10

Проходя в дверь дома Лиил, Руиз услышал музыку, слабый нежный шепот струн и тихий звон колокольчиков. Казалось, она раздается из фонтана, который играл в середине комнаты. В белых оштукатуренных стенах не было окон, но через фонари в высоком потолке падал чистый и ясный свет.

Фонтан ленивыми струйками взлетал из красного, выложенного изразцами углубления в полу, и прошла минута, прете чем Руиз понял, что вода в фонтане движется гораздо более медленно, чем было бы естественно на планете с массой Суука.

Наверное, он нахмурился или сделал еще какой-то жест неприятия, потому что Лиил потрясла его за плечо и посмотрела на него с притворной суровостью.

– Нет, Руиз, это не еще одна вольность, которую Сомнир позволяет себе с реальностью. Я такого в своем доме не позволяю. Я живу так, как жила в реальном мире, как только возможно приближая к реальности свои воспоминания и представления. Под фонтаном гравитационный фильтр. Мне казалось, это будет красиво. А ты как думаешь?

Она подтянула его поближе к себе, чтобы они оказались в прохладном воздухе, который колебался вокруг чаши фонтана.

– Действительно, красиво, – сказал он.

Фонтан вблизи казался сделанным из медленно переливающегося стекла, и ему показалось, что, дотронься он до него, окажется, что рука его наткнется на непреодолимое препятствие, что ленты воды и струйки на ощупь твердые к гладкие. Он протянул руку и убедился, что это всего лишь вода, хотя рука его показалась ему такой легкой, когда прошла через переливчатую дымку.

В тот момент, когда его рука нарушила гладкое течение фонтана, музыка зазвучала нестройно, но вскоре восстановилась, стоило ему убрать руку.

– Мне в музыке чудится всякое, самые разные предзнаменования и предсказания, – сказала Лиил. – Мне всегда казалось примечательным, что вселенная связана вместе воедино узами тяготения, что, если задрожит самая отдаленная звезда, мой фонтан затрепещет в ответ. Я поставила в него гравитационный фильтр не столько потому, что хотела, чтобы он стал красивее, сколько потому, что хотела отделить его от зловещей старой тягости Суука, чтобы усилить послания со звезд. Глупо, верно?

– Мне это совсем не кажется глупым, – сказал Руиз.

Он отвел глаза в сторону. Внимание Лиил было целиком поглощено фонтаном, а лицо ее сияло свежим, живым восхищением. Это же призрак, напомнил он себе.

Но она казалось такой же живой, как и все остальные люди, которых он за последнее время встречал. Он пожалел с внезапной бешеной силой, что чувствует себя по сравнению с ней лишь наполовину живым. В его восприятии произошел странный сдвиг. Она стала для него непреодолимо желанной.

Она выглядела такой чистой. Невозможно было представить ее с потеками грязного жирного пота на лице, с грязными ногами, со вшами в этом прозрачном облаке волос. На ее красивых длинных кистях рук невозможно было представить кровь.

Я тоже призрак, подумал он, но это была мысль, не имевшая значения и силы. Он ужаснулся и поразился той похоти, которая исходила из какого-то очень глубокого уголка в его сердце. Ему казалось, что от вожделения у него помутилось в глазах. Он слышал, как кровь стучит в ушах.

– Скажи мне, – спросил он хрипло, – ты тоже умеешь читать мысли?

Она бросила ему быстрый ясный взгляд.

– Нет. Это привилегия и бремя Сомнира. Кому такое понравится?

Он почувствовал некоторое облегчение, хотя похоть его казалась такой же сильной и жаркой, как и раньше.

– Это хорошо, – пробормотал он, переводя взгляд снова на фонтан.

– Ладно, – сказала она, – ты голоден?

Он бросил ей острый взгляд. Она что, солгала насчет чтения мыслей? Но потом он сообразил, что она спрашивала в самом обычном значении: не хочет ли он есть.

– Немного, наверное, голоден.

– Тогда пойдем в кухню, – сказала она и вывела его из комнаты с фонтаном.

Кухня ее была маленькой и уютной, Руизу показалось, что невозможно найти в этой кухоньке что-то, на чем не было бы печати светлой личности Лиил. Она посадила его за старым столом, его древесная структура побелела от чисток. В круглой голубой вазе она поставила три веточки золотисто-красных цветов и поставила вазу перед ним на стол. Она принесла серые тарелки со старинным узором и кружки из бледно-зеленого фарфора. На длинных стройных ногах она легко двигалась вокруг него, словно обвевая его танцем, ритуальным танцем дома и уюта. Как бы ни казалось это невозможным, желание его все усиливалось.

Когда она наклонилась над его плечом, чтобы разложить приборы, ее платье раскрылось на груди, и он мимолетно увидел крохотные грудки, пухлые розовые соски. Она пахла морем, солнцем, чем-то томным и сладким, как раскрывающимися по ночам цветы.

Она рассмеялась и нежно положила руки ему на плечи. Лицо ее оказалось только в нескольких сантиметрах от его лица, улыбка ее так приятно его обволакивала.

– Скажи мне, – прошептала она, – что бы ты больше хотел: поесть или сразу пойти в спальню?

В его памяти вспыхнул образ: Низа в нише, полной костей, смотрит на него странными глазами. Ледяная рука сжала его сердце, и он посмотрел вниз, на свои сжатые кулаки.

– Хорошо, – сказала Лиил. – Может, я просто ошиблась.

Она совсем не обиделась. Подошла к плите старинной модели с никелево-серебряными ручками и голубыми, покрытыми эмалью, дверцами духовки. Она разбила розовые яйца в кипящее, брызгающее масло, намазала маслом хлеб, налила стакан янтарного фруктового сока.

Это было так душераздирающе буднично и обыкновенно.

– Хватит? А то мне не составит труда сделать еще, если ты все еще хочешь есть.

Она сидела напротив него, откусывая от булочки с начинкой из скрайфрукта, подслащенной лимонниковым медом.

На миг он застыл, не в силах ничего ответить – он был так заворожен розовым кончиком ее язычка, который слизывал крошки, налипшие на нижнюю губу.

– Спасибо, не надо, – сказал он, – все было замечательно.

– Отлично, – она положила последний кусок булочки на тарелку и сложила тарелки в мойку.

Когда она стала их мыть, его ошеломление перекипело через край.

– Зачем ты все это делаешь? Зачем есть? Зачем готовить? И особенно – уж зачем посуду-то мыть?

Она грациозно полуобернулась к нему, протирая одну из своих старинных тарелок.

– Когда все, что у тебя есть – это иллюзия жизни, ты начинаешь старательно беречь эту иллюзию.

Глаза ее потемнели, провалились, и он пожалел, что задал свой вопрос.

– Понятно, – пробормотал он.

– Нет, ничего ты, скорее всего, не понимаешь, – сказала она. – Сомнир, тот не пытается сам себя обмануть… но Сомнир – это единственный почти святой, который у нас есть. Остальные не могут стать такими же, как он. Мы просто сойдем с ума, если попробуем. Разумеется, он тоже немного того, правда?

– Не мне судить, – ответил Руиз.

– И я очень надеюсь, что тебе никогда и не придется судить, – сказала она загадочно. – Плоть – это такой великий дар… но те, кто облечен в нее, как правило редко ценят это, – рот ее задрожал, и она снова вернулась к перемыванию посуды, приняв преувеличенно сосредоточенный вид.

– Прости, пожалуйста, – сказал он, сам не очень понимая, чем именно он ее обидел.

– Ничего страшного, – она улыбнулась, – послушай, почему бы тебе не поспать немножко, а? Сомнир рассказал мне вкратце о твоих недавних переживаниях, так что мне бы хотелось их просмотреть, чтобы понять, что так омрачает твою душу.

– Мне бы как раз этого не хотелось, – сказал Руиз. Он почувствовал трепет жаркого стыда от того, что эта чистая, чудесная личность станет узнавать, что за страшные вещи он делал.

– Я обязана это сделать, – ответила она, – это моя работа.

Она провела его в темную прохладную комнату в глубине дома, где поджидала узкая кровать.

– Спи, сколько тебе захочется, – сказала она. – Сомнир объяснил тебе, насколько время здесь – растяжимое понятие, поэтому не беспокойся, что ты его слишком много потеряешь. Мы переместим тебя в твое тело даже раньше, чем успеют остыть твои напряженные мышцы. Мы очень хотим, чтобы ты был силен и готов к действию, когда вернешься в нишу виртуального Компендия.

Он уселся на кровать и стянул свои сандалии. Белые простыни притягивали его так же соблазнительно и неотвратимо, как и тело Лиил.

Она подошла к двери и протянула руку, чтобы развязать подвязанный занавес. Сквозь ее платье просвечивал луч, поэтому на миг она показалась ему нагой и прозрачной.

Прежде чем уйти, она заговорила снова.

– Почему? – спросил он. – Зачем? Отчего ты делаешь все это?

В тот миг это казалось ему единственно важным вопросом.

Она пожала плечами.

– А ты не догадываешься? Мы хотим разрушить Родериго, и ты можешь это сделать за нас и для нас. По крайней мере, так полагает Сомнир, а его слова для меня вполне достаточно.

Она улыбнулась и помахала ему рукой.

– Приятных снов, – сказала она и исчезла.

Занавеска еще подрагивала.

Руиз проснулся весь в поту, дрожа от волнения. Ему было жарко, хотя комната была по-прежнему прохладна. Он уселся и вытер лицо ладонями. Странное дело, но после своего воображаемого сна он чувствовал себя лучше, хотя все еще не совсем хорошо.

Чуть позже он встал и вышел.

Дом был тихим, если не считать почти неслышного музыкального бормотания фонтана.

Он прошел по холлу, где по стенам стояли постаменты высотой до пояса взрослому человеку. На каждом из них был стеклянный колпак, под которым хранились весьма необычные предметы, ценность их явно была понятна только одному владельцу. Вот крохотный потрепанный детский башмачок, на котором сияли шнурочки радужного стекловолокна. Рядом стояла черная шляпа, с мягкими узкими полями, вся потная и перепачканная сажей и пылью. Пустая винная бутылка. Старый кожаный собачий ошейник со стеклянным украшением. Ржавая мотыга. Перепутанный клубок рыболовной лески, с которой таращилась выпученными глазами искусно сделанная мушка, сияющая веселыми цветными крыльями. Скомканные голубые трусики, запутавшиеся в рабочей потрепанной рукавице. Флатография Лиил в серебряной рамке. На этой картинке на Лиил были только изорванные шорты и ничего больше. Она склонилась с солнечного балкона, а на лице ее застыло выражение наслаждения ясным днем.

Руиз все больше подпадал под обаяние этой странной коллекции, пока шел от постамента к постаменту, пытаясь вообразить, какое же значение имели все эти предметы. Они странным образом развлекали его, это было похоже на какое-то археологическое подсматривание, и оно отвлекало его от собственной слабости и усталости.

Он настолько увлекся своими рассуждениями по поводу этих странных объектов, что подскочил, когда раздался голос Лиил.

– Вот и еще одна глупость, – сказала она. – Я привязываю свои воспоминания, как только могу. Но это мне очень помогает. Некоторые из нас стали тут такими странными. Позабыли, как их зовут, забыли даже, что некогда были людьми.

Она стояла в противоположных дверях, сложив руки на груди.

Он хотел спросить ее про эти предметы, про странных обитателей виртуального Компендия, но потом решил, что его любопытство может показаться оскорбительным.

– Ладно, – сказала она, – давай поговорим. Пойдем в мою спальню. Я не стану к тебе приставать, разве что ты окажешься необыкновенно чарующим.

Ему пришлось улыбнуться, настолько абсурдным ему все это показалось.

Спальня ее была просторна и полна света. Декоративные стеклянные двери вели на выложенную плитами террасу, а толстые ковры коричневого и ржаво-красного цвета покрывали пол. Лиил ждала его, усевшись на кровать, грациозно скрестив ноги на середине выцветшего лоскутного покрывала. Полукругом возле нее были разложены квадратики дымчатого пластика.

– Я велела Сомниру дать мне свои воспоминания вот в таком виде, – сказала она, положив руку на два квадратика. – Он хотел, чтобы я пережила их непосредственно, но я не стала. Я знаю, что я просто схема электронов в цепях машины, но я не хочу, чтобы мне об этом все время силком и навязчиво напоминали.

Она похлопала рукой по кровати.

– Садись.

Он неудобно присел на самый краешек кровати.

Она подобрала один из квадратиков.

– Я верю Сомниру, когда он говорит, что эти волшебные зеркала содержат хорошие примеры твоих воспоминаний – они совершенно правдивы и точны. Но я полагаю, что ни одно обрывочное воспоминание не может быть точным. Все же Сомниру мы верим. Правильно? – она несколько раз перегнула пластиковый квадратик, так что он бросил на ее лицо разноцветные блики. Однако Руиз не смог разглядеть те образы, которые переливались в квадратике.

Руиз подумал, на что же она сейчас смотрит – по выражению ее лица невозможно было понять.

Она посмотрела на него и улыбнулась без всякой насмешки.

– По любым гуманным и человеческим представлениям ты был страшным чудовищем, Руиз Ав. То, что ты делал…

– Да, – сказал Руиз, – чудовище.

Он чувствовал только неловкость, отстраненную и холодную.

– Это не имеет значения, – продолжала она, – что по большей части ты хотел сделать как лучше, – по крайней мере, до того, как ты начал работать на Лигу Искусств. Чудовище тот, кто поступает как чудовище. Очень многие страшные люди очень любят свои семьи, хорошо заботятся о любимых домашних животных. Так странно.

Руиз посмотрел на колени, где сложил руки, не понимая, к чему беседа клонится.

– На самом деле мне следовало бы презирать тебя, брезговать тобой, – сказала она, – но почему-то это у меня не получается.

– Почему? – спросил с любопытством Руиз. Кто, зная про его деяния, не стал бы брезговать им? – Ты тоже своего рода чудовище?

Она рассмеялась.

– Мне думается, нет. Хотя, как уже давно установлено, чудовища сами себя таковыми не считают. Ты необыкновенно самокритичен и прям в этом отношении. Может быть, именно потому ты мне нравишься. И, кроме того, невзирая на все то, что ты сделал, в тебе по-прежнему есть нечто милое. Честность. Порядочность. Очень странно, но так оно и есть.

Воцарилось молчание. Она поочередно поднимала и рассматривала квадратики с воспоминаниями Руиза.

Ему становилось не по себе.

– Я ничего из этого не понимаю. Почему ты так стараешься вникнуть во все это? Если я чудовище, дай мне то, что требуется для уничтожения Родериго и натрави меня на них. Зачем все это… все эти разговоры? Препарирование?

– Ну, с одной стороны, ты мне интересен, – ответила она. – К виртуальному депозиту редко приходят чужие люди. По крайней мере, такие люди, которых мы можем принять у себя в гостях. Неужели ты не дашь мне поблажки и не поговоришь со мной? Кроме того, разве в последнее время ты не почувствовал, как гаснет в тебе целеустремленность, уменьшается эффективность твоих действий? Может быть, разговор, обсуждение всего этого может помочь.

– Возможно, – неохотно согласился он.

Она подняла квадратик, и он увидел на нем деревенский дом, где он родился рабом. Было ранее утро, как раз только что рассвело, и свет зари розовым отблеском ложился на старые камни.

– Расскажи мне про это, – сказала она таким страшно нежным и ласковым голосом, что он почувствовал, как слезы воспоминаний застилают ему глаза.

Лиил была куда более дотошна, чем любой уловитель умов, даже Накер-Учитель. Она переворачивала камни его памяти, и ей, казалось, не становилось противно или страшно от тех неприглядных вещей, которые прятались под этими камнями от света. Она заставила его вспомнить свое детство раба, юность, когда он был прислужником-рабом, впавшему в маразм аристократу, его карьеру в качестве вольнонаемного освободителя – его немногие и пустые победы, его предательства и разочарования в немногих друзьях. Когда он заключил свой первый контракт с Лигой Искусств и вспомнил эту сделку, Лиил была только озадачена. Она время от времени задавала какие-то вопросы, но по большей части просто слушала его краткие и резкие рассказы.

Когда Лиил увидела его воспоминания о пустой планете, где он жил в одиночестве столько лет, она с огромным и искренним удовольствием словно прошлась с ним вместе по тем садам, которые он там развел.

– Если ты выживешь и сумеешь убежать с Суука… ты туда вернешься? – спросила она немного печально, словно ей самой хотелось туда.

– Может быть, – сказал он. Сама мысль об этом казалась несбыточной, словно сказка.

– И я бы на твоем месте вернулась, – сказала она. – Мне так нравится выращивать цветы, а здесь я никак не могу забыть, что это только игра и что цветы здесь не зависят от воды, почвы и солнца, только от моего собственного воспоминания о том, какими бывают настоящие цветы. Это отнимает столько прелести у них… Хотя все равно они очень красивы.

Ему стало любопытно.

– Скажи мне, ты всегда выглядела так, как сейчас?

– Именно так, с тех самых пор, как я пришла в Компендий, – ответила она.

– Ты никогда не пыталась что-либо в себе поправить или улучшить? – спросил он, отводя взгляд.

– А именно? – в ее голосе появились кислые нотки.

– Не знаю, – пробормотал он. – Цвет волос? Нос, может быть… чуть меньше, чуть больше?.. Ну, что-нибудь.

– Мой нос? – она хихикнула и посмотрела вниз.

Она обтянула тонкую ткань своего платья на грудках, так что ясно обозначились выпуклости и напряженные соски.

– Что, слишком маленькие? А разве тебе не кажется, что они хорошенькие?

– Я так и считал, – ответил он, сжав на коленях руки.

– Извини, – сказала она, посерьезнев. – Можно продолжать? Даже если тебе не становится легче от нашего разговора, все равно я заворожена тобой. Ты знаешь, когда Компендий был еще живым, я была специалистом по человеческой приспосабливаемости.

– Правда? – это вдруг заставило его почувствовать себя не в своей тарелке, словно она смотрела на него как на грибок, который был специально выведен, чтобы процветать на крови и горечи.

– Правда, – ответила она и подняла квадратик, на котором виднелся тот самый генч, который поставил ему сеть смерти по заданию Лиги. – Отвратительное существо, – сказала она.

Она отложила этот квадратик и уставилась на другой.

– А тут несчастная Аулисс Монсипор, которая, скорее всего, до сих пор видит тебя в снах в своей стерильной комнатке со светом, теплом и свежим воздухом, высоко вверху в темноте над Фараоном.

Она похлопала его по руке.

– Мне так легко поставить себя на ее место… Когда я так делаю, мне очень легко представить себе, что она до сих пор думает о тебе, как о прекрасном принце из далекой страны, который когда-нибудь придет и спасет ее от скучной и серой судьбы. Даже если ты так невежливо покинул платформу, даже не сказав «до свидания».

– Она рабовладелица. Для своего удовольствия она покупала детей и совершенно не желала думать, что она делает. – Руиз вспомнил тот гнев и омерзение, которые он почувствовал той ночью на платформе – это показалось ему такими давнишними воспоминаниями…

– Ну что же, она была неглубоким человеком – женщиной своего времени и культуры. Твое праведное возмущение весьма неуместно – и это еще мягко сказано, – но в тоне Лиил слышалось скорее веселье, чем злобная насмешка. – Позволь мне спросить у тебя: почему ты не осуждаешь свою Низу за то, что она тоже держала рабов?

Он покачал головой: ему раньше это как-то не приходило в голову.

– Мне кажется, я знаю ответ на этот вопрос. Низа из другой эпохи и культуры, поэтому тебе легче извинить ее. Аулисс была из пангалактики, как и ты, поэтому ты не можешь ей простить, что она не смогла разделить твою чуткость и тонкость восприятия в подобных вещах.

– Может быть, – ответил Руиз.

– Ну что же, тогда я могу найти оправдания и тебе. В конце концов, и ты родом не из моего времени и не из моей культуры, – сказала Лиил. Глаза ее весело заискрились, и Руиз вынужден был ответить ей такой же улыбкой.

Она продолжала показывать ему квадратики с каменистой поверхностью Фараона. Трагедия пьесы в Биддеруме, казармы «Черной Слезы», глупая попытка убежать, его дни с Низой в апартаментах Кореаны – все это снова прошло перед его глазами.

– Она такая красивая, Руиз, – сказала Лиил, изучая квадратик с изображением Низы в одном из ее сверкающих платьев, которое она изобрела, чтобы провести время.

– Она ведь ничего не делала со своим телом, никаких модификаций? Да? Просто родилась такой красавицей… какая радость.

– Да, – ответил Руиз, глядя во все глаза на изображение фараонской принцессы нежными любящими глазами. Он чувствовал острый прилив безнадежной тоски. Неужели она никогда больше не посмотрит на него вот так, как на этой картинке? Он покачал головой, чтобы изгнать из нее такие глупые мысли.