведь каждый человек — единственная и неповторимая вселенная, каких больше нет. И пусть эта вселенная населена одними мрачными злобными тараканами — все равно она заслуживает право на существование и практикует, вдобавок, более-менее активную самозащиту. Поэтому с изначальных времен бытовала следующая истина — легче снести голову оппонента с плеч, чем вложить в эту самую голову свои идеи. Тем не менее мы со Свином знали более миролюбивые, хотя и более энергоемкие способы.

— У тебя есть предложения, чем можно заинтересовать Римму?

— На месте разберемся, — посмотрел на меня снизу вверх Свин. — Сам знаешь, творчество — вещь спонтанная и проявляется только при непосредственном контакте с объектом.

— Ладно, пошли…

Холл столовой приветствовал наше появление гулким эхом. Везде валялись перевернутые столы и стулья, лишенные чьей-то безжалостной рукой ножек и поролоновой обивки. На стене висел медный барельеф, изображавший радостных пионеров, бегущих к морю. Пионеры эти почему-то были одеты не в плавки, а несли на себе полный комплект парадной формы: шорты, рубашку с галстуком, сандалии и пилотку. У некоторых в руках красовались барабаны и горны. Сутулый мальчик нерусской наружности держал в руках знамя с толстенным древком. Над всем этим непотребством парил увековеченный в металле лозунг: «Вперед, к светлому будущему!»

Свин повертелся посреди разгрома, несколько раз громко чихнул от попавшей в ноздри пыли и уверенно указал пятаком на маленькую дверь в конце зала.

— Туда! Кстати, есть идея… Ты можешь представиться западным продюсером. Ду ю спик инглиш?

— Дую, но дуже погано, — хрестоматийно пошутил я.

— Эх, подключить бы тебя к языковой Субстанции — через три часа цитировал бы Эдгара По на языке оригинала…

— Я лучше буду говорить на русском, но с акцентом. Выход?

— Выход, — согласился Свин.

Мы пересекли холл, открыли небольшую деревянную дверь и оказались на кухне. Везде стояли огромные печи и пустые стеллажи. Печи холодно сияли распахнутыми черными духовками. Одна, правда, работала, поскольку в ней, потрескивая, горели деревяшки, в которых я опознал ножки от стульев. Возле печи на деревянном ящике сидела Римма Троцкая собственной персоной. Рядом с ней стоял перевернутый чан с надписью: «Отряд 33. Диета». На донышке чана разместились открытый ноутбук и портативная веб-камера.

Повернув голову на скрип двери, Римма вопрошающе блеснула на нас очками. Она была в черных обтягивающих джинсах и пуховой псевдоспортивной куртке. Обрезанные на кончиках пальцев лыжные перчатки демонстрировали сиреневый маникюр. На полной груди журналистки блестел огромный, хотя и несколько безвкусный серебряный кулон. Вся кухня пропиталась сладковатым ароматом «Опиума».

Окинув взглядом нашу цель, Свин удовлетворенно хрюкнул. Случается, что люди выглядят на фотографиях гораздо лучше, чем в жизни. Но бывает и наоборот. Мы имели дело именно со вторым случаем.

— Здраффствуйте! — натянул на себя выбранную маску я.

— Здравствуйте, — кивнула Римма — вежливо, но без особого энтузиазма.

— Ви есть Римма Троицкая?

— Троцкая, — поправила меня женщина.

— Отчинь корошо. Лет ми интродьюс… то есть позвольте представиться: Тимоти Хаттон, продьюссер.

Выражение лица Риммы несколько изменилось. Точнее сказать, на нем отразилась определенная работа сознания. Похожее происходит, когда вы заходите в элитный магазин. В первый момент продавщица смотрит на вас бесстрастно, хотя внутри ее начинается колоссальный оценочный процесс. Иногда мне казалось, что я даже видел мелькающие в глазах девушек цифры. Тренч, джемпер, туфли, брюки, часы — ко всем этим предметам прикрепляется маленький невидимый ценник. Затем полученные цифры суммируются и на их основании выносится вердикт — заслуживаете ли вы внимания и заботливого обхаживания или же на вас не стоит тратить время и можно просто отвернуться с небрежным, плохо замаскированным презрением.

Благодаря вещам Священника я выдержал проверку с честью. Оторвав взгляд от «Патэка», Римма посмотрела мне в глаза и растянула свои тонкие губы в улыбку.

— Хай, мистер Хаттон. Ю кэн спик инглиш, иф ю вонт.

— Ньет, ньет, — поспешно замахал руками я. — Это есть мои принципы: когда ты в чужой стране, ты должен говорить только и только на ее языке. Ви меня понимать?

— Да, я вас понимаю, — с уважением посмотрела на меня Римма. — Очень похвальные принципы. Проходите, присаживайтесь. Извините за некоторую убогость обстановки, но это временные трудности. Во всех остальных местах полным-полно народа. А мне нужно уединение для работы. Вот я и забралась сюда. Здесь, по крайней мере, меня не беспокоят жалобами на жизнь и просьбами о помощи…

Я постарался выразить мимикой сочувствие, после чего подошел к женщине, перевернул валявшийся поблизости чан с надписью «Вожатые» и постарался устроиться на нем с максимальным комфортом. Свин примостился у моих ног.

— Это есть мой личный свинья, — пояснил я Римме. — Отчень люблю его и везде с собой таскаю. Он побывать даже на Великий Китайский стена.

Римма нагнулась и брезгливо потрепала Свина за ухом. Следовало начинать беседу.

— Я знать, что вы — журналист…

— Вы прекрасно осведомлены, мистер Хаттон.

— О, это есть моя работа. Я хочу продюссировать местный группа «Обльомки кораблекрушения». И ребята говорить мне о вас.

— Но ими, кажется, заинтересовался Фил Гольдштейн? — удивилась Римма.

— Я перекупить «Обльомки» у Фила.

— Вы так богаты?

— Ну, я не мочь сравнивать себя с Билл Гейтс. Но я могу купить целая конюшня таких Гольдштейн.

Римма достала из кармана тонкую пачку «Вог» и закурила. Я обрадовался данному факту: если ваш собеседник курит — значит, он волнуется и хочет скрыть в клубах дыма свои эмоции. Очень, очень хорошо. Когда ь чьей-то голове неспокойно, в нее легче вложить нужную тебе мысль.

— Странно, — произнесла госпожа Троцкая после некоторой паузы.

— Что есть странно?

— Вы уже второй заокеанский продюсер, заинтересовавшийся провинциальной группой с вторичным названием и абсолютно немодной музыкой.

— Ничего странного, — заверил я. — У нас в Амэрика все наедаться Бритни Спирс и Мэрлин Мэнсон. Народ нужен новый суперстар.

— И вы готовы рисковать, вкладывая деньги в совершенно неизвестную группу, поющую к тому же на русском?

— Мы всегда готовы рисковать. Поэтому мы часто выигрывать.

Римма закашлялась дымом и раздраженно бросила окурок в пустую банку из под напитка «Красный дьявол», что заменяла ей пепельницу.

— Хорошо, мистер Хаттон. Ваша позиция мне понятна. Но чем могу быть полезна вам я?

Хороший вопрос. Следовало приступать к основной теме разговора, а ее как раз и не было. Пока. Дело в том, что Свин активно сканировал ауру Троцкой, в то время как я трепался с ней о ничего не значащих вещах. Это было необходимо для осуществления наших планов. Никогда нельзя заставить человека сделать то, что тебе нужно, просто так. Жизнь, несмотря на Библию, гуманизм и книги Достоевского, это джунгли. Грязные, жесткие, коварные джунгли. Где сильный ест слабого и каждый делает только то, что ему выгодно. Поэтому, если хочешь, чтобы человек сделал нужную тебе вещь, дай ему почувствовать выгоду. Его выгоду, которую он сможет унести к себе домой, спрятать в свой личный, никому не доступный мешок и таким образом оградить свое личное существование. Эта выгода — необязательно деньги. Для кого-то это — слава. Для кого-то — возможность почувствовать в душе, что ты совершил нечто великое, что ты созвучен Христу, Магомету или Будде. Все люди чего-то хотят. Не денег, так славы. Не славы, так возвышенных чувств. Не чувств — так слез. Желания — их слабое место. Ударь в него — и ты достигнешь своего результата. Надо только определить эту слабость в конкретно взятом человеке. Чем сейчас как раз и занимался Свин. По-видимому, нужного результата он еще не достиг. Поэтому я решился на импровизацию.

— Вы писать статья про «Обльомки»…

— Да, это — моя работа, — кивнула Троцкая, закуривая новую тонкую белую палочку.

— Насколько я знать, статья очень злой.

— Я бы предпочла называть ее не злой, а критичной. Что поделаешь, у нас в стране свобода слова. И каждый журналист имеет право писать то, что считает нужным. Даже если это кому-то неприятно.

— Я понимаю, понимаю. Демократия есть очень короший вещь.

— Самый лучший на свете, — в тон мне сказала Троцкая. — И лично я всегда пишу только то, что думаю. Это мои принципы.

— О-кэй. Я уважать ваши принципы. А камера зачем?

— Я не только пишу статьи, — пояснила Римма. — я ещё делаю репортажи. На нашем сайте предусмотрена возможность сообщать новости он-лайн. Я говорю в камеру — меня видят тысячи посетителей сайта. Удобно, правда?

— Отчинь удобно, — согласился я.

В этот момент Свин подключил меня к своим чувствам. И не только к своим: мой офицер опутал своей аурой ауру госпожи Троцкой. Так что мы трое — я, Свин и журналистка — на какое-то время стали одним целым. И я смог заглянуть ей в душу. Я смог почувствовать ее радость, ее боль, ее горе, ее желания и стремления.

Не могу сказать, что увиденное очень поразило меня. За десять лет работы я выучил психологические типы людей наизусть. Это только в теории каждый человек — неповторимый мир. На практике — десятка два схожих психотипов. И не более того.

Римма Троцкая представляла из себя тип умной и оттого несчастной женщины. В детстве каждому человеку дается талант. У Риммы был талант к писательству. Впрочем, она его не использовала из-за тайной школьной влюбленности. В начальных классах школы ей нравился один мальчик. Мальчик этот имел обыкновение препираться с учителями. Не потому, что очень не любил их. а потому, что видел в этом единственный способ заработать авторитет среди товарищей. Ведь детская жизнь — очень жестокая штука. Намного более жестокая, чем взрослая. Хочешь увидеть стадо пираний — отправляйся в класс к первоклашкам. Там все очень просто, первобытно. Аутодафе — каждый день. Суды Линча — каждую перемену. Любой малец, любая девчушка с бантами в косичках хочет возвыситься над себе подобными. Для этого используются таланты. Если он у тебя есть и ты на пути его реализации, можно обрести некоторую безопасность и рассчитывать на уважение соплеменников. Если нет, ты обречен, и каждый день превращается в медленную, вялотекущую пытку.

Таланты бывают разными. Кто-то из одноклассников Риммы преуспевал в спорте. Кто-то был отличником. Кто-то имел самую полную и обширную коллекцию фантиков. А вот мальчик, который ей нравился, талантов не имел, точнее, не видел их в себе. И потому решил зарабатывать очки на образе бунтаря. Он всегда перечил учительнице, всегда старался сказать и сделать что-то против. Поскольку Римма была влюблена в него — тайно, глубоко и безответно, как умеют влюбляться только маленькие девочки, — она восприняла его образ действий. Принцип «Всегда поступай против» глубоко въелся в ее душу. Объект влюбленности давно исчез с жизненного горизонта: еще в третьем классе родители бунтаря переехали в другой район, и Римма навсегда потеряла его из виду. Но дух противоречия въелся в головку девочки и определил ее дальнейшую судьбу. Отныне с учителем пререкалась она — всегда и по любому поводу, даже если в глубине души сознавала свою неправоту.

Дальше — больше. С годами бунтарство приняло систематический и целенаправленный характер. Римму интересовали только юноши, которых игнорировали ее подруги. Ее музыкальные предпочтения определялись тем, насколько данная группа неизвестна массам. Случилось однажды так, что любимый ею коллектив, пребывавший в негласной оппозиции к правительству, наконец легализовался и издал несколько своих пластинок официальным путем — Римма выбросила все их записи на помойку.

В институте юная бунтарка постоянно ссорилась с преподавательским составом и до хрипоты защищала прогульщиков, хотя никакого обоснования прогулов, кроме банального пьянства, не существовало. Когда весь народ подсел на политику, Римма избрала в качестве объекта восхищения карликовую партию, главным достоинством лидера которой являлось трехгодичное принудительное лечение в психиатрической клинике. Даже при советской власти в желтых домах отнюдь не все пациенты подвергались лечению из-за политических взглядов. Большинство попадало туда по вполне обоснованным причинам, и если говорить о лидере партии, то это был именно такой случай. Но Римму это не интересовало, она видела только одну вещь: лидер партии с пеной у рта критиковал и правых, и левых, и средних, и вообще всех, кроме самого себя. Подобный подход согрел ее сердце. Она вступила в партию и отныне могла сполна наслаждаться ролью вечной оппозиционерки.

Так продолжалось несколько лет. Поначалу партию любили западные инвесторы, поскольку образ перманентно недовольного лидера можно было с выгодой использовать в различных политических комбинациях. Но затем на сцену вышли другие игроки — харизматичные и расчетливые. Бедный же лидер, из-за давних проблем с головой, плохо ориентировался в постоянно меняющемся течении сложных политических потоков. Поэтому после пары оглушительных конфузов инвесторы обратили внимание на более вменяемых личностей, и поток финансовых пожертвований иссяк.

Римме пришлось задуматься о хлебе насущном. Полученная в институте специальность — преподаватель русского языка и литературы — прокормить ее не могла. К тому же, во время практики в средней школе Троцкая столкнулась с поразившим ее душу фактом: теперь она стала объектом, против которого протестуют. Учитель ведь должен объединять и вести за собою учеников. По-другому нельзя. Приходится выбивать непослушание из голов разными более-менее педагогическими методами. Но как в такой ситуации поступать против? Как протестовать? Как почувствовать одиночество, когда ты ведешь за собой тридцать человек? Короче, преподавательская деятельность Римму не устраивала.

В итоге два года она проработала редактором в одном из крупных московских издательств. Тяжелая пытка, хотя и не столь ужасная, как объединяющий учеников учитель, но все же… С девяти утра до пяти вечера Троцкая сидела в стылой комнате с желтыми обоями за неуютным деревянным столом и проверяла чужие рукописи. Тогда в моду как раз вошли отечественные авторы, писавшие о реалиях российской жизни. Все произведения были примерно одной и той же направленности: убийства олигархов, похищенные чемоданчики с миллионами долларов и скромные дамы средних лет, распутывающие плохо продуманные сюжетные хитросплетения. Исправляя грамматические ошибки в однообразных опусах, Римма чувствовала, как гибнет ее душа. Она не протестовала! Нет, напротив, она лишь помогала увидеть свет однообразным творениям, которые — о ужас! — читали миллионы людей.

Отчаявшись найти в рукописях хоть толику оппозиционности, Римма с грамматической правки перешла на стилистическую, а затем плавно скатилась и до исправления сюжетов. Гром грянул, когда некая писательница ужаснулась, взяв в руки сигнальный экземпляр своего нового творения под названием «Фитнес для киллера». Главная героиня произведения — тихая библиотекарша бальзаковского возраста, попавшая фантазией автора в крупные неприятности из-за неожиданно полученного наследства — вместо того, чтобы перевести деньги во Францию для покупки старинного замка, почему-то жертвовала все наследство маленькой, но жутко оппозиционной политической партии. Изменились и привычки героини. Вместо любимого, тщательно прописанного автором хобби — приготовления разнообразных салатов — героиня стала курить сигареты с мундштуком и посещать собрания феминисток. Но больше всего писательницу возмутил тот факт, что двух изначально присутствовавших в тексте морских свинок — любимиц библиотекарши — Римма заменила одной лисой. (Дело в том, что Троцкая увидела по телевизору репортаж о выступлениях противников охоты на лис в Англии. Над горсткой людей с плакатами все откровенно потешались — и это пленило сердце редактора. )

Скандал получился жуткий. Писательница хваталась за сердце и грозилась отнести следующую рукопись в другое издательство. Поскольку ее книги хорошо продавались, а писала их она очень быстро, терять такую золотую рыбку издатель не хотел, а посему Римму с треском выставили из комнаты с конформистскими желтыми обоями.

Тут-то и подоспело спасение в виде сайта «Независимое творчество». Еще во время работы в издательстве Римма часто задерживалась по вечерам и допоздна рыскала по Интернету, тщательно выискивая любую информацию, которую можно было бы считать оппозиционной. Там она и наткнулась на объявление о том, что новому сайту требуются авторы. Первую статью Троцкая написала сразу по увольнении. В чрезвычайно злобных выражениях Римма проехалась по авторам популярных романов и, в частности, по той самой писательнице, не пожелавшей заменить двух скучных легальных морских свинок одной гонимой лисой.

Статья понравилась и вызвала массу откликов. Владельцы сайта пригласили Римму на работу. Они были прагматичными людьми и занимались бизнесом. Со стороны это может показаться странным: мол, критикой денег не заработать. На самом деле все наоборот: только критикой деньги и зарабатывают. Если просто хвалить книгу или, скажем, диск, их купят только фанаты. Остальные пропустят мимо ушей рекламную шумиху. Другое дело — разгромить произведение в пух и прах, поднять волну возмущения в прессе, прокричать на весь мир о бездарности и вредности данного творения. Тогда его купит гораздо больше людей — хотя бы для того, чтобы составить собственное мнение. Вот и получается, много противников — много покупателей. А это — деньги, и немалые.

Потом ее пригласили на телевидение. Римма умела обличать, поэтому работодатели не скупились на зарплату. Заказчики платили деньги, Троцкая умело нагнетала отрицательный ажиотаж — и книга или диск, если критика касалась их, расходились миллионными тиражами. Сама Римма, впрочем, оставалась в неведении относительно истинного характера своей работы. Она продолжала играть роль вечной оппозиционерки — и в прессе, и на телевидении. Тем и жила.

В принципе, ничего удивительного. Типичный путь типичного интеллигента. В былое время мы со Свином даже не восприняли бы Римму как серьезного противника. Но сейчас дело обстояло совершенно иначе. Раньше Троцкая критиковала произведения, действительно заслуживающие самой злой критики. На уровне подсознания это понимали все ее читатели и отрицательных эмоций к посредственностям не испытывали. Зачем желать зла убогому? Последний же диск Алины Стайгер и творчество «Обломков кораблекрушения» стояли на две, на три, а то и на десять голов выше общей массы. Они были в одном шаге от славы. А это — совсем другой механизм формирования эмоций. Тут в дело вступает зависть, замаскированная под критику. Ее стрелы жалят очень сильно, но только действительно одаренных людей, не умеющих энергетически защищаться. Когда критикуют бездарность — это идет бездарности на пользу. Когда критикуют талант — его подталкивают в могилу. А если в дело вступает Блуждающий Сгусток…

— Что ви хотеть через этот статья? — спросил я Римму. Свин протелепатировал мне дальнейший план действии. Картинка складывалась яркая, четкая. Мы занимались подобными процедурами не один раз.

— Я хочу сказать правду о группе.

— Ньет, ньет, я спрашивать не об этом. Что лично вы хотеть получить через статья? Какая вам лично есть от неё польза?

Римма удивленно блеснула стеклами очков.

— Это моя работа. Я обязана…

— Чушь. Ви не есть что-то обьязаны. И никто никому не обьязан. В этом есть сущность демократия. Изнт ит?

Римма согласно кивнула, погасила сигарету и крепко задумалась. Мы со Свином не теряли времени. Технология процесса следующая. У каждого человека есть два центра, где возникают желания. Первый находится в голове, за переносицей. Второй — в нижней части живота. Тот, что нижний, — природный. Желания там рождаются искрение, которых требует естество. Голова — другое дело. Большей частью желания в ней формируются не только и не столько самим человеком. Очень часто они навязываются извне. Разнообразные идеалы, корпоративные правила и тому подобная чушь впрыскиваются человеку за переносицу в виде жидкой энергетической субстанции. Дальше — чистая автоматика. Человек хочет свободы, хочет денег и тепла — ему впрыскивают инъекцию, которая заставляет его верить, что все вышеозначенные вещи можно получить только с торжеством коммунизма, демократии или корпоративного мышления. Вот и Римма хотела получить когда-то любовь и уважение. Желание это шло снизу. Но непокорный мальчик вдолбил в ее голову идеал непослушания — и она следовала ему всю жизнь, до встречи со Свином. По-хорошему с ней надо было провести глубокую разъяснительную работу, а потом путем сложных энергетических манипуляций выманить энергетическую занозу из головы.

Однако изгнание чужих энергетических субстанций из головы занимает очень много времени. Не день и не неделю. А мы располагали всего парой часов. Поэтому пришлось идти на крайние меры — пусть жесткие и ущемляющие кое-где достоинство госпожи Троцкой. Что делать: ее интересы выстроились в шеренгу против наших. Мы не колебались в выборе. Мы не были добрыми Санта-Клаусами, не были и святыми. И если ради достижения нашей цели надо пренебречь чьими-то переживаниями — что ж, пусть так оно и будет…

Для начала Свин проломил верхний энергетический центр Троцкой. Поскольку он подключил меня к своему видению, я наблюдал процесс в красках, детально. Искрящаяся оранжевая энергетика Свина сломила верхний голубой энергетический клубок Риммы и опрокинула его вниз, заставив стечь по позвоночному столбу в область паха. Римма почувствовала, что с ней что-то происходит, но поскольку в энергетику не верила, не нашла ничего лучшего, чем закурить новую сигарету. Современные люди очень часто предпочитают скрываться за дымом, вместо того чтобы наблюдать. Признаться, я и сам такой.

Низвергнутые навязанные извне желания достигли нижнего центра. Образовался маленький взрыв локального значения. Зрелище не из легких, когда все лелеянное столько лет рассыпается в прах перед мощным голосом истинных желаний. Римма сама не понимала, что с ней происходит. Почему какой-то случайный, плохо говорящий по-русски человек всколыхнул в ней такую бурю эмоций… На самом деле моя роль была более чем скромной. Все делал Свин, вонзивший в лицо журналистки немигающий взгляд своих черных маленьких глазок. Поскольку голова Риммы оказалась свободной, в нее проникли ее истинные желания. Троцкая выпрямила спину и резко сказала, почти выкрикнула.

— Мне нужны деньги!

— Отчинь карашо, — кивнул я. — Деньги есть свобода. Пусть и частичный свобода, но это — единственный вещь, который достойно хотеть в этот мир.

В этот момент за окном что-то грохнуло. Я поднялся на ноги и выглянул в холл. Мы настолько увлеклись происходящим, что забыли обо всем на свете. А между тем на улице бушевала настоящая буря. В воздухе носились сорванные с деревьев ветки. Старая мачта, на которой пионеры поднимали флаг, угрожающе скрипела. Порывы ветра натягивали старый трос, и он развевался в воздухе, с звенящим звуком хлопая о мачту.

— Непогода есть отчинь разгуляться, — объявил я, вернувшись на кухню.

Похоже, мои перемещения отвлекли и Свина. Он на какое-то время ослабил свое давление — и навязанная субстанция устремилась в голову, к своему привычному месту обитания. Римма шумно выдохнула и сняла очки.

— Ой, простите, что-то я не то говорю. Сама не знаю, как это у меня вырвалось.

Свин начал работу по новой. Ему требовалось какое-то время, чтобы восстановить свои позиции, поэтому я решил отвлечь Римму рассказами.

— Не надо простите! Вы говорить свое истинное желание.

— Это не мое желание. Это какая-то побочная дурная мысль…

— Ньет! — замахал руками я. — Это получаться спонтанно. А то, что спонтанно, — всегда истинно.

— Вы действительно так думаете? — спросила Римма.

Я подтвердил и в доказательство рассказал, безбожно коверкая свою речь, одну притчу, которую слышал в свое время от Священника. Суть ее заключалась в следующем. На собрание какого-то религиозного объединения, уже не помню какого, пришел отец вместе со своим восьмилетним сыном. Мальчик страдал слабоумием, поэтому отец посадил его в сторонке и дал подержать свисток, строго-настрого запретив дуть в него, а сам углубился в исполнение религиозных обрядов. В самом важном и торжественном месте церемонии мальчик неожиданно громко дунул в свисток. Все присутствовавшие на службе набросились на него с упреками. Но почитаемый мудрец, присутствовавший на службе, остановил верующих. Он сказал, что вся внешняя церемония не имела бы значения, если бы не свисток мальчика. Потому что Истина — в такой вот спонтанности, в непредсказуемом, в не решенном и не определенном заранее действии.

Когда я произнес последние слова, Свин вновь занял утраченные позиции. Его мощная энергетика вмяла навязанный сгусток желаний Риммы в центр ее живота. Истинные природные импульсы растворили в себе все посторонние идеи. А затем, согласно законам противодействия, действующим и в энергетическом мире, настало время отката. Ревущий, сминающий все на своем пути поток поднялся по позвоночному столбу и обрушился на мозги Троцкой — Римма буквально слетела с чана, на котором сидела.

Со стороны она напоминала душевнобольную: лицо покраснело, близорукие глаза бегали из стороны в сторону, короткая прическа растрепалась. Так всегда бывает, когда природные импульсы, долгое время тщательно сдерживаемые, берут над человеком верх. Римма ползала по грязному полу на четвереньках и повторяла всего одно слово: «Деньги!»

— Правильно, деньги. Вери, вери гут, — подтвердил я, доставая из кармана тренча пачку купюр, прихваченных мною из казино «Медуза». — Считаю: один, два, три тысяча…

Я бросил первую порцию купюр на пол, точно подачку собаке. Римма цепко схватила их.

— Еще пять тысяч…

Новые доллары полетели на пол. Женщина прилежно подобрала и эти.

— Еще пять тысяч…

Она ползла по следу зеленых бумажек, как крыса, почуявшая волшебные звуки флейты.

— И два тысяча на фуршет… сорри… на десерт. Итого вы получать от меня пятнадцать тысяч Ю Эс долларс.

Римма скомкала пачку, совсем недавно безмятежно нежившуюся в кармане моего тренча, и тесно прижала её к груди. Она сжимала доллары до хруста, она опускала лицо к груди и жадно втягивала воздух ноздрями, чтобы насладиться едва уловимым сладковатым запахом. Ее истинные желания вырвались наружу. Конечно, она наслаждалась не самими бумажками как таковыми — перед ее мысленным взором предстало то, что они могут ей обеспечить. А именно — свободу. Хотя свобода — донельзя затертое слово, признаю. На мой взгляд, это уместнее назвать «состоянием, когда все оставят меня в покое». Все, абсолютно все. Правительство, политики, террористы, националисты, налоговые инспекторы, религиозные проповедники, активисты бесчисленных обществ по защите прав кого-то или чего-то — когда в твоем кармане похрустывают дензнаки, этот бесконечный список можно торжественно сжечь при помощи зажигалки «Зиппо» и пустить пепел по ветру.

Желания Троцкой вовсе не отличались от истинных желаний большинства людей. В конце концов, многие хотят только одного — чтобы их оставили в покое. Но немногим удается заработать для этого достаточно денег.

Пятнадцать тысяч, разумеется, не решали всех проблем Риммы, но лучше одерживать цепь локальных маленьких побед, чем коснеть в одном большом глубоком Поражении. Конечно, в обычном состоянии она вела бы себя гораздо скромнее. Я часто давал взятки и мог убедиться, что некоторые люди принимают их со вздохом, как бы сожалея о чем-то, хотя в глубине души ликуют от радости. Но мощная энергетика Свина сделала свое дело: он многократно усилил природные импульсы Троцкой — и мы получили гипертрофированную, хотя и очень яркую, картинку.

Римма стояла на коленях, в перемазанных пылью джинсах, с резко вздымающейся грудью. По ее вискам текли серебристые капельки пота. В своем порыве она раздавила очки; золотая оправа изогнулась безжизненным обезображенным трупом, осколки линз радужно переливались при свете ламп.

— Значит, мы заключать сделка? — уточнил я.

— Да! — на выдохе выкрикнула Троцкая.

— И вы не станете публиковать свой злой статья на сайте «Независимое творчество»?

— Не стану, честное слово, не стану! Можете взять дискету, если хотите.

Я хотел и потому дотошно обследовал ноутбук, удалив все файлы статьи под названием «Поющие обломки» и прихватив с собою пару дискет, лежавших рядом. Римма молча наблюдала за моими действиями. Ее возбужденное состояние не проходило, и это меня несколько обеспокоило.

— Ну вот и все, — произнес я, пряча дискеты в карман, — било приятно с вами знакомиться.

— Нет, не все! — прозвучал в моей голове приказ Свина.

— Нет, не все! — эхом повторила Римма.

— В чем дело? — без кривляний и вслух спросил я, так и не поняв, с кем целесообразней вести разговор.

— Ты забыл про читателей! — напомнил мне Свин.

— А что читатели? — мысленно спросил я.

— Они могут послать импульсы Блуждающему Сгустку!

— И как они это сделают? Римма же пообещала не писать статью!

— А ты уверен, что она не послала свои заметки на сайт еще до нашего визита?

Я наклонился к Римме и попытался заглянуть в ее глаза. Попытка не то чтобы удалась, но вопрос я задал:

— Римма, скажите, а читатели и зрители сайта не узнать о ваша статья?

Она подползла ко мне, вздымая маленькие облачка пыли.

— Там есть только анонс. Но я скажу, что мне нравятся «Обломки». Если… если мы договоримся, я могу написать другую статью — такую, которая вам понравится.

— Вот видишь! — протелепатировал Свин. — Анонс статьи уже красуется на сайте. — Читатели, которые уважают Троцкую и знакомы с ее стилем, могут удовольствоваться одним названием и замаздрячить импульсы в Сгусток…

— Ладно, что ты предлагаешь? — перестал сопротивляться я.

— Включи камеру!

Я повиновался и несколько раз щелкнул мышью. На камере — пухлом пластмассовом бочонке с крохотным оптическим глазком — зажегся зеленый индикатор. Это означало, что система находится в рабочем состоянии и происходящее в столовой могут лицезреть все посетители сайта «Независимое творчество».

— Что теперь?

— Увидишь!

Увлекшись мысленным разговором, я не заметил, как Римма подползла вплотную ко мне. Когда я обратил на нее внимание, мне стало ясно, что замыслил Свин.

У человека существует несколько основных инстинктов, которые формируют его желание. Об одном из них — желании свободы — я уже упоминал. Вторым инстинктом являлось желание добыть комфорт своему телу — еда, сон, тепло соответственно. А третьим инстинктом — основным из основных — был секс. Именно секс, а не продолжение рода, о чем так много толковали узкоплечие философы. Оргазм ведь случается не во время рождения ребенка. И не когда человек воспитывает свое чадо. Оргазм происходит во время совокупления. А импульс, идущий из глубины живота, требует именно этого — наслаждения, содрогания, всплеска эмоций, после которых так блаженно гудит тело. И все мысли о смене поколений при этом остаются где-то далеко.

Мощная энергетика Свина, пробудив в Римме инстинкт к свободе, всколыхнула в ней и физическое желание. Мой офицер не препятствовал этому. Похоже, он даже усилил вращение потоков, выносящих из чрева женщины первобытный зов. И теперь я очень четко прочитал в ее глазах одну мысль — Римма Троцкая, преуспевающая журналистка и известный музыкальный критик, отчаянно хотела сношаться.

Она подползла ко мне и крепко сжала мои колени. Ее пересохшие губы со свистом выдували воздух. Полная грудь, поднявшаяся от возбуждения, грозила разодрать тонкую ткань свитера в клочья.

— Пожалуйста! — прошептала она, видимо, надеясь, что я сам догадаюсь о смысловом значении просьбы.

— Слушай, я сейчас не могу! — мысленно высказал свое возмущение Свину я. — За последние двое суток я спал не более пяти часов. И на дороге нас сильно потрепали. К тому же на улице холодно, а здесь — грязно,

— Тебя никто и не просит беспокоиться, — отрезал Свин.

— Что?!

— Бастион Риммы возьму я!

— Ты сам хочешь ее трахнуть?!

— Да, черт возьми!

Я замолчал, не веря своим ушам. Такое в моей жизни случилось впервые, а все неизвестное — пугает.

Между тем Римма приступила к активным действиям. Ее ладони поползли вверх по моим ногам, пальцы стали совершать лихорадочные манипуляции с ширинкой.

— Ты обещал! — напомнил мне Свин. — Ты обещал снять для меня девочку еще в Приморске…

Не найдя что возразить, я вздохнул и волевым движением остановил копошащуюся у моих ног Римму.

Она подняла на меня взгляд — мятущийся, бесстыдный взгляд голодной самки.

— Ми не будем факинг, — сообщил я ей.

— Но я хочу! — сотряс стены столовой истошный вопль.

От возбуждения Римма говорила на тон ниже. Хриплый, с бархатными нотками альт настырно отдавался в моей голове.

— Я хочу, хочу, хочу! Ну пожалуйста! Плиз!

Я посмотрел на Свина. Он трясся от возбуждения. Шерсть на загривке встала дыбом. Копыта выбивали мелкую дрожь.

— Ви будеть трахаться с мой свинья! — сообщил я, смотря в сторону.

Она замерла, но только на миг. Чтобы подсластить пилюлю, я пустился в пространные объяснения.

— Мой эрекция погиб на война в Ираке. Я продюсировать местный группа, они играть ориентал джаз, когда мой соотечественник бомбить Багдад. Я попасть под бомба. Но я очень любить мой свинья. Он есть продолжения меня. Поэтому когда он факинг, я чувствовать то же самое. За это я платить. Еще пятнадцать тысяч Ю Эс долларс.

Свин продолжал держать меня подключенным к своей ауре. Поэтому я видел, что происходило с Риммой. Эхо моих слов свободно просочилось в низ ее живота и. тысячекратно усилившись, вернулось в голову, нивелировав все ее нравственные устои и представления о том, что можно и чего нельзя. Два основных инстинкта разрывали ее тело. Деньги и секс. Секс и деньги… Троцкая в одно мгновение освободилась от джинсов, с треском рванула резинку кружевных черных трусиков и стала на четвереньки, бесстыдно выгнув спину.

Сделала она это совершенно спонтанно, не задумываясь. Я подивился познаниям Свина в психологии. Дело в том, что Кристина А. постоянно утверждала преимущество позы «женщина на четвереньках». Физиологические причины здесь играли последнюю роль. Главное, как утверждал Свин устами Кристины, в психологических ощущениях. Миссионерская поза скучна. Поза «женщина сверху» — неестественна. Женщина создана не для власти. Власть — прерогатива мужчин. И ничего с этим не поделаешь. Нельзя приказать деревьям летать по воздуху. Так же нельзя женщине властвовать. Если она нарушает этот принцип и садится сверху — она теряет свою женскую сущность и лишается оргазма. В ее голове, конечно, может всякое твориться. Я, мол, сверху, поэтому все мужики подо мной. Я такая же, как и они, я могу властвовать. Может, мысли эти и приятные, но между ног сухо. Упоение властью возбуждает лишь мужчину — женщину увлажняет покорность. Рабская покорность сучки, виляющей задом перед мощным, исполненным сил кобелем…

Признаюсь, я искренне считал все эти размышления бредом, но сейчас в мою душу закрались сомнения. Римма действительно стояла подобно сучке, только что хвостом не виляла. В роли же кобеля выступал Свин, психолог хренов…

— Ну что ты стоишь? — прерывисто взвизгнул в моей голове Свин. — Подвинь ее в радиус обзора камеры!

— Ви должны переползать сюда, — указал я Римме нужную точку на грязном полу.

Женщина беспрекословно выполнила мое указание.

— Заставь ее говорить! — приказал Свин.

— О чем?

— Надо, чтобы идеалы читателей «Независимого Творчества» относительно Риммы развеялись в пух и прах.

— Но как?

— Сам придумай! Не видишь, мне некогда…

Я со вздохом сел на чан рядом с веб-камерой.

— Что ви хотеть от жизни, Римма?

— Денег и секса! — переведя дыхание, выпалила Троцкая.

От возбуждения ее лицо стало совершенно пунцовым. Руки дрожали, сиреневый маникюр нетерпеливо скреб потрескавшийся линолеум.

— Только денег и секса? — переспросил я, стараясь не замечать приготовления Свина.

— Да!

В это мгновение Свин тяжело, с хрипом, вошел в призывно открытую для него дверь. Римма закричала от боли и наслаждения и несколько раз громко, с надрывом, вскрикнула:

— Да! Да! Да!

Я отвернул голову в сторону — так далеко, как только смог. Но моя аура все еще была подключена к происходящему, поэтому волей-неволей процесс прорывался в мое сознание. Чтобы отвлечься, я продолжил вопросы.

— А как же идеалы?

— К черту идеалы!

Свин, похотливо похрюкивая, делал тяжелые возвратно-поступательные движения. Он навалился на Троцкую всей тушей, передние копыта терлись о ее коротко подстриженный затылок. Судя по вскрикам женщины, и тяжесть, и боль от ударов, и колкость щетины доставляли ей дополнительное наслаждение.

— Но ви писать так много статей на сайт. Их читать много людей…

— Эти люди — жалкие ничтожества! Фригидные интеллектуалы! Ни одна баба, которой посчастливиться встретить в свой жизни крепкий член, не станет пускаться в философию, — задыхаясь, произнесла Римма.

— То есть ви презирать своих читателей?

— Да!

— И ви писать свои статья только ради денег?

— Да!

— И если бы у вас было много денег и хороший мюжик, вы послать сайт «Независимое творчество» куда подальше?

— Да! Да! Да! О-о-о!

По-моему, задача была выполнена. Теперь любой нормальный читатель сайта (да и ненормальный, думаю, тоже) перестанет относиться к статьям Троцкой с благоговейным трепетом. Чтобы поставить жирную точку в представлении, я задал последний вопрос:

— И что бы ви посоветовать современным интеллектуалам?

— Побольше еб…ться! — сотряс стены столовой истошный крик.

Совокупление вступило в завершающую фазу. Свин произвел ряд особо сильных толчков, после чего широко раскрыл пасть и в бессилии засипел. От его последнего удара Римма отлетела вперед и врезалась головой в чан, на котором стояла аппаратура. Чан перевернулся. Ноутбук, сложившись, упал на пол. Веб-камера ударилась о ручку чана и раскололась надвое. В свете ламп заблестели зеленые дорожки микросхем. Женщина не могла подняться — так и лежала рядом со своими рабочими инструментами. Ее обнаженную нижнюю часть все еще сотрясали ритмичные конвульсии. Свин тяжело повалился на бок. Его огромное брюхо тяжело вздымалось. Поскольку меня никто так и не подумал отключить от общей ауры, я почувствовал, что оргазм был обоюдным.

Я тряхнул головой и подошел к Римме:

— Вторые пятнадцать тысяч приходить переводом на ваш адрес. У меня с собою мало наличных.

Она даже не обратила внимания на мои слова. Я порылся в сумке журналистки, достал паспорт и, открыв его на странице прописки, запомнил нужные координаты. Затем положил паспорт обратно в сумку и посмотрел на Троцкую, прикидывая, нужна ли ей помощь.

— Сама очухается, — раздался в моей голове голос Свина. — Вертолеты еще не скоро прилетят…

— Пошли, Ромео, — сказал я, подойдя к Свину и пнув его в бок.

— Подожди, дай отдышаться, — попросил он.

Я вышел и выкурил сигарету в компании бронзовых пионеров, терпеливо дожидаясь, пока мой старший офицер придет в себя. Он появился минут через пять.

— Ну как, ты в порядке? — спросил я, стараясь не смотреть на его довольное рыло.

— Более чем, — блаженно хрюкнул он. — Нет, ну как же все-таки мало человеку надо для счастья…

Я достал из пачки новую сигарету.

— Кстати, — повернулся ко мне Свин, — твои вопросы произвели нужный эффект. Читатели «Независимого Творчества» больше не преклоняются перед гением Троцкой. Нет преклонения — нет и импульсов Блуждающему Сгустку. Я чувствую это… Молодец! Даже не ожидал, что ты способен задавать столь глубокие вопросы. Между прочим, ты согласен с тем, что она говорила?

— Не знаю, — поморщился я, — я плохо разбираюсь в философии. Вообще не разбираюсь. Ты же знаешь… Я просто работал. Вот и все.

— Хорошо, — кивнул Свин. — Лучшая философия — признать, что ты ничего не знаешь и не соглашаться ни с одним мнением на все сто процентов. Так сказал один древний философ… ну, в общем, я забыл как его зовут… Но мысль правильная.

— Пошли, — попросил я. — И не говори больше о философии, пожалуйста, а то меня стошнит.

Свин промычал себе под пятак что-то нечленораздельное. Но мою просьбу все же выполнил. Подходя к двери на улицу, я услышал за спиной цокание его копыт. Он все еще не отключил меня от своей ауры. И я чувствовал, что Свин по-настоящему счастлив.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Иногда мне кажется, что голливудские сценаристы не выдумывают события для крупномасштабных боевиков, а списывают их с натуры. Помните, в конце фильма обязательно сходятся вместе все неприятности, которые встречались герою в течение его экранной жизни. Все злодеи, все шпионы, все продажные полицейские, все монстры и пришельцы собираются в мощный кулак и, кровожадно усмехаясь, пытаются помешать осуществлению планов главного героя. То же самое произошло и с нами. Монстров, правда, не было. Их место заняла разбушевавшаяся стихия.

Едва я открыл дверь столовой, нас сбил с ног порыв ветра — настолько мощный, что я упал на пол, а Свина отнесло к барельефу с пионерами. Поскольку Свин все еще пребывал в приятно-расслабленном состоянии, он не смог проконтролировать ситуацию. В результате его тяжелая туша с силой ударила в нижнюю часть медного полотна, и творение неизвестного художника сорвалось со стены, накрыв собой моего старшего офицера. Из-под барельефа тут же раздалось возмущенное хрюканье и отборный мат. Я на четвереньках подобрался к месту происшествия и откинул барельеф в сторону.

— Это что еще за хрень? — спросил Свин, подслеповато щурясь в открытую дверь.

Я проследил за его взглядом. На улице творилось нечто невообразимое. Такое я видел впервые. Впервые в реальной жизни, если быть точным и отбросить телевизионные репортажи о тайфунах, которые время от времени случались в Азии и Америке.

На улице была кромешная тьма, хотя часы показывали только половину четвертого вечера. В непроглядной, неуютной и пугающей тьме бесновался ветер. Не ветерок, который ласково треплет кудри любимой. И не ветрище, который пронзает одинокого прохожего до костей. Нет. Это был Его Величество Ветер, причем Светлейшая Особа пребывала в крайней степени раздражения. Могучие порывы обрушивались на стены домов, рвали на части кроны деревьев. Где-то вдалеке раздался скрежет, и я увидел, как несколько легковых автомобилей перевернулись на крышу, несмотря на отчаянные попытки хозяев спасти положение. Куда там… Мишины не просто перевернулись — их еще и потащило вдоль аллеи. От самой аллеи, впрочем, уже мало что осталось: поломанные, растоптанные ударами стихии, кусты представляли из себя жалкое зрелище. Вместе с ветром усилился и дождь, который превратился в поток. На моих глазах один из водителей, бежавший за своей царапающей крышей асфальт «ауди-соткой», попал под удар этого потока и свалился на землю, закрыв лицо руками. Бедолагу оттащили в корпус его товарищи, догадавшиеся наглухо застегнуть капюшоны своих курток. Но самым неприятным был звук прибоя. Я даже не подозревал, что море может издавать такие звуки. Никакой мерности, ласковой периодичности — только гулкий, дробящий прибрежные скалы рев.

— Кажется, мы влипли, — сделал вывод Свин.

Я внимательно посмотрел на его рыло. По отведенным в сторону глазам я понял, что мой офицер недоговаривает.

— В чем дело? — грозно спросил я, ткнув его в бок.

Как правило, я не позволял себе такого пренебрежительного нарушения субординации. Но сейчас было не до устава.

— Кажется, в дело вступает Блуждающий Сгусток, — по-прежнему пряча глаза, пробормотал Свин.

— Но почему?! — опешил я. — Мы ведь устранили потенциальное недовольство читателей сайта!

— Устранили, — подтвердил Свин, однако в дальнейшие объяснения предпочел не вдаваться и махнул в сторону открытой двери пятаком. — Идем отсюда! Надо найти рацию и добиться, чтобы вертолеты прилетели как можно раньше.

— Вертолеты? В такую погоду? — усомнился я, вспомнив кое-какие правила полетов, слышанные мною в армии.

Свин демонстративно поднялся и, тяжело переваливаясь с копыта на копыто, побрел к двери. Я решил оставить свои вопросы на потом.

Мы набрали в легкие побольше воздуха, как это делают глубоководные ныряльщики, и выбежали на улицу. Я шел первым, прикрывая лицо поднятым воротником тренча. Свин прятался за моей спиной и поминутно призывал идти не так быстро: он не поспевал за мной и лишался, таким образом, единственной защиты от режущих ударов дождя.

Людей на улице не было вовсе: все укрылись в корпусах. Кое-где еще горел свет, но я был уверен, что это ненадолго. Постоянно слышался звон разбитого стекла — ветер подхватывал падавшие с деревьев ветки и с силой швырял их в оконные проемы. Стекло лопалось подобно гнилой материи.

В нормальных условиях путь к корпусу 2-А, где мы рассчитывали обнаружить сербов и рацию при них, занял бы минут пять, не больше. Однако шторм внес свои коррективы — и мы тащились минут двадцать, а то и больше. Я несколько раз падал на колени, когда чувствовал, что порывы ветра вот-вот опрокинут меня на спину. Что же касается Свина, то он получил хороший апперкот от летящей по воздуху пивной бутылки и поранил правое копыто, неосмотрительно ступив в лужу, дно которой было усеяно осколками разбитого стекла.

Преодолев, хотя и не без ропота, все мучения, мы наконец оказались перед дверью с заветной табличкой «Корпус 2-А». Я толкнул поцарапанное оргстекло, и мы с наслаждением ввалились в теплое сухое помещение, показавшееся раем после всего, что творилось на улице.

Наше появление никто не заметил. Колонисты собрались в кружок и жарко спорили о том, где лучше переждать непогоду. Половина хотела укрыться в подвальном помещении. Другая половина призывала подняться на крышу.

— Человек всегда найдет, чем себя занять, — прокомментировал Свин, энергично отряхивая тушу от дождевых капель.

Я тоже встряхнул тренч, выкрутил в кадку с фикусом свитер и пошел дальше. Во-первых, я хотел найти сербов. Как-никак, они — профессиональные военные. А достоинство военного человека заключается в том, что он не теряется во время нестандартных ситуаций. Сейчас это умение было как нельзя более кстати. Во-вторых, я хотел разыскать Аню. Не то чтобы я начал испытывать к ней какие-то чувства… но после нашей совместной ночи в доме Священника я чувствовал некоторую ответственность за девушку, и мне хотелось иметь ее в поле зрения при эвакуации.

Но закон подлости продолжал действовать. Странно: многие говорят про законы процветания, очень немногие — про законы подлости. Однако законы подлости действуют всегда, везде и с безотказностью швейцарского хронометра. А законы процветания… Кто-нибудь ощущал их на себе? Я не ошибся, именно ощущал…

Я шел по длинному коридору, поочередно распахивая двери то с одной, то с другой стороны. Свин семенил на некотором расстоянии за мной. Он все еще не пришел в себя после водяной купели, сипел, хрипел и тайком сморкался на ковровую дорожку.

В большинстве комнат было пусто — только кровати с железными сетками и разнообразный мусор. Кое-где я обнаружил дремавших на кроватях людей: видимо, они настолько устали от переезда, что смогли уснуть даже под аккомпанемент громовых раскатов. Открыв последнюю дверь в конце коридора, я удостоился сомнительной чести лицезреть Чука и Гека.

В этой комнате было тепло, чисто прибрано и уютно. На окне вместо штор красовалось старое покрывало со следами сигаретных «ожогов». В углу сердито пыхтел электрический чайник. Маленькая черная видеодвойка вполне достойно воспроизводила какой-то мексиканский телесериал. Пахло сигариллами, Чуковским «Живанши» и тропиками.

Эсэсовцы сидели за столом на деревянных стульях и поцеживали кофе из походных небьющихся чашек — тоже черных, с рекламными наклейками гостиниц Пхукета. Наше появление не вызвало у них отрицательных эмоций, как по идее должно было произойти. Напротив, Чадов улыбнулся своей бескровной усмешкой и пригласил нас к столу. Гешко даже поднялся и принес с лоджии еще два стула.

Подобное гостеприимство выглядело более чем подозрительно. Но я не видел резона отказываться от чашки горячего кофе в такой дождливый день. Свин — тоже. Правда, стул заскрипел под его задницей столь угрожающе, что, во избежание ненужных эксцессов, я придвинул к столу кровать и набросал на нее подушек, которые валялись в углу. Свин оглядел мою конструкцию брезгливо (подушки были без наволочек), но устроился с комфортом турецкого султана. Гешко достал из чемодана еще две черные чашки, на этот раз, правда, с рекламой Сан-Тропе. Чадов разлил кофе и угостил нас печеньем «Шоко-пай». Беседа началась.

— И как отнеслось ваше руководство к нашему здесь пребыванию? — поинтересовался Свин, чавкая печеньем.

Эсесовцы переглянулись, улыбнулись и синхронно пожали плечами. При желании этот жест можно было истолковать как угодно — от «очень плохо» до «очень хорошо».

— Ведь вы сообщили руководству о том, чем мы занимаемся? — не захотел теряться в догадках я.

— Сообщили, — елейно подтвердил Чадов.

— И?

— Наше руководство знает, что вы, несмотря на заявление об отставке, до сих пор выполняете задания Отдела, — промурлыкал Гешко. — И тем не менее оно выражает вам свою благодарность. Более того, мы уполномочены заявить, что, если вам станет скучно на пенсии, Служба Справедливости готова принять вас в свои ряды без предварительных тестов.

Свин, уже ополовинивший чашку, во время этих слов поперхнулся и громко закашлялся, забрызгав рубашку Чадова кофе. Я так и не закурил сигарету, которую было поднес ко рту. Такого сюрприза мы не ожидали. Ладно еще приглашение на службу — козлы отпущения нужны везде и всегда, поэтому эсесовцы создавали резерв из нелояльных сотрудников для публичных выговоров. Но благодарность… Нам, двум наиболее не любимым начальством СС офицерам в бозе почившего Отдела! Да еще в тот момент, когда мы, похоже, спутали Чуку и Геку все планы…

— И это не все, — продолжил Чадов. — У нас есть один маленький сюрприз для вас двоих.

Я заподозрил что-то неладное. Свин, судя по выражению его рыла, — тоже. На миг мне показалось, что Чуку и Геку дан приказ арестовать нас. Тогда кофе и улыбки хорошо объясняются. Кстати, странный привкус у этого кофе…

— Ничего странного, — сказал Чадов, смотря мне в глаза. — Обычный кардамон. Я пристрастился к нему на Суматре и теперь всегда добавляю щепотку для вкуса.

— Эй! Вообще-то сканировать ауру офицера, который не входит в твою связку, — грубое нарушение устава! — набычился Свин.

— У меня есть разрешение, — пояснил Чадов, доставая из кармана аккуратный прямоугольный сверток. — С самыми высокими печатями, что небезынтересно…

— Да, и мы сканируем все ваши действия, — осклабился Гешко.

— Как давно? — с очевидным волнением спросил Свин.

— Часов пять, — нарочито равнодушно произнес Чадов и с удовольствием покосился на уши Свина, мгновенно окрасившиеся в бордовый цвет.

— Не волнуйтесь, — попытался успокоить Свина Гешко. — То, что вы вдвоем… то есть втроем… устроили в столовой, останется между нами.

Я все-таки зажег сигарету и выпустил в сторону эсэсовцев струю дыма — так далеко, как только смог. Свин пребывал в прострации. Его игрища с Троцкой уставом официально не запрещались. Но слухи распространялись мгновенно. А моему офицеру предстояло еще пройти комиссию по распределению в новое тело. Комиссию, все члены которой, — такие праведники, что сахар из ушей капает. Без сомнения, свиновские экзерсисы с журналисткой им бы не понравились. Это значит — возможные накладки при распределении… Чтобы как-то разрядить ситуацию, я продолжил разговор.

— Видите ли, я скорее поверю в то, что инспекторы ГИБДД не берут взяток, чем в благородство вас двоих. При всем моем уважении…

— А здесь и нет никакого благородства, — удивился Чадов. — Один трезвый расчет. Ну заложим мы вас сейчас, ну и что? Никакой выгоды. А вот когда вы вернетесь к службе, у нас будет аргумент, с помощью которого мы сможем решать разнообразные спорные вопросы. При всем нашем уважении…

— Шантажисты! — возмутился Свин.

Судя по оттенку его ушей, он начал медленно приходить в себя.

— Шантаж — единственный незыблемый закон бытия, — отмахнулся Чадов. — Впрочем, хватит о грустном. Возьмите, это вам!

С этими словами он подвинул в мою сторону сверток. Я пошевелил край бумаги фильтром сигареты.

— Что это?

— Благодарность.

— Благодарность?!

— От нашего стола — вашему столу. Разверните!

Я переглянулся со Свином. Он пожал плечами и кивнул. Я развернул сверток и увидел толстую пачку долларов, перехваченную аптечной резинкой. Под резинку были засунуты две кредитные карточки. Я в изумлении посмотрел на эсэсовцев.

— Тридцать тысяч долларов, — пояснил Гешко. — Плюс две карточки с балансом по сто тысяч каждая. Берите, они ваши.

Свин осторожно ткнул сверток копытом, затем наклонил рыло к столу и понюхал купюры.

— И что же такое ужасное мы должны сделать за эти деньги?

— Ничего, — усмехнулся Чадов. — Вы уже сделали все, что нужно.

— В каком смысле? — удивился я.

— Вы не понимаете? — на подъеме спросил Гешко. — Вы действительно ничего не понимаете?!

В комнате повисло молчание — только продолжал попыхивать чайник в углу. Я поднес сигарету ко рту, но тут обнаружил, что она истлела до самого фильтра.

— Объяснить? — вежливо осведомился Чадов.

— Уж будьте любезны, — высморкался в скатерть Свин.

— Ну что ж, извольте, — чинно произнес старший эсэсовец и, приняв вальяжную позу, начал. — Как вы знаете, Служба Справедливости следит за тем, чтобы вера людей приводила к ожидаемым результатам. Во что люди верят, то они и должны получить. Не больше…

— … но и не меньше, — вставил Гешко.

— Помимо этого, — неодобрительно покосился на своего коллегу Чадов, — мы приветствуем и всячески поддерживаем само возникновение веры в людских душах.

— Это нам известно, — буркнул Свин. — Причем вам все равно, во что верит человек: в Бога или в дьявола…

— …в насилие или в покорность, — подхватил Чадов, — в стяжательство или в бескорыстие, в секс или в полное воздержание. Что делать, наличие хоть какой-то веры лучше, чем отсутствие веры вообще. Естественно, у нас есть свои моральные принципы. И мы хотели бы видеть их в людских душах. Но это не всегда удается осуществить. Так пусть лучше имеет место хоть какая-нибудь вера — под действием внешних обстоятельств она может измениться. А если веры нет вообще — и меняться нечему. Разумно?

— Ты решил прочитать нам лекцию? — спросил я, отхлебывая остывший кофе.

— Нет, нет, — замахал руками Чадов. — Простите за затянувшееся вступление. Постараюсь быть по возможности кратким… Так вот, деньги, которые вы видите перед собой, — благодарность Службы Справедливости за возрождение веры в людских сердцах.

— Что?! — не поверили своим ушам мы со Свином.

— Удивлены? — ухмыльнулся Чадов, закуривая сигариллу. — Понимаю, понимаю… Вы столько лет разрушали веру — и вдруг оказались ее созидателями. Но так случается сплошь и рядом: любой разрушитель созидает и любой созидатель закладывает основу для краха.

— Объясни толком, не мудри, — попросил Свин. — Мы академий не заканчивали…

— Извольте, — церемонно поклонился Чадов. — Вы, наверное, уже догадались, что мы с господином Гешко были откомандированы по тому же делу, что и вы.

— То есть вы должны были проследить, чтобы вера читателей сайта «Независимое творчество» не оказалась посрамленной? — уточнил я. — Как в случае со смертью Алины Стайгер?

— Как в случае с Алиной Стайгер, — подтвердил Чадов. — Кстати, эстрадная звездочка сама виновата в своей смерти. Блуждающий Сгусток — не абсолютная сила. И от Его атаки можно защититься. Если бы Алина верила в то, что она делает, и считала это правильным, красовалась бы сейчас на экранах всего мира. А она больше верила в то, что находится в окружении злобных, завистливых тварей, которые не дадут ей пробиться и похоронят заживо музыку, которую она захотела играть. Этакий луч света в темном царстве…

— Как верила — так оно и вышло, — подобострастно хихикнул Гешко.

— Нечто похожее должно было случиться и с «Обломками», — продолжил Чадов, — но тут в дело вмешались вы. Сначала нам это очень не понравилось. Но затем мы изменили свое мнение.

— Почему? — хором спросили мы со Свином.

— Все началось еще в поезде. Ехали себе люди, ни о чем не думали. Верить тоже никто ни во что не собирался. И вдруг за одной пассажиркой приходит Смерть.

— Она не хотела ее забирать, — напомнил Свин.

— Хотела, — отрезал Чадов. — Только несколько позже, чтобы эфирное тело успело осознать свои ошибки и покаяться. Однако вы нарушили Ее планы. С точки зрения энергетических законов непростительное преступление…

— Но сколько это преступление возродило веры… — задумчиво протянул Гешко.

— Да, — кивнул Чадов. — Своим вмешательством вы здорово помогли Службе Справедливости. Девушка умерла на глазах у многих пассажиров. И это поразило их души. Так всегда бывает: когда человек видит катастрофу по телевизору — он включает побыстрее другой канал. Когда смерть происходит рядом, человек задумывается о вечности. И после того как Гаврила унес тело девушки к вам в купе и поезд тронулся, многие люди задумались о том, что однажды и им придется вот так же бездыханно лежать на асфальте под взглядами любопытствующей толпы. И они задумались о вечности. Некоторые даже решили пойти в церковь и поставить свечу по прибытии домой…

— Но пассажиры не только задумались о вечности… — угрюмо произнес Свин.

— Абсолютно верно! — согласился Чадов. — Они задумались еще и о том, как много возможностей попасть в Ее объятия подстерегает каждого из нас. До тех пор пока они не увидели тело девушки на асфальте, жизнь казалась им чем-то незыблемым, само собою разумеющимся. Работа, семья, дети, любовники, любовницы, вечерний ужин перед телевизором — все думают, что так будет продолжаться бесконечно долго. И вдруг — такой облом…

— Ну ладно, а при чем здесь мы? — спросил я, хотя уже начал понимать, куда клонит Чадов. — Ведь девушка все равно умерла бы. И пассажиры, увидев ее смерть, все равно задумались бы о… о некоторых не совсем повседневных вещах…

— Смерть не делает холостых рейсов. Она пришла за девушкой — и Она должна была ее получить. Все равно, какой ценой. И тут очень кстати подвернулся страх пассажиров. Многие ведь не просто задумались — в их сердце проник страх. Они вспомнили про многочисленные сообщения о катастрофах, которые без конца крутят по телевизору. И они ощутили, что поезд, в котором они едут, — не более чем железная коробка. Сойди он с рельс — и они ничем не будут отличаться от этой девушки. При обычном раскладе эти страхи остались бы всего лишь страхами. Но в этот раз вами было нарушено течение Высших энергетических процессов. А планы Неба нельзя менять без последствий. Поэтому, как всегда в подобных случаях, случился катаклизм… Таким образом, вмешавшись в вещи, недоступные вашему пониманию, и захотев спасти одну жизнь, вы вызвали очень сильную катастрофу, в которой погибли многие. Кстати, эти террористы собирались провернуть свое дельце двумя днями позже. Но у обходчика произошли некоторые изменения в его сменном графике, и им пришлось подкорректировать свои планы…

— Черт… — пробормотал Свин, низко опустив рыло.

— Нет, чертом здесь и не пахнет, — возразил Гешко. — Наоборот, увидев приближающийся состав с цистернами, многие люди вспомнили о Боге. Если бы вы знали, сколько искренних молитв прозвучало за несколько секунд до взрыва… А сколько — после… При обычном течении жизни потребовалось бы открыть несколько семинарий, чтобы добиться такого результата…

— Но это еще не все, — с усмешкой сказал Чадов. — Главное — впереди. То, что вы сотворили в столовой, — та еще картинка. Но мы не будем вдаваться в морализаторство. Сейчас ведь в моде свободный секс — хоть слона в хобот, главное, чтобы слон был согласен.

— Мы выполняли свое задание, — с вызовом кашлянул Свин. — Нам было поручено защитить ребят из «Обломков кораблекрушения». Поэтому пришлось нейтрализовать источник возмущения путем… гм… соития с госпожой Троцкой. Увидев ее в неподобающем виде, узнав ее глубинные импульсы, читатели «Независимого Творчества» потеряли в нее веру.

— А ведь никто и не спорит, — по-бабьему замахал руками Гешко, — задачу вы выполнили, «Обломки» в безопасности, журналистка удовлетворена… Важно другое…

— Что именно? — буркнул Свин.

За окнами раздался особенно сильный порыв ветра. Покрывало, исполнявшее функцию занавески, приподнялось, словно флаг пиратского парусника, и вернулось на место лишь спустя несколько секунд.

— Очень скоро к Богу обратится еще больше людей, — произнес Чадов, накидывая на плечи кожаный жакет. — За это вам большое спасибо. Берите деньги, они ваши по праву.

— Ничего не понимаю, — начал я, но Свин резко перебил меня.

— Вы хотите сказать, что читатели «Независимого Творчества» все-таки послали импульсы Сгустку?

Эсэсовцы снова синхронно кивнули.

— Но почему?! Они же видели, что Троцкая писала неискренне, а «Обломки» — вполне приличная группа?

— Теперь они желают зла вовсе не «Обломкам», — произнес Чадов. — Они хотят убить вас двоих… и Троцкую. Еще кофе?..

Мы бежали по коридору. Точнее, Свин бежал, резво перебирая копытами, а я едва поспевал за ним. Мой офицер налетал на двери маленьким ураганом, с размаху открывал их ударом пятака и, убедившись, что комнаты пустые, спешил дальше.

— Подожди! — переводя дыхание, попросил его я. — Не так быстро, пожалуйста!

— У нас мало времени, — озабоченно пробормотал Свин. — У нас очень мало времени… Ну где же эта чертова рация?!

— Я найду рацию, только объясни, что мы должны делать?

— Надо как можно скорее вызвать вертолеты!

— А потом?

— А потом я побегу за Троцкой, а ты. готовь людей к эвакуации.

Я остановился, прислонившись рукой к стене. За последние несколько дней мне пришлось изрядно побегать. Да и сигареты сделали свое дело — сил совершенно не осталось. Приходилось выигрывать время разговорами.

— Кстати, я так и не понял, почему читатели сайта ополчились на Троцкую?

— Элементарно, — хрюкнул Свин, — кого и что в этой стране презирают больше всего?

— Политиков и участие в выборах? — предположил я.

— Тупеешь, — поморщился Свин и, наскакивая на очередную дверь, бросил: — Деньги и секс!

— Но у нас больше всех миллиардеров в мире! — возразил я. — Да и с сексом вроде проблем нет.

Комната, в которую вбежал Свин, оказалась пустой. Он покрутился на месте и, высунув рыло из-за дверного косяка, саркастично усмехнулся.

— Ага, как бы не так… Почитай газеты на досуге. Все богатые — бездушные сволочи, порядочный человек может быть только бедным. А секс… Наличие любовницы — самое серьезное основание для снятия прокурора с должности.

— Поэтому читатели сайта так взъерепенились, услышав признание Риммы?

— Да. У них ведь ни денег, ни секса. Только лавина мыслей в утружденной голове. Вот они и пульнули эту лавину Сгустку.

— И теперь вся их ненависть обрушится на нас?

— Да. И на Римму тоже. А поскольку мы в лагере, то достанется всем. Нет, не зря шторм разгулялся. Эсэсовцы, конечно, рады — любой экстрим заставляет людей думать о Боге. Но что придется пережить… Ладно, давай разделимся. Я пойду за Риммой, а ты ищи рацию.

— Ты уверен, что за Риммой лучше идти именно тебе?

— А почему это я не могу пойти? — подбоченился Свин.

— Ну, на улице такой армагедец… Вдруг тебя сдует в канаву… К тому же ты не станешь разговаривать с Риммой? Она ведь не в курсе всех наших дел.

Свин задумался, но потом решительно махнул головой:

— Нет уж, если переспал с женщиной — изволь позаботиться о ней. Доберусь как-нибудь, а потом загипнотизирую ее и велю идти за мной.

— Только не увлекайся.

— Ты о чем?

— Ну, вдруг тебе захочется повторить, — потупился я.

— Охальник! — несколько наигранно возмутился Свин, после чего потрусил к выходу. — Все, за работу! Ищи рацию. Я вернусь минут через пятнадцать.

Я вздохнул и подошел к следующей двери.

Оказавшись вдалеке от пылающего эмоциями Свина, я включил логику и сразу поднялся на самый верхний этаж. Там и обнаружил сербов. Вполне разумно: учитывая то, что творилось на улице, антенну надо было поднимать как можно выше, чтобы услышать, а тем более сказать хоть слово.

Зоран расположился на подоконнике, рядом с передатчиком. Горан сидел на кровати без матраца и ел мандарин. Выглядели сербы не то чтобы удручающе, но крайне печально.

— В чем дело? — спросил я у Горана.

Он хмуро кивнул в сторону подоконника. В этот момент рация ожила, динамик зашипел от потрескиваний эфира. Зоран немедленно схватил его, напялил наушники и эмоционально заговорил. Я слышал только его речь, но и этого хватало, чтобы составить представление о смысле разговора.

— Я понимаю, что погода не очень… Да, да, согласен, очень плохая погода… Согласен, шторм… Но мы же договаривались… У нас здесь тоже люди… Эти люди не могут ждать двое суток… Слишком долго объяснять почему… Нет, я не пьян… И не под кайфом… Слушай, командир, мы же договаривались… Мы деньги заплатили… Я понимаю, что твои люди рискуют, но мы рискуем еще больше… Хорошо, давай пересмотрим цену….

Я показал знаками Зорану, чтобы он на мгновение отвлекся.

— Предложи тридцать тысяч долларов сверху…

— Тридцать тысяч долларов сверху! — эхом отозвался Зоран.

Ответа он дожидался довольно долго. Я успел за это время устроиться рядом с Гораном на кровати и съесть предложенный им апельсин.

— Деньги? — вскинулся Зоран, едва я проглотил последнюю дольку. — Деньги при нас, разумеется. Почему это у меня неуверенный тон?

Я достал из кармана конверт эсэсовцев и демонстративно провел пальцем вдоль среза пачки.

— Повторяю, деньги у нас, наличные, — облегченно вздохнул Зоран. — Тридцать тысяч долларов, сотенными купюрами… Хорошо, давайте, мы вас ждем… Постойте, почему утром? Почему утром?! Мы же договаривались сейчас! Мы не можем ждать, поймите… Какие условия?

Он зажал микрофон рукой и с шумом выдохнул воздух.

— Один экипаж согласился лететь. Но они поднимутся в воздух только утром. Хотя, мне кажется, летчики намекают, что хотели бы больше денег.

— Предложи им столько, сколько они захотят, — сказал я, поглаживая пальцем кредитные карточки.

— Хорошо, — закричал в микрофон Зоран, — сколько надо доплатить вашим ребятам, чтобы они вылетели прямо сейчас? Еще столько же?

Сербы вопросительно посмотрели на меня.

— А говорят, наши военные совсем не приспособлены к жизни… — сказал я и утвердительно кивнул.

— По рукам, еще тридцать тысяч сверху! — сжал микрофон до побеления костяшек Зоран. — Да, они при нас… то есть на кредитной карточке. Мы переведем деньги на счет, который вы укажете, как только приземлимся… Нет, подождите! Что значит, где нас потом искать?! Да переведем же, говорю… Ну подождите еще минуту!

С этими словами Зоран посмотрел на меня.

— Они не доверяют кредитной карточке. Во-первых, не знают, как ею пользоваться. Во-вторых, ожидают какого-то подвоха с нашей стороны. Требуют только налом…

— Но у меня нет больше нала…

— Предложи им наш «патрол», — вмешался Горан.

— Джип возьмешь? — спросил Зоран у динамика после секундного колебания. — Какой-такой… Да это «ниссан-патрол»!.. Два года как купили… Выпустили? Ну, выпустили три года назад… Так мы его за тридцать тысяч и предлагаем. Новый в два раза дороже стоит… Зверь, а не машина… Салон? Конечно, кожаный… а как же без пневматики… усилитель, сабвуфер, все как положено… Да есть у нас релинги на крыше, слышишь — есть! Прилетите? Отлично! Все, договорились, ждем!

— Когда нам ждать этих крылатых коммерсантов? — поинтересовался я у Зорана, после того как он положил наушники на подоконник.

— Обещали через два, максимум три часа. И прилетит только один вертолет.

— Боевой?

— Грузовой. Люди в него поместятся, а вот вещи придется оставить.

— Ничего, на новые вещи всегда можно заработать, а вот на новое тело — нет, — сказал я, подходя к окну. — Где устроим площадку для погрузки?

— Я думаю, на футбольном поле…

— Нет, — тоже подошел к окну Горан. — Возле футбольного поля много деревьев и фонарных столбов с электропроводкой. Если лопасти винта зацепятся — все окажемся на земле. Я предлагаю крышу кинотеатра.

Зоран протер окно рукавом куртки, и мы стали внимательно разглядывать здание летнего кинотеатра.

В лучшие времена пионерский лагерь имени Константина Заслонова принимал пятьсот человек одновременно — это легко можно было высчитать по количеству корпусов и размерам столовой. И по габаритам кинотеатра — тоже. Это огромное белое здание с гигантским экраном и бесконечными рядами скамеек лично я назвал бы скорее открытой концертной площадкой, нежели кинотеатром. Стены вздымались вверх метров на пятнадцать, не меньше. Перед огромным экраном высился дощатый помост эстрады. Но, самое главное, несмотря на наименование «летний», кинотеатр имел полноценную крышу. Ровное прямоугольное полотно, покрытое листовым железам, покоилось на металлических сваях, надежно вмурованных в асфальт. Между стенами и крышей был небольшой зазор, позволявший летнему ветерку охлаждать лица изнывающих от жары зрителей. Я предпочел бы, чтобы крыша крепилась непосредственно на стены, но в данной ситуации выбирать не приходилось. В любом случае мы располагали практически идеальной площадкой, над которой мог зависнуть вертолет. Людям, правда, придется забираться на крышу по узкой пожарной лестнице, а затем подниматься на вертолет по веревочной лестнице. Но это все равно лучше, чем выходить за стены лагеря, под удары шторма.

— Площадка хороша, — выразил общее мнение Зоран. — Но надо проверить, надежно ли стоит крыша.

— Нет проблем, пошли, — сказал я, отходя от окна.

— Всем вместе нам идти не обязательно, — застегнул молнию куртки Горан. — Крышу могу проверить я один.

— У него опыт, — подтвердил Зоран. — Он работал инструктором по скалолазанию на горном курорте… до войны. Высоты Горан не боится…

— Заодно отгоню джип поближе к стенам, чтобы вертолетчики могли зацепить его тросом. А вы лучше убедите людей, чтобы бросали свои пожитки и собирались в одном месте.

— Хорошо, — согласился я, нащупывая в кармане тренча прохладную сталь кольта.

Даже перед лицом опасности люди неохотно расстаются со своим скарбом. Да и в опасность верят, только когда она буквально перед глазами — пример с пассажирами скорого поезда «Москва — Приморск» хорошо доказал мне эту истину. Так что процесс уговоров не обещал быть легким. Я отбросил сантименты в сторону и приготовился снести голову еще паре домашних любимцев…

Все колонисты, спасавшиеся от светлого будущего, размещались в четырех корпусах. Мы с Зораном поделили их поровну. Мне достались корпуса 1-А и 2-Б, ему — корпус 1-Б и здание медпункта, в окнах которого тоже светились огоньки. Место сбора мы назначили в корпусе 2-А: он располагался ближе всего к зданию летнего кинотеатра.

Как я и предполагал, большинство беглецов восприняли мою идею в штыки. Да, они бежали от образа жизни, предлагаемого им «Стоящими рядом», но это отнюдь не означало наличия в их головах покладистости и трезвости суждений. Напротив, многие совершенно не представляли масштабы происходящего и приготовились отстаивать коробку с любимым компьютером или сумку с запасом одежды на год до последней капли крови. Я понимал их: люди и так многое теряли, оставляя квартиры и дома на территории, захваченной «Стоящими». Несчастные пожитки — единственное, что осталось у них на обустройство жизни в другом мире. Но один вертолет мог забрать только людей. Да и то, похоже, не всех: людей при ближайшем рассмотрении оказалось больше, чем мы предполагали.

Настроение испортилось окончательно. Я несколько раз мысленно вызывал Свина на связь, но тот не отвечал. Мне хотелось надеяться, что мой офицер не добивается благосклонности госпожи Троцкой второй раз, а использует время с пользой…

Я довольно грубо втолковывал людям, что из личных вещей они могут взять с собою только документы и деньги. Домашних животных, правда, убивать не пришлось, но без выстрелов в потолок и потрясания дымящимся стволом пред лицами особых строптивцев не обошлось. Не знаю уж, как справлялся со своей задачей Зоран…

Часа через полтора я наконец выгнал колонистов из корпусов. Затем для очистки совести прошелся по корпусам еще раз и проверил все комнаты, а также подсобные помещения. Все было чисто, звук моих шагов эхом отдавался посреди пустых помещений. В корпусе 2-Б среди брошенных вещей я обнаружил клетку с попугайчиком. Птица отчаянно билась о прутья, игрушечный колокольчик, привязанный к миниатюрному насесту, жалобно звенел. Я открыл дверцу и выпустил попугайчика наружу, понадеявшись, что уж его-то «Стоящие» не станут перевоспитывать. Сумеет адаптироваться к природной среде обитания — хорошо. Не сумеет — что ж, не он один…

Теперь мне предстояло вернуться в корпус 2-А и там дожидаться вертолета. Я засек время: если пилоты поторопятся — уже через час мы сможем оторваться от земли.

Я натянул воротник тренча на голову, пнул дверь и… столкнулся лицом к лицу с Аней. Увидев меня, девушка испуганно вскрикнула. Она совсем вымокла от дождя, сочащиеся холодной влагой волосы плотно облегали голову, губы посинели.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, втаскивая ее вовнутрь.

— Я… я просто искала кого-нибудь. Говорят, скоро прилетит вертолет…

— Да. Но общий сбор назначен в корпусе 2-А… Кстати, где ты была все это время?

— В корпусе 1-Б, — не сразу ответила Аня.

— Значит, ты видела Зорана. Неужели он ничего тебе не сказал?

— Сказал, — после заминки произнесла Аня. — Но я все перепутала. Знаешь, от этих переживаний голова совсем идет кругом…

— Понимаю… Кстати, Зорану удалось заставить людей перейти в корпус 2-А? Кто-нибудь сопротивлялся?

— Нет, никто, — тихо сказала девушка. — Ни один человек не сопротивлялся.

— Хорошо. Тогда бежим!

Я прикрыл Аню полой тренча, и мы выбежали на улицу. Когда до заветного корпуса оставалось не более десяти метров, я увидел две фигуры, бредущие под дождем. В одной из них, по характерной форме солдатской плащ-палатки, я узнал сторожа дядю Мишу. Вторая при ближайшем рассмотрении оказалась Гораном.

— Как крыша? — крикнул я ему.

— Крыша в порядке. Но появилась другая проблема.

— Только одна? — от нечего делать съерничал я.

— Шутник, — неодобрительно проворчал Горан. — Послушай дядю Мишу, посмотрим, захочешь ли ты юморить…

Я обернулся к сторожу. Тот, скинув с головы капюшон, заорал мне в ухо, пытаясь перекрыть завывания порывов ветра.

— У нас гости!

— Гости???

— Два КрАЗа и три «Икаруса». Я увидел их фары в бинокль. Они на расстоянии двух километров отсюда. Минут через пять-семь будут возле ворот.

— Кто это может быть? — спросил я, но через секунду понял, что вопрос был глуп до невозможности. В такую непогоду к нам могли пожаловать только «Стоящие рядом».

Горан, увидев, что до меня дошло, кивнул.

— Нам надо организовать оборону. У них, наверное, много оружия. А у нас — от силы десяток пистолетов и три «калаша».

— А про мой «Дегтярев», ты, я вижу, забыл? — с геройской обидой, как могут только пожилые люди, выпятил грудь сторож.

— Не забыл, дядя Миша, не забыл. Но скажи, сколько у тебя патронов?

— Две коробки, — пригорюнился сторож. — Скажешь, у тебя больше?

— Меньше, — вздохнул серб.

— Предлагаю разделиться, — сказал я, подталкивая Аню к Горану. — Мы с дядей Мишей пойдем к воротам и посмотрим, что можно сделать. А ты, Горан, отведи Аню в корпус, возьми всех вооруженных мужчин и подтягивайся к нам. Идет?

Вместо ответа серб взял девушку за руку и повлек ее в сторону ярко светившихся окон корпуса 2-А.

— Да, и скажи, чтобы люди поднимались на крышу кинотеатра, — крикнул я им вдогонку. — Лучше сделать это заранее — «Стоящие» вряд ли отнесутся с пониманием к вертолету…

В сторожке дяди Миши было относительно сухо. На застеленном старыми газетами столе стоял настоящий самовар (причем теплый), две кружки с треснувшими ручками и наполовину заполненная тарелка с вареными яйцами. В углу висела икона Николая Чудотворца. Перед ней даже горела лампадка, но когда мы открыли дверь и в сторожку ворвался неуемный ветер, фитилек потух.

— Полюбуйся, — сказал дядя Миша, подводя меня к окну и вручая цейсовский бинокль.

Я приложил окуляры к глазам. Оптика мгновенно приблизила меня к объекту. Все было так, как и сказал сторож: два огромных грузовых автомобиля и три красных автобуса с табличками «Дети» на лобовых стеклах. Еще несколько минут — и они будут здесь.

— Обрисуйте диспозицию! — по-военному коротко обратился я к дяде Мише.

Мы вышли из сторожки. Я внимательно выслушал дядю Мишу и понял, что шансов у нас не было. Никаких, даже минимальных. Я бы взволновался до предела, если бы именно такие ситуации не преследовали меня последние десять лет. Привычка — великая вещь. Более великая, чем позитивный настрой. Настрой можно потерять, его любят разрушать внешние факторы и недоброжелательно настроенные люди. А привычка — она, как вторая кожа: не мешает, сидит по размеру и действует на твоей стороне, потому что ей это выгодно.

Посему я спокойно помог сторожу запереть ворота на огромный засов и прикинул, где лучше расставить огневую мощь десяти пистолетов. Да, пожалуй, стрелкам лучше укрыться за стволами акаций, что росли вдоль полутораметрового каменного забора. Если нападающие полезут через забор — на некоторое время мы сможем их задержать. Но по всему периметру забора стрелков не расставишь. К тому же наш запас боеприпасов сильно ограничен. Да и если среди нападающих есть хотя бы один здравомыслящий человек, то они пустят грузовик на таран. Многотонный КрАЗ сметет ворота, как фанерную дощечку, гадать тут не приходится. Поэтому вся оборона может оказаться бесполезной. Но все же лучше делать что-то, чем ничего не делать, — так, по крайней мере, на душе спокойнее.

Стрелки с нашей стороны подоспели раньше, чем подъехал транспорт «Стоящих». Среди мокрых людей, непривычно и с опаской державших пистолеты в руках, я узнал и детективщика, и гламурного фотографа, и даже финансового спекулянта Черногорцева.

— Ты сможешь выстрелить в человека? — спросил я детективщика.

Он смущенно протер свои очки от дождевых капель.

— Я понимаю… У Джека Лондона есть такой рассказ «Убить человека». Там к одной даме врывается грабитель, она наставляет на него пистолет, но выстрелить не может. И он уходит. Вы подозреваете, что я такой же?

— Ничего я не подозреваю. Просто спросил.

— Они сожгли мою рукопись, — выпрямился парень. — Пять лет работы… Я тщательно осмысливал каждое предложение… Поэтому я думаю, что смогу выстрелить в человека.

— Лучше не думай, просто стреляй, — посоветовал подошедший Горан. — И ни в чем не сомневайся. Сомнения укорачивают жизнь. Иногда очень сильно.

— Кстати, а где Зоран? — поинтересовался я у серба.

— Не знаю, — пожал плечами он. — В корпусе 1-А его нет. Да и вообще там гораздо меньше людей, чем приехало. Может, он еще возится с кем-нибудь в медпункте?

— Вполне возможно, — согласился я. — Ладно, давай расставлять людей.

Горан полностью принял мой план обороны и расположил мужчин за акациями, показав им заодно, как лучше всего стрелять из пистолетов в положении опершись на колено. Со стороны серб выглядел довольно спокойно: этакий смуглый бог войны с бесстрастным лицом, стальными глазами и вырывающимися из ноздрей облачками пара. Я в очередной раз поблагодарил небо за толкового помощника и пообещал поставить свечу за процветание сербского народа в церкви, если, конечно, останусь живым…

Свет фар безжалостно распорол пелену дождя и уперся в ворота. К этому времени все находились на боевых позициях: стрелки — за деревьями, я с дядей Мишей в сторожке; Горан забрался на старый тополь, росший чуть поодаль от ворот, и надежно замаскировался среди его больших ветвей. Один снайпер у нас, таким образом, имелся.

Мы ждали решительных действий со стороны нападавших. Но они почему-то медлили. Естественно, из грузовиков и автобусов высыпало довольно много народа. В большинстве своем — мужчины. Я с некоторым облегчением заметил, что отнюдь не все из них были вооружены автоматами: кое-где мелькали стволы закинутых за спины охотничьих ружей. Существенно положение вещей этот факт не менял, но все равно приятно.

В кабине головного КрАЗа зажегся свет. Я пригнулся к окошечку и сумел разобрать знакомые черты. Снова Катя, бывшая проститутка и нынешний идеолог «Стоящих рядом» собственной персоной. Я отчетливо различал шрамы на ее лице, видел хищный блеск ее глаз. Неправы те, кто утверждает, будто характер человеку дается один раз при рождении и меняться в течение жизни не может, — они просто не знают, какие чудеса может сотворить с психикой бетонный подвал в заброшенной лесной сторожке. Катя переродилась полностью. В сеансах Присутствия я видел запутавшуюся в жизни девушку, тщательно скрывавшую за показной наглостью отчаяние, сомнения, панику. Сейчас же ее обезображенное лицо дышало уверенностью в своей правоте и холодным азартом охотника, подносящего нож к горлу стреноженной жертвы. Да, я не любил Чука и Гека и всю их философию, но следовало признать, что именно благодаря таким качествам побеждают в войнах, строят финансовые империи и выигрывают президентские выборы. Есть только ты и твое единственно правильное мнение. Все остальное — чепуха, мусор, который можно и нужно безжалостно смахнуть в канаву… А ведь я сочувствовал Кате и был готов голыми руками разорвать на части ее мучителя. Вполне возможно, через некоторое время она проделает подобную операцию со мною. Нет, прав все-таки Свин, утверждавший, что людей нельзя любить. Их можно ненавидеть, можно пользоваться ими, лучше всего — соблюдать нейтралитет. Так спокойнее, так лучше. Будешь сочувствовать, проявишь участие — рано или поздно получишь нож в спину. Закон? Я почти готов был согласиться, что да, закон…

Дверца кабины КрАЗа со скрипом отворилась. Катя спрыгнула на землю. Я увидел в ее руках пластмассовый мегафон милицейского образца. Она поднесла устройство ко рту и громко выкрикнула:

— Привет, беглецы!

Я несколько растерялся. То, что Катя решила поговорить, само по себе неплохо: значит, она не настроена на молниеносную атаку и чего-то хочет. Пока торг да дело — может подоспеть вертолет. И тогда обороняться будет как-то веселее. Но как разговаривать с ней при таком ветре? Не выходить же на открытый простор: Катя могла позволить себе подобную браваду, имея за спиной пару сотен автоматчиков, я — нет.

— Тебе что, матюгальник нужен? — спросил меня дядя Миша.

— Да. Можем выиграть несколько минут за разговорами.

Сторож протянул мне видавший виды мегафон с жестяным помятым отражателем, потрескавшейся рукояткой и обрывком дерматинового ремешка, на котором это чудо было положено носить через плечо. Им воспользовался дядя Миша, когда мы подъехали к лагерю.

— Бери, пользуйся, — протянул мне мегафон дядя Миша. — Вещь хорошая, надежная. Эх, помню, гонял я, бывалоча, через него пионеров…

Я осторожно приблизил динамик ко рту:

— Привет, агрессоры!

— Мы не агрессоры! — жизнерадостно отозвалась Катя. — Мы принесли вам мир и спокойствие!

— Не могу припомнить хотя бы одну войну, которая не начиналась бы с этих слов! — крикнул в динамик я. — Что вам нужно?

— Поговорить!

— Говори, мы внимательно слушаем!

— Разговор серьезный!

— Тогда кричи громче!

— О важных вещах не кричат, о них шепчут на ухо! — назидательно отреагировала Катя.

— Желаешь аудиенции?

— Ты очень догадлив. Наверное, был отличником в школе… Ну так что, встретишься со мной?

Я опустил мегафон и попытался отыскать хотя бы одну причину, способную вытолкнуть меня из укрытия под дула сотни автоматов. Попытка успехом не увенчались — как ни крути, но выходить за ворота смысла я не видел. Очень здорово в. этой ситуации мог помочь Свин: просканируй он ауру, залезь в головы не Кати, так ее ближайших помощников — и мы узнали бы, чего они хотят. Но мой офицер по-прежнему не выходил на телепатическую связь и в пределах видимости не появлялся.

Между тем Катя довольно правильно истолковала мое молчание и издевательски засмеялась в свой динамик:

— Боишься? Не доверяешь мне?

— Тебе, может, и доверяю, — ответил я, — а вот твоим людям — нет.

— Да вы, батенька, дипломат… И достоинства не потеряли, и рисковать не стали.

— Дипломат не дипломат, а говорить нам с тобою лучше через мегафоны. Так будет спокойней для нас обоих…

— Да не бойся ты, — успокаивающе произнесла Катя. — Не буду я тебя подставлять. Сама пойду к вам для разговора. Только скажи своему снайперу, чтобы с дерева слез. Не люблю я, когда люди на деревьях сидят. Не по-человечьи это, по-птичьи… Того и гляди, нагадит сверху…

— Ладно, мы тебя ждем, — сказал я в мегафон, после чего вышел из сторожки и знаками показал Горану, чтобы он покинул свое укрытие. Все равно его позиция потеряла стратегическую важность. Если его увидела Катя, увидели и все ее бойцы. И даже если у них нет снайперской винтовки, сотня автоматов легко сметет с дерева любую цель, тем более такую хрупкую, как человеческая плоть…

Горан, хмурясь, слез с дерева. Мы подошли к воротам и отодвинули засов калитки. Затем распахнули ее и стали по обе стороны от калитки — так, чтобы нас в дверной проем не мог подстрелить кто-нибудь из нападавших.

Катя шла медленно, словно по подиуму. Остроносые лаковые сапожки уверенно разбрызгивали потоки воды, струившиеся по асфальту. За ее спиной на почтительном расстоянии следовали двое мужчин, в одном из которых я узнал первого парня девушки, а по совместительству — владельца казино-ловушки Сафонова.

Метрах в пяти перед калиткой Катя остановилась, ловким движением плеч сбросила с себя ремешок автомата и демонстративным жестом кинула оружие в лужу. Сафонов немедленно нагнулся и поднял его. Девушка сделала повелительный жест рукой. Ее спутники развернулись и пошли обратно к машинам.

— Милости просим! — поклонился я.

Катя прошла в калитку и окинула нас цепким взглядом.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил ее Горан.

— Неужели вы будете держать даму под дождем? — удивилась Катя.

— Да, пожалуй, нам лучше пройти в сторожку, — сказал я и захлопнул калитку…

В сторожке Катя мгновенно сориентировалась и заняла лучшее место. Я уселся на стул спинкой вперед. Горан примостился у двери. Дядя Миша остался на ногах.

— Чай, кофе, потанцуем? — решил начать с прибаутки я.

— Потанцуем мы потом, — усмехнулась Катя, доставая из кармана куртки миниатюрную щетку и проводя ею по мокрым волосам. — А вот от чаю не откажусь: на улице черт знает что творится…

В подтверждение ее слов стены сторожки сотряс звук мощного громового раската, дождь застучал по крыше с удвоенной силой. Дядя Миша, подозрительно косясь на нашу гостью, разлил кипяток по чашкам и бросил туда два липтоновских пакетика на веревочках.

— Сахару нет, уж не обессудьте…

— Сахар — белая смерть, — успокоила его Катя, с наслаждением отпивая дымящуюся жидкость из чашки. — Я сама пью без сахара.

Дядя Миша крякнул и на всякий случай отошел поближе к Горану. Я, ради приличия, тоже отхлебнул из своей чашки.

— Ну что, обмен любезностями закончен?

— Закончен, — признала Катя и поставила чашку на стол.

— Итак…

— Итак, поговорим об условиях вашей капитуляции. — Она закинула нога за ногу.

— С чего вы взяли, что мы сдадимся без боя? — подал голос молчавший до этого Горан.

— Вы же разумные люди и прекрасно понимаете, что долго не продержитесь. Сколько у вас стволов — пять, шесть, двенадцать? У меня все равно на порядок больше.

— Численное преимущество не всегда обеспечивает победу, — заявил серб.

— В данном случае обеспечит, — отмахнулась Катя.

Я поднял ладонь, показывая Горану, что не стоит злить нашу собеседницу.

— Ладно, Катя, коль вы не начали атаку сразу и пришли на переговоры, у вас наверняка есть к нам предложение. Говорите! Мы ведь деловые люди, рассмотрим, подумаем, дадим ответ…

— Не люблю я это словосочетание, — поморщилась девушка, — сейчас ведь любой мерзавец с китайским «Паркером» — деловой человек… А условия капитуляции следующие: сложите оружие — и никто не пострадает.

— Как бы не так… — вскинулся Горан, но я снова остановил его гнев поднятой ладонью.

— Катя, вы же умная женщина… Неужели вы и вправду думаете, что мы добровольно отправимся в бетонный мешок, затерянный где-то в подмосковном лесу? И станем довольствоваться ежедневной пайкой в виде пакета сухих дров и опасной бритвой со свастикой на рукоятке в качестве единственной собеседницы? Лично меня такая альтернатива не устраивает. И я готов сражаться за свою свободу. Да и все мои товарищи — тоже…

Глаза девушки сузились — то ли от гнева, то ли от испуга. Не знаю уж, где проходили обработку остальные члены партии. Вполне возможно — в другом месте. Скорее всего, о подвале в сгоревшей сторожке знала только Катя и ее гуру-мучитель. Поэтому мои слова вызвали недоумение, испуг и ярость. Это хорошо… Когда человек выведен из равновесия, с ним легче разговаривать.

— Может, рассмотрим иные варианты? — постарался не дать опомниться Кате я. — Скажем, вы возвращаетесь в Приморск и живете как хотите. А мы спокойно убираемся восвояси. Тогда никто не пострадает и все будут довольны.

Девушка несколько раз глубоко вздохнула и натянуто улыбнулась. От этой улыбки ее шрамы налились кровью так, что стали видны следы от швов.

— Мы можем поговорить наедине?

— У меня нет секретов от моих друзей.

— А я и не собираюсь секретничать. Просто хочу вспомнить былые времена. Не хочется вытаскивать весь интим наружу при посторонних.

Горан недовольно засопел и зачем-то передернул затвор автомата.

— Да не бойся ты, брат-славянин, — бросила ему Катя. — Не убью я вашего предводителя. Не знаю я каких-то там приемчиков, чтобы одним ударом завалить такого здорового мужика. И под юбкой у меня пистолеты не спрятаны. Можешь проверить, если хочешь…

— Пусть твои уроды проверяют, — фыркнул Горан. — Меня пока на извращения не тянет.

— Это только пока, — и не подумала обидеться Катя. — Погоди, увидишь с мое — пересмотришь свои взгляды. Кардинально пересмотришь…

Я обернулся и встретился взглядом с Гораном.

— Ну, если ты не против… — поднялся на ноги серб.

— Свистнешь, если чего, — сказал дядя Миша и открыл дверь сторожки.

Мы с Катей остались вдвоем. Какое-то время она не мигая смотрела мне в район переносицы. Затем разлепила губы и тихо спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Знаю про что? — уточнил я. — Про то, как тебе накинули лишних полторы тысячи и увезли в глухой лес, а потом избили и посадили в подвал? Или про то, как ты умоляла этого выродка принести тебе героин? Или про то, как ты изуродовала себе лицо и спалила промежность о печку-буржуйку?

— Да откуда ты знаешь??? — взвизгнула Катя и, нарушив свое обещание Горану, метнулась ко мне с явным намерением стереть меня с лица земли.

К счастью, девушка действительно не знала особых приемов. Без оружия серьезной опасности она не представляла. Так, попыталась выцарапать мне глаза и заехать коленом в пах. Я предвидел это, поэтому без особого труда увернулся от Катиных атак, вывернул ей руку за спину, прижал к стенке и продержал ее так до тех пор, пока она не остыла.

— Пусти! — попросила девушка, когда ее грудь перестала учащенно вздыматься. — Я больше не буду, обещаю…

Я усадил Катю на место.

— Сильно, черт побери, сильно, — пробормотала она, растирая запястья.

— Я не хотел причинять тебе боль.

— Да я не про боль. Ты знаешь то, что знаем только мы с боссом. И никто, кроме нас. Это действительно сильно. Кто ты? Бог, дьявол, инопланетянин?

— Если тебе полегчает, считай, что я и бог, и дьявол, и ушастый гуманоид из летающей тарелки…

Катя усмехнулась и отпила из чашки остывший чай.

— Впрочем, кто ты такой, мы выясним позже.

— Ты не распрощалась с мечтой обратить нас всех в свою веру?

— Да, не распрощалась, — серьезно ответила девушка. — И сегодня все козыри на моей стороне. Даже если ты бог…

— Я все-таки предлагаю расстаться по-мирному. Если хочешь, мы можем решить эту проблему в личном порядке…

— То есть?!

— Я заплачу тебе деньги. Столько, сколько ты скажешь.

— Мне и так хватает на жизнь, — покачала головой Катя, однако затем вскинула на меня свой жесткий ледяной взгляд. — Впрочем, только что мне в голову пришел еще один вариант.

— Я весь во внимании.

— Я могу отпустить твоих людей, — вслух размышляла девушка. — Да, могу… почему бы и нет?

— Но?

— Но не всех.

— Это что еще за селекция? — нахмурился я.

— Видишь ли, — попыталась объяснить Катя. — Мы действительно хотим, чтобы все люди жили счастливо…

— … и для этого пытаете их?

— Роды тоже причиняют страдание роженице, — пожала плечами девушка, — но зато на свет появляется ребенок. Великая цель всегда оправдывает средства… Так вот, мы хотим, чтобы счастливы были все люди. Понимаешь? Абсолютно все!

— Где-то и когда-то я это уже слышал… — пробормотал я.

— Возможно. Но речь не об этом. Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что к цели надо идти постепенно. Шаг за шагом. И всех сразу мы сделать счастливыми не сможем.

— Уже хорошо…

— Пожалуйста, отнесись к моим словам серьезно. Так вот, для успешной работы нам нужны люди. Талантливые, энергичные, целеустремленные. Поэтому я предлагаю следующую сделку: те, на кого я укажу, — пойдут со мной. Остальных я отпущу с миром. Даю слово.

— И кого же ты хочешь? — от плохих предчувствий у меня засосало под ложечкой.

— Обоих сербов: нам нужны хорошие бойцы. Черногорцева: финансы партии надо держать в порядке. Ну и тебя, естественно.

— Чем обязан такой честью?

— Не скромничай. Ты — самый крупный бриллиант в короне для победителя. Вообще-то я очень рассчитывала на отца Александра. После перевоспитания он смог бы принести много пользы. Но из мертвых мы воскрешать пока не научились. А ты можешь по всем параметрам превзойти нашего непокорного покойного батюшку…

Я вытащил из кармана пачку «Кента», убедился, что все сигареты промокли и засунул ее обратно.

— Неужели ты и вправду думаешь, что я соглашусь?

— Я не думаю, я знаю.

— Но зачем мне жертвовать собою ради других людей?

— Ты не сможешь спокойно жить с сознанием того, что мог спасти их, но не спас.

— Мне наплевать на всех, кроме себя самого.

— Неправда. Если бы так, ты давно бросил бы их и укрылся где-нибудь в укромном месте. Но ты их ведешь — значит, они тебе не безразличны.

Я отрицательно покачал головой, хотя признавал, что в словах девушки есть определенная доля истины. Действительно, после смерти Священника я в определенной степени стал исполнять роль лидера. В свое оправдание могу сказать, что делал я это неосознанно и в здравом уме никогда не позарился бы на роль Моисея.

— Но самое главное, — придвинулась поближе ко мне Катя, — самое главное заключается не в настоящем моменте, а в будущем. Ты обретешь смысл жизни. Ты почувствуешь, какая это прекрасная вещь — вести за собой людей к счастью и постоянно одерживать все новые и новые победы. В твоих жилах будет течь не кровь, а гореть огонь. И ты почувствуешь, что никто и ничто, ни Бог, ни дьявол, не смогут помешать тебе в движении к твоей цели. Это самое лучшее чувство на свете. Выше его нет ничего!

Я откашлялся и с честью выдержал взгляд девушки.

— Знаешь, твои обещания звучат очень заманчиво. Но я не экстремал по натуре, хотя и вляпываюсь постоянно бог весть во что. Мне хватает адреналина в крови. И тот кайф, который я получаю от вполне обычных вещей, меня полностью устраивает. Поэтому мое предложение остается прежним. Я довольно обеспечен и могу купить тебе дом в любой стране мира. Кроме того, я оплачу все пластические операции. Мы наймем самых лучших гинекологов, и они отремонтируют твои женские достоинства. Еще я положу на твой счет в швейцарском банке круглую сумму, и ты будешь жить на проценты. Купишь новый паспорт и новое лицо. Твой сумасшедший босс никогда тебя не найдет…

— Хватит! — перебила меня Катя. — Я думала, ты умнее и сможешь оценить красоту и мощь нашей идеи. Но раз нет, так нет. Я не настаиваю. Ты все равно будешь у нас. Только процесс немного растянется во времени, и тебе будет немного больно. Самую малость — я лично прослежу, чтобы тебе не причинили особого вреда.

— Ты очень любезна, — пробормотал я.

— Спасибо за чай, — улыбнулась Катя и поднялась с кровати. — До скорого свиданья!

— Прощай!

Девушка гордо вскинула голову и, не оборачиваясь, вышла из сторожки. Я стоял у распахнутой двери и наблюдал, как дядя Миша, ворча что-то под нос, открывает калитку. Ко мне подошел Горан и недвусмысленно повел стволом автомата вслед удаляющейся гостье.

— Мы можем решить одну проблему прямо сейчас.

Я положил руку на мокрую сталь «Калашникова».

— Нет, не надо.

— Но почему?

— Ты не решишь проблему — ты только озлобишь всех, кто приехал вместе с ней.

— Нападающие потеряют предводителя! — не унимался Горан. — Тело без мозга — безобидный кусок мяса!

— У них и так нет мозга, — вздохнул я. — А если мы убьем Катю прямо сейчас, ее сторонники просто перережут всех, кого найдут в лагере. Ты этого хочешь?

— По крайней мере, мы дорого продадим свои жизни, — пожал плечами серб. — Разве в этом нет смысла?

— Единственный смысл я вижу в том, чтобы остаться живыми… Закрывайте калитку и приготовьтесь к атаке…

Минут пятнадцать мы провели в томительном ожидании. Горан снова залез на дерево. Правда, уже не на тополь, а на клен, росший довольно далеко от забора. Для снайпера эта позиция была неудобной, но как наблюдательный пункт годилась вполне. Мы ведь ничего не видели из-за забора — в первую очередь потому, что погода стала еще более мерзкой. Дождь шел такой силы, что потоки не успевали стекать с асфальтовых дорожек в дренажные отводы и мы ходили по щиколотку в воде. От порывов ветра треснуло оконное стекло в сторожке. Я боялся, что в такой шквал мы не увидим группу захвата «Стоящих», если Катя догадается послать их в обход и атаковать лагерь с другой стороны. Возможно, разумнее было бы организовать оборону одного лишь летнего кинотеатра. Я надеялся, что все колонисты уже успели забраться на его крышу. Там мы смогли бы сосредоточить более плотную огневую мощь. Однако такой вариант годился только в случае незамедлительного прибытия вертолета: крыша кинотеатра отлично простреливалась, и несколько человек вполне могли хладнокровно расстрелять всех, кто находился наверху, в то время как мы оборонялись бы внизу от основной массы нападавших.

Я в очередной раз призвал Свина, но ответа не было. Теперь я уже не подозревал его в попытках еще раз вкусить похабной радости от Риммы. Какой бы свиньей ни был мой старший офицер, он всегда отличался трезвостью суждений и ни за что не позволил бы себе расслабиться в столь ответственный момент. Значит, с ним что-то случилось, полезли в голову мрачные мысли. Я попытался прогнать их, но получалось плохо. Под потоками хлябей небесных, в десяти шагах от смерти, я внезапно осознал, что желаю добра своему старшему офицеру. Это чувство было для меня крайне необычным, поскольку я запретил себе испытывать какие-либо чувства уже много лет назад. Но сейчас в области сердца что-то шевельнулось. Какой-то крохотный лучик тепла, связанный с Свином. Я не хотел, чтобы он погиб и попал на суд случайным образом. Я желал, чтобы Свин выбрался и, сопровождаемый Ангелом, спокойно отправился в трехмесячный карантин, а затем воплотился бы в облюбованной им рязанской семье частных предпринимателей. Когда я думал об этом, в моей груди происходило что-то новое. Я не был готов к таким чувствам и поэтому преувеличенно рьяно переключился на Горана, который слез с клена и теперь подходил ко мне, чтобы поведать о результатах наблюдения.

— Ну что там? Они послали группу в обход?

— Нет. Собираются идти в лобовую атаку. Я думаю, КрАЗ вышибет ворота, а автобусы с группами захвата на крыше подъедут к забору.

Что ж, комбинация вполне предсказуемая. Но я не мог придумать какую-либо хитрость: силы были слишком неравными.

— И вот еще что, — наклонился к самому моему уху серб. — По-моему, они готовят ложную посадочную площадку для вертолета.

— Что?!

— Человек двадцать заняты тем, что собирают хворост и складывают его в кучу. Поджечь ее им пока не удалось: дерево слишком мокрое. Но, насколько я видел, у них есть несколько канистр с бензином, а может, и сигнальные шашки.

Вот это был сюрприз… Только сейчас я вспомнил, что мы не сообщили летчикам точного места эвакуации. Если они увидят пламя и светящиеся искры сигнальных огней, вполне могут решить, что мы ждем их за территорией лагеря. Таким образом, наша надежда на спасение попадет прямиком в руки «Стоящих».

— Черт, откуда они знают про вертолет? — пробормотал я, чтобы скрыть растерянность.

— Они вообще много знают, — поморщился серб. — Слишком много, чтобы это могло выглядеть простым совпадением. Среди нас есть стукач.

— И почти у всех есть мобильные телефоны… Сейчас не время играть в гестапо, — сказал я и подозвал к себе Черногорцева.

— Постарайтесь как можно быстрее вернуться в корпус 2-А. На верхнем этаже найдете рацию. Немедленно свяжитесь с пилотами вертолета и скажите, что мы будем их ждать на крыше летнего кинотеатра. А на костер и сигнальные огни пусть не обращают внимания. Вам все понятно?

— Да.

— Это очень важно. Только крыша кинотеатра! Давайте быстрее! Как только сообщите вертолету информацию, возвращайтесь обратно! У нас каждый ствол на счету…

Финансовый спекулянт скрылся в пелене дождевых капель.

— Кажется, скоро начнут, — поделился своими предчувствиями Горан.

— Ну что же, по местам! — приказал я, чувствуя себя если не реинкарнацией Константина Заслонова, то, по крайней мере, сумасшедшим, вообразившим, что он, ну скажем, легендарный комдив Гражданской войны начала прошлого века.

Мы с дядей Мишей вошли в сторожку. Сторож проверил механизм пулемета и пожаловался на боли в голове. Я признал, что боли эти неудивительны, более того — совершенно естественны в сложившейся ситуации. У меня самого поднялась температура, а как иначе, если я несколько часов ходил в мокрой одежде.

— Тут дело не только в ситуации, — перебил меня дядя Миша. — Что-то будет. Что-то случится.

— Разумеется, — согласился я, стараясь не думать о том, что именно должно случиться. Вариантов, как ни крути, крайне мало.

— Не понимаешь ты меня, сынок, — вздохнул сторож. — Не про этих выродков я говорю. Погода меня беспокоит.

Я признал, что погода могла бы быть и получше. Дядя Миша осведомился о месте моего рождения и, узнав, что большую часть жизни я провел в Москве, покачал головой, очевидно, сожалея о моей несмышлености. Выяснилось, что он боялся шторма. Лагерь находился почти возле самого берега. Настоящие бури случались здесь крайне редко. На памяти дяди Миши их было всего две. Одна — сразу после войны, другая — в середине восьмидесятых.

— И что, сильно трясло? — поинтересовался я, осторожно выглядывая в окно.

— Трясло, может, и не сильно. Но вода километра на два вглубь пробралась.

— То есть как на два километра?!

— Очень просто. Волны большие были. Как пошла стена метров в десять высотой, так и смела все на своем пути. От лагеря одни ошметки остались. Несколько лет потом отстраивали.

— Зачем же строить лагерь в таком месте?

— Так ведь редко море волнуется. Море — оно доброе, пока его люди не взбаламутят…

Я вспомнил о Блуждающем Сгустке. Не хотелось верить, что возмущение стихии вызвали мы со Свином. Но моя вера мало кого интересовала.

— Раньше систем оповещения много было, — продолжал сторож. — Буи всякие с передатчиками далеко в море закидывали. Самолеты летали. Сейсмологи у нас паслись стаями. А теперь… Если волна пойдет — не только нам, многим еще достанется.

— Все обойдется, — сказал я, не веря своим словам.

— Дай бог, — вздохнул дядя Миша.

Штурм, как и положено, начался резко и внезапно. Сначала синхронно зажглись фары грузовиков и автобусов. Затем послышалось урчание моторов. Через мгновение КрАЗ, стоявший ближе всего к нам, сорвался с места и, набирая скорость, понесся по направлению к воротам.

— Бей по кабине! — крикнул я дяде Мише.

Он приложился к «Дегтяреву» и нажал на спуск. Сторожка наполнилась ритмичным грохотом. На пол посыпались стреляные гильзы.

В действиях сторожа чувствовалась определенная сноровка: я даже успел подумать, что служил дядя Миша, вероятнее всего, не в простых войсках. Пули, выпущенные им, в пыль разнесли лобовое стекло грузовика. Голова водителя разлетелась на куски. Но нам это мало помогло. Многотонная машина уже набрала ускорение. Неуправляемая груда железа с пылающей кабиной врезалась в ворота. Раздался отвратительный скрежет металла. Мощный капот КрАЗа выдернул из асфальта столбы, на которых крепились ворота. Бесполезное железо со свистом отлетело в сторону. КрАЗ проехал еще несколько метров и уткнулся в тополь, на котором еще совсем недавно сидел Горан. Наш первый и основной заслон, таким образом, был сметен всего за несколько секунд.

Я схватил дядю Мишу за локоть и выволок его на улицу. Мы спрятались за большой чугунной урной и выставили пулемет на треногу. Патроны для кольта я пока берег, припасая обе обоймы на случай, когда станет по-настоящему жарко.

Между тем к забору приблизился «Икарус» с людьми на крыше. Я не видел этого, но догадался по отчаянной стрельбе Горана, вновь забравшегося на свой наблюдательный пост. Серб бил короткими очередями, прицельно. Не сомневаюсь, ему удалось свалить нескольких нападавших. Но общей картине это помогло мало. Автобус все равно подъехал вплотную к забору, и на нас хлынул людской поток. Нападавшие бежали по крыше, перепрыгивали через верхнюю кромку забора и спрыгивали вниз на землю. Раздались первые выстрелы с нашей стороны. Я выбрал удачное расположение стрелков: не столько тактически, сколько психологически. Боевики «Стоявших» явно не ожидали такого отпора, поэтому несколько из них упало в большие, пенящиеся крохотными фонтанчиками лужи с простреленными головами. Стреляли все, в том числе бородатый писатель детективов. Видимо, он не зря читал Джека Лондона. Хотя, может, просто испугался и включил автопилот, не знаю…

Засада возле забора —на мгновение остудила пыл нападавших. Но только на мгновение. Да и не там планировался главный удар: основная масса атакующих устремилась, естественно, сквозь сорванные ворота. Их было много, очень много. Едва бросив взгляд на мокрую, хлюпающую сапогами по грязи толпу, я понял, что на нас бежит по крайней мере пятьдесят человек. К счастью, они не обладали опытом настоящих боевых действий. Да и откуда? Одно дело — выкручивать руки мирным людям, которые в жизни убили разве что с десяток тараканов на кухне. Совсем другое — играться во взрослые игрушки под названием «бой». Активисты «Стоящих» бежали почти в полный рост, без всяких петляний, сплошной монолитной стеной. Не воспользоваться такой потрясающей тактической ошибкой мог только слепой идиот.

Когда основная масса нападавших достигла проема ворот и естественным образом уплотнилась, я тронул дядю Мишу за плечо.

— Сейчас самое время…

Он пробормотал под нос слова покаяния к Богу. Я разобрал лишь половину. Смысл молитвы заключался в том, что стрелять в православных христиан в общем-то плохо, но, тем не менее, приходится. Дядя Миша признался Всевышнему, что делает он это не по злобе, а исключительно из-за сложившихся печальных обстоятельств, и нажал на спусковой крючок.

Тугая очередь раскаленного свинца распотрошила людскую массу. Полагаю, почти половина нападавших умерла на месте. Еще больше боевиков рухнуло на землю, громко крича от боли. Кому-то пули раздробили кость, кто-то, воя от страха, зажимал руками хлеставшую из разорванного живота кровь.

Но задние ряды не смогли вовремя осознать происшедшее и поэтому продолжали движение, толкая впереди идущих товарищей на крайне неприятное свидание со смертью. Дядя Миша стрелял долго, почти не целясь. И когда в коробке наконец закончились патроны, вся земля около ворот была усеяна телами нападавших.

Услышав холостой щелчок, сторож немедленно принялся за смену ленты. Я несколько раз выстрелил из кольта в сторону нападавших: они не должны были сообразить, что у нас заминка с боеприпасами.

Засада у забора тоже отбилась. В первую очередь отличился, конечно, Горан. Другие колонисты тоже не сплоховали, завалив, общими усилиями, человек десять боевиков. Может, им и будут сниться потом плохие сны, но на данный момент они спасли свое право жить таким образом, как им хотелось.

Чуть в стороне от лагеря раздалось три долгих протяжных гудка. Нападавшие, точнее, те из них, кто остался на ногах, поспешили назад. Они оставили своих раненых и убитых товарищей недалеко от наших позиций, под дождем. Картина была не для слабонервных: сквозь прибиваемые дождем к земле клубы порохового дыма виднелись ползающие, катающиеся по земле люди. И еще я заметил одинокую фигуру в бордовом балахоне с капюшоном. Смерть тихо плыла над окровавленным асфальтом, принимая в свои руки все новые и новые души…

— Надо собрать оружие у покойников, — прокричал я с помощью сложенных рупором рук Горану.

Он отдал приказания стрелкам, сидевшим в засаде у забора. Я же оставил дядю Мишу возле урны и пополз к воротам. Но сторож не захотел исполнять роль пассивного наблюдателя: я услышал за спиной его натужное сипенье.

Мы обследовали несколько убитых. Добыча оказалась достойной: три автомата Калашникова, пять полных магазинов. С таким боекомплектом мы могли продержаться еще некоторое время. Дядя Миша, повинуясь природному инстинкту хозяина, прихватил даже валявшуюся на земле двустволку. В данной ситуации от нее нам было мало пользы. Но какое же сердце старого охотника устоит перед вороненой сталью и полированным прикладом из карельской березы…

Я показал сторожу знаками, что пора возвращаться на исходные позиции. Он согласно кивнул, но у неба имелись свои планы насчет наших передвижений. Едва начав движение, мы услышали довольно сильный шепот.

— Дяденьки, дяденьки, помогите! — стелились вдоль луж хриплые звуки.

Я обернулся и увидел раненого подростка. На вид ему было около четырнадцати лет, но вполне возможно, что и меньше. Сухощавый белобрысый паренек в камуфляжном костюме, без малейших признаков растительности на лице. Он лежал скособочась и держал руку на уровне груди. Я сразу заметил, что у парня пробито легкое. Из рваного окровавленного отверстия слышалось какое-то булькание. Парень был бледен и испуган. Я не разбирался в медицине, но мог сказать, что жить ему осталось недолго. Несколько часов при должном уходе. Хотя кто ему мог обеспечить этот самый должный уход в данный момент, в лагере имени Константина Заслонова, я решительно не представлял.

— Помогите, — еще раз попросил подросток. — Грудь очень болит.

— Что же это за сволочи! — выругался дядя Миша. — Детей гонят на верную смерть.

Парень смотрел на нас просящими глазами. Не знаю уж, зачем он приехал сюда. Впрочем, так всегда бывает. Непреложный закон любой войны: упитанные сволочи сидят в уютной безопасности, в то время как худенькие пацаны распарывают друг другу животы за их идеи. Я отчего-то не сомневался, что и Катя, и Сафонов наблюдали за атакой со стороны. А даже если и участвовали в ней, то остались живы и, более того, не получили ни единой царапины…

— Лежи спокойно, — крикнул подростку дядя Миша. — Сейчас что-нибудь придумаем…

— Плохая идея, — попытался остановить его я. — Там полно его товарищей. К тому же вторая атака может начаться с минуты на минуту.

— Ну не оставлять же пацана, — покосился на меня сторож.

— Мы очень сильно рискуем…

— Мы всегда рискуем. Надо только знать, для чего…

Невзирая на мои просьбы, сторож пополз в направлении мальчика. Между тем местом, где лежали мы, и подростком было метров семь-восемь. Дальше — ворота, а за ними — территория, полностью простреливаемая «Стоящими».

— Глубоко не дыши! — кричал дядя Миша, работая локтями. — Голову положи на асфальт! Не пробуй подняться сам, я сейчас помогу…

Он хотел помочь. Он очень хотел помочь. Он был настоящим человеком. С большой буквы. Я бы даже мог испытать гордость за сторожа, если бы не знал, что из-за таких людей с большой буквы мы проиграли все войны за последние пятьдесят лет. Врага не жалеют, врага убивают. Даже если он едва вырос из коротких штанишек. Грустно, но побеждают только беспощадные убийцы…

Когда сторож почти подполз к подростку, тот внезапно перевернулся на другой бок. Я увидел у него в руках автомат. Дуло смотрело прямо в грудь дяде Мише.

— Осторожнее! — закричал я что есть сил.

Но было уже поздно. Раненый мальчик крепко держал оружие. Промахнуться с расстояния одного метра он не мог. И, судя по всему, не желал.

— Да ты что, парень?! — удивился такому повороту событий дядя Миша. — Зачем за автомат схватился? Я же тебе помочь хочу! Слышишь? Помочь…

— Детям своим помогай, старый осел, — процедил сквозь зубы мальчишка. Он по-прежнему был бледен. Но выражение страдания пропало с лица. Напротив, в глазах светился какой-то торжествующий сумасшедший блеск. Кто бы ни придумал идеологию «Стоящих», он был мастером своего дела. Такую горячую, фанатичную веру приветствуют инквизиторы всех времен и народов: парень был фактически при смерти, но радовался только тому, что в последние мгновения ему удастся утащить с собой на тот свет несколько неприятелей.

Дядя Миша застыл в изумлении. В руках он держал двустволку. При желании мог даже из нее выстрелить: предыдущий хозяин оружия так и не успел нажать на спусковой крючок. Но сторож почему-то медлил.

Тело паренька скрутил спазм боли. Автомат заходил ходуном в его тонких щуплых руках. На миг дядя Миша оказался в стороне от линии огня. Второго такого момента могло и не представиться.

— Стреляй! — громко крикнул я, освобождая руку с кольтом.

— Брось оружие! — проигнорировал мою просьбу дядя Миша. Он столько лет наблюдал за покоем отдыхающих пионеров. И сейчас, как мне представляется, просто не мог разнести голову одному из них. Да-да, для меня мальчишка был опасным противником. Для сторожа — всего лишь пацаном, по недоразумению сменившим шорты, белую рубашку и пилотку на измазанный в грязи камуфляж.

— Вам лучше сдаться, — прохрипел парень, пуская губами кровавые пузыри.

— Брось оружие, олух! — повторил дядя Миша. — Тебе в больницу срочно надо…

— Стреляй, ну, пожалуйста, стреляй! — одними губами попросил я.

— Какая больница? — скривился парень. — Сдавайтесь!

Дядя Миша подполз к нему почти вплотную и протянул руку, намереваясь взяться за дуло автомата.

— Брось оружие! Сейчас мы тебя перевяжем. Глядишь, все обойдется.

— Нет! — взвизгнул паренек и попытался отодвинуться.

— Стреляй! — вскинул руку с кольтом я.

Дядя Миша взялся рукой за дуло автомата. Подросток в панике дернулся и нажал на курок. Раздалась короткая очередь. Тело сторожа подпрыгнуло вверх и тут же безжизненно распласталось на земле. Я два раза выстрелил подростку в живот. Он выпустил автомат из рук и повалился на спину.

— Что случилось? — раздался за моей спиной крик Горана.

Я подполз к дяде Мише, перевернул его тело лицом вверх, пощупал сонную артерию. Сторож был мертв, все пули попали ему точно в область сердца. А подросток, тем не менее, еще жил. Правда, он не мог пошевелиться от боли — только смотрел в небо и хватал воздух пересохшими губами.

— Дядя Миша хотел спасти этого мальчишку, — пояснил я подползшему ко мне сербу. — А он засандалил ему в грудь из «калаша»…

— Обычное дело, — хмыкнул Горан. — Если хочешь победить, надо забыть о жалости и никогда не колебаться. В любом другом случае — проиграешь.

Серб взял из рук покойного дяди Миши двустволку и приставил дуло к виску подростка.

— Давай поспешим, — хмуро сказал я, после того как Горан спустил курок. — Нам надо подумать, как отразить следующую атаку…

Вариантов было немного. Осиротевший «Дегтярев» я передал на попечение Горану. Собранные автоматы и боеприпасы равномерно распределили между стрелками. Слава богу, все мы учились в доброй советской школе и ходили на уроки НВП, поэтому объяснять, как надо пользоваться автоматом Калашникова, мне не пришлось. Беспокойство, как и раньше, вызывала потенциальная возможность окружения лагеря атакующими и одновременный удар с разных сторон. Я стер водяную изморось с циферблата своего «Патэка» и убедился, что, по самым оптимистичным расчетам, вертолет следовало ожидать не раньше чем минут через двадцать. Странно было и то, что Черногорцев до сих пор не вернулся. Да и Свин по всем правилам приличия давно должен был дать знать о себе.

— Они готовятся, — предупредил меня Горан.

В стане нападавших раздался длинный протяжный гудок: Затем оставшийся на ходу грузовик тронулся с места. На этот раз он ехал медленно, не торопясь.

— Они используют машину в качестве прикрытия! — крикнул серб.

— Вижу… Давай, стягивай людей сюда. Попробуем выставить огневой щит.

Все имевшиеся в моем расположении защитники лагеря сгруппировались под прикрытием чугунной урны. Я подождал, пока грузовик приблизится на расстояние, достаточное для ведения прицельного огня, и крикнул:

— Бейте по кабине и под колеса! Поехали!

Восемь автоматов одновременно выплюнули пламя из стволов. Сердитым басом зарокотал пулемет Дегтярева. Лобовое стекло КрАЗа с треском полетело в грязь. Огромные шины лопнули в нескольких местах, с пневматическим свистом выпуская из себя сжатый воздух.

Но особых плодов наши выстрелы не принесли: «Стоящие» учли печальный опыт первой атаки. Водитель грузовика спрятался от пуль под сиденьем кабины. Ему достаточно было нажимать на педаль газа и держать руль в установленном положении. Шины лопнули, это верно. Грузовик немного накренился, однако продолжал ползти, скрежеща дисками об асфальт. Нескольких следовавших за ним боевиков мы, полагаю, вырубили. Но основная их масса скрылась в кузове, прошибить который не смогла бы и гораздо большая батарея Калашниковых.

— Восемь, шесть, пять, три, — считал я оставшиеся до ворот метры, расстреливая очередной рожок.

Бесполезно. Дымящийся, с изрешеченной пулями кабиной, КрАЗ все-таки миновал ворота и остановился. Кузов немного приподнялся, его верхняя кромка ощетинилась дулами автоматов. Я понял, что весьма скоро предстану перед небесным судом. Минуты три, не больше. И в это, время под моими ногами затряслась земля.

Поначалу я подумал, что атакующие взорвали несколько гранат. Впрочем, пламени я не увидел и потому повернулся за разъяснением к Горану. Но серб смотрел куда-то за мое плечо расширившимися от страха и удивления глазами. Я проследил за его взглядом и понял, что его так испугало.

Это была волна. Огромная серая волна с грязной кромкой пены на гребне. Высотой больше человеческого роста. Любой, даже самый мужественный человек начнет заикаться от страха, увидев такое осязаемое выражение гнева морской стихии. Волна неслась со страшной скоростью, поглощая все на своем пути. Деревья, кусты, скамейки, легковые автомобили колонистов — все мгновенно исчезало в мутной серой водяной каше. Дядя Миша оказался прав — море вышло из берегов и со страстью обрушилось на беззащитный пионерский лагерь.

— На сторожку! — закричал где-то рядом Горан.

Я понял, что серб прав. Крыша сторожки оказалась единственным близлежащим местом, до которого вода не могла дотянуться. Мы вскочили на ноги и бросились к спасительному маленькому домику из белого кирпича. За спиной грозно рокотала приближающаяся водная масса. В какой-то момент боевики «Стоящих» открыли огонь. Но через мгновение и они заметили опасность.

Из обороняющихся на сторожку успели забраться только мы с Гораном и гламурный фотограф. Остальных накрыла волна. Пенящаяся вода с грохотом ударила о белые стены. Нас с головой накрыло облаком брызг. Я повалился с ног и придавил собою фотографа. Горан каким-то чудом удержался на ногах и даже успел выстрелить в сторону нападавших. Впрочем, его воинственный пыл был излишним: «Стоящим» и так здорово досталось.

Я лежал на крыше сторожки и в каком-то полузабытьи наблюдал, как гигантский поток воды потащил многотонный КрАЗ к забору и, ломая стволы акаций, швырнул машину на один из корпусов. Автобусы же перевернулись словно картонные коробки. В потоке то тут, то там мелькали человеческие головы. Каждый старался выплыть и зацепиться хоть за что-нибудь неподвижное. Сложная задача: вода смела практически все, что стояло и росло на земле. Жуткая картина, но нам это бедствие оказалось на руку. Как-никак, а атака, простите за каламбур, захлебнулась.

Волна покатилась дальше, с грохотом устраняя преграды на своем пути. Я помог подняться фотографу и схватил Горана за рукав.

— Что будем делать?

— Отходить, — пожал плечами серб. — Втроем мы уже все равно не воины.

Мы спрыгнули с крыши в мутный поток, покрывавший землю. Поскольку волна уже сошла, здесь ощущались лишь ее последствия. Мы брели по колено в грязной воде, на поверхности которой плавал разнообразный мусор: от пустых банок из-под пива и обломков скамеек до дохлой медузы, принесенной стихией из морских глубин.

— Вертолет… Скоро должен прилететь вертолет, — как заклинание повторял Горан.

Серб, как самый крепкий и выносливый, шел первым. Я держал его за руку. Фотограф уцепился за пояс моего тренча. Со стороны, полагаю, мы напоминали то ли похоронную процессию, то ли первопроходцев, покоряющих Северный полюс. Только вместо снега и ветра у нас под ногами была вода…

Неприятности не закончились. Когда мы с трудом добрались до кинотеатра, то увидели, что крыша пуста

— Да что они все, заснули, что ли?! — в сердцах выкрикнул серб.

Я посмотрел на окна корпуса 2-А. Свет там уже не горел — какой, к черту, свет после такого тайфуна… Но одно окно верхнего этажа мерцало неоновым блеском. Я догадался, что это был переносной фонарь с аккумулятором. Их производство в свое время, помнится, освоили китайцы. Фонарь, лампа дневного света и радиоприемник с FM-диапазоном. Настоящий подарок для автомобилиста, у которого произошла поломка в ночное время. Ставишь эту бандуру на землю, включаешь свет, чтобы на тебя не наскочили проезжие машины, и копаешься под капотом, наслаждаясь музыкой, хрипящей сквозь дрянной слабосильный динамик… Я видел такие фонари кое у кого из колонистов. К счастью, по крайней мере, один из них уцелел от воды…

Мы вошли в холл здания. Весь пол заливала морская вода: не так, как на улице, а всего лишь по щиколотку. Опрокинутые стулья лежали ножками вверх. Один из оконных проемов заслонял своим дерматиновым телом вставший на дыбы от натиска воды диван. Людей не было вовсе. И это меня насторожило. Я не стал говорить о своих опасениях спутникам, хотя и знал — случилось что-то непредвиденное. Иначе как объяснить молчание Свина? Да и Зоран куда-то пропал, что тоже очень подозрительно…

Мы обследовали все комнаты первого этажа, убедились, что они пусты, и стали подниматься вверх по лестнице. Ступив на твердую, не покрытую водой поверхность, я вздохнул с облегчением. Холодная вода уже осточертела: туфли натерли пальцы, щиколотки саднили от постоянных ударов плавающих кусочков мусора. Я снял один туфель и вылил прямо на ковер скопившуюся там воду.

— Потом высушимся, — не одобрил мои действия серб. — Давай скорее наверх.

— Подожди! — остановил его я. — Думаю, нам надо пойти поодиночке.

— Это еще почему? — удивился Горан.

— Не нравится мне все это. Слишком подозрительно. Людей на крыше нет. Зоран куда-то пропал. И Черногорцев не вернулся.

— Хорошо, — подумав, согласился серб. — Ты иди по главной лестнице. А я поднимусь по боковой. Через две минуты выходим на контрольную точку.

— А я? — напомнил о себе фотограф. — Я ведь тоже могу быть чем-то полезным…

— Идем вместе со мной, эээ…

Только сейчас я понял, что забыл его имя. Не очень хорошо, верно. Однако я всегда предпочитал забывать имена, не говоря уже о фамилиях встречавшихся мне в жизни людей. Ради чего, спрашивается, помнить? Чтобы жалеть, когда они умрут или окажутся последними сволочами?

— Антон, — напомнил фотограф, — меня зовут Антон… Значит, думаете, мне лучше пойти вместе с вами?

Я подтвердил, что именно так и думаю.

— А может, мне лучше остаться в резерве?

— В каком резерве?

— Вы смотрели фильм «Лицо со шрамом»?

— Ну, смотрел когда-то…

— Помните, когда Тони Монтана поехал на первое задание, он зашел в номер к наркодилеру, а двух своих друзей оставил на улице. И когда выяснилось, что в номере засада, друзья смогли его выручить…

— Хорошая идея, — проворчал я, стараясь не вспоминать о том, что бывшему с Монтаной парню разрезали голову бензопилой, — оставайтесь на лестничном пролете. Если мы не появимся через пять минут, выходите на улицу и постарайтесь где-нибудь спрятаться.

— Почему спрятаться? — удивился фотограф.

— Потому что если мы не вернемся через пять минут, дело совсем плохо. И лучшее, что вы можете сделать, — это просто спасти свою жизнь, — ответил за меня Горан.

Мы разделились. Серб пошел на боковую лестницу, волоча за собою пулемет Дегтярева. Настоящий охотник: даже несмотря на стихийное бедствие, он не оставил свое оружие. Я поднялся на последний этаж, оставил Антона на лестничном пролете и толкнул дверь в коридор.

Сначала мне показалось, что все в порядке. Люди — вот они, смирно сидят на диванчиках вдоль стен. Рация стоит на подоконнике. Над ней склонился Зоран. И Аня здесь. И портативная китайская лампа горит, правда, без музыки.

— Почему сидим? — крикнул я, направляясь к рации. — Вертолет будет с минуты на минуту. Надо идти на крышу…

И только спустя несколько секунд я понял, что что-то было не так. Люди остались на своих местах. Лишь Даша — маленький воробушек нетрадиционной ориентации — напряженно сглотнула и тайком, стараясь не поворачивать голову, показала мне взглядом куда-то вбок. Я посмотрел в указанном направлении и встретился глазами с Аней. Она стояла около подоконника рядом с рацией, облокотившись на стену и отведя руки за спину. Она мало походила на себя прежнюю: лицо, раньше страдающее, испуганное, настороженное, сейчас имело оттенок мрачной решимости. Казалось, под кожу девушки впрыснули какой-то стягивающий раствор. Глаза смотрят прямо, пронизывая насквозь все на своем пути. Ни малейшего колебания обычно трепетных губ. Даже воздух входит в ноздри, не раздувая их, словно кто-то вталкивает его снаружи.

— Что с тобой? — спросил я девушку.

— Ничего, — холодно ответила она. — Садись, пожалуйста. Вон там, возле стены есть место.

— У нас нет времени рассиживаться. Надо идти навстречу вертолету.

— Его встретят, не беспокойся. А мы спокойно посидим, пока нас не заберут… И еще… Достань, пожалуйста, руку из кармана. Я знаю про твой кольт.

— Зоран, я ничего не понимаю, — попытался окликнуть я серба.

— Зоран не поможет тебе, — сказала Аня, доставая руки из-за спины.

В свете лампы блеснула сталь компактного пистолета Макарова. Может, и не самое точное на свете оружие, но в такой комнате это не имело значения. Аня направила ствол мне в переносицу, после чего ткнула Зорана рукой. Серб беззвучно упал на пол. Его грудь была залита кровью. Судя по глазам, умер он минут пять назад.

— Удивлен? — спросила меня девушка.

— Удивлен.

— Ну и зря. Мог бы догадаться обо всем раньше.

— Ты пасла нас от самой «Медузы»… Значит, это все-таки была подстава?

— Не совсем. Я на самом деле хотела сбежать. Но потом передумала.

— Или за тебя передумали….

— Какая разница? Садись! Мы сейчас дождемся, пока придут наши люди, и все будет хорошо.

Я неспешно примостился на подлокотнике большого коричневого кресла и положил руки на колени, как того требовала Аня.

— Какой-то бред…

— Первое правило человека, который не понимает того, что происходит: назвать все бредом и бессмыслицей.

— Ну не хочешь же ты сказать, что делаешь все это в своем уме? Зачем ты убила Зорана?

— Именно в своем уме я это и делаю, — сказала девушка. — А Зорана убивать я не хотела. Просто предложила ему поднять руки и отдать оружие. Сначала он послушался, и я привела его сюда. Но потом он попытался выбить у меня пистолет. Мне пришлось ответить. Так что это была самозащита…

Мои глаза окончательно привыкли к полумраку. Я заметил, что в углу лежит еще один труп. Длинные ноги в ливайсовских джинсах беспомощно раскинулись.

— А Черногорцев? Тоже самооборона?

— Да, — кивнула Аня. — Он пытался связаться по рации с вертолетом. Кстати, досталось не только им двоим: мне также пришлось пристрелить твою свинью. Очень жалко, но она все время путалась под ногами в медпункте…

— Ты и там согнала всех людей в кучку?

— Не я одна. Со мной было еще несколько человек из тех, что прибыли сюда с колонной. Они сейчас сторожат людей в медпункте и в других корпусах.

— Ну а как же свобода, о которой ты мечтала? — продолжал спрашивать я. — Как же тихая, спокойная жизнь, счастье, стабильность?

— Вот именно, — почесала лоб кончиком «Макарова» девушка. — Стабильность… Я долго думала над этим словом и поняла, что стабильность возможна только тогда, когда тобою кто-то жестко управляет.

— Вроде лидера «Стоящих»?

— Вроде него.

— Но ему наплевать на вас всех! — закричал я. — Он сумасшедший и служит только своим бредовым идеям!

— Правильно, — согласилась Аня. — Ему на нас наплевать. И поэтому я знаю, как себя вести. В этом и заключается стабильность… Я устала быть свободной. Переживать, метаться, все время принимать решения и за что-то отвечать… В свободе нет стабильности. А в стабильности — свободы. Надо было выбрать что-то одно. Только определиться сперва, где твое счастье… Вот я и выбрала….

— Ты запуталась… Бедная девочка… Ты просто запуталась…

— Нет, я не запуталась. Я знаю, в чем заключается смысл жизни. Теперь знаю… И я выиграю. А ты проиграл. Хочешь, расскажу, почему?

— Уж будь любезна, — кивнул я.

Мне не хотелось вести дискуссии, но время потянуть следовало.

— Ты почувствовал ко мне симпатию, — криво усмехнулась девушка. — Ты решил помочь мне. И в этом была твоя ошибка. Людей надо очень осторожно пускать в свой внутренний мир. И только тех, кому безраздельно доверяешь.

— Таких нет среди людей, — вспомнил о Свине я. Сомневаться в словах Ани я не мог, но все же мой офицер был не так прост, чтобы позволить себя застрелить какой-то девчонке.

— Тогда впускай тех, кому не жалко будет подставить спину, после того как они тебя предадут.

— Вот я и подставил…

— Слова, — потрясла головой Аня. — Одни слова. Надо меньше говорить, а то очень болит голова. Давай просто посидим спокойно, помолчим. Скоро придут наши — и все твои неприятности останутся в прошлом.

Я постарался сделать равнодушное лицо. Дело в том, что за спиной у Ани появился Горан. Серб шел осторожно, мягко ступая по ковру. Одного взгляда ему хватило, чтобы полностью оценить ситуацию. При виде своего мертвого товарища ноздри Горана раздулись. Он направил на Аню дуло пулемета и положил палец на спусковой крючок. Я знал, что сейчас произойдет. Но не знал, что делать. Я все еще жалел Аню. Однако, если не сообщить вертолету о реальном месте эвакуации, мы все останемся здесь. И погибнем — не от «Стоящих», так от волны. Дядя Миша предупреждал, что волна редко бывает одна…

— За спиной! — вскочила вдруг с места вдова Черногорцева.

Аня среагировала мгновенно. Вот уж не ожидал от нее такой сноровки: только что стояла у окна — и вот уже рядом со мной, приставляет пистолет к моему виску. Горан, разумеется, нажал на гашетку, но пули лишь разбили стекло, позволив дождю и ветру ворваться в наш уютный, пахнущий предательством мирок…

— Я надеюсь, вы не забудете о моей лояльности, — с мольбой в голосе обратилась к Ане вдова Черногорцева.

— Брось оружие! — приказала сербу девушка, приказывая мне жестом подняться с кресла. Едва я встал, она прижалась к моей спине, использовав меня в качестве живого щита.

— Чего это ради? — удивился Горан.

Серб навел дуло пулемета прямо в мою грудь. Одно резкое движение его указательного пальца — и наши с Аней тела можно будет использовать в качестве дуршлага.

— Я убью Гаврилу, если ты не положишь пулемет на землю!

— Мне-то что… Убивай. Я с ним не спал и детей не крестил.

— Ты не сможешь!

— Смогу.

— Не сможешь! В тебе нет веры, ради которой можно убить!' — в отчаянии воскликнула Аня (она ведь не видела, что вытворял серб во время атаки на ворота пионерлагеря).

— У меня есть одна вера, детка, — ухмыльнулся Горан. — Вера в то, что я должен поступать только так, как мне выгодно. Она меня никогда не подводила…

В общем-то, я понимал парня. Детей мы вместе действительно не крестили. Он хотел выбраться из передряги, в которую попал. И если на его пути стоял я… Ну что ж, о приоритете слезы ребенка над всем остальным можно размышлять только в пропахших книжной пылью кабинетах. На практике по-другому: каждый за себя и все дети мира — ничто, если тебе угрожает опасность. Такова реальность, хотя, признаюсь, я чувствовал себя неуютно, потому что в данный момент как раз и являлся этим самым ребенком. Впрочем, серб пока не стрелял, а посему в моем сердце теплился лучик надежды.

— Моя вера лучше, — прошептала Аня мне на ухо. — Вот увидишь, я выиграю.

В этот момент раздался выстрел. Мне в нос ударили клубы порохового дыма. Тело девушки обмякло. Я повернулся к ней и подхватил на руки. Рядом стоял гламурный фотограф с дымящимся пистолетом.

— Надо же, все как в фильме, — удрученно, не поднимая глаз, сказал Антон. — Я услышал выстрелы, пришел и вот…

Он чувствовал себя плохо. До этого Антон только фотографировал женщин. Сейчас ему пришлось убить. Не являясь профессионалом, он выстрелил, как умел. Просто приложил пистолет к ребрам девушки и нажал курок. Пуля пробила оба легких и вышла с другой стороны тела. Думаю, было задето и сердце. Жизнь уходила из девушки буквально на глазах. Аня разомкнула губы и, выплюнув сгусток крови, прошептала:

— Я просто хотела стать счастливой… Разве это так много?

Мне захотелось ответить на ее вопрос, но я не успел. Тело девушки содрогнулось в последней конвульсии. Глаза остановились, голова беспомощно свесилась на бок. Я осторожно опустил Аню на пол и прикрыл ей веки. Потом попытался вспомнить отходную молитву, но у меня ничего не получилось.

Горан сообщил по рации пилотам, где находится место эвакуации. Люди стали медленно спускаться вниз. Они уже все вышли. В холле остались только я, Антон, Горан и вдова Черногорцева. Фотограф сидел на стуле, свесив голову вниз. Женщина стояла с бледным лицом, нервно покусывая губы.

— Вы должны меня понять, — срывающимся голосом произнесла она. — Анна убила моего мужа. Я думала, что «Стоящие» победили. Я — мать. Мне надо было заботиться о своих детях. Я хотела заслужить у них хоть какую-то привилегию…

Я молча показал ей на дверь. Женщина зарыдала и бросилась прочь. По ее втянутой в плечи голове я понял — она ожидает, что мы выстрелим ей в спину. Но мы не стреляли…

— Идем! — тихо сказал Горан и, заметив мое состояние, добавил: — Не переживай! Она предала нас. Так нельзя. У вас есть пословица о том, что коней нельзя менять на переправе. Решать надо было раньше…

— Оставь меня на минуту, пожалуйста, — попросил я.

Серб забрал рацию и вышел на лестничную площадку.

— Я не хотел убивать ее, — сквозь зубы произнес фотограф. — Мы ведь были знакомы. Я даже уговаривал ее сняться для «Плейбоя»; Но она не согласилась: говорила, что мужу не понравится и грудь слишком маленькая… Господи, почему все так получилось?!

— В жизни все происходит не по правилам, — ответил я. — Иди и не мучайся. Если будешь думать, почему это так, — сойдешь с ума.

Антон поднялся на ноги и вышел. Я остался один с Аней. Не знаю, почему ее смерть так зацепила меня. Я признавал правоту слов Горана. Я понимал, что так оно и должно было случиться, потому что колебаться и менять свою позицию в решающие моменты нельзя: останешься с простреленными легкими. И все же, и все же… Моя душа отвергла все доводы разума. Я жалел о смерти Ани. Просто жалел. Потому что сделать ничего другого я не мог…

Издалека послышался характерный шум подлетающего вертолета. Я поцеловал девушку в еще теплый лоб и отправился на поиски Свина…

Мне хотелось, по крайней мере, удостовериться в его смерти. Но сделать это оказалось нелегко. И в корпусе 1-Е, и в медпункте я нашел только вещевые завалы и несколько человеческих трупов. Вероятно, действие происходило по одному и тому же сценарию: Аня и ее сообщники доставали оружие, объявляли об изменении планов, после чего стреляли в тех, кто протестовал. Затем людей куда-то уводили. Допускаю, что Свин мог вмещаться и схлопотал пулю. Но где же тогда его тело? Так и не обнаружив никакой зацепки, я выглянул в окно медпункта.

Вертолет уже кружил над крышей летнего кинотеатра. Дождь немного утих, поэтому я отчетливо видел все, что происходило наверху. Огромная машина с красными звездами на бортах зависла на расстоянии пяти метров от протянутых людских рук. Люк открылся, вниз полетела веревочная лестница. Первый человек, подтянутая дама лет пятидесяти, вцепился в деревянные рейки. Но ее опередили: из вертолета выскочили два летчика в комбинезонах. Они перекинулись несколькими словами с вездесущим Гораном и начали спускаться на землю по пожарной лестнице. Я решил, что больше медлить не могу, и покинул медпункт, сохраняя в сердце надежду, что Свину все-таки удалось избежать смерти.

Когда я подошел к пожарной лестнице, ведущей на крышу кинотеатра, то встретил там летчиков. Оказалось, парни спустились затем, чтобы привязать трос к обещанному им джипу. Летчики совершенно не знали о наших проблемах, не переживали, и потому успех сопутствовал им: волна не смыла «патрол», подобно другим автомобилям, а лишь забросила его на скамейку рядом с кассами. Бампер, правда, изрядно помялся, да и царапин на темно-вишневых лакированных бортах машины хватало. Но все это мелочи для умелого мастера.

— Привет! — поздоровался я. — Как, много людей? Все ли поместятся?

Летчики закончили крепеж троса к днищу машины, распрямились и посмотрели на меня.

— Все не войдут, — сказал более молодой, с аккуратной модельной стрижкой. — Но второй раз мы не полетим. По такой-то погоде…

— А если кто-то сядет в салон джипа?

— Не больше трех человек, — отозвался второй летчик, долговязый мужчина с казацкими усами. — Иначе машина может сорваться. А мы ради нее жизнью рискуем.

— Три так три, — согласился я и полез наверх.

Большинство людей уже забралось по веревочной лестнице на вертолет. Осталось только несколько мужчин. Среди них я с радостью увидел участников группы «Обломки кораблекрушения» и бородатого писателя. Оказалось, ему удалось зацепиться за угол здания во время нашествия волны. Затем парень выбрался, вправил выбитое плечо о тот же угол, за который держался, и пришел на место эвакуации. Я заметил какое-то особенное выражение его глаз.

— Вдохновение?

— Вдохновение, — смущенно признал писатель. — Надо же, в обычных условиях я мучался, выкуривал по две пачки за ночь — и рожал одну-две избитые мысли… А здесь покувыркался в мутной воде — и вот пожалуйста, у меня уже созрел план моего нового романа. Совершенно оригинальный сюжет… Вот послушайте…

Я пообещал прочитать роман, если он его напишет, и посмотрел наверх. Вертолета был забит под завязку.

— Больше взять никого не сможем, — подтвердили взобравшиеся наверх летчики. — Если три человека хотят сесть в джип, то пусть поспешат: нам пора лететь.

Парни полезли вверх по лестнице.

— Что будем делать? — спросил я Горана.

— Альпинизмом кто-нибудь занимался? — обратился серб к рокерам.

— Нет, только скейтбордингом, и то давно, — признал Храпач.

— Ладно, не имеет значения… Привязывайтесь ремнями к шасси. Я сейчас поднимусь и покажу, как это правильно сделать. А ты, Гаврила, бери Антона и писателя и спускайтесь в джип. И вот еще что, возьми рацию с собой. В случае чего всегда сможешь сказать летчикам пару ласковых слов…

Я засунул рацию в карман тренча, после чего наша троица спустилась вниз. В салоне машины было сухо и уютно. Пахло крепким табаком и турецким кофе. Мы захлопнули дверцы. Я завел мотор и включил печку для полного комфорта. Вертолет медленно пошел вверх. Заскрипели тросы, джип колыхнулся, и мы почувствовали под своими ногами пустоту. Именно в этот момент произошла последняя неприятность на сегодняшний вечер.

Точнее, неприятностей было две. Во-первых, на лагерь обрушилась новая волна. Уже не такая высокая, как ее предшественница, но все же весьма сильная. До кинотеатра она пока не дошла, но я хорошо видел с высоты, как поток мутной воды поглотает начавшую было приходить в себя землю.,

Второй неприятностью оказались все те же «Стоящие». По-видимому, они сумели сгруппировать своих оставшихся боевиков и теперь заняли позиции для стрельбы рядом с мачтой для поднятия флага. Кстати, кто-то из них успел привязать к тросу и поднять партийный стяг. Темное полотнище с изображением круга и двумя расходящимися внутри него полосами, перехваченными в начале поперечной чертой, отчаянно бесновалось в порывах ветра.

Атака не заставила себя долго ждать. Стреляли и по вертолету, и по джипу. На лобовом стекле расцвели паутинки пулевых пробоин, и я подумал, что летчики попали еще на один незапланированный ремонт.

Где-то вверху зарокотал пулемет Горана. Несколько боевиков упали навзничь, но общей картины это не меняло. И даже больше: возле мачты я разглядел женскую фигуру с короткой стрижкой. Катя, ну конечно же Катя в обнимку со своим лучшим другом гранатометом. Девушка вскинула зеленый тубус на плечо и водила им из стороны в сторону, пытаясь поймать вертолет в прицел. Уют, царивший в салоне джипа, куда-то пропал. Я понял, что спасти нас может только волна. Оставалось гадать, успеет ли она докатиться до мачты, прежде чем Катя нажмет на курок.

В такие моменты начинаешь особенно остро желать чуда. И я получил его. Спасение и Воскрешение в одном флаконе. Видя его, я понял, что никто и ничто не сможет разубедить меня в существовании Высших Сил.

Дело в том, что к мачте со страшной скоростью приближался Свин! Не сам, разумеется, а на гребне волны, стоя на медном барельефе с бегущими к морю пионерами, словно серфер на разноцветной доске. Вода немного освежила медь, и лозунг «Вперед, к светлому будущему!» резко контрастировал с серым цветом волны. Рыло моего старшего офицера было окровавлено, жилетка изодрана в клочья. Но на ногах он держался крепко. Я даже видел, как открывается его пасть, и понял, что Свин, по обыкновению, матерится. Мне даже показалось, что я слышу все эти могучие хитросплетения русского языка, и их гипотетическое звучание ласкало мой слух больше, чем вся музыка на свете. Слава богу, Аня не смогла застрелить Свина. Судя по крови на голове, девушка только ранила его. Серьезно, наверное. Именно поэтому он не выходил на связь. Но все-таки нашел в себе силы и изыскал возможность добраться к вертолету. А заодно и спас наши души.

Гранатомет в руках Кати наконец перестал трепетать. Остальные боевики «Стоящих» увидели волну и в панике бросились прочь. Но девушка осталась на месте. Ей было нечего терять. Она видела, что я нахожусь в джипе. И не могла отпустить меня, не хотела почувствовать себя проигравшей. Я физически ощутил, как ее палец нажимает на курок. И в этот момент Свин совершил прыжок. Я видел, как его передние копыта ударили по рукам Кати. Она успела нажать на курок, но заряд, оставляя за собою шлейф газа, ушел мимо, пробил одно из окон корпуса 2-А и взорвался. Затем Свина и Катю накрыла волна. Я выхватил рацию из кармана и закричал что есть мочи:

— Опускаемся, немедленно опускаемся! Нам надо забрать еще одного человека!

— Разве там еще остались люди? — неуверенно прохрипел динамик голосом старшего пилота.

— Остались! — уверенно сказал я.

— У нас нет времени! — рявкнул динамик более молодым голосом. — Горючего в обрез…

— Я заплачу! У меня есть очень дорогие часы. «Патэк Филипп», последняя модель, — в отчаянии уговаривал пилотов я. — Они стоят больше, чем джип. Я отдам вам их! Только спуститесь! Мне нужна всего одна минута!

Рация буркнула нечто невразумительное. Какое-то время мы продолжали подниматься. По-видимому, летчики совещались, действительно ли могут наручные часы стоить тридцать тысяч долларов. Когда они решили, что могут, вертолет пошел на снижение.

— У вас одна минута, — предупредил меня динамик. — Больше ждать мы не можем.

— Хорошо, — с облегчением вздохнул я и скинул с себя тренч.

Колеса джипа почти касались мутного потока, что бурлил внизу. Я открыл дверцу автомобиля и высунулся наружу. Писатель крепко держал меня за пояс. Его же в свою очередь страховал фотограф. В руках я держал автомат, рассчитывая, что Свин сможет зубами уцепиться за ремешок.

На земле творилось черт знает что. Грязи и разнообразного мусора было еще больше, чем во время первой волны. Но я не отчаивался и напряженно вглядывался в мутную пену. Попутно я мысленно призывал своего старшего офицера. Он не отвечал: наверное, рана оказалась настолько сильной, что Свин просто не мог выйти на телепатическую связь.

Но чувствовать он мог. Когда мы медленно проносились над бывшим местом пионерской линейки, воды разомкнулись и зубы Свина ухватили полоску крепкого брезента, спущенную мною к воде.

— Мы поднимаемся, — прохрипел динамик.

Вертолет резко взял вверх, и я едва не выпустил автомат из рук. Мокрый металл скользил между пальцами. Но я сумел удержать его.

Мы поднимались. Я держал автомат обеими руками, Свин болтался в воздухе, уцепившись зубами за ремешок и суча копытами.

Положение было критичным. Я долго не мог удерживать на весу тяжеленную тушу своего офицера. Ему же, чтобы забраться в салон, надо было подтянуться. А сделать этого он не мог: теперь я хорошо видел, что помимо раны на голове у него еще сочилась кровь из брюха. Писатель и фотограф, сидевшие в салоне, помочь мне не могли, потому что в таком случае я потерял бы точку опоры. Вертолет быстро набирал высоту. Колеса джипа прошелестели по верхушкам деревьев. Затем и верхушки остались далеко внизу. Я посмотрел Свину в глаза. Две маленькие черные горошины, выпученные от неимоверных усилий. Наверное, в них были только боль и страх. Но я увидел десять лет моей жизни. Нашей жизни. С существом, которое научило меня многим вещам. Которое неоднократно спасало меня от смерти. Которое, единственное на белом свете, сочувствовало мне, ибо знало, откуда я пришел и куда, в конечном итоге, пойду. Я понял, что больше всего на свете хочу увидеть его в салоне джипа.

— Держись, пожалуйста, держись! — крикнул я Свину. — Мы сможем что-нибудь придумать! Протелепатируй мне хоть одно слово — и я пойму его! Мы ведь выпутывались и не из таких передряг! Протелепатируй— и я пойму, что мне надо делать! Всего одно слово!

В это время ремешок лопнул. Кольца, впаянные в приклад и цевье, выскочили, не выдержав тяжеленную тушу.

— Твою мать! — заорал Свин, всплеснул копытами и полетел вниз. Я закричал от отчаяния, но сделать ничего не смог. Розовое тело моего старшего офицера быстро уменьшалось в размерах. Затем я увидел огромный всплеск. Свина накрыл с головой поток, и больше он не показывался. Вертолет взял курс на базу, и вскоре лагерь имени героя войны Константина Заслонова исчез из поля зрения.

Писатель втащил меня в салон. Он что-то говорил— я не слышал что именно. Я был в прострации, но все же заметил Ангела. Он сидел рядом с фотографом, как всегда, безупречно сияющий и величественный.

— Поздравляю, задание завершено, — сообщил мне Ангел. — Теперь вы официально отпущены на пенсию. Точнее, ты отпущен. Старший офицер Свин отправится в зону карантина, из которой, по истечении трехмесячного срока, его душа пойдет в новую реинкарнацию. Все в порядке, не правда ли?

— Твою мать! — глядя прямо в глаза Ангелу, произнес я.

— Простите? — удивился фотограф. Они с писателем не видели нашего гостя.

— Чем ты недоволен? — удивился Ангел. — Ты хотел освобождения — и ты получил его. Ты вообще получил все, что хотел. Деньги уже перечислены на твой счет. Ты больше никому ничем не обязан и можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Живи, наслаждайся…

— Твою мать! — повторил я и впервые за последние десять лет моей жизни заплакал.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Солнце безжалостно било мне в глаза. Солнце было жарким, но равнодушным, словно объятия тысячедолларовой проститутки. Я лежал в шезлонге во дворе собственной виллы, перед нежно плещущимся бассейном, дно которого по моему заказу выложили разноцветной керамикой. Композиции представляли собою малоизвестные эротические сюжеты из античной классики, поэтому, окунаясь время от времени в бассейн, я лицезрел пышнотелых вакханок, мускулистых полубогов и уродливых фавнов с гипертрофированно увеличенными фаллосами.

Рядом с шезлонгом располагался изящный столик на колесиках. Если верить продавцу антиквариата, именно эту вещицу подкатывали к Жаклин Кеннеди, когда она в объятиях любвеобильного греческого миллионера пыталась избавиться от воспоминаний о раздробленной голове первого мужа. Не знаю уж, что пила Жаклин, но на моем столике я пожелал видеть ведерко со льдом, в котором охлаждались джин и тоник. Настоящий джин и настоящий тоник. Через каждые полчаса к столику подходил слуга по имени Поль — ничем не примечательный француз с графским титулом — и тщательно смешивал мне новую порцию. Я потягивал ее через соломинку, увлажненную лимонным соком.

За моей спиной поблескивала на солнце затемненными окнами вилла. Моя вилла. С аккуратным двориком, колоннами при входе и огромным гаражом. Признаюсь, без Свина я долго не мог выбрать то, что хотел. Одна вилла казалась мне слишком маленькой, в другой был плохой вид на море. Рядом с третьей по соседству жили соотечественники с явным уголовным прошлым. А это значит, что вместо бассейна пришлось бы держать постоянно пребывающую в боевой готовности БМП с полной комплектацией и экипажем в придачу.

Когда я уже совсем отчаялся найти подходящий вариант, то вспомнил совет Свина: выбирать надо не то, что ты желаешь, а то, что само идет в руки. И не важно, о чем разговор: о недвижимости, спортивном автомобиле или банальном одеколоне. Если обстоятельства складываются так, что вещь преследует тебя, — значит, она энергетически влюбилась в твою персону и вам вместе будет хорошо.

Я воплотил принцип Свина в жизнь — и сразу же получил то, о чем мечтал. Мое будущее жилище выставлялось на продажу довольно долго, однако никто так и не решился на покупку.

Вилла соответствовала всем представлениям о шике, как их понимали в тридцатые годы прошлого века: позолоченные дверные ручки, просторные комнаты с большими окнами, огромный бассейн и обилие лепнины. Казалось, любой ценитель антиквариата должен отхватить такое сокровище с руками. Но ценители предпочитали либо совсем архаичные постройки, либо что-нибудь поновее. Скажем, шестидесятническую округлость или помпезность семидесятых. Да и жил в этой вилле простой чиновник, наворовавший в свое время денег на государственном посту. Поэтому вилла не могла похвалиться историями. Здесь не останавливался Кларк Гейбл, не развратничала Джоан Кроуфорд. Да что там, даже нога мало-мальски известного нациста не окуналась в нежную гладь бассейна. Вдобавок здание изрядно обветшало и требовало серьезных вложений по электрике' и системам жизнеобеспечения. Поэтому вилла долго натирала глаза в каталоге продаж. До тех пор, пока не появился я. Первоначально риелтор даже не обращал моего внимания на этот объект, предпочитая расхваливать современные кубики с раздвижной крышей и домашними кинотеатрами. Но я почему-то запомнил название виллы. И оно постоянно всплывало в моей голове. А однажды, когда мы с риелтором возвращались с просмотра очередного объекта, водитель проколол шину. Пока ставили запаску, я вышел размяться и увидел перед собой знакомую картинку из каталога. Я попросил риелтора показать мне виллу. И когда вошел в ее дворик, уже знал, что поиски недвижимости для меня закончились.

Меня не смущали вложения: Ангел сдержал слово, и я получил документы об отставке, помеченные задним числом. В них, правда, указывалось, что я не имею права появляться в России. Зато на мой счет была перечислена очень приличная сумма. И поскольку Россия ассоциировалась у меня с десятилетней службой в Отделе, я не очень переживал и с энтузиазмом принялся обустраивать свою жизнь в солнечном раю.

Я был образцовым покупателем, без претензий и вредных вопросов, сопровождающих обычно приобретение недвижимости. Дух умершего в этих стенах чиновника меня не беспокоил. Может, он и добыл средства на постройку виллы неправедным путем, ну так и я тоже не Нобелевскую премию получил. И каких-либо трений с привидением, если таковое вздумало бы появиться, у нас возникнуть не могло. Что же касается истории, точнее, полного отсутствия таковой, то меня это не волновало. К Джоан Кроуфорд я относился спокойно: мертви бджолы не гудуть, мертвые женщины не возбуждают…

Итак, я оплатил покупку, а затем немедленно нанял строительную фирму, которая в самые короткие сроки и за двойную плату начинила мое жилище самой современной электроникой и бытовой техникой. Я сам выбирал джакузи, чтобы она не нарушала своим видом интерьер.

После месяца хлопот по благоустройству виллы наступило вожделенное затишье. Я занял уже упоминавшееся мною место в шезлонге и растворился в буднях рантье: спокойных и тихо журчащих, словно пузырьки джакузи на минимальной мощности.

Распорядок дня разительно отличался от темпа, в котором мне приходилось жить раньше, во время службы в Отделе. Теперь я просыпался не ранее одиннадцати утра. Неспешно делал зарядку в тренажерном зале и еще более неспешно завтракал. Затем наступал черед просмотра новостей по спутниковому телевидению: не интереса ради, а так, для общего развития. После чего я заваливался в шезлонг и жарился под ласковым солнцем, потягивая свой джин-тоник. Ближе к вечеру я обедал и играл с Полем в теннис или в компьютерные игры. Когда солнце спадало, надевал дорогой костюм и отправлялся в ночной клуб с девочками. Засыпал, усталый и разморенный, около двух часов ночи. И так каждый день…

Я многого ожидал от такой жизни. В первую очередь— покоя, освобождения от тревог, наслаждения каждым лучом солнца, каждым глотком джин-тоника. Но произошло что-то непонятное. Вроде все было: и покой, и солнце, и безмятежность. А вот наслаждение куда-то подевалось. И счастье — тоже. Я чувствовал, как в солнечном сплетении день ото дня набухает какой-то твердый противный ком. Может, это была изжога от джин-тоника. Может… Но в голову помимо воли закралась подленькая, невыразимо устойчивая мысль, что меня обманули.

Я спасался, как мог. Я менял одежду каждый день. Я покупал новые спортивные автомобили. Я даже съездил в Барселону и ознакомился с экспонатами музея Сальвадора Дали. На какое-то время это меня отвлекло. Однако затем недовольство возвращалось опять, солнечное сплетение дрожало от тяжести, и я снова чувствовал себя обманутым.

Дольше всех меня развлекали девушки. С самого начала я положил себе следовать одному простому правилу: никаких чувств. Только в таком случае можно быть свободным от волнений, переживаний, предательства — в общем, всех тех побочных продуктов, которые вредными пираньями сопровождают неуклюжую тушу романтики в океане жизни.

Никаких чувств. Каждый вечер — новый клуб и новое знакомство. Женщин здесь было много, как местных, так и приезжих. Вообще солнце и море всегда подталкивают слабый пол в постель. А я, вдобавок ко всему, был одет в дорогие шмотки и разъезжал на сверкающих лаком авто стоимостью не менее двухсот тысяч долларов каждый. Демон-искуситель из модного бутика, одним словом. Так что отказов я не получал. Знакомство, улыбка, угощение мартини, протокольный танец, а затем — двести двадцать по пустынной ночной трассе и изматывающе-сладкий марафон на огромной кровати. Недели через две мне все это надоело: именно из-за своей однообразности и предсказуемости, я полагаю. Конечно, почти все мои гостьи норовили оставить мне визитку, а некоторые писали свои телефоны губной помадой в разнообразных местах, самыми избитыми из которых были зеркало в ванной и моя платиновая кредитка. Но я никогда не звонил, потому что знал: все случится так же, как и вчера. Ну, может, она наденет другое белье для разнообразия… К тому же повторные встречи могут спровоцировать появление чувств. А я, впервые за десять лет, свято следовал установленному мною правилу. Никаких чувств — и точка…

Пресытившись клубами, я совсем обленился и завел маленький домашний гарем. Придирчиво изучал кандидаток и выбрал наконец представительниц разных темпераментов. Мою первую временную жену звали Ирма — высокая блондинка с натуральным бюстом четвертого размера. Она приехала из Швеции: решила отдохнуть полгодика после окончания университета. Со второй девушкой — миниатюрной черноволосой Паолой — я познакомился в рыбном ресторане, где она работала менеджером. Третью — афроамериканку Ноэль с толстыми губами и кошачьим темпераментом — я встретил на презентации какого-то сигарного бутика.

Всем девушкам было около двадцати лет, и все они согласились жить со мной без малейших колебаний. Я не понимаю, почему западный мир так зависит от психоаналитиков. Ведь сущность любого психоанализа — борьба с воспоминаниями. А девушки вели себя так, как будто воспоминания — всего лишь дискета, которую по истечении срока можно вынуть из компьютера и выбросить в мусорное ведро. Они не были проститутками (Ирма и Ноэль, во всяком случае, точно не были), однако согласились круглосуточно удовлетворять мои эротические фантазии за бесплатное жилье, еду и четыре тысячи долларов наличными в месяц. Ирма таким образом копила на новую «вольво». Ноэль откладывала деньги на пластическую операцию: девушка мечтала стать моделью и затмить Наоми Кемпбэлл. Что же касается Паолы, то она помогала младшему брату открыть собственный ресторанчик для туристов: заведение обещало стать семейным бизнесом.

Ну вот, я развлекался, как мог, благо запретов в этих юных головках не существовало вовсе. Групповые игрища, женский дуэт, соло, ролевые игры, мягкий и жесткий ЭсэндЭм, видеосъемки, фотосессии — все, что угодно. В любой день недели, в любое время суток. Девушки очень старались. Претензий предъявить я не мог, хотя и чувствовал, что они относятся ко мне как к выгодной работе. Когда все это закончится, каждая вернется в мир, который ее действительно интересует. Ирма купит свою «вольво», устроится менеджером в какой-нибудь концерн, выйдет замуж, родит двух белоголовых ребятишек и будет скрупулезно выплачивать кредит за аккуратненький коттедж. Ноэль подкорректирует слишком грубые скулы, накачает силикона в грудь и станет ходить по подиуму. Если повезет — действительно переплюнет Наоми Кемпбэлл. Паола же откроет свой ресторанчик, наденет пестрый национальный передник и будет до хрипоты торговаться с поставщиками, выбивая дополнительные скидки на оливки и лобстеров. А меня они забудут. В этом я не сомневался. Просто достанут из памяти дискету, на которой записаны я, моя вилла и все, что здесь творилось, бросят на асфальт и прихлопнут каблуком. И будут образцовыми членами общества, верными женами и заботливыми матерями. Немного смущает, верно? Но, с другой стороны, таковы правила, которые я сам установил. Впрочем, вскоре мне надоели и мои правила тоже.

Очередной сюрприз великой шутницы жизни. Я так стремился к покою, так мечтал о непрекращающемся наслаждении… А когда получил то, что хотел, почувствовал, что это меня не радует.

Скверная ситуация. Я не знал, стоит ли мне искать выход. Его ведь ищут из безвыходных положений, а у меня, наоборот, все было хорошо. Единственное, о чем я скучал, так это о Свине. Да-да, о толстой розовой туше, непрестанно матерящейся, жующей чипсы и сочиняющей рассказы в порнографический журнал. Не знаю, откуда взялась эта тоска. С точки зрения общепринятой морали симпатизировать Свину я не мог. Большой грешник в прошлой жизни и существо с весьма сомнительными моральными устоями в текущей, он не сделал ничего великого. Не построил дом, не вырастил дерево. Даже последние слова в своей жизни Свин произнес не возвышенные, как полагается, а просто выругался от души… Мы помогали людям, это верно. Но, опять-таки, из корыстных побуждений. Как относился Свин ко мне? Я не знал. Иногда он бывал очень груб, иногда трепал мне нервы. Большей же частью он прикрывал мою шкуру, хотя тут надо оговориться: мой успех означал его успех, а мое поражение — его поражение. Просто два сотрудника, и все. Ничего личного.

Но я скучал. Иногда мне даже снилось, как распятое тело моего офицера висит где-то в облаках, в какой-то соседней реальности. Он проходит все круги очищения, ему задают провокационные вопросы, И он отвечает — паинька паинькой. Он не дерзит, не сморкается, сдержан на язык. Ведь он хочет попасть на реинкарнацию в свою благополучную рязанскую семью. И вырасти прилежным парнем, по уши влюбленным в информационные технологии. И сделать карьеру, и основать корпорацию, и стать самым богатым и знаменитым…

Хочет ли? — проснулся я однажды ночью от холодного обжигающего вопроса. За окнами нежилась теплая ночь. Рядом посапывали Ирма и Ноэль. Тоже две временные сотрудницы. Тоже ничего личного. Но, окинув взглядом безупречные фигурки девушек, я подумал, что их нельзя сравнить со Свином. Я понял, что в наших с ним отношениях было нечто большее, чем выгода. Я встал с кровати и подошел к окну. С моря дул прохладный ветерок. Все было тихо и спокойно. И вот посреди этой идиллии меня внезапно скрутил спазм. Я упал на паркет из красного дерева, чувствуя, как моя голова раскалывается от нестерпимой боли. Откуда-то снизу, из живота, поднималась мощная волна, несущая страх, нетерпение и разочарование. Ужасные ощущения. Но это была моя волна, мое глубинное желание. И я слишком хорошо понимал это, чтобы сопротивляться.

Мне становилось все хуже и хуже. Сердце билось учащенно, резкими толчками, в сумасшедшем ритме. Перед глазами поплыла мозаика багровых пятен. Тело покрыл липкий холодный пот. Я понял, что еще чуть-чуть — и мне станет совсем плохо. И еще я понял, что должен повернуться лицом к своей проблеме, своему страху, своей боли. Я должен задать себе вопрос и должен ответить на него.

Когда я понял это, мне стало легче. Багровые пятна исчезли. Сердце начало успокаиваться. Я встал на четвереньки, затем поднялся с пола. В этот миг голову осенило чем-то холодным, ярким, свежим. Я понял, что мне надо делать. Я осознал, чего я хочу. И это принесло мне спокойствие и радость.

Я схватил бутылку минералки и жадно приник к горлышку. Затем громко рассмеялся. На кровати кто-то зашевелился: сонная Ирма подняла взлохмаченную белую голову от подушки и вежливо поинтересовалась, не надо ли сделать мне минет. Я сказал, что не надо, и велел девушке спать дальше. Затем вышел на улицу, уселся в шезлонг и долго смотрел на ночное небо. Здесь оно было теплым, бархатистым. Но я вспоминал совсем другое небо. Наше со Свином небо, под которым мы трудились в поте лица целых десять лет, рисковали жизнью, попадали в передряги. В голове всплывали все новые и новые воспоминания. Крушение поезда «Москва — Приморск», перестрелка в казино, смерть Священника, сражение в пионерском лагере. В этих воспоминаниях таилось много боли. Но в них же обитала радость и счастье. Так, наверное, чувствует себя старый солдат, узнавший, что война, на которой он пролил много крови, была захватнической и несправедливой. Пусть несправедливой! Но то, что он пережил, из головы выкинуть нельзя. Более того, им можно гордиться. И любить.

Воспоминания успокоили меня настолько, что я даже заснул, с блаженством ощущая незнакомую мне доселе легкость в области солнечного сплетения.

Утром я с аппетитом позавтракал, позвал всех трех девушек к себе и выписал им чеки на суммы, значительно превышающие оговоренные ранее. Ирма теперь могла купить не какую-нибудь «вольво», а вовсе даже и «ягуар» последней модели. В глазах Паолы я заметил мельтешение цифр: получив чек, она сразу же стала прикидывать, какой ресторан лучше приобрести. Ноэль немедленно связалась по телефону с клиникой пластической хирургии и отправила им по факсу постер Легации Касты, выдранный из глянцевого журнала.

Процесс вручения чеков сопровождался такими восторженными визгами, что прибежал охранник с соседней виллы. Я отослал его прочь, а затем объяснил девушкам, что это — подарок за их безупречную службу и что теперь нам надо расстаться навсегда. Они не опечалились, хотя и предложили устроить прощальную оргию. Я отказался. Поль вызвал такси. Ирма на прощание все-таки затащила меня в ванную и сделала то, что она собиралась сделать ночью. На том и расстались.

Проводив такси, я велел Полю связаться с риелторской компанией. Сотрудник компании откликнулся оперативно, с профессиональной приветливостью. Я предложил ему подыскать арендаторов, а арендную плату, за вычетом комиссионных, перечислять на указанный мною счет.

Решив все вопросы с риелтором, я собрал вещи первой необходимости, простился с Полем и поехал в аэропорт. По пути я попросил у водителя карманный календарь и произвел кое-какие расчеты. С момента атаки «Стоящих рядом» на пионерский лагерь прошло восемьдесят восемь дней. Таким образом, Свин пробудет в карантине еще два дня. Он сможет вернуться на землю, если захочет. Сотрудники Отдела, служившие в нечеловеческих телах, имели данную привилегию. Правда, тело у них в таком случае останется то же самое. Я отдал календарь водителю и улыбнулся…

Покупая билет, я позволил себе вольность: вместо одного места приобрел весь первый класс. Так и летел один-одинешенек, благосклонно принимая суетливую услужливость стюардесс. На сердце было легко. Я даже запел какую-то песню и придумал свежий сюжет для Кристины А.

Москва встретила меня, как и полагается, стылым ветром и слякотью. Надо признать, что благословенные времена, когда зимой трещал мороз, а летом нестерпимо пекло солнце, безвозвратно канули в прошлое. Парниковый эффект, что и говорить… Правда, удивительно, что эффект этот действует только в одной, конкретно взятой стране. Но я чувствовал себя так хорошо, что не стал пенять даже на парниковый эффект.

Наш дом встретил меня темными окнами. Я понял, что сюда никого не поселили. Немудрено: Отдел расформирован, а эсэсовцы привыкли жить в более комфортных условиях. Я открыл дверь, прошел по комнатам. Кое-где еще валялись пустые пачки сухариков и сигарные банты. Сердце защемило от воспоминаний. Я вышел во двор и уселся на скамеечке рядом с жаровней, на которой мы со Свином в летнее время жарили шашлыки из осетрины. В лицо бил влажный холодный ветер. Я закурил сигарету и с наслаждением подставил ветру лицо.

— Радуешься? — раздалось за моей спиной.

Я обернулся и увидел Ангела. Он примостился на ступеньках крыльца, положив крылья на перила.

— Радуюсь, — подтвердил я.

— Это хорошо, — вздохнул Ангел, — жизнь мила, только когда в ней присутствует радость, хотя бы эпизодически.

Я согласился.

— Зачем приехал? — спросил меня Ангел, отстраняясь от табачного дыма, который ветер нес ему в лицо.

— А ты не знаешь?

— Знаю, — вздохнул Ангел и замолчал.

— Как у тебя дела, получил новое назначение? — решил отвлечь его я.

— Лучше не рассказывать, — махнул крылом Ангел, — Служба Справедливости совсем не дает прохода.

Я скептически ухмыльнулся. Ангел не умел врать. Он сказал правду: эсэсовцы достали его, это верно. Но я не заметил печали в его глазах. Значит, мои догадки оказались верными.

Ангел поправил свои длинные волосы и уставился на меня немигающим взглядом.

— Что ты собираешься делать?

— Хочу предложить тебе свои услуги.

— С чего ты взял, что меня интересуют твои услуги?

— Брось, не притворяйся, — позволил себе фамильярность я. — Отдел ведь продолжает существовать, верно?

Он поколебался, затем сдержанно кивнул.

— Как ты догадался?

— Очень просто. Наше последнее задание.

— Что ваше последнее задание?

— Если бы Отдел был простой бюрократической структурой, вы никогда не преступили бы правила, Зачем? Сверху поступил приказ о прекращении деятельности. Значит, надо ее прекращать, и точка. Но вы, — ты и твое начальство, — направили нас на задание. Почему? Потому что вам была небезразлична судьба «Обломков». Ведь вы делаете то, что считаете нужным, презирая формальности, правила и запреты. Я прав?

— Возможно, — задумчиво протянул Ангел.

— В любом случае у вас есть цель. Это радует.

— Почему?

— Потому что у меня теперь тоже есть цель. И наши цели совпадают.

Мы помолчали. Я закурил новую сигарету.

— Ты хотел бы снова работать со Свином? — нарушил молчание Ангел.

— Да, — коротко ответил я. — Надеюсь, и он тоже.

— Но ведь ты ненавидел свою службу…

— Ненавидел, потому что был обязан. А сейчас я свободен. И я хочу делать то, что умею.

Ангел выдержал паузу, наблюдая, как ветер играет перьями его крыльев.

— Условия несколько изменятся. Поскольку мы теперь — подпольная контора, места встречи придется постоянно менять. Условия оплаты, правда, останутся те же. Но придется постоянно скрываться от эсэсовцев.

— Я согласен.

— Хорошо, — поднялся с крыльца Ангел. — Я рад видеть тебя снова. Правда, рад. Вообще вы молодцы, ребята. Ты, Свин, Варшавский, Модель… Знаешь, эсэсовцы были очень удивлены, когда все сотрудники Отдела отказались на них работать. Все, понимаешь? Даже Локки, чего я от него, признаться, не ожидал.

— Разрушать веру — это как наркотик, — подошел к Ангелу я. — Попробуешь один раз — и не сможешь остановиться до конца дней.

— Мы разрушаем не веру, — вздохнул Ангел. — Мы просто разбиваем вредные иллюзии… Ну ладно, мне пора…

— Подожди! — крикнул я, опасаясь, что он вот-вот исчезнет. — Как насчет Свина?

— А что «насчет Свина»? — удивился Ангел.

— Мой старший офицер тоже хочет вернуться к работе.

— Откуда ты знаешь? У тебя же нет экстрасенсорных способностей…

Я улыбнулся и посмотрел Ангелу в глаза.

— Зато у меня есть сердце.

— Это хорошо, когда есть сердце, — ответил на мою улыбку Ангел и стал медленно растворяться в воздухе.

Его тело засияло ярко-голубым светом, идущим изнутри. После непродолжительного сияния свет стал медленно угасать. Ангел поднялся в воздух. Еще мгновение— и от него осталась одна яркая вспышка. Но она не исчезла. Наоборот, стала переливаться всеми цветами радуги. Когда в палитре стал преобладать красный, раздался громкий хлопок, отдаленно напоминающий раскат грома. Мне показалось, что небо разверзлось. Образовавшееся на секунду отверстие с шумом выплюнуло на землю Свина.

Мой старший офицер плюхнулся в лужу возле жаровни, подняв фонтан брызг. Я бросился к нему и помог подняться на ноги.

— Блин! Ну почему именно в лужу? — удрученно хрюкнул Свин, поводя рылом из стороны в сторону. — Не могли, что ли, материализовать меня на диван?

Он был бледен и тощ. Глаза ввалились и покраснели. Рыло покрывала жесткая щетина. На коже появились пигментные пятна. Да, два месяца полной неподвижности не прошли для него даром…

— Два месяца и двадцать семь дней, — поправил меня Свин, сразу же принявшийся за старое и мгновенно просканировавший мою ауру. — У нас осталась водка?

— Сейчас поищем, — улыбнулся я, после чего взял Свина на руки, отнес его в дом, положил на диван и обмотал клетчатым шерстяным пледом. Свин в нем походил на новорожденного: этакий большой пакет с торчащими из капюшона ушами и сухим молочно-розовым пятаком.

Я нашел в баре початую бутылку «Абсолюта», наполнил, не церемонясь, большую чашку и поднес ее моему офицеру. Он с шумом опорожнил тару, сморщился и, разухабисто хрюкнув, потребовал еще. Потом выпил и я: за возвращение и воссоединение. Свежих продуктов в холодильнике не было, консервы открывать не хотелось, поэтому в качестве закуски мы задымили сигарами, которые я предусмотрительно захватил с собой из Испании.

— Дом, милый дом… — протянул Свин, выпуская колечки дыма к потолку.

— Почему ты вернулся? — спросил его я.

— Ну, просто вернулся, и все… — не захотел вдаваться в объяснения Свин, но потом все же добавил: — Знаешь, в рязанскую семью кое-кто прошмыгнул вперед меня. К тому же Чадов все-таки настучал своему руководству про Римму… Они сообщили Комиссии по распределению, и меня хотели реинкарнировать в Занзибар. Милая интеллигентная семья преподавателей наречия тонга-момба для неимущих ребятишек… Уф!.. Представляешь, моей матерью стала бы чернокожая училка! «Свидетельница Иеговы» к тому же…

Я признал, что представить подобной жизненной коллизии не могу.

— Вот и я про то же, — хрюкнул Свин. — Налей-ка еще водки…

Мы выпили еще. И еще. Поэтому не заметили, как дверь в зал открылась и на пороге появился Чадов. Он постоял какое-то время и громко кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие.

— Надо же, — скривился Свин, узрев нашего гостя. — Комиссия по распределению все-таки испортила мне настроение напоследок. Из неба — в лужу, из радости— в дерьмо…

— Здравствуйте, — с достоинством поклонился Чадов.

Он был одет в черный кожаный плащ, по полам которого стекали дождевые капли. В руках эсэсовец держал пистолет.

— А где же твой клеврет? — удивился я.

Чадов поджал губы и ничего не ответил.

— Ты не знаешь? — спросил меня Свин.

— Не знаю о чем?

— Гек погиб в лагере Заслонова. Помнишь, Катя пальнула из гранатомета? Так вот, вместо вертолета она угодила прямехонько в окно комнаты, где наши «добрые знакомые» допивали свой кофе, безучастно наблюдая за вашими попытками спастись от воды и от «Стоящих». Чуку, правда, повезло, поскольку он в это время вознамерился отлить и подошел к двери. Так что его только зацепило. А вот Геку пришлось туго.

— Если бы не вы двое… — сквозь зубы произнес Чадов. Только сейчас я заметил, что его руки покрыты едва затянувшимися рубцами от ожогов.

— Ладно, — примиряющее хрюкнул Свин, — прими наши соболезнования… Чем обязаны?

Чадов прошел в комнату и уселся в кресло.

— Я должен арестовать вас за нарушение устава. Офицеру Цветкову, согласно условиям выхода на пенсию, строжайше запрещено появляться в России. Что же касается вас, офицер Свин, то вы вообще вне закона. Наше руководство хочет разобраться, почему вы прервали процесс очищения от грехов и отказались от предложенной вам реинкарнации.

— Потому что в семью, которую я себе давно присмотрел, воплотился твой дружок Геков! — рявкнул Свин.

— Ой ли? — не поверил Чадов.

Свин возмущенно хрюкнул и выпростался из пледа. Он хотел еще что-то сказать, но остановился. Я скорее почувствовал, чем увидел, что в его голове идет процесс осмысления.

— Так почему вы прервали процесс очищения от грехов, офицер Свин? — повторил свой вопрос Чадов.

На его лице не было и тени глумливости. Мне даже показалось, что он ожидает ответа больше, чем я. Свин, между тем, закончил стучать полушариями мозга друг об друга, откашлялся и вкрадчиво начал:

— Значит, ты спрашиваешь, почему я решил остаться в этом теле еще на несколько лет? Ладно, я отвечу. Но прежде ты ответь мне на один вопрос. Ты любил Гека?

— Что?! — устало поднял брови Чадов.

— Не строй из себя школьника… Ты сканировал наши ауры — я сделал то же самое. У тебя там ясно видно, что к Гекову ты относился не просто как к товарищу по работе. Да и он к тебе тоже.

— Как много нам открытий чудных… — начал я, но Свин сурово посмотрел на меня, и я понял, что мне лучше замолчать.

— Ты любил его, — продолжал Свин, — а он любил тебя. И вы оба мечтали об одном.

— Между нами ничего не было, — хмуро произнес Чадов.

— Не было, — согласился Свин. — Хотя вам очень хотелось. Но вы боялись признаться друг другу в своих чувствах. Потому что они противоречили правилам Службы Справедливости.

— Все правила Службы Справедливости разумны, логичны и соответствуют законам Вселенной, — заученно отбарабанил Чадов.

— Верно. Они разумны, логичны и соответствуют. Но они не смогли дать тебе счастье. И Геку — тоже. Так вот, я отвечаю тебе на твой вопрос. Я прервал свой процесс очищения, потому что хочу счастья. Здесь и сейчас, а не в будущей жизни. Согласен, мой поступок неразумен и нелогичен. Я сделал так просто потому, что захотел, потому, что чувствовал, что это принесет мне счастье. Я наплевал на правила — ну и бес с ними! Я сам себе правило. Может, я ошибаюсь. Но если я ошибаюсь, а буду счастливым — то и пусть ошибаюсь! Полагаю, подобным образом думал и офицер Цветков, когда принимал решение оставить Испанию и вернуться в Россию. Тебе все понятно?

Чадов глубоко вздохнул и, глядя в пол, произнес:

— Офицер Свин, офицер Цветков, вы арестованы. Станьте, пожалуйста, к стене и положите руки на голову. Через пять минут сюда подъедет дежурный патруль Службы Справедливости и заберет вас.

Свин спрыгнул с дивана и громко выпустил воздух из кишечника.

— Иметь хотел я твой патруль… Мы уходим.

— Вы не можете уйти! — крикнул Чадов. — Вы арестованы!

— Мы уходим, — подтвердил я, поднимаясь с кресла.

— Я буду вынужден применить оружие, — прохрипел Чадов.

Я подошел к открытой двери. Свин простучал копытами о паркет и стал рядом со мной. Сзади раздался скрежещущий звук: Чадов взвел боек своего пистолета и направил дуло нам в спину.

— Предупреждаю последний раз! Еще один шаг — и я начну стрелять!

— Знаешь, — задумчиво сказал Свин, — эта ситуация больше нужна тебе, чем нам. Ты всю жизнь следовал правилам. И остаток ее проживешь тоже по правилам. Но они тяготят тебя. И тебе хочется, очень хочется увидеть, можно ли нарушить правила и быть счастливым. Поэтому мы нужны тебе живыми — хотя бы для того, чтобы ты смог понять себя. Поэтому ты не выстрелишь.

— Выстрелю! — сипло произнес Чадов, и я уловил в его голосе нотки сомнения.

— Не выстрелишь…

Свежий ветер бил мне в лицо, обдувал рыло Свина. Мы заглядывали в лицо новой жизни: неведомой, пугающей, но прекрасной. В затылок же нам смотрело дуло пистолета. Свин посмотрел на меня и осклабился:

— В этом весь кайф, верно?

— Все только начинается, — кивнул я.

Мы набрали в легкие воздух и шагнули в распахнутую дверь…

Январь 2005 г.