Спарроухоук сказал:

— Похоже, супруга зовет меня к ужину. Хорошо сделал, что позвонил.

— Слушай, у тебя есть мой телефон. Если услышишь что-нибудь, — что-нибудь, о чем мне следовало бы знать, — тут же позвони, о'кей?

— Буду всегда на связи. Чао.

Спарроухоук улыбнулся.

Вдруг до него донесся звон разбитого стекла с кухни... Это окно... Сторожевые псы, бегавшие вокруг дома, мгновенно залились зверским лаем. Шум подняли такой, что сразу стало ясно: на территорию вторгся нарушитель.

Спарроухоук мгновенно был на ногах. В руках у него блестел на солнце ствол «Магнума», выхваченного из левого ящика стола.

Вместе с холодной испариной пришло отрезвление.

— Пап, что это было?

Спарроухоук бросился бегом на кухню.

— Понятия не имею! Куда ты?

— В столовую. Я накрываю на стол. Мам?

Спарроухоук вылетел на порог кухни раньше своей дочери. То, что он там увидел, потрясло его настолько, что он тут же бессильно осел вниз по косяку и выронил из рук оружие.

— О, боже! О, боже! О, боже! — повторял он.

На полу, покрытом линолеумом серого оттенка, лежала истекающая кровью Юнити Спарроухоук. Ее глаза неподвижно были устремлены в потолок. Стрела с сине-белым оперением вошла сбоку в шею и вышла с противоположной стороны.

Валерия ринулась мимо отца на кухню, резко замерла на месте, схватилась руками за лицо и через несколько секунд уже, рыдая в голос, повалилась рядом со своей матерью.

— Мам? Мам? Ма-ам? О, боже! Мам, ответь мне! — Она обернулась на Спарроухоука. Во взгляде ее было безумие. — Надо срочно отвезти ее в госпиталь! Помоги! Мы должны что-то делать!

Спарроухоук почти ничего не соображал. В голове у него стоял туман. Но он отрицательно покачал головой.

— Слишком поздно.

Он слишком много видел в своей жизни разных смертей, чтобы машинально, с первого взгляда определять безнадежность положения.

Он подошел к дочери на ватных ногах и поднял ее с пола.

— Она умерла. Мама умерла.

Валерия уже потеряла над собой контроль. Она стала вырываться и кричать:

— Нет! Нет! Ты лжешь! Мы должны отвезти ее!..

Через минуту она сломалась. Прижимаясь к отцу изо всех сил, она только рыдала. Она ненавидела отца за то, что он сказал о смерти матери, она ненавидела сейчас саму жизнь за то, что она так жестока, оскорбительно, унизительно жестока до самого своего конца.

Спарроухоук прижимал дочь к себе, склонив голову ей на плечо. Собственные слезы жгли ему щеки. А внутри распространялся холод. Холодная ледяная пустота. И она медленно подбиралась к сердцу.

Догадка была невероятна, но он знал, что не ошибся.

Он поднял голову, воздел глаза к потолку и закричал:

— Юнити!

И снова прижался к дочери.

Валерия слышала, как отец слабо прошептал:

— За что, Робби?.. За что?..

— Мне очень жаль, мисс Спарроухоук. Примите мои искренние соболезнования, — проговорил Деккер.

— Валерия, — представилась она и с любопытством осмотрелась вокруг. Дежурное отделение в этот час было почти пустым. — Совсем все не так эффектно, как показывают в кино...

Он также огляделся вокруг себя.

— Картины засижены мухами, окна не мыли в течение нескольких лет, батарея течет... И вообще, мне кажется, что много дней назад за нее заползло что-то и там подохло... Во всяком случае на это, по-моему, указывает запах. Впрочем, наше дежурное отделение типично и мало чем отличается от любого другого дежурного отделения в Манхэттене. Комната ежедневного и массового пользования.

На дворе стоял Сочельник. Деккер задержался сегодня на работе вместе с двумя другими детективами. Все трое уже собирались с минуты на минуту уходить. Но вдруг зазвонил телефон. До этого он уже имел удовольствие разговаривать с Валерией Спарроухоук по телефону дважды, теперь она позвонила в третий раз и попросила встречи с ним.

За десять дней до этого была жестоко убита ее мать. Стрелой со стальным наконечником. Власти посчитали, что это просто необычный несчастный случай: какой-нибудь охотник на оленя неверно прицелился. «Охотника», конечно же, не нашли. Поскольку не было никаких арестов и никакого расследования, дело заглохло.

Она сказала:

— Спасибо вам за то, что вы нашли немного времени для меня.

— Не за что.

Она была красива. Но скованна, вся напряжена. Темные круги под глазами, пальцы, теребящие носовой платок, глаза, смотрящие во все стороны одновременно.

— Мой отец не станет говорить на эту тему, — сказала она. — Но он подозревает Робби Эмброуза. Я слышала, как он упомянул его имя буквально через несколько минут после того, как мама умерла... И упомянул его именно в этой связи... Но после этого он уже больше ни разу не вспоминал Робби. Я думала, что после того, как мы вернемся из Англии, где маму хоронили, он откроется мне. Но...

Она пожала плечами и беспомощно улыбнулась Деккеру. В этой улыбке была мольба.

— Речь идет о моей маме, понимаете? Я должна знать, почему и за что с ней сделали такое? — Она стала утирать повлажневшие глаза платком. — Кто-то же должен рассказать мне всю правду! Я надеюсь, что вы... что вы...

Она прижала руку ко рту, чтобы не зареветь в голос.

Деккер сказал:

— Вы надеетесь на меня потому, что я был с Эмброузом и вашим отцом шесть лет назад в Сайгоне?

— Да... Мой отец пару-тройку раз называл ваше имя. Он говорил, что вы ведете расследование против его компании. Это ведь правда?

— Уже не веду. Меня сняли с того дела. Что же касается Робби, то я могу сказать вам о нем, наверно, только то, что вы и так уже знаете. Он не любит женский пол.

— Да, мне можно было бы этого не говорить. Я это уже давно подозревала. Он пытался скрывать это, но я-то видела. И знаете... Мне сейчас пришло в голову... Если Робби убил мою маму, то он сделал это намеренно и хладнокровно! Он не мог целиться в отца, а случайно попасть в маму, потому что отец был совсем в другом конце дома в тот момент! Робби... Он убил ее намеренно! Намеренно! Намеренно и хладнокровно...

Она прижала платок ко рту.

Деккер кивнул:

— Да. Когда ему кажется, что он кому-то должен, — в данном случае вашему отцу, — он возвращает долг именно в подобном стиле. Думаю, все это имеет отношение и к тому, что в настоящее время Робби является федеральным информатором. Мне надо серьезно подумать над этим в свободное время... Сейчас Робби находится под опекой федеральной программы защиты свидетелей. Никто не смеет прикасаться к нему. В следующем месяце он поедет в Париж на престижный турнир по карате, а после него...

Деккер поднял обе руки вверх.

Валерия прокашлялась.

— Скажите мне одну вещь. Теперь, когда Робби является федеральным информатором... Значит ли это, что он может отвертеться от наказания за убийство моей мамы?

— Не буду врать вам. Если он очень нужен федеральным властям, то отвертится от наказания за любое, абсолютно любое преступление. Такое уже бывало раньше и с другими.

— Неужели вас это не задевает, когда такие люди, как Робби Эмброуз, ходят на свободе? Ведь ваша задача — сажать их в тюрьму!

— Да, я знаю... И поверьте мне, я делал все, что мог.

— И под конец сдались! Простите, я не должна была говорить так резко...

— Нет, юная леди, вы имеете полное моральное право говорить каким угодно резким тоном, но все дело в том, что я не сдался.

Она тяжело вздохнула.

— В настоящий момент мне абсолютно все равно, кто именно накажет Эмброуза за его преступления... Лишь бы наказали...

Деккер поднялся из-за стола и взял свою куртку со стула.

— Всякое может случиться. Знаете... Сегодня Сочельник, а мне как раз не с кем это отметить... Хотите зайти куда-нибудь? Выпить немного?

Она глянула на свои часы.

— Мне надо встретить отца... Он сейчас постоянно задерживается на работе, чтобы выкинуть уб... чтобы выкинуть все это из головы. — Она взглянула на Деккера, увидела в его глазах грусть и ощутила сильное инстинктивное желание дотянуться до него, дотронуться успокаивающим жестом. Она сдержалась, но сказала с участием: — Сейчас особенно обидно оставаться в одиночестве, правда? — Она поднялась со стула. — Хорошо, я пойду с вами. Действительно, выпью стаканчик чего-нибудь. Максимум два.

Деккер улыбнулся.

— Два стаканчика как раз хватит.

С этими словами он протянул ей руку, и она взяла ее.

Обливающийся потом Деккер остановился и поднял взгляд на настенные часы. Половина десятого. Сочельник. Кого это могло принести в такой час в его доджо?.. И стучит еще так настойчиво... Официально зал еще вчера закрылся до Нового года. Кроме ночного сторожа, во всем здании никого не было.

Глубоко дыша и поправляя на себе ги, Деккер пересек зал доджо и остановился перед дверью.

— Кто там?

— Ле Клер.

Деккер опустил глаза в пол. Несколько поколебавшись, он все-таки повернул ключ в замке и отворил дверь.

Ле Клер был один.

— Не возражаете, господин Манфред? Мне очень жаль, что я вас вынужден отрывать от занятий, но обещаю, что долго вас не задержу. Внизу меня ждет шофер. Он, конечно, торопится домой украшать елку или еще зачем-нибудь... Можно мне войти? Никогда прежде не доводилось бывать в доджо...

— Идите по этой резиновой дорожке. На пол я вас не пущу в таких ботинках.

— Здесь вы хозяин. Подчиняюсь.

Он вошел, а Деккер закрыл за ним дверь. Взгляд прокурора скользнул через Деккера на двух неулыбчивых японцев, которые неподвижно стояли в середине зала. У обоих были короткие стрижки, запятнанные потом ги и черные пояса.

— Эльфы Санта-Клауса? — с ухмылкой спросил Ле Клер.

— Они почти не говорят по-английски.

— Понимаю... Крепкие и суровые ребята. Наверно, передают эти свои качества вам?

Деккер глянул на японцев.

— Можно сказать и так.

Это были лучшие люди Шины. Они специально прилетели из Японии для совместных тренировок с Деккером. Дважды в день. Ежедневно. В течение трех недель. Первая тренировка рано утром, вторая поздно вечером. Вез выходных. Они выполняли приказ Шины, который платил им за это деньги.

Деккер сказал:

— Скоро они возвращаются в Японию. У нас осталось мало времени, я должен идти тренироваться.

— Да? Чему же они вас учат?

— Их профессия — тренировать людей.

— Каких людей?

— Телохранителей для семьи императора, охрану ведущих японских бизнесменов. Они работают также в подразделениях японской военной разведки.

Ле Клер засунул руку в карман пальто и извлек оттуда пачку каких-то бумаг.

— Понятно... Я ведь зачем пришел... Как вы, наверно, знаете, Робби Эмброуз собирается в следующем месяце отправиться в Париж для участия в супертурнире по карате на приз суибин. Я далек от всего этого, но успел понять, что это очень престижное соревнование среди мастеров этой борьбы. Сами понимаете, что мы сочли необходимым предпринять кое-какие меры предосторожности. Мы проштудировали список участников турнира, и каково же было наше изумление, когда мы стали просматривать список делегации от Соединенных Штатов? Совершенно неожиданно мы наткнулись на имя некоего Манфреда Деккера! Чем вы это можете объяснить?

Деккер молчал.

Ле Клер свернул бумаги трубочкой и положил их обратно в карман.

— Вы затеяли опасную игру со мной, господин Манфред, и я хочу знать ее правила.

— Я? Затеял игру с вами?

— Не надо мне мозги компостировать! Надеюсь, вы понимаете, что стоит мне пошевелить пальцем, как вам тут же не поздоровится?

Деккер качнул головой:

— И да, и нет.

— Вы намекаете на то, что собираетесь со своими японскими друзьями как следует надавать мне по заднице?

— Хорошая мысль, но я не об этом. Я намекаю на то, что начиная с первого января уже не состою в штате полиции. Я подал в отставку, вот в чем дело. Если вы попытаетесь теперь кольнуть меня, то это будет уже не так легко вам. По крайней мере, с получением профессиональной независимости от вас я обретаю возможность отражать ваши удары намного успешнее, чем раньше.

— Понимаю. Итак, вы всерьез собрались в Париж. И вы всерьез решили участвовать в турнире. А два разговорчивых парня, которые пожирают сейчас меня глазами, просто приводят вас в форму, не так ли?

Деккер почесал в затылке.

— Не хотелось бы прослыть пустым хвастуном, но должен вам заметить, что для своего возраста я нахожусь и так в неплохой форме. Просто я долго не участвовал в соревнованиях и меня нужно немного натаскать. Японцы очень требовательны, но я пока держусь.

На самом деле Деккер явно скромничал. Он не просто держался, а пахал едва ли не за обоих японцев сразу. Впрочем, у него были веские на это причины.

Ле Клер поднялся с лавки, на которой сидел.

— Старею, господин Манфред. Я определенно старею. Тем не менее, стоит мне сделать три удара, и вы выбываете из игры.

— По административной линии?

— По административной линии, вы правы. Но я этого делать не буду. И знаете, почему?

— Почему же?

— Потому, что хороший урок преподаст вам другой человек. Два удара от него вы уже получили. Получите и третий, который станет последним.

— А, вы о Робби... Полагаете, ему удастся свалить меня и в январе?

— Что-то подсказывает мне, что вы подозреваете его в организации того, что стряслось с вашей подругой в Париже несколько недель назад.

— Мы оба знаем, что это сделал он.

Ле Клер потер заднюю сторону шеи.

— Ага... Вот что я скажу вам, господин Манфред. Вам надо понять, как обстоит дело. Информаторы, уголовные дела и прочее. Вы же сами были со мной в одной упряжке. Должны понимать.

Деккер сказал:

— Если можете мне помешать — мешайте. А я посмеюсь. И еще. Передайте, пожалуйста, от меня Робби одно коротенькое послание. Скажите ему: сутеми. Всего лишь одно это слово. Сутеми.

— Сутеми? Что за тарабарщина?

Деккер потянулся.

— Не советую вам задерживаться в этом районе допоздна, господин прокурор. Неспокойные здесь места. Ваша машина может пострадать. Счастливого Рождества.

— Вы мне не объясните, что означает это слово?

— Нет. Передайте его Робби. Он и объяснит.

Ле Клер сказал:

— Я наблюдал за тренировками Робби, приятель. И знаете, я в него поверил. Вам лучше не выходить против него. Легче просунуть свой член в игольное ушко. Вы серьезно пострадаете. Знаете, кто его накачивает? Старина Сет Робинсон, который подготовил трех чемпионов мира по боксу. Я вам вот что скажу, господин Манфред: да поможет вам бог оступиться в отборочных матчах и не встретиться с Робби в финале. Да поможет вам бог!

— Значит, вам совсем не о чем беспокоиться. Ваше дело будет спасено. А ваш информатор благополучно возвратится из Парижа и сдаст вам «Менеджмент Системс» со всеми потрохами.

— Он мне нужен. Для дела.

— Для карьеры. Чуете разницу? Итак, сутеми. Передайте ему. Он поймет.

Спустившись вниз и сев в свою машину, Ле Клер первым делом взял радиотелефон и набрал номер Робби, который был поселен в безопасном Вилидже в отдельном доме.

Он поднял своим звонком Эмброуза с постели, и тот не сразу понял, в чем, собственно, дело. Однако услышав сообщение Ле Клера, повторенное три раза, он расхохотался прямо в трубку.

— Что, что он сказал?

— Сутеми.

— Ха-ха-ха! Дерьмо собачье! Передайте ему, что я все понял, и мне это дико нравится! Согласен, черт возьми! И передайте ему, что я с нетерпением жду нашей встречи, будь то в финале или в отборочных боях! Сутеми, говорите?

Робби снова расхохотался и положил трубку.

После Рождества Ле Клер приказал своему секретарю порыться в японских словарях и разыскать значение этого термина. На следующий день он уже знал, что сутеми значит — до смерти.

Париж.

Второе воскресенье января.

Сидя в отеле, который был построен между Собором Парижской Богоматери и усаженной деревьями набережной Сены, Деккер сосредоточил все свое внимание на том, чтобы вдеть крепкую нитку в тонкое игольное ушко. Он сидел на краешке своей кровати в номере, где остановился. Белая куртка его ги была разложена у него на коленях. Слева на столбик кровати была повешена запасная куртка. Продев наконец нитку и завязав на ее конце узелок, Деккер дотянулся до синего конверта, который лежал на кровати рядом с подушкой. Он достал из него несколько зернышек риса и лоскут серой ткани длиной и шириной в два дюйма. Насыпав рис на внутреннюю поверхность куртки ги около сердца, он накрыл его лоскутом серой ткани и стал пришивать ее к куртке.

Закончив шитье, он перевернул куртку. Отлично. Белые швы были совсем незаметны. Он снял со столбика кровати вторую куртку и проделал с ней то же самое.

Лоскуты ткани были срезаны с того кимоно, которое было на Мичи в день ее трагической гибели. Рис был особенным. Японцы называли его семмаи — то есть тщательно промытый рис, который предлагается богам на погребальной церемонии в синтоистском храме. Именно там, во время похорон своей любимой, Деккер и поклялся убить Робби Эмброуза чего бы это ему ни стоило. Пусть даже ценой собственной жизни.

«Я уже мертва», — сказала тогда Мичи.

После ее смерти эти слова стали истиной и откровением и для самого Деккера.

Он повесил приготовленные куртки ги в шкаф, который был почти пустой. В нем висел только один пиджак и на полке лежал один-единственный чемодан. Достав его, Деккер отнес чемодан к кровати и там открыл его. Внутри на самом верху лежал наколенник из кожи с нашитой на него металлической пластиной и два рулончика эластичных бинтов.

Деккер подумал о Робби Эмброузе. Всего час назад оба врага встретились лицом к лицу. Правда, только на мгновение.

Это была последняя пробежка Деккера перед началом турнира на приз суибин. Завтра должны были с самого утра закипеть первые бои. Он бежал в Тюильри. Утренний туман прятал в своей дымке фонтаны, пруды и красивые цветочные клумбы. Около Пляс дю Каррузель Деккер повернул чуть вправо, чтобы дать дорогу набегавшим на него впереди трем мужчинам. Один из трех вырвался вперед и стал стремительно приближаться к Деккеру.

Это был Робби Эмброуз.

Охранник приложил руки домиком ко рту.

— Получил твое послание! — весело крикнул он, усмехнулся и продолжал бег.

Деккер замедлил скорость, повернул голову вслед Робби. Мимо него пробежали двое агентов федеральной оперативной группы, которые сопровождали Эмброуза в его утренней пробежке. Они тоже сбросили скорость, чтобы рассмотреть Деккера.

Никто не произнес ни слова. А затем туман поглотил стройную фигуру Робби.

Агенты бросились догонять своего подопечного.

Деккер продолжал бег в более медленном темпе. Встреча с Робби заставила его вспомнить о похоронах Мичи в Токио. Ее тело лежало в синтоистском храме. Головой на север. Без подушки. Руки сложены вместе, лицо закрыто белой материей. В изголовье стоял столик с семмаи, вода и меч, чтобы отгонять злых духов. В воздухе стоял запах ароматических курений, палочек и пудры. Песнь священнослужителя. Скорбящие родственники и близкие один за другим поднимались со своих мест, чтобы подойти к священнику и получить ветвь тамагуши.

Пройдя к окну своего гостиничного номера, Деккер взглянул на свет на моментальную фотографию, сделанную «Поляроидом», на которой был изображен он сам с Мичи в бруклинском саду. Руки сплетены, веселые улыбки... На него навалилась страшная тяжесть, он отвел глаза от фотографии и перевел взгляд на маленькую куклу, стоявшую на углу туалетного столика. Кукла принадлежала Шигейзи Шине, который являлся заместителем шефа японской военной разведки. Для куклы был сшит похоронный черный плащ с капюшоном. Именно в таком одеянии отправлялись в свой последний полет пилоты камикадзе.

Просьба Деккера передать ему хачимаки Мичи убедила Шину в том, что детектив твердо вознамерился отомстить за смерть своей любимой. Прямо о том, что Деккер поедет убивать Робби Эмброуза, конечно, не говорилось. Все было ясно и без слов. Шина не только оплатил поездку Деккера в Японию и обратно, он еще придал ему в помощь двух своих лучших инструкторов по боевым искусствам. Они прилетели в Америку по дипломатическим паспортам специально для того, чтобы запереться с Деккером в его доджо в Нью-Йорке на три недели и подготовить его к турниру.

Инструктора отличались большой требовательностью и бескомпромиссностью. Каждый день они сгоняли с детектива по семь потов.

В конце концов техника Деккера стала настолько устойчивой и скоростной, что он по очереди послал на пол доджо обоих своих инструкторов.

Общения между японцами и детективом, по сути, никакого не было. Они исполняли приказ Шины, вот и все. Встречались они исключительно в пределах доджо, как воины. Ни разу Деккер не услышал от японцев ни похвалы, ни слова ободрения. Когда было совершенно необходимо, они перебрасывались короткими репликами на смеси ломаного английского и японского. Помогали также жесты.

Когда подошла к концу последняя тренировка, японцы удалились в раздевалку, чтобы поскорее переодеться, принять душ и отправиться в аэропорт. Их миссия в Америке была закончена. Перед прощанием старший из них по имени Дайго вручил Деккеру куклу от Шины и впервые за все время знакомства улыбнулся.

Деккер был очень тронут и этим подарком, и улыбкой. Он поклонился в ответ. Он получил свою похвалу.

Деккер взял куклу в руки и подошел с ней к окну, чтобы еще раз рассмотреть при свете. Его восхищала эта красивая безделушка. Цвета ее от времени поблекли, но все еще держались.

Деккер знал, что едва ли не самым главным для него завтра утром будет достичь особого состояния духа. Японцы называют его мушин. Отстраненность, пустота в голове и готовность мгновенно отразить любую атаку на рефлекторном уровне, не прибегая к помощи разума. Техника, заложенная в его сознание, не должна связывать его. Она должна проявляться автоматически.

Шики соку се ку, ку соку це шики. Форма превращается в пустоту, пустота становится формой.

Зазвонил телефон. Деккер решил не подходить. Взяв свой паспорт, кошелек и ключ от номера из ящика в туалетном столике, он вышел из комнаты и стал спускаться в ресторан. Пришло время ленча.

Поев и совершив небольшую прогулку, он вернулся в отель и в холле узнал от персонала о том, что ему, оказывается, звонила Валерия Спарроухоук. Чтобы пожелать завтра удачи. Она не знала истинной цели участия Деккера в турнире.

От Эллен Спайсленд на его имя поступила телеграмма. Она также желала ему удачи.

Эллен подозревала о том, что задумал ее напарник, но не стала его отговаривать. Когда они прощались, она просто обняла его и, всхлипывая, проговорила:

— Делай то, что считаешь нужным. Только... Только...

Она так и не договорила.

Агенты федеральной оперативной группы разъяренно колотили в дверь номера в отеле на Елисейских Полях, где они жили вместе с Робби.

— Эй, задница! — крикнул один из них. — А ну, отпирай! Мы знаем от регистратора, что ты взял внизу ключи! Открывай эту сраную дверь! Нам надо кое о чем поболтать!

Дверь открылась, и на пороге возник улыбающийся Робби. Он вежливо поклонился агентам и повернулся, чтобы идти.

Один из агентов, — самый здоровый, который весил больше Робби фунтов на тридцать, — грубо схватил его за плечо.

— Эй ты, сукин сын! Я хочу знать, куда ты провалился утром на зарядке и где все это время шатался, пока мы бегали вокруг в поисках тебя?! Тебя предупреждали, чтобы ты всегда держался с нами! В Нью-Йорк захотелось? Смотри, еще раз такое выкинешь, и я запихну твою задницу в первый же самолет! Лично мне наорать на твое карате и на твой поганый турнир...

Робби быстро повернулся вокруг агента, и когда они были друг к другу спинами, Робби провел короткий, но мощный удар агенту по почкам. Здоровяк вынужден был отпустить Робби. Каратист тут же ударил пяткой агенту по подъему ноги, затем развернулся и обвил руками его шею. Затем сжал хватку. Не до конца, конечно. Агент задергался и стал давиться.

Робби спокойно и холодно улыбнулся.

— Попробуешь достать пушку и на этом эпизоде закончится твоя непутевая жизнь, говнюк. Хотя, нет... Ты будешь жить, но такой жизнью, какой не пожелаешь врагу. Дышать будешь через специальный зонд. А шея у тебя будет такая, как будто ее долго жевал бульдог, но оставил, не доев.

Второй агент поднял перед собой руки и заговорил:

— О'кей, о'кей, ребята.

Оба успокоились. Оба. Робби приблизил свое лицо к лицу полупридушенного агента так, что их носы едва не касались.

— Если ты еще хоть раз, хоть один раз, дотронешься до меня своими грязными руками, я тебе их переломаю на мелкие осколки.

Робби отпустил агента и сделал два шага назад.

— Ну, давай, дерьмо, доставай свою пушку. Давай! Попробуй достать свой пистолет и прикончить меня. Только учти: прежде чем ты это сделаешь, я сделаю вот что!

Ни тот, ни другой агенты не поняли даже, что и, главное, как произошло в следующее мгновение. Они и моргнуть не успели, как Робби взмахнул своей правой ногой. Перед глазами побагровевшего от нехватки воздуха агента мелькнула какая-то тень, и в следующую секунду он увидел меньше чем в дюйме от своего лица подошву ботинка Эмброуза.

Брови второго агента медленно полезли на лоб. В жизни своей ему не доводилось видеть столь быстрых движений. Ни от кого. Боже!..

Агент, которого душил Робби, теперь массировал свою побледневшую шею. Лучше попробовать снять напряжение дипломатическим путем. Его голос был неровным и хриплым.

— Просто мы выполняем свою работу. Ты убежал от нас, когда на улице повстречался Деккер. Мы не могли найти тебя в течение целого часа.

Робби потер виски.

— Просто мне надо было почувствовать самостоятельность. Я провожу тренировки по своей системе и не обязан подстраиваться под вас. Вам сказали держаться около меня — держитесь. А если не умеете бегать, я не виноват. Ну, ладно, я же пришел? Вот он я. Собственной персоной. Спокойно, ребята. Я специально поджидал вас здесь, чтобы мы вместе отправились перекусить. Проголодался, как собака. Что если нам сейчас спуститься вниз и проглотить по нескольку хороших кусков мяса, а?

Он хлопнул здорового агента по спине.

— Зачем Ле Клеру рассказывать об этой неприятности? Если он ничего не узнает, меньше будет на вас орать. Я ему ничего не скажу, да и вы помалкивайте.

В лифте, идущем вниз, Робби коснулся золотой серьги в ухе и подумал о той шлюхе, которую он только что убил. Блондинка. Молодая. На собственной машине. Ее тело и сейчас еще лежит на заднем сиденье автомобиля, припаркованного в Булонском Лесу. Что ж, теперь юная леди уже не принадлежит своему сутенеру. Отныне она безраздельно принадлежит Хачиману Дай-Босатсу, великому Бодхисаттве, богу войны.

Холодным вечером Деккер стоял перед отелем «Ришелье» и неотрывно смотрел на окна того номера, где жила Мичи... Он стоял здесь неподвижно уже больше часа и был погружен в невеселые думы. В голове у него слышался плеск воды и мягкие звуки тринадцатиструнной кого.

Токио. Усыпальница Йясукуни.

— Даже если мы умрем в разное время и в разных уголках Земли, мы встретимся снова. Мы расцветем в этом саду. Здесь каждый цветок — упокоившаяся человеческая душа. Это настоящая гавань душ.

— Мы встретимся здесь после смерти, Мичи. Я обещаю.

В семь часов вечера Деккер остановил такси и вернулся в свой отель. В регистрационном отделении он передал позаботиться о том, чтобы его не беспокоили. Поднялся к себе в номер и сразу же лег в кровать. Он неподвижно смотрел в темный потолок и... плакал. Плакал до тех пор, пока на него не навалился сон и не заставил позабыть о тяжкой душевной боли.

Париж.

8.05 утра, на следующий день...

Первый день турнира на приз суибин.

Деккер сидел в практически совсем пустой «Арен де Спор», самом новейшем и самом современном парижском спортивном комплексе. Справа и слева от детектива, сверху и внизу сидели свыше шестисот участников турнира. Зал вмещал двенадцать тысяч зрителей, он был выстроен в форме амфитеатра, ряды кресел, обитых кожей бежевого цвета, поднимались один над другим почти до самого купола. Крыша была железная, с огромными стеклянными просветами. Раннее утреннее солнце без всяких препятствий заглядывало внутрь арены, заливая лакированный деревянный пол неровным ярким светом. Кое-где были пятна тени, перемежавшиеся пятнами желтоватого света. Репортеры, фотографы, телеоператоры, организаторы турнира... Все собрались перед участниками, которые занимали несколько рядов ближайших к арене. Каратисты прибыли в Париж из восьмидесяти трех стран. Некоторые, как уже отметил про себя Деккер, привезли с собой жен или подружек. Все-таки Париж есть Париж...

Предварительные бои отборочного тура начнутся ровно в половине девятого утра и продлятся до шести часов вечера. Для победителей это будет серьезный экзамен на выносливость и выдержку. Драться придется с несколькими оппонентами за один день. Перерывы между боями были чисто символическими. Для проигравших сегодняшний день станет последним днем их участия в турнире. Стоит один раз проиграть, и ты выбываешь из игры. Тебе не возвращается твой взнос в размере семисот долларов, и никто не возместит тебе те транспортные расходы, с которыми неминуемо сопряжено путешествие во Францию и обратно домой. К завтрашнему дню отсеется примерно половина всех участников.

Полуфиналы и финал состоятся в пятницу, последний день турнира. Те двое, которым удастся одержать победы в полуфиналах, получат возможность спокойно посидеть на лавочке в течение пятнадцати минут, после чего должны будут идти на ринг и драться за звание лучшего в мире. Деккер держал в руках свой кожано-металлический наколенник, эластические бинты и хачимаки и рассеянно слушал объявляемые правила турнира. Диктор говорил по-английски, но каждая фраза дублировалась на французском, немецком, испанском и японском. Деккер решил не оборачиваться и не искать глазами Робби Эмброуза, ибо он чувствовал, что за ним самим следят.