Алексей Олейников
      Мариам танцует
      Я пишу на песке, сказал старец, разве этого мало?
      Стефан Гейм Агасфер
      ...ночь, безжалостно изгнанная из дворца, любопытной кошкой бродила около окон, и порой робко заглядывала внутрь.
      Но тут же вновь отшатывалась от жаркого пламени ливанского кедра, с немыслимой роскошью пущенного на простые факелы.
      Длинные, пахнущие смолой и сорокадневным верблюжьим переходом, тени неторопливыми змеями скользили по стенам, коврам, огромным пиршественным столам, по хозяйски распахивая бархатные объятья буйству самых знатных мужей Израиля.
      И уютно сворачиваясь на дне шелковых зрачков кесаря Ирода, четвертовластника Иудеи.
      Восседая на троне красного дерева, он отвечал на чествования уважительным кивком и улыбкой, пробивающейся сквозь бороду, как зарница в грозовых облаках.
      Телом и движениями он походил на медведя, зверя, что может выхватить рыбу из реки, не замочив ни шерстинки на лапах, а лицом был схож с древними крылатыми львами.
      В правой руке Ирод держал кубок, где вина сменяли друг друга каждые десять ударов сердца, и никогда не повторялись, а левой оглаживал инкрустированные рубинами золотые ножны своей новой сабли.
      Дар Исхака, сына Левита, самого богатого из купцов города Капернаума, на празднование дня рождения кесаря Ирода.
      Ирод запомнил это имя.
      Отбивая ногой такт, он благожелательно прислушивался к хвалебной песне, которую нестройно затянули уже изрядно подогретые гости, и, прикрыв глаза, улыбался внутри вечности.
      Ироду было хорошо.
      Музыка незаметно умерла и нога, не найдя более опоры, застыла в воздухе. Четвертовластник поднял веки.
      Молчание, точно паводок, одной волной захлестнуло столы, накрыв с головой хмельных гостей, и, свиваясь омутом вкруг трона, выплеснулось через узкие окна наружу.
      Прямо в испуганную ночь.
      Перед Иродом стояла тишина.
      С закрытым лицом, она стояла пред троном, и единственное, что слышал кесарь, это свое дыхание.
      Взмах как вздох, и две руки белыми чайками взмывают из-под темной накидки.
      Ручные браслеты, впитывая отблески пламени, начинают долгий путь от тонких запястий к локтям и легкий звон, отделившись от них, плывет в завороженной пустоте залы.
      Истончаясь, будто весенняя паутина, он взмывает под гулкие своды и, растворяясь ..
      Шаг.
      Браслеты раскаленными ястребами меди обрушиваются вниз, увлекая за собой ослепительную белизну кистей.
      И из тьмы внешней приходит первый глухой..
      Удар.
      Накидка черным шорохом соскальзывает вниз, и многократный восхищенный вдох обтекает молочный мрамор тела.
      Струны плачут в ночи, барабаны дробят матовые зеркала лиц ритмом пляшущего сердца, и..
      Мариам танцует.
      Она танцует, высекая себя, как искру, из красноватого полумрака. И зрачки пульсируют в такт браслетам, к чьей музыке прислушивается даже время, замедляя свой..
      Шаг.
      Хей - бьют ладони.
      Ты - шепчут губы.
      Ветер и пламя, отрада глаз моих, пляши, пляши, хей, только здесь, лишь сейчас, я живой, в руке Того, Кто Есть, так прошу, пляши же в вечность, все пройдет, и я развеян ветрами, но ради всего, прошу тебя..
      Взмах.
      Накидка, взметнувшись вспугнутой птицей, мягким пеплом ложится на узкие плечи.
      Странно опустошенная музыка тает, отдаваясь в висках сладостной дрожью, и в огне сотен глаз и факелов сгорает тихий шепот ветра:
      Мариаам:
      Ирод стукнул золотом ножен о пол, разрывая круг тишины, и, задумчиво оглаживая бороду, спросил:
      - Чем вознаградить тебя? Говори, но помни - то, что мы хотим, что желаем, и что нам надо порой сильно различается. Я - Ирод, четвертовластник Иудеи, могу многое, а чего желаешь ты, дочь Иродиады?
      Мариам, скользнув босыми ступнями по янтарному мрамору пола, неслышно приблизилась на три шага, и, распростершись ниц перед троном, промолвила:
      - Мне ничего не надо.
      Помолчала и тихо добавила:
      - Лишь голова Иоанна.
      Ирод, опустив веки на вдох, выдохнул пылающий взгляд, и прошептал вдруг высохшими губами:
      - Проси иного.
      - Великий Ирод:
      Ножны, тоскливо взвыв, улетели во тьму, посверкивая созвездиями рубинов.
      Сабельная сталь, безжалостно вырванная из тесных золотых одежд, серебристой форелью прошелестела сквозь темный воздух, плотный, как миртовое масло, в котором плавали огарки слов.
      И, плеснув хвостом, замерла у горла Мариам.
      - Проси иного - прорычал Ирод, горой нависая над ней. - Проси золота, рабов, скота, славы, дворцов и царств, проси всего! Но не требуй у меня головы пророка. Не тебе его судить, не смей, девочка, не надо!
      Клинок мелко дрожал в длани царевой, и по любовно отполированному лезвию бродили багровые отсветы, а Ироду все чудилось, будто держит он не меч, не саблю, но чашу, всклень, до краев наполненную кровью, болью, пожарами, гневом и яростью.
      И шепот Мариам не подымает даже ряби в этой чаше.
      - Неужели слово великого Ирода ничего не значит?
      Царь медленно отвел лезвие от тонкой шеи и долго, очень долго всматривался в лицо Мариам, словно желая что-то узреть в ее расширенных от страха зрачках, кроме своего отражения.
      Так долго, что девушка, несмотря на всю свою дерзость, не выдержала и опустила голову.
      Она никогда не видела таких старых глаз.
      И над Мариам, сосредоточенно изучающей кончики своих распущенных волос, прозвучал пустой растрескавшийся голос четвертовластника Иудеи:
      - У нас нет ничего, кроме слов. Ты сделала свой выбор, девочка.
      Он стремительно развернулся, и, глядя на застывших в оцепененье гостей, с кривой ухмылкой добавил:
      - Веселитесь без меня, уважаемые. Я ненадолго отлучусь. Совсем ненадолго.
      И злым размашистым шагом вышел из залы, кивнув стражнику в дверях, чтоб следовал за ним.
      Пламя факела мечется из стороны в сторону, то, вытягиваясь узким клинком, то, расплываясь широким огнистым полотнищем, и Ирод идет по коридору.
      Он идет, и слуги в ужасе разбегаются в стороны, лишь завидев тень его.
      Слухи быстрее всего, а уж такие слухи:
      Он идет, держа в правой руке томный изгиб обнаженной Смерти, и от века безгласные каменные плиты тяжко вздыхают под стопой его, стараясь вжаться как можно глубже, а воздух раздается под взглядом глаз его.
      Впрочем, у Ирода больше нет глаз. Два провала в черно-огненную бездну, где в рыдающем безумии сшибаются ярость, боль, тоска и долг.
      Каждый в своей силе и правде.
      И никто не виноват, только почему все плывет и качается, никого кругом и топот за спиной все отстает, запыхался бедный солдатик, я должен, должен я, что ж так больно то, Ты, Который Есть, видишь, я иду, сделай же что-нибудь, останови меня, где же Мощь твоя, Сила и Истина, где, только флейта, плач и ночь, почему так, почему, а какое на вкус небо?
      :.
      Дверь.
      :.
      Чуть не слетела с петель от удара, и тени шипящим клубком забились в самый дальний угол, еще дальше, еще, лишь бы не видеть того ужаса, что стоит в проеме.
      Иоанн поднял взгляд от грязного пола и сказал:
      - Здравствуй, царь. Я ждал тебя.
      Ирод, вцепившись в косяк, глядел на пророка. Его шатало, сталь, зажатая в побелевшем кулаке, плясала безумный танец, а трясущиеся губы никак не могли выговорить:
      - Я, я..
      - Я есмь Тот, Кого люблю, а Тот, Кого я люблю - это я.
      Не медли, царь Иоанн встал.
      - Не медли, Ирод - шепнул он и улыбнулся.
      То, что сильнее, швырнуло Ирода вперед и, он, зажмурившись до слепоты, рубанул наотмашь худую шею, нелепо выпирающую из изодранной хламиды.
      Только бы все поскорее кончилось, кончилось все..
      Но успел услышать.
      Горькое.
      Santa - 2000