— Я минут через пятнадцать несколько раз прокычу совой, — крикнул Хемингуэй, — в знак того, что я иду за вами по пятам, как охотничий пес!

— Вот я вернусь и с тобой разделаюсь, капитан Хемингуэй, — крикнул Скотт. — Путь открыт, идем напрямик!

Но не прошли мы и ста ярдов, как я понял, что ничего у нас не получится. Осенняя ночь упала на нас сразу, черная и сырая, земля была вся в ухабах, лес мрачно затаился, мы не различали даже ближних деревьев, натыкались на них. Скотт растерялся.

— Кит… Господи… Ты хоть что-нибудь видишь?

— Ничего. Тут невозможно пройти.

— Ну вот, что за слова. Эрнест только таких от нас и ждет. — Тут Скотт снова упал. Застонал, поднялся. — Пошли, — сказал он. — Вперед. Будем как тот безумный англичанин, который силком волок коней всю дорогу до Южного полюса. Важно стремиться к цели, Кит…

Он пошел напролом; мои глаза привыкли к темноте, и я Оросился за ним, как некогда доблестные соратники за великим Робертом Фолконом Скоттом[19]. Что еще им оставалось? Что еще оставалось мне?

— Скорей, — бормотал Скотт, — Эрнест догонит.

Не успели мы одолеть еще одну горку, Скотт снова плюхнулся и заорал, потому что я споткнулся об него и на него навалился. Ямы, рытвины крылись под густым папоротником на каждом шагу, и как только мы, слава богу, добрались до какой-то полянки, я схватил Скотта за руку и сказал, что дальше его не пущу.

— Да вы хоть в ту сторону идете-то? — сказал я. — Нельзя ломиться наобум.

Скотт вспотел, задыхался, я тоже.

— Почем я знаю, в какую нам сторону, — прохрипел он. — Просто надо идти и идти, чтоб Эрнест не догнал.

— Ладно, — сказал я. — Ладно. Вы только не волнуйтесь.

Снова мы поскакали по папоротнику, по скользким, облиплым кочкам. Я уже было освоился с этой гонкой, но тут Скотт рухнул в огромную груду листьев, перекувырнулся и зарылся в нее чуть не с головой.

— Все пальто проклятое, — проговорил он, задыхаясь и выныривая из-под листьев, как пловец из воды. Он содрал с себя верблюжье пальто, швырнул на низкий сук березы.

— На обратном пути захватим. Нож у тебя есть?

Я всегда таскал с собою нож.

— Открой бутылку, — и он сунул ее мне в руки. — Надо горло промочить. Тошно мне.

Я не стал спорить. Зачем? Что толку? Я открыл бутылку и протянул ему. Скотт налег спиной на березовый ствол, а голову свесил и все не мог отдышаться. Потом он задрал голову, несколько раз приложился к бутылке и отдал ее мне.

— Нет, спасибо, — сказал я.

— И правильно, — сказал Скотт. — Совершенно правильно, Кит. Не сдавайся. Только не сдавайся, никогда. Поверь, уж я-то знаю.

Вино как стимулирующий укол мгновенно подействовало на Скотта, верней, оно подстегнуло его актерские способности. Когда Скотт встал, он снова шатался. Но я-то знал, что вовсе он не пьян. Он еще как бык трезв, удивительно трезв, хотя он ужасно странно и путанно говорил.

— Давайте сюда бутылку, я понесу, — сказал я, а сам решил зашвырнуть ее подальше.

— Ха-ха. Не лишай меня моего единственного неотъемлемого права, старина Кит. Не тронь! И не учи меня, — прибавил он злобно.

И вдруг побежал вперед, будто услыхал за собой лай собак и улюлюканье охотников.

— Бежим, бежим, — чуть не взвизгнул он.

Я подобрал его пальто и тоже побежал. На бегу он швырнул бутылку. Она разбилась о ствол.

— Что это? — он даже остановился.

— Вы бутылку разбили.

— Я?

Он снова побежал, добежал до крутой горки, не смог ее взять, свалился в грязь и там остался лежать. Он так задыхался, что я подумал, он все пошлет к черту. Тут мы услыхали, как на бретонский лад кычет сова.

— Шшшу-аны… шшшуаны…

— Хемингуэй. — И Скотт поднялся на ноги. — Господи, догоняет.

— Погодите-ка, Скотт, — сказал я. — Ему нас тут ни за что не найти. Почему бы сперва не разобраться толком, в какую нам сторону?

— А Эрнест и не станет нас искать, неужели ты не понял? Он хочет нас обогнать, вот и все. Он хочет раньше добраться до моей шляпы. И, ей-богу, он доберется до нее, как пудель Эдит Уортон, только чтоб доказать, какой он замечательный солдат и как он здорово ориентируется в лесу. И нечего тебе со мной спорить. Пошли.

Он снова пошел, он спотыкался как слепой. Свесил голову и шарил руками по воздуху, чтоб не наткнуться на дерево. Я двигался за ним таким же манером, и хоть смысла во всем этом было не больше, чем прежде, я тоже спотыкался, падал, вставал, — а что мне еще оставалось? — а он то и дело скатывался в ямы, в вороха листьев и вот, кажется, совсем изнемог. Потом он насилу поднялся, подполз к поваленному дереву, оперся об него и сказал:

— Только ты ради Христа меня подымай, Кит. Если ты меня оставишь лежать — я пропал.

— Да какая разница? — простонал я, шлепаясь на мертвый ствол с ним рядом и изо всех сил глотая воздух. — Мы же все равно не знаем, где мы.

— Брось ты свои английские штучки, — осадил меня Скотт. Он попробовал подняться, не держась за дерево. — Я точно знаю, где мы. Я разработал план кампании, и вся позиция у меня в голове как на карте. — Он постучал себя по лбу. — Так что держи свои английские штучки при себе.

Опять он сунул мне бутылку — последнюю. Только тут уж я отказался ее открывать.

— Если вы выпьете еще хоть каплю этой дряни, нам не видать вашей шляпы и нам вообще не выбраться отсюда.

— Открывай!

— Нет.

— Открывай немедленно, щенок!

Я рукой отстранил бутылку.

— Лесной дикарь! — заорал он. — Неужели тебе не ясно, мне вина-то и не надо! Ты только открой…

Я выдернул пробку и отдал бутылку. Скотт ее выхватил, как-то странно замахнулся на меня, потом запустил полной бутылкой в темноту.

— Ну как, доволен? — спросил он.

— Да.

— Вот и хорошо. Теперь давай соображать, где мы, а то я ни черта не понимаю. — И он как-то жалостно прибавил: — Неужели и ты не знаешь, Кит, где мы? А еще называется — житель лесов!

— Сами сюда забрались. Не я же вас привел.

— Наверное, нам надо вон туда, — и он снова стал продираться сквозь чащу.

Потом начался сплошной бред, мы с хрустом ломали сучья, спотыкались, падали, для нас будто нарочно нагородили кочек, понапрятали щелей и дыр, и мы одолевали их как траншеи, как заграждения из колючей проволоки на полях Пикардии. Я весь вымок, я извалял брюки в грязи, изодрал их к черту, куртка промокла, ботинки расквасились, волосы липли к лицу, меня бросало то в жар, то в холод, я злился, и я совсем замучился.

— Чушь собачья, — бормотал я. — Надо же было придумать такую дурацкую, идиотскую, проклятую чушь!

В конце концов Скотт просто рухнул, и я прислонил его к грязному пригорку. Лица я не видел, но я знал, что он смотрит на меня как угодивший в капкан изнемогший зверь. Я так и чувствовал на себе затравленный взгляд светлых глаз.

— Когда-нибудь, Кит, дружище, — оказал он, когда я его поднимал, — ты еще умрешь за родину, как Эрнест. Общеизвестный факт. Хемингуэй погиб под Капоретто. От него уже ничего не осталось. — Он вздохнул, а потом весь ушел в себя и вдруг крепко заснул.

Я накинул на него спасенное верблюжье пальто, не глядя, как попало. Он уже храпел, а я переминался с ноги на ногу, чтобы согреться, и не знал, что с собою делать.

Бросить его! — решил было я мрачно. Бросить и вернуться к машине.

Я его не бросил. Но, в общем-то, я его обманул, я, в общем-то, предал его. До тех пор я был на стороне Скотта. Хотел, чтоб он переспорил Хемингуэя, хотел не из-за Хемингуэя, а ради самого Скотта. Хотел, чтоб он выиграл этот дурацкий спор. Но, наверное, я вел себя неправильно, потом-то Скотт говорил, что я тоже виноват во всем, что в конце концов случилось. «Если б ты тогда не дал мне спать, если бы ты их не окликнул, если б ты не был так уверен, что ничего у меня не получится, все, может, еще повернулось бы иначе». Так он говорил.

Но тогда я и думать не думал о том, правильно или нет я поступаю. Скотт мне осточертел, и я не стал будить его, я просто решил ждать, когда рассветет, а тогда уж можно идти к машине.

Пока Скотт спал, я раз десять слышал крик хемингуэевой совы, я прислонился к стволу, и так стоял, и надеялся, что они на нас набредут. Но их крики были такие далекие, что в конце концов я задрал голову и откликнулся австралийской совою — «куууеее», а этот вопль дальше раскатывается по лесу, чем всякий иной звук, производимый горлом, языком и гортанью.

Тут-то я и предал Скотта.

Ответ меня удивил:

«Чирип-чип-чип…»

Эта сова явно разговаривала по-английски, не по-французски. Значит, Бо.

Каким-то чудом и Скотт ее услышал, меня не слышал, а ее услышал. Он вскочил, заспанный, с мутным взглядом, и снова бросился в лес, на ходу сбрасывая пальто.

— Пошли, Кит. Они догоняют.

Он очень быстро рванулся, я не успел еще поднять пальто, а он уже исчез.

— Да погодите вы! — рявкнул я. — Постойте!

— Ради бога, не застревай там! — орал он из темноты.

— Сами не знаете, куда идете! — крикнул я. — Заблудились ведь уже!

Тут он остановился. Я догнал его, и он сказал несчастным голосом:

— Ну вот, я все испортил, да? Эрнест меня обставил.

— Да нет, почему, — сказал я. — Небось тоже заблудился.

— Кто? Эрнест? Господи, ты правда так думаешь?

— Конечно, а чем они лучше нас?

— Тогда поищи дорогу, ну пожалуйста. А я за тобой. Только бы обскакать Эрнеста. Обштопать старого убийцу. Ты уж веди, а я за тобой, как пес.

Снова прочирикала англичанка-сова.

— Что это? — спросил Скотт.

— Это Бо.

— Как? Где она?

— С Хемингуэем, — сказал я.

— Как? Она с ним — в лесу?

— Ну да.

— Я не знал. Я думал, она в машине осталась.

— Бо пошла с Хемингуэем, а я с вами.

— Нет, она, видно, рехнулась. Одна с Эрнестом — в темном лесу! Да лес и тьма богом нарочно созданы для соблазна! Тут Эрнеста не проведешь. Он и писал про это. Что же ты мне сразу не сказал?

— Бо просила не говорить.

— Но неужели ты не соображаешь, что нельзя оставлять девушку с Эрнестом в темном лесу? Как же ты ее отпустил?

— Бо сама за себя отвечает, — сказал я.

— С ума сошел! Эрнест умеет так опутать женщину, что та и ахнуть не успеет.

Я пока рассматривал Бо просто как смотрительницу, защитницу Хемингуэя от вина или, если хотите, наоборот. А сейчас мне передался страх Скотта, я вспомнил, как Бо мне тогда говорила — только бы ей не пропасть, только б не было с ней, как с крестьянской девкой в лесу. Только бы!.. Значит, она сама за себя не отвечала.

— Бо! — хрипло взвыл Скотт. — Как ты там?

— Она не услышит, — сказал я.

— Тогда сам крикни, чтоб услышала.

Я послал свой вопль в ночь, в лес, и мы ждали ответа. По ветру донеслось что-то дальнее, невнятно английское.

— Где они? — спросил Скотт.

— Где-то за нами.

— En avant, Кит, en avant![20]

— А как же шляпа? — сказал я. Странно, мне и тут еще не хотелось, чтоб Скотт бросил свою идею, хоть я волновался за Бо.

— К черту шляпу. Надо было с самого начала призадуматься, стоит ли так надсаживаться из-за Хемингуэя. У каждого своя судьба, Кит, и ты от нее никого не спасешь. Человека не спасешь даже от его собственных глупостей.

— Теперь-то чего уж, — сказал я.

— Думаешь, он ее уже соблазнил?

— Я почем знаю, — огрызнулся я.

— Тогда повторяй свой австралийский клич, не давай Эрнесту покоя. Знаю я его…

Мы наугад пошли в сторону криков Бо. Я все время орал, а она отвечала редко и как будто с разных мест, так что мы совсем запутались. Целый час мы промаялись еще хуже, чем раньше, и продолжали идти, по-моему, только потому, что я злился на Бо, а Скотт серьезно боялся, как бы Хемингуэй ее уже не соблазнил…

— Нет, это ему так просто не сойдет, — бормотал Скотт, задыхаясь и ковыляя за мной по пятам, как хромой пес. — Это уж чересчур, даже для Эрнеста…

Я совсем замучился и перестал окликать Бо. Я отчаялся. Дважды Скотт от меня отставал, я чуть не плакал от усталости. Где же конец нашей нелепой, безнадежной, жуткой дороге? И вдруг — снова Бо.

— Чиррип-чип-чип…

Так близко, что мы даже вздрогнули.

— Ну, попался, голубчик, — сказал Скотт. Он стоял рядом со мною и дрожал. Он крикнул:

— Бо, где же ты, ох, господи?

— Тут я… Только осторожней… Вы слышите меня?

— Да, да! Идем!

Только на последних пятистах ярдах я убедился, как здорово мы научились обходить неожиданные канавы, скрытые рытвины, скользкие листья, упрятанные стволы, мы качались, спотыкались, но больше не падали, а на самой опушке Бо уже направляла нас, как с диспетчерской вышки направляют обессилевших летчиков. Мы попали туда же, откуда вышли, — к «фиату».

— Привет, — крикнула Бо. — Шляпа у вас?

— К черту шляпу, — крикнул Скотт. — Почему ты фары не включила?

— Господи, я и не догадалась.

— Ну, ты как, ничего?

— Конечно, ничего.

— А где негодяй Эрнест?

— Спит в машине.

— Добрались вы туда? — спросил я, подойдя к ней вплотную.

— Да ты что? Мы заблудились.

— Ха! — сказал Скотт. — Эрнест — и заблудился? Кто поверит, чтобы великий воин и следопыт заблудился, идучи через эдакий жалкий скверик?

— И тем не менее, Скотт. А потом он стал ужас что вытворять, и упал, и ногу повредил. Здорово ушиб, хоть, надеюсь, не сломал.

— А как же вы сюда-то добрались? — спросил Скотт недоверчиво.

— Сама не знаю, ей-богу. Сперва он шевельнуться не мог, но потом поднялся и заковылял. Но снова упал и другую ногу вывихнул. Я уж думала, вам его нести придется.

— Нализался, наверное? — спросил Скотт.

— В общем-то да, — призналась Бо. — Но я сама все время падала, и я сказала ему, что если он не уймется, я одна вернусь, сяду в машину и доеду до этой проклятой шляпы. Он еле шел, стал ругать вас обоих и дурацкую шляпу и сдался — якобы только ради меня. Чудо еще, что я машину нашла.

— Это ты ее нашла? Да?

— Какая разница кто? Мы сюда добрались. Эрнест прикончил последнюю бутылку, а теперь мирно храпит, как…

— Мужик! — сказал Скотт. — Он к тебе лез?

Бо минуту молчала, а в такой темноте мы со Скоттом не могли разглядеть, накаленный у нее взгляд или нет.

— Дурацкий вопрос, — сказала Бо, но моему ревнивому сердцу это показалось неубедительным.

— А с ногой правда плохо дело? — опросил Скотт.

— Он еле ходит.

— А так хвастался своими ножищами. — Скотт явно веселился. — Вот и опростоволосился.

— Я закоченела, — сказала Бо. — И чего тут торчать? Ну пожалуйста! Пошли в машину и поехали, пока он не проснулся.

— Ага, — сказал Скотт. — Прыгай на заднее сиденье, Кит, я поведу.

— Нет, — сказала Бо. — Пусть Кит ведет. А вы садитесь к Эрнесту. Он ужасающе храпит.

Мы все посмотрели на Хемингуэя. Он лежал вдоль заднего сиденья, ноги нелепо свисали в открытую дверцу.

— Запихните ему ноги, — сказал Скотт.

Мы посадили его. Он был мокрый и грязный, как мы все, он дико глянул на нас, проворчал что-то невнятное, отпихнул нас и тут же опять заснул. Скотт снова сказал: «Мужик!» — втиснулся на заднее сиденье, и я повел наш охрипший, несчастный «фиатик» из этого жуткого леса.

Было почти пять, и рассвет не настал как тихое пробужденье от сна, а настиг как дикая, разламывающая головная боль с похмелья. Я только и мечтал добраться до гостиницы, сбросить с себя все мокрое, завалиться в теплую постель и — спать. Мы долго колотили в дверь «Ноtel dе Franсе» в Фужере, пока добудились портье, который не сразу поверил, что эти дымящиеся грязные вороха мокрых листьев уже занесены в гостиничную книгу в качестве постояльцев. Бо его убедила. Я вошел следом за нею, а Скотт будил Хемингуэя и орал ему, что мы приехали.

— Все! — кричал Скотт. — Пошли.

— Я из этой коробки никак не выберусь, — ворчал Хемингуэй.

— Тогда вываливайся. Скорее!

— Отстань ты, — заорал Хемингуэй, когда Скотт потянул его за руку.

— А я и так отстал. Успокойся.

— Я упаду!

Скотт не унимался, и Бо посылала меня их выручать, но мне уже было все равно. Лучше держаться от них подальше. Бо проследила, как Хемингуэй ввалился в вестибюль, и запретила мне уходить, пока они не доберутся до лестницы.

— Вам со Скоттом надо сразу в постель и проспаться, — сказала она им. — И больше не пейте.

— После чего нам проспаться? — спросил Хемингуэй.

— После всей этой глупости. Вы пьяны, Эрнест.

Интересно, что означило «вся эта глупость»? Но нет, мне не хотелось, не хотелось про нее думать.

Ни с того ни с сего Скотт вдруг развеселился.

— Да ты хоть понимаешь, — сказал он Хемингуэю, таща его по лестнице, — что ты сплоховал, опростоволосился, что ты никудышный солдат и никчемушный охотник?

— Я не виноват, — проурчал Хемингуэй.

— Но ты же туда не добрался! — торжествовал Скотт. — А больше нам и знать ничего не надо. Ты опростоволосился!

— А сами-то далеко ли проползли на четвереньках?

— Почти полпути. А потом стали волноваться насчет Бо и вернулись. Спроси у Кита.

Портье в сабо шептал: «Ш-ш-ш» и «Taisez-vous».[21]

— Зачем мне Кита спрашивать? — во весь голос орал Хемингуэй. — Погляди лучше на свой костюм от братьев Брук. На четвереньках ползал!

— Тем не менее мы выиграли, а ты проиграл.

— Господи, ну и что из этого, что это доказывает?

— А то это доказывает, капитан Хемингуэй, что ты утерся, провалился и ты такой же воин и охотник, как я.

— Заткнись ты…

Они искали ключи, высматривали свои номера, орали во все горло.

— Ты физически никудышный, как святой Антоний, — радостно провозгласил Скотт.

— Хватит, может быть? Сам-то ты ничего не выиграл. Ни черта!

— Никто и не думал, что я выиграю, — сказал Скотт. — А вот ты опростоволосился.

Хемингуэй нашел, наконец, свою дверь. Он близоруко гнулся к дверной ручке, высматривая, куда сунуть ключ. Отверг помощь Скотта, сам всадил ключ, повернул.

— Ты пьян! — сказал он и захлопнул дверь у Скотта перед носом.

Скотт прислонился к стене, растерянный, но веселый. Я подумал, Бо сейчас сунется ему помогать.

— Не надо! — сказал я.

Он стянул ботинки и на цыпочках пошел по коридору, напевая и вглядываясь в цифры на дверях. Потом тихо вошел в свою дверь, снова выглянул и выставил сильно пострадавшие ботинки. Бо прижалась ко мне:

— Неужели это кончилось! Мне просто не верится.

— И мне, — сказал я. Я чуть не опал на ногах.

Она взяла меня под руку, мы уже подходили к моей лестничной площадке.

— Я спущусь завтракать в девять, — решительно сказала она. — Если хочешь, тоже спускайся.

— Ой, в девять? Ну что ты, Бо!

— Ровно в девять. Я буду уже внизу, за завтраком.

Я смотрел, как грязные, безупречные ноги Бо ступают по лестнице к следующей площадке. Юбка от Шанель промокла до пояса. Руки заляпаны до локтей. Но спина была чистая и сухая, и мои ревнивые подозрения поутихли.

— Бедный Скотт, — шепнула она, свесившись ко мне через перила. — Неужели уж ты не мог добраться до дурацкой шляпы?

— В такой тьме?

— Ты бы все же постарался.

— А зачем? — громко сказал я. — Хемингуэй проиграл. Остальное неважно.

— Ну как ты можешь так говорить? — шепнула она. — Непременно надо было помочь Скотту выиграть.

— Теперь-то чего уж меня пилить? — сказал я. Я так разозлился, что снова заговорил громко.

— Ш-ш-ш! — зашикала она. — Как думаешь, им это хоть немного пойдет на пользу, а, Кит?

— Не знаю, — ответил я хриплым шепотом.

— Наверно, пойдет.

— Завтра поглядим, — сказал я.

Бо подарила меня алым, крепким поцелуем со своей собственной ладони, и я пошел спать, и в конце концов все не так уж плохо складывалось. За Хемингуэя и Скотта можно было не беспокоиться, да и за Бо, в общем, тоже. Ничего. Мне ужасно хотелось спать, я свалился в постель, и свернулся калачиком, и решил не думать о них совсем. Да ну их всех, господи.

Я не знал, что с девяти часов утра пойдут новые события, и они на весь остаток жизни изменят наши пути.