Шутиха

– Ы-ы?!

– Вован, убери джип на хрен! Я выехать не могу!

– Нет проблем, Галчонок! Айн момент!

О-о, сосед! Скажи нам ты, кого любит душа наша: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? К чему нам быть скитальцами возле стад товарищей твоих?! Возлюбленный наш бел и румян, лучше десяти тысяч баксов, голова его – твердыня без башен, обращенная к пляжам Канар, глаза его – фары "Мерседеса" шестисотого, могучего, пастыря "Запорожцев" в долине фольклора, щеки его – жар сауны благовонной, текила под языком его, и аромат шашлыка источают уста; обилен телом ты, как совместное кыргызско-ирландское ООО "Йов Кырдык" – надеждами инвесторов, грозен, как полк УБОП со знаменами, руки твои – жезлы стражей с большой дороги, сильные, полосатые, стригущие львов и баранов на путях их, за козла ответил ты, фильтруя базар, кедр ливанский в штанах твоих, цепь на мощной шее твоей – прелесть чистая, конкретная, и соразмерность звеньев; и весь ты – любезность. Вот кто возлюбленный наш!

…и торгуешь ты майонезом.

Сейчас же Вован выгуливал на сон грядущий своего любимца Баскервиля, кобеля страшного, как налоговая инспекция, но добродушного, как она же после разговора с глазу на глаз. Был Баскервиль противоестественным ублюдком ищейки и мастифа, зачатым во грехе; во всяком случае, так уверяли эксперты кинологического общества "Муму", сперва придя в ужас от заказа клиента, но после недолгих колебаний устроив этот жуткий мезальянс. Так оно было или иначе, но пес вышел на славу: оживший кошмар, дьявол с единственным, хотя существенным, изъяном – обитай наш друг в глуши Гримпенской трясины, разгуливая по ночам, когда силы зла властвуют безраздельно, сэр Чарльз до ста лет оставался бы хозяином Баскервиль-холла. Вован очень стеснялся доброго нрава любимца и, шутейно борясь с собакой в присутствии посторонних, настойчиво добивался рыка и приличествующего оскала; впрочем, без особого успеха.

Окрестные же шавки, видимо, полагали пса воплощеньем депрессивного психоза, даже не пытаясь облаивать.

Но странное дело: сегодня в лапе Вована были зажаты не один, а два поводка, и на конце второго, сунув голову в строгий ошейник, разгуливал некий гражданин в тельняшке и камуфляжных, протертых на коленях штанах. Гражданин резво трусил вдоль обочины, больше на четвереньках, но изредка подтверждая гордый статус прямоходящего, обнюхивал следы шин на дороге, взрыкивал на Баскервиля, крайне обрадованного таким соседством, и даже погнался было за беременной кошкой, но быстро передумал, оставил кошку шумно сходить с ума в кроне акации, и вернулся к обнюхиванию. Экстерьер подозрительного гражданина вполне соответствовал габаритам красавца-кобеля, а также масштабам Вовановых запросов, если помнить, что бравый торговец майонезом, по слухам, в дни бурной юности, незадолго до титула районного рэкетмейстера, брал греко-римское серебро на ковре чемпионата Европы.

– Вован! Эй, Вован! Сдурел?

– Он его в карты выиграл…

– В подкидного?

– В переводного. Через "Western Union".

– Не-а! Это за долги!

– Дяденька! А, дяденька! Куси Мурку!

– Фас!

– Товарищ! Как вам не стыдно?!

Риторичность последнего вопроса вопияла к небесам. По всему видать, товарищу не было стыдно никак. Он бегал, нюхал и чесался. Щеки его лоснились синевой щетины, сноровка передвиженья на "четырех костях" выдавала большой опыт, но в целом впечатления мученика или раба Зеленого Змия, за трешку согласного на позорный выгул, он не производил. Встань гражданин, сними ошейник и пойди себе прочь – вполне бы мог, согласно Горькому, звучать гордо. А Вован, красный, потный и счастливый, как Паваротти, взявший "фа" в IV-й октаве, наслаждался вниманием публики. В шортах цвета хаки и футболке навыпуск, он заслуживал быть рекламой чего угодно, где требуется обилие здорового тела и духа. Например, нового майонеза "Соловушка".

Никогда раньше Галина Борисовна не видела соседа таким довольным.

– Погоди, Мирон, – она внимательно следила за представлением, медля покинуть машину. – Одну минуточку…

– Хоть десять, – кивнул Мирон, похожий бесстрастием на китайца-даоса с этикетки чая "Смех медузы". Умением же превращаться в соляной столб, пока хозяйка занимается делами, он соперничал с излишне сентиментальной женой Лота, что было, в общем-то, неудивительно при отчестве Герш-Лейбович.

Тем временем гражданином на поводке заинтересовалась местная золотая молодежь. Золотой, равно как и местной, она была условно – обитатели спального монстра-стотысячника, микробы бледной колонии микрорайонов, именуемой в народе "Пырловкой", сюда они ходили отдыхать бурной душой. Отдых души включал обзор архитектуры частных коттеджей, склонение буржуев по падежам и вялые, а главное, сугубо абстрактные грезы об экспроприации. Возглавлял стаю некий Казачок, мужчина отсидевший, самостоятельный и видавший виды. Прозвище свое Казачок получил отнюдь не по причине сложных ассоциаций с родовой фамилией Засланный, а из-за привычки, подводя итог спору, напевать раздельно, по складам, словно вбивая каблук в скрипучую половицу: "Ка-за-чок!". Обычно после этого довода кураж оппонентов мигом иссякал, потому что дрался Казачок конкретно и деловито, как санитар в буйной психушке. При этом отчетливо разделяя агнцев и козлищ, пациентов и докторов, ни разу после отсидки не влипнув в дурную историю. Именно Казачок однажды объяснил желторотикам спальной Пырловки азы житейской мудрости, и птенцы уяснили вред следующих действий, как то:

а) топорщить перышки на Вована;

б) грубить Галине Борисовне;

в) громко пропагандировать ночью народовольческие идеи;

г) разное.

Сейчас они, беря пример с академиков в репринтном издании "Махабхараты", ограничились комментариями.

– Ну, блин, козел! – сказал Шняга, лопоухий дылда с мощным, сократовским лбом дауна.

– Козел, в натуре! – согласился Чикмарь, он же Арнольд Чикмарев, больше всего на свете стеснявшийся собственного имени.

– Козлина! – подытожил Валюн, слывший меж пырловцев эстетом за способность переиначивать слова. – С рогами!

Казачок отмолчался, внимательно следя за прогулкой Вована. Как раз сейчас, спустив гражданина с поводка, счастливый хозяин затеял с выгуливаемым шутейную борьбу, – на зависть слюнявому от ревности Баскервилю. Но связь времен вдруг распалась без предупреждения, практически игнорируя наше благотворное вмешательство. Мы бы, как Лица Третьи, интеллигентные и условно-романтичные, предпочли бы турнир по придворному сумо: 1174 год, правление микадо Такакуры, как раз перед началом смуты Гэмпей, – или, на худой конец, первый выход Ивана Поддубного, 25-летнего грузчика, на манеж Феодосийского цирка в 1896 году, когда даже знаменитый Лурих был туширован за две минуты; но увы, судьба-злодейка распорядилась иначе.

Футболка с шортами уступили место трико в полосочку, стянутым в талии широким поясом из кожи, делая Вована похожим на жирную нетрудовую осу. Зато гражданин, спущенный с поводка, обрел куцые штанцы до колен, башмаки-корыта и подтяжки на голое, крайне волосатое тело; лицо гражданина, и без того вульгарное, скрылось под маской гориллы. Толпа коверных в составе Чикмаря, Шняги и эстета Валюна заахала, заохала, прославляя мужество атлета, рискнувшего бросить вызов дикой твари, а шпрехшталмейстер Фрол Емельяныч Казачок-Засланный оправил вороной фрак и, мелкой рысцой выбежав на центр арены, возгласил козлетоном:

– Дамы и господа! Сейчас состоится борьба по римско-парижским правилам между знаменитым атлетом Вованом Майонезовым и кровожадным обезьяном Жориком из джунглей Южной Гваделупии! Победитель получает приз в сто рублей! Спешите видеть!

Ахнув, Галина Борисовна оправила шляпку из итальянской соломки, а кучер Мирон терпеливо дождался, пока хозяйка выйдет из кареты и займет свое место в ложе бельэтажа, после чего сдал экипаж задом, намереваясь поставить лошадей в стойла и принять рюмочку горячительного в трактире "Диканька". Кучера рюмочка интересовала куда больше всех атлетов и горилл на свете, от Полтавы-колбасницы до чайного острова Цейлон, ибо был Мирон стоиком и фаталистом.

Но оркестр уже сыграл "Прощание славянки", и грянул бой.

Далее, под восторженный хор зрителей, злобный обезьян Жорик был повержен во прах дюжиной разных способов. Разумеется, это был не знаменитый "гамбургский счет" и даже не Феодосийский цирк, о котором мы имели честь упоминать, – так, балаган-шапито месье Ломброзо, установленный проездом в Житомире, Жмеринке или какой-либо иной дыре из тех же краев алфавита. Но пот был настоящим, утробные вопли обезьяна наводили ужас, чтобы не сказать, ввергали в панику, атлет Майонезов пыхтел агрегатом братьев Черепановых, а шпрехштал Казачок шпрехал вовсю, выкрикивая привлекательно, но малопонятно:

– Бра-руле! Двойной нельсон! Дал-в-хлёбово! Тур-де-тет! Бряк-по-мусалам! Тур-де-бра! Кранты! Туше!!!

Гваделупское чудовище пресмыкалось во прахе, вымаливая жизнь и долю в призовых ста рублях, атлет Майонезов мало-помалу превращался в счастливейшего из смертных Вована, растекался туманом балаган, – и лишь троица коверных глухо увязла в романтике, бессильна вернуться к будням.

– Круто! – просипел Шняга, пылая ушами.

– Блин, круто! – подтвердил обалделый Чикмарь, готовый сейчас простить людям все, даже собственное имя Арнольд.

– …ть! – согласился эстет-Валюн, временно утратив дар словотворчества.

Вован же, приладив поводок, уводил гражданина и вдребезги разобиженного Баскервиля прочь. Уводил медленно, желая до конца насладиться триумфом. Проходя мимо Галины Борисовны, он задержался еще на минутку:

– Видала, Галчонок? Какой пацан, а?!

– Это ваш… э-э-э… Это ваш друг, Вован? – только и сумела выдавить Шаповал.

Гражданин с четверенек облаял даму, собрался было на радость возликовавшему Баскервилю пометить скамейку, даже расстегнул левой рукой штаны, но тут хозяин строго одернул нахала, и гражданин заскулил, пятясь.

Вован густо расхохотался, мучась одышкой:

– Друг? Ну ты и сказанула, подруга! Это мой шут!

ФИЛОСОФСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Если ты, о бык среди потребителей печатной продукции, уже дочитал до этих строк, скрывающих в себе исток бытия, – ты, несомненно, понял, что в сей книге на 7-м уровне астрал-подтекста разворачивается сущность воззрений лучшего из триждырожденных, просветленного хасид-йогина Шри Джихадварлала Абрахмы Рабиндрановича Шивы-младшего, изложившего доктрину учения "Левая нога джнянина" в мантре для тенора и баритона с оркестром:

– Шам-бала, Шам-бала, Шам-балалайка,
Шам-бала, Шам-бала, Шам-балала,
Ом-балалайка,
Хум-балалайка,
Шам-балалайка, Шам-балала!

Если ты, бык, этого еще не понял, читай дальше.

Искренне твои, Третьи Лица.

* * *

А потом был вечер, продолжившийся Зямой. Наверное, это космически несправедливо, когда вечер такого сумасшедшего дня продолжается Зямой, чтобы им же закончиться, но Галина Борисовна слыла в деловых кругах человеком слова. Купцы первой гильдии не подписывают контрактов – им достаточно ударить по рукам. Раз утром позволила мужу коньяк и однокурсника, то крутись, белка, в колесе, не крутись, а полезай в кузов. Особенно если ты, сохранив в паспорте девичью фамилию, давно утратила максимализм юности, а супруг твой, Игорь Горшко, меж друзьями – Гарри Поттер, человек вечной молодости. Что означает: волшебно обидчивый, колдовски ранимый, и общительный до полной размытости сознания.

Без друзей он чахнет, как кактус на рисовых полях.

С друзьями он колосится, как рожь за околицей.

В сущности, у каждой домработницы бывают свои скелеты в шкафах, и почему отказывать мужу в мелких слабостях? Коньяк доверчиво грелся в ладони, чашечка кофе оплакивала родную Бразилию, истекая ароматом, и огонь семейного очага горел в сердце, позволяя слушать вполуха, грезить о тайном и не вникать.

– Это ничтожество, – сказал Зяма. Пунцовый блик лежал на его носу, обильном и сизом, как баклажан, делая нос гостем из ночных кошмаров импрессиониста Моне. – Ты его знаешь, Гарик. Это полное, законченное, самодостаточное и пышное ничтожество. Он говорит мне: "Зямочка! Ваши стихи дышат чувством, но в вашем возрасте! С вашим-то опытом! Неужели вы не слышите…" И давай склонять: пеоны-пентоны, дактиль-птеродактиль! Он думает, если способен гнать ямбом кубометры рифмованной чуши, так уже и получил мандат на Кастальский ключ! Ямбы-тымбы-мымбы! Мертвечина! А тут! сердцем! романтической душой, из-под спуда будней…

Зама напрягся и, часто дыша, задекламировал в ля-ля миноре:

– В Карибском море плавал парусник
В двадцатипушечных бортах,
И много числилось на памяти
Его отчаянных атак.
И сокращалось население
Прибрежных доков и портов
От залпового сотрясения
Двадцатипушечных бортов…

– Это гениально, – Гарик восхищенно припал к коньяку, дергая кадыком. – Просто, искренне. Такое хочется петь ночью, у костра. Под гитару, потягивая спирт из мятой фляги. Зяма, ты всегда юн. У тебя большое сердце.

В глазах мужа, последние двадцать лет видевшего костер исключительно по телевизору, обнаружился отсвет пожарищ, пылающий горизонт, кровь на палубе, лезвия абордажных крючьев и троица канониров с дымящимися фитилями. Как все это поместилось в двух, откровенно говоря, небольших глазках, оставалось загадкой.

Зяма принял комплимент достойно, перейдя к припеву, описывающему в художественных образах конфликт капитана с излишне меркантильными матросами:

– Счастию не быть бездонным,
Счастие – не океан,
И с командой ночью темной
Не поладил капитан.
Был у капитана кортик,
Был кремневый пистолет,
Весь в крови помятый бортик,
А команды больше нет.

В гостиной отчетливо запахло порохом. Дребезжанье бокалов-пузанчиков напомнило старушечий хохот ветра, шторы взвились грот-бом-брамселями, на люстре закачался опухший флибустьер, повешенный за сокрытие награбленного имущества, и за окном вороний грай, безбожно грассируя, взвился в попугайском экстазе: "Евр-рея на р-рею!"

– Я, кажется, знаю, куда ты гнешь! Летучий Голландец, да?!

Гарик от волнения привстал в кресле и весь просиял, когда Зяма подтвердил его догадку сперва кивком, а позже и финальным пассажем:

– В Карибском море плавал парусник
В двадцатипушечных бортах,
На нем имеются вакансии
На все свободные места,
Больше нет костей на флаге,
Нету мертвой головы, —
Череп там бросает лаги,
Кости стали рулевым!


Все семьдесят пять не вернутся домой —
Им мчаться по морю, окутанным тьмой!

– Ты обращался к Ипполиту? – Гарик понизил голос, словно намекая на тайну, известную лишь им двоим.

– Да, – качнул носом Зяма. Лицо его в профиль напоминало парусник. В двадцатипушечных бортах. С бушпритом наперевес. В фас же лицо Зиновия Кантора более всего походило на кабину грузового трейлера. – Он сказал, что напишет музыку. Завтра. Или послезавтра. Это будет шлягер. Так сказал Ипполит, а ты знаешь Ипполита.

Галина Борисовна тоже знала Ипполита. Ипполит был концертмейстером в детском саду "Жужелица", а по совместительству – просветленным дзен-буддистом. В его понимании "завтра" не наступало никогда.

– Настя хочет завести шута, – вдруг сказала она. – Игорек, слышишь? Наша дочь собралась обзавестись шутом. Будет выгуливать его на поводке, как Вован. Наносить побои средней степени. Разгружать психику. Игорек, ты что-нибудь понимаешь?

– Пусть возьмет это ничтожество, – щеки Зямы просветлели и колыхнулись. – Прирожденный паяц. Представляешь, Гарик, он уже трижды отказал мне в публикации. Трижды! За полгода. Дескать, мое творчество плохо подходит к тематике журнала "Нефть и газ". Я у него спрашиваю: а твое? твое драное творчество?! Оно хорошо подходит к тематике?! И этот скоморох мне отвечает: я в "Нефти и газе" работаю. А публикуюсь я в "Новом хозяине". Нет, ты понял? Это ничтожество – новый хозяин, а я даже к нефтегазу не подхожу!

Гарик взял ломтик лимона. Посмотрел на просвет:

– Зямочка, не унижайся. Потомки оценят. И ты, Галочка, успокойся. У девочки трудный период. Сейчас многие заводят – семью, машину, собаку…

– Но ведь не шутов?

– Я бы завел, – сказал Зяма. – Я бы читал ему стихи. Но у меня нет денег на шутов. Мои шуты – бесплатные. Они публикуются в "Новом хозяине".

Лимонный монокль в глазу придавал Гарику странную значительность: комично-породистую. Опытные циркачи, рожденные, что называется, в опилках, шепчутся меж собой: таким бродит ночью под куполом шапито призрак барона Вильгельма фон Шибера, безумного лотарингца, променявшего титул на любовь акробатки Нинель, а шпагу дворянина – на погремушку клоуна. Шаповал была не в курсе балаганного фольклора, но если повествование ведут Третьи Лица, сведущие во всяких материях, то стоит ли удивляться разнообразию сравнений?

Впрочем, монокль вскоре был съеден, и образ развеялся.

– Мальчики, у меня сегодня был трудный день. Я иду спать.

– Спокойной ночи, дорогая. Не возражаешь, если я в среду соберу мальчишник? Человек на десять? Тихонечко, интеллигентно…

– Она не возражает, – сказал Зяма. – Галка всегда была умницей. А в сравнении с этим ничтожеством – так и вовсе царицей Савской. Галка, ты прелесть. Я посвящу тебе поэму.

И умница не стала возражать.

Пусть будет мальчишник.

* * *

Пожалуй, этот диалог мы могли бы дать как-нибудь иначе. Более прозаически, что ли? Но увы – ночь. В смысле темно. И в спальне не горит даже крохотного ночничка. Ничего не видно; лишь смутный монблан кровати, и сквозняк надувает паруса оконных гардин. Плывет бригантина во тьме, скрежеща такелажем, впитывая ледяной огонь звезд. Воет на Москалевском пустыре собака: по покойнику или так, от волчьей тоски. А может, умелый звукооператор врубил запись лая и курит себе в кулачок, пуская дым за дверь будки. Луна отражается в стекле, прикидываясь портретом лысого дядьки. Очень умного. С бородкой. Скорее всего, дядька – поэт. Слегка похожий на Зяму, но вряд ли.

Будем считать, это Шекспир.

Или кто-то, все же больше смахивающий на Шекспира, нежели на Зяму.

Плывет бригантина в ночь, со сцены в зал, и все никак не доплывет до пристани…

Галина. Немного отдохну

И двину вновь на штурм твоих ушей,

Для моего рассказа неприступных.

Какой кошмар! И кто? Родная дочь,

Оплот моих надежд, отрада жизни,

Которую я сызмальства люблю,

Как сорок тысяч кротких матерей,

И сорок тысяч бабушек, и сорок

Мильонов безответственных отцов…

Гарик (сонно).Нехама, делай ночь.

Галина.Оставь цитаты!

Постмодернизм нас больше не спасет.

А вдруг он будет злобный маниак?

Садист? Убийца? Сумрачный урод,

В тельняшке драной, с гнусным бубенцом,

В портках с дырой, с ухмылкой идиота,

С громадным несусветным гонораром

За выходки дурацкие его —

О, сердце, разорвись! И я сама

Должна купить для дочери шута!

Позор! Позор!

Гарик. Вчера по TV-6,

По окончаньи буйного ток-шоу

"Большая стирка", но перед началом

Программы "Глас народа", что люблю

Я всей душой, от суеты усталой,

За пафос несгибаемый и мощь,

Крутили малый ролик о шутах.

Я внял ему. Когда б не здравый смысл

Да возраст, я бы тоже приобрел

Простого дурака. Как член семьи,

Комичный, резвый и трудолюбивый,

Ужимками забавными да песней

Он развлекал бы нас. Придя с работы,

Ты слышала бы оживленный смех,

И на твои уста, где деловитость

Давно сплела стальные кружева,

Сходила бы здоровая улыбка.

В том ролике, где выдумка рекламы

Сплелась в объятьи с веским аргументом,

Один профессор, – мудрый человек,

Чьи кудри убелили сединой

Не только годы, но и снег познанья, —

Вещал про положительный эффект

Общения с шутом.

Галина.О, продолжай!

Гарик (оживляясь). Он говорил: мол, шут снимает стрессы

И гнёт последствий их, что тяготит

Сограждан наших. Крайне благотворно

Влияет на сознание клиента,

А также подсознанье; альтер-эго

От выходок веселых дурака

Приходит в норму. Кровообращенье

Становится таким, что зло инфаркта

Бежит того, кто водится с шутом.

Естественность и живость поведенья

Растет день ото дня. Да, наша дочь

Пошла в меня! Удачные идеи

Анастасию любят посещать.

Я думаю, что в частном разговоре,

Отец и друг, я смутно подтолкнул

Ее к решенью: мужа потеряв,

Обзавестись домашним дураком,

Весельем утешаясь. Это я,

Я надоумил! Кто ж, если не я?!

Женщина встает, подходит к окну.

Тихо, неслышно для мужа.

Галина. Конечно, ты! Ты в мире сделал все.

Возвел дома, разбил густые парки,

Сельдь в море изловил, летал в ракете,

Постиг у-шу, цигун и каратэ,

Ходил в походы, покорил Монблан,

Играл в театре, Зяму научил

Писать стихи, и семистопный ямб

Придумал тоже ты. В том нет сомнений.

Ты гений "если бы". А я – никто.

Я – скучная подкладка бытия,

Фундамент для затей, что ты и Настя

Без устали творят. Я – фея будней,

Что Золушек каретами снабжает,

И жалованье кучеру дает,

Чтоб кучер бывшей крысой притворился,

Не разрушая сказки. Я есть я.

Мой милый мальчик, прожектёр седой,

Бездельник томный, я тебя люблю.

За что? За то, что ты живешь не здесь.

Ведь двое, мне подобных, никогда бы

Не ужились друг с другом в тесном "здесь".

Надумай я обзавестись шутом,

Была бы то пустая трата денег.

Мечом судьбы рассечена толпа:

Одним назначен крест, другим – колпак.

Гарик (увянув). Давай-ка спать…

Глава третья

"Шут с вами, неврастеники!"

– Алексей Яковлевич, голубчик! Поверьте, я бы никогда не решилась тревожить вас по пустякам, но мне попросту не к кому больше обратиться! Вы полагаете, Настя – душевнобольная?

Оправив сюртук, г-н Бескаравайнер заложил за спину изящные холеные руки интеллигента, знакомого с рубанком лишь по толковому словарю С. И. Ожегова, и прошелся по кабинету. От шагов его колыхнулся бархат портьер, волненье передалось дальше, – мелодично звякнули фуцзяньские бирюльки, украшавшие притолоку двери, дрогнул огонек лампадки пред Спасом Ярое Око, мирно соседствовавшим с толстопузым сибаритом Майтрейей, Буддой Грядущего, а также с не менее пузатым индейским болваном Ганешей, обладателем завидного хобота. Сладковатый дымок ладана смешался с сандалом курений, клубясь над резным набором для месмерического столоверченья; в симфонию ароматов вплелась тема сигары "Esmeralda", вулканирующей во рту лицензированного медиума, и на глаза Галины Борисовны навернулись слезы. Переживая за дочь, она менее всего заметила, что со связью времен начались очередные пертурбации. Но романтика, видимо, в данный момент решила уклониться от своей повинности, потому что в окружающей реальности без особой на то причины проступили чеховский надлом, купринская провинциальность и эхо бунинских темных аллей, – что выказывает не столько нашу образованность, сколько скромность.

Правда, в смеси это дало скорее двенадцатиярусную байдаковскую кулебяку, смешав налимью печенку и костяные мозги в черном масле, нежели деликатную ботвинью с осетринкой, белорыбицей и тертым сухим балыком, – но этого Шаповал, натура более деловая, нежели аристократическая, тоже не заметила.

– Душенька, Галина Борисовна! Спешу успокоить вас: Анастасия Игоревна вполне здорова. Нынешние девицы тверды душой сверх меры, и не такому пустяку, как распавшийся брак, нарушить целостность их психосемиозиса! Разумеется, если будет на то ваше желание, я могу провести ряд магнетических сеансов по методике Магнуса де Баркадера, восстанавливающих трансперсональную парадигму психики, но… Уверяю, это будет ненамного дешевле, чем двухнедельный найм шута, а эффект от спиро-магнетики существенно меньший, нежели от шут-терапии! Видите, стремись я исключительно к матерьяльной выгоде, вряд ли я был бы столь откровенен!

– Так вы, милейший Алексей Яковлевич, в курсе событий?

– Разумеется, матушка! – медиум рассеянно взял из угла астролябию в порыжевшем футляре, переложил инструмент на этажерку, где грудой скопились проспекты "Коммерсантъ", "Сглаз и Порча", а также "Медицинский Факт" за прошлый год. – Еще будучи ребенком и проживая в уездном городке N с матерью, добрейшей женщиной, работницей завода "Красный Химикалий", я справедливо полагал осведомленность, а вовсе не философию, царицей всех наук. Того же мнения придерживаюсь и по сей день. Вот, извольте взглянуть…

Углубившись в недра секретера, он надолго скрылся там, мурлыча под нос арию из рок-оперы Глинки "Жизнь за царя". Галина Борисовна ждала с трепетом, терзая батистовый платок. Она доверяла мнению Алексея, человека рассудительного и честного, а также обязанного г-же Шаповал бесплатными визитными карточками и частью клиентуры в лице сахарозаводчика Ахилло, супруги полицмейстера Шарапуна, статского советника Ново-Вишнева, мецената Джихада Маздаева, товарища окружного прокурора, и прочих достойных граждан, – короче, Бескаравайнер не стал бы лгать благодетельнице.

Когда платок был окончательно истерзан, медиум с поклоном вынул обрывки батиста из пальцев гостьи, взамен вложив раскрытую на нужной странице брошюру. После чего присел на старинный турецкий диван, обитый оленьей кожей, такой ширины и длины, что на нем могли бы улечься поперек шесть или семь человек. В ладони Алексея Яковлевича сам собой образовался шар величиной с яблоко, из полупрозрачного камня, вероятнее всего, опала или сардоникса. Вперив взгляд в шар, медиум ясно дал понять: "Читайте безбоязненно, я занят и не слежу за вами!"

Гостья мысленно воззвала к Рязанской Божьей Матери и опустила глаза. Взгляд сперва скользил по строкам, не проникая в смысл, но вскоре усердие было вознаграждено.

Посмотрим и мы с вами.

ШУТ-ТЕРАПИЯ НЕВРОТИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ: ВРАЧИ РЕКОМЕНДУЮТ

"Согласно последним исследованиям проф. И. А. Крупнотравчатого, зав. кафедрой психиатрии и нервных болезней УФХ, во время шутовской терапии социальных фобий, а также тревожных и панических расстройств, мы можем наблюдать комбинацию психологических методов лечения, таких, как метод релаксации, психологическое управление паническим состоянием, когнитивно-бихевиоральная терапия и экспозиционная психотерапия. Один и тот же квалифицированный шут при правильном подборе и регулярном употреблении способен положительно влиять на следующие виды эндогенной депрессии, в зависимости от доминирования тех или иных расстройств: тоскливая, тревожная, анестетическая, заторможенная, адинамическая, дисфорическая и т. д. Положительный эффект общения с шутом в сравнении с лекарственной терапией обсессивно-компульсивного расстройства и посттравматического стрессового расстройства (сравнительные опыты проводились с трициклическими антидепрессантами типа дезипрамина, преимущественно ингибирующего обратный захват норадреналина) не вызывает сомнений. При этом полностью отсутствуют побочные эффекты, в случае с лекарствами обусловленные холинолитическим эффектом воздействия на вегетативную нервную систему.

Тесный контакт с шутом способствует облегчению проявлений тревоги, положительно влияет на лечение шизоаффективного психоза, ликвидируя устойчивую бредовую фабулу и полностью снимая манифестные приступы. В связи с возможным седативным действием шут-терапии, следует увеличить дозу общения перед сном для улучшения засыпания и облегчения утомляемости, испытываемых многими людьми с тревогой и депрессией.

Клиникой психологической адаптации было замечено, что влияние шутов на неврозы пациентов, сопровождаемые многообразными психоэмоциональными, соматическими и поведенческими симптомами…"

– Значит, это серьезно? – Галина Борисовна отложила брошюру, единым движеньем непроизвольно вправляя веку сустав и восстанавливая обыденность, данную ей в ощущениях. – Лешенька, получается…

– Получается, – кивнул Бескаравайнер. По его лицу, вытянутому, как у члена палаты лордов, и задумчивому, как у опоссума лапундер, было ясно видно: да, получается, и вполне серьезно. Такое уж лицо было у сенс-психоанальгетика: многозначительное. Некоторые впечатлительные дамочки оплачивали сеанс за сеансом, лишь желая снова взглянуть на эти черты, припасть к вечности и до конца сезона почить на лаврах.

Но Шаповал по праву считалась железной леди. О чем свидетельствовал второй ее вопрос:

– И это законно?

– Вполне.

– Но ведь они люди?

– Шуты?

– Да! Живые люди, и вдруг – на поводке, на четвереньках, в ошейнике…

Догадливый Бескаравайнер подмигнул гостье, комично дернув набрякшим веком:

– Уже видела, да? Ужаснулась? Преисполнилась гражданским гневом?! Полно, Галюнчик! – все путем, все по закону. Частичная консервация прав согласно 13-му протоколу к Римской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Кажется, март 2001-го. Плюс обоюдное согласие работника и работодателя, особые пункты контракта… Спроси у юриста, он тебе изложит яснее. Кроме того, вовсе не обязательно: в ошейнике и на карачках. Один заказчик, теша комплексы, возьмет уродца-горбуна и нарядит в обезьяний сарафанчик, другой же предпочтет лощеного денди во френче, способного повязать галстук тридцатью тремя способами. И будет ржать с утра до ночи, глядя как денди в сотый раз вывязывает узел Christensen. Каждому – свой шут.

– А вдруг Настя выберет в тельняшке? Вульгарного?!

– Возможно, но вряд ли, – Леша картинно развел руками. – Подбор шута индивидуален. Сопровождается серией тестов: на совместимость, на скрытые фобии, подавленные желания, еще черт его знает на что… Тонкие материи, Галюнчик! Даже анализы берут: кровь, моча. Я было копнул, да обломался: у них, в "Шутихе", коммерческие тайны – зашибись! Помалкивают. Но маловероятно, что тесты твоей Насти совпадут с тестами… Кого ты там видела?

– Вована. Это наш сосед. Он шута на поводке, возле дома…

– Ну, ты загнула! Настя и какой-то Вован. Выберет себе девочка приличного шутика, милого, бойкого, с бубенчиком, станет с ним тетешкаться, забудет грусть-тоску. Все лучше, чем хандрить после развода. А мама заплатит. Ты ведь заплатишь, Галюнчик?

Игривая подначка ушла "в молоко". Поправив прическу (так офицеры застегивают верхний крючок кителя перед "русской рулеткой"), Шаповал встала и направилась к двери.

– Счастливо, Леша. Ты мне очень помог. Зайди завтра в офис на Черноглазовской: визитки будут готовы. Как ты заказывал, цветные, двусторонние, на русском и санскрите. С твоим фото.