Глава четвертая

Рейс из Женевы безнадежно задерживался. Западный циклон, о котором три дня назад предупреждали синоптики, наконец достиг Москвы и разразился сильнейшими шквальными ветрами и дождями. Трижды Ту-154 заходил на посадку и трижды диспетчеры уводили его на новый круг, пока окончательно отчаявшись, не отправили его в Тулу, не задетую непогодой.

Когда об этом объявили по радио, в аэропорту началась легкая паника, ибо все понимали, что и другие рейсы могут быть отложены на неопределенное время.

Встречали женевский борт и люди Арефьева: его помощник Голощеков и начальник службы безопасности Воробьев. Они находились в комфортабельном шестисотом «мерседесе», поглядывали на часы, курили, перебрасываясь ничего не значащими репликами. Однако, когда стало очевидным, что ожидаемый рейс срывается, Голощеков по мобильнику связался с диспетчерской аэропорта и поинтересовался — когда, наконец, прилетит самолет из Женевы? Узнав, что в ближайшие два часа этого не случится, они прошли в бар аэропорта, выпили по чашке кофе, купили сигарет и вернулись на стоянку.

Неподалеку от них, между красным «опелем» и синими потрепанными «жигулями», стояла представительная «ауди-950», оставленная здесь бортинженером Владимиром Вахитовым. Они, разумеется, знали его в лицо и без особого напряжения ждали, когда он появится в поле их зрения.

Воробьев с помощью небольшого надфиля занимался обработкой ногтей, а Голощеков, сложив вчетверо газету «Московский комсомолец», читал информационную подборку. Когда дошел до «Криминальной хроники», его рука невольно потянулась за пачкой сигарет.

— Послушай, Вадик, что произошло в нашей родной столице… — Начал читать: — ГИБДД ГУВД сообщает: вчера, в 21 40, на шоссе Энтузиастов, неизвестными лицами был обстрелян дорожный пост, погибли четыре милиционера. Свидетели в один голос утверждают, что к этому нападению каким-то образом причастная серая «девятка» с тонированными стеклами, которая дважды появлялась в этом районе. С места преступления исчезли четыре автомата «калашникова» и находящиеся на КПП бронежилеты. Пропали также милицейские фуражки и два регулировочных жезла. Возбуждено уголовное дело, ведется следствие…»

— Кто-то просто взбесился, — сказал Воробьев, — «Маяк» передавал, что сегодня ночью на Учинском водохранилище произошла крупная бандитская разборка. Две машины взорваны, милиция насчитала более двух тысяч стреляных гильз, настоящий бой…одиннадцать трупов…

— А в каком именно месте? — спросил Голощеков. — Случайно не на спасательной станции?

— Здесь написано, что бой шел где-то в районе Пестово, на заброшенном целлюлозно-бумажном заводе. Случайно или нет взорвали емкость с остатками аммиака.

— Я это тоже слышал, правда, застал только конец сообщения. Там где-то поблизости нашли труп киллера, которого милиция разыскивала с 1994 года. Схлопотал парень три разрывных в живот…

— Сколько, ты сказал, там подобрали гильз?

— Более двух тысяч.

— Неплохо мужики порезвились, считай, израсходовали боезапас целой роты. Слушай, куда Россия катится?

— А версии какие-нибудь назывались?

— Как всегда — в интересах следствия никакой информации.

— Одиннадцать трупов и — молчок!

— Не совсем… — Воробьев, вытянув шею, к чему-то стал прислушиваться. — Кажется какой-то самолет идет на посадку…

Голощеков вышел из машины, чтобы лучше рассмотреть заходящий на ВПП лайнер.

— Нет, это, видимо, Ил-86, аэробус, ему непогода не страшна. Словно кашалот в океане…

Дождь почти прекратился и Воробьев выключил дворники.

— Может, с Вахитом поговорим прямо здесь? — спросил он.

— Сначала его немного поводим по городу. У меня такое ощущение, что мы что-то не так сделали. Ты хорошо помнишь, что мы в салоне его машины не наследили?

— Вполне возможно, что он мог использовать какую-нибудь контролку, которую мы с тобой не заметили.

— От всего не застрахуешься. Конечно, было бы значительно проще — останься Фура в живых…

— Меня больше всего в этой ситуации беспокоит здоровье Арефьева. Если бы это был другой человек, все было бы намного проще. Но сейчас не та ситуация, когда можно менять лошадей на переправе.

— Да, как ни странно, многое в нашей с тобой жизни зависит от его почки…

Над ними, совсем низко, с затихающими турбинами проплыл величественный Ту-154 и скатился за здание аэропорта.

Голощеков, только что погасивший сигарету, взял из пачки новую. Размял фильтр, но прикуривать не стал. Задумчиво смотрел на безрадостный пейзаж за окном.

Прошло минут сорок, когда из подземного перехода вышла группа людей с вещами в руках. Однако Вахитов появился совершенно с неожиданной стороны. Он подошел к своей машине и вытащил из кармана пультик, чтобы открыть центральный замок. Им хорошо было видно его красивое, с мягкими чертами лицо, на котором отчетливо проглядывала нерешительность. Он вдруг отступил от дверцы, словно от нее исходила смертельная опасность, развернулся и почти бегом направился в сторону автобусной остановки.

— Черт возьми, его явно что-то насторожило! — Воробьев положил руку на ключ зажигания.

— Возможно, у него животная интуиция.

— Интуиция обостряется у тех, кому есть, что скрывать…Нам надо его сейчас же брать за хобот и прессовать…

— Мы можем его вспугнуть. Поезжай за ним, притрись к тротуару.

Когда машина поравнялась с Вахитовым, Голощеков открыл дверцу, загородив бортинженеру дорогу.

— Владимир Петрович, садитесь, пожалуйста, в машину…И, ради Бога, не давите нам на психику.

Вахитов явно растерялся. Пока он приходил в себя, из машины вышел Голощеков и крепко взял его за руку. И, видимо, понимая, что силовое давление неминуемо, бортинженер бросил на заднее сиденье кейс и вслед за ним сам полез в «мерседес». Как только дверцы захлопнулись, Голощеков тут же их заблокировал.

— Немного отъедем в сторону и там спокойно переговорим, — тихо сказал начальник службы безопасности.

— А что, собственно, произошло? — Вахитов старался быть спокойным.

— Почему вы не сели в свою машину? — на вопрос вопросом ответил Голощеков.

— Потому что сигаретная пачка на сиденье была сдвинута…Она должна лежать на газете, на последнем слове заголовка…

— А чего вы боитесь? — спросил Воробьев. — Сели бы и поехали.

— Сел бы и взлетел на воздух? — Вахитов закурил. — В Женеве меня уже допрашивали — почему я не привез посылку?

— Именно это и будет темой нашего разговора…Кто из вашего окружения знал о том, что вы перевозите во время рейса в Швейцарию? — Голощеков говорил так, словно перед ним был не взрослый человек, а школьник.

— Знал ваш шеф, знали вы, знала ваша охрана…

— Пардон, охрана ничего не знала. Кто еще был в курсе?

— И, очевидно, знали те, кому я в Женеве эти посылки передавал. А что, собственно, случилось? Какие-нибудь неприятности?

— Мягко сказано, любезный, — Голощеков взглянул на Воробьева, как будто спрашивая — открывать бортинженеру все карты или сразу брать его на прихват? — Хорошо, я вам скажу…Машину с посылкой, в районе Редькино, расстреляли, погибли четыре наших человека и посылка, естественно, испарилась…Нам нужны какие-нибудь концы. Сразу оговорюсь, времени на длинные разговоры у нас нет.

— Это уже серьезно, — сказал Вахитов, — но при чем тут я?

— С кем вы в последнее время общались? — грубо спросил Воробьев. — Кто мог вычислить эту вашу…нелегальную деятельность?

— Надо быть последним идиотом, чтобы такими вещами с кем-то делиться…

— А почему мы вам должны верить?

— А почему вы мне не должны верить? С таким же успехом я могу иметь претензии к вам. Я всего лишь посредник и теоретически мог бы нести ответственность, если бы посылка исчезла из моих рук, — сказано было таким тоном, что они поняли — дальнейший разговор бесполезен.

— Где вы живете? — спросил Голощеков, хотя прекрасно знал, что Вахитов снимает комнату на проспекте Мира, 14.

— На проспекте Мира.

Воробьев взглянул на часы.

— Мы вас отвезем домой… Не возражаете?

Вскоре они выбрались на шоссе и устремились в сторону Кольцевой дороги. Они ехали тем же путем, каким обычно отправляли в «Домодедово» посылку. Когда подъехали к Редькино, Воробьев взглянул в зеркало — хотел подсмотреть выражение лица Вахитова. Но тот отрешенно глядел вперед и только слепой мог не заметить в его глазах нечто гораздо большее, чем тоска…

— Вадик, притормози, — попросил сидящий рядом с бортинженером Голощеков. — Вот у этих берез какая-то сволочь расстреляла наших людей… Кто за это ответит?

Вахитов не отреагировал, он подавленно молчал и тяжело затягивался сигаретой.

Своего пленника они отвезли не домой к нему, а в лесопарковую зону Лосиноостровской. На одной из многочисленных проселочных дорог они припарковались. Несколько минут в машине стояла гнетущая тишина.

Голощеков начал с того, что детально описал бортинженеру всю обстановку его жилища — где что лежит, какого цвета обои, чайник, телефон — вплоть до того, каким шампунем и кремом для бритья пользуется хозяин. И когда Вахитов осознал, что вся его жизнь стала достоянием этих людей, он не то что сник, он почувствовал себя раздавленным червем…

— Что вы от меня хотите узнать? — вопрос был не столько оригинален, сколько своевременный.

Воробьева начинал раздражать этот играющий в непорочность бортинженер. И потому, не щадя его самолюбия, сказал:

— Чтобы ты, парень, не питал больших иллюзий на наш счет, взгляни на это… — Воробьев вдавил в щеку Вахитова «вальтер». — Если это для тебя не аргумент, давай выйдем и я тебе покажу очаровательное место, где ты выроешь себе могилу…Короче, нам нужна полная информация о твоих последних днях… может, неделях — где, с кем, какие вел разговоры? Чем больше будет искренности, тем больше у тебя будет шансов вернуться назад, к своему красному в белый горошек чайнику…

Вахитов угрюмо молчал и, склонив голову, рассматривал зажатую в руках сигарету. Возможно, он думал о 30 тысячах долларов, которые хранил в маленьком сейфе у себя дома.

Заговорил Голощеков:

— Если ты будешь разыгрывать из себя немого, мы можем подумать, что имеем дело с трупом. А с трупами, ты сам знаешь, как поступают — или в яму или в крематорий…

— Только ради бога не стращайте, — вдруг ожил Вахитов. — Самолет, на котором я летаю, дважды захватывали террористы, а они покруче вас, — он вялым движением руки полез за пазуху и вытащил портмоне.

Голощеков заметил как дрожат у него пальцы. Бортинженер протянул вчетверо сложенную бумагу. Это была газетная вырезка, которую Голощеков быстро пробежал глазами.

— Послушай, Вадик, что тут написано…

— Где это было напечатано? — спросил Воробьев.

— В желтой газете «Скандалы», но не в этом дело…А какое отношение эта В.Л. имеет к тебе, Вахитов?

Вахитов, опустив голову, молчал. Голощеков слегка тронул его локтем.

— Не стесняйся, все, что скажешь, останется между нами…Врачебная тайна…

— Тайна полишинеля… Это Вика Лобанова. В прошлом году она вместе со своим директором приезжала ко мне за тем же, что и вы. Надо было кое-что переправить в Швейцарию. После этого я несколько раз заглядывал в «Пиковую даму»…

— Завязался роман, что ли?

— Можно и так сказать.

Воробьев обдумывал как бы не вспугнуть Вахитова и подгрестись к разговору о Фуре и Полозе. А он уже и сам начал разогреваться.

— Обычная история, с прекрасной увертюрой… Дважды я ее брал с собой в Женеву. Дарил подарки и все шло к тому, чтобы сходить с ней в ЗАГС. Она разведена, я тоже свободен. Но когда появились эти отморозки, все пошло кувырком. Сначала к ней пристал Полоз, потом этот мерзавец Фура. Грязный подонок…Всего не расскажешь, это целая история, — он тяжело вздохнул и начал, наконец, прикуривать сигарету. — Я ее умолял образумиться…обычная ревность, обещал золотые горы, потом начал грозить, словом, на какие только ухищрения не шел.

— Значит, подруга оказалась слаба на передок, — констатировал Воробьев.

— Это и еще страх…Однажды я под видом болезни не полетел в рейс, хотя ей сказал, что отправляюсь как обычно в Женеву. В ту же ночь, под утро, я нагрянул к ней домой. Своими ключами открыл дверь, а когда вошел, почувствовал специфические ароматы…Прошел в спальню, смотрю, а там идет битва половых гигантов. Они меня тоже заметили, однако в голову не взяли и, мне назло, продолжали заниматься сексом. Она визжит, как недорезанная свинка, а он ее по всякому кувыркает…

— Кто — он?

— Полоз!

— Действительно, история, хуже не придумаешь, — сказал Голощеков.

— Но это еще не все…Потом они, как ни в чем не бывало, сели завтракать. Я хотел уйти, но этот длинный гад меня не отпустил, заставил вместе с ними распивать коньяк. А выпив, я устроил им мыльную оперу, полез драться, но Полоз, скотина, меня вырубил. Стыдно вспоминать…

— Стыд не дым, — сказал Воробьев. — И чем все это закончилось?

— Он предложил сделку: я ему указываю богатый объект и Полоз, как только выкачает из него бабки, отваливает за границу. Я сначала думал, что он блефует, но потом вижу — черта-с два. Как-то я зашел в «Пиковую даму», где опять встретил Полоза и его шестерку Фуру. Оба они ишачили на Расколова…Это абсолютно гнилой тип…Сначала прозрачно, а потом в открытую стали угрожать — мол, если не выполню их условия, они мне устроят петлю…И Фура продемонстрировал стальной тросик…

— И ты, как телок, пошел у них на поводу?

— А вы бы не пошли? Я пытался отговориться: дескать, нет у меня на примете богатых людей, а они мне в лоб — не ври, мол, знаем, каким бизнесом занимаешься…Полоз несколько раз возвращался к этой теме, но когда Фура изна…трахнул Вику, я сдался. Кое-какой информацией с ними поделился. Дальше так жить я уже не мог…

Не успел Вахитов закончить предложение, как Воробьев, обернувшись, наотмашь ударил его по лицу.

— Это тебе за наших ребят, а это…

— Стоп! — Голощеков едва успел подставить руку и следующий удар ушел в сторону. — Подожди, Вадик, это мы еще успеем сделать и не один раз.

У бортинженера из разбитого носа потекла кровь. Он стянул полы плаща, чтобы не запачкать кровью форменную рубашку.

— Как они узнали о дне, когда мы повезем деньги?

— Вы, видно, меня не так поняли… Я не имел в виду вашу фирму и деньги, которые вы должны были мне передать…Я им всего лишь назвал пару фамилий из подпольных миллионеров, между прочим, тоже из уголовной среды. То есть таких же, как они сами — Полоз и Фура… Лишь бы отстали… Но при этом ни слова не было сказано о ваших деньгах. Ни о времени их передачи…Да и не знал я об этом ничего…

— Чем докажешь?

Вахитов пожал плечами.

— Делайте, что считаете нужным…Единственное, что могу сказать: те люди, которые живут в Женеве и перед которыми я обычно отчитываюсь, будут очень на вас сердиться, если со мной что-нибудь произойдет нехорошее…

— Где обитает Полоз? — тихо спросил Голощеков.

— Я однажды пытался их выследить, но у меня кончился бензин. Знаю только со слов Вики — где-то в Хлебниково у них малина…

— Поедешь, Вахит, с нами к Вике, потом — к Полозу.

— Зачем? — у бортинженера страх перекрыл горло. — Справитесь без меня…

— Если хочешь дождаться еще одной весны, не будешь задавать глупых вопросов. Говори адрес Вики и храни тебя боженька от вранья, — Воробьев включил зажигание.

— Минутку, — Голощеков открыл дверцу и вышел из машины. Отошел в сторону и набрал номер Арефьева. Договорились: все свободные охранники выедут в сторону Ховрино и в районе железнодорожного виадука сгруппируются. Голощеков зашифровано напомнил, чтобы люди Арефьева взяли с собой «удочки», то есть оружие…

Глава пятая

Певичку из ночного кафе «Пиковая дама» они взяли еще тепленькой у нее дома. Вытащили из кровати вместе с хилым малым, ударником из оркестра, физиономия которого, словно у клоуна, была измазана яркой губной помадой. Его голенького пристегнули наручниками к радиатору, а певичку, еще пьяную, разморенную поздним сексом, отвели в ванную и инсценировали утопление. Ее держали двое людей Воробьева — им было весело наблюдать за примадонной, у которой форма груди напоминала ананас. Сначала женщина сопротивлялась и даже пыталась кусаться, но в один момент страх парализовал ее волю.

Воробьев и еще трое его людей проводили обыск, в результате которого в центре комнаты выросла пирамида женских шмоток.

В ванную вошел Воробьев и, подцепив двумя пальцами изящный подбородок певицы, спросил:

— Лапочка, где бабки?

Однако ее глаза покрылись пленкой недоумения и страха.

— Фура? — тихо произнес Воробьев и наклонился над женщиной. — Ну что же ты так долго соображаешь?

Она дернула головой, отчего мокрая прядь ее крашеных волос полоснула по воде и несколько капель упали на лицо Воробьева. Это ему не понравилось и он, взяв примадонну за челку, раз за разом окунул с головой в воду. Девица фыркала, захлебисто кашляла, однако быстро поняла, что может навсегда остаться в собственной голубой лагуне. Речь ей давалась нелегко.

— Повтори! — дожимал ее Воробьев. — Фура, говоришь, это Федя Овсяников, Полоз — Трапезников? Красивая, кстати, фамилия…Эффектно будет смотреться на мраморном памятнике…

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — сказал Воробьев, — осталось только узнать лежбище Полоза. — Он снова схватил певичку за волосы. — Так, где вы с ним проводили вечера отдыха? В Хлебниково? Это я и без тебя знаю, но там же не одна хата…Колись, милая, до конца…

Через пять секунд все встало на свои места. Они возвратились в комнату и, на всякий случай, поинтересовались у барабанщика: часто ли Полоз с Фурой бывали в кафе «Пиковая дама»? Вот это новость — почти каждую ночь. Причем с толстым прессом долларов и в гроздях «ночных бабочек»…

— Пристегните девку к этому голому придурку, — приказал Воробьев своим людям и, подойдя к телефонной розетке, вырвал ее с корнем. Взяв со стола две пачки презервативов, он бросил их к ногам скованной наручниками пары. — Согревайтесь, чтоб не схватить насморк и, упаси вас боже, высовывать носы из хаты раньше следующего утра…

На двух джипах, в сопровождении темной «девятки», набитой людьми, они подались за город. Сразу за Кольцевой дорогой первая машина, в которой находились Воробьев с Голощековым, чуть не влипла в руки гаишников. Милиция еще жила в системе перехвата и потому нервно и бессистемно тормозила все более или менее, на ее взгляд, подозрительные транспортные средства.

— Я боюсь, чтобы Вахитов не взбрыкнул при виде милиции, — сказал Голощеков, когда им приказали остановиться.

Сидящие позади них Буханец, Рюмка и Заполошный подтянули руки ближе к коленям, чтобы можно было быстрее вытащить стволы. Оружие лежало внизу, у самых ног, прикрытое целлофановыми пакетами. Но милиционер не стал настырничать и ограничился проверкой документов. Водитель Семен, не глядя на него, невозмутимо пускал через форточку колечки дыма, и равнодушно взирал на будку, возле которой стояли еще трое людей в форме.

Когда они оказались за городом, пошел общий треп. Заполошный, глядя за окно, на проносившиеся мимо сельские пейзажи, сказал:

— Такой грибной осени давно не было…Моя насолила целую бадейку белых грибков, только кому их есть…

— А я замочил полбочонка антоновки с клюквой…Зимой да под водочку, — поддержал разговор Рюмка.

— Лишние хлопоты, сейчас на рынке можно черта с рогами купить, — сказал Заполошный. — Меня же устраивает обыкновенная квашенная капуста с отварной картошечкой да со шпиком…Чтобы только плавали шкварки…

— Размечтались, — охладил гастрономический пыл подчиненных Воробьев. — Вот сейчас приедем на место и организуем шикарный фуршет имени Полоза. Или он нам… И будет вам и квашеная капуста, и шкварки до угара…

Впереди снова появился милицейский пост. Водитель зазевался и едва не сшиб километровый указатель, на что Заполошный немедленно отреагировал:

— Сеня, надень очки или проснись.

— Учту, — беззлобно сказал шофер. — В Италии одна девка стала мисс Ломбардия, хотя от рождения слепая.

— Интересно, — навострил уши Буханец, — а как она демонстрировала свои прелести?

— А у нее в ухе был запрятан миниатюрный приемничек. Ее менеджер ей суфлировал: «Анна-Лиза, иди прямо, сейчас налево, через два шага… Осторожно, ступенька… и так далее…»

— Любопытно, а как она делает минет? Тоже по подсказке? — спросил Семен.

— А ты что, всегда зажигаешь свет, когда своей бабе хочешь поставить палку?

Смех.

Воробьев курил и задумчиво смотрел на выпрямляющееся шоссе. Не доезжая до элеватора, он приказал поворачивать на дорогу, вдоль которой поблескивали блюдца промоин. Был уже вечер, в свете фонарей яркими всполохами возникали желтеющие купы деревьев.

Потянулись частные особняки. Некоторые из них только-только встали на фундамент, другие наоборот — покрылись плесенью долгостроя.

Они миновали горбатый мостик и въехали под золотисто-пунцовый шатер старых вязов. Дорога пошла ровнее, что, впрочем, не разрядило молчаливо-напряженную атмосферу, воцарившуюся в салоне.

Если бы Воробьев всмотрелся в лицо Голощекова, он увидел бы как внимательно отслеживают дорогу его глаза. И у самого начальника безопасности на скулах вздулись желваки, словно под кожу закачали изрядную порцию силикона.

— Сеня, притормози, — негромко сказал Воробьев.

Они с Голощековым вышли из машины и осмотрелись. Впереди сумеречно просматривался новый участок застройки, над которым довлели два фонаря на высокой мачте. Воробьев достал из кармана мобильник и связался со вторым джипом, в котором за старшего был Чугунов. Договорились, что машины остаются в трех разных местах с водителями. Затем Воробьев переговорил с «девяткой» и приказал всем надеть светлые вязаные шапочки, чтобы в темноте легче было опознать друг друга.

Машину поставили за сложенными железобетонными панелями и завернутыми в целлофан блоками кирпичей. С этой позиции было удобно наблюдать за домом, стоящим рядом с недостроенной водонапорной башней. Ориентировка, которую дала певичка, оказалась на редкость точной.

Двухэтажный особняк буквально утопал в яблонях и вишнях, раскидистых кленах и черемухи. В доме светилось только одно окно на втором этаже.

— Жаль, мы не знаем планировки хаты, — сказал Голощеков. Он нервно мял в руках сигарету, не рискуя прикуривать.

— Дом небольшой, разберемся, — Воробьев наскоро переговорил с Буханцом и Рюмкой о последовательности действий. К ним присоединился Заполошный, спокойный, высокого роста человек.

— У кого есть лишний санпакет? — спросил он, — свой я оставил в гараже…

— Будем надеяться на лучший исход, — успокоил его Буханец.

— Ну что, Вадик, ни пуха ни пера, — Голощеков потрепал по плечу Воробьева. — Работайте с оглядкой, если появится необходимость, вызывай нас с Семеном…

— К черту, — Воробьев поправил под курткой автомат и, пригнувшись, шагнул из-за укрытия и устремился в сторону особняка. Выбрав дистанцию, за ним отправились Буханец, Рюмка и Заполошный.

Вскоре сумерки и кустарник скрыли их из виду. Воробьев, бежавший впереди, заметил, как сквозь заросли просвечивается второй этаж дома, чего раньше не было заметно. Это вызвало у него двоякое чувство — тревогу и ощущение неотвратимости.

Буханца он заметил, когда тот огибал поставленную на высокие козлы железную бочку. По его хищной позе он понял, что этот парень уже давно забыл о таких вещах, как страх в ожидании боя.

Перед последним броском они притаились за кустами смородины, издававшей терпкие осенние запахи. Окна первого этажа были плотно закрыты изнутри шторами и лишь две световые полосы по бокам нарушали светомаскировку.

— Жаль, что мы не знаем, кто в доме обитает, — сказал Буханец, — Можем пролить невинную кровь.

— А мы сначала сделаем разведку, — Воробьев сдерживал дыхание. Но это у него плохо получалось. — Жаль, что у нас нет лестницы-штурмовки… По идее, надо бы начинать с верхнего этажа.

— Это, по-моему, не проблема, видишь справа дерево?

Скрываясь за кустами и стволами деревьев, они устремились к дому. Перескочили неглубокую, полную воды, канаву и оказались у «пьяного» забора. Когда они проникли в сад, их опутали колючие щупальца крыжовника. Роса окропила руки и оружие, которое они держали наизготовку.

Вышли на занесенную опавшей листвой дорожку, прошли мимо гаража, из ворот которого выглядывал задок светлых «жигулей». Из-за угла появился человек — это был Чугунов.

— Кажется, в доме полно людей, — сказал он, — я слышал мужские голоса.

Они обогнули угол дома и едва не уперлись лбами в толстый, с грубой, потрескавшейся корой каштан.

— Подсади, — попросил Воробьев Буханца, и когда тот подставил колено, он ухватился за сук и подтянулся.

Добравшись до светящегося окна, увидел картину допроса. В центре комнаты, за столом, сидел бледный, взъерошенный человек, явно подавленный и весь его жалкий вид резко контрастировал с открытым кейсом, в котором находились аккуратно сложенные долларовые банкноты.

У закрытых дверей безучастно застыл здоровенный амбал в кожаной короткой куртке, второй охранник находился поблизости, за спиной сидящего за столом. А парадом командовал высокий, худощавый блондин, с напрягшими на висках венами, большим подвижным ртом и большими, прижатыми к черепу ушами. На нем был темный длиннополый плащ. Человек был явно раздражен и когда говорил, оживленно жестикулировал одной рукой, вторую руку держал в кармане плаща.

Воробьев затаился, стараясь, чтобы автомат не задел железный карниз и чтобы случайно нога не соскользнула с мокрой ветки.