Глава 2

Что-то связывало две смерти — Гаспаре Аддамьяно и Антонио Армадио, убитого неделю спустя. Другими были место и время, но события развивались почти одинаково: два выстрела в голову с близкого расстояния, лицо, обезображенное выходом глазного яблока. Юноша рухнул на землю под деревом, в конце улицы Таджура, застроенной четырехэтажными домами, отделенными от проезжей части изгородью и двумя рядами акаций.

В тот раз, однако, уже на следующий день появился свидетель, пенсионер, имя которого полиция держала в секрете. Согласно его показаниям, в понедельник около двадцати трех часов он, как всегда, повел свою собаку, таксу, на прогулку на бульвар Эфиопия. На углу улицы Толстого он услышал два выстрела, один за другим, а затем, какую-то минуту спустя, увидел мотоциклиста, который на большой скорости пронесся мимо него в сторону окружной дороги.

— В нескольких метрах от меня, — уточнил он. — На заднем сиденье был другой, одетый в черное, но я не смог разглядеть его. В робах и касках они все похожи.

— Увидев мотоциклиста, что вы сделали? — спросил Амброзио.

— Пошел домой. Уже хотелось спать.

— А почему вы решили поговорить со мной?

— Как почему? Утром на улице Таджура нашли труп, и никто ничего не знал, никто ничего не слышал… Там были патрули, полиция, карабинеры. Я видел вас, комиссар. Я вас знаю, часто встречал фотографии в газетах, поэтому подумал, что могу быть полезным.

— Спасибо. Но почему вы уверены, что человек на мотоцикле стрелял в того парня?

— Я же вам объясняю! Мотоцикл выехал с улицы Таджура. А улица Таджура не проезжая, она кончается совсем близко. Там зеленый забор. Несколько месяцев назад вместо забора была сетка и заросли сорняков. Я часто хожу туда с собакой.

— Дерево, под которым мы нашли труп, вы замечали?

— Это яблоня. Когда-то, должно быть, тут были огороды.

— Люди, с которыми мы говорили, утверждают, что во время выстрелов они сидели у телевизоров или спали. Некоторые говорят, что шел дождь.

— В момент, когда раздались выстрелы, дождя не было, я мог бы поклясться в этом, комиссар. — У старика был острый нос, густые, сросшиеся на переносице брови, седые, аккуратно подстриженные усы.

— Чем вы занимались перед пенсией?

— Тем же, чем и сейчас, но теперь я делаю это для собственного удовольствия. Подстригаю собак и немножко даже лечу. Я разбираюсь в животных и даю добрые советы. Иногда рекомендую настоящего ветеринара, если это необходимо. — Старик засмеялся, ему показалось, что он удачно пошутил.

Антонио Армадио было двадцать семь лет, он был знаком полиции нравов, которая несколько раз его задерживала, последний раз — минувшим летом во время облавы в парке Семпьона. В полиции парня считали неизлечимым, были уверены, что он получал плату за интимные услуги от других гомосексуалистов. Приобщившись несколько лет назад к наркотикам, он медленно, но верно опускался на самое дно. Согласно документам, Антонио жил с сестрой Амалией Армадио по улице Веспри Сичилиани, напротив начальной школы.

— Он, конечно, не святой, — согласилась сестра, владелица находящейся поблизости, за углом, мясной лавки. — Но Антонио, до того как его втянули в грязные дела, был неплохим парнем, поверьте мне. Потом… потом я сама его убила бы, не было сил терпеть. Иногда не знаешь, куда себя деть, никто не знает, какую тревогу, боль, бешенство испытываешь… поверите? Перед тем как умерла наша мать, он у нее выманил все сбережения. Все, до последнего чентезимо. И все потратил на наркотики. Трудно представить. Перед Новым годом она умерла.

— Чем она болела?

— Медики признали рак легкого; но она ведь никогда в жизни не курила! Это Антонио, проклятый, довел ее до могилы. Это он виноват, и еще осмелился заявить, что намерен вернуться сюда. Когда у матери не осталось ни лиры, она начала худеть, отказывалась от еды. Спала днем, а ночью…

— А что Антонио?

— Когда мама заболела, я его выгнала из дома, вызывала даже карабинеров. Он поселился с одним бродягой. Мне говорили, что они околачивались в каком-то подвале, около Баджини. В грязном погребе, подумайте.

Женщина говорила и говорила, как будто наконец нашла кого-то, кто готов ее выслушать. Амброзио тем временем представлял лицо молодого человека с длинными волосами, мокрыми от дождя, обезображенное пулями, видел почти прозрачные руки в кровоподтеках и пятнах, темный плащ — снятый и брошенный на мостовую, он казался мусорным мешком.

Не так легко было найти приятеля Антонио Армадио, но наконец отыскали и его. Лука Деранте, сорока двух лет, жил нищенством, мелкими кражами, — типичный бродяга. В подвале, где он пристроился и который принадлежал его дальнему родственнику, стояли два топчана, старый комод, два стула. Не было электричества, только керосиновая лампа. Из подвала коридор вел в комнату, служившую когда-то магазинчиком, там была чугунная раковина.

Полиция ждала его два дня, пока однажды ночью он не забрался в свою нору, где инспектор Де Лука и выловил его.

На следующее утро Амброзио смог допросить Деранте. Небольшого роста, густая борода с проседью, седина на висках, красный нос запойного пьяницы. Устойчивый запах казарменного супа — запах нищеты. На нем был плащ оливкового цвета с погончиками и поясом, должно быть, с человека более крупного и высокого, плащ был ему почти по щиколотки, рукава закатаны.

Глаза ясные, почти детские, выдавали мягкий нрав; в разговоре Деранте употреблял выражения, необычные для бродяги.

— Вы были знакомы с молодым Армадио? Антонио Армадио. Мы узнали, что он жил у вас. Вы слышали, что он убит? — спросил комиссар.

Деранте утвердительно покачал головой вверх-вниз: какая беда, какое несчастье! Наконец, подняв вверх указательный палец, пробормотал низким, довольно приятным, даже интеллигентным голосом:

— Я всегда говорил ему, что он плохо кончит.

— Вы давали парню хорошие советы.

— Еще бы!

— Однако вы, наверное, понимаете, что не можете служить примером? Вам не кажется?

Амброзио умел добавить в разговор нужную дозу печали, упрека, сочувствия, чтобы не обидеть собеседника. Лука Деранте снова покачал головой: нет, нет, казалось, соглашался он, нет, я далеко не образец. Однако я никогда не кололся этой мерзостью, как бедняга Антонио.

— Как и когда вы с ним познакомились?

— Около книжного киоска, в Порта Венеция. Он подарил мне новый журнал. Вы никогда не слышали про остров Оак? Нет? О нем никто не знает, однако двести лет назад трое молодых людей на этом необитаемом острове обнаружили странный колодец, и когда постепенно стали спускаться вглубь, они увидели каменные плиты с таинственными надписями и две длинные галереи…

— Он подарил вам журнал, а вы предложили ему жилье?

— Эти галереи вели в потайную комнату. Да, я разрешил ему спать на топчане рядом со мной. У него не было пристанища, сестра выгнала его, и поступила плохо. На острове, как утверждает большинство исследователей, должны находиться сокровища капитана Кидда… Антонио сейчас в морге?

— Да. А вы как проводите время? — спросил Амброзио, предложив ему сигарету.

Он взял, попросил еще одну и обе аккуратно положил в карман плаща.

— Как-то перебиваюсь. Ну, а о хрустальном черепе вы слышали? Человеческий череп в натуральную величину, вырубленный из одного куска горного хрусталя. Невероятно, но его обтачивали песком на протяжении ста пятидесяти лет, представляете? Целые поколения мастеров. Разве не фантастика? У меня хватает еды, не много вредных привычек, живу, как мне нравится, без расписаний, обязанностей и прочего. Никто до сих пор так и не установил, когда был изготовлен этот череп.

— Кто убил Антонио?

— Часто у него не было денег на дозы.

— А как он зарабатывал?

— Находил выход.

— Каким образом?

— Вы отлично знаете, комиссар: распространял товар за других. Всегда так бывает, разве нет? Его зоны? Кто его знает, я предпочитаю местные базарчики, выставку Сенигаллия, Луна-парки… у меня другие мысли. Если заводятся монеты, играю на бегах. Мне говорили, что он ходил в Парк делла Базилике, на улице Конка ди Навильо.

— Так… Ну, а вы… Чем вы занимались до этого подвала и местных базарчиков?

— Учительствовал. Был младшим наставником в Треццано. Знаете, где это?

— На восточной окраине. А что случилось?

Он опустил голову.

— Я все равно узнаю. — Кивком головы комиссар отослал Де Луку. Деранте вздохнул, с трудом подбирая слова:

— Думаю, что это из-за детей… Говорили, что я интересовался ими, слишком интересовался.

— Это была правда?

— Они все преувеличивали, рассказывали про меня всякие гадости. Они меня довели до ручки. Кончилось тем, что я на целый месяц слег в больницу. И теперь почти ничего не слышу на одно ухо. Кое-кто хотел меня убить. Они просто озверели.

— А если без сплетен, вы интересовались детьми или нет? Я хочу услышать это от вас.

— Да.

— Ас Антонио?

— Мне было жалко его. — Только жалко?

— Нет.

— Я понимаю.

— Не думаю, что вы поняли, комиссар. С Антонио было совсем другое. У него была нежная душа, чувственность, которую другие не замечали. Если бы не наркотики, он был бы милым юношей, поверьте мне. Дело в том, что у человека от рождения определенный склад ума, характера, и ничего с этим не поделать. Это сильнее тебя. Это как требовать изменить цвет кожи. Сколько негров хотели бы стать белыми. Антонио жил в мелкобуржуазной семье. Для детей тонких, легко ранимых это трагедия, настоящая трагедия, спросите у его сестры. Вот где пружина, толкнувшая его к наркотикам.

— И еще гомосексуализм.

— Да, так получается.

Перед Амброзио на столе лежало несколько газет. Один из заголовков гласил: «Скандал на Мемориальном».

Сообщалось о стрельбе на улице Мессина, статья обращала внимание на грязные скопища гомосексуалистов у ворот кладбища, публиковалось фото на четыре колонки с подписью: «В пятидесяти метрах от святой усыпальницы и праха Алессандро Манцони». На снимке были мальчики в женских платьях, ожидающие клиентов.

— Читаете газеты?

— Те, которые нахожу в урнах.

— Знаете, что написал один репортер? По его мнению, между смертью парня, застреленного в скверике около кладбища, и убийством вашего друга Антонио есть нить, которая их связывает. Он называет это исполнением.

Рот у Деранте оставался полуоткрытым, как у покойника.

— Я прочитаю место, которое меня заинтересовало. — Комиссар перелистал вечернюю газету и остановился на одной статье:

— Вот послушайте. «Создается впечатление, что одинокий исполнитель, вооруженный пистолетом крупного калибра, шел по следу обреченных бездельников и наркоманов, что он решил уничтожить тех, кто делает невыносимой жизнь в Милане». Что вы об этом думаете?

— Я никогда не ложусь спать поздно. Не люблю гулять ночью.

— Ясно. У меня просьба. Если вам вспомнится какое-то имя, привычки Антонио, что-нибудь, что может навести меня на след убийцы, я был бы очень вам благодарен.

Он дал ему визитку с номерами телефонов. В кабинет вошел Де Лука.

— Тут девушка хочет поговорить с вами.

— Кто? Надя Широ? Пусть войдет. Лука впустил ее.

— Комиссар, я была на улице Таджура и обошла соседние дома. Никто ничего не видел, кто-то слышал выстрелы, но не придал этому значения. Есть одна старушка, которая живет на первом этаже и страдает бессонницей. Каждую ночь, как стемнеет, сидит у окна и…

— Что она видела?

— Ничего особенного. Парня нашли под тем деревом…

— Под яблоней, — уточнил Амброзио.

— Около дерева стояла машина темно-оливкового цвета. Как она говорит, эта машина стояла там несколько дней и иногда служила одной парочке для амурных дел. В ночь убийства эта парочка пришла пешком. Закрылись в машине, а потом, минут пятнадцать спустя, ушли.

— А потом?

— Старушка говорит, что примерно через час увидела парня в темной куртке, с длинными волосами, который возился с дверцей машины. Открыл, некоторое время был внутри. Шел дождь, она подумала, что парень просто решил укрыться.

— Дальше!

— Дальше ничего, комиссар. Она пошла спать. Проснулась в три часа ночи, потому что началось большое движение.

— Она слышала выстрелы?

— Вроде слышала. Вообще-то, по-моему, Антонио приходил, чтобы в машине сделать себе укол. Кстати, старушка, перед тем как идти спать, заметила в машине свет. Как будто парень, который туда забрался, светил зажигалкой. Мне кажется, все ясно.

— Надя…

— Слушаю.

— Узнай, кому принадлежит «ситроен».

— Комиссар… — казалось, она хочет попросить извинения. — У меня такое впечатление, что лучше вам лично поговорить с пожилой синьорой. Извините, но…

— Если за руль сядешь ты. Займись тем временем «ситроеном».

Когда Монашек смог наконец говорить, Амброзио ничего от него не добился. Тот пролепетал только, что ничего не помнит.

Почему они с Гаспаре оказались в районе Мемориального кладбища? Из любопытства. Похоже, судя по его словам, это было для них как бы бесплатным спектаклем. Лучше, чем кино, сказал он. Единственное, что он помнит, это черная тень, которая в темноте приблизилась к Гаспаре и молча выстрелила в него, после чего Антонио бросился бежать. Но убийца настиг его. Он помнит страшный удар в живот и много огней, просто взрыв огней. А потом все исчезло, наступила темнота.

Пожилую женщину звали Ортензия Спациани. Она ждала гостей, одетая в голубой кашемировый гольф, на котором выделялось жемчужное ожерелье, на среднем пальце был красивый перстень с нефритом и мелкими бриллиантами, чувствовалось, Ортензия знала, что ее маленькое сокровище произведет на комиссара впечатление. Они сидели в столовой, перегруженной мебелью фирмы Бадемайер, восточными коврами, карандашными рисунками, офортами, веерами под стеклом. Напольные часы из лакированного дерева с золотой отделкой, учитывая ограниченность пространства, торжественно отбивали время.

— Вы давно здесь живете? — спросил Амброзио.

Она взглянула на него светло-карими глазами.

— С тех пор, как умер мой муж. Теперь живу одна, с синьорой из Арезе, которая приходит навестить меня по вечерам. Милая женщина, делает удивительные картины из цветочных лепестков.

— Красивый перстень. — Амброзио понимал, что хозяйка ждет не дождется от него этих слов.

— Вам нравится? — засияла она всеми своими морщинками и приблизила к нему руку с коричневыми пятнашками, чтобы комиссар мог лучше рассмотреть ажурную оправу. — Камень изображает Будду. Целый век прошел с того времени, как мы с Эннио были в Биаррице. Он подарил мне этот перстень в день рождения. Мне было тогда столько, сколько ей, — она кивнула в сторону Нади Широ, которая рассматривала маленький рисунок тушью в золоченой рамке. — О, это, — добавила она, — это Андреа Прокаччини. Эннио был большой любитель искусства, от него не ускользало ничего. Мы всегда ходили на выставки.

— Ваш муж занимался антиквариатом?

— Торговал пробками, — улыбнулась она. — Казалось бы, какое отношение имеют пробки к искусству? Но поверьте, это не совсем так.

— Надеюсь, синьора, вы не выходите одна с этим украшением? — сказал Амброзио.

— Ни в коем случае. Я надеваю его дома, когда приходят гости. У меня есть маленький сейф, вон там, за картиной Юсупова. Я теперь никому не доверяю, не то что раньше. Хотя, конечно, жуликов всегда хватало. Эннио был очень осторожный, может, потому, что родился в провинции Венето. Знаете, там много лет назад произошел ужасный случай.

— Ужасный?

— Очень. Это случилось после первой мировой войны.

Как-то ночью убили и ограбили одного человека. У него было золотое кольцо, которое никак не снималось с пальца. И тогда бандиты отрубили его.

— Кстати, о преступлениях. Вы, синьора, видели парня, которого потом убили двумя выстрелами из пистолета?

Синьора Ортензия встала, подошла к окну. Амброзио последовал за ней. До него донесся тонкий запах ландышей. Там, за оградой, за деревьями улица казалась иной, менее пустынной; в небе над нею открылась светлая полоска, как бы предвещая лучшую погоду.

— Видите тот автомобиль? Именно там он спрятался. Мне сказали, и я теперь сама поняла, что эта брошенная машина стала убежищем бродяг.

— А свет, вы хорошо видели его?

— Пока я надеваю очки только для чтения. Они снова сели.

— Перед тем как поселиться здесь, где вы жили, синьора? В ее взгляде мелькнула гордость.

— На улице Каппучио.

— В районе улицы Турина, — добавила Надя Широ. Синьора уточнила:

— Раньше она называлась Контрада дель Каппучио, это одна из старейших улиц в городе. Когда-то там был римский цирк и протекала речушка Нироне. В доме, где мы жили, монастырь Смиренных сестер, они носили рясы и шапочки, как францисканцы.

— Я вспоминаю, синьора, что на улице Каппучио есть дом, где жила Ниче, воспетая Парини.

— Брависсимо, — воскликнула синьора Ортензия, как будто они вспомнили свою совместную юность. — Откуда вы это знаете?

— Учился в лицее Парини, — ответил комиссар и спросил:

— А вы слышали тогда два выстрела?

— И да, и нет. Я уже спала или засыпала. Вы знаете, что я немного страдаю бессонницей. Поэтому не очень обращаю внимание на звуки. Машины, мотоциклы, фейерверки не такая уж редкость в этих местах.

— Почему вы переехали сюда, к площади Триполи?

— Помог племянник, который занимался недвижимостью. Да и денег у меня маловато, чтобы сегодня снять приличную квартиру в центре. — Она посмотрела на комиссара, потрогала рукой ожерелье. — А вы где живете?

— По улице Сольферино.

— Правда? Поздравляю, комиссар. Около Бреро или бастионов Порта Нуова?

— Почти напротив редакции «Коррьере делла сера».

— Я бы охотно поменялась с вами, — добродушно усмехнулась старая женщина.

— А что вас, в частности, беспокоит? Вид из вашего окна превосходный: сад, красивые дома, транспорт рядом.

— Люди. He те, что живут здесь не скажу, соседи все порядочные. Но ночью… Понятно, после того, как стемнеет, я не высовываю носа на улицу, а если иногда друзья пригласят в театр или в ресторан, они меня провожают. Или беру такси и заставляю шофера ждать, пока не войду в дверь.

— Случались тут кражи?

— Не у меня. У меня две окованные двери и охранная сигнализация на случай, когда меня нет.

— Перед тем как тот наркоман спрятался в машине, вы видели влюбленную парочку?

— Влюбленные? Не думаю. Скорее, несчастные.

— До прошлой ночи вы их никогда не замечали?

— Думаю, что нет.

— А парня, которого потом убили?

— Кажется, я уже его видела, но давно. Может, месяц назад. На нем были очень узкие брюки, кожаная куртка, какие носят мотоциклисты, белые туфли на резине, как сейчас модно, и какая-то смешная походка.

— Смешная?

— На ходу он как-то качался и дергался.

Надя улыбнулась.

— И еще… забыла сказать. Только сейчас вспомнила. На голове у него были наушники. Не вчера, а в прошлый раз, месяц назад. Может быть, он шел под музыку.

— Вы жалюзи на окнах открываете ночью?

— Я не опускаю их совсем. Если не спится, я немного приоткрываю окно ручкой… оно открывается совсем бесшумно, и сажусь в это кресло, — хозяйка показала на креслице у подоконника. Рядом стоял столик, на нем серебряная рамочка" с фотографией мужчины с густыми усами. Он был заснят в кабинете: одна рука лежит на письменном столе, из рукава светло-серого пиджака виднеется белоснежная манжета, платочек в кармане, галстук в горошек подпирает тяжелый подбородок.

— Я сажусь в это кресло, которое так любил мой муж, и смотрю. Иногда вдруг освещается какое-то окно в доме напротив или фары автомобиля прорезают темноту, потом гаснут. Кажется, участвуешь в каком-то спектакле.

Амброзио старался поддержать разговор.

— Вы знаете, комиссар, я часто встречаю в этом кресле зарю.

— Кое-когда мы все должны это делать.

— Думаете? Однажды я слышала даже петуха. Кто знает, откуда он взялся. Петух в городе — не так часто услышишь такое. Во время войны на улице Каппучио наш сторож держал двух куриц. Мой муж был тогда в Триполи.

— Я подозреваю, что убийство вчерашней ночью не было случайным. Синьора, вам я могу сказать, вы меня поймете. У меня такое впечатление, что парень в куртке — Антонио Армадио — был убит кем-то, кто хотел отомстить ему за то, что он натворил раньше. Антонио, между прочим, когда еще была жива его мать, жил в этих краях, на улице Веспри Сичилиани. — Комиссар кивнул на окно. — Длинная улица недалеко отсюда.

— Я знаю, где это, — ответила женщина. — А потом где он жил?

— С другом, бродягой. Она посмотрела удивленно:

— Какой бродяга? Обычный нищий?

— Не совсем. Этот был когда-то учителем. А потом у него случились неприятности с родителями детей и даже с полицией.

— Мальчики?

— Да, синьора.

Хозяйка стукнула себя по лбу маленькой ладошкой и воскликнула:

— Комиссар, я вспомнила одну деталь. Не знаю, пригодится ли она вам. Но этот парень в узких джинсах и куртке… знаете, что у него было на голове?.. Ленточка. — Она пальцем провела по лбу. — Да, наушники и ленточка. Он напомнил мне индейцев из вестернов.

— А прошлой ночью у него была ленточка вокруг головы?

— Да, — ответила Ортензия Спациани. — Но не было наушников.

Глава 3

Если бы тот полицейский совершенно случайно не оказался примерно в двадцать один двадцать на стоянке машин возле вокзала Гарибальди, Амброзио совсем запутался бы в догадках, хотя интуиция уже вроде бы подсказывала ему, какими мотивами руководствовался убийца, так решительно нажимая на курок на улицах Мессины и Таджура.

Итак, состав остановился под крышей перрона. Несколько десятков человек вышли из вагонов. Одни направились к метро, другие на стоянку, которая размещалась напротив вокзальной башни.

Альваро Датури, кулинар и кондитер, хозяин траттории в районе Милано-Сан-Феличе, в сопровождении жены искал свой «форд», поставленный, как он помнил, рядом с желтым фургоном. Мокрый асфальт казался черным зеркалом, усыпанным светящимися точками. Автомобильные фары высвечивали широкую площадь, окруженную кранами, бульдозерами, машинами. Слева возвышался темный холм, изрезанный тропинками; они вели в район, называемый Островом.

У женщины был зонтик, которым она пыталась прикрыть от дождя мужа, склонившегося к дверце машины. Не успел он вставить ключ в замок, как из-за фургона вылетел мотороллер с двумя парнями. Они притормозили, и тот, что сидел сзади, схватил у женщины сумку. Женщина не отпускала ее, муж с криком попытался помешать негодяям. Однако мгновение спустя он рухнул на землю, а женщина, выпустив сумку, бросилась ему на помощь.

Зонтик валялся на асфальте ручкой кверху.

В двадцати метрах от них агент полиции Сальво из четвертого округа уже собирался дать задний ход, чтобы выехать со стоянки на своей малолитражке. Услышав крики и увидев парней на мотороллере, он выхватил пистолет и, бросившись грабителям наперерез, громко приказал остановиться.

Они не остановились.

Мотороллер уже выезжал на улицу, которая шла вдоль холма. Тогда агент тщательно прицелился и сделал несколько выстрелов. Мотороллер перевернулся, проскользил несколько метров по асфальту и влетел в лужу у тротуара. Один парень сразу же поднялся и, прихрамывая, побежал к холму, другой остался в луже; он зажимал рану на руке и стонал.

Агент задержал его, пока подъехала машина с карабинерами.

Эта новость появилась в донесении, а через день — ив газетах, с заголовками, которые заинтересовали Амброзио, потому что репортеры поставили эти факты рядом с теми, которыми занимался комиссар. Правда, смерть хозяина траттории никак не увязывалась с двумя убийствами. Вскрытие показало, что Альваро Датури, пятидесяти восьми лет, скончался от инфаркта миокарда, вызванного, возможно, возбуждением от нападения. Но журналистов это не смущало.

На следующий день после вскрытия Амброзио решил поговорить с задержанными грабителями. Одного из них звали Джино Фруа, второго Филиппе Стране. Филиппе, по прозвищу Пиппо, был арестован у себя дома на улице Пастренго. Была обнаружена также сумка жены Датури, которую он беспечно выбросил в урну во дворе.

— Кто тебе повредил глаз? — спросил Амброзио во время допроса в квестуре.

— Есть один подонок. — Филиппе был высокий, худой и бледный, полузакрытый глаз придавал ему мрачный вид. — Ему тоже досталось…

— Я узнал, что ты ограбил свою сожительницу.

— Вранье. Она мне должна была деньги, но не отдавала.

— На этот раз на вашей совести и умерший.

— Он все равно бы подох. Так писали газеты.

— Твой сообщник признался в грабеже.

— Джинетто — скотина, он не знает, что говорит.

— Вы крадете, чтобы покупать травку?

— Да какая там травка, комиссар, о чем вы говорите! Выкурим иногда пару сигарет, вот и все наши наркотики.

В поведении Филиппе хитрость соединялась с нахальством. Однако постепенно, шаг за шагом проступала слабость характера, которую он и пытался прикрыть дерзостью.

— Джино отделается легче, чем ты.

— Это почему еще? У него же рука сломана.

— Он был за рулем, это ты вырвал сумку у жены кулинара.

— Джино лжет. Он всегда был лгуном.

"А если ему отвесить пару подзатыльников? — подумал Амброзио. — Газетчики меня со свету сживут… "

Джино и Филиппе были несовершеннолетними, до суда их даже арестовать нельзя было. Подумав об этом, комиссар почувствовал в душе горечь, какой раньше не испытывал, — как будто, подведя итоги своей службы в полиции, вдруг обнаружил, что работал впустую.

Это чувство бессилия, разочарования, однако, быстро улетучилось. Трое суток спустя Джино, отпущенный из больницы, был обнаружен мертвым, в луже крови, в двух шагах от своего дома.

Де Лука сообщил об этом комиссару по телефону.

— В него всадили по крайней мере две пули. Патруль, который оказался поблизости, у театра Верди, приехал сразу же. Они ждут нас, — сказал Де Лука без особого энтузиазма.

Его можно было понять: опять бессонная ночь, — но Амброзио об этом не думал. Он думал о калибре пуль, уложивших Джино, и прикидывал, не из того ли они выпущены пистолета, из которого стреляли у кладбища и под яблоней на улице Таджура.

Старый завод с наполовину замурованными окнами без единого целого стекла, ржавые железные конструкции, моросящий дождь, тело, прикрытое темным полотнищем… И чугунная усталость, когда хочется только одного — забиться куда-нибудь в угол и уснуть.

Амброзио отвернул край полотнища, постоял, рассматривая мокрое от дождя лицо, прилипшие ко лбу волосы, еще открытые глаза, закованную в гипс руку на груди. Вид руки в гипсе вызывал острое чувство жалости.

Рядом окруженная людьми молодая женщина сквозь слезы повторяла:

— Я его уговаривала не выходить, я его уговаривала… Потом он пошел домой к этой женщине, матери Джино. Она не хотела оставлять тело сына, и комиссару удалось увести ее лишь тогда, когда пришла машина из морга. Двор, выложенный плиткой, с двумя параллельными каменными дорожками для проезда грузовиков, в бледном свете неоновых фонарей сохранял облик вековой старины. Напротив стояло здание с закругленными окнами — архитектура начала столетия. Кованая калитка открывала проход к одноэтажному дому, бывшей сыроварне, справа темнела куча металлических прутьев, а дальше, в углу двора, отгороженного от улицы красной кирпичной стеной, росли две березы, которые угадывались по светлым стволам.

— Джино никогда меня не слушал, и вот теперь… Женщина сбросила накидку, повесила на спинку стула мокрое пальто и закашлялась, вздрагивая узкими плечами. Надя Широ усадила ее на голубой диван, занимавший часть комнаты, уставленной металлическими стеллажами с книгами по искусству, журналами, трубками чертежной бумаги и кусками ткани.

Амброзио прошел к столику, заставленному тюбиками красок, кисточками и карандашами. Возле окна с венецианскими шторами стоял еще один стол, с наклонной доской, как у инженеров или чертежников. Стулья из прозрачного пластика, на стенах оклеенные пробковыми полосками рекламные плакаты, среди которых знаменитая реклама минеральной воды Джомми: подмигивающий глаз. Он видел ее, эту рекламу, вдоль бульваров Турина, когда учился в школе; фургоны с водой Джомми еще перевозились лошадьми в повозках, похожих на цирковые кибитки.

— Чем вы занимаетесь?

Женщина посмотрела на него, как будто только что заметила. Она была маленькая и хрупкая, с большими заплаканными глазами, гладкими длинными волосами, тонким лицом и некрашеными, но хорошо очерченными губами; на длинной шее темнели две родинки.

— Расписываю ткани для швейных фирм в Комо.

— Сколько было вашему сыну?