Быть бардом непросто

– Это становится любопытным! – шепчет светлый эльф и выходит из тени дерева.

Песня тут же обрывается, и на него смотрят чуть сощуренные фиалковые глаза. Острые ушки прижаты к голове, эльфеныш явно нервничает.

– Я добыл дрова. Ты бы хоть воды в котелок набрал, – говорит светлый, поднимая бровь.

Его посылают. Пожав плечами, эльф подхватывает котелок и отправляется к пруду сам. На лице его играет задумчивая полуулыбка.

Глава 3

Все думают, что быть творческой личностью легко. Знай себе сиди да бренчи весь день на гитаре или слова рифмуй по часу в день. И у тебя будет все: деньги, почести, слава, бабы… Ну это, конечно, взгляд непросвещенного селянина, который очень и очень далек от истины. Быть творцом – все равно что каждый день закатывать на огромную гору тяжеленный каменный шар. Шар уворачивается, стремится назад, выскальзывает из рук. Ты сотню раз на дню готов проклясть все и вся, бросить, наконец, этот камень, уйти в ближайшую таверну и залить горе вином. (Как правило, при этом рядом оказываются «правильные» друзья, которые помогают превратить неудачную попойку в продолжительный, порой пожизненный, запой.) Ну и, конечно, над тобой потешаются все кому не лень.

Да… именно так часто и происходит. Семья, друзья, просто знакомые – все удивляются, все просят прекратить заниматься ерундой. Все в один голос талдычат о том, что камень на гору катить не стоит, так как:

1. Гора слишком высокая – сил банально не хватит, а передохнуть негде.

2. Лучше бы делом занялся. Вон, все твои друзья уже белку в прыжке разделывают, а ты все с камнем носишься.

3. Даже если закатишь камень на вершину – он скатится с другой стороны горы.

4. Ты дурак? А зачем тебе камень? И зачем тащить его на гору?

5. А без камня забраться не пробовал? Я вот пробовал. Вчера два раза.

6. Если не прекратишь – перестанем кормить. И ешь тогда свой камень.

– Отстаньте от него, он просто больной чудак.

На этом последнем аргументе от тебя отворачиваются все. А ты все катишь и катишь этот камень. Каждый день.

Возвращаешься, находишь его, вновь поднимаешь на вершину. А камень снова срывается. День за днем, год за годом… иногда всю жизнь.

Но если вдруг… Если очень захотеть, если желание окажется таким сильным, что руки сводит… Если все же суметь однажды достичь вершины и прочно установить там камень… тогда ты становишься королем мира. Пусть ненадолго. А может быть, и навсегда. Но королем этого мира.

Потому как если к камню привязать динамит, поджечь запал и пустить в нужную сторону, а главное, донести эту мысль до окружающих… Мм. «Как прекрасен этот мир, посмотри-и…» И вот у тебя уже куча подношений, на горе строят первые дома твоего будущего города. Люди выясняют секрет закатывания камня на гору, отдавая за знания украшения и деньги. Появляется охрана, готовая защищать тебя и камень только ради того, чтобы диктовать окружающим свои условия. Появляются люди, заинтересованные в твоем продвижении. Вокруг много тех, кто не хочет, чтобы камень упал на их крыши.

Все это сложно, но в итоге ты получаешь все. И сам решаешь, как именно распорядиться в дальнейшем жизнью и богатством.

А пока… у тебя есть камень. И гора. И улыбки окружающих, уверенных в том, что ты чокнулся.

…Изучаю стоящий колом розовый ирокез в отражении воды. Русалки восхищенно причмокивают, плавая в глубине и пытаясь заглянуть мне в глаза. Так… где моя подводка? А, вот она. Рисуем контур вокруг глаз… Изящнее, еще изящнее. Вид у барда должен быть слегка болезненным, чтобы слушатели понимали душевные терзания исполнителя. Во! В самый раз. Подобные глаза не заметить сложно. Даже при очень большом желании. Выразительные такие. А что у нас с лаком? Так и знал. Опять потрескался.

Дую на ногти. Шепчу специальное заклинание, подслушанное у девчонок. И – вуаля! Ногти чистые, лака нет. Достаю из кармана пузырек с ярко-алой, страшно вонючей жидкостью. Откручиваю крышку зубами.

А теперь аккура-атненько.

– Ты что, ногти красишь?!

Инстинкты темного заставляют резко развернуться, врезать ногой в лоб с разворота, одновременно достать нож из сапога и приложить его лезвием к горлу нападающего.

Сижу на груди светлого эльфа, шипя и едва удерживаясь от того, чтобы не перерезать сонную артерию.

– Вот поэтому детей и не выпускают из дома, – хрипит он в ответ, косится на нож и старается не шевелиться.

Сижу, пытаюсь успокоиться и начать мыслить спокойно. Н-да. Инстинкты – вещь серьезная. Даже для пацифиста. Молча изучаю палец, накрашенный аж до локтя.

– Ножик убери.

Хмуро на него смотрю. Папа прирезал бы. Если бы его оторвали… к примеру, от охоты. Да так внезапно. Для профилактики и поддержания авторитета, так сказать. Но я не папа.

Встаю, сажусь у воды, снова колдую, счищая лак. Жалко. Кровь хищной игуаны достать сложно, а у меня остался всего один пузырек.

– Спасибо, – доносится из-за спины.

– За что?

– За то, что не убил. Видел бы ты свои глаза. Я думал, не остановишься.

– Ну ты уже старик, – отвечаю со вздохом. – А стариков убивать нельзя.

Наслаждаюсь слегка ошарашенным видом собеседника.

– Кто старик? А кому тут тысяча сто двадцать?

– Я пошутил.

– Я так и понял. Ну так сколько? – вопрошает светлый, выгнув дугой бровь.

– Пять.

– Не придуривайся. Если тебе пять, то мне десять.

– Поздравляю.

– Фтор.

– Что?

– Не груби старшим.

Кошусь на него. Лежит, закинув руки за голову, греется на солнышке и довольно продолжает перепалку. Странный он. Все светлые вроде как презирают темных. А этот разговаривает так спокойно, с издевкой, словно общение с темными для него вообще норма жизни.

– Кстати, я решил дальше путешествовать с тобой.

Кисточка с лаком заехала на палец. Хмуро изучил брак, попытался не паниковать.

– С чего бы это вдруг?

– Ты мне нравишься.

Паника медленно, но верно переросла в ужас. Слыхал я о таких светлых. После определенного возраста обычные удовольствия им приедаются, и они начинают извращаться. Так отец мне говорил: находят красивого мальчика, зверски развращают его и бросают бедолагу умирать от стыда и ужаса. Правда, потом папа прибавлял, что где-то я такого эльфа уже встретил. И мне понравилось. За что я всегда вызывал родителя на бой и неизменно был бит.

– Я понял. Ты – извращенец. – Прижимаю уши к голове и стараюсь незаметно отодвинуться как можно дальше.

На меня удивленно смотрят голубыми как небо глазами.

– А?

– Небось хочешь насладиться моим невинным телом.

– Невинным, – повторяет задумчиво. – И это в возрасте тысяча ста двадцати лет. Все настолько плохо? – Участие в его голосе оказывается таким неподдельным, что мне почему-то становится себя очень жалко. Появляется желание срочно что-нибудь добавить. Мгновение спустя приходит осознание того, что надо мной нагло издеваются.

– Не родилась еще та… зараза… которая насильно вырвет мой поцелуй!

– Я убит горем.

Подозрительно на него кошусь.

– Опять издеваешься?

– Да нет. Я так! – Задумчивый взгляд, хитрая улыбка. – Ты, главное, не переживай. Я тебя нашел и теперь всегда буду рядом. Позабочусь, обласкаю…

– Стоп. – Встаю, плюнув на лак. У меня уже все руки перемазаны. Позже докрашу. – Я. С тобой. Никуда. Не пойду! Понял?! Ищи другого идиота.

И, бросив на светлого взгляд, полный презрения, подхожу к Молнии, быстро седлаю и поспешно отъезжаю, показывая напоследок еще лежащему на траве эльфу мизинец[1].

Глава 4

Поля, вдали лес шумит листвою. У обочины то и дело мелькают в траве мелкие пичуги, перекрикиваются и выискивают червячков пожирнее. Мимо уха, гудя, пролетают три мухи, спешащие на свой мушиный банкет. Изучаю карту, покачиваясь в седле и чувствуя, как ветер пригибает ирокез.

Так, следующее село у нас стоит на болоте. И чтобы подобраться к нему, придется сделать крюк от основного тракта. Задумчиво изучаю недалекую кромку леса, прикидываю, насколько сильно мне хочется туда соваться. Тракт идет аккурат вдоль леса, солнце слепит глаза и заставляет насекомых стрекотать с неслыханной силой. Да и жара порядком допекает, подталкивает упасть в тень разлапистых крон и отдохнуть у корней деревьев.

Гм, с одной стороны, припасов хватает, и крюк делать не хочется, а с другой – денег как не было, так и нет. Да и светлый извращенец в болото вряд ли сунется. Кстати, вот и развилка.

Лошадь фыркает и останавливается у обочины дороги, у узкой, ответвляющейся в лес, поросшей травой тропки. Внимательно ее изучаем. Молнии, кстати, она чем-то не нравится, и меня ненавязчиво пытаются провезти дальше.

– Эй, а ну стой. Нам деньги нужны. И крыша над головой.

Рыжая красавица качает головой и косит на меня правый глаз. Я это перевожу просто: тебе надо, ты и иди, а мне и тут неплохо. Смотрю на небо. Ветер крепчает, облака медленно застилают небосклон. К вечеру может пойти дождь. Не хотелось бы при этом оказаться на тракте. Ирокез намокнет, да и инструмент, хоть и в чехле, все равно может испортиться.

– Молния, надо ехать. Ну надо – и все тут. И потом, ты только представь: светлый меня догонит и… поцелует взасос. С разбегу, – добавляю мрачно. – Извращенцы, они такие. Сначала тихие-тихие. А как откажешь – прорывается плотина чувств.

Молния что-то жует, склонив голову к траве и не реагируя на мои терзания.

– А я натура творческая, тонкая. Могу впасть в шоковое состояние, и тогда ни есть, ни пить не смогу. И тебе не дам. – Ко мне поворачивают правое ухо. – Яблоки пропадут, сахар исчезнет, морковки не дождешься. Про овес и вовсе молчу.

Ко мне поворачивают уже всю голову, напряженно сужают глаза. Довольно продолжаю, задрав подбородок для пущего эффекта:

– А могу и вовсе от шока с катушек съехать и… продать тебя на рынке в состоянии временного помешательства. Куплю взамен изящного вороного жеребца и буду ездить по деревням в бандане, шипастом ошейнике и с плетью…

Хм, а я не перегнул палку? Все-таки ошейник и плеть это как-то…

Тихое ржание и перестук копыт отвлекают меня от образа темного эльфа, готового мстить всему миру. С удивлением отмечаю, что мы медленно въезжаем в заросли кустов, приближаясь к лесу, а значит, и к самой деревне. Нет, ну все-таки я талантлив. Даже лошадь уболтал за какие-то три минуты.

– Милый!

Вздрагиваю и оборачиваюсь. За мной во весь опор мчится светлый. Орет, привстав в стременах, размахивает чем-то, просит подождать.

– Ой, мамочки, началось.

Молния удивленно оглядывается на меня.

– Что смотришь? Вперед! А то овса вообще больше никогда не дам!

Видимо, вид у меня совсем страшный, так как лошадь, не задумываясь, срывается в галоп. А то, как моя Молния умеет бегать, в свое время стало приятным сюрпризом даже для отца. Недаром у темных самые резвые лошади в мире.

В лес я влетаю на бешеной скорости, петляю по тропинке и практически сливаюсь с лошадью. Как говорится, лечу на всех парах, подгоняя животное криками. Но преследователь не отстает. За спиной то и дело слышатся треск сучьев и мое имя, которое выкрикивают во весь голос.

Еще минут через пять я понимаю, что идиот. Я же темный! Я по-любому сильнее этого светлого хлюпика. Да и тропинка всего одна. Зачем я вообще пытаюсь удрать?

Резко натягиваю поводья, останавливаю лошадь. На меня гневно косятся и фыркают.

– Спокойно. Я сейчас с ним разберусь, – стараюсь говорить убедительно. Голос – ледяной, в глазах – смерть.

Молния опять фыркает, сдает чуть назад и затихает, нервно оглядываясь по сторонам в поисках приличной травы или листьев. Спрыгиваю на землю и спокойно жду эльфа посреди тропы.

– Тпру-у-у… Стой.

Перед моим лицом сверкают чужие копыта и едва не перекашивают нос набок. Мужественно стою на месте, едва заметно отклонившись назад и сохраняя предельно спокойное выражение лица. Ирокез, правда, падает. Ну и ладно.

– Чего тебе? – Так, нужно помнить, что любую проблему можно решить в ходе спокойного разговора. А не как папа: топор в глотку и кожу на барабаны.

– Тебя. – За этим следует сногсшибательная улыбка блондина, откидывающего назад прекрасные волосы. Эта улыбка едва не стоила мне звания пацифиста. – Чего так внезапно убежал? Испугался?

– Нет, – отвечаю сквозь зубы.

– Хм, возникает такое ощущение, что меня немного опасаются. Чувствую себя сорвавшимся с цепи зверем… в твоих глазах.

– Поверь, цепь я могу и обратно повесить.

– Я понял. Ты в деревню? Я с тобой! – Следует еще одна ослепительная улыбка.

Вот интересно. Он и впрямь такой или просто все больше и больше входит во вкус, стараясь меня довести?

– Нет, я передумал ехать в деревню.

– Что так? Спешил, гнал во весь опор – и передумал? Что-то забыл на поляне? – уточняю с любопытством.

– Нет. Просто передумал и теперь буду с не меньшим энтузиазмом гнать в обратную сторону.

– Какая у тебя насыщенная жизнь. Вечная гонка, эмоции, огонь в глазах.

Молния недовольно косится на нас и переходит к следующему кусту. Бегать она не любит, и эту гонку припоминать станет мне еще долго.

– Мы, барды, все такие.

– Здорово. Я тоже так хочу.

– А? – застываю растерянно.

– Быть бардом, – уточняет он, пожимая плечами.

– Поверь, на деревню одного барда более чем достаточно. Вдвоем путешествовать не резонно.

– Ладно. Тогда я стану охраной.

– Я не смогу тебе платить.

– Твои глаза будут мне достаточной платой, – заявляет светлый на выдохе.

У меня дергается веко.

– Мм, прости, но это мои глаза. В долг не дам. И даже просто подержать.

– Верю. Я имел в виду, что стану смотреть в них хотя бы изредка, и этого мне будет более чем достаточно. А чего это ты такой нервный? Словно я предлагаю тебе немедленно уединиться за кустом и угрожаю фаерболом.

– Так, все. Или ты уезжаешь! Или я тебя убиваю прямо тут! Долго, мучительно и некрасиво.

Эльф хрюкает, но тут же принимает серьезный вид и задумчиво сводит брови.

– Что ж, ладно. Не судьба, значит, не судьба. Кстати, кажется, дождь начинается.

На голову действительно что-то накрапывает, медленно перерастая в частую дробь.

– Прошу прощения за нежелательное общество. Я – в деревню. А ты можешь ехать туда, куда собирался. Не смею более задерживать.

И эльф гордо проезжает мимо, огибая нас с Молнией по широкой дуге. Настороженно смотрю ему вслед, понимая, что здесь что-то не так. Но в итоге он действительно уезжает и скрывается за поворотом. Так что… так что я остаюсь стоять под проливным дождем, медленно перерастающим в потоп. Над головой сверкает молния, в отдалении грохочет так, что закладывает уши. Молния поворачивает голову и презрительно на меня смотрит.

– Ну что?!

Лошадь не отвечает. Просто разворачивается и идет по тропинке в сторону деревни. И никакие мои угрозы и увещевания не могут заставить ее свернуть обратно. Умное животное прекрасно чует, в какой стороне можно найти тепло и уют, а в какой – долгую холодную ночь в поле под проливным дождем, да к тому же в компании придурка.

Глава 5

Эльф меня радует: пропускает вперед; дает накидку от дождя, уверяя, что она ему не нужна; кричит что-то ободряющее сквозь грохот грома и смеется над прилипшим к голове ирокезом. Впрочем, смеется он недолго. Холод и тугие струи ледяной воды делают свое дело – заставляют его затихнуть в седле.

В деревню мы въезжаем только часа через два. Я, хоть личность и закаленная, замерз страшно, ибо дожди в этой части страны необычайно холодные (ветер гонит тучи с ледников). Хорошо хоть сейчас ветра нет.

Деревня состоит из десятка домов, каждый из которых приподнят над водой и укреплен на деревянных сваях. Дорожки между домиками представляют собой конструкции из двух натянутых канатов, между которыми крепятся толстые доски, способные выдержать даже тяжело нагруженного всадника. Чувствуется, что делается все основательно и на века, такое у людей большая редкость.

При въезде в деревню в нашу сторону пускают стрелу – и чуть меня не убивают. Еле уворачиваюсь, перехватываю стрелу и швыряю ее обратно. Вскрикнувший охранник падает на помост, куда-то отползает и вопит как резаный. Стоим у крайнего домика. Ждем.

– Вы кто?

О! Делегация встречающих, наконец-то. Сижу мокрый, взъерошенный. Изучаю народ, застывший с луками под козырьком дома, и соображаю, что такого сказать, чтобы нам стали рады.

– Я бард!

Ни тени улыбки в ответ.

– А я королева западного континента! – слышится из задних рядов.

Шутник. Ты у меня сейчас дошутишься. Апчхи!

– Я знаю много хороших песен.

– Так пой!

Они издеваются? Но тут неожиданно вперед выезжает светлый, видимо отчаявшись услышать что-то вразумительное с моей стороны.

– Эй. Я охотник. Нежить есть?

Под козырьком шушукаются, на нас смотрят уже чуть менее подозрительно, зато я обижаюсь. Значит, бард им не нужен, а охотник – очень даже? Убийцы.

– Есть! Заходи.

Едем вперед.

– Э! А ты куда собрался, черный?

Кто черный? Я черный?! Да я темный эльф! Неучи. У меня разве что пар из ушей не идет от возмущения.

– Он со мной. Парень в детстве в каменноугольную смолу упал, с тех пор такой. Пустите, он и впрямь петь может. Воображает себя великим бардом.

Со всех сторон доносятся смех, подколки. Такого унижения я еще ни разу не испытывал за всю свою жизнь. Даже когда свои высмеивали. Сижу в седле, глотаю слова и целые предложения и сжимаю поводья так, что ногти впиваются в ладони.

– А ты как думал? Путь барда – тернист и сложен. Не всегда можно идти напролом, – шепчут мне на ухо, после чего треплют по голове и едут вперед.

Смотрю вслед, мысленно решаю, что лично я в эту деревню ни ногой…

– Молния! Стой! Куда пошла?! Ну, зараза, я тебе это еще припомню.

Лошадь в ответ и ухом не ведет.

В избе пахнет сыростью, но тепло. В углу растоплен камин, по лавкам раскиданы шкуры… в целом неплохо. Дыма только многовато, но и это не страшно.

Садимся за большой стол, который в спешном порядке накрывают бабы. Светлому оказывают почести (вина подливают, мяса подкладывают), расспрашивают, что творится в мире, да кто кого, куда и как. Я сижу на лавке с краю, кашляю в кулак и стараюсь делать как можно более безразличный вид. Получается с трудом, но очень стараюсь.

– А рыцарь этот… самый сильный который… Как же его звали-то? Вспомнил! Торгерт! Он как? Герцогство получил али нет?

– Ну… король передумал и послал его на передовую. В битве с троллями отряд был разбит и уничтожен.

Цокают языками, качают головами.

– Вон оно как. А скока в отряде народу-то было?

– Кроме него? Еще два человека, один эльф и гном.

– Это после битвы?

– Это до.

Прислушиваюсь практически против воли.

– Эм-м… а троллей скока?

– Триста.

Вылупленные глаза слушателей. Торгерта жалеют все.

– И как же ж он-то?

– Ну как? Явился к королю, доложил о потере… всего отряда. Попросил отряд побольше.

– И выжил? Ведь выжил! Небось всех уделал.

– Говорят, тролли просто не смогли его догнать.

Шок в глазах присутствующих. Тихо ржу. Вот так рушатся легенды. А вот темные не убежали бы. Темные стояли бы до последнего. И хоть триста, хоть четыреста… н-да.

– И шо король?

– Повесил его.

Все вздыхают.

– Ну оно, конечно, правильно, н-да-а. Хотя какой мужик был, какой мужик. Говорят, полугном.

Фыркаю. На меня хмуро косятся. Недовольно опускаю взгляд в тарелку, мучаюсь от того, что пацифист. Даже прибить никого не могу для поднятия самооценки.

– А что твой чумазый-то… – О боги, неужели тут никто и никогда не слыхивал о темных эльфах? Или я просто первый сюда забрался? Н-да, нашего брата в такую нищету и на аркане не затащишь. Мои сородичи стремятся в крупные портовые города, где наживы поболее будет, а не по болотам шляются. – Он поет аль нет?

– Поет. Но по настроению.

– И хорошо поет? Али не тем местом?

Громкий хохот присутствующих подтверждает, что шутка – свежая, смачная, с искрой. Сижу, прижав уши к голове, стараюсь не сорваться. Им повезло… очень повезло… что я пацифист.

– Да сами и оцените. Что рассказывать? Мне нравится. Вам – не знаю.

– Хм. Эй ты! Чумазый!

Смотрю на самого бородатого, сидящего рядом с Аидом. Очень хочется ощериться и запустить в него когти. Убить – не убью, но запомнит он меня надолго. Тыкать темному эльфу – прямой путь к мучительной смерти, если только ты не один из нас и выше по званию.

«Путь барда тернист…» – слова всплывают в голове сами собой. Медленно расслабляюсь, понимаю, что надо держаться. Еще не так унижали.

– Ты баллады знаешь? Боевые чтоб, ну, там, про рыцарей, про масштабные сражения, али одни только цветочки-лютики в башке?

– Знаю, – отвечаю хмуро. Произношу слова через силу. По правилам он сейчас должен не сидеть и тыкать в меня грязным пальцем, а валяться в ногах и трепетать от ужаса.

Ладно. Закидываю мокрый ирокез назад и расправляю плечи. Рывком достаю из-за спины чехол с инструментом. Рывком расчехляю его.

Все с интересом смотрят.

– Будет вам баллада.

Кто-то чешется, кто-то сморкается, шебуршание и тихие переговоры мешают сосредоточиться. Но! Настоящий бард – выше всего этого. А потому, опустив голову, настраиваю инструмент, закрываю при этом глаза и вхожу в свой собственный ритм…

Что ж. Да грянет песня. И первый удар по струнам заставляет их замолчать.

Страшный бой, кровавый бой.

Слезы, вопли, кровь, металл.

Умираю? Нет. Живой.

Час мой смертный не настал.

Алой кровью глаз налился.

Злоба душит, жар сжигает.

Враг на миг остановился!

Стонет, в ужасе икает.

Видит, что серьезен, страшен

И опасен бой со мною.

Я сегодня так отважен,

Что один отряда стою.

Вырываю, отрываю, отрезаю, протыкаю!

Крик подобен урагану, дух подобен монолиту!

В десяти местах мелькаю!

В рожи им ору молитву!

И падут враги, взывая,

Умоляя о прощенье.

Я же, с ними забавляясь,

Жизнь продлю лишь на мгновенье.

Тишина в зале. Я захожусь в кашле, ибо всю песню орал так, что стекла звенели, а уши местами закладывало. Пара струн таки лопнули – нужны будут новые. Запасная струна есть только одна. Но! В глазах простых обывателей шок и медленно проступающее на его поверхности обожание.

Я достучался! До их черствых душ и занавешенного паутиной сознания. Я… я смог. Ибо я бард и никто больше. Бард с голосом, который может быть острым, как сталь, или мягким, как шелк. Оглядываюсь и сажусь на скамью. Тихие хлопки, медленно перерастающие в гром аплодисментов, бросают в жар. Меня бьют по плечу, по шее, обнимают, орут, что надо спеть еще раз и непременно так же! Смущенно улыбаюсь. Почему-то мне не противно, что меня бьет и обнимает чернь. Даже… приятно как-то. И если бы еще эти голубые глаза не смотрели так внимательно, я был бы и вовсе счастлив.

Потом исполняю им что-то про болотные цветы и утопленниц. Потом про дракона и принцессу, которая пела тридцать лет и три года, дабы дракон не проснулся (в итоге девушка сорвала голос и ее таки съели, но народ все равно проникся и за певунью выпили отдельно). Потом происходит что-то еще, но что – не помню. Зато помню, что меня посади во главу стола рядом с Аидом (хоть я и сопротивлялся), дали выпить и наконец-то накормили. Я в итоге всех простил, согрелся и пришел в довольно хорошее расположение духа.

Нам выделяют один из домов на окраине. Он пустует, но к нашему приходу в камине разжигают огонь, и комната оказывается относительно протопленной. На столе, кстати, кастрюлька с пирожками.

Открываю дверь, оглядываюсь, оборачиваюсь к шагающему следом светлому и с грохотом ее закрываю. Где тут засов? Ага.

В дверь вежливо стучат.

– Э-э, Фтор, ты ничего не забыл?

– Нет.

Довольно оглядываю пару лавок, которые можно поставить рядом и постелить сверху шкуру из моего седельного мешка. Будет тепло и уютно. Не хуже, чем дома, скажу я вам. Даже круче. Ибо там отец за шкуру прибил бы, напомнил бы о благородном аскетизме и расстелил бы ее на собственной лавке.

– А я где ночую? – слышится из-за двери.

– Можешь переночевать у старосты. Он явно будет тебе рад.

– Не смешно. Фтор, впусти. Тут льет как из ведра, а я, кх-кх, кажется, слегка простужен.

Кошусь на дверь. Отец рассказывал о светлых эльфах как о существах изнеженных и к жизни слабо приспособленных: на земле спать не могут, пол пещеры кажется им слишком холодным и жестким… А если и впрямь заболеет? Впрочем, мне-то какое дело. Тем более что староста и впрямь будет ему очень рад.

– Прости, но темный эльф еще никогда не делил свой кров со светлым, – нахожу отговорку, изучая пирожки.

– Это не твой кров.

– Но и не твой. И вообще, ты извращенец!

Тишина.

– Боишься моих объятий? – ехидно осведомляется светлый из-за закрытой двери.

Пирожки как-то резко начинают казаться несъедобными и дурно пахнущими.

– Убью! – Стараюсь оставаться хладнокровным.

О боги, что бы сказал папа, если бы узнал, что меня преследует светлый, да еще и парень? А ничего бы не сказал. Аида – кастрировал бы, меня бы – женил в срочном порядке. После чего мой народ еще три столетия воевал бы с Вечным лесом, который просто не смог бы простить такого надругательства. Хотя… магическая кастрация не так уж и страшна. Наверное. Но в любом случае – это позор для мужчины.

– Я не буду тебя обнимать. Целовать тоже. И вообще, я пошутил!

– Ага. Еще скажи, что я не милый.

– Ну ты довольно мил. Со своими подвижными ушками, вечно встрепанными волосами, фиалковыми глазками и постоянным упрямством на мордашке… – отвечает светлый задумчиво.

Отодвигаю кастрюльку с булочками. Аппетит пропадает напрочь.

– Сам ты милый!

– Правда?! – спрашивает он с надеждой.

Скриплю зубами. Аид должен был оскорбиться.

– Чего ты вообще ко мне привязался?

– Кх-кх. Да так, кх. Грустно стало, одиноко. Дай, думаю, с тобой попутешествую, развеюсь.

– А может, выберешь себе кого-нибудь другого? – предлагаю без особой надежды.

– У тебя есть, кх, на примете, кх-кх, знакомый темный эльф, который сможет со мной попутешествовать?

– …Нет. Они тебя как капусту нашинкуют.

– Кх-кх, кх-кх, кх. Кх. Кх…

Тишина. Смотрю на дверь, прислушиваюсь.

– Эй. Ты еще там?

Подхожу к двери, пытаюсь выглянуть в окно. Но все, что могу различить, – пару сапог и бледную кисть руки неподалеку.

Вздыхаю, подхожу к двери и резко ее открываю, отдергивая затвор. На пол падает мокрый эльф с посиневшими губами. Глаза закрыты, дышит часто. Надо же, и впрямь замерз.

– Вот, гхыр.

Остаток ночи и весь следующий день я лечу Аида. Укладываю его (на мой плащ, кстати), стягиваю мокрую одежду и накрываю тремя шкурами. Магия лечения мне всегда давалась довольно слабо, так что приходится готовить настой из лечебных трав. Ингредиенты я привез с собой, так что главной проблемой оказывается вливание варева в горло «умирающего». Больной всячески противится этому, сжимает зубы и мычит что-то вроде: «Боже, какая вонь!»

Но я делаю это: вливаю-таки настой, после которого Аида рвет полчаса подряд (это, кстати, хороший признак: значит, лекарство подействовало). А чтобы не допустить обезвоживания, заставляю его выпить еще полтора ведра чистой воды, которую щедро выделил староста (поначалу он был не слишком щедр, но выбитая дверь, мой окосевший с недосыпа взгляд и приставленный к горлу кинжал подняли уровень его гостеприимства до отметки «все для вас»).

Вечер следующего дня. Солнце медленно заходит где-то в отдалении, путаясь лучами в кронах деревьев. Я лежу на свободной лавке, мечтая хоть немного вздремнуть. Светлый хрипит неподалеку, поправляя мокрую тряпочку на лбу.

– Фтор. – Аид зовет так тихо и жалобно, что приходится открыть правый глаз.

– Да?

– Спасибо. Я… приболел еще дня три назад. Дождь меня доконал.

– Не за что.

– Вряд ли до этого хоть один темный эльф помогал выжить светлому.

Это факт. Но я нарушил уже столько устоев и традиций, что одной больше, одной меньше – не имеет особого значения.

– Не говори никому.

Так. На всякий случай. Есть ведь крохотный шанс, что когда-нибудь я героически вернусь в родные пенаты.

– Ладно. И прости.

Хм? Это уже любопытно. Светлый просит у темного прощения. Об этом даже в легендах ни разу не упоминалось.

– За что? – приподнимаю правое ухо и смотрю на лежащего на противоположном конце комнаты эльфа.

– За то, что дразнил. Я не извращенец.

Сжимаю зубы и стараюсь не выдать собственных эмоций.

– А зачем дразнил?

– Ты забавный. Подпустил меня на расстояние удара, не выказывал агрессии, что бы я ни говорил. Думаю… мне просто хотелось нащупать твой предел.

– Чего? – Чего это он там хотел нащупать?

– Я хотел понять, насколько ты искренний. Редкий случай, когда темный эльф, взрослея, в душе остается ребенком.

Фыркаю, но не лезу в спор. Что он обо мне знает? В сущности – ничего.

– Сколько тебе?

– Сто двадцать.

Это его пронимает. От удивления он даже голову приподнимает с подушки и ошарашенно разглядывает меня.

– Знаешь, а твои родители?..

– Они только рады, что я смылся, уж поверь. Тем более что меня должны были со дня на день женить.

Глаза эльфа становятся совсем круглыми.

– Женить? Тебя? Но ты… ребенок!