В этом столпотворении я все же приметил, что к трем залам примыкают еще и комнаты поменьше. Сквозь их двери и занавески сновали служанки, так что мне удалось заглянуть в некоторые из них и убедиться, что то были приватные номера для любителей пикантных развлечений. В одной из комнат сатир занимался любовью с рабыней, к вящему удовольствию наблюдающих леди и джентльменов. В другой, в которую как
      205
      раз зашла служанка, я увидел трех голых господ и одну рыжеволосую женщину. Ну, неважно, чем они там занимались, я, в конце концов, только мельком взглянул... Я подкрепился еще одним стаканом вина и заглянул в третью. Здесь-то я и увидел своего гостеприимного хозяина Эндрюса Гойтолу в окружении небольшой компании. Без колебаний я прошел внутрь, дабы засвидетельствовать свое почтение. Не для того я сюда приехал, чтобы оставаться в тени.
      Гойтола сидел за резным дубовым столом. На нем была обычная щегольская одежда - короткий вечерний халат белого цвета с хлястиком на спине и воротничком стоечкой и лиловые шелковые брюки. Он барабанил пальцами по столу. Большинство присутствующих сидели спиной к двери. Все это смахивало на сборище заговорщиков. Я узнал молодого герцога Ренардо. Он был в легких доспехах. Его вьющиеся локоны отливали золотом. В комнате находились две женщины: госпожа Гойтола, мать Армиды, пристально смотревшая на меня, и куртизанка, которую я сразу узнал. Это была чересчур разукрашенная женщина с мандолиной из сада Ренардо, которая так понравилась Кайлусу. В этот вечер на ней было еще больше краски, чем тогда.
      Несмотря на присутствие женщин, встреча явно была деловой. Когда я вошел, стоявший в тени джентльмен с длинным серым лицом и в длинном сером плаще говорил:
      - Смею напомнить вам, Гойтола, что оборона не является главной задачей Малайсии. На что Гойтола ответил:
      - Но без средств защиты Малайсия погибнет.
      - Существуют древние способы защиты. Самым лучшим является Первородное Проклятие, предохраняющее нас от перемен. Первейшей нашей обязанностью должно быть поддержание этого Проклятия с помощью религии. Мы должны помнить о священном предназначении всего, даже этой охоты: "Мы идем, чтобы умертвить плоть своих предков..."
      Он прервался и обратил ледяной взгляд на меня. Сидевшие за столом джентльмены медленно повернулись, чтобы сделать то же. Гойтола сидел полубоком и из-за высокого воротника я мог видеть только один его глаз. Вместо второго сверкала застежка. Только герцог приветствовал меня обычным образом.
      - Это наш друг - покоритель воздушной стихии. Вижу, что у тебя все в полном порядке. Что привело тебя сюда, де Чироло?
      - Просто хорошее настроение, сэр.- Я поднял свой бокал.- Хочу пожелать вам, джентльмены, доброго здоровья!
      206
      - У нас деловая встреча,- сказал Гойтола.
      - У меня не было намерения помешать вам. Я ухожу. Герцог дружелюбно произнес:
      - Если ты ищешь Армиду, мы ничем не можем помочь тебе. Лицо Гойтолы стало серым, как зола. Он опустил голову,
      чтобы скрыть это. Я вдруг ясно понял, кого прочил Гойтола в
      мужья своей дочери.
      Я уже повернулся к двери, как послышался глубокий, низкий
      голос:
      -Ты!
      Куртизанка - теперь я слышал запах пачулей, столь тревожно напоминавший мне об Армиде, - сделала легкое движение в глубь комнаты, чтобы направить туда мое внимание. Звавший меня стоял в темном углу комнаты. Я узнал темнолицего члена Высшего Совета, которого мне впервые довелось увидеть в галерее Гойтолы. От его присутствия веяло холодом. Как и в тот раз, он был облачен в черную мантию с объемными карманами. Он снова заговорил.
      - Ты в сговоре с Бентсоном,- каждое слово появлялось из глотки раздельно.
      Куртизанка подошла к нему. Он не обратил на это никакого внимания, продолжал стоять неподвижно, будучи уверенным в том, что я ему отвечу.
      Почему я так его боялся? Думаю, потому, что, как я чувствовал, он нагонял сатанинский страх на каждого из присутствующих.
      - Я рассорился с Бентсоном, сир,- сказал я. Мое присутствие здесь не имело к ним никакого отношения. Никто не произнес ни слова в ожидании возобновления деловых переговоров, которые для Гойтолы, судя по его виду, были не совсем приятными. Но, видимо, обсуждаемое ими дело каким-то образом касалось и меня. Мой ответ достиг члена Совета, и он наконец снова заговорил, и его слова доносились как будто из ледяного подземелья:
      - Ты желаешь убить Бентсона.
      Молодой герцог запустил руку в шевелюру. Глядя, скорее, на него, чем на темную фигуру на заднем плане комнаты, я сказал:
      - Я не желаю вреда Бентсону - он никогда не причинил мне зла. Я никому не желаю вредить.
      Несмотря на слабость в ногах и руках, мне удалось выйти из комнаты и закрыть за собой дверь. Произнесенные слова вновь и вновь всплывали в голове. Я проклинал себя за проявленную слабость. Мои слова звучали как мольба о пощаде. Я допил вино
      207
      и выпустил из рук стакан. Я дотронулся до амулета. Эта встреча была такой же угрожающей, как и видение, с которым я столкнулся в своей комнате.
      У меня был выбор - уйти в ночь или остаться здесь и напиться. Я схватил у проходившей мимо служанки раковину, наполненную горячим пуншем и, минуя танцующие и жестикулирующие пары, пробрался в последнюю комнату. Шум стоял такой, что заглушал музыку. Толпа людей окружала платформу, на которой под присмотром свирепого джентльмена дрались насмерть два желтых кольчужника.
      Я не стал смотреть, как брызжет теплая кровь. Залпом выпив вино, я бросился в гущу танцующих и подхватил какую-то даму, речь которой никак не мог разобрать. Все же мы завели какую-то безумную беседу: мы жестикулировали, смеялись, гримасничали и разок поцеловались. На каком языке она говорила? Я не знал этого, как и не знал, понимает ли она меня. Важнее всего было движение: движение и веселье. Я выскользнул из ее рук и столкнулся с Армидой. Вся раскрасневшаяся, она бежала с другой молодой девушкой.
      Бесцеремонно обняв, я закружил ее в танце, направив через ближайшую дверь на веранду. Веяло ночной прохладой. Нежно прижав ее к себе, я излил на нее потоки нежных признаний. Да, конечно, многие из них я произносил накануне - но, в конце концов, любой словарный запас ограничен, не так ли?
      - Мое драгоценное создание, ты лунный свет в этом ужасном месте, ты солнце. Все здесь так невыносимо. Я думал, тебя здесь нет, что ты ушла, или что ты уже во власти одного из чревоугодников...
      - Те! Сумасшедший. Я замахал руками:
      - Сумасшествие и страх - прекрасны. Этому учит Естественная религия. Что еще можно ожидать в этом ужасном месте.
      - Что ты говоришь, Перри? Здесь нет ничего ужасного. Успокойся, пожалуйста. Все так прелестно и забавно, а люди - такие великолепные и значительные...
      - Ни фига они не значат. Это звери в джунглях разума, тогда как ты и я - сумасшедшая музыка, разве ты не понимаешь, что скрывается за всем этим...
      - А завтра, выслушай меня, пожалуйста, завтра мы будем свидетелями состязаний колесниц, парада наездников и других развлечений, а затем, после обеда - прекрати! - после обеда...
      - О, как я ненавижу слова "после обеда"! Говори полдень или полночь, моя сладкая ягодка! "После обеда" - детское время.
      208
      Посмотри на чудовищную громаду этого дворца, который погружается в полночь, а вокруг пустота, НИЧЕГО, кроме черноты да неизвестных вселенных; как мы можем со всем этим бороться? Только своим собственным оружием: моим воображением и твоими белоснежными бедрами...
      Я притянул к себе ее роскошное тело. Хорошая штука - темнота.
      - Оставьте в покое мои бедра, сэр. После полудня начинается главная охота на древнезаветных чудищ, когда мы выступим против самых ужасных созданий Сатаны. Зрелище будет захватывающим, а кого-то ожидает смерть... Что с тобой? Прекрати. Так рано, а ты уже пьян. Пользуешься случаем...
      - Твой вид пьянит меня. Что за жизнь без опьянения? Как у моего отца тоска зеленая. Я лучше знаю, что мне нужно. Я, дорогая, немного пьян от тебя, но у меня есть еще силы...
      - Чувствую, ты отдал должное нашему вину. Мы делаем его из собственного винограда. Он растет на самых лучших склонах. У нас их сотни километров.
      - И склоны, и твои холмы, твои лощины... Как ты великолепна сегодня!
      Она в самом деле была великолепна. На ней было прекрасное шелковое платье ярко-красного цвета, а голову украшал такого же цвета небольшой тюрбан, из-под которого выбивались темные завитки волос.
      - Армида, ты самая прелестная девушка. Я обожаю тебя, как сова обожает ночь, и жду не дождусь, когда все узнают о нашей помолвке. Я буду верен тебе по гроб жизни. Я даже не в состоянии понять язык других женщин.
      Она засмеялась.
      - Ты честолюбив. Это хорошо. Но не забывай, что помолвка - наш маленький секрет. Знаешь, в этом году мы возделаем еще пятьдесят гектаров земли в Джу рации. Большая часть земли отпущена под виноградники. Неплохое ведение хозяйства?
      - Это точно. Кто-то тут у вас трудится как пчелка.
      - О, отец работает без устали.
      - Но земля для меня ничего не значит. Существуешь только ты... Армида, проникнись моими чувствами.
      - Ты пьян и не слушаешь меня. Иногда кажется, что ты не понимаешь, что важно, а что нет. Отец хочет стать самым крупным в округе производителем винограда. Хотя крестьяне ленивы, но земля плодородна и...
      - Мы все плодородны.- Я крепко держал ее.- Сердце рвется наружу! Как все поднимается вверх - к свету, надежде!
      209
      Образ твой, Армида, вдохновляет меня на свершение великих дел. Я буду выращивать виноград - нет, я не хочу выращивать виноград. Я, пожалуй, стану капитаном кавалерии - нет, что за радость торчать в гарнизоне. Я бы приобрел корабль для торговли с Востоком экзотическими товарами - нет, зачем куда-то уезжать? Ради тебя я сделаю все, почти все. Нет нужды оставаться актером. Этот вечер переродил меня. Вчера я был внизу. Сегодня я поднялся наверх. Может быть, стану членом Совета и послужу Малайсии. Те, кто нами правят, не знают наших нужд.
      - Ты такой душка, Периан, но чтобы оказаться хотя бы рядом с Советом ты должен родиться в благородной семье или иметь ума палату. Вроде моего отца. У тебя славное сердце, но...
      Я предупреждающе прогрозил ей пальцем.
      - Ты считаешь меня легкомысленным? Но разве не решился я на это маленькое воздушное приключение, которое запланировали для меня ты и твой отец? И разве я с этим не справился? Я ведь поклялся в верности тебе. Под внешней беззаботностью я скрываю серьезные чувства. Если хочешь, я могу даже протрезветь.
      Увидев, как я придаю лицу трезвое выражение, она рассмеялась, прикрывая рот кончиками пальцев.
      " - У тебя для этого слишком симпатичное лицо. Отец говорит, что...
      - Если ты считаешь мое лицо красивым, поцелуй его. А взамен позволь исцеловать тебя всю, не только этот прелестный носик - мма! - или эту хорошенькую щечку - мма! - но и эти ароматные плечи - мма! - и эту божественную грудь - мма! - и забраться под твое малиновое покрывало и разузнать о скрытых там сокровищах...
      Мы усладительно прижались друг к другу и нам было тепло, несмотря на холод. И в этот миг, когда мы стояли в темном промежутке меж двумя ярко горящими окнами, я думал о своей любви к Армиде, о ней самой и ясно представил себе, как тяжело ей приходится: преуспевающая семья, осаждаемая бесчестными дворянами, бесчисленные условности и ограничения, отец, который постоянно вмешивается и командует. Ей нужна была более простая жизнь. Прав был Бентсон, когда говорил, что богатство портит людей. Если бы она осмелилась уйти со мной, я мог бы спасти ее.
      Отпрянув, я сказал:
      - Уедем отсюда немедленно! Мы можем воспользоваться твоей каретой. К черту предсказателей. Эта пьяная орда еще долго не заметит нашего исчезновения. Дворяне Малайсии, Ар-210
      мида, погрязли в разврате и коррупции. Все до единого. С ними нужно покончить.
      - Что? Ты пьян, негодяй! Что будет со всем богатством государства без аристократов?
      - Уедем отсюда вместе. Мы можем уехать в Тускади. Там у меня есть друг - капитан кавалерийского полка. Мы могли бы там жить скромно, но честно, где-нибудь в небольшом домике. У нас будет охотничья собака, а над окном повесим клетку с певчими птицами. Из окна мы будем любоваться видом прекрасных холмов.
      - Бентсон заразил тебя революционными идеями. Так думает мой отец. Это опасный человек. Хочу предупредить тебя, что тот, кто с ним общается, подвергает себя опасности.
      - Я говорю вполне серьезно. Бежим сейчас. Тускади. Или в домик на устье реки, где живут мои родственники.
      - Почему ты глух к моему предупреждению?
      - При чем тут Бентсон? Не далее как вчера он набросился на меня с дубинкой.- Я не захотел вдаваться в подробности и поспешил продолжить.Из-за сущего вздора, кстати. Но когда "Мендикулу" увидит свет, он станет другим человеком. Какой бы смешной ни была эта история, ее представление будет рождением нового вида искусства. Успех смягчит Бентсона.
      - Может так случиться, что пьесу никогда не увидит свет, Периан. Так что помалкивай о ней, пожалуйста. Лучше бы ты пошел спать.
      - При условии, что ты пойдешь со мной и избавишь меня от желания спать.
      - Не могу. Меня будут искать. Не стоит рисковать.
      - Тогда уйдем со мной. Она топнула ножкой:
      - Прекрати занудство! Почему ты хочешь бежать, не успев здесь появиться? Развлекайся в полное свое удовольствие.
      - Я уже пытался! Посмотри, что здесь происходит. Все пьют до умопомрачения. Через час, другой эти свиньи окажутся в кроватях друг друга. Последуем их примеру. Никто не узнает, да и никому до нас не будет дела. Держу пари, что твоя бесценная дуэнья уже барахтается в куче сена с каким-нибудь грязным конюхом.
      - Ты так груб. Почему ты так плохо о ней думаешь?
      - Йолария не упустит случая, как и любая другая. Она зло оттолкнула меня, и я понял, что сказал лишнее.
      - Пожилых людей мало беспокоят подобные дела,- сказала она.
      211
      - Их ЭТО всегда волнует, до самой смерти. Об этом как-то сказал мне мой отец. А он - ученый. Папа Лакримей II занимался этим даже на смертном ложе в возрасте девяноста девяти лет.
      - Я рада, что мой отец никогда не говорит о подобных вещах. Неужели это правда?
      - Да. С четырнадцатилетней девственницей, приведенной из деревни. Считалось, что такое совокупление обладает лечащим эффектом. Это называется герокомия.
      Пока мы разговаривали, ветер усилился. Где-то наверху хлопали ставни. Издали доносился собачий лай.
      - Перри, ты знаешь так много интересного! Это точно правда про Папу Лакримея?
      - Идем, ляжем в постель, и я до рассвета буду развлекать тебя разговорами.
      Она обняла меня за шею.
      - Не могу, правду говорю. Мне необходимо быть с гостями. Для моего отца это великое событие года. Не унывай - найди себе другую девушку. Здесь их множество и красивее меня.
      - Что, если я так и сделаю? Будешь обижаться? - спросил я, поддразнивая ее.
      - О, не смей даже говорить так! Ревности моей не будет предела. Я тебя возненавижу! Ты принадлежишь мне, ты мой и для меня. Выбрось из головы ЭТР! грязные мысли.
      - Не ты ли сама предложила? Я только хотел посмотреть, как ты отреагируешь на мои слова. Мне приятен твой гнев - я вижу, что ты меня в самом деле любишь.
      Она отрицательно покачала головой.
      - Зависть и ревность это еще не любовь. Вспомни роль Геральда. Он не любит принцессу, а просто завидует женитьбе Мендикулы. Не уподобляйся ему. Не завидуй тому, что у меня есть, а люби меня, какая я есть. Ты считаешь меня сложной, а для меня сложны обстоятельства. Душа моя иная, я хочу, чтобы ты терпеливо любил меня и был добрым.
      Дувший весь вечер холодный ветер принес на следующий день скверную погоду. Но не настолько скверную, чтобы испортить удовольствия и развлечения, коим столь усердно предавался собравшийся в Джурации сброд. К полудню все небо было обложено тучами, и полил дождь, напомнивший о том, что летняя золотая пора не может длиться вечно.
      212
      Может быть, я любил Армиду больше, чем она того хотела. Возможно, каждого человека надо любить по-своему. Я томился весь день, погруженный в мысли об Армиде.
      Джулиус и его родственники мне пригодились. Главный конюший Гойтолы объявил, что мой Каприччио не годится для верховой езды, и предложил порубить его на куски, а мясо использовать как приманку для хищников. Джулиус подобрал мне крепкого коренастого конягу черной масти по кличке Брэмбл. У Брэмбла был злобный взгляд. Прежде, чем я сел в седло, он недоверчиво нюхнул овес на моей ладони. Но после стал послушным.
      Ненастье было таким, что многие гости, выезжавшие на охоту в предыдущий день, отказались выезжать сегодня. Когда на западе облака разошлись, на охоту выехало около пятидесяти человек. Из оружия нам разрешено было взять копья и короткие мечи. Каждый был облачен в доспехи. Ими меня тоже обеспечили Мантеганы.
      За нами пешим порядком шли крестьяне с длинными палками. Это были загонщики. Были тут и люди из личной охраны Гойтолы. Они несли ружья, заряжающиеся с дула.
      Внушительное зрелище явили собой церемониальные охотники верхом на древнезаветных боевых животных. Ренардо отдавали предпочтение гребневикам-кожанам; Тускади - гравидонам, другие благородные фамилии, такие, как Диос, имели и тех и других.
      Кожаны были массивными животными. Некоторые достигали семи метров в высоту - поистине внушительный вид. Они передвигались на задних трехпалых лапах, опираясь на огромные хвосты. Передние лапы были обвязаны, чтобы они не могли кого-нибудь случайно поранить крючковатыми когтями. На глазах шоры. Кожаны держались очень гордо, они были хотя и медлительными, но весьма выносливыми.
      Гравидоны, или утконосы, как их называли простолюдины, были такими же высокими, но менее массивными. Они тоже питались травой. Среди утконосов наблюдалось великое разнообразие: гребни имели очень любопытные формы, и еще большую странность придавали им украшения из эмблем владельцев. Многие животные были плотно зашорены и крепко взнузданы, нередко через ноздри был протянут дополнительный повод, ибо утконосы, учуяв хищников вроде кинжалозубов или тиранодонов, становятся очень неспокойными. И все же они пользуются большим спросом, чем кожаны, так как хорошо плавают и незаменимы при переправах через реки.
      213
      Стоит сказать, что эти звери неоценимы во время военных действий.
      В знак своего благословения епископ Гондейл IX прислал для участия в параде двух своих болотных гиблодоков, чьи тридцатиметровые туши были украшены по всей длине флагами. Эти медлительные травяные мешки со складчатой кожей и тяжелыми, громадными лапами были бесполезны как на войне, так и на охоте, но добавляли торжественности любой церемонии. Твари были совершенно безобидными - только громадные размеры внушали почтение - и даже смешными. Чтобы усилить юмористический аспект, на каждом из гиблодоков восседало по восемь карликов. По одному у самого окончания длинной шеи сразу за черепом, по одному, с заостренным стимулом в руках, у основания хвоста, и, наконец, по шесть карликов находилось на деревянных платформах, закрепленных на хребтах животных Некоторые исполняли акробатические номера, другие просто сидели. Гиблодоков по традиции всегда сопровождает эскорт барабанщиков. Звери хорошо улавливают ритм ударов и держат шаг.
      Люди и животные торжественно направились в сторону леса.
      Дождь прекратился, когда трубы позвали нас вперед.
      Я испытывал невероятное возбуждение. Что бы ни произошло, я всегда буду помнить этот день. Как я хотел, чтобы рядом оказался отец и смог бы оценить мою храбрость, да и сам факт участия в такой охоте.
      Гойтола владел прекрасными охотничьими угодьями. В основном, это была холмистая местность с попадающимися кое-где скальными выступами, густо поросшая лесами из очень высоких дубов, акаций и каштанов, под кровом которых рос папоротник в рост человека. Отличное укрытие как для хищников, так и для их жертв. В холмах зарождались ручьи, а на открытых пространствах, занятых топями и болотами, водилось большое разнообразие уток и других птиц, готовых при малейшей тревоге с шумом подняться в воздух.
      В этих диких местах лишь случайно можно было повстречать лесного странника, дровосека или углежога. Крупные хищники вымирали и на них охотились только раз в году. Звероводы Гойтолы собирали яйца гигантов и выращивали молодых тирано-донов, кинжалозубов и роголомов, стараясь сохранить их численность.
      Мы углубились в дикие леса. Тишина действовала мне на нервы. Давненько я не оказывался в таком полнейшем одиночестве. Я начал шепотом разговаривать с Брэмблом и похлопывать
      214
      его по шее. Иногда то справа, то слева мелькали другие охотники, но тут же пропадали в зарослях.
      Местность становилась все более каменистой. Мы ехали по руслу давно высохшей реки. С обеих сторон нас плотно обступали деревья. Узкую полоску неба временами пересекала тень - в высоте парил на огромных перепончатых крыльях итерозуб. Вскоре листва полностью скрыла нас, и ветви переплелись над нашими головами. Мы продолжали углубляться в лес.
      Вскоре мы выехали на курган, заросший чертополохом и усеянный камнями. Взобравшись выше, я заметил, что другая сторона кургана резко обрывалась. На том склоне должна быть большая выемка, а может, и пещера. Здесь, возможно, было лежбище рептилий. Спешившись, но крепко ухватившись за повод коня, я подошел к краю обрыва. Пристально вглядываясь, бросил камень. Ничто не шевельнулось. Издали донеслись очень слабые голоса. Кто-то уже начал охоту. Я прислушался. Крики больше не повторились. В лесу царила тишина.
      Сев на Брэмбла, я направил его к месту, где можно было спуститься вниз и обследовать пещеру. Мы сделали большой круг:
      я знал, с какой скоростью могут двигаться хищные рептилии.
      Как я и предполагал, там была пещера. Вход в нее почти полностью закрывали кусты. Трава вытоптана, но костей нигде не видно. Я двинулся вперед.
      Невозможно было определить глубину пещеры. Когда мы приблизились почти к самому входу, оттуда выскочили, издавая хриплое кваканье, две твари. И хотя копье у меня было наготове, я был застигнут врасплох. Я прилип к седлу, не в состоянии даже пошевелиться.
      Животные были величиной с борзую собаку. Они бежали на задних лапах, задрав вверх толстые хвосты. Кожа зеленая, с бурыми пятнами, на брюхе желтая. То были попрыгунчики или когтистые гремучки, или что-нибудь в этом роде, быстроногие, как и все мелкие обитатели леса. Они бежали, раззявив угрожающие зеленые пасти.
      Да только мы им были явно не по зубам. Они в испуге обогнули нас с двух сторон, юркнули в кусты - и только я их и видел. Твари были ошарашены не меньше, чем я или Брэмбл, который в ужасе шарахнулся прочь и галопом поскакал между деревьев.
      На какое-то время я совершенно растерялся. По мне хлестали ветви деревьев, кусты, папоротник. Припав к шее быстро несущейся лошади, я криком пытался остановить ее. Я припомнил все свое умение обходиться с лошадьми и пробовал успокоить Брэм
      215
      бла. Но лошадь продолжала бешено скакать, пока нам не встретился ручей, почти скрытый зарослями бамбука. Здесь Брэмбл внезапно остановился, и я чуть не перелетел через его голову. Он принялся смиренно пощипывать травку.
      Я, тяжело дыша, спрыгнул на землю. Меня била крупная дрожь.
      - Нечего бояться, дружище,- сказал я, беспокойно оглядываясь по сторонам и невольно понижая голос.
      Над лесом висела коричневатая пелена. Ветви склонились в безмолвной неподвижности. С плеском разбивались о землю капли воды. Ничто нам не угрожало, но меня не покидало ощущение угрозы.
      Я вел Брэмбла по берегу ручья, машинально следуя изгибам русла и пытаясь уловить голоса других охотников.
      - Мне нужно было сразить одного из тех попрыгунчиков, Брэмбл,- сказал я.- Я упустил свой шанс. Рискуем больше ничего не встретить.
      Ручей был около шести метров в ширину и очень мелкий. Он журчал меж корней кустов и вырытых в илистых берегах крысиных нор. Заросли бамбука стали настолько плотны, что мы были вынуждены повернуть от берега. И все же я старался держаться ближе к воде - ручей подсказывал мне, куда двигаться. Вскоре я лишился и этой возможности. Я громко крикнул и сам испугался - так одиноко прозвучал мой голос. Ответа не было.
      Спустя некоторое время мы снова вернулись к ручью. Теперь он был шире и еще мельче. На нашем пути встали сплошные заросли ежевики и стволы старых, мощных сосен. Пришлось войти в воду и двигаться дальше по руслу. Путь вел во мрак. Это были девственные леса, которые когда-то покрывали всю Землю.
      По-прежнему ведя Брэмбла па поводу, я буквально протискивался между сучковатыми, замшелыми стволами. Ручей зазвенел громче, прыгая по многочисленным камням. Это несколько взбодрило меня. Я решил, что мы попали на соседнюю территорию, и надеялся соединиться с другими охотниками или, по крайней мере, отыскать межевые знаки и сориентироваться.
      Но вместо этого ручей вдруг исчез. Продравшись сквозь заросли бузины, гнущейся от тяжести созревших ягод, я резко остановился. Брэмбл от неожиданности уткнулся головой мне в спину, чуть не сбросив меня в воду.
      Перед нами круто вздымался утес из камня темного, как лицо тюремщика. Кривые сосны на вершине казались спадающими на лоб растрепанными волосами. Наш ручей втекал в расселину у
      216
      основания скалы. Вода бурлила и подымалась невысоким валом перед тем, как устремиться в черноту.
      Оказывается, мы, вместе с ручьем, спустились в ущелье, которое тянулось в обе стороны до горизонта. Утес был частью противоположного крутого склона, забраться на который было бы трудновато. Мне пришла в голову шальная мысль, что я дошел до границы Малайсии, и что далее начинается царство совсем иных сил. Эту мысль подтверждала и перемена растительности. Светлые лиственные леса остались позади, а за ущельем, за скалистой грядой, насколько хватало глаз, видны были лишь огромные темные ели или сосны. Их верхушки четко вырисовывались на фоне уже потемневшего неба. Сгущались сумерки.
      Я обнаружил, что за мной наблюдает бородатый мужчина. Невзирая на опасность, он стоял на самой верхушке утеса, как раз над расселиной, в которую впадал ручей.
      - Как мне попасть в Джурацию? - крикнул я. Ответа не последовало. Я не мог разглядеть бородача как следует. Он казался обнаженным, если не считать мохнатых штанов. В его неподвижности было что-то тревожное. И мне не нравилось, как он смотрел на меня.
      - Язык проглотил?
      Вновь тишина. Это была статуя, а не человек. Но статуя не человека, а сатира. Выше пояса - мужчина, ниже - козел. Из взъерошенной шевелюры выступали маленькие рожки.
      Я был несколько разочарован, но почувствовал и облегчение. Все же лучше быть проигнорированным статуей, чем человеком.
      Таким образом, я оставался наедине с наступающей ночью и со своей лошадью, которая уткнулась мне мордой в плечо. Я решил перейти на ту сторону ручья, там, вроде, заросли были не такими густыми.
      Под каменным взглядом сатира, ведя за собой Брэмбла, я вошел в воду и выбрался на другой берег. Я уже собрался сесть на коня, как мой нос учуял запах гари. Запах проник в мой мозг и повлек меня вперед, словно на поводке. Он направлял мои ноги, тянул меня за одежды. Вокруг меня извивались медлительные тени, меняли очертания, окраску и формы. И я понял тайну этих форм, являющихся воплощением первичного принципа зла. Этот ужасный, все подавляющий запах и тусклый свет подчеркивали, что я двигался сквозь материю, являющуюся всего лишь подобием, иллюзией дыхания Создателя Тьмы и Хаоса.
      Тьма уходила вперед, а в центре тьмы находился язык пламени. Рядом со мной шагали огромные сатиры. Их почти нельзя было отличить от стволов деревьев. От них иходил перемешан
      217
      ный с дымом козлиный запах. Они важно шествовали, да, но и движение, и материя свелись лишь к впечатлениям. Это были лишь небрежные мазки дьявольской кисти. Тени чего-то лежащего в высших измерениях. Реальны были ночь и огонь.
      Я почувствовал, как во мне что-то опускается - и это движение души было вполне реально, будто я сам медленно падаю на скалы и проклятые места земли. С опустошением пришло гнетущее чувство, назвать которое можно было чутьем: чутьем хитрым, нечистым, трусливо виляющим, как стелющийся змейкой дым впереди. И оно говорило, что мы брошены на сцену жизни в телесной форме по причинам, которые выше нашего понимания. Выше, так как эти причины слишком отвратительны для понимания. Их познание повлечет за собой полное разрушение. Чутье позволило мне приобрести нечто большее, чем боязнь: осознание. Древнее зло, кружившее вокруг меня, стало частью меня самого, а сам я стал частью этого зла. Я задыхался от этого осознания. Немногим я отличался от козлоногих сатиров. Почти неслышно с руки соскользнул амулет. Упав на землю, он крутился, как от боли.
      На алтаре, украшенном высеченными из камня головами, горело кровавое пламя. Вокруг жертвенника стояли шесть чудовищных фигур. Они смотрели на меня. Над ними на ветке сидела сова. Она широко распростерла крылья, будто была полна решимости выклевать мне глаза. Снова чувство осознания и узнавания.
      Из шести громадных фигур ясно я видел только две. Остальных скрывал массивный цилиндр жертвенника. Эти двое были одеты в жесткие накидки, украшенные знаками, говорящими - здесь сомнений не было,- что они представляют Естествнную религию. Они выглядели отвратительно, будто были слеплены много веков назад из грубого земного материала. Главный чародей вид имел жестокий и зловещий. Нос крючком, обильная рыжая борода, на голове нелепый плоский чепец. Он держался за головку огромного фаллоса, укрытого под складками одежды. Скрючившаяся у его ног женщина обнаженной спиной прижималась к голове сатаны, украшавшей жертвенник. Ее нагие полные груди слегка подрагивали. Похоже было, что ее осквернили. Изорванное в клочья платье валялось на земле. На ней была лишь белая сорочка, замазанная грязью и кровью. Горечь и сострадание заполнили мою душу.
      Глядя на злобных тварей, я заметил, что в этом сборище есть обезьяна, одетая в мужские одежды, и все воспринимают ее как некую разновидность человека. Еще тут был человекоящер. Он