С другой стороны, возиться в маленькой теплице Ёкои ему нравилось. Благоухание и красота цветов создавали какой-то новый чудесный мир, Дюмас полностью в нём растворялся — нечто новое в его жизни. Нисколько не похожее на зашмарзанную квартирку в Бронксе, где он жил с вдовым отцом и дядей; оба насиловали его, пока он в четырнадцать лет не убежал из дома.

Ёкои понимал: оранжерея затронула в Дюмасе что-то очень глубокое, такое, о чём он и говорить не мог. Это «нечто» находилось в основании стены, которую он воздвиг для защиты от общества, презрительно относящегося к полицейским и педерастам.

"Многое о себе ты уже знаешь, — сказал ему Ёкои. — «Сейчас прими и другого Дюмаса, у которого таится красота внутри».

"Если другой я существую, — возразил Дюмас. — «Мне нельзя этому поддаваться. Если размякну, не смогу выжить на улицах».

Ёкои взял его за руку. "Окончательно убедившись, что мы гомосексуалы, мы начинаем жить с пустотой внутри. Не будучи ни больными, ни уродами, мы всё же оказываемся как бы лишними для общества, не находим себе места в общей схеме вещей. Мы притворяемся, что их неодобрение ничего для нас не значит. Это не так. Поэтому ты должен принять себя целиком. Иначе будешь жить как птица с одним крылом. Полное одобрение себя. Вот что тебе нужно. Вот что нужно нам всем.

Под влиянием Ёкои у Дюмаса проявился интерес к классической музыке, азиатской культуре и, конечно, икебане. Он даже стал одеваться лучше. Быстрый ум позволял ему мгновенно схватывать новые идеи и понятия. Но только любовь, связавшая его с Ёкои, сделала процесс обучения волнующим и радостным. Дюмас находился в психологической зависимости у японца, такого с ним раньше не случалось.

Что же до Ёкои, то его захватила чувственность и непредсказуемость полицейского. Ни один любовник не приносил ему столько радости, как этот человек, которого он называл «мой благородный дикарь».

Из-за огромного сексуального аппетита Дюмас редко оставался верным одному любовнику. Трёхлетняя связь с изысканным Кеном Ёкои была отдельной главой в его жизни. А близость -не только физической, но и духовной. Поэтому Дюмас не изменял Ёкои, он даже никогда не злился на него. Впервые в жизни он встретил человека, которому полностью доверял.

Они познакомились тем вечером, когда Дюмас убил Индию Сабогаль, тридцатидвухлетнюю пуэрториканку с большой грудью, жену своего партнёра детектива Луиса Сабогаля. Индия требовала развода, ей надоели бесконечные измены мужа.

Хуже того, она грозила пойти во Отдел Внутренних Расследований и всё рассказать, если он не выплатит ей при разводе крупную сумму. К этому заявлению нельзя было относиться легкомысленно. Индия Сабогаль много знала о муже и Дюмасе — лет на тридцать тюрьмы.

Она знала, что они отнимают у торговцев наркотиками товар и деньги, берут дань с манхэттенских ночных клубов, предоставляют торговцам наркотиками информацию об ордерах на обыск, продают оружие, «уоки-токи» и полицейские значки доминиканским и чёрным бандам.

Она знала, что педерасты-проститутки платили Дюмасу своими услугами за наркотики и деньги, взятые им из полицейского хранилища вещдоков, что Дюмас и Луис Сабогаль утопили торговца наркотиками в его ванне и потом унесли чемодан, в котором было пятьдесят пять тысяч долларов и два кило кокаина.

Луис Сабогаль пожаловался Дюмасу:

— Эта сука хочет двести пятьдесят тысяч наличными, без налогов, иначе сдаст меня.

— Нас. Она сдаст нас, — поправил его тот.

— У меня нет таких денег, а если б и были, я бы ей не дал. Эта женщина должна уйти. И как можно быстрее. Но сам я её сделать не могу. Она моя жена. Кого-нибудь другого, пожалуйста. А Индию не могу.

Дюмас вздохнул.

— Наверно, ты хочешь поручить это мне, амиго. Я просто в восторге. Да, я от восторга сейчас в штаны намочу.

— Послушай, я же не виноват, — взмолился Сабогаль. — Клянусь могилой матери, я ей не всё рассказывал. Ну, кое-что говорил, да. Она же моя жена. А остальное она сама высчитала. Индия очень даже не дура.

— Давай поговорим о том, когда и где это сделать. Я хочу знать, занимается ли Индия джоггингом, ходит ли в церковь, навещает ли когда-нибудь родственников. Хочу знать, как у неё с наркотиками. Мне нужны все детали, партнёр.

На половине рассказа Сабогаля о жене — в частности, он упомянул, что она «снежная птица»: нюхает кокаин — Дюмас остановил его, подняв руку.

— Бал. Там это и произойдёт. Там ты получишь мгновенный развод.

— Ты свихнулся. У тебя получается, что ты подойдёшь к моей жене и замочишь её, когда рядом будет тридцать-сорок человек. К тому же она тебя знает в лицо. Иисусе, опомнись. Я бывал на этих балах, знаю, сколько там народу собирается.

— Но так ещё интереснее, ты согласен?

Сабогаль закатил глаза, думая: а ведь он это сделает. Пять лет партнёрства с этим психом, пора бы его знать. Он сделает.

Через три дня Индия Сабогаль и её брат Дэнни будут присутствовать на балу в Доме моды, где собираются «королевы» [В данном случае — мужчины-педерасты, одевающиеся в женскую одежду].

На этих балах, которые проводятся с 1920-х годов, участники демонстрируют под музыку разработанные ими модели одежды. Ближайший такой бал назначен на канун Дня всех святых. Идеально, подумал Деккер. Идеально.

Королевы на этих балах выступали как дом, как одна команда. В гомосексуальной субкультуре с её особыми правилами, языком и культурой, брат Индии, Дэнни, считался суперзвездой, выступал он под именем мисс Флёрет. Он был популярным певцом-танцором в гомосексуальных барах, и хотя они никогда не встречались, Дюмас о нём знал понаслышке. Индия Сабогаль брата очень любила и была для него менеджером, шофёром и защитником. А ещё она разрабатывала модели для него и Дома моды.

— Теперь Индия — моя проблема, — заявил Дюмас. — Ты же только постарайся в тот день быть на людях, скажем, с десяти вечера до часу ночи. И расскажи мне об этом бале, особенно о закулисных помещениях или где там королевы одеваются.

— Тебе может понадобиться приглашение. Индия обычно держит дома несколько штук для родственников и друзей. Когда выступает её прекрасный Дэнни, она любит видеть полный зал. А он, тьфу, эдакий маленький козлик, всё время занимает у нас деньги.

Дюмас помотал головой.

— Никаких приглашений. Войду я не в парадную дверь.

Канун Дня всех святых. В одиннадцать двадцать две вечера, непривычно тёплого вечера для этого времени года, Дюмас приближался к Дому моды на Нижнем Ист-Сайде. Не самый лучший район, подумал он мрачно.

Жили здесь в основном латиноамериканцы, китайцы и чёрные, попадались пожилые евреи, сбежавшие от погромов в России и Восточной Европе. Многие дома стояли заброшенные, придавая улице пустынный и зловещий вид.

Дюмас был в чёрном парике, тёмных очках и поношенном пальто, которое купил у старьёвщика. Кроме того, на переносицу он прилепил повязку, а между дёснами и верхней губой засунул вату. Через правую руку у него было перекинуто элегантное вечернее платье из шёлка ручной окраски. За поясом пистолет с глушителем, серийный номер спилен.

Убить Индию в окружении людей будет не просто, но Дюмасу как раз это и нравилось. Чем сложнее дело, тем большее он получал удовлетворение. Кризис давал ему ощущение счастья. Намеренно подвергая себя риску, он как бы самообновлялся.

Впереди Дюмаса двигалась группа людей с ярко раскрашенными «могиканскими» волосами, в кожаных масках, с цепями и шипами, в резиновых платьях. Совсем рядом ориентальный мужчина в юбке-саронге курил сигарету с марихуаной. Слева бородатый белый мужчина в юбке-обруче держался за руки с худым негром в мини-юбке. Дюмас мысленно вздохнул: цирк, что ли?

Он посмотрел на небо. Полная луна. Но и при луне освещение было тусклое. Уличные фонари давно порастащили или побили. Однако Дюмаса эта полутьма устраивала. Труднее будет его узнать.

Под ногами хрустели пустые ампулы от наркотиков. Из окон чёрные и латиноамериканские юноши выкрикивали непристойные ругательства. Один из маленьких поганцев бросил что-то тяжёлое, чуть не попал в двух тощих женщин в одинаковых белых костюмах и с шипастыми ошейниками на шее.

Женщины ускорили шаг. Остальные, включая Дюмаса, поспешили за ними. Он-то не боялся, напротив. Однако нельзя привлекать внимание, выделяясь смелостью из толпы.

Дверь охранял латиноамериканец лет тридцати в комбинезоне парашютиста и с рычащим ротвейлером на цепи. Вид у собаки был устрашающий.

Дюмас, отделившись от остальных, прошёл к задней стене зала, минуя сгорбившихся под окнами наркоманов и бездомных. Бал начнётся в полночь, на что же глазеют эти отбросы? Тут из зала донеслись звуки сальсы, приветственные возгласы и аплодисменты. А, они скрашивают себе жизнь, наблюдая выступления танцоров, это как бы разминка в зале перед главным событием. На несколько минут дерьмовый мир вокруг перестаёт существовать…

Дюмас наблюдал, как трое латиноамериканских королев спускаются по маленькой лесенке и скрываются внутри здания. Все трое курили сигареты с марихуаной.

Он огляделся по сторонам. Никого рядом не было, никто на него не смотрел. Вытащив пистолет из-под пальто, он спрятал его под платьем, перекинутым через руку. Он был совершенно спокоен и улыбался вполне естественной улыбкой.

По короткой железной лестнице он спустился к заднему входу в зал. Здесь дверь охраняли чёрный бодибилдер в свитере, зелёных шортах и белых ковбойских сапогах, и тощий доминиканец с оранжевыми волосами и кольцом в носу. С шеи у него свисала сложенная опасная бритва на тонкой золотой цепочке.

За их спинами Дюмас видел коридор с низким потолком, по нему озабоченно бегали туда-сюда люди. Луис предупреждал, что во всём здании будет хаос. Но так даже лучше.

Дюмас очень спокойно протянул бодибилдеру платье и сказал:

— Это для Дэнни де ла Вега.

Под платьем он целился из пистолета негру в пупок. Автоматизм, ничего больше. Если не удастся войти мирно, Дюмас вовсе не собирался убивать негра. Уйдёт и попробует в другой раз.

Доминиканец жадно уставился на платье, а бодибилдер — он был в зеркальных очках от солнца — дёрнул головой в сторону коридора, показывая, что Дюмас может войти.

Коридор напомнил Дюмасу поезд подземки в час пик. Похожий на туннель, он был забит людьми. Некоторые, прислонившись к стенам, пили дешёвое вино из бумажных стаканчиков. Другие угощали себя разнообразными наркотиками. Вот где можно было произвести массу арестов…

Участники шоу позировали фотографам, кого-то нервного успокаивали перед выступлением, куда-то тащили платья разных фасонов и туфли. Дюмас наступил на что-то вроде маленькой собачки — оказалось, что длинный чёрный парик. Две королевы плакали, обнявшись, косметика бежала ручьями. Всё это показалось Дюмасу забавным.

Не понравились ему запахи — пота и мочи, не понравилась жара и чересчур влажный воздух. Поскорее бы покончить с Индией Сабогаль и снять пальто. И под париком начало чесаться — тоже проблема.

Музыка из громкоговорителей вырывалась такая, что нервы натягивались и могли вот-вот порваться. Дюмас отправился искать Индию, платье он придерживал: могли выхватить и убежать.

В одной из комнат для переодевания он её и нашёл. Индия стояла у чуланчика уборщицы, он служил ей временным гардеробом. Сегодня пухленькая полногрудая Индия была в ярко-розовом комбинезоне, чёрных сатиновых туфлях и с фальшивым шиньоном. Дюмас наблюдал, как она помогает подгонять платье из голубого шёлка самой красивой королеве, какую он когда-либо видел. Наверное, это и был Дэнни, а если так, он действительно роскошен. Фигурка, конский хвостик на голове, руки изящные и титьки ничего — их обеспечили инъекции гормонов и силикон. У Дюмаса даже эрекция появилась.

Не меньше двух человек здесь могли опознать Дюмаса, одна из них — Индия Сабогаль. Второй — молодой блондин тяжеловес, бармен из педобара на Джейн-стрит.

Блондин был раньше любовником Дюмаса, кончилась эта связь шесть месяцев назад, когда Дюмас из ревности сломал парню обе руки. Сейчас блондин у дальней стены держался за руки с молодым латиносом в зелёном тюрбане и халате, сшитом из серых занавесок. Они, как и все остальные здесь, не обращали никакого внимания на Дюмаса.

Индия Сабогаль стояла к Дюмасу спиной, и он смог приблизиться. Пробираться сквозь толпу было нелегко. Платье чуть не вырвалось у него из рук, задев за шипастый кожаный браслет у какого-то парня.

Дюмас был уже от Индии в двух шагах, когда она вдруг всплеснула руками и отошла. Её помощники возбуждённо тыкали пальцами в подол у Дэнни. Очевидно, с ним возникла проблема.

Дэнни, тем временем, жил в своём мире. Вытянув одну руку над головой, он рассматривал поддельный бриллиантовый браслет, который надел поверх длинной голубой перчатки вечернего стиля. Он ещё любовался своими стекляшками, когда Индия вошла в чуланчик — искала что-то. Ругаясь на испанском, оба её помощника увлечённо щупали подол. Дюмас улыбнулся. Самое время пробить его сестрице билетик.

Он двинулся вперёд, прошёл совсем рядом с Дэнни, учуял его духи, в глаза бросились прыщики на голой спине.

Ещё четыре шага, и Дюмас оказался у чуланчика, где Индия стояла на коленях спиной к комнате. Он смотрел, как она раздражённо роется в чемодане, полном обрывков ткани. С испанских ругательств она вдруг перешла на английские.

Дюмас огляделся. Никто не смотрит. Пора.

Не вынимая пистолет с глушителем из-под платья, он прижал его к фальшивому шиньону Индии и два раза выстрелил. Она упала вперёд, на чемодан, половина тела оказалась в чулане, половине снаружи. Мясистая рука с кольцами опрокинула стоявшие рядом туфли на высоком каблуке.

Уронив платье на труп Индии, Дюмас убрал пистолет под пальто и пиджак, за пояс. Всего лишь ещё одно убийство, связанное с наркотиками. Индия была кокаинистка, не надо об этом забывать.

Повернувшись, он спокойно прошёл сквозь бурливую толпу, не спешил, чувствовал себя спокойнее, чем за весь день. Чистый прихлоп в комнате, полной людей, и он не попадётся. Ради такого кайфа Дюмас был готов рисковать жизнью каждый день.

Выйдя из здания, он сразу нырнул в пустое фойе соседнего дома и снял там пальто. Удостоверившись, что карманы пусты, он убрал парик, вату и тёмные очки, засунул их в карман пиджака. Затем свинтил с пистолета глушитель, то и другое положил в противоположный карман пиджака. Позже разберёт пистолет и вместе с глушителем бросит в воду.

Насвистывая что-то латинское, он пошёл прочь — и думал о том, что Дэнни теперь, наверное, потребуется утешитель. Дюмас всегда может его найти и предложить это самое утешение…

Примерно в квартале, на Второй авеню, он положил пальто на крышку переполненного мусорного бака. Через пять минут оно уже перейдёт в собственность какого-нибудь бродяги. Назовём это небольшим возмещением за жизнь Индии Сабогаль. А теперь Дюмасу хотелось есть.

Он повернул в сторону китайского ресторанчика, где, на его взгляд, кормили хорошо. По этому району вообще-то не следовало ходить пешком, но у Дюмаса было настроение прогуляться. А если кто-нибудь попробует его ограбить — ну что ж, никому не запретишь рисковать, а Дюмас готов к любой встрече.

Он думал, не сдёрнуть ли с Луиса плату за убийство Индии. Если б не Луис и его длинный язык, эта дурацкая ситуация просто не возникла бы. Так, может, Луис и заплатит партнёру за услугу? Дюмас ещё рассматривал эту идею, когда увидел…

Да. Осложнения и неприятности. Строго говоря, ничего такого ему бы не надо сейчас, когда он покидает место убийства, в котором выполнял роль фигуры первого плана.

Дюмас свернул налево и остановился, сливаясь с тенями, которые отбрасывали пустые фасады магазинов. Прищурившись, смотрел вперёд. В конце квартала четверо парней — молодые латиносы — вышли из-за потрёпанного голубого «Форда», стоявшего боком, передние колёса на тротуаре, задние на мостовой. Стоя плечом к плечу, они поджидали двоих мужчин и женщину, которые пересекали улицу.

Дюмас подумал: какого же чёрта я буду сейчас делать? Латиносы сейчас возьмут за жабры этих граждан. У одного была цепь в руке, у другого нож или отвёртка, Дюмас не мог разглядеть. Третий держал мачете на плече, будто это винтовка.

Не замечая опасности, хорошо одетые граждане продолжали оживлённо разговаривать, они вели себя как туристы на природе. Один мужчина — невысокий, европейские черты лица, пышные седые волосы и серый костюм, очень дорогой на вид. Рядом с ним высокая блондинка в твидовой юбке, голубой куртке и сапожках. Третьей потенциальной жертвой был совсем невысокий азиат с выразительными руками, в очках. Да эти барашки сами напрашиваются, презрительно подумал Дюмас.

Лучше всего было бы отойти, не мешать ограблению. Иначе придётся объяснять начальству, как он оказался в этом районе, где в это же время вышибли мозги жене его партнёра.

Пусть этих идиотов разденут. Следующий раз подумают дважды, прежде чем забредать в такую дыру. Если останутся живы, конечно.

Но, при всех этих мыслях, Дюмас вдруг обнаружил, что бесшумно идёт вперёд, туда, где латиноамериканцы припёрли этих троих к угловому фонарю. В таких ситуациях к нему возвращались дурные воспоминания, связанные с издевательствами, которые он перенёс в детстве. Каждый раз, когда он избивал какого-нибудь гада, Дюмас в каком-то смысле мстил отцу и дяде. Вот почему он и стал полицейским.

Дюмас держался левой стороны, теней, осторожно переступал через пустые бутылки и пивные банки, старался обходить шприцы, оставленные наркоманами. Подобравшись почти вплотную к латиносам, он вытащил из кобуры служебный «Смит-и-Вессон» и переложил его в левую руку.

Для правой руки предназначалась хранившаяся в заднем кармане короткая дубинка — кожаная, в форме морковки, со свинцовой сердцевиной. Такая хорошо ломает кости, ей можно убить. Дубинка хорошо легла в руку, он натянул петлю на запястье. В голове чуть зашумело — он любил эту лихорадку перед боем.

Прихлопнул Индию Сабогаль он не без удовольствия. Какой-либо враждебности к ней он не чувствовал. Ей необходимо было уйти, он это сделал, вот и всё. А вот развлечение с четырьмя латиносами — совсем другое дело. Назовём это чем-то личным. Дюмас тоже был когда-то жертвой.

Держа руки за спиной, он ступил под свет уличного фонаря. Струйка слюны текла у него из уголка рта. Холодные глаза не моргали. Лихорадка в крови сделала его немного сумасшедшим. Сейчас хотелось только уничтожать.

Как и любая волчья стая, эта хотела не только денег, но и проявить власть. Высокая блондинка привлекла внимание плотного темнокожего доминиканца, он поигрывал кончиком мачете с ниткой жемчуга, свисавшей у неё на шее. Окаменевшая от страха, она старалась сохранить самообладание.

— Возьмите что хотите, — проговорила она с английским акцентом, — только, пожалуйста, не делайте нам ничего плохого.

Доминиканец провёл тыльной стороной ладони по её грудям. Она поморщилась, и он сказал:

— Может, мне нужно что-то другое. Может, я хочу взять тебя на крышу. Захватим вина, зелья. Всю ночь будем гулять. Тебе понравится. Я тебе понравлюсь.

Закрыв глаза, перепуганная женщина помотала головой.

Когда двое доминиканцев начали обыскивать мужчин, четвёртый из грабителей, высокий тинэйджер с оспинами на лице, вооружённый велосипедной цепью, почувствовал кого-то за своей спиной. Он повернулся, и Дюмас ударил его дубинкой по ключице — парень с воплем рухнул на мостовую.

Стройный смуглокожий латинос, который изучал бумажник своей жертвы, даже повернуться не успел. Дюмас ударил его сзади в правый локоть. Тот завизжал, хватаясь за разбитую руку, и бумажник взлетел в воздух. Быстро перебирая ногами, он споткнулся об обочину и упал на колени.

Парень с мачете от великого удивления замер. Посмотрев на своих лежащих товарищей, он несколько мгновений рассматривал Дюмаса, потом сказал:

— Ты псих, что ли? Я тебя убью, задница. Вот сейчас и убью. — Он сделал два шага к полицейскому, мачете по-прежнему лежало на плече.

Однако он остановился, увидев левую руку Дюмаса — с револьвером, который смотрел ему в лицо. Не только остановился, но и стал похож на статую. Рука его сильнее стиснула мачете.

— А не хочешь это бросить? — очень тихо молвил Дюмас.

Доминиканец заколебался, его глаза горели от ненависти. Дюмас ждал, револьвер оставался в прежнем положении. Наконец доминиканец разжал руку, мачете упало на тротуар. Дюмас быстро перевёл револьвер на последнего грабителя — маленького, пучеглазого, с гнилыми зубами. Но с этой стороны никакая опасность не грозила. Стоя между двумя мужчинами жертвами, он даже не шелохнулся, чтобы помочь своим. Или он испугался, или слишком доверял парню с мачете.

Лихорадка в крови у Дюмаса утихала.

— Повернись и встань в позу, — приказал он пучеглазому. Тот подчинился — повернувшись к фонарю, упёрся в него руками, ноги расставил.

А тот, у которого только что было мачете, боевой дух ещё не потерял.

— Я чую дерьмо, — заявил он. — Наверно, где-то здесь легавый. Вонючий легаш. — Он плюнул, чуть не попав Дюмасу на ботинок. — Если б у меня был мой ствол при себе, ты бы уже лёг. Грохнулся бы на свою полицейскую задницу.

Улыбаясь, Дюмас ответил:

— Всему своё время и место, Чико. — Он пнул латиноса в пах. Согнувшись пополам, тот со свистом втянул воздух и схватился за разбитую мошонку. Дюмас вздохнул и убрал револьвер в кобуру, а потом, будто вдруг вспомнив, резко ударил парня по голове дубинкой — доминиканец потерял сознание.

Дюмас посмотрел на «жертв», думая: ну, давайте послушаем. Полицейская жестокость, нарушение гражданских прав, расизм по отношению к национальным меньшинствам — весь обычный набор, которым пользуются либералы… Сюрприз. Ни слова от этого трио. Ни звука негодования по поводу бесчеловечного обращения с нашими латинскими братьями.

Более того, блондинка одобрительно кивала. Азиат, он оказался японцем, взирал на Дюмаса с живейшим интересом. От него исходили при этом какие-то сексуальные волны…

Дюмас быстро прохлопал пучеглазого. У маленького поганца нашлась заточенная отвёртка за поясом, другого оружия не было. Дюмас обнаружил также дешёвый пластиковый бумажник с долларовой банкнотой, два жетона для подземки, монетки и единственный презерватив. И, наконец, три ампулки с крэком, которые тут же раздавил каблуком — пучеглазый чуть не заплакал.

Теперь самое сложное. Нужно обезопасить себя, сделать так, чтобы эта маленькая стычка не связала его с убийством Индии Сабогаль.

Японец, у которого была крупная голова и сонный взгляд, выступил вперёд, явно собираясь говорить за всех. Сильно волнуясь, он взял правую руку Дюмаса обеими своими.

— Вы спасли нам жизнь. Не могу даже выразить, как мы благодарны. — Руки у него оказались необычайно мягкие, он не сводил глаз с лица Дюмаса.

Англичанка — вблизи она не выглядела столь молодой — поддержала его.

— Если бы вы не появились, страшно даже подумать, что могло произойти. Меня зовут Ровена Олленбиттл. Боже милостивый, я ещё дрожу. Ничего подобного в моей жизни никогда не случалось. Вы были великолепны. И восхитительны.

Дюмас зажёг сигарету, чтобы скрыть своё раздражение: из-за глупости этого трио сейчас под угрозой он сам. Тем не менее, ему нравилось слушать эту Ровену как-там-её. У неё был красивый английский акцент, так говорят высшие классы, раньше он слышал эту речь только в кино или по ТВ. О да, если б Ровена представилась троюродной кузиной английской королевы, он бы ей поверил.

Из них троих невысокий мужчина с седыми волосами казался самым напуганным. Вытирая пот со лба красным шёлковым платком, он шептал про себя на французском, будто ещё не верил, что худшее уже позади. Дюмасу не понравилась улыбка этого человека. Слишком широкая. Широко улыбаются испуганные люди, а пугаются люди слабые, им нельзя доверять.

Протянув руку, Седой назвал себя: Жан-Луи Николаи. Спасибо вам, спасибо вам, спасибо вам. Очень признателен, мсье, очень, очень признателен.

— Таким как вы, здесь не место, — сухо проговорил Дюмас. — Вы же буквально напрашивались, чтобы вас ограбили.

Широкая нервная улыбка француза стала ещё шире.

— Ах, мсье, мы шли на костюмированное шоу. Да, костюмированное шоу. Поужинали в ресторане, совсем неподалёку отсюда. Я подумываю, не купить ли его. Видите ли, я занимаюсь ресторанным бизнесом. А потом я подумал — можно дойти пешком. Здесь же недалеко. Ничего с нами не случится.

— Неправильно подумали, — буркнул Дюмас. Хорошо бы эти клоуны ушли поскорее и не мешали ему заниматься своими делами.

Он обдумывал свой следующий ход, когда вдруг заметил нечто странное. Эти трое переглядывались как люди, которым есть что скрывать. Работая в полиции, Дюмас давно научился видеть такие вещи. Что они скрывают?

Японец с сонными глазами пристально смотрел на Дюмаса, и тот наконец понял. Он гомосексуал, и теперь он возбудился, насмотревшись, как Дюмас расправляется с доминиканцами. Ну, ничего удивительного. Тут японец опять заговорил:

— Прав ли я, предполагая, что вы полицейский?

Дюмас подумал: сыграем в поддавки. Он верно уловил, когда эти трое стали переглядываться и вести безмолвный разговор. По какой-то причине они не хотели, чтобы полиция лезла в их жизнь.

Дюмас улыбнулся.

— Я работаю в полиции, да. Желаете предъявить обвинения этой преступной группе? — Ну, ну.

Опять у них переглядки. Беззвучные сигналы перелетали от одного к другому. Дюмас с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться. Наконец японец продолжил свою мысль.

— Нет необходимости затягивать эту историю. Никто из нас не пострадал — благодаря вам. Так что мы лучше не станем предъявлять обвинения.

Дюмас уронил свою сигарету на мостовую и наступил каблуком.

— Как скажете.

Японец показал на доминиканцев.

— А с ними что?

Дюмас улыбнулся.

— Похоже, они глубоко задумались. Оставим их в покое.

Закинув голову назад, англичанка разразилась смехом.

— Чудесно. Я торчу. Мне нравится этот мужчина.

Глядя на мачете, лежавшее у её ног, она проговорила:

— Можем мы отсюда уйти? Лично я потеряла всякий интерес к этому королевину шоу. Меньше всего мне сейчас хочется смотреть на какого-нибудь мужика в бельишке его бабушки. Сейчас бы джина с тоником…

Кокетливо улыбаясь, она взяла Дюмаса под руку.

— А вы, сэр рыцарь, или Клинт Иствуд, или кто вы, не знаю, присоединитесь ко мне.

Француз взглянул на японца — что думает он?

— Может быть, обойдёмся без этого шоу, — предложил японец. Он мягко положил руку Дюмасу на бицепс. — Пожалуйста, извините, я не представился. Меня зовут Кен Ёкои. Доктор Кен Ёкои.

Декабрь, Вашингтон-сквер

Когда Дюмас вошёл в спальню Ёкои, толстая медсестра, негритянка с Ямайки, налаживала Кену капельницу. Очень концентрированный питательный раствор — его вводят больным СПИДом, которые сами уже не могут есть.

Прикованный к постели, исхудавший и облысевший от химиотерапии, Кен Ёкои держался на кислородной и других поддерживающих жизнь трубках. Он ослабел настолько, что позволял навещать себя только Дюмасу.

Когда сестра оставила их наедине, Дюмас поцеловал Ёкои в лоб, погладил по щеке.

— Принести тебе что-нибудь, бэйб?

Медленно качая головой, Ёкои прошептал:

— Где Оскар?

— На заднем дворе, у него грандиозная встреча с мятными бисквитами. Наверно, он первый в мире трёхногий гурман.

— Ровена?

Дюмас осторожно взял Ёкои за руку.

— Она прилетает из Лондона завтра вечером. Я встречу её в Кеннеди, оттуда едем прямо в Асторию, в наш дом. Аукцион начнётся в ту же минуту, как только она туда приедет. Рабов я проверил прошлым вечером. Они вполне готовы. Как обычно, я на это время усилил охрану дома.

— А наш друг Пак Сон?

— Смехотун появляется завтра. Или послезавтра. Ты его знаешь. Он считает себя очень хитрым. Назовёт время приезда, а в последнюю минуту передумает, чтобы ты дёргался. Но он явится. Он уже загорелся этой светленькой девчонкой, которую мы для него держим. И ещё ему надо продать побольше нарисованных денег, чтобы собрать тридцать миллионов долларов для полковника Ёнсама. Ровена уже получила мою последнюю информацию о покупателях, с которыми он хочет встретиться. Думаю, теперь этот отчёт у него. Если никаких сообщений нет, значит, всё в порядке и он едет сюда.

Ёкои сделал глубокий вдох.

— Он очень странный человек. Женщин долго не держит, трахает и убивает.

— Ты говоришь как феминист.

— А ты гомосексуал, что ли?

Держась за руки, они одновременно засмеялись. После нескольких секунд молчания Ёкои спросил о клиентах, которые собираются посетить завтра вечером аукцион сексуальных рабов у Ровены Дартиг.

Дюмас покачал головой.

— Просто удивляюсь, как они все сделали на это стойку. С двумя я говорил вчера. Ждут не дождутся. Один — Остерос, колумбийский банкир, он балдеет от рыженьких девочек с маленькими титьками. И ещё шведский лётчик, он похож на Керка Дугласа. Этот по-прежнему любит двенадцатилетних чёрных мальчиков.

Дюмас хохотнул.

— Каких только вкусов нет. Кстати, Ровена говорит, что Смехотуну не терпится схватить Тоуни Да-Силва.

Ёкои задумался.

— Тоуни. Тоуни. Она была моей пациенткой? Так трудно вспомнить. Так трудно.

Дюмас, у которого сразу защемило сердце, поцеловал ему руку, думая: это ужас — наблюдать, как любимый тобою человек умирает от СПИДа. И никакая религия, никакая философия тут не поможет. Дюмас давно не чувствовал себя таким беспомощным.

У Кена случались дни, когда его ум работал с прежней ясностью. Но в другие дни было до боли очевидно, что вирус всё больше и больше поражает его мозг. Ничего странного, если Кену показалось, будто он лечил Тоуни Да-Силва. Именно Кен выбрал немало сексуальных рабов среди своих пациентов, рабами становились самые неустойчивые и самые привлекательные. Других же находила Ровена Дартиг в своей благотворительной организации. Иногда и Жан-Луи Николаи приводил кого-нибудь, он отбирал живой материал на оргиях, которые посещал часто и с большим удовольствием. Работал же с умами рабов всегда Кен, убеждал их признать, что им природой уготовано быть в подчинении, что они — сексуальные животные, рождённые повиноваться своим хозяевам.