Решив убить Хандзо, он руководствовался идеями Сунь Цзы. Превосходство в ведении военных действий было для Виктора единственным стандартом, и отступлений от него он не допускал. Насколько он понимал, Императрице так или иначе было необходимо выиграть войну за «Мудзин». В таких делах не место дилетантам и всяческим любителям. Война, писал Сунь Цзы — это вопрос жизни или смерти, дорога к безопасности или гибели. Среднего пути здесь не бывает. Виктор, будучи командиром на поле, считал себя вправе вести войну так, как ему представлялось нужным — а он знал, что победа невозможна, пока жив Хандзо.
Проблема заключалась в сыночке. Не в Ковидаке, не в еврее Уэкслере. И глупо думать, что Аикути — это Эдвард Пенни и жена Ганиса. Но если Императрица хочет наказать Пенни и миссис Ганис за то, что они трахаются, то для Виктора это обычный бизнес, он готов. Допросит любовников, потом убьет и доложит заказчице. Эдварду Пенни предстоит вскоре узнать, что Рэйко Гэннаи не любит, когда трахают жен из «Мудзин». И еще он узнает, что история повторяется. Виктор опять его победит.
Можно сказать, что для Рэйко Гэннаи выбор заключается в следующем: ее сын или ее королевство.
Вернувшись в квартиру Ганиса, Виктор небрежно спросил, что же сделает Императрица, узнав имя Аикути. Ганис даже удивился — ты шутишь? Поручит это дело тебе разумеется. А ты сделаешь то, что и всегда в таких случаях. Виктор уточнил: вы хотите сказать, она прикажет мне убить его?
Ганис не любил разговоров об убийстве и лишь отмахнулся, сказав — ну конечно, она захочет, чтобы ты убрал Аикути. А теперь, если не возражаешь, может быть, поговорим о другом? Виктор подумал — давай поговорим о твоей жене и ее любовнике, которых я должен убить, мне уже заплачено. Но ответил настойчивый Виктор так:
— Я полагаю, у меня есть ваше разрешение убить Аикути?
Ганис кивнул:
— Да, у тебя есть мое разрешение убить Аикути, — он проговорил это так, будто объяснял простую вещь непонятливому ребенку.
Виктор улыбнулся. И переменил тему.
* * *
Когда свет переключился на зеленый, Виктор проехал перекресток — впереди он видел лимузин Хандзо. Он обогнал оранжевый школьный автобус и уже набирал скорость, но тут прямо перед ним появился вильнувший почтовый грузовик. Виктор быстро затормозил, и они разъехались, но зазор оставался не больше фута.
Виктор обозлился: идиот проклятый. В этом дурацком городе все ездят так, будто за ними полиция гонится. Он в Нью-Йорке одиннадцатый раз, но по-прежнему его не любит. И людей здешних не любит, они загнанные, неулыбчивые. В этом городе даже камню станет тошно… Лимузин Хандзо свернул на боковую улицу, где стояли особняки. Виктор улыбнулся. Сыночек, в общем-то, вполне предсказуем.
Хандзо должен был явиться в отель «Валенсия» к 11 часам на встречу с владельцами и поверенными, чтобы завершить сделку, покупку отеля. «Валенсия» расположена на углу Пятой авеню и 55-й улицы. У Хандзо оставалось меньше десяти минут до встречи. Зачем же он куда-то сворачивает, если надо ехать вперед.
Виктор знал зачем. Сыночка нервы замучили, он хотел поскорее что-нибудь сделать с материалами Ковидака. Сейчас же. Как и все в этом мире, он действовал соответственно своей натуре. Виктор все это рассчитал.
Да, он может убить Хандзо здесь, но смысла нет. Ему же некогда было продумать путь отхода. А убийство Хандзо вызовет много шума, Виктору трудно будет здесь оперировать. По возможности, нужно выдать смерть сыночка за несчастный случай.
Пока же разумнее всего убрать остальных или хотя бы некоторых из них. Белласа и его дочку. Еврея Уэкслера. Пенни и миссис Ганис. Потом Виктор сможет заняться Хандзо, тот должен пробыть в Нью-Йорке еще три дня. Лучше устранить его в Америке, чем в Японии, где ему проще защищаться. Да и к Императрице он может обратиться за помощью.
На углу Пятой авеню и 62-й улицы Виктор свернул влево, следуя за лимузином Хандзо по Мэдисон-авеню, затем Парк-авеню с ее роскошными многоквартирными домами. На забитой машинами Лексингтон-авеню лимузин повернул вправо, сбавил скорость и припарковался у автобусной остановки. Глупо, глупо, подумал Виктор. Он остановил мотоцикл на углу — интересно, долго ли идиот, везущий Хандзо, будет нарушать правила движения?
Хандзо вышел из машины и остановился на тротуаре, держа атташе-кейс Ганиса подмышкой, а в здоровой руке — клочок бумаги. Хандзо взглянул на бумажку, обвел взглядом ряд магазинов, расположенных на втором этаже. Проверял адрес, конечно. Чуть помедлив, он вошел в дверь. Что-то сыночек задумал.
Виктору Лексингтон-авеню казалась чуть ли не адом. Узкая, чрезмерно оживленная, высокие жилые дома, универсальные магазины, рядом с ними скромные магазинчики и закусочные быстрого обслуживания. Надрывались гудки автомобилей, в августовской жаре висели выхлопные газы. Виктор наблюдал, как черный полицейский подходит к лимузину и знаком приказывает водителю проезжать. Водитель опустил стекло со стороны пассажира — оказалось, что он худощавый, с бородой, на вид латиноамериканец. Но не успел он сказать и слова, полицейский медленно покачал головой и постучал дубинкой по капоту. Разговор окончился, не начавшись. Лимузин убрался с автобусной остановки.
Сразу после его исчезновения Виктор на малой скорости проехал по этому месту, глядя направо, на второй этаж. Он улыбнулся, увидев поблекшие золотые буквы вывески: «Ксерокопирование». Вот как мило. Тихонько хихикнув, Виктор поехал дальше по Лексингтон-авеню; он собирался убить слухача Белласа и его толстую дочку.
* * *
Двенадцатью часами позже, в подвале краснокирпичного дома на две семьи в Квинсе, Аристотель Беллас закончил укладывать в чемодан оборудование, необходимое для операции в полицейском участке. Потом допил сладкое греческое вино из чашки — так любил пить его дед. Если держать чашку подальше от ее носа, говорил он о своей сварливой жене, она думает, что это кофе. Вино в кофейной чашке. Для мальчика это был восхитительный запретный плод. Не совсем то, что секс, но близко.
Секс. Придется жить без этой радости, пока они с Софи скрываются в доме кузена Андреаса. Дом расположен в Греческой Астории, это самый большой греческий район в Нью-Йорке, там сколько хочешь вина и жареной ягнятины, но попробуй найди хоть одну черную шлюшку. Полмиллиона Греков живут в пятнадцати минутах от Таймс-сквер, к ним примешалось немного итальянцев, а черномазых нет совсем.
Да и шумно здесь, у Андреаса, в подвале и оборудование-то как следует не проверишь. Сам Андреас и его семья, включающая троих очень шумливых детишек младше двенадцати лет. Восьмидесятивосьмилетняя бабушка Андреаса по материнской линии, полуслепая, полусумасшедшая, еще не переставшая оплакивать своего пьяницу мужа, который умер пятнадцать лет назад. А еще кузены, молодые парни, они въехали нелегально и весь день сидели у телевизора, совершенствуя свой английский язык. Один из них играл на бузуки и, в общем-то неплохо, но сукин сын знал всего три мелодии.
Когда Беллас сбежал от Эдварда Пенни три дня назад, он о шуме не думал. Он думал о том, что надо остаться в живых, а все остальное к черту. Они. Этот человек являл собою нечто нереальное. С таким как он нельзя договориться. Можно только бежать и молиться, чтобы он тебя никогда не нашел.
Беллас поминал в молитвах и свою адресную книжку, он очень хотел ее вернуть. Она ему нужна больше, чем Эдварду Пенни. С другой стороны, утрата записных книжек может оказаться еще большей проблемой. Пенни, конечно, их уже прочитал и теперь хочет задать Белласу несколько вопросов о японских корпорациях и Викторе Полтаве. А тут еще интрижка между Пенни и женой Ганиса, на которую случайно наткнулся Беллас. Пенни уж никак не понравится, если кто-то изучает его любовную жизнь.
Зря Беллас не послушал Софи. Забудь ты свою идею шантажировать Рэйко Гэннаи, сказала она. Японки на других женщин не похожи. Они умеют о себе позаботиться. Беллас ее слова проигнорировал. Черт возьми, у него были на это свои причины.
Накладные расходы постоянно росли. Снаряжение он делал сам, но пользовался самыми дорогими материалами. Немало он потерял на бирже. Ну и так далее.
Он сказал Софи, что выхода иного нет, а на госпожу Гэннаи он запас такое, что она заплатит сразу же. Ну а если есть копии лент с записями, так что же она ему может сделать? Глупостью с ее стороны будет любая попытка в этом смысле, так он считает. Оказалось, неправильно он считал. А Софи правильно сказала. Госпожа Гэннаи на других женщин не очень похожа.
Сейчас, в подвале, он взял телефонный скрэмблер и внимательно его осмотрел. Беллас чертовски гордился этим творением. Они с Софи превзошли себя. Лучший портативный скрэмблер, который когда-либо был изобретен, хотя он и сам себя хвалит, получается. На рынке такого нет, ибо они только что закончили прототип.
Действует, можно сказать, восхитительно. Присоединишь скрэмблер к телефону, и каждое твое слово искажается до неузнаваемости. Если, конечно, у слушающего тебя нет соответствующего устройства, делающего речь вновь понятной. А какая она легкая, эта штука. Весит чуть больше трех фунтов, работает на батарейке, содержит тридцать кодов и автоматически переключается с высоких на низкие тоны и обратно. Полицейские, торговцы наркотиками, жены, обманывающие мужей… все захотят купить такой скрэмблер. К вопросу о богатстве. Беллас теперь будет пердеть только через шелк.
Беллас закрыл чемоданчик, посмотрел на часы. 10:12 вечера. Пора двигаться. Он взял чемоданчик и пошел к лестнице, крикнув Софи, чтобы вывела машину из гаража и поставила перед домом. — Окей, папа! — ответила она. Потом добавила что-то, он не расслышал — значит, опять жрет, у нее рот полный. Беллас улыбнулся, вспомнив, как Софи однажды сказала: она ест, чтобы не думать о пище.
И верно, когда он вошел в кухню, дочка энергично жевала — потом она схватила свой чемодан и вышла в заднюю дверь. Господи, какая она толстая. Вовсе не красавица, как ее мать Ирен, умершая десять лет назад от болезни почек, да упокоится ее душа. Но Софи — милая девочка и намного умнее большинства мужчин. Благодаря ей бизнес расширился, и они каждый год выпускают что-то новое. Беллас работал сегодня потому, что капитан в полицейском участке попросил об услуге. Отказать нельзя.
И не скажешь, что капитан Аронвальд ничего не сделал для Белласа. Сейчас полицейская машина объезжает дом два-три раза в день и один раз в ночную смену. Беллас не сказал, почему ему нужна помощь. Упомянул только, что находится в затруднительном положении. Пусть думает, что из него выколачивают долги. Раньше Беллас по таким причинам и залегал у Андреаса. Черт возьми, он определенно обязан Аронвальду, но неужели мерзавец не мог подождать до завтра?
Нет, нет, заявил детектив Рембули, который позвонил пятнадцать минут назад и сказал, что у капитана А. есть проблема. Нужно кое-что сделать сегодня. Откладывать на завтра нельзя. Беллас помнил спешную работу для Аронвальда в прошлом году. Развод. Аронвальд разводился. Неприятное завершение пятнадцатилетнего брака, и капитану ситуация могла обойтись в кучу денег. Аристотель Беллас помог, получил на миссис Аронвальд такую информацию, что ей уже не было смысла требовать алиментов.
Рембули сообщил Белласу, что проблема Аронвальда связана с расследованием в бруклинском участке, где полицейских обвиняют в краже конфискованных наркотиков и наркотических денег. Беллас об этом знал. Во всех газетах писали, по ТВ показывали. Ну, таких полицейских много.
Рембули сказал, что к капитану поступило сообщение от информатора. Участок Аронвальда прослушивается, а устроил это Внутренний отдел Управления полиции. На это Беллас немедленно ответил, что он к прослушиванию не имеет никакого отношения. Что и было правдой. Рембули отметил, что капитан ни в чем его не обвиняет. Капитану всего лишь нужна небольшая помощь, прямо сейчас.
Внутренний отдел, сказал Рембули, считает, что Аронвальд и некоторые из его людей запачкались не меньше, чем эти ребята в Бруклине. Могут сильно прижать кого-нибудь. Говорил Рембули с уличного телефона, он попросил Белласа не звонить в участок, пока тот не удалит «клопов». Сейчас никто в участке не доверяет телефонам. Аронвальд уже не уверен, может ли он доверять своим людям. Он хочет, чтобы Беллас и Софи обработали участок этим же вечером. Кабинет Аронвальда, телефоны, камеры, чуланы. Все подряд.
Беллас заглянул в гостиную, поприветствовал Андреаса, который сидел перед телевизором, передававшим «Колесо Фортуны» для его нелегальных иммигрантов. Джордж, младший из этой пары, рассказал Белласу анекдот, бывший очень популярным на Крите, когда они уезжали. Беллас анекдот не понял, но улыбнулся из вежливости и ушел, думая — когда же парни найдут работу?
Снаружи по-прежнему было жарко и влажно. Август. Самое неудачное время в Нью-Йорке. Даже зимой лучше. По крайней мере, воздух прохладный, дышать можно. Беллас был в летнем пиджаке, но без галстука — вечером-то зачем. Обычно он следил за внешним видом, старался походить на бизнесмена, а не на жлоба, который записывает учащенное дыхание в чужих постелях. Он взглянул на небо. Много звезд. О дожде можно забыть. Потом он заметил, что машины, их фургончика, перед домом нет. Где Софи, черт возьми?
Спустившись по лестнице, он повернул направо, к боковой стороне дома. Дверь гаража была поднята. А фургончик стоял внутри с работающим двигателем. Его дверь была открыта со стороны водителя. Андреас пустил Белласа в гараж на время, пока ему не доставили новый «Шевроле».
Переступив через сложенный раскладной стул, Беллас отшвырнул ногой футбольный мяч и вошел в темный гараж. Он прошел вдоль фургончика со стороны водителя, открыл боковую дверцу и положил свой чемоданчик. Закрыв боковую дверцу, подошел к открытой дверце водителя, сел за руль и посмотрел на Софи в свете приборной доски.
Она сидела на месте пассажира, головой прислонясь к окну, руки сложив на коленях. Беллас улыбнулся: спит. Последние несколько дней получились для нее тяжелыми. Постоянное осознание того, что в их жизнь вошел Они. Необходимость жить в одной комнате с бабушкой, которая храпит, мочится в постель и требует, чтобы Софи постоянно за ней ухаживала. Не удивительно, что девочка устала.
Беллас закрыл дверцу и сразу взглянул — не разбудил ли Софи. Нет, не разбудил. Он уже коснулся ключа, который она оставила в зажигании, когда вдруг замер. Кровь. На груди у Софи. На шее и плече слева. Беллас потянулся к дочери. В это мгновение Виктор поднялся из-за спинки сиденья и поясным ножом перерезал ему горло.
Вытерев нож о пиджак Белласа, Виктор убрал его на место, потом перетащил тучное тело Грека на заднее сиденье, где лежали чемоданы. Что-то выпало у Белласа из кармана пиджака. Виктор увидел, что это свернутая газета — сегодняшний номер «Уолл-стрит джорнел». Он улыбнулся. Беллас умер именно сейчас потому, что слишком увлекался игрой на бирже.
Поселившись в дом брата, Грек регулярно звонил своему брокеру. Свое местопребывание хранил в тайне — тщетно, как оказалось. Ибо, прибыв в Америку, Виктор изучил информацию о Белласе, собранную для него Уорреном Ганисом. Затем попросил издателя организовать прослушивание его телефона. Через три часа Виктор уже точно знал, где залегли Грек и его толстая дочь.
Виктор сел за руль и медленно вывел машину из гаража. Когда он проехал всего несколько ярдов за пределами подъездной дорожки, уже на улице, навстречу показалась полицейская машина — со стороны толстухи. Виктор потянулся за гранатой, она лежала в седельном мешке, который он перенес сюда со своего мотоцикла.
Но полицейский лишь поприветствовал его коротким сигналом, проезжая мимо. Виктор улыбнулся и тоже чуть надавил на сигнал. Он прошептал: детектив Рембули к вашим услугам. Глаза Виктора ярко светились в темноте.
Глава 15
Вашингтон
Август 1985
Сейчас, ранним утром, в Брусселовской галерее искусств было пусто, и Эдвард Пенни оказался единственным посетителем кафетерия. Он сидел в красивом металлическом креслице и смотрел, как миниатюрный водопад изливается в задумчивый пруд. Звук воды успокаивал и очищал. Пенни отхлебнул черного кофе, закрыл глаза.
А когда открыл, у входа в кафетерий как раз показались Акико и охранник галереи. Акико жестом показала, что Пенни с ней, и на тяжелом грубом лице охранника, молодого толстого негра, отразилось разочарование — как будто жизнь не оправдала некоторые из его надежд и ожиданий. Охранник злобно глядел на него, и Пенни едва заметно улыбнулся. Злился парень потому, что ему не дали проявить свою власть. Мужчины часто начинают войны потому, что на них смотрят женщины.
Охранник, некто Олонцо Скрин, обеспечивал безопасность в западном крыле первого этажа, ему надлежало разбираться со всеми отклонениями от нормы. Если видишь типа, который сидит в пустом кафетерии за двадцать минут до открытия галереи, ты обязан его проверить. Правила — это правила. Но этот тип, оказывается, с японкой, ее картины будут выставляться здесь в следующий вторник. Такие как она могут ничего и не объяснять чарномазому, который зарабатывает 3.75 в час и ходит с незаряженным пистолетом.
Когда охранник отошел, Акико села рядом с Пенни и стала смотреть на водопад. Они сидели молча. Пенни допивал свой кофе. Акико медленно поглаживала себя по руке.
Пенни поставил пустой пластиковый стаканчик рядом с радиотелефоном в футляре. Потом внимательно осмотрел лицо Акико — понимает ли она, почему он к ней пришел? Богиня, подумал он, красота ее одновременно далекая и доступная. За последние десять дней она изменила его жизнь, но в конце концов оказалась за пределами его понимания. Я могу постичь, чем она не является, размышлял он, но никогда не буду знать, что она представляет собой.
О чем Акико думает, он сейчас догадаться не мог. Темные глаза и чувственный рот выражали не больше, чем каменный пол у них под ногами. Акико могла мучиться от чувства вины, а могла и прикидывать, понадобится ли минеральная вода для буфета в вечер открытия. Он смотрел, как она поглаживает тыльную сторону руки, а когда перестала, стал ждать — вот сейчас скажет что-нибудь. А она вместо того склонила голову и продолжала молчать. Немотствующая богиня.
Пенни кашлянул, прежде чем заговорить. — Вчера, когда я поехал к Мейеру Уэкслеру, ты послала за мной черную шпану. Нет, я выразился неточно. Сделал это по твоей просьбе некто Кэмпбелл Эспри. Черные должны были забрать бумаги, которые я взял у некоего Аристотеля Белласа. Он слухач, его наняла госпожа Рэйко Гэннаи. Я думаю, ты знаешь, кто она такая. Один из черных сказал интересную вещь. Что они обещали человеку, который их послал, вернуть меня моей женщине целым.
Несколько секунд Пенни прислушивался к водопаду. — Меня эти слова заставили задуматься. Все выяснилось, когда я поговорил с мистером Эспри. Я нанес ему визит, когда ушел от Уэкслера. И знаешь, что? Мистер Эспри говорит, он пообещал тебе, что черные меня не тронут. Ты уж извини, если я никак не выскажу свою благодарность.
Пенни говорил на английском: японский показывал бы, что они с Акико близки, а такое ощущение он считал непозволительным. Любит ли он ее по-прежнему? Вероятно. Любовь — как война, начать легко, кончить трудно.
— Кэмпбелл Эспри, — продолжал он. — Черные парни называют его «Суповой человек», потому что фирма «Кэмпбелл» выпускает супы в банках. У мистера Эспри есть свое туристическое агентство. Он утверждает, что уже не работает в ЦРУ, но никто ему не верит. Не секрет, он и сейчас кое-что делает для своих друзей в правительственных структурах и для таких как Огюст Карлайнер.
Пенни закинул руки на шею и ухмыльнулся. — Когда я пришел в туристическое агентство Кэмпбелла, настроение у меня было не очень хорошее. Стычка с этими четырьмя чернокожими не прошла для меня бесследно. Можно сказать, я вновь стал самим собою, то есть личностью агрессивной и драчливой. Кэмпбелл чертовски удивился. Он-то слыхал, что я теперь пацифист.
— Что он тебе сказал? — молвила Акико.
— Сказал, что работает на японцев. Как и ты, и Карлайнер, и твой муж. Ну прямо весь этот проклятый мир работает на «Мудзин». Поправка. Все работают на Рэйко Гэннаи, которая схватила компанию в свои лапы и не хочет отпускать. Я слышал, твой муж немало ей помог за эти годы.
Акико вздохнула.
— Вещи не всегда такие, какими кажутся. — Позже Пенни вспомнилась невероятная печаль в ее голосе, когда она произносила эти слова. Но в то время он никакой симпатии к ней не чувствовал. Она скрывалась от него, даже когда лежала в его объятиях.
Пенни поднял глаза к потолку.
— Вещи не всегда такие, какими кажутся. Загадочность Дальнего Востока и прочее дерьмо. Ну, скажи это англичанину по имени Оливер Ковидак. Он умер потому, что Рэйко Гэннаи боялась книги, которую он писал. Вот Ковидаку и скажи, что вещи не всегда такие, какими кажутся. Скажи, в действительности он не умер, Виктор Полтава не сломал ему шею и потом не поджег его дом, чтобы скрыть убийство. Но зачем я говорю тебе, если ты все уже знаешь? Тебе известно — госпожа Гэннаи наняла Полтаву, чтобы он помешал некоторым людям копаться в прошлом твоего мужа. Могу спорить, ты даже знаешь, когда Полтава должен приехать в Штаты.
— Он здесь.
Наступило долгое молчание. Лицо Пенни потемнело, он хмурился.
— Ты уверена? — проговорил он наконец.
Акико ответила не сразу.
— Мой муж ужасно его боится. Каждый раз, когда у них встреча, он как-то по-особому напрягается. Это не обычное напряжение бизнеса. Сразу появляются боли в животе, его массажист занимается с ним два раза в день. Меня он всегда отправляет куда-нибудь, чтобы я не встречалась с Полтавой. Почему он так делает, Уоррен не говорит. И думает, что я не знаю. А он просто старается меня защитить.
Пенни поднялся из креслица, подошел к водопаду и остановился спиной к Акико, размышляя. Потом он повернулся к ней лицом.
— Когда приехал Полтава?
— В этот уикэнд, кажется. Я должна была вернуться в Нью-Йорк в субботу, к обеденному приему. Уоррен собирался пригласить людей из издательской компании, которую он пытается приобрести.
— "Баттерфилд Паблишинг".
— Да. Но он позвонил и сказал, что прием отменяет и я могу остаться в Вашингтоне подольше, если хочу. Я его поняла. И сказала, что у меня здесь много работы. Мне показалось, он был рад.
Потрогав пятнышко краски на рабочем халате, она улыбнулась.
— Это довольно сложная акварель, в галерее считают, она будет самым интересным на моей выставке. Во второй половине дня я улетаю в Нью-Йорк…
— Почему? — Пенни старался не проявить беспокойства. Но голос его выдал. Виктор Полтава уже здесь.
Акико поняла его интонации, и ее лицо просветлело на секунду, но не больше секунды.
— Галерея настаивает, чтобы я выставила висячие гобелены со стихами хайку, который я написала. А они в Нью-Йорке.
Пенни спросил, нельзя ли устроить так, чтобы их прислали, и Акико объяснила, что хочет доставить гобелены собственными руками. Да и отобрать она должна сама, по телефону это не сделаешь. У нее это первая выставка в Америке, сбоев быть не должно. Пенни, поддавшись чувству горечи, бросил:
— У нас с тобой одни сбои.
— Кэмпбелл Эспри не все тебе рассказал, — проговорила Акико.
— Ты спрашиваешь или сообщаешь?
— Пожалуйста поверь, что я не собиралась причинить тебе какой-либо вред. Я не говорила тебе всего потому, что боялась тебя потерять. Ты особый мужчина, тот, кто мне нужен в новой жизни.
Пенни усмехнулся.
— Новая жизнь? У меня такое чувство, что об этом захотел бы услышать твой муж. Но не беспокойся, от меня он не услышит.
Она опустила глаза в пол.
— Ты знаешь, что делает госпожа Гэннаи с женами, которые хотят оставить своих мужей? Знаешь, чем я рискую, когда люблю тебя.
В ее голосе звучал такой страх, что Пенни буквально окаменел. Мейер Уэкслер говорил ему о том, как госпожа Гэннаи относится к вопросам дисциплины. Они. Пенни стало нехорошо от стыда. Он думал о так называемом предательстве Акико, о том, что она сделала ему. А о ее безопасности не подумал. Ну вот ни чуть-чуть. Долго ли она проживет, если Императрица услышит записи их телефонных разговоров, сделанные Аристотелем Белласом? Долго ли?
— Мейер Уэкслер говорил мне о том, как Рэйко Гэннаи поступает с непокорными женами в компании.
— Муж упоминал мне об этом Уэкслере несколько раз. Они друг друга не любят.
— Совершенно верно, не любят. А как ты узнала о наказаниях, которые она…
— Два года назад она показала мне фильм — пытали женщину. — Акико закрыла глаза, вспоминая этот ужас, голос ее понизился до шепота. — В фильме полуголый мужчина в маске демона и с когтями делал с женщиной такие вещи… — Акико, не в силах продолжать, закрыла лицо обеими руками.
— Полтава, — сказал Пенни.
Акико кивнула. Пенни увидел, что она плачет. Ее слезы. Его стыд. Вся враждебность, которую он чувствовал к ней, исчезла. Он покинул свое место у водопада, подошел к ее креслу и обнял Акико. Она первая нарушила молчание.
— Госпожа Гэннаи — влиятельная женщина. Чтобы освободиться от нее, мне была нужна защита кого-то очень сильного, кого-то, кто не боялся ее.
Пенни смотрел ей в глаза, ждал.
— Он обещал защищать меня, — продолжала Акико. — А взамен я должна была помочь ему отнять у нее компанию. Кэмпбелл Эспри не все тебе рассказал.
Да, подумал Пенни, не все. Суповой человек, он ведь игрок, профессионал. Все не расскажет, если не надавить на него очень сильно. Пенни его запугал, но запугал недостаточно. Недостаточно и получил от Супового человека. Тот скрыл, на кого работают он и Акико. Кто обещал защищать Акико от Императрицы.
— Я должен знать его имя, — потребовал Пенни.
— Тэцу Окухара.
Сюрприз. Пенни нахмурился. Почему-то он ждал, что загадочным человеком окажется Хандзо Гэннаи, сын Императрицы. Тэцу Окухара. Крестный сын Ясуды Гэннаи и, по словам Мейера Уэкслера, самый умный из крупных распорядителей в «Мудзин».
— Ясуда-сан хочет, чтобы ему унаследовал его крестный сын, — продолжала Акико, — а госпожу Гэннаи это не устраивает. Ей нужно, чтобы президентом стал ее сын, и ради этого она сделает все. Уоррен говорит, что Окухара-сан — единственный человек, которого боится госпожа Гэннаи.
Акико высушила слезы платочком.
— Окухара-сан сказал мне, что Ясуда Гэннаи болен и ему жить осталось недолго. Необходимо, объяснил он, чтобы влияние госпожи Гэннаи в «Мудзин» кончилось. Она совершенно неуправляема, и если ее не остановить, погубит всех. Он знал, что я несчастлива с Уорреном. Окухара-сан много чего знает. А выход есть, сказал он мне. Выход заключается в информации, которая проходит через руки Уоррена почти каждый день.
— А он сказал, как это опасно для тебя?
— Пока госпожа Гэннаи командует в «Мудзин», опасность существует для всех жен. Наши жизни буквально висят на волоске, оборвать этот волосок она может по собственной прихоти, когда только захочет. А у меня появлялся шанс освободиться от нее.
— И в то же время освободиться от мужа.
Она опустила голову.
Пенни перешел на японский.
— Ты вышла за человека, которого не любишь. Почему?
Акико привлекла его к себе. Голос ее звучал приглушенно, ему в плечо. Она тоже говорила на японском.
— Уоррен увидел мою фотографию в токийском журнале. Она произвела на него сильное впечатление, он мне сказал позже. Я тогда работала моделью, чтобы платить за обучение живописи. По его просьбе госпожа Гэннаи стала меня изучать.
Акико впилась в Пенни ногтями.
— Моя мать умерла незадолго до того, как Ганис вошел в мою жизнь. Причиной смерти была указана болезнь сердца, но госпожа Гэннаи сказала, что это неправда. По ее словам, мать отравили медленнодействующим ядом.
Акико помолчала.
— Мой отец специально сделал так, чтобы походило на естественную смерть.
— Почему он ее убил?
Акико отвернулась.
— Он хотел получить наш дом и другую собственность. Все принадлежало матери. И она все собиралась оставить мне по завещанию. Но не успела. А у отца была еще одна причина ее убить. Он хотел меня.
Пенни медленно, напряженно выдохнул.
— Мне очень жаль. Очень, по-настоящему жаль. Как давно… — Он не договорил.
— Началось это, когда мне было тринадцать лет. Он сказал, что подарил мне жизнь, а значит, я принадлежу ему. Он создал меня, я его творение. И еще сказал, что ни один мужчина не сможет любить меня, как он, потому что мы одной крови, одной плоти. Я не понимала, как это неправильно, я не…
Она тряхнула головой и разрыдалась. Пенни порывисто прижал ее к себе, стал гладить волосы.
— Это продолжалось семь лет, — вновь заговорила Акико. — Семь ужасных лет. Он контролировал мою жизнь. У меня не было друзей. Но было искусство. Только искусство, живопись.
— Твоя мать знала?
— Сначала нет. А когда узнала, то обвинила меня в том, что это я его соблазнила. Вот это было хуже всего. Ее обвинения, оскорбления. Наконец она возненавидела моего отца еще больше, чем меня. Тогда она и пригрозила оставить все мне.
— Неужели тебе не с кем было посоветоваться?
— В Японии семья считается чем-то более важным, нежели любой из ее членов. Позорить ее нельзя. Национальную семью тоже нельзя позорить, нас учат, что все японцы принадлежат к одному племени. Мы — особая раса, мы стоим в стороне от других рас. С детства нас учат, что Япония еще более важна, чем наши семьи. Отец убедил меня, что обсуждать наши отношения с кем-либо за пределами семьи означало бы обесчестить наше имя и нашу страну.
— Иисусе. Извини, что я так говорю, но твой отец был дерьмо.
Акико печально улыбнулась.
— Мне понадобилось много времени, чтобы это понять. Японки во всем должны подчиняться мужчинам. Мы делаем, как нам сказано. Даже в двадцатом веке ничего не изменилось. Япония всегда была страной мужчин. Женщин учат подчиняться, уступать, не задавать вопросов. Кроме матери, я не сказала никому о том, что делает мой отец. Я не считала возможным говорить об этом с чужими.