Глава 9

Намаявшись у светофоров, Надя наконец пробилась к вокзалу. Они нашли фонарный столб, окрашенный, как и все остальные, в зеленое. Плотно, один к одному, стояли автомобили. Но все выглядело мирно, спокойно. За стоянкой виднелся сад, расположенный ниже уровня улицы, как бы в котловине. Его украшали свежевыкрашенные скамейки, мраморный фонтан, среди голых яблонь темнели стройные кедры. Несколько арабов разговаривали между собой. Среди этих парней с темной кожей была девушка. Ярко освещенный вокзал — огромный цементный мавзолей, вывеска отеля, зеленые и красные огни баров и магазинов, переполненные людьми улицы — вся атмосфера раннего вечера дышала покоем и размеренностью. Трудно было вообразить, что именно здесь, в этой точке города, чуть ли ни ежедневно происходят многочисленные страшные преступления.

Проехал фургон с карабинерами.

— Вазочки уже нет, — заметила Надя.

— Какой вазочки? А-а…

Полицейский, который в конце декабря обнаружил труп Этторе Ринальди, показал на асфальте место, где тот упал.

— Кажется, тут никогда ничего не может случиться, не правда ли, комиссар? — сказал полицейский. — И что газеты все выдумывают. Но это только кажется. Вдруг ты видишь японца, у которого увели весь багаж, девушку, отчаянно призывающую на помощь, старушку, ограбленную негодяями. Ужасное место, комиссар, поверьте. Газеты пишут лишь о самых крупных фактах, как с этим человеком после Рождества. Мы были на патрульной машине. Кто-то с чемоданом сделал нам знак, и мы кинулись на стоянку. Но уже было поздно.

— Кто был этот человек?

— Он исчез, мы его больше не видели. Никто не хочет хлопот. Если бы мы не подъехали, он спокойно ушел бы, никому ничего не сказав. Каждый теперь думает только о себе.

— Как вы думаете, почему Этторе Ринальди убили? Ведь в таких случаях обычно не убивают. Отнимают бумажник или чемодан и скрываются.

— Наверно, он сопротивлялся. Грабители этого не любят.

— Крадут автомобили в этих местах? — спросила Надя.

— Часто, даже когда есть сторож.

Осмотр места происшествия больше ничего не дал. У Амброзио появилось тягостное предчувствие, что вся эта его скрупулезная работа базируется на ложном убеждении. Решил сам и убедил своих подчиненных, что во всех случаях действовал один и тот же убийца, мститель, что он отличный стрелок, скорее всего, ветеран войны, как Капитан, как Прандини или кто-то из их компании. Не рановато ли он отказался от других версий?

— Представь себе, что наш друг или Де Пальма докажут свое алиби, что мы тогда будем делать?

Надя достала из сумочки зеркальце, провела по лицу пуховкой.

— Эти алиби нужно будет еще внимательно проверить.

— Жена Прандини живет здесь, неподалеку, — сказал Амброзио, — я поверну налево и припаркуюсь.

На секунду ему показалось, что он вернулся на годы назад, в далекое лето, с редкими грозами, которым не удавалось смягчить августовскую жару.

Улица Капуччини и окрестности всегда производили на него странное впечатление: дома в стиле либерти с декоративными подъездами, тусклый свет над входом, фигуры женщин на рельефах с венками на голове и развевающимися волосами, черные кованые калитки — все это навевало какую-то болезненную тоску. Когда-то давно, на улице Моцарта, в одном из таких же домов он проводил свое первое расследование, самое сложное, запечатлевшееся в памяти на всю жизнь.

Их встретила молодая служанка, проводила в комнату, покрашенную в нежный розовый цвет, с небольшим диваном, секретером из светлого дерева, креслом, напольными часами и лакированным столом, на котором стояли разнокалиберные рюмки и фужеры. Единственная картина — портрет маслом в серебристой раме — изображала сидящую женщину: одна рука подпирает щеку, другая мягко лежит на коленях. Немного меланхоличный взгляд, широкая накидка с воротником из белого меха…

— Это, должно быть, Элеонора Дузе, — сказала Тильда Прандини, с улыбкой входя в комнату. Она была в зеленом платье, подчеркивающем высокую грудь. На шее три нитки жемчуга.

Тильде на вид не было еще пятидесяти. Выдавали темно-голубые прожилки под глазами и над губами, но она была еще привлекательной, несмотря на развивающуюся полноту, пока не излишнюю, но уже заметную.

Амброзио с любопытством посмотрел на портрет.

— Это приобретение моего мужа. Он больше разбирается в дичи, чем в картинах. Вы здесь по поводу Марко, думаю?

— Он вам звонил?

— Он мне часто звонит.

Она села в кресло, показав Амброзио на диванчик.

— Можете курить, если хотите. Что-нибудь выпьете?

— Вам не нравится в деревне?

— Имеете в виду, хочется ли мне жить в этом доме около По? Вы знаете, когда вечерами я слышала звон колоколов, это «дин-дон» в тумане, который поднимался от реки, или бой часов, мне хотелось раствориться, исчезнуть, убежать на край света.

— А муж ваш, наоборот…

— Марко — человек своеобразный. Боже мой, когда мы познакомились, он был совсем не такой, по крайней мере мне так казалось. Потом, когда жили вместе, стали возникать трения, пока я ему не сказала прямо: переедем в город. Тебе кажется, я ему сказала, что лучше работать в этой дыре, среди уток и куриц? А он… Ничего не хочет слушать. Просыпается на заре, читает стихи, покупает флаги и гуляет вдоль реки, вечно в грязных сапогах и в бархатных пиджаках. Знаете, кто у него друзья?

— Старые сослуживцы.

— Где там! Священник, аптекарь, сержант карабинеров. Вы представляете?

— С каких пор вы, синьора, живете здесь?

— Уже несколько лет.

— Ваш муж много ездит, особенно по Ближнему Востоку.

— Теперь меньше. А когда-то все время торчал между Эль-Риадом, Амманом и Багдадом. А я на реке По, среди свиней и кроликов.

— Дом очень красивый, — заметила Надя.

— Вам кажется? Ему уже сто лет, может, когда-то он и был красивым, но его нельзя согреть, ночами собачий холод, а потом служанки, которых он подобрал… Если бы вы попробовали то, что они готовили, — полента, дичь, бифштексы с кровью, соусы, от которых можно помереть… Ему все это нравится, а мне… мне-то каково!

— Синьора, вы разговаривали с мужем и, конечно, знаете, что мы ведем расследование некоторых событий, происшедших, скажем, с Рождества и немного позже.

— Вы подозреваете Марко? Она потрогала жемчуг.

— Я никого не подозреваю, никого в частности. Просто пытаюсь понять, сопоставляя различные факты, как произошли некоторые убийства, связанные со смертью Этторе Ринальди, друга вашего мужа.

— Бедная Анжела. Несчастное существо. При ее меланхолии… думаю, мужчина с ней должен чувствовать себя тоже несчастным.

— Этторе, наоборот, несчастным себя не считал.

— Он уже был в годах.

— Ровесник вашего мужа.

— Именно. И вы думаете, что Марко, когда был моложе, вел себя, как сейчас? В молодости он был… как молния, его никто не мог удержать. Отец даже советовал мне не выходить за него. Да, да… Говорили, что он мошенник, убийца. Да, убийца. Он вам рассказывал о войне? Никогда не поднимать вверх руки, если ты не… говнюк, извините. Он всегда так говорил. Мне он жутко нравился, когда был молодой. Как герой модных боевиков. Другие мужчины рядом с ним казались начиненными теплым тестом. Отец правильно говорил: «Тильда, будь осторожна, этот человек слишком стар для тебя и прожил бурную молодость». Бурную, понимаете? Бедный папа… Конечно, я сделала по-своему, и судьба наказала меня за это.

— Вы говорили про Анжелу.

— Анжела — женщина, которая знает свое дело. Но слишком она чувствительная, слишком хрупкая. Не понимаю, как она очаровала такого зануду, как Этторе, педанта, который жил только привычками, без никакой фантазии. Единственное приключение, которое он пережил, — это война в пустыне. Он только и говорил, что о Роммеле.

Тильда встала. Редко приходилось Амброзио видеть, чтобы женщина в ее положении была такой самодовольной. Обычно разведенные женщины, живущие одиноко, проявляют особое отношение к незнакомым, особенно к полиции в своем доме.

— Попробуйте, очень вкусные, — она показала на коробку вишен в шоколаде. — Анжела… я никогда не могла ее понять. Ее муж, как говорил Марко, сбежал из дома, обворовав ее. Марко все рубит сплеча. Раз: там рай, а тут ад. А я всегда говорила, у него могли быть причины, ведь правда? Короче, мне кажется невероятным, чтобы человек, ежедневно, не таясь, выходивший через парадный подъезд купить сигарет, в один прекрасный день вдруг — бац! — и исчез из ее жизни навсегда, не сказав ни слова. И она пальцем о палец не ударила, чтобы его найти.

— Интересно, — согласился Амброзио, переглянувшись с Надей.

— Я сказала что-нибудь не то?

— Нет, почему?

— Я никогда не говорю ничего интересного, как считает мой муж. С ним мы всегда спорили по этому поводу.

— Не могло ли быть между Анжелой и ее мужем какого-то препятствия для нормальной жизни?

Амброзио специально выбрал довольно туманные слова, чтобы прозондировать, как говорится, почву, и Тильда посмотрела на него с восхищением, блеснув веселыми глазами.

— Видите, вы сразу поняли.

— У них не было согласия в плане чувственном, да?

— Чувственном? Лучше сказать, эротическом. Она взяла вишенку в шоколаде и засмеялась живым, заливистым смешком. Съела ягоду и посмотрела на них: в ясных глазах искрились разбуженные воспоминания.

— Джин, виски, коньяк?

Комиссар и Надя отрицательно покачали головами. Тогда синьора налила себе хорошую дозу виски, без льда, без содовой, и выпила. Абажур из цветных стекол на секретере рассеивал по комнате опаловый свет, каждое стекло представляло собой лепесток цветка.

— Она всегда преподавала в женских школах, а также давала уроки на дому. Хотела, чтобы я поехала с ней в Тревиль на лето. Я только что разошлась с Марко.

— Вы не поехали?

— Мне было неловко. Она напомнила мне одну подругу юности, которую я бросила. У всех женщин, наверное, случается… — Тильда посмотрела на Надю. — Она… она вызывала у меня какое-то отвращение.

— Лесбийская любовь?

— Нет, я ничего такого не хочу сказать. Но уверена, что у Анжелы были проблемы. — Она налила себе еще немного виски. — Вы действительно не хотите попробовать?

— У вас в доме есть какое-нибудь оружие? Вопрос удивил Тильду, застал врасплох. Глаза у нее сузились, взгляд стал отстраненным.

— Никакого.

Громко зазвонил телефон. Тильда встала и пошла к столику, на котором он стоял, слегка покачиваясь, как в танце, или стремясь попасть в ритм трезвону.

— О, дорогой, это ты? — заговорила она изменившимся голосом. — Будь спокоен, я чувствую себя отлично. Только один глоток, клянусь. Не веришь, спроси комиссара.

Она отняла трубку от уха, протянула Амброзио.

— Возьмите же, ну!

В трубке послышались длинные гудки.

— Какой нахал, — с обидой сказала Тильда. — Ну как могла я жить в согласии с этим грубияном?

— Значит, никакого оружия, синьора?

— Только кухонные ножи, хотите посмотреть? С удовольствием покажу. Прежде чем они ушли, она налила себе еще виски.

— Это как игра, в которую я играла в детстве. Берешь отдельные части и составляешь нужную фигуру, — сказала Надя, когда они поднимались на машине по сверкающему огнями проспекту Буэнос Айрес.

— Это наша ежедневная игра. Знакомишься с одним человеком, он говорит одно, говоришь с другим — что-то подтверждается, а что-то прибавляет сомнений. Настоящая головоломка.

— Она спивается, а он живет своей жизнью. Наверное, это несчастье.

— Для него?

— Для нее, комиссар, для одинокой стареющей женщины, брошенной жены.

— Тебе не кажется, что теперь мы знаем еще меньше, чем раньше?

— В каком смысле?

— Мне было приятно представлять Прандини, готового на все, которого можно допрашивать бесконечно. Вместо этого — ты заметила? — фигура, которую мы создали в своем воображении, как в твоей игре, почти растаяла.

— На берегу реки, — добавила Надя.

Темнота опустилась на город незаметно. Бульвар Гран Сассо, залитый холодным светом фонарей, озябшие, голые еще деревья и тучка, надвигавшаяся с запада как мучительное дыхание, вызывали ощущение тревоги; такое же, вероятно, как было у Тильды, когда она слышала колокольный звон из деревень, разбросанных по берегам По.

— Я все думаю о вазе, которую Анжела Бьянкарди привязывает к фонарному столбу. — Надя помигала фарами какому-то прохожему, перебегавшему улицу: мол, пошевеливайся.

— Мы приедем к ней домой неожиданно. Вряд ли она нам обрадуется, — вздохнул Амброзио.

У подъезда стоял белый «фиат-500». Надя припарковалась за ним. Было освещено лишь одно окно на втором этаже.

— Добрый вечер, — сказала Анжела, открывая им дверь. Лицо у нее было бледное, со следами усталости. Она держала в руках сумку из черной ткани, из которой высовывались две вязальные спицы. Анжела поставила ее на стул в прихожей. — Проходите, раздевайтесь.

— Мы возвращаемся из дома Тильды Прандини. — Амброзио снял пальто, шляпу, пригладил перед зеркалом волосы. — А еще побывали на вокзале, на месте, где погиб Этторио Ринальди.

Губы Пруста на портрете, несмотря на редкие усики, казались пухлыми, как у девчонки.

Кот, мурлыча, подошел к хозяйке. Присев на диван, Анжела взяла его на колени.

— Я вот уже неделю туда не ходила.

— Вазочки с цветами уже нет.

— Как всегда, сняли. Кто вам сказал?.. Марко?

— Случайно, когда говорил о ваших отношениях с Этторе.

— Он все удивлялся, что мы так легко сошлись. Как будто человек, которого он знал целую жизнь, изменился и оказался совсем не похожим на существовавшего в его воображении. Марко — тот еще тип, вобьет себе в голову что-нибудь — попробуй переубеди. Должна пройти вечность, прежде чем он поймет, что не прав. А потом ему просто мучительно менять отношение.

— Что вы скажете о его жене? — Она еще вполне привлекательная женщина, правда? — заметила Надя.

— Немного глупа. Как только Марко купил ей квартиру на улице Капуччини, она закрыла глаза на все остальное и продолжает бессмысленную жизнь.

— У меня такое впечатление… — Амброзио щелкнул пальцами, подыскивая слово поделикатнее, — что она…

— Да, пьет. Даже слишком много. Гораздо больше, чем следует.

— Эти цветы, синьора, которые вы ставите на вокзале в вазу, привязанную проволокой, меня поразили.

— Вы пришли по поводу цветов? Мне кажется, это долг — ставить их там, где пролилась его кровь.

— Нет, не из-за этого. Хочу еще раз спросить, уверены ли вы, что не разглядели парня, пытавшегося открыть дверь квартиры на улице Баццини?

— Вы думаете, что я немного… немного не того? Закрыв глаза, она механически поглаживала кошку. Амброзио смутился.

— Ну что вы… Просто я все думаю… Вам не показалось случайно что он сел в машину, в фургончик или, быть может, на мотоцикл?

Анжела отрицательно покачала головой.

— Я ведь уже говорила, сколько можно?

— Вы часто ходите на кладбище?

— Каждое воскресенье, по утрам.

— Вам никогда не приходилось бывать с вашей «пятисоткой» в гараже Лорентеджо?

— Это на другом конце города. Зачем мне туда ехать?

— Я проверяю одно показание, ничего определенного, но иногда даже пустяк оказывается полезным. Лыжная шапочка, например, вы уверены, была именно с голубым помпоном?

— Кажется, да. Но не могу поклясться.

Она пустила на пол кота, с трудом поднялась.

— Вы вяжете?

— Иногда, между уроками. Послушайте, кстати, от того парня в лыжной шапочке, — она пригладила рукой волосы, — шел какой-то особенный запах, я хорошо помню, запах, который я уже встречала в автобусе. Воняло чем-то… Да, да, воняло тиром. Я имею в виду тиры в луна-парках, где стреляют из пневматических винтовок. В общем, от него воняло луна-парком. Запах немного кислый.

— Смесь пота и адреналина… Ваше внезапное появление напугало его. Я ищу одного автомобильного вора, вот почему я спросил о гараже.

— Этторе их ненавидел, он всех автомобильных воров сгноил бы на каторге. Несколько лет назад у него угнали машину, а затем вскоре и вторую. Они искалечили ее. Он так переживал, бедняга.

— Вы подтверждаете, что у вас прекрасная память. При желании вы можете вспомнить мелочи, которые окажутся нам полезными. А на улице вы не заметили кого-нибудь? Думаю, что этот вор работал не один, у него мог быть соучастник.

— О Господи, комиссар, я ведь уже сказала, что больше никого и ничего не видела.

— Мне нужно алиби всех, кто хоть как-то причастен к этой истории, понимаете, синьора Бьянкарди? Хочу знать, например, где были Капитан и Прандини в определенные ночи прошлого и этого месяца. Кроме того, есть факты, которые мне кажутся интересными. Они касаются оружия, которым пользовался преступник. Как говорят эксперты, это мог быть немецкий пистолет, особенно ценимый теми, кто знает в таких вещах толк. Пули оригинальные, полувековой давности. Прандини сказал, что у него был такой пистолет, но отец куда-то его выбросил. Попробуйте вспомнить: у Этторе было что-нибудь, кроме «беретты»?

— В доме я не видела, и он мне никогда об этом не говорил.

— Вы никогда не ездили на мотоцикле?

— Этторе катался, только в молодости, когда был в Африке.

— А вы?

— Я на мотоцикле? Смешно… Да, комиссар, вы правы, я вспомнила. В тот вечер… Ну, когда я застала вора… Я действительно слышала шум мотоцикла. Через несколько секунд после того, как тот парень исчез в тумане. Просто не понимаю, почему это вылетело у меня из головы. Амброзио удовлетворенно хмыкнул.

— Лыжная шапочка с помпоном, запах луна-парка, шум мотоцикла. Видите, понемногу мы проясняем картину.

— Что ж, — сказала Анжела. — Очень рада, если смогла вам чем-то помочь. Хотя, мне кажется, этого слишком мало, чтобы отыскать преступников в огромном городе.

У комиссара болела поясница — разыгрался застарелый радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться. Просто беда. «Нужно хорошенько выспаться, — думал он, — спокойно полежать под теплым одеялом. Иначе совсем свалюсь».

Он измотался. Сырость и дождь — и уже который день подряд. Наконец теплый душ помог ему заснуть.

На сколько минут или секунд он успел сомкнуть глаза?

Де Лука вызвал его по телефону и сообщил, как о великом событии: «Комиссар, все решилось!"