Дар Афродиты

Крючкова Ольга

Дар Афродиты

Пролог

Теплая весенняя погода, не характерная для конца марта, преследовала купца третьей гильдии Акинфия Герасимовича Одарченко от самых границ Франции, где он приобрел по случаю партию бургундского и анжуйского вина, да отменных устриц, аж из самого Лангедока[1].

С одной стороны, конечно, теплая погода и солнышко радовали: раньше обычного началось таянье снегов, запели птички, душа возжелала любви. С другой стороны – дороги пришли в полную негодность, даже европейские, не говоря уже про российское бездорожье.

Но, если по чистоплюйной Европе можно было хоть как-то передвигаться, то на территории Российской империи купцу Одарченко досталось сполна. Мало того, что возки увязали в хлюпающей жиже, так и солнце житья прямо-таки не давало. Оно словно соблазняло купца остановиться и немного отдохнуть, пропустить рюмку, другую водочки с соленым огурчиком да квашеной капусткой…

И Акинфий Одарченко не устоял, сдавшись на милость судьбе и случаю, достигнув Брянской губернии, от которой уж до Калуги было и рукой подать. Подъехав к постоялому двору, купец отдал приказ всем отдыхать. Возницы, его помощники, были рады, так как непомерное тепло, а одеты они были еще по-зимнему, не рассчитывая на столь стремительное потепление, и дорожная распутица довели их до полного исступления. Возницы стали злобными, мечтая лишь об одном: раздеться, помыться в бане и пропустить водочки, на худой конец – кваску или медовухи.

Купец еще раз осмотрел три возка, проверил товар: ящики с бутылками лежали в ряд, накрытые старой медвежьей шкурой, которая при пересечении французской границе в Понтарлье вызвала всеобщее восхищение местных пограничников.

– Эх, французы, вашу душу, бога мать! Умеют же упаковывать, подлецы, – не без удовольствия заметил купец.

Затем он подошел к третьему возку, где в бочке «ехал» особый сорт редких лангедокских устриц, взращенных природой в водах Средиземного моря. Акинфий открыл бочку, убедившись, что лед, которым переложен столь ценный товар, не растаял, и в сохранности позволит дарам Лангедока благополучно добраться до имения графа Астафьева, что недалеко от Калуги.

Купец закутал бочку ватным одеялом, дабы то не позволило непрошенному весеннему теплу подпортить его товар. Он очень рассчитывал доставить вина и устрицы в срок, ведь этот заказ позволил бы и впредь поставлять графу Астафьеву деликатесы и вина из Франции.

Акинфий снял шапку, вытер ею потный лоб и позволил себе немного помечтать: «Вот не подведу графа, а там его знакомые из Калуги потянуться: мол, Одарченко привези и нам редкостного кушанья… Так и нанять можно людей и самому по дорогам не болтаться, а делами в конторе заниматься. А там глядишь расширить можно дела-то и во вторую гильдию махнуть!»

С такими мыслями купец Одарченко проследовал к распахнутым дверям постоялого двора, оглянувшись, он еще раз убедился, что возки стоят в тени, и товар весь защищен от солнца должным образом.

Возницы последовали за купцом. Тот сел на свободный стол, жестом пригласив своих подчиненных. Появилась немолодая хозяйка в замызганном холщевом переднике.

– Голуба! – обратился к ней купец. – Мы проделали долгий путь: аж через всю Европу! Чем попотчуешь?

Хозяйка передернула плечами:

– Нежто через всю Европу проехались? Небось и басурманов видели?

Купец и возницы дружно рассмеялись.

– Да почитай, что так и есть. Только басурмане то – в Турции, али еще где. В Европе же – народ умный да благородный, все больше католического вероисповедания, ну почти как мы православные, только крестятся двумя перстами, да бабы ихние без платка в храм ходят.

– Ох, грех-то какой… – хозяйка перекрестилась. – Прямо-таки и без платка.

Акинфий кивнул.

– Корми нас хозяйка, а то солнце больно печет. Да ранним утром в путь выдвигаться нам надобно. А то товар попортиться.

– А что везете-то, люди добрые? Коли не секрет? – не унималась дюже любопытная баба.

Неожиданно появился хозяин:

– Прасковья! Хорош лясы точить с торговым людом. Лучше покорми их.

Женщина, наконец, поинтересовалась:

– А что будите кушать?

Акинфий крякнул в предвкушении сытной привычной еды.

– Борща на всех, гречки пареной, огурцов соленых, капустки, хлеба поболе, да штоф водочки.

Возницы довольно переглянулись.

– Спасибо, хозяин…

– Чаго уж там, – отмахнулся купец. – Вот довезти бы всех энтих устриц в целости да сохранности… Не ровен час стухнут по дороги. Ладно, пошамкаем по-быстрому, отдыхать, да снова – в путь.

Хозяйка принесла жбан борща, за ней последовала девка с тарелками и ложками.

– Кушайте, гости дорогие!

– Благодарствуйте, – ответил купец и, перекрестив рот, махнул стопку водки, после чего начал хлебать наваристый борщ вприкуску с хлебом. Возницы последовали его примеру.

Ночь купеческий обоз провел на постоялом дворе, Акинфий и возницы спали непробудным сном – усталость и водка сделали свое дело. Но весна не дремала даже ночью, слегка растопив лед в бочке с устрицами.

Утром выспавшийся и довольный купец вышел на улицу, уже светало, пахло свежестью, талым снегом и тем, что заставляет весной все живое пробуждаться и тянуться друг к другу.

Акинфий подошел к возу с «заграничным деликатесом», решив проверить его сохранность. И какого же было его изумление и негодование, когда он обнаружил, что верхний слой льда подтаял.

– Ах, вашу душу, богову мать! – ругался он. – Не уберегли!

Возницы бросились к своему благодетелю.

– Чаго, хозяин, стряслось-то?

– Ох! Прихватило теплом энтих французских улиток! Протухли небось! Что же делать мне? – сокрушался в сердцах купец.

– Да ты, хозяин, погодь причитать-то… Дайкось глянуть-то… – молодой возница открыл бочку и повел носом, стараясь уловить запах. – Не хай, ничаго с ними не станется, чуть пованивают, делов то… Не сокрушайся, хозяин. Могет быть повар-то графский не почует запашок?

– Ох, Матерь Божья! Как не почувствует? – удивился купец.

– Да так… Смотри, хозяин, – возница запустил обе руки в бочку. – Сейчас перемешаем сверху-то, а под низом то все в порядке. Чай не почувствует никто…

Купеческий обоз, наконец, достиг калужской губернии. Через три часа езды по чавкающей лесной дороге, открылись графские поля и усадьба, величественно возвышавшаяся на холме, рядом с ней – домовая церковь.

Акинфий перекрестился.

– Вот и Астафьево-Хлынское… Господи помоги… – взмолился он. – Сделай так, чтобы графский повар и управляющий ничего не заметили и не почуяли. А я уж Господи, в церкву схожу, свечей самых дорогих поставлю, денег пожертвую. Чаго еще-то? – задумался купец. – Ну, словом, Господи сделаю много добрых дел…

Господь услышал молитву купца и повар не почувствовал специфического запаха устриц, а управляющий окончательно расплатился с ним за вовремя доставленный товар.

Глава 1

Калуга, 1832 год

Дуэль поручика Корнеева с прапорщиком Ярцевым к счастью не закончилась смертельным исходом: так, всего лишь, ранение шпагой в правое плечо. Но последствия для поручика, вышедшего из дуэли победителем, а надо сказать, он был отменным фехтовальщиком, оказались весьма печальными.

Корнеева отчислили из лейб-гвардии Семеновского полка, где служил он уже несколько лет, направив за свершенный поступок в Семнадцатый гусарский полк, что расквартировался недалеко от Калуги, в небольшом селении Красное городище. Словом, сущая глухомань, и как вскоре выяснил Корнеев, таковых как он в полку было предостаточно.

Успокаивало лишь одно, что впрочем, могло быть все гораздо хуже, но как говорится: как сложилось, так сложилось – на все воля Господа и военного начальства. Поручик принял перевод в калужскую глушь мужественно, постеснявшись обращаться за помощью к своему всесильному дядюшке, имеющему немалые связи в Санкт-Петербурге.

Через три месяца поручик Константин Корнеев свыкся с провинциальной жизнью. Правда, шампанского было чуть меньше, и, отнюдь, не французского производства, а местного калужского качества, что разливалось на заводе некоего местного графа. Оно было недурным и даже приличным, а уж наш герой знал толк в игристом напитке.

Вскоре Константин заметил, что и женщины калужской губернии – милы и привлекательны, правда, – дуры дурами, но что поделать, – не Москва и не Санкт-Петербург. Впрочем, глупых барышень и столицах хватало сполна.

Так что, поручик Корнеев расправил, как говорится, «грудь колесом» и вновь получал удовольствия от жизни.

* * *

С дисциплиной в Гусарском полку явно хромало. Полковой командир был откровенно ленив и всячески пренебрегал своими профессиональными обязанностями, проводя время за карточным столом или в заведении мадам Жужу, Венеры калужского масштаба.

Мадам Жужу, по паспорту Евдокия Жукова, – собственно оттуда и Жужу, – вот уже пять лет содержала в Калуге небольшое заведение, особо почитаемое всем Семнадцатым гусарским полком.

Молодые повесы, томимые скукой и бездельем, – в 1832 году никаких боевых действий для полка, слава Богу, не предвиделось, – прожигали свою молодость в объятиях девочек мадам Жужу, и исправно оставляли ассигнации за карточным столом.

Однажды Константин Корнеев и его несколько полковых друзей, верхом возвращались из заведения развеселой мадам Жужу. Они не спешно двигались по центральной улице, расточая пламенные взоры на местных барышень. Те же в свою очередь строили гусарам «глазки». По калужской статистике, каждая пятая барышня города, будучи навыдане, просто мечтала выйти замуж за красавца гусара.

Итак, совершая свой безмятежный путь, гусары, удовлетворенные сполна в заведении Евдокии Жуковой, пребывали в дивном настроении, отчего все им казалось сплошным «шарман».

Мимо них проезжала пролетка с откинутым верхом. В ней сидела миловидная барышня, одетая по последней весенней столичной моде: платье из тонкой шерсти дивного терракотового цвета, коричневую накидку, отделанную тесьмой в тон платья и широкополую шляпку, дабы защитить лицо прелестницы от яркого весеннего солнца, а весна в этом году, надо сказать, выдалась ранней и не в меру теплой.

Поручик Корнеев взглянул на барышню и… обомлел: до чего же хороша!

Пролетка проследовала далее, а гусары не преминули задеть своего сотоварища:

– Что поручик, хороша девица?

– Да, просто прелестна. И в столице такую красавицу не сыщешь! – восторженно воскликнул Корнеев.

Гусары дружно рассмеялись.

– Поручик, вы право уж отвыкли от столичной жизни, коли в каждой смазливой барышне видите красавицу!

– Но позвольте заметить, сударь, – высказался один из гусаров, – сия девушка – явно из приличной семьи, возможно даже дворянка. И, увы, вряд ли окажет услуги, которые мы привыкли получать в заведении мадам Жужу.

Корнее промолчал, так как был вполне согласен со своим однополчанином: на такой девушке можно только жениться, но…

* * *

С того самого дня, как поручик Корнеев увидел «барышню из приличной семьи в широкополой шляпке», он потерял покой. Ему было неловко сознаваться друзьям, что незнакомка поразила его воображение – непременно засмеют и обвинят в излишнем романтизме. Как говорил один из гусаров: мон шер, это же – сплошная «байровщина[2]»!

Постепенно поручик Корнеев стал скучен и всю середину апреля провел в тоске и ожидании грядущего чуда. И как ни странно, оно свершилось…

В один из погожих апрельских дней, когда солнце нещадно палило, как в июле месяце, поручик Корнеев, решив скоротать свободное время, а надо сказать, при отсутствии должной дисциплины, такового было слишком много, совершал конный променаж по Калуге.

Его привлекла внимание барышня, – уж больно она напомнила ту незнакомку, – которая была поглощена платьем, выставленным на витрине модного магазина. Над изысканным туалетом красовалась табличка: последний фасон из Парижа…

«Да уж, – подумал поручик, – и откуда здесь могут быть наряды из Франции? Наверняка пошиты в местной портняжной мастерской…»

Неожиданно его размышления по поводу несоответствия таблички и наряда были прерваны. К барышне подошла то ли горничная, тот ли компаньонка, до Корнеева донеслось имя предмета его вожделенных мечтаний: Наталья Дмитриевна…

Теперь гусар был просто уверен: перед ним именно та девушка, сразившая его своей красотой, теперь он еще и знал ее имя. Но что это дает? Поручик не знал…

Наталья Дмитриевна вошла в модный магазин. Корнеев спешился с лошади и, направившись в торговке цветами, купил у той огромный букет роз, выращенных видимо в это время года в оранжерее. Торговка удивилась:

Примечания

1

Юг Франции.

2

Имеется виду английский поэт Байрон. В данном случае «байровщина» подразумевает излишнюю сентиментальность.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.