5. Трусливый покойник

Скорбное место находилось на голом холме, куда от предместья вела узкая каменистая дорога. Вдоль дороги стояли невысокие каменные столбики с деревянными ящиками, в которые через узкие щели участники похоронных процессий опускали золотые, серебряные и медные монеты. Деньги шли жрецам; чем больше их было, тем пышнее и длительнее вершились заупокойные службы в Храме Митры. Чтобы подаяние не стало добычей воров, вдоль дороги разъезжал вооруженный отряд под командой свирепого сотника; впрочем, это не спа ало ящики от разграбления и, тем более, мелкого жульничества: многие, делая вид, что опускают деньги, норовили бросить в дарительницы оловянные пуговицы, щепки и мелкие камешки.

Впереди процессии шли плакальщицы в изрядно попорченных уже париках, с лицами, густо измазанными кармином. Шатаясь, как пьяные, они голосили на разные лады, посыпали головы дорожной пылью и весьма искусно делали вид, что рвут на себе одежды.

Далее шествовали жрецы, державшие свои свечи. Служители Митры хранили на лицах невозмутимую значительность; их тонки шеи гордо торчали из широких вырезов шафрановых хитонов.

За ними следовали представители властей в черном. Главный чиновник торжественно нес на вышитой подушке высокую желтую шапку, отороченную мехом ягуара – символ судейского чина.

Паланкин с телом покойного несли два десятка дюжих слуг, одетых по торжественному поводу в чистые белые куртки и холщевые штаны с завязками под коленями. Неутешные братья и другие домочадцы умершего шли позади паланкина.

По пятам за родственниками вышагивали сорок музыкантов в зеленых одеждах с медными рогами и большими барабанами. Временами они принимались извлекать из своих инструментов душераздирающие звуки, и тогда вороны, кружившие над головами толпы, отвечали дружным испуганным карканьем.

За музыкантами топал отряд стражников, присланных светлейшим Эдартом в качестве почетного караула. Стражники шагали не в ногу, не слишком скрывая скуку; длинные копья покачивались на их плечах, как тростниковые заросли в ветреную погоду, в круглых щитах поблескивали последние сполохи солнца.

А за отрядом пестрой лентой текла по дороге тысячная толпа. Персоны познатнее да побогаче – купцы, менялы, лавочники и старосты торговых рядов – шли первыми в окружении своих слуг и приживальщиков, дальше – прочий разношерстный люд, включая нищих и карманников, для которых подобные события были самыми желанными и прибыльными. Вдоль дороги шныряли голоногие мальчишки, внимательно выглядывая, не обронит ли кто монетку возле дарственных ящиков.

В Северном предместье остались в эту пору только женщины, старики да больные, и немало добра перекочевало из комнат и кладовок в мешки ушлых воров, благословлявших Нергала за то, что повелитель Серых Равнин призвал к себе наконец Козлиного судью.

Поднявшись на холм, траурная процессия миновала высокие ворота и оказалась в ограде шамашана.

На этом печальном месте стояло множество невысоких каменных платформ? Погрибальных алтарей, на коих творилось таинство переселение душ на Серые Равнины. Некоторые из них помещались под каменными же крышами на витых столбах, другие были открыты небу. На каждом возвышении темнели кучки золы. Их удлиненные формы и то, что среди серого праха кое-где белели рассыпающиеся кости, говорило о скорбном назначении грубо отесанных алтарей.

Народ запрудил ограду. Все застыли с молитвенно сложенными на груди руками. Умолкли плакальщицы и музыканты. Стражники окружили пустующую платформу, самую большую, украшенную цветами и жимолостью, и замерли, прижав копья к левому боку. Сотник обнажил кривую саблю и взял ее перед собой, сурово поглядывая по сторонам, словно собирался отрубить кому-то голову.

Слуги извлекли из паланкина носилки с телом и понесли на плечах к погребальному алтарю. Когда носилки опустились на возвышение, они разом закрыли лица ладонями и удалились в полном молчании.

Жрецы поставили четыре огромных свечи по углам алтаря и взялись за концы длинных шелковых полос, подложенных под тело судьи Раббаса. Они подняли тело, читая негромко заупокойную молитву, а братья извлекли носилки и отставили их в сторону. Теперь Козлиный судья опустился на то место, откуда ему суждено было отправиться прямиком на свидание с владыкой Серых Равнин.

Однако свидание по известным причинам отложили до первых утренних лучей. Старший жрец окунул кисточку из конских волос в чашу со освященной водой, принесенную из храма Митры, окропил мертвеца, потом возложил на лоб покойного деревянную фигурку, смоченную в той же воде, после чего все присутствующие хором пропели несколько напутственных слов (путешествие на Серые Равнины – дело серьезное и не безопасное), после чего толпа потянулась к выходу. Многие отправились домой в предвкушении завтрашнего зрелищ, которое повторялось на шамашане всякий раз, когда умирал кто-нибудь из именитых жителей предместья: жрецы резали петухов, гадали по каплям крови и внутренностям о будущем, а потом старший сын покойного поджигал собственной рукой погребальный костер.

Жертвенных птиц оставили в клетках возле алтаря. Петухи спокойно чистили перья, не ведая о своей печальной участи. Братья трижды обошли возвышение, в пояс поклонились телу и остались наедине с учеником стигийких магов и его хромоногим родителем.

– Спокойно отправляйтесь домой и зажигайте свечи, – сказал им Дарбар. – Когда третья сгорит до половины, возвращайтесь сюда и мы совершим таинство. Не забудьте о свидетелях.

– Что-то не нравится мне все это, – сказал подозрительный Аюм, – кто его знает, что ты станешь делать в наше отсутствие…

– Ты ошибаешься, уважаемый, если думаешь, что я буду сидеть здесь в темноте, – спокойно отвечал желтобородый, – для этого вы наняли северянина. Мы же с отцом отправимся к нашим верблюдам и вернемся на шамашан в назначенное время.

– У меня есть другое предложение, – сказал Бехмет, – я хочу пригласить вас в наш дом. Думаю, у нас найдется о чем поговорить.

Он выразительно взглянул на Дарбара, и тот едва заметно кивнул. Аюм напыжился, но ничего не сказал, рассудив, что лучше держать подозрительного незнакомца на глазах, как это ни неприятно.

С тем они и удалились. Напоследок Бехмет напомнил нанятому стражу о зубах и кольцах покойного. Северянин лишь выразительно дотронулся до рукояти своего меча.

Он проводил всех до ворот и вернулся к алтарю. Солнце уже зашло, сумерки быстро окутывали землю. С вершины холма хорошо виднелась дорога с цепочками неясных огней: люди, возвращавшиеся в предместье, зажигали масляные фонари.

Северянин обошел ограду и, убедившись в отсутствии лишних глаз, подошел к плоскому камню, хранившему еще темное пятно, оставшееся от тела какого-то безвестного бедняка. Еще раз оглянувшись, стукнул по камню кулаком.

В недрах земли раздался невнятный стон.

– Покойник, – позвал страж, – явись!

Он ухватился за край плиты и без особых усилий ее приподнял.

Под плитой оказалась неглубокая яма, устланная сухой травой. В яме лежал щуплый человечек с длинным носом и аккуратной бородкой, очень похожими на нос и бороду почившего Раббаса.

– Я чуть не задохнулся! – сердито сказал он и полез наружу.

– Если бы ты сдох, Ловкач, – задумчиво молвил северянин, – у нас было бы два мертвеца. Тот-то удивился бы Нергал, увидев две одинаковые рожи!

Ловкач Ши возмущенно засопел, отряхивая прилипшую солому.

– Зря так говоришь, – проворчал он, – не следует шутить над покойниками.

– Они моих слов не слышат, – отвечал киммериец, сплевывая. – Ладно, не будем терять время. Теперь, когда ты нагрел нору, перенесем в нее почтенного Раббаса.

Когда тело Козлиного судьи оказалось в яме, Конан водрузил плоский камень на место. Ши суетился рядом, то и дело ощупывая наклеенный нос и накладную бороду.

– Смотри, оторвешь, – одернул его приятель, – отправляйся-ка лучше на свое шикарное ложе, покойничек, да запасись терпением: Чилли с братьями вернется не скоро.

– Не пойму я, зачем мне сейчас-то лезть на алтарь? – Ловкач нервно потер ручки. – Жестко там, да и страшно… Как подумаешь, что на камне людей сжигают, так по спине тараканы бегают. Давай лучше посидим рядышком, киммериец, пожуем чего-нибудь, поболтаем… Ты ведь сушеного мясца прихватил? Вот его и пожуем. И винцом запьем из твоей фляжки…

Конан хлопнул оробевшего приятеля по плечу.

– Мертвые не пьют, крысеныш! Хорошенькое дело: станет Раббас вещать, а от него вином разит. Ты что же думаешь, на Серых Равнинах первым делом чарку подносят? Да не трясись ты так, нос отвалится! Лучше вспомни о своей доле звонких монет и думай, как тебе повезло. Мыслю я, многие согласились бы набить кошелек, всего лишь полежав ночку на свежем воздухе. И ложись не медля: Чилли верно сказал, Аюм этот похитрее братца будет и может послать кого-нибудь проведать своего родителя.

– Да не пойдет никто сюда ночью, – робко возразил Ши, но полез на украшенный мертвыми цветами камень.

Конан тщательно накрыл вздрагивающего коротышку ветками жимолости, положил ему на лоб деревянную фигурку, а на глаза – круглые медальоны.

– Это еще зачем, – тоненько заскулил Ловкач, – не вижу я ничего…

– Да тебе и не надо, – хохотнул киммериец, – я твои глаза и твои уши.

Он уселся рядом с алтарем, достал из сумки ломти вяленого мяса, откупорил флягу с вином и приготовился коротать время.

Время пришлось коротать под неумолчное бормотание Шелама. Стараясь заглушить мучивший его страх, Ловкач болтал о чем ни попадя. Он рассказал Конану где именно в Аренджуне выгоднее покупать горшки и медные светильники, чем отличается чеканка от просечки и почему нельзя держать вареные бобы в золотой посуде.

– На золотых блюдах можно лишь подавать кушанья, но не хранить их, – болтал Ши, – особенно чечевицу, бобы, горох и маниоку. Потому среди богачей так много страдающих желудком, а бедняки на сей недуг не жалуются.

– А я думал, потому, что животы пустые, – хмыкнул варвар, терзая крепкими зубами сушеное мясо.

Шелам только сглотнул слюну и принялся рассказывать о прекрасной незнакомке, которая опустошила его лавку и умыкнула одежду.

Эта история весьма развеселила Конана.

– Поделом дурню, – сказал он, прихлебывая вино из фляги, – сам подумай: какой из тебя любовник? В следующий раз, когда почувствуешь зуд между ног, просто покупай женщину.

Ши обиженно помолчал, потом сказал печально и тихо:

– Холодное у тебя сердце, киммериец. Нет для тебя ничего святого. Варвар ты.

– Только сейчас узнал?

– И не чем тут гордиться, – ровно продолжал Ловкач. – Знаешь, что сказал Шейх Чилли? Он сказал: драться умеют и петухи, а попугаи и вороны еще и разговаривают.

Стало тихо, только гудел ветер между столбами, державшими каменную крышу погребального алтаря.

– Что-то я не понял, – недобро произнес наконец Конан, – о петухах…

– Куда тебя, – откликнулся Шелам фальцетом, – сидишь тут, мясо жрешь… Да таких, как ты, мы с Шейхом дюжину набрать могли. Эка невидаль: кулаки здоровые, да меч за плечами!

Здоровые кулаки варвара тут же зачесались, но, памятуя о возможных соглядатаях, могущих подглядывать из-за ворот, он сдержал свое естественное желание пересчитать мнимому покойнику зубы и ответил, не повышая голоса:

– Конечно, вы умники. Один заморыш, ткни – развалится, другой грамотея из себя корчит, а простой тесак в руки взять боится. Нет, вы не петухи. Курицы вы бесхвостые. Плевки сопливые. Дерьмо нергалье. Сейчас брошу тебя одного, так ты со страха обгадишься…

– Ну и вали! – взвизгнул коротышка, приподнимаясь на локте. – Без диких обойдемся!

Медальоны упали с его глаз, и Ши увидел оскаленные зубы варвара возле своего фальшивого носа. Он действительно чуть было не наделал в штаны, решив, что Конан хочет его прикончить, но киммериец лишь зажал ему рот своей крепкой ладонью и пригнул голову обратно к алтарю.

– Тихо, – прошипел он в ухо приятелю, – лежи и не двигайся, несет кого-то…

Со стороны ворот, действительно, слышалась тихая возня. Створки заскрипели, открываясь, и несколько фигур в темных накидках появились внутри ограды. Киммериец ужом скользнул за соседний камень и затаился. Шелам лежал ни жив, ни мертв, мысленно вознося хвалу предусмотрительному Чилли, заставившему его прочистить желудок накануне предприятия.

Фигуры приблизились. Слышно было, как под накидками негромко бряцает сталь.

– Гляньте, братцы, покойник! – раздался гнусавый голос. – Я как сердцем чуял.

– В Северном предместье, слыхать, судья помер, – откликнулся другой с туранским акцентом. – Может, он это?

– Мертвецов на закате сжигают, – удивился третий, тоненький. – С чего бы судью на шамашане на ночь бросили, а, Ахбар?

– Такое бывает, – разъяснил гнусавый Ахбар, – если жрецы решат, что костер надо палить утром. Барану кишки вытащат и смотрят: на закате покойничка сжечь или на восходе. Всему, как говорится, свое время.

– Если это судья, его должны охранять, – сказал туранец, – а у ворот стражи не было.

– Его духи охраняют, – хохотнул Ахбар, – глупцы в то верят, потому и нет сторожей. А если и есть, так мы им покажем кое-что пострашнее видений бесплотных. Так что ли, братцы?

Братцы согласно загудели и помахали для храбрости кинжалами. Потом туранец предложил обшарить покойника.

– У него должны быть драгоценности и золото во рту, – сказал и направился к алтарю. Он уже протянул руку к лицу обмершего со страха Шелама, как вдруг сморщился и помахал перед собой ладонью.

– Фу-у! Воняет… Видать, уже разлагаться начал.

– Не трогай, – сказал Ахбар, – мне пришла мысль получше. Если это судья, в его доме сейчас справляют поминки. Раз его сюда принесли, значить родственники с мертвым простились, а по всем обычаям после этого надо выпить. Ну, сами хозяева, может быть, особо наливаться не станут, все же утром им сюда возвращаться, но слуги и сторожа налакаются точно. Пока наследники будут придаваться горю, заберемся в их закрома и набьем мешки.

Снова в лунном свете блеснули лезвия ножей и раздались возгласы одобрения.

– На обратном пути заглянем сюда опять, тогда и посмотрим, что припас нам судья, – заключил вожак. – А сейчас по древнему обычаю принесем мертвецу свои обеты, чтобы предприятие наше увенчалось успехом.

– Какие еще обеты? – спросил обладатель тонкого голоска.

– Кривой прав, – сказал туранец, – если перед делом пообещать что-нибудь мертвецу, удача, считай, в кармане. Клянусь задницей Бела, если мне повезет, я выбью почтенному судье все зубы и унесу их с собой на память!

– А я заберу все кольца, – подхватил тонкий, – иначе не видеть мне солнца и не ласкать женщины!

Ахбар поклялся единственным глазом, что разденет судью догола и отдаст его платье нищим.

Так как все ценности были уже поделены, остальным разбойникам осталось принести обеты дважды лягнуть покойника в голову, отрезать ему пальцы и пересчитать ребра. С тем они и удалились, гогоча и похлопывая друг дружку по спинам, очень довольные, что Ахбар уговорил их завернуть на шамашан. Умный у них все же вожак, хоть и сволочь.

Когда смех разбойников стих за оградой, киммериец выбрался из своего укрытия и валкой походочкой приблизился к алтарю. Ши лежал безмолвно и недвижно, задрав к звездам синий нос и бороду из конских волос.

– Не помер, крысеныш? – позвал варвар.

Губы Ловкача разлепились, изо рта вырвался едва слышный свист.

– Да ты и вправду воняешь! – Конан зажал одну ноздрю пальцем и скривился.

– Ты… ты… – забормотал Ловкач, – меня… бросил…

– Сам говорил – убирайся. Обгадился, храбрец?

– Нет, спасибо Шейху… Но газы все вышли. Ты хотел, чтобы меня убили?

– Хотел послушать, что скажет Кривой Ахбар. Я знаю этого ублюдка. Он из ЭрШуххры, и молодцы его, видать, оттуда же…

– Но ты должен меня охранять!

– Ничего я не должен. Пусть тебя петухи охраняют. Или вороны, которые разговаривают.

– Прости, Конан! – взмолился тут Шелам, содрогаясь всем телом и снова роняя с глаз залитые воском и медом лепешки. – Со страху я лишнего наболтал… Не покидай меня, о тигр отваги и скала доблести, не дай проклятым разбойникам выбить мне зубы и отрезать пальцы!

– Ладно, не скули, – киммериец сменил наконец гнев на милость, – зубы у тебя гнилые, никто на них не позарится. А вот нам кое-что перепасть может. Думаю, Ахбар со своими шакалами вернется не с пустыми мешками. Вот тогда и поговорим.

И варвар снова уселся возле траурного алтаря и взялся за опустевшую на половину фляжку.

6. Стигийская магия

Страшные дела творятся ночью на погостах, это все знают. Возле костров на привалах, в душных караван-сараях и в уютном тепле домашнего очага, рассказчики пугают друг друга ледянящими кровь историями об оживших мертвецах, безголовых призраках и съеденных младенцах. И клянутся в их подлинности Белом, Деркэто, Эрликом и его пророком Таримом, Птеором, Ашторехом или Ястрибиным богом, – в зависимосте от того, под небом какой страны звучат эти рассказы – и вздрагивают потом во сне от жутких кашмаров, и вс акивают, и пьют вино, раку или настой перечной лианы, чтобы забыться, чтобы отпустило страшное…

Кумовья Кариб и Ассарх немало наслушались подобных историй, так что еще вчера никто из них и мысли бы не допустил отправиться ночью на шамашан. Однако, когда наследники судьи стали скликать в свидетели желающих присутствовать на таинстве, обещенном учеником стигийских магов, в душах почтенных торговцев началось настоящее ристалище: страх сощелся с любопытством и трезвым расчетом. Страх в конце концов уступил, хотя и затаился где-то в темных глубинах сознания, готовый вырваться на ружу при первом удо ном случае. И одолело его даже не столько любопытство, сколько расчет: кумовья смекнули, что те, кто окажется рядом с братьями в столь ответственный момент, смогут расчитывать на особое благоволение нового судьи.

В тайне Кариб и Ассарх ожидали, что Бехмет щедрыми посулами заставит свидетелей услышать то, что ему выгодно, но старший брат хранил молчание и как-то очень уж любовно поглядывал на таинственного Дарбара, с которым провел некоторое время в отдельной комнате, пока иные угощались за счет братьев вареным рисом с изюмом и аренджунским вином. Угощались славно, поминая почтенного Раббаса и желая его душе легкого полета на Серые Равнины.

Когда занялась третья свеча, желтобородый объявил, что время пришло, и наследники покойного в сопровождении слуг, десятка стражников и дюжины свидетелей отправились по лунной дороге на погребальный холм. Шли в молчании, освещая путь масляными фонарями: не смотря на щедрые возлияния, гнетушее чувство владело всеми.

Северянин встретил процессию возле ворот. На вопрос Бехмета все ли в порядке, он молча кивнул головой и повел пришедших к алтарю. Длинный синий нос Козлиного судьи блестел в лунном свете, как ледяной торос в пустынях Ванахейма.

Дарбар расставил людей полукругом шагах в двадцати от алтаря, потом достал из принесенного слугами сундука четыре медные курительницы и разместил их по углам возвышения. Извлек и надел черный плащь с кровавой подкладкой и высоким воротником, на голову – темную корону с семью зелеными камешками. Потом вынул из сумки небольшую коробочку и стал сыпать на землю какой-то светящийся порошок, очерчивая им круг возле своих ног. Покончив с этим занятием, желтобородый взял в руки книгу в сафьяновом переплете застыл, подняв глаза к звездному небу.

Ветер трепал султаны на шлемах стражников, нес по шамашану легкую пыль, сверкавшую в лучах луны тысячами холодных искр.

– Чего он ждет? – шепнул Ассарх на ухо куму, потея от страха.

– Светила наблюдает, – так же тихо отвечал Кариб, чувствуя, как холодные струйки бегут по занемевшей спине. – Знака ждет…

Где-то далеко в степи протяжно закричала неведомая птица.

Тотчас что-то пыхнуло в курительницах, из многочисленных отверстий в медных стенкам повалил бледный дым. Дарбар раскрыл книгу, пристально вглядываясь в пергаментные страницы.

– Дамбаллах! – возгласил он громовым голосом, заставившим людей вздрогнуть и невольно попятиться. – Иссмакариоль! Пта схру паттеш!

Дым шел все гуще, зеленоватые клубы столбом поднимались вверх, к каменной крыше алтаря и, обогнув навес, призрачными змеиными кольцами возносился к ясному ночному небу. Заволновались жертвенные петухи в клетках, захлопали крыльями, заскребли коготками…

– Сеттамантхара ой бастарргазан!

Что-то затрещало позади алтаря, и сонм ярких сполохов метнулся во все стороны. Толпа шарахнулась. Некоторые попадали, запутавшись в полах халатов, стражники судорожно ухватились за рукояти сабель.

– Всемогущий Отец Тьмы, кто предписал всем созданиям молиться Тебе и воздавать славу, – громко, нараспев заголосил желтобородый, – молю Тебя послать мне душу этого человека, чтобы он возгласил мне охотно, верно и с готовностью то, что я у него испрошу… Hagio o Theos Iscyra Athata Paracleta!

Жуткий вой донесся вдруг откуда-то из-за спин толпы. Дарбар вздрогнул и чуть не выронил книгу. Он оглянулся, ища источник звука, и, если бы кто оказался в этот момент рядом, то смог бы заметить в его глазах страх.

Впрочем, желтобородый быстро взял себя в руки и продолжил чародейское действо.

Он произнес еще несколько невнятных слов, и в клубах дыма на алтаре заворочалась какая-то тень.

– Пришел ли ты? – вопросил ученик стигийских магов.

Тень дернулась, порыв ветра отнес в сторону дымные кольца, и все увидели, что Козлиный судья сидит на своем каменном ложе.

– Я пришел, – раздался тоненький озябший голос, – кхе-кхе… спрашивай!

Кумовья Кариб и Ассарх стояли, тесно прижавшись друг к другу и дрожа так, что их тюрбаны съехали до самых глаз.

– Восстал, – прошептал Ассарх непослушными губами, – и кашляят…

– Мороз там, мороз, – забормотал Кариб, тиская непослушными пальцами амулет на груди, – холодно, сказывают, на Серых Равнинах…

– Ответь нам, почтенный Раббас, – выкрикнул желтобородый, поднимая над головой книгу, – пред лецом детей твоих…

Он оглянулся и поманил рукой братьев. Те вышли вперед на подгибающихся ногах. Аюм опять тер шею, всхрипывая, как раненый поросенок.

– Правда ли, что ты должен деньги другу твоему Ахбесу из аренджуна? Если правда, то сколько должен?

С алатаря снова донеслось перханье, потом тонкий голос ответил:

– Правда, о вопрошающий! Я столько им задолжал, что и сам со счету сбился.

– Скажи, отец, какая сумма причитается почтенному Ахбесу? – просипел Бехмет, вглядываясь слезящимися глазами в неясную тень под навесом.

– Молчи, – грозно оборвал его желтобородый, – он тебя не слышит! Говорю я, вы – внемлете! Именем Дамбаллаха великого и ужасного заклинаю тебя, явившийся по воле Темного бога, сколько ты должен?!

– Двести тысяч, – последовал внятный ответ.

Дарбар немного подождал, но тень молчала.

– Это все? – вопросил желтобородый. – Говори! Говори!

– Я же и говорю… – покойник снова заперхал. – Куча золота… Ах, да, еще маленькая шкатулка из атлайского ореха! На ней вырезана змея, а внутри – серенький такой камешек…

– Вы слышали? – обернулся Дарбар к братьем.

– Слышали… – едва слышно отвечал Бехмет. Аюм молча кивнул и отвернулся.

Дым от алтаря полосами стелился по земле, протягивая к толпе зеленоватые щупальца, заставляя людей пятиться и шептать молитвы. Многие были уже не рады, что дали уговорит себя присутствовать при столь жутком зрелище и прикидывали, сколько монет следует возложить на алтарь Митры, чтобы Светлый Бог простил им невольное участие в чародействе.

– Я дозволяю тебе удалиться! – Дарбар снова раскрыл свою книгу и, заглянув в нее, прочел: «Oragiel Postum Salamla!»

Рев за спинами толпы повторился, на этот раз более слабый, словно затухающий. И снова вздрогнул и растерянно обернулся ученик магов, и широко раскрыл глаза, заметив растаявшее в темном воздухе бледное пятно… Впрочем, остальным присутствующим было не до того: люди в ужасе закрыли руками лица, когда из-за алтаря с грохотом ударили снопы белых искр.

В курильницах защелкало, дым изменил цвет, став нежно-розовым, тень на возвышении на миг исчезала, а когда клубы рассеялись, тело Раббаса снова неподвижно лежало на каменном возвышении.

Дарбар извлек из рукава небольшой жезл с кисточкой на конце, старательно смел в кучку светящееся вещество, образующее круг, собрал и ссыпал в коробочку. После чего подошел к братьям, поклонился и объявил, что церемония закончена. – Не желаете ли подойти к телу и убедиться в его полной сохранности? – спросил он так, как будто предлагал покупателям в лавке пощупать штуку доброй материи.

– Нет! – испуганно воскликнули братья, а старший добавил: – Мы придем утром, чтобы исполнить последний долг и зажечь погребальный костер. Сейчас же поспешим назад, дабы вознести молитвы в домашней кумирне.

Зубы у Бехмета постукивали. Мысленно он уже был в своей теплой комнате в окружении слуг и телохранителей.

– Ты прав, уважаемый, – отвечал Дарбар, снова поклонившись, – не следует пренебрегать обычаями и оставлять на поминальном столе недоеденное и недопитое.

Он собрал куритильницы в сундук, снял плащ и корону и сделал знак носильщикам следовать вперед. В полном молчании толпа потекла к воротам. Вскоре над шамашаном воцарилась тишина, нарушаемая лишь недовольным квохтанием жертвенных птиц да шумом ветра среди каменных обелисков.

7. Конец Кривого Ахбара

Кривой Ахбар и его люди возвращались из предместья прямиком через степь, сгибаясь под тяжестью увесистых мешков. Вожак оказался прав: обеты, принесенные мертвецу, помогли ворам довольно легко проникнуть в дом судьи и славно поживиться в его кладовых. Такое объяснение редкой удачи казалось шуххрийцам вполне достаточным; они проникли в Северное предместье окольной тропой и не встретили процессию, двигавшуюся на шамашан по главной дороге. Если же быть точным, везение их объяснялось не столько клятвами, данными покойнику, сколько отсутствием должной охраны: мужчины ушли вместе с братьями, женщины тихо сидели на своей половине, а слуги пьянствовали, радуясь, что за отсутствием господ не надо больше изображать тяжкую скорбь по безвременно скончавшемуся судье.

Слуги были спокойны: среди шадизарских воров бытовал обычай не грабить дом умершего, пока его тело не сожжено. Однако в Эр-Шуххре плевали и на писанные законы, и, уж тем более, на неписанные.

Первым шагал здоровый краснорожий туранец. Свою добычу он завернул в бархатную портьеру, сорванную в спальне Козлиного суди, и сейчас то и дело похлопывал снизу лежавший на спине тюк свободной рукой, вызывая этими хлопками приятное побрякивание и легкий звон благословенного металла. Туранец вспоминал, что на шамашане его ожидают зубы судьи и тихонько посмеивался.

Он глянул в сторону темневшего на фоне лунного неба холма и… застыл, выпучив глаза.

Над погостом поднимался столб дыма.

Шедший позади вор ткнулся лбом в спину краснорожего и выругался, потом удивленно присвистнул, тоже заметив дым.

– Погляди, Ахбар, – обернулся туранец к вожаку, – не иначе покойничка нашего сжигают!

Кривой Ахбар опустил мешок и нацелился на холм единственным глазом.

В это время со стороны шамашана донесся жуткий, леденящий душу вой. Воры разом присели, втянув голову в плечи и судорожно сжимая рукоятки ножей.

– Что это? – едва выдохнул молодой шуххриец, обладатель тонкого голоска. – Матерью клянусь, так выть может только нечисть!

Ахбар покачал головой, что-то обдумывая.

– Не знаю, что это за дым, – сказал он, – а только мертвецов никогда не сжигают ночью.

Воры гуськом двинулись дальше. Не успели они сделать и три сотни шагов, как с холма снова долетел протяжный, замирающий вопль.

Молодой охнул и выронил мешок. Туранец забормотал какую-то молитву на своем языке; все остановились в нерешительности, поглядывая на Ахбара.

– Что-то расхотелось мне туда идти, – сказал кто-то, – Нергал с ними, с обетами…

– В животе у меня забурлило, братцы, – пожаловался тонкоголосый.

– И то сказать, чего мы там забыли, – пробурчал туранец, целуя нательную ладанку. – Золото в мешках, так надо уносить ноги побыстрее…

Однако Кривой Ахбар был не из робкого десятка. Он промышлял воровским ремеслом не первый год, и успел понять, что удача сопутствует лишь тем, кто сует свой нос во все щели, особенно если оттуда тянет чем-нибудь зловещим, что отпугивает толстобрюхих лавочников, трусливую стражу и прочих добропорядочных остолопов. Не одна разрытая могила была на счету одноглазого, не один шамашан он почистил, выгребая из золы расплавленные остатки дорогих украшений, и не было в душе его трепета, когда отпетый негодяй роникал в кумирни темных божков где-нибудь в Бритунии или Пограничном королевстве. Ахбар страшился лишь Сета, великого Змея Вечной Ночи, остальные мелкие божества, коим поклонялись не сподобившиеся света Митры племена и народы, были для него лишь кусками дерева или не слишком опасной нечистью, против которой имелись нужные амулеты и заговоры.

Переждав в кустах, пока возвращавшаяся с погоста процессия пройдет мимо по дороге, вожак пинками погнал своих людей в сторону холма. К этим веским аргументам он присовокупил увещевания и ссылки на возможную месть темных сил, обиженных несоблюдением клятв и обычаев.

– Сами помыслите, – говорил он, толкая «братцев» пониже обтянутых грязными халатами спин, – чего нам опасаться? Сыновья, видимо, совершили над покойным какой-то обряд, может быть даже принесли дары неведомым богам, которым судья в тайне поклонялся. Такое бывает. Так не следует ли пойти и удостовериться во всем своими глазами? Подношения могут оказаться весьма ценными. Силам тьмы они ни к чему, а нам в пору. Пока братья подсчитывают убытки в своем доме, мы пошерстим их папашу!