Глава 13

После отбоя по госпиталю, касавшегося теперь только нас с Верресом, в палату просочились два разбойника. Они же — хулиганы, герои обороны Джильо-Кастелло и прочая, и прочая…

— Гвидо караулит в коридоре, — пояснил Лео, — а это Лариса позаботилась. — При свете фонарика он показал мне большущий полиэтиленовый мешок, как оказалось, со всякими фруктами. Смерть от авитаминоза в эту ночь нам точно не грозит. Алекс, кажется, задался целью продемонстрировать лейтенанту Верресу настоящее кальтаниссеттовское гостеприимство, загнанный в угол и не имея возможности бежать, лейтенант сдался на милость победителя. Не станет же он вскрывать себе вены, чтобы не есть виноград.

— Алекс, — прошептал я, — мне лучше говорить поменьше.

— Угу, все понятно. Итак, синьоры, первое собрание заговорщиков объявляется открытым. Уставы и всякие инструкции, имеющие отношение к нашему делу, мы нашли, скачали, прочитали и сравнили. Выводы: во-первых, правила у Джела, Вальгуарнеро и Кальтаниссетта в части прав и обязанностей военнослужащих различаются мало. Ну, например, Джела платит большую пенсию за боевые ранения, а Кальтаниссетта гарантирует лучшее лечение. Льготы семьям погибших различаются, но в целом баш на баш. Законы Вальгуарнеро в этой части представляют собой компиляцию с нас и Джела, некоторые части списаны дословно, причём часто компилятор не потрудился выбрать какой-то один вариант. Не знаю, как они с этим разбираются.

— Не наши проблемы, — заметил я, — дальше.

— Угу, устав Трапани написан лет триста назад и с тех пор не изменялся.

— Алекс, это всё не то. Нас интересует регламентация поведения в бою, в безвыходных положениях, права пленных, а сколько кому потом платят, это не наша забота.

— Э-э, ну ладно. Пропустим. Опять же уставы льва, ястреба и журавля[9] довольно похожи. Офицер отвечает за жизнь своих солдат, в безвыходных ситуациях можно сдаваться в плен. Хм, если бы мне позавчера сказали, что где-то нельзя, я бы не поверил. Кроме того, в определённых обстоятельствах офицер обязан сдать свою часть во избежание бессмысленных потерь. Более или менее соответствует духу конвенций о правах пленных.

— Что значит более или менее?

— Ну наши, например, расстреливают перебежчиков, если поймают, а Джела относится к ним спокойнее, зато они строже спрашивают за неуничтоженные документы, у них за это можно загреметь лет на десять. Журавль делает и то и другое. Устав льва требует выносить своих раненых любой ценой, а наш только оказать им медпомощь, а унести по возможности. Имеется в виду, что их потом обменяют.

— Это ты так думаешь или так написано?

— Так написано.

— Ясно.

— Устав Трапани трепетно относится к жизни офицеров и ни во что не ставит жизнь солдат. Но в плен там сдаваться можно; правда, что тебя выкупят, не гарантируется. Но это уже не важно, их уж нет.

— А теперь начинается самое интересное, я тебя правильно понял?

— Правильно. Уставы Кремоны и Каникатти, оба, во-первых, содержат пункт о всеобщей воинской повинности…

— Ну это понятно, кто же иначе пойдет служить, с такими-то правилами игры? — догадался я.

— А во-вторых, запрещают сдаваться в плен. Но устав Каникатти помягче. Если ты ранен, тебя бросили свои, то, во-первых, тебя вернут, а во-вторых, не будут судить. Здоровый солдат не имеет права сдаваться в плен. А Кремона — это вообще что-то!

— Я уже понял, а лейтенант знает наизусть. А то, что десантники должны добивать собственных раненых, вы выяснили?

— Выяснили, — почти прошептал Алекс севшим голосом. Желание подурачиться, с которым он «открывал заседание», испарилось полностью.

— Берегись, Кремона, у тебя появился смертельный враг! — торжественно произнес как всегда скептически настроенный Лео.

— Я надеялся, что у нее появилось трое врагов, — мягко заметил я.

— Угу, — смутился Лео, — ты меня убедил ещё тогда, на Ористано.

— Что мы будем делать, Энрик?

— Торопыга! — сказал я.

— На себя посмотри! — огрызнулся Алекс.

— Идея такая, я её не сам придумал, а прочитал у У-цзы, у него тоже «Трактат о военном искусстве». Дословно я не помню, но суть дела была такая: его наняли командовать армией государства, у которого было семь соседей и все — враги. Так он объяснил своему нанимателю, как он собирается справиться со всеми этими врагами. Он говорил, например, «они хорошие воины, но каждый из них сражается сам за себя», у каждой армии была какая-то слабость, пользуясь которой он мог её победить, и он это сделал.

— Понятно. Нам придется сделать ту же работу, что и с Каникатти.

— Угу. И даже больше, считай, что тот раз была тренировка. И если вы достанете мне ноутбук, будет здорово. Мы же не на Ористано, диком острове.

— Мораль! — произнес Алекс торжественно. — Всегда вози с собой!

— Я это уже понял, дней пять назад.

Я собирался уже изложить план будущей операции, как в палату тихо проскользнул Торре. Включился свет.

— Та-ак, — угрожающим тоном сказал майор (нет тут Мамы Маракана! А жаль!). — Очень теплая компания!

Мы переглянулись.

— Часового я снял, — заметил Торре, — вы имеете дело с рейнджером.

Лейтенант лежал на своей кровати и беззвучно хохотал. Мне тоже было бы очень смешно, если бы нас не прервали в самый важный момент.

— Значит, так. Когда Энрик поправится, я сначала награжу вас всех медалями, а потом разложу рядышком и буду пороть, пока не взвоете. Мы опять переглянулись.

— Руки отвалятся, — меланхолично заметил Лео.

— А что мы такого сделали? — вежливо спросил я.

— Если ты думаешь, что я не знаю, где ты искал свой героический экипаж перед вторым вылетом, то ты заблуждаешься. Чем это плохо, надеюсь, никому объяснять не надо?

— Не надо, — вздохнул Алекс.

— А ты зачем-то вскакиваешь, когда тебе велено лежать!

— А сейчас мы переполнили чашу терпения! — торжественно провозгласил я. — Несерьёзно. Вы бы ещё вспомнили что-нибудь такое годичной давности.

— Ты мне зубы не заговаривай, умник! А вы двое катитесь отсюда немедленно и приятеля своего заберите из коридора.

Ребята выкатились.

— А вы, лейтенант, чем зубы скалить, могли бы разогнать их сразу. Взрослый человек, а ведёте себя, как мальчишка!

— Если бы вы слышали, о чём они говорили, вы бы тоже не смогли их разогнать, — ответил Веррес, сдерживая смех.

Торре выключил свет, саркастически пожелал нам спокойной ночи и ушёл.

— Так вы считаете, что у нас ничего не может выйти, потому что нам по тринадцать?

— Нет, не считаю. Получилось же у вас защитить Джильо. А что было на Ористано?

— Не могу ответить, это тайна.

— А зачем всё это исследование?

— Ну если бы я хотел только выплеснуть на кого-нибудь свой гнев, просто подождал бы лет пять и пошел бы стрелять в кого попало, как это принято в армии. А я хочу дотянуться до тех мерзавцев, которые принимают решения. В них нельзя попасть просто из бластера.

— Этому уставу уже много лет. Его автор давно умер.

— А почему его не поменяли? И знаете, я думаю, что все взаимосвязано. Если у корпорации плохой армейский устав, то и все остальное, что по-настоящему важно, не блещет.

— А что по-настоящему важно?

— Мы с вами играем в опасную игру, «война» называется. Это всего лишь игра. И не все обязаны в неё играть. То же самое и с прибылями, и другими пряниками. А есть люди, которые просто живут, их нельзя в это вмешивать. Я думаю, что Кремона, как и Каникатти, вмешивает.

— А для тебя это критерий?

— Да, возможно, нам придется когда-нибудь воевать и с Вальгуарнеро, а с Джела мы всё время воюем, но я их не ненавижу. Просто они с другой стороны. И все. Э-э, скажите, а Кремона — тоже коммунисты?

— Как?

— Понятно. Это разрушает одну мою теорию.

— Какую теорию?

— Даже две. Первая: безжалостнее всех к людям относятся те, кто громче всех кричит о всеобщем счастье и тому подобных вещах, они способны убивать просто так, ни за чем. Оказывается, бывают ещё хуже. Вторая: если две корпорации очень похожи в каком-то одном отношении, то они похожи и во всех остальных[10].

Когда я проснулся утром, напротив меня сидел проф. Вид у него был встревоженный. — Доброе утро, — прохрипел я.

— Доброе. Как ты? — поинтересовался он, подавая мне стакан тёплого (бр-р!) сока.

— Спросите у Мамы Маракана, я в этом ничего не понимаю.

Проф осторожно прижал меня к себе и спросил:

— А почему майор Торре так переживает, что ты плохо выздоравливаешь?

— Он вам не пожаловался?

— Было на что?

Я кивнул. Проф тяжело вздохнул:

— Вместе вы вчетверо взрывоопаснее. Что вы учинили на этот раз?

— Пусть Алекс рассказывает, я говорить не могу.

— Алекс свято хранит ваши тайны. Только про пленных рассказал.

— Просто не хочет показывать половину работы. Мне это тоже не нравится.

— Ладно, молчи лучше.

В палату вошла Мама Маракана со своим неизменным сканером. Как я ненавижу лечиться! А тут ещё и проф пошел за ней, выяснять, как я себя чувствую. Ужасно. Наверное, я не самый послушный пациент на свете, но четвёртую нотацию я не заслужил!

Когда проф вернулся, он только осуждающе покачал головой. Тоже небось в детстве не выносил длинных воспитательных монологов. Вот и хорошо. Он протянул мне ноутбук:

— На, набери всё, что ты хочешь сказать, а то тебя разорвет.

Я и набрал: все то, что я успел узнать про армейский устав клана Кремона, про расстрелы и терраформирование, про то, что никто не рискует попросить не выдавать его, потому что это отразится на семье пленного. Ну и под конец — ещё одно. Да, я прекрасно осознаю: корпорация меньше всего является благотворительной организацией, тем не менее все самые хитро… э-ээ, умные решения оказываются хорошими с точки зрения самых суровых ревнителей милосердия. Возможно, что при должной подготовке, верно и обратное.

Проф согласился со мной в целом, обещал подумать, что тут можно сделать, заметил, что не бывает суровых ревнителей милосердия, и запретил мне выражаться — даже в виде намеков.

— Я вырвался только на один день, малыш, — сказал проф, — а ты пока нетранспортабелен, так что вечером я уеду, ребят и «Феррари» я с собой заберу; когда ты вернешься, он уже снова будет сверкать. Кстати, отныне здесь будет базироваться эскадрилья «Сеттеров», раз это теперь такой лакомый кусочек.

Я вопросительно поднял брови.

— В архипелаге нашли тетрасиликон. Я кивнул.

Вечером все пришли прощаться: Мама Маракана обещала мне ещё неделю лежания, раз я такой болван.

Перед самым отбоем нас пришёл проведать бодрый и свежий Торре.

— Не знаю, как будет со всеми остальными пленными, — объяснил он лейтенанту, — а вам лучше всего пока остаться здесь, у нас тут тоже терраформирование. Обещаю отменную охоту на горынычей.

— Спасибо, — хрипло проговорил лейтенант и отвернулся.

— Ты можешь не смеяться? — спросил меня майор. — Говорят, тебе нельзя.

Я кивнул. Самураи же могли, значит, и я смогу. Оказывается, мои чересчур серьёзные и честные друзья, узнав, что им придется уехать, явились к Торре за обещанной им экзекуцией и вид имели самый решительный. Их обняли, расцеловали, пригласили приезжать когда угодно и одарили зубами горынычей, чешуйками (по полкило каждая) мараканов и другими портативными сувенирами. Чертов Веррес хохотал так, что мне очень хотелось последовать его примеру.

Моя стойкость в борьбе со смехом была оценена по заслугам, и Торре наконец рассказал, почему Мама Маракана — «Мама Маракана». Два года назад, когда выпускница медицинского института только что приехала на Джильо, ей пришлось лечить пятилетнего мальчика со сломанной ногой. Мальчик был очень обижен на свою злую судьбу, и добрый доктор обещала ему поставить в угол того бяку, который сделал ребенку так больно. А оказалось, что ногу ребенку сломало упавшим папоротником — мимо проходил маракан. Непослушное дитя убежало в джунгли дальше, чем ему разрешалось… А кто может поставить в угол маракана? Только мама маракана.

Следующую неделю я наблюдал за тем, как Веррес заново учится ходить. Издевался он над собой ужасно, наверное, хочет поскорее пойти на охоту: бросить голову горыныча к ногам Мамы Маракана. И напрасно он думает, что я ничего не заметил. М-мм, составить, что ли, ему компанию: Ларисе тоже понравится такой сувенир? В те редкие моменты, когда лейтенант все-таки не мог встать, мы обсуждали нравы, обычаи и законы корпораций Кальтаниссетта и Кремона. На пятый день он впервые назвал Кремону «они» — и даже не заметил.

Героический лейтенант отвлек меня от моих собственных весьма важных дел: университет совсем не то же, что школа, там другая скорость обучения, а учитывая, что я числюсь на двух факультетах… Ещё не хватало вылететь с какого-нибудь из них. Я ведь уже почти две недели не учусь. Лучше заняться делом прямо сейчас, чем вкалывать до треска в костях после возвращения в Палермо: там мне надо будет работать, захочется гулять с Ларисой и друзьями, да и повторения героической эпопеи с аттестатом мне не пережить.

В конце недели мне разрешили вставать, но запретили делать резкие движения. С ног Верреса сняли стальные пластины, и он теперь целыми днями пропадал где-то на улице: бегал кроссы и приседал со штангой.

На охоту мы сходить так и не успели — проф настоял, чтобы я вернулся сразу, как только смогу перенести перелёт. Я попрощался со всеми жителями Джильо, кого знал и кого не знал, получил свою порцию подарков, среди них — очень смешной диплом, гарантирующий мне десять голосов на выборах мэра Джильо-Кастелло, несмотря на то что я убил только одного горыныча (охранники с виллы разболтали), забрался в «Сеттер» и закрыл люк.

Перелёт в Палермо прошел без эксцессов. Так обычно и бывает: после войны все устают делать друг другу настоящие гадости.

Отремонтированный «Феррари» обзавёлся целой стаей маленьких ястребов на борту: сбитые нами катера. А медалями награждают накануне Нового года. Долго ждать, ну ладно.

Не все новости оказались такими хорошими. Я узнал причину слишком кратких писем от Ларисы: пока я не выздоровел, она не хотела меня расстраивать.

Эльба! Наша с ней драгоценная Эльба. Я ещё удивлялся, зачем было за неё драться. Части Кремоны, оккупировавшие её, устроили там настоящую резню, которую прекратил только наш морской десант. Синьор Мигель правильно распорядился с обменом пленных: за четырнадцать наших десантников он отдал тех и только тех солдат и офицеров клана Кремона, что были взяты в плен на Эльбе, и отдал с наслаждением! В ответ он получил наших ребят и почти сгоревшее тело капитана Родерика Арциньяно, старшего брата Ларисы и отца великого знатока элемобилей четырехлетнего Джованни.

Следующие три недели мы ни разу не собирались все вместе. Вечерами я гулял с Ларисой по парку. Мы грустно молчали и снабжали местных белочек запасами орехов на зиму. Ларисин день рождения в этом году не отмечали, вряд ли кому-нибудь могло быть весело в эти дни. Только я сказал ей на ушко: «Тебе сегодня четырнадцать лет», Лариса слабо улыбнулась.

Глава 14

Пока я был не вполне здоров, в университет меня возили на элемобиле и постоянно сопровождали. Студенты и преподаватели даже перестали на это реагировать. Рассказывать о своих приключениях было некогда: на занятиях синьора Брессаноне я дважды ничего не мог решить. И это были ещё не все проблемы. Наконец я осознал, как учатся те, у кого не такая хорошая память и нет дара Контакта и сопровождающей его скорости всего, что только может иметь скорость: они учатся могучим волевым усилием. Примерно так, как я весной, когда за восемь дней сдавал на аттестат. Мне понадобилось две недели на то, чтобы снова начать понимать преподавателей во время лекций.

Я решил, что жизнь вошла в нормальную колею, когда, во-первых, улыбнулась Лариса, во-вторых, я вновь продемонстрировал свою непринадлежность к «золотой молодежи» и, в-третьих, когда меня отпустили в университет одного и на «Феррари».

Отремонтированный «Феррари» произвел фурор многочисленными ястребами на фюзеляже.

— Ого! Где это ты так?

— Я был не один. Над Джильо-Кастелло. Кремонские были маленькие.

Свои готовы были носить меня на руках, все остальные мечтали увидеть мой хладный труп. Но толпами не нападали, а один на один я пока справлялся (сенсей недовольно ворчит, он всегда ворчит, а научил он меня неплохо). К сожалению, один из студентов в группе у синьора Брессаноне был кремонский стипендиат. Из лояльности к тем, кто за него платит (и, между прочим, не забирает в армию, в которой он не горел желанием служить), он считал своим долгом как-нибудь меня унизить. Причем, в отличие от всяких идиотов, в драку не лез. Умница, конечно, но мне от этого не легче — вернулись времена постоянного напряжения и готовности ответить ударом на удар. Эту проблему тоже придется как-то решать.

Проф дал мне новое задание только после того, как лично убедился, что я опять совершенно здоров (час разглядывания томограмм и споры с Фернаном и сенсеем — сенсей меня здоровым не считал).

— Для тебя есть работа, тебе понравится, она против Кремоны.

— Взорвать здание совета клана? — спросил я с надеждой. — Во время заседания.

— Увы, нет. Это здание сильно пострадало во время последних боев, и теперь они строят себе новое.

— Ну где-то же они собираются?

— Энрик, ты будешь меня слушать?

— Э-э, да.

— Вот и хорошо. Смотри! — Проф выставил на стол небольшую вазочку с какими-то мелкими шариками. — Новенькие жучки, со всякими замечательными свойствами. Перечислять не буду, это не важно. Хорошо бы бросить их в цистерну со строительной эмульсией для монолита. Тогда следующее здание совета Кремоны будет просто прозрачным.

— Здорово.

— Иди думай, — приказал проф, протягивая мне компакт с информацией.

Так. Стройка неплохо охраняется. Цистерна уже стоит там и загерметизирована. Стоп-стоп, позвольте, как это может быть? Тогда сверху образуется вакуум и эмульсия скоро перестанет течь из шланга. А вот этот шланг с краном как раз и предназначен для того, чтобы запускать туда воздух каждое утро. Жаль, что не воронка, не было бы проблем. А шланг, разумеется, свисает вниз, запихнуть туда жучки, чтобы они не выпали, не получится. Хм, между прочим, а почему жучки не соберутся на дне этой цистерны? Тогда от них не будет никакого толку. Э-ээ, спокойно, эмульсия же: каждый день встряхивают. Эту проблему решать не надо, отлично.

Можно разрезать шланг поверху, там, где он лежит горизонтально, высыпать туда шарики и заклеить обратно. Открывается кран, и все. Слишком сложно для Диоскуров или Геракла. Но я же могу сделать это сам! Подумаешь, мальчишка забрался на стройку! В худшем случае, если меня поймают, дадут пару раз по шее. А если ещё убедительно закосить под идиота…

С этой идеей я пошел к профу. Идея была немедленно похоронена.

— Ты сам никуда не пойдешь, эта стройка слишком хорошо охраняется, с пентатолом допросят любого, независимо от пола и возраста. И вообще, неужели ты не понимаешь, что ты — «последний довод королей». Если бы можно было подкупить кого-нибудь из рабочих, устроить туда нашего человека или подобраться к этой цистерне как-нибудь иначе, это бы сделали без тебя. А что означают слова «закосить под идиота», я не понимаю, тебя опять надо учить говорить по-человечески?

Пристыженный, я ушел. Проф разбудил, пожалуй, самое противоречивое воспоминание, какое у меня только было. За первые полгода моей жизни в Лабораторном парке проф ни разу мне даже не пригрозил, только каждый день читал нотации: не ругайся, не опаздывай, не держи ложку в кулаке, не клади локти на стол — и так далее. Сложнее всего было научиться не опаздывать и не ругаться. В конце концов проф пообещал мне хорошую трепку, если он ещё раз услышит что-нибудь нецензурное. Я испугался: соответствующий опыт у меня был самый безрадостный. Несколько дней дрожал и мучился. А потом меня прорвало, да ещё и в присутствии Габриеллы. Мне действительно было очень стыдно, и я немедленно попросил прощения и (о, ужас!) сразу же его получил.

Я страдал целый день, целую ночь и потом ещё день. К вечеру я набрался храбрости, пошёл в кабинет профа и повторил ему в точности длиннющий нецензурный загиб, который произнес накануне. И ехидно спросил, не надо ли сделать всё это при Габриелле. Проф понял меня правильно. Больше я уже не боялся: больно, неприятно, но терпимо — и никогда не просил у него прощения. А что-то нецензурное с тех пор произнёс один раз, в начале этого лета по очень серьёзному поводу (Марио, кстати, так ничего и не выяснил).

Ну ладно, а с цистерной-то что делать? Что-то тут странное: зачем её герметизировать, если всё равно туда надо накачивать воздух? Небольшая разведка с Кастором и Полидевком в главных ролях. Ах, вот как они его туда запускают: берётся специальный мешок, надувается, к нему прикручивается шланг, зажатый с обоих концов, и всё это прожаривается при температуре сто градусов. Хм, а жучки такое выдержат?

Пришлось идти к профу ещё раз. Оказалось — выдержат. Я поделился своей новой идеей. Мы её обсудили, в итоге от моего задания остался только гулькин нос. Я должен выяснить, где хранится этот злополучный мешок: для Геракла он, прямо скажем, тяжеловат, да и как будет выглядеть этакое чудо? Как кот в сапогах с пойманными кроликами. И, разумеется, разузнать как можно больше об охране объекта.

Утром следующего дня большущий рыжий котяра нахально присоединился к строителям, идущим на работу. Был просканирован и под всеобщий хохот пропущен внутрь. От высказанных предположений, что кот тут будет делать, покраснел бы даже беспризорник. Геракл кое-что понял и очень рассердился, я, впрочем, тоже. Кот совершенно спокойно пронаблюдал весь процесс откручивания, накачивания, прожаривания, прикручивания, открывания кранов. Ш-шш, воздух там. Дураков работа обожает, конечно, но зачем откручивать мешок от шланга, а наутро откручивать шланг от цистерны и опять прикручивать его к мешку, моему пониманию недоступно. Ладно, чужой дебилизм — не наши проблемы.

Мешок заводского изготовления, довольно новый, хранится в подсобке. Подсобка не запирается. Всё. Во время обеденного перерыва Геракл выбрался наружу и пошёл домой.

Если мне придётся услышать об этом деле ещё раз, значит, кто-то провалился. И то не факт, что я услышу: после провала идею можно будет похоронить сразу.

В субботу мы с профом и Фернаном полетели на Южный континент изучать охрану «крепости» Каникатти (и до них дошла очередь). Интересно, синьор Кальтаниссетта собирается поступать с Кремоной и Каникатти так же, как с Трапани?

Какого бы летуна выбрать? Не очень маленького: мне нужен обзор, не слишком большого: неестественность его поведения будет бросаться в глаза. Голубей на Южном нет. На Южном есть этначайки. Правда, со своими земными тёзками они имеют очень мало общего. Чайка всегда приносит мне удачу. Найти авантюриста среди пернатых ещё проще, чем среди кошачьего племени; наверное, полёт способствует развитию бесстрашия и презрению к опасности. Эту чайку будут звать Самурай. Самое подходящее для неё имя. Небольшая птичка?! Это издали кажется, что небольшая, на самом деле Самурай покрупнее Кларины, разъевшейся так, что свои вороньи триста лет ей точно не прожить — помрёт от ожирения.

Я весь пропах сырой рыбой, но с Самураем мы поладили. Отлично.

Кресло мы с собой не возим, только усилитель и комплект датчиков. Пришлось экспроприировать кресло стоматолога в нашем посольстве. Кортона — столица компактно расположенных владений Каникатти — принадлежит им вся, это вам не Палермо, с его мешаниной зон и владений. И с его удобствами, системой доставки и прочими радостями. Посол объяснил профу, что даже самые простые вещи приходится привозить с Северного. Что-то такое я уже читал… В истории блаженной памяти двадцатого столетия. За счёт чего же они живут? Надо бы, конечно, поучиться ещё и экономике, но третьего факультета моя голова точно не выдержит. Придется подождать.