Фагоры вскоре поравнялись с компанией своих соплеменников. Это были самка и два самца. Один из самцов был стар и шагал, тяжело опираясь на палку. Он то и дело спотыкался о кучи навоза, оставленные лойсями.

Наконец туши животных перестали попадаться, и запах исчез. Они шли по тропинке, ведущей вверх, по которой не проходило стадо. Ветер утих, и на склонах стали появляться нарядные деревца. Тут и там виднелись фигуры фагоров, карабкающихся вверх. Многие из них сгибались под тяжестью трупов лойсей. А за ними крался семилетний подросток, старавшийся не упустить из вида своего отца. Сердце его было полно страха.

Воздух был густым и тяжелым, как будто пахло колдовскими зельями. Шаг стал медленным. Кругом были уже лиственницы, и фагоры при подъеме собирались в большие группы. Их грубое пение, издаваемое ороговевшими языками, звучало громко, напоминая жужжание, которое временами достигало оглушительного накала, а затем затихало. Юлий был объят ужасом и, стремительно перебегая от дерева к дереву, отставал все больше и больше.

Он не мог понять, почему Алехо не пытается оторваться и убежать вниз по склону. Тогда он смог бы снова взять свое копье, и они вдвоем перебили бы всех этих косматых фагоров. Вместо этого он продолжал оставаться их пленником, и сейчас его более хрупкая фигура затерялась среди толпы рослых фагоров в спустившихся на деревья сумерках.

Гудящая песня резко взметнулась вверх и снова замерла… Впереди мерцал дымчато-зеленый свет, предвещавший что-то новое.

Юлий, крадучись, продвигался вперед, а затем, наклонившись, метнулся к следующему дереву. Впереди маячило подобие здания с приоткрытыми двойными воротами, за которыми был виден слабый свет огня. Фагоры что-то прокричали, и ворота распахнулись шире. Анципиталы толпой повалили внутрь. Стало видно, что свет исходил от головни, которую один из фагоров держал в руке.

– Отец! Отец! – закричал Юлий. – Беги, отец! Я здесь!

Ответа не было. В темноте, которая казалась еще более плотной из-за света факела, невозможно было рассмотреть, был ли Алехо уже за воротами или нет. Несколько фагоров обернулось на крик с равнодушным видом и беззлобно пугнули Юлия.

– Иди, иди, проваливай отсюда! – крикнул один из них по-алонецки. Фагорам нужны были только взрослые мужчины в качестве рабов.

Последняя рослая фигура вошла в здание, и ворота захлопнулись. Юлий с плачем подбежал к ним и стал барабанить по плохо обструганному дереву. За воротами раздался звук задвигаемого засова. Долгое время мальчик оставался неподвижным, упершись лбом в шершавое дерево, отказываясь примириться с тем, что произошло.

Ворота были вделаны в фундамент из грубо обработанных глыб. Зазоры между глыбами плотно заделаны высохшим мхом. Данное строение представляло собою не более чем вход в одну из подземных пещер, в которых, как было известно Юлию, жили фагоры. Они были ленивыми существами и предпочитали, чтобы за них работали люди.

Некоторое время Юлий топтался возле ворот, затем полез вверх по крутому склону и вскоре наткнулся на то, что искал: дымовую трубу. Она, имея внушительный диаметр, была раза в три выше него. Юлий стал легко карабкаться вверх, поскольку труба сужалась кверху, а плохо пригнанные грубые камни, из которых она была сложена, давали возможность упереться ногами. Камни были не так холодны, как можно было ожидать.

Взобравшись наверх, он слишком поспешно высунулся вперед – и тут же отпрянул, потерял опору и упал правым плечом вперед, покатившись по снегу. Из трубы ему в лицо ударила струя горячего зловонного воздуха, смесь дыма от горящего дерева и крепкого духа тел немытых животных. Дымовая труба являлась вентиляционной системой для бесчисленных жилищ фагоров под землей. Юлий понял, что ему не проникнуть этим путем внутрь и что отец потерян для него безвозвратно.

Удрученный, он сидел на снегу. Его ноги покрывали шкуры, до колен обмотанные шнурками. На нем были штаны и куртка из медвежьей шкуры, мехом внутрь, подогнанная его матерью. Кроме того, на нем была парка с капюшоном. Онесса, когда чувствовала себя хорошо, украсила парку белыми хвостами кроликов – по три хвоста на каждое плечо, и отделала воротник узором из красных и синих бус. Несмотря на это, Юлий представлял собой плачевное зрелище. Парка его была заляпана жиром, мех одежды свалялся в грязную массу. Лицо его, обычно светло-желтого или бежевого цвета, было измазано грязными полосами, а волосы маслянисто блестели на висках и воротнике. В его плоском носу защипало, а рот, широкий чувственный рот, стал непроизвольно кривиться, открывая осколок зуба в ряду других белоснежных зубов, и он заплакал, в бессильном отчаянии ударяя кулаком по земле.

Затем он поднялся, бесцельно зашагал между одинокими лиственницами, таща за собой копье отца. Ему ничего не оставалось, как повернуть назад и попытаться найти обратную дорогу к матери, если только он вообще сможет ее найти среди бескрайнего снега.

Он вдруг понял, что голоден.

Придя в отчаяние от одиночества, он яростно забарабанил в закрытые ворота. В ответ не раздалось ни звука. Пошел снег, медленно, но непрестанно. Юноша стоял, подняв кулаки над головой. Затем плюнул, и плевок повис на воротах. Это отцу. Юлий возненавидел его за то, что тот оказался таким слабаком. Он вспомнил все побои, которые ему пришлось вынести от отца. Почему же отец не побил фагоров?

Наконец он с отвращением отвернулся и зашагал сквозь снежную пелену вниз по склону.

Копье отца он швырнул в кустарник.

Голод оказался сильнее усталости и погнал Юлия вперед, пока он не добрался до берега Варка. Но его надежды были тут же разбиты. Все лойси были съедены. Хищники, хлынувшие со всех сторон, сожрали все без остатка. Возле реки были видны лишь скелеты и груды костей.

Он завопил от отчаяния и ярости.

Река вновь замерзла, и на твердом льду лежал снег. Он расшвырял его ногой. Во льду виднелись туши вмерзших животных. Голова одного свесилась вниз, в мутный поток. Большие рыбы клевали ее глаза.

Орудуя копьем, Юлий просверлил отверстие во льду, расширил его и стал ждать, держа копье наготове. В воде мелькнули плавники. Он нанес удар. Когда он потянул копье на себя, на острие затрепетала рыба в голубых тонах, разинувшая рот от удивления. Она была размером в две его ладони. Поджаренная на маленьком огне, рыба оказалась удивительно вкусной. Он с удовлетворением отрыгнул, затем, оперевшись на бревна, проспал целый час. После этого он зашагал на юг по тропе, которую почти уничтожили мигрирующие животные.

Фреир и Беталикс сменяли на небе друг друга, а он все шел – единственное движущееся существо в этой снежной пустыне.

– Мать! – крикнул старый Хаселе своей жене, еще не дойдя до своей лачуги. – Мать, взгляни, что я нашел возле Трех Арлекинов.

Его сморщенная от старости жена Лорел, хромая с детства, проковыляла к двери, высунула нос на улицу, где холодный воздух обжигал все живое, и проговорила:

– Плевать на то, что ты нашел. К тебе по делу из Панновала приехали люди.

– Из Панновала? Вот они удивятся, когда увидят, что я нашел у Трех Арлекинов. Иди, помоги мне. Не всю же жизнь тебе сидеть в этой хибаре.

Дом был чрезвычайно примитивен. Он состоял из кругового нагромождения валунов, некоторые из которых были выше человеческого роста, с уложенными по верху досками и бревнами, а сверху все это сооружение покрывали шкуры, уже поросшие дерном. Отверстия между валунами были заделаны мхом и липкой грязью, так что все сооружение напоминало дохлого дикобраза. К основному строению были добавлены пристройки, выполненные в том же духе, что и основное жилище. В хмурое небо поднимались бронзовые трубы, мирно попыхивая дымком. В некоторых комнатах сушились меха и шкуры, в других они продавались. Хаселе был торговцем и ловцом животных, и зарабатывал достаточно, чтобы к концу жизни обзавестись женой и упряжкой в три собаки.

Дом Хаселе примостился на откосе, который, изгибаясь, тянулся на несколько миль на восток. Откос был усеян валунами, которые служили укрытием для животных. Это было место промысла старого ловца животных, которого уже не тянуло, как в дни молодости, в глухие места. Некоторым из наиболее внушительных нагромождений из камней он присвоил названия, одним из которых было Три Арлекина. Возле Трех Арлекинов он добывал соль, необходимую для выделки шкур.

Между валунами в огромном количестве лежали более мелкие камни, с восточной стороны каждого из которых образовался конус из снега, размером соответствующий величине камня, с острием, направленным точно в ту сторону, куда дул ветер с далекого Перевала. Все это раньше было морским берегом, берегом давно исчезнувшего моря, которое с севера омывало континент Кампаннлат в далекие благодатные времена.

На восточной стороне Трех Арлекинов росла небольшая чаща колючего кустарника, выбрасывающего иногда под защитой каменной гряды зеленый лист. Старый Хаселе очень ценил эти зеленые листья, поскольку приправлял ими свое варево, и ставил возле кустарника ловушки для покушавшихся на его богатство животных. Юноша, которого он тут нашел, лежал без сознания, запутавшись в колючих ветках. С помощью жены Хаселе поволок его в дымное святилище своей лачуги.

– Он не дикарь, – с восхищением сказала Лорел. – Посмотри, как украшена его парка красными и синими бусами. Прелесть, не правда ли?

– Все это ерунда. Лучше дай ему глоток теплого супа.

Старуха влила в рот юноши ложку супа, поглаживая его горло, пока он не проглотил живительную влагу. Юноша пошевелился, кашлянул, сел прямо и шепотом попросил еще. Кормя его, старуха сочувственно поджала губы при виде опухших щек, глаз и ушей, искусанных в кровь бесчисленными насекомыми. Она прижала юношу к себе, положила руку ему на плечо, покачивая его и вспоминая давно забытое счастье, которому она затруднилась бы дать название.

Виновато оглянувшись, она увидела, что Хаселе уже ушел. Ему не терпелось узнать, по какому делу к нему прибыли люди – знатные люди из Панновала.

Старая Лорел со вздохом опустила темную голову юноши и последовала за своим мужем. Он потягивал напитки с двумя здоровенными торговцами. От их одежды шел пар. Лорел потянула Хаселе за рукав.

– Может быть, эти два господина возьмут больного юношу с собой в Панновал? Мы не сможем прокормить его здесь. Мы и так живем впроголодь, а Панновал богатый город, там много еды.

– Оставь нас, мать, мы ведем переговоры, – сказал Хаселе повелительным тоном.

Она хромая вышла через заднюю дверь и принялась наблюдать, как их пленник-фагор, позвякивая цепями на руках, привязывал собак к снежной конуре. Затем взгляд ее устремился в серое безрадостное пространство, сливающееся вдали с таким же серым безрадостным небом. Этот юноша пришел из той безмолвной пустыни. Раз или два в год из ледяного безмолвия приходили люди – поодиночке или парами – на последней стадии истощения. Лорел так никогда и не удавалось понять, откуда же они шли. Она знала лишь то, что за этой пустыней тянутся еще более холодные горы. Один путник бормотал что-то о замерзшем море, которое можно пересечь. Она осенила себя святым кругом над впалыми грудями.

В молодости ее часто влекло в эту даль. Закутавшись, она подолгу стояла на краю откоса, устремив взгляд на север. Над нею, махая крыльями, проносились чилдримы, а она, упав на колени, рисовала в своем воображении святых, которые, налегая на весла, направляли этот плоский круг ее мира к тому месту, где не всегда шел снег и дул ветер. Плача, она шла домой, проклиная надежду, которую принесли ей чилдримы.

Хотя Хаселе выпроводил жену тоном, не допускающим возражений, тем не менее он, как обычно, отметил про себя то, что она сказала. Когда его сделка с двумя господами была заключена и небольшая груда драгоценных трав, пряностей, шерстяных полотен, муки уравновесила шкуры, которые заберут оба торговца, Хаселе поднял вопрос о том, что они могли бы взять с собою в цивилизованный мир больного юношу. Он заметил, что на юноше была искусно украшенная парка, и поэтому – это только предположение, джентльмены, – он мог быть важным лицом или по крайней мере сыном важного лица.

К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут юношу с собой, но за это хотят получить дополнительную плату в виде шкуры лойся, чтобы возместить непредусмотренные расходы. Хаселе для порядка поломался, но затем согласился. Он не смог бы прокормить юношу, останься тот жив, а если бы несчастный умер, что ж – ему претила сама мысль скармливать человеческие останки собакам, а здешний обычай мумифицировать тело и предавать его земле не был ему мил.

– Договорились, – согласился он и отправился выбирать самую худшую из имевшихся шкур.

Юноша к этому времени совсем пришел в себя. Он с благодарностью принял от Лорел еще супа и разогретую ножку снежного кролика. Когда он услышал шаги, то откинулся на спину и закрыл глаза, сунув руки под парку.

Торговцы лишь скользнули по нему взглядом и вернулись обратно. Они намеревались погрузить купленное на сани, провести несколько часов с Хаселе и его женой, поспать, а затем отправиться в свое опасное путешествие на юг – в Панновал.

Вскоре в лачуге старого Хаселе стоял гвалт голосов, который затем сменился могучим храпом. Все это время Лорел ухаживала за Юлием: помыла ему лицо, расчесала волосы, беспрестанно прижимая его к своей впалой груди.

На рассвете, когда Беталикс еще стоял низко над горизонтом, Юлий навсегда ушел от нее. Он сделал вид, что потерял сознание, когда важные господа грузили его на сани, щелкали кнутами и напускали на себя суровое выражение, стараясь сбросить с себя груз похмелья. А затем они отправились в путь.

Оба господина, ведущие сложный образ жизни, грабили Хаселе и других ловцов животных до такой степени, до которой те позволяли себя грабить. Причем они знали, что и их тоже будут надувать и грабить, когда они будут менять полученные шкуры на другие товары. Надувательство, подобно привычке укутываться, чтобы защититься от холода, было одним из способов выживания. Их весьма простой план заключался в том, что как только ветхая хижина Хаселе скроется из виду, они перережут горло этому нежданно-негаданно свалившемуся на них больному, бросят тело в ближайший сугроб, захватив с собой только искусно разукрашенную парку вместе с курткой и штанами.

Они остановили собак. Один из них вынул блестящий кинжал и повернулся к распростертому на санях телу.

В этот момент юноша с воплем взметнулся, накинул покрывавшую его шкуру на голову того, кто хотел убить его, пнул его изо всех сил в живот и побежал зигзагами по снегу, чтобы не стать мишенью для копья.

Когда он почувствовал, что убежал достаточно далеко, он, повернувшись, залег за серым камнем. Осторожно выглянув из-за него, он увидел, что сани уже скрылись из виду. В безмолвной пустыне свистал только ветер. До восхода Фреира оставалось несколько часов.

Юлия охватил ужас. После того как фагоры увели его отца в подземную берлогу, он бродил неизвестно сколько дней по безжизненной пустыне, отупев от холода и недосыпания, измученный насекомыми. Он совершенно заблудился и был близок к смерти, когда, вконец обессилев, рухнул в кустарник.

Немного отдыха и еды быстро восстановили его силы. Он позволил погрузить себя на сани не потому, что доверял этим двум господам из Панновала – напротив, они не внушали ему никакого доверия, – а по той простой причине, что ему надоела назойливость старухи с ее глупыми ласками и бормотанием.

И вот, после непродолжительного перерыва, он вновь оказался в снежной пустыне, где ветер немилосердно щипал ему уши. Он снова вспомнил о своей матери, Онессе, и о ее болезни. Последний раз, когда он видел ее, она кашляла, и кровь с пеной выступала у нее изо рта. Взгляд, который она обратила на него, когда он уходил с Алехо, был страшен. Только сейчас Юлий понял, что означал этот страшный взгляд: она уже не надеялась его снова увидеть. Не имело смысла искать дорогу назад к матери, раз она к этому времени уже была мертва.

Что же дальше?

Если он хочет выжить, то остается одна надежда.

Поднявшись, он ровной трусцой побежал по следу саней.

Семь больших рогатых собак, известных под названием асокины, тянули сани. Вожаком была сука по кличке Грипси, и вся упряжка была известна как упряжка Грипси. Каждый час собаки отдыхали в течение десяти минут, во время которых собак иногда кормили тухловатой рыбой из мешка. Когда один из господ лежал на санях, другой тяжело шел рядом с ними.

Юлий старался держаться подальше от саней. Когда сани скрывались из виду, он безошибочно определял их местонахождение по запаху людей и собак. Иногда он приближался, чтобы поизучать, как следует управлять собачьей упряжкой.

После трех дней непрерывного движения, когда асокинам приходилось подолгу отдыхать, они добрались еще до одного охотничьего жилища. Здесь охотник соорудил себе целую крепость, украсив ее стены рогами убитых им животных. Господа надолго задержались в этом месте. Фреир успел зайти, уступив место бледному чахлому Беталиксу, и вновь взойти, а два господина то помирали от пьяного смеха в обществе охотника, то дрыхли, оглашая воздух могучим храпом. Юлий тем временем съел несколько галет, которые нашел в санях, и урывками поспал с подветренной стороны саней, завернувшись в шкуры.

И снова они двинулись в путь.

Еще два привала было сделано до конца этого путешествия, длившегося несколько дней. Упряжка Грипси все время держала курс на юг. Ветер постепенно ослаблял свою ярость.

Наконец стало ясно, что они приближаются к Панновалу. Сквозь снежную дымку впереди стали проступать очертания каменных глыб.

Еще далее над долиной возвышались горы, склоны которых были покрыты слоем глубокого снега. Немного погодя они уже прокладывали себе путь вдоль подножья гор. Обоим господам приходилось идти рядом с санями и даже толкать их. Затем пошли башни из камня, из которых часовые стали окликать торговцев, спрашивая, кто они. Они окликнули также и Юлия.

– Я иду за своим отцом и дядей, – сказал он.

– Ну, тогда не отставай, а то тебя унесет чилдрим.

– Знаю, знаю. Но отец очень торопится домой, к маме. И я едва поспеваю.

Взмахом руки ему велели идти дальше, улыбаясь его молодости.

Наконец господа остановились на привал. Раздав собакам рыбу, они, закутавшись в меха и отхлебнув по глотку спиртного, завалились спать в углублении в склоне горы.

Как только Юлий услышал их храп, он подкрался поближе.

С обоими мужчинами требовалось расправиться сразу. Если дело дойдет до драки, то ему не справиться ни с одним из них. Он думал, что лучше: заколоть их кинжалом или разбить головы камнем? И в том, и в другом способе таились свои опасности.

Он оглянулся: не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Взяв ремень с саней, он бесшумно обвязал его вокруг правой ноги одного и левой ноги другого. Так что если кто-нибудь из них вздумает вскочить, то другой ему помешает. Господа продолжали храпеть.

Отвязывая ремень от саней, он заметил копья. Видимо, они предназначались для продажи. Взяв одно из них, он подержал его в руке, но решил, что кидать его неудобно. Однако конец копья был удивительно остер.

Вернувшись к тому месту, где спали оба господина, он толкнул ногой одного из них. Тот со стоном перевернулся на спину. Подняв копье, как будто собираясь пронзить рыбу, Юлий вонзил копье в грудную клетку распростертого перед ним человека, стараясь попасть в сердце. Тело конвульсивно содрогнулось. С жутким выражением на лице, с выкатившимися из орбит глазами господин приподнялся, судорожно ухватился за древко копья, подтянулся на нем, а затем медленно, со вздохом, перешедшим в хрип, откинулся назад. Из его рта потекла кровь со слюной. Его товарищ лишь шевельнулся, что-то пробормотав спросонок.

Копье было всажено с такой силой, что не только пронзило тело, но и вошло в землю. Юлий прошел к саням за вторым копьем и проделал эту процедуру со вторым господином. Сани были его. И упряжка тоже.

На виске у Юлия билась жилка. Он сожалел, что эти господа – не фагоры.

Надев упряжь на рычащих и лающих асокинов, Юлий поехал прочь от этого места.

Начинал брезжить рассвет, и склоны гор принимали четкие очертания. Асокины тянули сани по хорошо видимой тропе, которая постепенно расширялась, извиваясь вверх, пока не обогнула выступ скалы. У подножия гор, полукружием закрывая небольшую долину, возвышался грозный замок.

Замок состоял частично из каменных построек, частично был выдолблен в скале. Крыши его строений были широкими и далеко выступали вперед, так что снег на них угрожающе нависал над дорогой, грозя обрушиться на нее лавиной. Проход в замок преграждала деревянная перекладина, охраняемая стражей из четырех человек.

Юлия остановил стражник, меховая одежда которого была украшена начищенным до блеска большим медным значком.

– Кто ты, парень?

– Я с двумя друзьями выменивал шкуры. Мы торговцы – разве вы не видите? Они едут сзади, на других санях.

– Что-то их не видно. – Говорил он с незнакомым акцентом, его алонецкий заметно отличался от того, к которому Юлий привык на Перевале.

– Они вскоре появятся. Неужели вы не узнаете упряжку Грипси? – Юлий щелкнул кнутом.

– Как не узнать. Упряжка известная. Эту суку недаром назвали Грипси. – Он посторонился, подняв свою сильную руку.

– Эй, там, пропустите! – прокричал он.

Перекладина была поднята, щелкнул кнут, Юлий прикрикнул на собак, и они двинулись. Лишь вступив в Панновал, юноша позволил себе глубоко вдохнуть.

Впереди возвышался утес, настолько крутой, что на нем не задерживался даже снег. На склоне утеса было высечено огромное изображение Акхи Великого. Акха сидел на корточках в традиционной позе, обхватив руками колени, упиравшиеся в плечи, и сложив руки ладонями кверху, на которых находился священный Огонь Жизни. Его огромная голова была увенчана пучком волос. Его нечеловеческое лицо вселяло ужас в души смотрящих на него. Даже его щеки внушали благородный трепет. Тем не менее его большие миндалевидные глаза были исполнены кротости, а в линиях повернутого вверх рта и величественных бровях сквозили одновременно и спокойствие, и жестокость.

Рядом с его левой ногой в скале было отверстие, казавшееся крошечным по сравнению с высеченным истуканом. Но когда сани приблизились к нему, Юлий увидел, что отверстие в три раза превышает рост человека. Внутри виднелись огни и стража в необычных одеяниях, со странно звучащей речью и странными мыслями в головах.

Юлий распрямил свои юные плечи и смело шагнул вперед.

Вот так Юлий пришел в Панновал.

Никогда не забудет он свое вступление в подземный город Панновал, когда он оставил тот мир, над которым распростерлось небо. Словно в забытьи он проехал на санях мимо стражи, мимо рощи чахлых деревцев, и остановился, чтобы мысленным взором окинуть раскинувшееся перед ним пространство под крышей, где так много людей жило долгие дни. Туман вместе с темнотой создали мир без очертаний, в котором формы только угадывались. Была еще ночь. Люди, двигающиеся в полумраке, укутались в теплую одежду. За каждым из них тянулся шлейф тумана, который, как ореол, также увенчивал их головы. Это была стихия камня, из которого были высечены торговые лавки, дома, загоны для скота, марши лестниц, ибо эта таинственная пещера невообразимых размеров устремлялась, сужаясь, внутрь горы, которую выдалбливали в течение столетий, сооружая небольшие ровные площадки, отделенные друг от друга ступенями и стенами.

Ввиду вынужденной экономии внутренность громадной пещеры освещалась отдельными факелами, чей неровный свет колыхался на вершинах маршей лестниц, а дым их еще более усугублял непроницаемость туманного воздуха.

Под действием воды в течение тысячелетий в скале образовался ряд сообщающихся между собою пещер различного размера, расположенных на разных уровнях. Некоторые из них были оборудованы под жилье.

Новоприбывший дикарь останавливался, будучи не в состоянии продвигаться дальше в этом царстве тьмы, пока не находил себе сопровождающего. Те немногие чужестранцы, которые, подобно Юлию, попадали в Панновал, сначала оказывались в одной из больших пещер, называемой местными жителями Рынком. Здесь проходила большая часть общественной и деловой жизни Панновала и здесь не требовался искусственный свет, так как глаза быстро приспосабливались к полумраку. Днем это место оглашалось голосами и нестройным стуком молотков. Здесь, на Рынке, Юлию удалось обменять асокинов и сами сани на те вещи, которые будут ему необходимы для новой жизни. Здесь ему придется остаться жить. Больше идти некуда. Постепенно он привык к мраку, дыму, щиплющему глаза, к покашливанию жителей. Все это он воспринял как должное, вместе с чувством безопасности, которое пришло к нему, когда он попал сюда.

Ему посчастливилось познакомиться с одним славным торговцем по имени Киале, который вместе с женой держал лавку на одной из площадей Рынка. Киале был человек, исполненный печали, с уныло свисающими усами. Он стал оказывать поддержку Юлию по причинам тому неведомым, и оберегал его от мошенников. Он также взял на себя труд познакомить Юлия с новым для него миром.

Шум, отдающийся эхом по всему Рынку, исходил от реки Вакк, которая протекала глубоко в расщелине в конце Рынка. Это был первый свободный поток, который Юлий видел в своей жизни, и поэтому он представлял для него одно из чудес города. Плещущаяся вода наполняла Юлия восторгом, и, будучи анимистом и одухотворяя природу, он рассматривал Вакк как живое существо.

Через Вакк был переброшен мост, так что имелся доступ к отдаленной части Рынка, где крутизна местности заставляла выбивать в скале многочисленные ступени, которые завершались широким балконом, на котором располагалась огромная статуя Акхи, высеченная из скалы. Идол, плечи которого выступали из теней, был виден с самых отдаленных концов Рынка. Акха держал в ладонях настоящий огонь, который поддерживал священнослужитель, появляющийся из дверей в животе Акхи. Народ преклонял колени перед ликом бога. К нему стекались бесчисленные дары, которые принимались жрецами, бесшумно снующими в своих черно-белых одеяниях среди верующих. Молящиеся простирались ниц у ног божества, и только когда послушник проводил по земле метелочкой из перьев, они могли поднять глаза в немой надежде взглянуть в черные каменные очи, взирающие на них из паутины тени, а затем удалиться на менее священное место.

Подобный ритуал казался Юлию таинственным. Объяснения Киале еще больше запутали юношу. Никто не в состоянии объяснить свою религию чужестранцу. Тем не менее у Юлия сложилось впечатление, даже твердое убеждение, что это древнее существо, высеченное из камня, противостояло силам, свирепствующим во внешнем мире, и в частности Вутре, повелителю небес и всех зол, которые исходят оттуда. Акха мало интересовался людьми. Они были слишком ничтожны, чтобы привлечь его внимание. Ему были нужны лишь регулярные приношения, которые придавали ему силу в его борьбе с Вутрой, а многочисленный рой жрецов бога существовал только для того, чтобы неукоснительно исполнять желания Акхи в этом отношении, иначе на людское сообщество обрушились бы ужасные беды.

Священнослужители вместе с милицией осуществляли верховную власть в Панновале. Единого правителя не существовало, если не считать самого Акху, который, по всеобщему поверью, рыскал по горам с небесной дубинкой в руке в поисках Вутры или же его грязных приспешников.

Все это вызывало удивление у Юлия. Он знал Вутру. Вутра был великим духом, к которому в минуту опасности обращались с молитвой его родители, Алехо и Онесса. Они представляли себе Вутру как благосклонное божество, несущее свет. И, насколько он помнил, они никогда не упоминали Акху.

Различные переходы, столь же запутанные, как и законы, издаваемые священниками, вели к многочисленным комнатам, примыкающим к Рынку. В некоторые комнаты был открыт доступ простому люду, в некоторые вход был запрещен. Люди с неохотой говорили о запретных местах. Но он вскоре заметил, как туда по крутым ступеням волокли преступников с завязанными за спиной руками. Некоторых в святилище, других – в лагерь для наказаний, Твинк, расположенный за Рынком.

Доводилось Юлию затем попадать и в пещеру внушительных размеров под названием Рек. Здесь тоже находилась огромная статуя Акхи, у которого с шеи на цепи свисало животное, что означало, что данная пещера была предназначена для проведения учебных боев, выставок, спортивных состязаний и боев гладиаторов. Ее стены были выкрашены в ярко-красный цвет. Обычно пещера пустовала, и лишь редкие голоса раздавались под ее куполом. Но иногда сюда заходили особо набожные жители, и тогда темнота сводов оглашалась завываниями фанатиков. А в праздничные дни состязаний здесь звучала музыка, и пещера была полна народа.

С Рынка можно было попасть и в другие не менее важные пещеры. На восточной стороне целый ряд небольших площадок или полуэтажей вел между лестничными маршами, украшенными балюстрадой, к обширной жилой пещере, имевшей название Вакк, поскольку здесь на поверхность выходила река, с шумом извергавшая свои бурлящие воды из глубокой расселины. Входная арка была украшена искусной резьбой, где среди волн и звезд переплетались шаровидные тела. Но большая часть этого орнамента была разрушена в незапамятные времена, когда рухнула крыша.

Вакк, наряду с Реком, был самой древней пещерой. Здесь располагались жилые сооружения, созданные сотни лет тому назад. Любому, вступающему на порог пещеры и обозревающему идущую вверх путаницу террас, погруженных в полутьму, Вакк в этом неровном свете казался каким-то кошмарным видением, где невозможно отличить реальность от тени. Поэтому сердце сына Перевала дрогнуло перед представшей его взору картиной. Только сила бога Акхи могла спасти того, чья нога ступала в этом жутком лабиринте теней, подземном некрополисе.

Но Юлий быстро освоился – благодаря гибкости, присущей юности. Он вскоре стал считать Вакк богатым районом города. Попав в компанию таких же подмастерьев, учеников гильдий, он бродил со своими сверстниками по хаотично нагроможденным жилым помещениям, кучами лепившимся на каждом этаже и часто соединенным между собою. В каждой из этих каморок была мебель, высеченная, как пол и стены, из скальной породы. Право прохода через эти кроличьи норы было довольно запутанным, но всегда основывалось на системе гильдий, существовавшей в Вакке. И если кто-либо нарушал его, посягая на чью-то привилегию жить в уединении, то такой случай становился предметом разбирательства суда или священников.