Сейчас работают всего несколько портов. Большие доки быстро заменяют груз. В прежние времена благодаря людской неразберихе и таким институтам, как профсоюзы, можно было надолго застрять в порту, получив заодно береговой отпуск перед новым рейсом. Совсем другое дело теперь. Вся жуткая операция погрузки-разгрузки занимает всего пару часов. А потом вы снова в своей вечной ссылке, часто так и не увидев хотя бы одного человека, прекрасно зная, что страна переполнена людьми. Самое смешное в моей работе - это непрерывное томление одиночеством в мире, где одиночество является ценнейшим товаром.
      Силой, сделавшей порты столь эффективными, был голод. Даже в большей степени, нежели автоматика. Очень сложно объяснить, как все страны, даже такие, как Америка и Европейские Штаты, стали настолько худосочными.
      Я часто пытался разгадать это, валяясь на койке и беседуя с Сандерпеком. Мы оба были образованными людьми, но я к тому же умел читать и находил интересную информацию в книгах, чего Сандерпек делать не мог. Но я все равно не мог себе представить, что побуждало наших предков столь неразумно расходовать ресурсы. Нам чуждо сознание людей Периода Изобилия от 18 до 21 веков.
      Я повторял, бывало, слова Марка Джордила. Был ли он прав, или ошибался, но он был единственным из моих знакомых, кто считал, что ради одной только возможности существовать можно стать другим.
      - Мы не знаем, на что был похож мир раньше, - говорил он. - Но из книг ясно, что население резко увеличилось в двадцатом веке. В голодающих странах, таких как Восток и Средний Восток, наступил острый кризис. Чтобы совладать со сверхпотреблением, они нуждались в четырехкратном увеличении производства пищи. Разумеется, они не могли этого сделать. Сдерживающим фактором была вода.
      - Разве для пищи нужна вода?
      - Конечно, мой мальчик. Вода и пища. Ты все поймешь, когда увидишь землю. Так вот, чтобы прокормить весь мир, Америка и Австралия-Зеландия начали заниматься перепроизводством и превратили свои земли в общий стол. Земля истощилась, стала вырождаться, а обратить этот процесс почти невозможно. Земля болеет, как и люди. Это трагедия нашего времени. Когда долгосрочные программы стимулирования себя исчерпали, начался Великий Кризис, который сопровождался земельными войнами. Он-то и сделал Африку политическим лидером. История - забавная штука, Ноул. Вот-вот, кажется, она закончится, но всегда приходит следующий импульс.
      Примерно так говорил Марк Джордил. Благодаря ему я понял, почему правители подчищают историю, как только могут.
      Оставив воспоминания, я почувствовал себя больным и отправился на поиски компании. В комнате отдыха Сандерпек и Ди Скумпсби играли в кибиллиард.
      Увидев лицо Ди, я замер. Заметив гримасу отвращения, он нахмурился.
      - Это временная сыпь, - сказал он. - Она не заразна.
      Его лицо было сплошь усеяно алыми пятнышками.
      - Легкая форма трупной аллергии, - произнес Сандерпек. - А вообще Ди будет свеж, как утренний дождик.
      - Трупная аллергия, - эхом отозвался я.
      И тут я оцепенел. Инстинктивно подняв руку, чтобы пощупать свои щеки, я увидел Фигуру, стоявшую позади моих друзей. Только не спрашивайте меня, откуда взялось это чернолицее существо! Оно совершенно спокойно стояло вполоборота в дверном проеме и, скрестив руки на груди, пристально глядело на меня.
      - За нами наблюдают, - тихо произнес я. - Это знамение смерти.
      - Тебе показалось, - иронично ответил Сандерпек, бросив взгляд через плечо. - Это все твое сознание вины за предательство Джесса Странника.
      Сандерпек не раз встречал привидение, но отрицал это. В этом заключалась его болезнь. Доктора тоже болеют.
      Ди увидел Фигуру. Издав леденящий душу крик, он бросился к ней. Она исчезла за дверью. Ди последовал за ней, я за Ди, а следом за нами кинулся Сандерпек, призывая нас прекратить дурачиться.
      Фигура привела нас на палубу, ступила в полосу солнечного света и пропала. Мы с Ди, упав на крышку ближайшего люка, изумленно уставились друг на друга.
      - Когда-нибудь она доберется до меня, - прошептал я.
      - Чушь. Сначала корабль, потом уже ты, - сказал Ди. - Это знамение. Наш корабль преследуют.
      - Вы оба несете вздор, - вмешался Сандерпек. - Вы пытаетесь переспорить друг друга в безумии. У каждого из нас есть навязчивые идеи, и некоторые из них приобретают реальные формы. Я вижу, пора повторить мою обычную лекцию.
      - Только не о моей вине, - взмолился я.
      - И не о том, что я склонен искать привидение, - сказал Ди.
      - Во все времена, - начал Сандерпек, - часть людей страдала от иррациональных страхов. Многие даже разрабатывали специальные теории, пытаясь рационализировать иррациональное, и получалась магия. Магия действует на всех, потому что в сознании каждого человека есть пласт, в котором желание имеет статус реальности, и желаемое принимается за действительность. Как правило, этот пласт находится очень глубоко, но иногда он становится доминирующим. Этому может способствовать, например, болезнь. У больных гораздо чаще, чем у здоровых, желаемое смешивается с действительным. Это по поводу ваших галлюцинаций, Ноул.
      Сандерпек, взглянув на меня, продолжал:
      - Болеют люди, болеют целые группы людей. Коллективы болеют по разным причинам, одной из которых является голод. Возможно, западная магия связана с нехваткой картофеля, колдовство - с нехваткой солей, а поклонение перед островами Соломона - с недостатком витамина В. Нам не повезло, мы живем в один из самых голодных периодов человеческой истории. Калорийности хватает, но пища состоит из всевозможных ядов. Мы потребляем токсины, и соответственно реагирует наша психика.
      Меня распирало от смеха. Ди тоже ухмылялся.
      - Ди, он просто великолепен! - воскликнул я. - И это человек, которого я считал умным. Еда на "Бочке Триеста" паршивая, и Сандерпек выстраивает целую теорию. Бросьте, док! Вы еще больший безумец, чем мы.
      - Только не говорите мне, что наш корабль преследуют из-за дерьмовой жратвы! - вскричал Ди.
      - Послушайте... - запротестовал Сандерпек.
      Но Ди уже вскочил на ноги, потрясая кулаками.
      - Это все труп в палубном холодильнике, - кричал он. - Вот кто наслал беду! Пойдем, кэп, выбросим кровавый подарочек за борт, а док пусть сидит здесь со своими теориями!
      Он бросился бежать, а я, почему-то представив, как Ди превращается в Фигуру, побежал следом. Но Ди, когда мы добрались до холодильника, оставался самим собой.
      - Слышишь! - вскричал он. - Там жужжат мухи! Эй, ты! Вылазь оттуда! Пора купаться!
      Мы распахнули дверь, и к нам выплыл труп.
      - Сними с него сбрую и выключи антиграв, - сказал я. - Эта штука нам еще пригодится.
      - Нет, надо выключить ее и выбросить.
      - Лучше сохранить.
      - Нет выбросить.
      Мы набросились на труп с двух сторон. Тут подоспел Сандерпек. Пока мы направляли к борту эту жуткую связку, док осторожно поддерживал тело в лямках гудящего антиграва.
      Наконец, используя свою власть, я заставил Ди выключить блок. Оказалось, что механизм довольно тяжел, а ремни пропитались водой и не желали расстегиваться. Но мы все же освободили труп. Кстати, на антиграве стояло клеймо: "Сделано в Нигерии"; там проводились новейшие исследования, и "Звезда Триеста" в свое время тоже сошла с верфей Харкорта.
      Мы с доком подняли тело и понесли к ограждению. Ди остался на месте, щупая свое лицо. Сандерпек пытался было протестовать, но я заорал:
      - К черту! Эта падаль означает для нас беду!
      Мы перекинули труп за борт. Переворачиваясь, он полетел вниз, вспенил коричневую воду. Коричневую! Я вскинул голову, оценивая положение. Мы были окружены рифами, которые то выступали из воды зубьями, то прятались в пену. Океан был белым от пены и коричневым от песка. Спокойная голубая вода виднелась далеко за кормой.
      - Мы идем прямо на землю! - закричал Сандерпек и бросился на мостик, карабкаясь по наклонному трапу.
      - Слезай оттуда! Там работают автоматы! Все о'кей! - заорал я.
      В старые времена для этого побережья годился только очень надежный корабль. Но теперь рифы были слишком разрушены, чтобы повредить грузовой корабль. Да и автоматы не дремали, постоянно контролируя все вокруг. Но причина паники Сандерпека была понятной. Действительно, трудно оставаться спокойным, когда внезапно обнаруживаешь, что ты окружен рифами.
      Испуг доктора успокоил меня. Не обращая внимания на крики Ди, я направился на мостик.
      Сандерпек склонился над приборами.
      - Отойди, - сказал я. - Это не твое дело.
      Он даже не шелохнулся. Я подошел вплотную, док выпрямился и тут же получил удар в солнечное сплетение. Сандерпек не разбирался в автокапитане. Охнув, он рухнул на колени.
      Я тут же извинился. Старина док был мне другом, но управление кораблем - мое дело, мое любимое занятие, знак того, что я здесь нужен. Я объяснил ему это. Наконец, поднявшись, Сандерпек что-то пробормотал, но я ничего не понял.
      Включился сигнал вызова.
      - Капитан слушает, - сказал я.
      - Это Абдул, кэп. Со мной Ди. Кэп, доктор сообщил, что я отключил на время автокапитана? Мы подключаем навигатор, и чтобы не было перегрузки...
      - Что?! Ты выключил автокапитана? Боже мой!
      Теперь я понял, почему Сандерпек полез к управлению. Меня не посвятили в подробности ремонта. Пока я спал, Сандерпек обо всем позабыл...
      Я посмотрел вперед, но надежного прохода не увидел. На горизонте лежало грязное пятно, которое могло быть либо землей, либо рифом. Существовал только один выход: убрать скорость и на ручном управлении медленно пойти обратно.
      Но не успел я коснуться кнопки, как изнутри корабля донесся металлический скрежет. Палуба задрожала. Мы задели риф!
      Думать об отступлении было поздно.
      Меня поразила одна мысль. Долгие годы я мучился виной за предательство Джесса Странника. Еще дольше мучился тем, что ничего не сделал для спасения Марка Джордила. А вот о старине Сандерпеке я ни на мгновение не задумывался. Я все же отличался от всех остальных людей. Я имею в виду не умение читать, а то, что разрушил столько жизней, которые были рядом со мной.
      Должно быть, во мне всегда жила страсть к разрушению. Если это так, то она никогда не вспыхивала ярче, чем в тот миг, когда "Звезда Триеста" стирала рифы африканского побережья.
      То было побережье печальных легенд. Я знал, что здесь погиб целый легион кораблей. Они разбивались о рифы, пока команда искала проход к берегу.
      Я перевел ручное управление в положение "полный вперед". Атомные грузоходы Звездной Серии были огромными старыми кораблями. Никогда ГЕМы не будут значить для человека столько, сколько значили они.
      "Звезда Триеста", как женщина, послушно откликалась на команды руля. Море вскипело, мы рванулись вперед. Глубокое недовольное урчание тонуло позади корабля.
      На контрольном пульте замигала аварийная сигнализация. Двойной корпус продырявило между шестым и седьмым трюмами, в третьем трюме тоже была течь. Я представил, как туда врывается бушующая вода, и немедленно закрыл герметичные люки. За шестой и седьмой беспокоиться не стоило, поскольку там находился балласт. Помпы включились уже давно, но приборы показывали, что они не справляются.
      Впереди вроде бы показался узкий проход. Я повернул штурвал, направляя корабль туда. Скорость росла.
      Как ветер паруса, меня наполнило радостное оживление.
      - Мы пойдем к берегу! - заорал я.
      - Снижай скорость, болван! - крикнул Сандерпек.
      Но я не стал этого делать. Я уже пришел к сознательному решению, и меня переполняло безумие, веселящее безумие разрушения. Подо мной был один из самых совершенных образцов автоматики, и я был намерен его уничтожить. Мир должен увидеть, как я отношусь к его творениям!
      Доктор, видимо, прочитал это на моем лице и теперь напряженно вглядывался вдаль. Остальные члены экипажа - Ди, Алан и Абдул - выскочили на палубу и с ужасом в сердцах тоже смотрели вперед. Их волосы неистово трепал ветер.
      Внезапно, что-то почувствовав, я оглянулся. У нечеткого штурвала стоял человек с темным и неясным лицом. Это был мой двойник! Фигура! Мое сердце заколотилось. Второй раз я уже не осмеливался оглянуться, но взгляд, опалявший мои плечи, подбросил дров в огонь моего безумия.
      Впереди под зеленой водой появилась тень. Мы шли над ней. Ди бросился к борту, всматриваясь вниз, - под нами проходила скала. Корабль взревел. Впереди взрывался сверкающий бурун, я обошел его слева, и, когда мы врезались в линию волн, кильватер за нами вспенился. Завыла сирена тревоги, я разбил ее.
      Теперь на горизонте лежала полоса желто-коричневого песка самого негостеприимного уголка Африки. Мельком бросив взгляд вправо, я увидел башню, но посмотреть второй раз не решился. Я стоял у штурвала и вел корабль к гибели. Джастин, ты должна была быть с нами!
      Перед носом корабля летело черное крыло его тени, но я чувствовал еще одно крыло - над нами. Наше странствие проходило под тенью сил, нам неведомых. Мы ограничены тем, что дает нам знание. Но где-то в глубине нас самих есть одна неисследованная комната, одна недоступная лестница, ведущая вниз, в дьявольские области. Оттуда и приходят темные силы, которые растут вместе с нами.
      Проход в рифах оказался уже, чем я ожидал. Вода дробилась цепочкой зазубренных кораллов, и я закричал во всю силу своих легких. Корабль продвигался вперед с невообразимым грохотом.
      Страшное зрелище. Смятый борт, вьющаяся лента металла. Толчок сбил меня с ног, но я снова бросился к штурвалу. Сандерпек катался по полу, на палубе валялись еще трое.
      Риф разрезал нос, словно корпус корабля был сделан из оловянной фольги.
      Я засмеялся.
      Спаренные винты были пока невредимы, и я еще больше увеличил скорость. Включил и позволил трезвонить всем сигналам, чтобы веселье было полным. Крен на левый борт заметно усилился.
      Я уже не мог читать показания приборов, но видел, что мы несемся на мель. Мы прошли сквозь рифы, впереди развернулась широкая полоса пляжа. Теперь я снизил скорость.
      По палубе пробежал Алан Батор, неуклюже подпрыгнул и бросился в море. Мне понравился его прыжок.
      Мы стремительно скользили дальше. Впереди, как сплошной бурун, маячил белый пляж. Дальше виднелись неприветливые дюны, которые тянулись, наверное, в самое сердце земли. Чувствовалось горячее дыхание Африки.
      - А-а-а-а! - заорал я.
      Мы врезались.
      Под песком оказался риф или скала. Такого я не ожидал и успел намертво вцепиться в штурвал, как вдруг корабль свернулся вокруг меня.
      ГЛАВА 3
      Сандерпек, Абдул и я спустили на воду надувной плотик. Скумпсби нигде не было, и мы так никогда и не узнали, что с ним случилось. Скорее всего, его выбросило за борт, когда корабль налетел на мель.
      Мы затащили на плот провизию и свалили ее вокруг себя. Под нами, как огромный спящий зверь, тяжело вздыхала зеленая вода. Меня всего переполняло какое-то болезненное наслаждение - ведь происшедшее было реальностью, а не иллюзией! И еще я сделал один вывод: чем бы ни являлась реальность, но это была именно она. Возможно, наша авария была даже большей реальностью, чем сама жизнь.
      Пока мы неслись к берегу, у меня впервые возникло довольно странное чувство. Именно чувство, а не мысль, потому что оно пронизывало меня столь сильно, что, казалось, даже кожу пощипывает. Чувство, которое впоследствии неоднократно возвращалось ко мне в самых критических ситуациях. Мне показалось, что новые события и знания приходят ко мне не сами по себе, не просто так, а специально для того, чтобы помочь мне глубже проникнуть в самого себя.
      Это чувство меня поразило. Что если оно ошибочно? Куда оно меня приведет?
      Надвигалась ночь, но я пренебрег протестами своих товарищей и настоял на высадке. Солнце уже заходило, когда мы в последний раз сошли с огромного, сидящего на мели, корабля. Наконец, мы втащили плот на берег и огляделись. Было темно. С одной стороны от нас лежал черный океан, и даже шум прибоя не оживлял его. С другой - истерзанная пустыня. Где-то очень далеко - там, где я мельком заметил башню, - мерцал свет.
      - Мы пойдем туда! - Меня переполняла энергия и жажда деятельности. Я был лидером. - Там цивилизация!
      И тут меня настигла расплата. Потеряв сознание, я упал лицом в песок.
      Очнулся я от того, что мне лили в рот теплую жидкость. Кто-то сидел передо мной на корточках и вливал в меня нитроглицерин. Я узнал Сандерпека, лицо которого походило на незнакомый ландшафт.
      - Все будет в порядке, - произнес он. - Выпей это и не волнуйся.
      - Док, я ведь в своем уме, правда? Моя голова... Корабль... Он потерпел крушение?
      - Конечно, конечно. Поднимается луна. Ты видишь корабль?
      - Это не было галлюцинацией?
      Сандерпек указал на огромную, очень близкую тень: "Звезда Триеста" сидела на мели. Я вздохнул и, не в силах более говорить, послушно выпил нитроглицерин.
      Абдул пребывал в шоке, и пока Сандерпек хлопотал возле него, я лежал, разглядывая звезды. Почему я это сделал? Откуда шло то огромное удовлетворение, которое я ощущал? Сейчас нас окружало множество опасностей, однако я продолжал торжествовать, почему? Все то, чем я обладал, было только что потеряно (кроме писем Джастин, которые я спрятал во внутренний карман). Почему я ни о чем не жалею?
      Я знал, что корабль принадлежит компании, которой владел Фермер. Я ненавидел его и, устроив крушение корабля, повлиял, хотя и незначительно, на его подлую жизнь. Это был единственный способ, которым я мог отомстить за свои страдания и страдания других ландсменов, работавших на его ферме. Была и более непосредственная причина, хотя я и не хотел ее признавать: Фермер знал о моем предательстве Джесса... Вот и все, но лежа на берегу, на земле, еще более нищей, чем земля Фермера, я сумел заснуть и вспомнил те времена, когда был ландсменом - современное изысканное название преступника.
      Возможно, сон о ферме был навеян обветшалым монстром, лежавшим на воде. Ядерный грузоход был мощным, но уже обреченным творением. В этом смысле он походил на ферму. Но было и более глубокое сходство. И у корабля, и у фермы имелось одно и то же фундаментальное качество: гигантская обнаженная сила, рядом с которой человек не мог существовать, не изменяясь.
      Лежащего на мели огромного динозавра я привел к смерти, но ферма привела к смерти меня.
      Все поля были либо прямоугольными, либо квадратными и простирались на много миль. Там, где одно или два граничили с дорогой, выстраивались деревни. Это старый уголовный термин - "деревни", на самом деле это были просто трудовые лагеря, куда мы, изнуренные, возвращались по вечерам.
      До сих пор я слышу крики нашей охраны в тот первый вечер прибытия.
      "Здесь ты ничтожество! Если хочешь жить, выгляди живым!"
      Взгляд назад - на длинную машину без стекол, в которой мы приехали. Мы ненавидели эту машину за то, что она привезла нас полузадушенными, но в то же время мы желали ее страшной безопасности вновь, именно сейчас, когда она ревет, прогреваясь, прежде чем уползти отсюда навсегда.
      Странные ограждения, не пропускающие испарений. Крики и срывание давно сношенных лохмотьев одежды. Запах наготы. Рядом женщины, лишившиеся своих грязных тряпок. Сильнейший удар по голени, безумная спешка сбросить лохмотья. Больно, настолько больно, что я в замешательстве - хочется что-то понять, но страшно даже оглянуться.
      Крики все громче. Их цель - вогнать нас в смятение, раздавить. Охранник толкает, бьет женщину в грудь, дает затрещину мужчине, который пытался ее прикрыть. Скотская тишина среди нас, когда мы бросаем свои лохмотья за барьер, к ногам охранницы. В основном охранников набирали из бывших ландсменов. Они отработали свой срок, но были не в состоянии приспособиться к городам и оставались в лагерях доживать свои поломанные жизни.
      Голые, мы были лишены всего, кроме пота, грязи, нарывов и пятен. Нас загоняют под холодный ливень, плещущий в узком проходе. Страх воды, чей-то красный локоть, вонзающийся в мои посиневшие ребра. Странный запах - вода жалит глаза. Какой-то старик с гниющими ступнями поскальзывается, тяжело падает, стонет. Тихий бесцветный голос старика, словно водяная пленка. В следующей комнате снова крики, удары.
      Выдача одежды. Униформа. Глупая радость по поводу синих курток. Нам хоть что-то дают! Подарки Фермера. Мы робко переглядываемся, понимая, что должны будем узнать друг друга. Но пока только думаем о новой одежде. На наших лицах что-то блестит.
      Толкаясь в крохотной комнатке, запуганные, мы влезаем в брюки и в блузки. Без различия пола все получили брюки и блузки. Сжатые со всех сторон, мы стояли, ожидая следующей порции криков и ударов. Стояли, не решаясь заговорить друг с другом. Охранники толпились в дверях, непринужденно болтали, смеялись.
      Мы стояли долго. Рукава моей блузки оказались мне коротки. Я заметил, что человеку с родимыми пятнами на лбу блуза велика (это был Даффи, с ним я познакомился позже). Наши глаза встретились. Наказывалось все: выгода, риск, инициатива. Охранники толпились в проходе. Я медленно стянул блузку. Даффи кивнул, снял свою. Мы поменялись. Внезапно снова раздались крики.
      Теперь мы бежали на размещение по баракам. Нас гнали через двери, как скот. Я не успел натянуть блузку на левое плечо и, когда проскакивал в дверь, один из охранников нанес мне зверский удар. Я поскользнулся, упал, увлекая за собой какого-то парня. Парень быстро вскочил, побежал дальше. Другой охранник методично бил меня до тех пор, пока я, наконец, не поднялся.
      Боль, ярость, шум в голове. Из носа течет кровь. Зажимая его рукой, шлепаю по грязи в общую спальню 5 блока Б. Жалкий и униженный, падаю на кровать.
      Надзиратель спальни, живущий тут же, у дверей, был на месте. Сквозь окровавленные пальцы я смотрел, как он подходит к моей койке, чтобы сбросить меня на пол. Я решил напасть на него, как только он ко мне прикоснется. Я отнял руку от лица... Это был Хаммер!
      - Парень, - сказал однажды Марк Джордил Хаммеру, - ты неуклюж и чертовски примитивен, но у тебя есть шанс стать неплохим гражданином. Наверное, это звучит не очень большой похвалой, но, Бог знает почему, это видно, стоит лишь на тебя взглянуть. Никогда тебе не будет найдено полезное применение, но и по-настоящему плохим гражданином ты тоже не станешь, как бы тебя к этому ни готовили.
      Хаммера подготовили для барака номер пять. В нем, однако, сохранилась та маленькая доброта, которую когда-то разглядел Марк Джордил. Чем больше Хаммер над нами издевался, тем больше страдал сам. Он был грубым, жестоким и святым. Он ничем не мог облегчить нашу сокрушающе тяжелую жизнь. Нас ни разу даже не пытались лечить, не давали возможности постираться, не меняли одежду.
      - Здесь никто не заботится о том, чтобы ты не умер, - сказал однажды Хаммер после отбоя. - В человеческом теле много фосфора, так что вы ценнее мертвые, чем живые. Посматривай на грязь, которую таскаешь с собой.
      Да, роботы, работавшие рядом с нами, приносили намного больше пользы. Ободранные, изношенные, они работали лучше нас. Каждый ландсмен старался работать настолько медленно и плохо, чтобы только не получить плетей от надсмотрщика.
      Я был, наверное, единственным человеком во всей деревне, кто умел читать. Но даже Хаммеру я не выдал свой секрет.
      Утром нас поднимали сирены и надсмотрщики, которые приходили с заданием на день. Монотонность жизни разнообразилась только сменой сезонов.
      Те годы прошли в нужде и лишениях. Летнее солнце вливало в нас жизнь, которой нам так не хватало зимой. К счастью, в деревне были женщины, у которых мы могли получить традиционное развлечение бедняков.
      И еще там была смерть - величайший прерыватель монотонности. Смеяться над ней, как мы смеялись с Хаммером, когда были мальчишками, я больше не мог. Она обнажила свою истинную сущность, с которой невозможно прийти к соглашению; она - грязь, внезапное крушение, странный шум, рвота, вылезающие из орбит глаза, мгновенный понос.
      Несмотря на все это, постепенно жить в деревне становилось легче. Система пыталась убить всякую надежду, но без надежды земля обрабатываться не может. Рано или поздно человек убеждался в том, что он не сумасшедший и ему дана какая-то свобода (свобода давалась лишь потому, что бежать было практически некуда).
      Для человека нет ничего, что было бы им абсолютно приемлемо. Его не удовлетворит даже то, что он считает свободой, чем бы она ни была в действительности. Любой, даже самый лучший день в жизни, все равно отмечен печатью монотонности. И мой самый последний день в деревне начался так же заурядно, как все предыдущие.
      Будили нас рано. Мы спали в бараках, построенных вокруг столовой. Бараки были обнесены колючей проволокой, а дальше виднелись гаражи, мастерские, административный блок. Потом снова проволока, за которой простиралась земля.
      Я вышел из барака в шесть тридцать, натягивая на ходу одежду: легкий воздухонепроницаемый комбинезон с отстегивающимся шлемом. За ночь выпало немного осадков, день выглядел свежим, и я не стал опускать лицевое стекло шлема. Ранним утром Англия может показаться неплохой страной даже ландсмену. Над землей висела желтоватая дымка, похожая на пыль от наковальни. Большинство людей опустили свои стекла, а я нет.
      Через герметичный тамбур я прошел в столовую. Здесь было шумно. Люди еще как следует не проснулись, но говорили непрерывно, потому что следующая возможность поговорить появится только вечером. Такой шум - только летом. Зимой, в темноте, разговоры намного тише. В январе столовая напоминает морг.
      Пока живешь, от тебя ждут хорошей работы, и поэтому каждый день ты получаешь 20 граммов животных протеинов. В городах же иногда приходится неделями жить без мяса.
      После завтрака мы выходим на построение и получаем задание на день. Перед выходом за внутренний периметр нас обыскивают. Обыск повторяется перед внешним периметром, а потом лучше здесь не показываться до семи вечера.
      Мне приказано выехать в наряд за несколько миль отсюда. Для поездки утро было прекрасным. Я с удовольствием залез в трактор, ввел координаты и немедленно тронулся в путь.
      Эти минуты одиночества были мне дороже, чем лишняя миска супа. Вообще-то лагерные надзиратели должны ездить с нами и передавать нас полевым надсмотрщикам. Но, во-первых, штат охраны укомплектован не полностью, а во-вторых, надзиратели страшно ленивы. Если они считают, что ландсмен заслуживает доверия, то отпускают его одного. Кроме того, бежать было некуда - весь остров был превращен в огромный лагерь.
      Конечно, если верить в существование Странников, можно убежать, надеясь на встречу с ними. Многие ландсмены истово верили, будто Странники когда-нибудь окружат лагерь, перебьют охрану и освободят всех заключенных. Но я был скептиком - Странников ни разу не видел и потому не верил в них.
      Начал моросить мутноватый дождик. Это были инсектициды: над полями круглосуточно кружили распылители, уничтожая насекомых. Мне ничто не угрожало: я был защищен спецодеждой и кабиной трактора. Я как раз проезжал мимо автомата, который извергал навстречу дождю плотный зеленый туман хлорофилловый корректант. Здесь растения погибли от вспышки физихозиса пахотного слоя.
      На мгновение мне показалось, что я нахожусь на поверхности чужой планеты. Выйти наружу незащищенным означало принять мучительную смерть.
      Большинство знакомых черт пейзажа было изуродовано или вообще исчезло. Пока трактор карабкался по пологой насыпи, я вспомнил, что несколько лет назад здесь росли огромные деревья. На вершине холма стояло множество машин. Сюда мне и приказали прибыть. Я вышел, отдал старшему надсмотрщику рабочую карточку.
      Мы много работали в тот день. Работа была трудной, опасной, но необходимой. По одну сторону от холма проходила широкая дорога, за ней начиналась чужая ферма. Владения нашего Фермера простирались от южного побережья до центральных графств, но ни один человек из деревни не имел возможности проверить это. Граница патрулировалась быстрыми автономными роботами, остальным видам транспорта останавливаться там запрещалось.
      Вместе с другими ландсменами, цепляясь за сетку, я полез на опору. По дороге проносились машины, перевозя пассажиров из города в город. В одном из городов жил наш Фермер. Его имени не знали даже охранники, не говоря уже о нас.
      В интересах эффективности, фермы укрупнялись, проглатывая маленькие хозяйства. У железных дорог обрезались боковые ветки, и стальные магистрали превращались в прямые скоростные трассы. Система автодорог упрощалась с тем же радикализмом, в интересах все того же холодного божка эффективности. Осталось всего несколько главных дорог, которые опоясывали землю так, что их рисунок вполне годился для учебника евклидовой геометрии.
      Уничтожение железных дорог и автострад было обдуманным решением. Среди фаворитов божка эффективности есть один, который зовется централизацией. Эффективность росла посредством проведения в жизнь идей централизации, а многие города и поселки начали умирать. В конце концов остались лишь очень большие города и скудные деревни, которые раньше назывались бы трудовыми лагерями. Но в наш просвещенный век тюрьмы были уничтожены, а сроки за преступления отбывали, работая в деревнях. "Удаление в деревню" - так это тогда называли.
      Несмотря на изрядное количество автоматов, работы в избытке хватало и людям. Наш труд на опорах был пока слишком сложным для любой машины. Опоры стояли вдоль гряды холмов. Нас послали на огромную металлическую сеть, на высоту около сорока футов. Я цеплялся, карабкался и проклинал Фермера, который сидел в своем офисе в далеком городе, перебирал бумажки и, наверное, никогда не видел своих зловещих владений. В то время я еще слишком мало знал, чтобы проклинать саму систему, использующую ландсменов подобным образом.
      Подо мной лежала разоренная земля. Деревья, которые давали почве защиту, были срублены. Их срубили, дабы избавиться от птиц - переносчиков болезней. И сейчас мы монтировали искусственные деревья, заменители, призванные укрепить почву. Никто не думал о том, что это является ярким свидетельством нежизнеспособности системы.
      По мере того, как парень подо мной устанавливал ячейки, я, страхуя его, поднимался все выше и выше. Вскоре сквозь дымку показались крыши домов ближайшего города. Город стоял на гигантской платформе, высоко поднятой над землей, чтобы в него не попадали яды из почвы. Хотя я и знал, насколько переполнены эти центры жизни, меня пронзила острая ностальгия.