Глава первая

У хозяина строения номер 9 Германа Арефьева возникли серьезные проблемы с мочеиспусканием. Два года назад прострелянный мочеточник дал осложнения. Проведенное в клинике Склифосовского обследование показало: правая почка, из-за постоянного воспалительного процесса, превратилась в трухлявый гриб, который никуда, кроме, пожалуй, мусорного ведра, не годится.

Постояв впустую над унитазом, Арефьев застегнул молнию и спустил воду. Это шумовое сопрвождение предназначалось для ушей жены Златы, которая болезненно переживала, когда ему не удавалось без проблем сходить по маленькому.

Он прошел на кухню — просторную, светлую, стены которой обшиты кедровым тесом — и с порога объявил, что у него все о'кэй…

Злата — маленького росточка, хорошо сложенная, с синими глазами еврейка, недоверчиво улыбнулась, откинув со лба смоляную прядь волос. Она чистила овощи, собираясь приготовить его любимое блюдо — кабачки фаршированные.

Арефьев взял из вазы нектарин и надкусил. Врачи рекомендовали ему есть все, что источает сок и содержит мочегонные компоненты. Однако фрукт ему не понравился — несочный, что делало его совершенно безвкусным.

В колени ему ткнулся широкой мордой черный ротвеллер — молодая, с желтыми подпалинами сука по имени Ронда. Потрепав ее по лоснящемуся боку, хозяин снял с полки металлический молоток для обработки мяса и, подойдя к огромному морозильному шкафу, вынул оттуда целлофановый пакет с отборной телятиной.

— Отбей, пожалуйста, два кусочка, — попросил он жену, — сделаем сегодня разгрузочный день.

— Не часто ли ты стал разгружаться? — Злата бросила мясо в мойку и открыла горячую воду.

На кухню бесшумно вошел начальник внутренней охраны Руслан Чугунов, тоже под два метра ростом, с немного припухшим лицом. В глазах — телохранительская невозмутимость, однако смешанная с едва уловимым беспокойством. Дальше порога он не пошел, что означало — разговор с хозяином должен быть тет-а-тет.

Арефьев дотронулся до плеча Златы и вышел из кухни. Когда они с Чугуновым оказались в коридоре, охранник сказал:

— Может, я зря вас, Герман Олегович, беспокою, но дело в том, что на опушке торчат две машины — микроавтобус «Фольксваген» и темно-синяя «хонда». Подъехали и стоят, никто не выходит…

— Это, что — из ряда вон выходящее событие?

— Не в этом дело. Такое ощущение, что кто-то следит за домом. Во всяком случае, в бинокль хорошо видно, как из «хонды» ведется съемка с помощью видеокамеры.

— Принеси бинокль.

— Одну минутку, — охранник бегом устремился по лестнице на третий этаж.

Арефьев вышел на веранду, на окнах которой были приспущены жалюзи. Когда Чугунов вновь появился, хозяин дома взял у него большой морской бинокль, приставил его к глазам и направил в сторону сгруппировавшихся молодых сосенок, росших на песчаном откосе. Однако, кроме пасущихся коз и сидящего на пеньке их хозяина Петра Раздрыкина, никого на опушке не было.

— Извини, Руслан, но никаких машин я там не вижу. Ты, наверное, Петькиных коз принял за них…

— Не может этого быть! — воскликнул охранник, как будто от того — есть там чужие машины или нет, зависела его жизнь.

— Взгляни сам, — Арефьев протянул бинокль Чугунову.

— Неужели уже слиняли?

— Какие-нибудь отдыхающие…Ты номера записал?

— Только «фольксвагена», передок «хонды» скрывала трава.

— Так узнай, чья это машина…Впрочем, если они по нашу душу, то и номера у них, естественно, фальшивые.

Арефьев вернулся на кухню и сказал жене, чтобы она налила воды в формочки для льда. Затем он направился к себе в кабинет и вытащил из сейфа недавно купленный пистолет «грач» усиленной модификации. Таким оружием оснащаются сотрудники ФСБ — дальность прицельной стрельбы 200 метров , но при этом со 100 метров «грач» легко пробивает серийный армейский бронежилет.

Он вынул обойму и вылущил один патрон. Потер им по свитеру и снова вложил в обойму. Отжал предохранитель, условно прицелился в стоящую на секретере статуэтку, после чего засунул пистолет в задний карман брюк. Однако пистолет оттягивал карман и мешал сидеть. Арефьев подошел к рабочему столу и кинул оружие на ворох бумаг, лежащих в верхнем ящике. Взглянул на большие напольные часы и пожалел об этом: время подходило к обеду, а желание есть — нулевое. Ему даже показалось, что при упоминании о еде, во рту у него началось противное слюноотделение, заныло в правом боку.

Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, он спустился вниз, в подвальный этаж, где располагались бильярдная с кегельбаном и где находился штаб телохранителей. Охрана не дремала — все четыре «волкодава», как он называл телохранителей, исправно берегли его покой и безопасность.

Арефьев подошел к Буханцу и предложил ему сигарету. Это был уже немолодой человек, побывавший в серьезных переделках и отдавший более двадцати лет безупречной службе в погранвойсках.

— Кто сегодня еще дежурит? — спросил Арефьев.

— Борис, Рюмка и Заполошный. Да все нормально, Герман Олегович, зря беспокоитесь.

— Да я особенно не беспокоюсь, мне вас жаль — в такую погоду торчать без дела. От этой жары можно с ума сойти.

— А мы к этому привыкли в Чечне. Особенно, когда сидишь в раздолбанном гранатометами укрытии и ждешь последней вспышки. Помню, была заморочка…Патроны кончились, о сигаретах вообще не говорю, а рядом Пентюхин…мой кореш, с оторванной ногой просит пристрелить…А здесь, у вас, практически, дом отдыха, реабилитационное отделение…

— Ладно, особенно не расслабляйтесь и будьте повнимательнее, сегодня тут какие-то деятели брали нас в окуляры…

Буханец, натянув на лицо маску беспристрастности, отошел к монитору и стал смотреть на экран, куда передавалась информация с внешних телекамер.

Арефьев уже был у себя в кабинете, когда уловил звук автомобильного движка. По селектору услышал голос Чугунова: «Приехал доктор Камчадалов». «Впустите!» — приказал Арефьев и направился вниз.

Во двор въехал «мерседес-280», из которого вышел седовласый, в добротном костюме человек. Его проводили до дверей, и там его переняла внутренняя охрана.

— Добрый день, Дмитрий Константинович, — хозяин дома встретил Камчадалова в дверях. Последовала череда ничего не значащих фраз, после чего они прогулочным шагом направились в просторную гостиную.

На стеклянном столе, опорой которого служила бронзовая русалка, уже стояли бутылки фанты, фужеры и серебряные тарелочки с бутербродами.

— Садитесь, Дмитрий Константинович, и чувствуйте себя как дома.

— А как вы себя чувствуете? — врач разгладил свои седые кустистые брови. Его лицо излучало приветливость.

— Да как вам сказать, доктор…Вчера два раза пытался сходить в туалет, а сегодня ни разу, хотя казалось, что созрел…Позывы есть, а выжимаю из себя лишь пару капель, причем с дикой болью…

— Это, к сожалению, неизбежно. Морфий продолжаете колоть?

— Куда же деваться? Но прежняя доза уже не спасает, а увеличивать не хочется… Как там мои анализы? — чтобы скрыть волнение, он принялся разливать по фужерам фанту.

— Давайте по порядку. Особых изменений, слава Богу, пока нет. Никаких новообразований, все по-старому…Единственное, что меня смущает — это некоторый рост лейкоцитов в крови и моче. Я советовался со специалистам…Ну что они могут сказать нового — операция…Я тоже склонен к этому.

— А как насчет протеза? — перебил врача Арефьев.

— Вот тут у нас больших побед пока нет. В институте трансплантации почек жуткая очередь. И знаете, кто среди первоочередников?

— Если честно, мне на это наплевать. Но легко представить, какие там фигурируют шишки на ровном месте.

— Могу сказать…Фидель Кастро, один из родственников Каддафи, заместитель главы администрации президента, трое депутатов Госдумы, два губернатора и так далее. Всего двадцать восемь человек. И все хотят быть первыми.

У Арефьева затекла нога, противно заныло в боку.

— А в Штатах, в Европе тоже в порядке живой очереди?

Врач пригубил фужер с фантой и как как-то неловко взялся за пластмассовую вилочку, воткнутую в крошечный бутерброд. Она вдруг выскочила и хлеб с красной икрой полетел на пол. Икринки, словно оранжевые бусинки, запрыгали по ковру.

— В США тоже очередь, только из миллиардеров. Все расписано до 2004 года. То же самое в Европе. Болезнь почек — результат перегруженности ядовитыми веществами окружающей среды…

— Значит, остается ждать летального исхода? Как вы думаете, Дмитрий Константинович, какого цвета гроб мне заказывать?

В гостиную вошла Злата с подносом в руках. В керамических горшочках дымились фаршированные кабачки с зеленью.

— Здравствуйте, доктор, — женщина опустила поднос на стеклянную столешницу.

— Добрый день, Злата. У вас, наверное, не курят?

— У нас все можно, — улыбнулась хозяйка, — единственное, чего нельзя — говорить во время обеда о Макашове.

Арефьев потускнел. Он ощутил безнадежность. Когда жена вышла, он напрямую спросил Камчадалова:

— Что нужно, чтобы ни от кого не зависеть? Ни от миллиардеров, ни от Кастро, ни от депутатов?

— Найдите донора и возьмите от него расписку…

— И что — вы сразу же сделаете мне пересадку?

— Положим в клинику и там сделают. Очередь у нас не потому, что хирурги не успевают делать пересадку, а только потому, что нет протезов.

— Значит, если завтра я вам такой протез представлю…

— Купите на Тишинском рынке? — Камчадалов опустил к тарелке глаза. — Вы, Герман Олегович, не обижайтесь, но ситуация, мягко говоря, в самом деле серьезная. Спрос на протезы опережает предложение…

— Именно куплю! Или вырву из груди какого-нибудь придурка вот этими руками, — Арефьев поднял руки и сделал пальцами такое движение, словно собирался играть на рояле. — Но вы должны мне помочь все оформить надлежащим образом. Что для этого нужно — сертификат?

Хозяин поднялся и подошел к бару. Откуда-то из-за бутылок с напитками вытащил продолговатый конверт и, возвратившись, положил его на стол.

— Надеюсь, этого хватит, чтобы с вашими консультантами решить мою проблему положительно. Сколько по-вашему может стоить почка?

— Если от бомжа — пару бутылок водки, у безработного, который готов продать себя по частям, можно сторговать за полторы-три тысячи долларов…На международном рынке за почку возьмут не менее ста тысяч долларов…Однако наши наблюдения говорят о том, что люди со своими органами расстаются крайне редко. Может, один из ста тысяч…

— Будем этого одного искать, — Арефьев подвинул конверт ближе к Камчадалову. — Берите, у меня нет больше терпежа сносить эту боль…

Когда они вышли на улицу, Арефьев подошел к водителю голубого «мерседеса» и угостил его сигаретой. Машина подала багажником в открытые ворота и вскоре вместе с гостем выехала на улицу.

Глава вторая.

Злату он застал в спальне. Она стояла возле трюмо и вытирала глаза. Он обнял ее, прижал к себе.

— Что сказал врач? — спросила женщина.

— Взял, но ничего нового не сказал.

И Арефьев передал ей разговор с доктором.

В половине седьмого охрана доложила, что у ворот просит о встрече пастух Раздрыкин. Обычно он приносит бидончик козьего молока и оставляет его охране. Но это по утрам. В другое время Арефьев вряд ли бы дал согласие на такой необязательный визит, однако, пребывая в хандре, он коротко бросил:

— Впустите его во двор, я сейчас спущусь.

С каким-то внутренним противоречием он шел на встречу с этим немного странным козьим хозяином. Безработный, здоровенный, лет сорока человек, целыми днями болтался со своим стадом в окрестностях Опалихи. И всякий мог видеть следы выпаса парнокопытных — повсеместно обглоданные кусты сирени и акаций.

Петр был одет в брезентовую, до белизны выгоревшую безрукавку, с большими кнопками на груди. Штаны тоже полинявшие и вытертые до дыр. На босых ногах, давно просящие каши, кеды. Из одной из них торчал большой, с пожелтевшим ногтем, палец. У него красное от загара лицо, живые зелено-янтарные глаза.

— Заходи, — пригласил гостя Арефьев и повел его за собой.

Они обогнули дом и вошли в тень раскинувшихся кустов жасмина, среди которых притаилась беседка с разноцветными стеклами. Когда они уселись за ромбовидный стол, Раздрыкин положил на него газету «Пульс Опалихи» — разворотом к Арефьеву.

— Смотрите, Герман Олегович, как они меня кинули мордой в грязь.

Арефьев не без интереса прочитал, на три колонки, крупный заголовок: «И у нас есть свои зоофилы?». Материал сопровождала обильная подборка фотографий, на которых был изображен сам пастух и его стадо. Среди животных особенно выделялась коза Табуретка — старая, с большими рогами и молочным выменем. И по мере того как Арефьев вчитывался в текст и вглядывался в снимки, глаза его хищно сужались, на щеках заходили желваки.

— Тебя, Петро, действительно грязно кинули, — тихо проговорил Арефьев. — Но в чем правда?

— Да какая к черту правда, Герман Олегович! Тут одна черная клевета. Смотрите, что мерзавцы придумали… Журналист задает вопрос сексопатологу, затем председателю комиссии по охране животных и даже директору зоопарка, дескать, как они смотрят на такой экземпляр, как я?

— Успокойся, парень, я не суд и не следователь. Если ты ко мне пришел, говори — да или нет. Все! Я жду…

— Клянусь детьми, нет, нет и нет! Я же пятерых детишек настругал, зачем же мне еще козы?

— А кто этот прокуда, с чьей подачи написано все это дерьмо? Получается, что как будто кто-то лично видел, как ты трахал козу Табуретку?

— Вот в том-то и дело — кто он? Я пошел в редакцию, но мне эта курва, редакторша, сказала, что не может назвать источник, поскольку по закону она не обязана этого делать. Значит, меня можно прилюдно полоскать в позоре, а назвать гада, который меня до смерти опоганил, нельзя. Как я буду смотреть детям в глаза? И как они пойдут в школу?

Крупные слезы полились по загорелым, рано проморщининым щекам Раздрыкина.

— Хорошо, Петро, а чем, собственно, я могу тебе помочь? — у Арефьева даже боль в спине поубавилась. Он подумал о пистолете в столе.

— Если можете, одолжите мне деньжат, я пойду с ними судиться. После такой рекламы я теперь не смогу продавать молоко. Все соседи враз отказались, а я ведь за счет этого только и перебивался…

— Я, разумеется, тебе дам денег, но ты, Петро, должен сказать всю правду.

— Да какая, к хрену, правда! — пастух явно заводился.

— Подожди, парень, не штампуй ахинею. Я тебя о другом спрашиваю: из-за чего они тебя так облажали? Ведь без причины ничего не бывает. Верно?

— Хорошо, скажу, — Раздрыкин нервно отстегивал и застегивал кнопку на безрукавке. — Во время выборов нашего мэра я создал комитет…Ну, какой там комитет, одна видимость…Собралось нас шесть мужиков и решили мы этого каплуна прокатить…

— Кого конкретно?

— Нынешнего мэра, жириновца, наобещавшего сделать из Опалихи новые Васюки. И став мэром, тут же, за бесценок, продал лесопилку, но и этого ему показалось мало. Ввел местные тарифы на электроэнергию, газ, словом, как следует прижал свой электорат…А мы ведь людей предупреждали.

— Значит, тоже попортили ему крови?

— Да с него, как с гуся вода. Такого злопамятного питона я еще в своей жизни не встречал. Вот он меня с помощью этой профурсетки из редакции живьем на шампур и насадил.

Арефьев, задумчиво глядя куда-то за стены беседки, равнодушно изрек: «Не прищеми да не будешь прищемлен». Он вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер.

— Злата, я с Петром в беседке. Возьми мой портмоне…кажется, я его на рояле оставил, и принеси его сюда…И прихвати что-нибудь выпить…

Когда Злата пришла, Арефьев отсчитал 500 долларов и протянул их Раздрыкину, однако пастух наотрез отказался брать деньги. Они ему показались «слишком большими». И только после того, как пропустил рюмку-другую водки, с оговорками, положил доллары в карман затрапезной безрукавки. Подняв кулак, он с чувством проговорил:

— Теперь я этих сволочей обязательно посажу на скамью подсудимых…

— Э, нет, Петро, — голос Арефьева налился металлом, — деньги, которые я тебе дал, отнеси не продажному суду, а потрать на детей и жену. А все остальное я отрихтую сам. Иди и утром возвращайся с молоком, оно мне очень нравится.

Раздрыкин засуетился, не зная как выказать хозяину благодарность.

— Да я те, Герман Олегович, чего хочешь сделаю. Ты меня так подвыручил, что я теперь могу послать их всех на хутор бабочек ловить…

— Я устал, иди и об этой ерунде больше не думай.

Пастух тем не менее не унимался:

— И главное, что мерзавцы придумали…Дескать, и великие люди от этого…как его, зоофильства тоже не были застрахованы. Например, Петр Ильич Чайковский или этот французский актер… забыл фамилию…И что бойцы Чингисхана в поход брали овец, чтобы вдали от жен было с кем заниматься сексом. Б-р-р, — Петр пьяно передернулся и до боли сжал челюсти…

После того, как проводил до ворот пастуха, Арефьев вернулся в беседку и долго сидел в одиночестве. Солнечные лучи, проникая через кусты и разноцветные стекла беседки, создавали вокруг прихотливые узоры. На душе было отрадно и вместе с тем неспокойно. И он понимал, откуда исходит тревога: от четкого ощущения, что в один прекрасный день все истечет в никуда.

Боль, словно колючая проволока, накручивалась и накручивалась на позвонки. Отдавала в правую лопатку, стреляла в пах, крутилась штопором внутри тела.

Он глянул на часы — приближался обед и пора уже делать укол морфия. Но когда он собрался уходить, на столе засигналила трубка мобильного телефона. Звонили из его офиса, помощник Голощеков. И сначала он его не узнал — так изменился голос и так невнятны были слова помощника.

— Да прекрати ты, наконец, валять дурака! — Арефьева кольнуло предчувствие беды. — Говори внятно, как я тебя учил…

Но то, что он услышал, потрясло его. После затянувшейся паузы Арефьев сказал:

— Пока молчи. Информацию до моего приезда заблокировать и чтоб ни один акционер об том не знал. Собери членов правления, я сейчас же выезжаю…

Он пошел в дом и с порога окликнул Злату. Начал переодеваться. Темный костюм до неузнаваемости изменил его, он превратился в еще более интересного и уверенного в себе человека.

Прихватив из ящика пистолет, он решительным шагом вышел на крыльцо и громко позвал охранника. Когда появился Чугунов, Арефьев велел ему выводить из гаража джип.

— Ты с Буханцом поедешь со мной в офис. У нас, кажется, ЧП.

— Как — со стволами?

— Брать!

Когда он уже был снова во дворе, его с балкона окликнула Злата.

— Гера, когда вернешься?

— Дай сначала уехать, — легкое раздражение повисло в воздухе. — Ворота!

И джип, в который он уселся с телохранителями, рванул с места так резво, что всех, кто в нем находился, отмахнуло на спинки и люди, матюгаясь, с трудом начали занимать вертикальное положение.

Следом за ними, на расстоянии, примерно, двухсот метров, шел второй джип, за рулем которого сидел охранник по кличке Рюмка…

Глава третья

Фирма «Омега» находилась между Коровинским и Ленинградским шоссе, на Онежской улице. Когда оба джипа припарковались у ворот, ожидавший на крыльце офиса помощник Голощеков спустился со ступенек и направился к калитке, где надеялся встретить своего шефа.

Они обменялись двумя короткими, общими фразами и заспешили в здание. Члены правления уже были в сборе. Арефьев столь озабоченных своих сотрудников еще никогда не видел.

Совещание началось в его кабинете. Он оглядел присутствующих холодным взглядом и дал слово начальнику службы безопасности Вадиму Воробьеву. Его доклад отличался лаконичностью.

Все произошло возле поселка Редькино, примерно, в двух километрах от аэропорта «Домодедово». И судя по всему, нападавшие наверняка знали, за чем идут и потому стреляли по верхним сегментам машины, чтобы не изрешетить пулями кейс с деньгами.

Один из сидящих за Т-образным столом акционеров перебил Воробьева:

— Лично меня интересуют людские потери, если, разумеется, таковые имеются.

Арефьев раздраженно отреагировал:

— До этого мы еще дойдем. Есть хоть какая-то версия? — обратился он к Воробьеву.

— Милиция на проезжей части дороги подобрала 23 стрелянные гильзы, предположительно от автомата АК чешского производства. Нападение, естественно, было внезапным и об этом говорит тело охранника Димы Орлова, убитого на шоссе.. Видимо, он успел отреагировать на нападение и, открыв заднюю дверцу, выбрался из машины и начал отстреливаться. Во всяком случае, в 13 35 он еще сумел связаться со мной по мобильнику и сказать, что произошло нападение. Но последние его слова были для меня не совсем понятными.

— Что именно он сказал? — спросил Арефьев.

— Орлов произнес только одно слово — не то «пура», не то «кура»…Что-то очень похожее. Мы сразу же выехали туда, и в Редькино прибыли раньше милиции. Дима почти уже не дышал. Я пощупал у него пульс — нитка. Ни одного отчетливого удара. На обочине дороги лежал еще один неизвестный человек со сквозным прострелом груди. Наш шофер Эдик Стрельченко и двое других охранников тоже погибли.

— Это как-то не вяжется, — вслух подумал Арефьев, — киллеры на месте убийства стараются ничего не оставлять. Тем более трупы своих людей.

— Возможно, им кто-то помешал, а может, не хотели обременять себя убитым, — высказал здравую мысль один из акционеров, еще достаточно молодой, с широкими плечами блондин.

— Просто, прихватив деньги, им надо было как можно быстрее уносить ноги, — Воробьев потер висок. — Мы успели забрать из машины своих людей…и Диму, конечно, и все оружие…Словом, все, что могло бы навести милицию на наш след. Труп нападавшего мы тоже привезли с собой…

— Где он сейчас? — встрепенулся Арефьев.

— Здесь, в подвале, в большом морозильнике.

— Кто его осматривал? — Арефьев был нетерпелив.

— Он мертв на двести процентов.

— Я не об этом, — Арефьев механическим движением потер рукой поясницу, где сильно тянуло и ныло. — Я имею в виду его одежду. Возможно, при нем были какие-то документы, визитки, личные письма, записная книжка и так далее…

— Только сигареты с газовой зажигалкой и две обоймы к пистолету ТТ. Самого оружия при нем не было, — Воробьев сел на место.

— Теперь о наших финансовых потерях, — Голощеков всмотрелся в лица присутствовавших, кое-кто из них сидел, опустив глаза… — К сожалению, мы понесли колоссальные убытки — два миллиона долларов. По договору с заказчиком, в случае утраты передаваемых денег по нашей вине, мы обязаны компенсировать потери в течение десяти календарных дней. После этого каждый просроченный день нам будет стоить шести процентов от обозначенной суммы. Вот и считайте…

Заговорил Арефьев:

— Какие это деньги, не мне вам объяснять. Но как бы там ни было, завтра вся сумма должна быть в Швейцарии, в руках получателя. Мы о нем ничего не знаем и всю ответственность несем перед лицом, передающим валюту. И, как уже сказал Голощеков, если в течение десяти дней не рассчитаемся с клиентом, можем потихоньку отправляться на ближайшее кладбище подыскивать себе вечное место жительства…Кстати, Гриша, — обратился Арефьев к сидящему в торце стола рыхлому человеку, с большими на выкате глазами, — если понадобится, сколько мы можем собрать налички?

Финансист Григорий Коркин закрыл глаза и беззвучно зашевелил губами. Такая неприятная у него привычка, которая, между прочим, не мешает ему производить бухгалтерские расчеты с быстротой компьютера…

— Поднатужившись, мы можем собрать от силы 500 тысяч долларов…Ну, может быть, семьсот, но это предел…

— Все слышали? — в глазах Арефьева шелохнулись льдинки. — А кого это волнует — предел это или не предел…По договору мы отвечаем своей недвижимостью, которая вплоть до пепельницы зафиксирована в этом договоре. Значит, через десять дней все это, — Арефьев взглядом очертил пространство кабинета, — может за милую душу пойти с молотка? Мы этого хотим? Думаю, что нет…

Блондин, с атлетическими плечами, по фамилии Смирнов, согласно кивнул. Другие акционеры не проявили никакой реакции.

Арефьев взглянул на Воробьева.

— Как ты, Вадим, объяснишь, почему именно нас, в определенный час и в определенном месте, с бортом полным денег, так дешево фраернули?

Шеф безопасности, выдержав суровый взгляд своего президента, не стал тянуть с ответом. Он прекрасно понимал, что все, что связано с безопасностью в фирме, лежит на его совести.

— О том, что касса отправляется в «Домодедово», знали вы, Георгий Иванович — взгляд в сторону Голощекова — я, Гриша Коркин и, пожалуй, все… Впрочем, в курсе еще был Дима Орлов, но у него теперь не спросишь.

— А другие охранники? Водитель?

— Это исключено на сто процентов! Мы никогда заранее не оповещаем ни о сути задания, ни о маршруте, ни тем более о времени. Ребята тысячу раз проверенные…

— Но, согласитесь, чудес не бывает, — у Арефьева на лбу вздулась вена.

Двое, угрюмо молчавших акционеров, встали со своих мест и направились к выходу. Арефьев бросил им в спину реплику: «Пока об инциденте прошу не распространяться».

— Но об этом уже сообщили «Эхо Москвы» и «Маяк», — сказал Голощеков. — Правда, информацию подали без деталей, в общих чертах.

— Это их дело, — Арефьев вытащил из кейса упаковку «Севредола» и одну таблетку положил под язык. Когда наркотик начал подавлять боль, Арефьев заметно приободрился.

— Пошли! — он поднялся из-за стола и направился к двери.

Впятером: Арефьев, Голощеков, Воробьев, Коркин и примкнувший к ним Смирнов, вышли из кабинета и, пройдя два лестничных перехода, спустились в подвал. В квадратной без окон комнате стоял большой морозильник с откидной крышкой. Воробьев поднял ее и подошедшие увидели лежащего в скрюченной позе довольно еще молодого, но уже охваченного холодом смерти человека.

Он был в черных джинсах, кроссовках, в тонкой кожаной куртке, с отчетливыми пятнами крови. В одном месте, возле молнии, с трудом можно было рассмотреть два отверстия, по-видимому, оставленных пулями.

— Щенок, — сказал Арефьев, — на вид больше двадцати пяти не дашь. Вы проверили его карманы?

— Я вам уже говорил — сигареты, зажигалка и две запасных обоймы, — негромко сказал Воробьев.

— Осмотрите еще раз, может, найдете какую-нибудь зацепку.

— Это лишнее, — вдруг проговорил стоявший за спиной Арефьева Смирнов, — вне всякого сомнения, это труп бандита Фуры, из великолукской бригады. Он на своей «хонде» часто бывал на наших бензозаправочных станциях и мои люди хорошо его знают.

Арефьев обернулся к Смирнову.

— А если это ошибка? — спросил он.

— Не думаю… У Фуры на правой кисти наколка…Изображение обнаженной девицы в шляпе, сидящей верхом на пистолете…

Воробьев отвернул манжет куртки, которая была на Фуре. Татуировка, несмотря на то, что покрылась изморозью, хорошо считывалась.

— Что теперь? — неизвестно к кому обратился Коркин. Он явно нервничал, очевидно, вид мертвого человека в холодильнике вызвал в нем страх и подкатывающую к горлу дурноту.

В помещении наступила тишина, которую нарушил громкий хлопок — это Арефьев резко захлопнул крышку холодильника.

— Но если информация исходила не от нас, то от кого? — Арефьев по очереди заглянул каждому в глаза.

— Бортмеханик будет в Москве только послезавтра, — сказал Воробьев и этим как бы указал направление, в котором надо двигаться в поисках продажного информатора. — Это не наш человек, его назначили те, кому мы передаем за границей бабки.

— Однако это не снимает с нас ответственности. Если бы все случилось после того, как мы передали ему деньги…Идемте все ко мне, — Арефьев быстрым шагом вышел в коридор и направился в сторону лестничной клетки.

В кабинете он вытащил из бара бутылку «Метаксы» и один фужер, который наполнил до половины коньяком. Затем вызвал секретаршу и велел ей принести пять бритвенных лезвий. Вскоре она вернулась и положила на стол несколько конвертиков «Невы».

— Это все, что я нашла в старых запасах, — сказала секретарша и вышла из кабинета.

Арефьев снял пиджак, повесил его на спинку кресла. Засучил рукав рубашки.

— Возьмите каждый себе по лезвию, и делайте, как я, — и Арефьев незаметным движением чиркнул себя по руке. На коже появилась красная полоска.

Коркин не верил своим глазам. Смирнов, все свое внимание сосредоточил на зажатой в руке сигарете, которая мелко вибрировала. Голощеков и бровью не повел — взяв со стола лезвие, стал его распечатывать.

— У меня нет другого способа доказать вам свою непричастность к случившемуся…и вашу, кстати, тоже, — Арефьев подвинул к себе фужер и сдоил в него несколько капель крови.

Коркин побледнел и не сразу справился с бритвой. Он еще не отошел от увиденного в морозилке.

Арефьев первым пригубил фужер, после него — Смирнов. За ним Голощеков с Воробьевым. Начальник службы безопасности попытался все свести к шутке «А если у меня СПИД?», но на нее никто не отреагировал. Сделав глоток коньяка, Воробьев нарочито не спеша закурил. Однако Коркин чуть было не испортил процедуру: он не смог справиться с рвотными позывами и после пригубления коньяка побежал в угол, где стояла корзина для мусора. Арефьев пришел ему на помощь: плеснул в большой фужер водки и протянул финансисту.

— Вот теперь знаем — мы все чисты друг перед другом…А если нет, во что, правда, мне не хочется верить, каждый будет платить кровью, — Арефьев был невозмутим. Он наложил на ранку клочок газеты, а саму руку, согнув в локте, прижал к груди…

Дальше разговор пошел по конкретным направлениям. От Воробьева Арефьев потребовал немедленного взятия под контроль квартиры и телефона бортинженера, улетевшего в Женеву. Смирнова попросил выяснить — на какую сумму тот может рассчитывать от торговли своих бензоколонок. Коркин как можно быстрее должен связаться с банками, при этом Арефьев напомнил, что люди из этих финансовых учреждений тоже пользовались их «черным каналом», по которому уходили на Запада «отстиранные» доллары. Голощекову он назначил встречу через час.

Оставшись в кабинете один, Арефьев достал из сейфа одноразовые шприцы, спирт и вату. Ампулы с морфием постоянно находились у него в кейсе. Он боялся стать наркоманом и потому набирал в шприц вместо сорока миллиграммов морфия только половину. Укол сделал в предплечье.

Когда дурнота прошла, и в теле появилась комфортная теплота, он набрал номер телефона начальника отдела милиции Опалихи подполковника Коризно.

— Михаил Иванович, — сказал Арефьев, — вас можно поздравить с поимкой Андреева? Вчера об этом прочитал в «Комсомольской правде», и, если не секрет, сколько времени вы его ловили?

— Год и два месяца. Но что любопытно: своему конвоиру он заплатил две тысячи долларов за то, чтобы тот помог ему сбежать прямо из зала суда, а знаете, сколько мы можем в виде премии выписать своим сотрудникам за поимку Андреева?

— Ну хотя бы половину от «беговых»…

— Вы слишком широко, Герман Олегович, размахнулись. А полторы тысячи российских рублей не хотите?

— Связались бы со мной, пожертвовать на доброе дело пару тысяч долларов пока для меня, слава богу, не проблема. Кстати, я тоже хочу получить от вас поддержку, правда, морального свойства…

На другом конце провода возникла двусмысленная пауза. Голос Коризно стал явно настороженным.

— Если эта помощь не выйдет за пределы моих служебных возможностей… Что у вас, Герман Олегович, на душе?

— У меня на душе один сорванец по кличке Фура…

И снова пауза, но уже не столь затяжная, как первая…

— Рэкет?

— Вроде того…Идет серьезный наезд на одного моего компаньона. Но если это служебная тайна, то, ради бога, извините.

— Нет, я так не думаю, но все же надо кое с кем переговорить. Как вы сказали — Фура? Записываю. Можете минут через сорок перезвонить?

— А как насчет моего спонсорства? Я ведь действительно хотел бы как-то материально отблагодарить ваших парней.

— Об этом я должен посоветоваться со своим начальством. Вы ведь знаете, идет повсеместная борьба с коррупцией, тут и влипнуть можно…Тем более, вы нам и так помогли, ваши «лендроверы» до сих пор исправно служат…Кстати, на одном из них мы привезли в отдел после задержания этого Андреева. Крепкий, между прочим, орешек…

Однако Арефьеву самому звонить в милицию не пришлось. В половине шестого раздался звонок и он узнал голос Коризно. Оказалось, рецидивист по кличке Фура находится во всероссийском розыске.

— Вам ведь, Герман Олегович, ни о чем не говорит такое словосочетание, как бандформирование из Великих Лук? Гастролеры и примкнувший к ним Фура. Но что примечательно, несколько часов назад, в районе Редькино, было совершено нападение на неизвестную машину и не исключено, что в этом участвовал Фура. Во всяком случае, отпечатки большого и указательного пальцев, найденные на брошенном пистолете принадлежат ему. Завтра утром будет готов результат идентификации крови, взятой на месте преступления.

После разговора с Коризно, Арефьев вызвал к себе Воробьева.

— Ты, Вадик, сказал, что в Редькино вы приехали раньше милиции…

— На целых одиннадцать минут, а это вечность.

— Почему же тогда милиция нашла пистолет Фуры, а вы его прохлопали?

Глава четвертая

Рейс из Женевы безнадежно задерживался. Западный циклон, о котором три дня назад предупреждали синоптики, наконец достиг Москвы и разразился сильнейшими шквальными ветрами и дождями. Трижды Ту-154 заходил на посадку и трижды диспетчеры уводили его на новый круг, пока окончательно отчаявшись, не отправили его в Тулу, не задетую непогодой.

Когда об этом объявили по радио, в аэропорту началась легкая паника, ибо все понимали, что и другие рейсы могут быть отложены на неопределенное время.

Встречали женевский борт и люди Арефьева: его помощник Голощеков и начальник службы безопасности Воробьев. Они находились в комфортабельном шестисотом «мерседесе», поглядывали на часы, курили, перебрасываясь ничего не значащими репликами. Однако, когда стало очевидным, что ожидаемый рейс срывается, Голощеков по мобильнику связался с диспетчерской аэропорта и поинтересовался — когда, наконец, прилетит самолет из Женевы? Узнав, что в ближайшие два часа этого не случится, они прошли в бар аэропорта, выпили по чашке кофе, купили сигарет и вернулись на стоянку.

Неподалеку от них, между красным «опелем» и синими потрепанными «жигулями», стояла представительная «ауди-950», оставленная здесь бортинженером Владимиром Вахитовым. Они, разумеется, знали его в лицо и без особого напряжения ждали, когда он появится в поле их зрения.

Воробьев с помощью небольшого надфиля занимался обработкой ногтей, а Голощеков, сложив вчетверо газету «Московский комсомолец», читал информационную подборку. Когда дошел до «Криминальной хроники», его рука невольно потянулась за пачкой сигарет.

— Послушай, Вадик, что произошло в нашей родной столице… — Начал читать: — ГИБДД ГУВД сообщает: вчера, в 21 40, на шоссе Энтузиастов, неизвестными лицами был обстрелян дорожный пост, погибли четыре милиционера. Свидетели в один голос утверждают, что к этому нападению каким-то образом причастная серая «девятка» с тонированными стеклами, которая дважды появлялась в этом районе. С места преступления исчезли четыре автомата «калашникова» и находящиеся на КПП бронежилеты. Пропали также милицейские фуражки и два регулировочных жезла. Возбуждено уголовное дело, ведется следствие…»

— Кто-то просто взбесился, — сказал Воробьев, — «Маяк» передавал, что сегодня ночью на Учинском водохранилище произошла крупная бандитская разборка. Две машины взорваны, милиция насчитала более двух тысяч стреляных гильз, настоящий бой…одиннадцать трупов…

— А в каком именно месте? — спросил Голощеков. — Случайно не на спасательной станции?

— Здесь написано, что бой шел где-то в районе Пестово, на заброшенном целлюлозно-бумажном заводе. Случайно или нет взорвали емкость с остатками аммиака.

— Я это тоже слышал, правда, застал только конец сообщения. Там где-то поблизости нашли труп киллера, которого милиция разыскивала с 1994 года. Схлопотал парень три разрывных в живот…

— Сколько, ты сказал, там подобрали гильз?

— Более двух тысяч.

— Неплохо мужики порезвились, считай, израсходовали боезапас целой роты. Слушай, куда Россия катится?

— А версии какие-нибудь назывались?

— Как всегда — в интересах следствия никакой информации.

— Одиннадцать трупов и — молчок!

— Не совсем… — Воробьев, вытянув шею, к чему-то стал прислушиваться. — Кажется какой-то самолет идет на посадку…

Голощеков вышел из машины, чтобы лучше рассмотреть заходящий на ВПП лайнер.

— Нет, это, видимо, Ил-86, аэробус, ему непогода не страшна. Словно кашалот в океане…

Дождь почти прекратился и Воробьев выключил дворники.

— Может, с Вахитом поговорим прямо здесь? — спросил он.

— Сначала его немного поводим по городу. У меня такое ощущение, что мы что-то не так сделали. Ты хорошо помнишь, что мы в салоне его машины не наследили?

— Вполне возможно, что он мог использовать какую-нибудь контролку, которую мы с тобой не заметили.

— От всего не застрахуешься. Конечно, было бы значительно проще — останься Фура в живых…

— Меня больше всего в этой ситуации беспокоит здоровье Арефьева. Если бы это был другой человек, все было бы намного проще. Но сейчас не та ситуация, когда можно менять лошадей на переправе.

— Да, как ни странно, многое в нашей с тобой жизни зависит от его почки…

Над ними, совсем низко, с затихающими турбинами проплыл величественный Ту-154 и скатился за здание аэропорта.

Голощеков, только что погасивший сигарету, взял из пачки новую. Размял фильтр, но прикуривать не стал. Задумчиво смотрел на безрадостный пейзаж за окном.

Прошло минут сорок, когда из подземного перехода вышла группа людей с вещами в руках. Однако Вахитов появился совершенно с неожиданной стороны. Он подошел к своей машине и вытащил из кармана пультик, чтобы открыть центральный замок. Им хорошо было видно его красивое, с мягкими чертами лицо, на котором отчетливо проглядывала нерешительность. Он вдруг отступил от дверцы, словно от нее исходила смертельная опасность, развернулся и почти бегом направился в сторону автобусной остановки.

— Черт возьми, его явно что-то насторожило! — Воробьев положил руку на ключ зажигания.

— Возможно, у него животная интуиция.

— Интуиция обостряется у тех, кому есть, что скрывать…Нам надо его сейчас же брать за хобот и прессовать…

— Мы можем его вспугнуть. Поезжай за ним, притрись к тротуару.

Когда машина поравнялась с Вахитовым, Голощеков открыл дверцу, загородив бортинженеру дорогу.

— Владимир Петрович, садитесь, пожалуйста, в машину…И, ради Бога, не давите нам на психику.

Вахитов явно растерялся. Пока он приходил в себя, из машины вышел Голощеков и крепко взял его за руку. И, видимо, понимая, что силовое давление неминуемо, бортинженер бросил на заднее сиденье кейс и вслед за ним сам полез в «мерседес». Как только дверцы захлопнулись, Голощеков тут же их заблокировал.

— Немного отъедем в сторону и там спокойно переговорим, — тихо сказал начальник службы безопасности.

— А что, собственно, произошло? — Вахитов старался быть спокойным.

— Почему вы не сели в свою машину? — на вопрос вопросом ответил Голощеков.

— Потому что сигаретная пачка на сиденье была сдвинута…Она должна лежать на газете, на последнем слове заголовка…

— А чего вы боитесь? — спросил Воробьев. — Сели бы и поехали.

— Сел бы и взлетел на воздух? — Вахитов закурил. — В Женеве меня уже допрашивали — почему я не привез посылку?

— Именно это и будет темой нашего разговора…Кто из вашего окружения знал о том, что вы перевозите во время рейса в Швейцарию? — Голощеков говорил так, словно перед ним был не взрослый человек, а школьник.

— Знал ваш шеф, знали вы, знала ваша охрана…

— Пардон, охрана ничего не знала. Кто еще был в курсе?

— И, очевидно, знали те, кому я в Женеве эти посылки передавал. А что, собственно, случилось? Какие-нибудь неприятности?

— Мягко сказано, любезный, — Голощеков взглянул на Воробьева, как будто спрашивая — открывать бортинженеру все карты или сразу брать его на прихват? — Хорошо, я вам скажу…Машину с посылкой, в районе Редькино, расстреляли, погибли четыре наших человека и посылка, естественно, испарилась…Нам нужны какие-нибудь концы. Сразу оговорюсь, времени на длинные разговоры у нас нет.

— Это уже серьезно, — сказал Вахитов, — но при чем тут я?

— С кем вы в последнее время общались? — грубо спросил Воробьев. — Кто мог вычислить эту вашу…нелегальную деятельность?

— Надо быть последним идиотом, чтобы такими вещами с кем-то делиться…

— А почему мы вам должны верить?

— А почему вы мне не должны верить? С таким же успехом я могу иметь претензии к вам. Я всего лишь посредник и теоретически мог бы нести ответственность, если бы посылка исчезла из моих рук, — сказано было таким тоном, что они поняли — дальнейший разговор бесполезен.

— Где вы живете? — спросил Голощеков, хотя прекрасно знал, что Вахитов снимает комнату на проспекте Мира, 14.

— На проспекте Мира.

Воробьев взглянул на часы.

— Мы вас отвезем домой… Не возражаете?

Вскоре они выбрались на шоссе и устремились в сторону Кольцевой дороги. Они ехали тем же путем, каким обычно отправляли в «Домодедово» посылку. Когда подъехали к Редькино, Воробьев взглянул в зеркало — хотел подсмотреть выражение лица Вахитова. Но тот отрешенно глядел вперед и только слепой мог не заметить в его глазах нечто гораздо большее, чем тоска…

— Вадик, притормози, — попросил сидящий рядом с бортинженером Голощеков. — Вот у этих берез какая-то сволочь расстреляла наших людей… Кто за это ответит?

Вахитов не отреагировал, он подавленно молчал и тяжело затягивался сигаретой.

Своего пленника они отвезли не домой к нему, а в лесопарковую зону Лосиноостровской. На одной из многочисленных проселочных дорог они припарковались. Несколько минут в машине стояла гнетущая тишина.

Голощеков начал с того, что детально описал бортинженеру всю обстановку его жилища — где что лежит, какого цвета обои, чайник, телефон — вплоть до того, каким шампунем и кремом для бритья пользуется хозяин. И когда Вахитов осознал, что вся его жизнь стала достоянием этих людей, он не то что сник, он почувствовал себя раздавленным червем…

— Что вы от меня хотите узнать? — вопрос был не столько оригинален, сколько своевременный.

Воробьева начинал раздражать этот играющий в непорочность бортинженер. И потому, не щадя его самолюбия, сказал:

— Чтобы ты, парень, не питал больших иллюзий на наш счет, взгляни на это… — Воробьев вдавил в щеку Вахитова «вальтер». — Если это для тебя не аргумент, давай выйдем и я тебе покажу очаровательное место, где ты выроешь себе могилу…Короче, нам нужна полная информация о твоих последних днях… может, неделях — где, с кем, какие вел разговоры? Чем больше будет искренности, тем больше у тебя будет шансов вернуться назад, к своему красному в белый горошек чайнику…

Вахитов угрюмо молчал и, склонив голову, рассматривал зажатую в руках сигарету. Возможно, он думал о 30 тысячах долларов, которые хранил в маленьком сейфе у себя дома.

Заговорил Голощеков:

— Если ты будешь разыгрывать из себя немого, мы можем подумать, что имеем дело с трупом. А с трупами, ты сам знаешь, как поступают — или в яму или в крематорий…

— Только ради бога не стращайте, — вдруг ожил Вахитов. — Самолет, на котором я летаю, дважды захватывали террористы, а они покруче вас, — он вялым движением руки полез за пазуху и вытащил портмоне.

Голощеков заметил как дрожат у него пальцы. Бортинженер протянул вчетверо сложенную бумагу. Это была газетная вырезка, которую Голощеков быстро пробежал глазами.

— Послушай, Вадик, что тут написано…

— Где это было напечатано? — спросил Воробьев.

— В желтой газете «Скандалы», но не в этом дело…А какое отношение эта В.Л. имеет к тебе, Вахитов?

Вахитов, опустив голову, молчал. Голощеков слегка тронул его локтем.

— Не стесняйся, все, что скажешь, останется между нами…Врачебная тайна…

— Тайна полишинеля… Это Вика Лобанова. В прошлом году она вместе со своим директором приезжала ко мне за тем же, что и вы. Надо было кое-что переправить в Швейцарию. После этого я несколько раз заглядывал в «Пиковую даму»…

— Завязался роман, что ли?

— Можно и так сказать.

Воробьев обдумывал как бы не вспугнуть Вахитова и подгрестись к разговору о Фуре и Полозе. А он уже и сам начал разогреваться.

— Обычная история, с прекрасной увертюрой… Дважды я ее брал с собой в Женеву. Дарил подарки и все шло к тому, чтобы сходить с ней в ЗАГС. Она разведена, я тоже свободен. Но когда появились эти отморозки, все пошло кувырком. Сначала к ней пристал Полоз, потом этот мерзавец Фура. Грязный подонок…Всего не расскажешь, это целая история, — он тяжело вздохнул и начал, наконец, прикуривать сигарету. — Я ее умолял образумиться…обычная ревность, обещал золотые горы, потом начал грозить, словом, на какие только ухищрения не шел.

— Значит, подруга оказалась слаба на передок, — констатировал Воробьев.

— Это и еще страх…Однажды я под видом болезни не полетел в рейс, хотя ей сказал, что отправляюсь как обычно в Женеву. В ту же ночь, под утро, я нагрянул к ней домой. Своими ключами открыл дверь, а когда вошел, почувствовал специфические ароматы…Прошел в спальню, смотрю, а там идет битва половых гигантов. Они меня тоже заметили, однако в голову не взяли и, мне назло, продолжали заниматься сексом. Она визжит, как недорезанная свинка, а он ее по всякому кувыркает…

— Кто — он?

— Полоз!

— Действительно, история, хуже не придумаешь, — сказал Голощеков.

— Но это еще не все…Потом они, как ни в чем не бывало, сели завтракать. Я хотел уйти, но этот длинный гад меня не отпустил, заставил вместе с ними распивать коньяк. А выпив, я устроил им мыльную оперу, полез драться, но Полоз, скотина, меня вырубил. Стыдно вспоминать…

— Стыд не дым, — сказал Воробьев. — И чем все это закончилось?

— Он предложил сделку: я ему указываю богатый объект и Полоз, как только выкачает из него бабки, отваливает за границу. Я сначала думал, что он блефует, но потом вижу — черта-с два. Как-то я зашел в «Пиковую даму», где опять встретил Полоза и его шестерку Фуру. Оба они ишачили на Расколова…Это абсолютно гнилой тип…Сначала прозрачно, а потом в открытую стали угрожать — мол, если не выполню их условия, они мне устроят петлю…И Фура продемонстрировал стальной тросик…

— И ты, как телок, пошел у них на поводу?

— А вы бы не пошли? Я пытался отговориться: дескать, нет у меня на примете богатых людей, а они мне в лоб — не ври, мол, знаем, каким бизнесом занимаешься…Полоз несколько раз возвращался к этой теме, но когда Фура изна…трахнул Вику, я сдался. Кое-какой информацией с ними поделился. Дальше так жить я уже не мог…

Не успел Вахитов закончить предложение, как Воробьев, обернувшись, наотмашь ударил его по лицу.

— Это тебе за наших ребят, а это…

— Стоп! — Голощеков едва успел подставить руку и следующий удар ушел в сторону. — Подожди, Вадик, это мы еще успеем сделать и не один раз.

У бортинженера из разбитого носа потекла кровь. Он стянул полы плаща, чтобы не запачкать кровью форменную рубашку.

— Как они узнали о дне, когда мы повезем деньги?

— Вы, видно, меня не так поняли… Я не имел в виду вашу фирму и деньги, которые вы должны были мне передать…Я им всего лишь назвал пару фамилий из подпольных миллионеров, между прочим, тоже из уголовной среды. То есть таких же, как они сами — Полоз и Фура… Лишь бы отстали… Но при этом ни слова не было сказано о ваших деньгах. Ни о времени их передачи…Да и не знал я об этом ничего…

— Чем докажешь?

Вахитов пожал плечами.

— Делайте, что считаете нужным…Единственное, что могу сказать: те люди, которые живут в Женеве и перед которыми я обычно отчитываюсь, будут очень на вас сердиться, если со мной что-нибудь произойдет нехорошее…

— Где обитает Полоз? — тихо спросил Голощеков.

— Я однажды пытался их выследить, но у меня кончился бензин. Знаю только со слов Вики — где-то в Хлебниково у них малина…

— Поедешь, Вахит, с нами к Вике, потом — к Полозу.

— Зачем? — у бортинженера страх перекрыл горло. — Справитесь без меня…

— Если хочешь дождаться еще одной весны, не будешь задавать глупых вопросов. Говори адрес Вики и храни тебя боженька от вранья, — Воробьев включил зажигание.

— Минутку, — Голощеков открыл дверцу и вышел из машины. Отошел в сторону и набрал номер Арефьева. Договорились: все свободные охранники выедут в сторону Ховрино и в районе железнодорожного виадука сгруппируются. Голощеков зашифровано напомнил, чтобы люди Арефьева взяли с собой «удочки», то есть оружие…

Глава пятая

Певичку из ночного кафе «Пиковая дама» они взяли еще тепленькой у нее дома. Вытащили из кровати вместе с хилым малым, ударником из оркестра, физиономия которого, словно у клоуна, была измазана яркой губной помадой. Его голенького пристегнули наручниками к радиатору, а певичку, еще пьяную, разморенную поздним сексом, отвели в ванную и инсценировали утопление. Ее держали двое людей Воробьева — им было весело наблюдать за примадонной, у которой форма груди напоминала ананас. Сначала женщина сопротивлялась и даже пыталась кусаться, но в один момент страх парализовал ее волю.

Воробьев и еще трое его людей проводили обыск, в результате которого в центре комнаты выросла пирамида женских шмоток.

В ванную вошел Воробьев и, подцепив двумя пальцами изящный подбородок певицы, спросил:

— Лапочка, где бабки?

Однако ее глаза покрылись пленкой недоумения и страха.

— Фура? — тихо произнес Воробьев и наклонился над женщиной. — Ну что же ты так долго соображаешь?

Она дернула головой, отчего мокрая прядь ее крашеных волос полоснула по воде и несколько капель упали на лицо Воробьева. Это ему не понравилось и он, взяв примадонну за челку, раз за разом окунул с головой в воду. Девица фыркала, захлебисто кашляла, однако быстро поняла, что может навсегда остаться в собственной голубой лагуне. Речь ей давалась нелегко.

— Повтори! — дожимал ее Воробьев. — Фура, говоришь, это Федя Овсяников, Полоз — Трапезников? Красивая, кстати, фамилия…Эффектно будет смотреться на мраморном памятнике…

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — сказал Воробьев, — осталось только узнать лежбище Полоза. — Он снова схватил певичку за волосы. — Так, где вы с ним проводили вечера отдыха? В Хлебниково? Это я и без тебя знаю, но там же не одна хата…Колись, милая, до конца…

Через пять секунд все встало на свои места. Они возвратились в комнату и, на всякий случай, поинтересовались у барабанщика: часто ли Полоз с Фурой бывали в кафе «Пиковая дама»? Вот это новость — почти каждую ночь. Причем с толстым прессом долларов и в гроздях «ночных бабочек»…

— Пристегните девку к этому голому придурку, — приказал Воробьев своим людям и, подойдя к телефонной розетке, вырвал ее с корнем. Взяв со стола две пачки презервативов, он бросил их к ногам скованной наручниками пары. — Согревайтесь, чтоб не схватить насморк и, упаси вас боже, высовывать носы из хаты раньше следующего утра…

На двух джипах, в сопровождении темной «девятки», набитой людьми, они подались за город. Сразу за Кольцевой дорогой первая машина, в которой находились Воробьев с Голощековым, чуть не влипла в руки гаишников. Милиция еще жила в системе перехвата и потому нервно и бессистемно тормозила все более или менее, на ее взгляд, подозрительные транспортные средства.

— Я боюсь, чтобы Вахитов не взбрыкнул при виде милиции, — сказал Голощеков, когда им приказали остановиться.

Сидящие позади них Буханец, Рюмка и Заполошный подтянули руки ближе к коленям, чтобы можно было быстрее вытащить стволы. Оружие лежало внизу, у самых ног, прикрытое целлофановыми пакетами. Но милиционер не стал настырничать и ограничился проверкой документов. Водитель Семен, не глядя на него, невозмутимо пускал через форточку колечки дыма, и равнодушно взирал на будку, возле которой стояли еще трое людей в форме.

Когда они оказались за городом, пошел общий треп. Заполошный, глядя за окно, на проносившиеся мимо сельские пейзажи, сказал:

— Такой грибной осени давно не было…Моя насолила целую бадейку белых грибков, только кому их есть…

— А я замочил полбочонка антоновки с клюквой…Зимой да под водочку, — поддержал разговор Рюмка.

— Лишние хлопоты, сейчас на рынке можно черта с рогами купить, — сказал Заполошный. — Меня же устраивает обыкновенная квашенная капуста с отварной картошечкой да со шпиком…Чтобы только плавали шкварки…

— Размечтались, — охладил гастрономический пыл подчиненных Воробьев. — Вот сейчас приедем на место и организуем шикарный фуршет имени Полоза. Или он нам… И будет вам и квашеная капуста, и шкварки до угара…

Впереди снова появился милицейский пост. Водитель зазевался и едва не сшиб километровый указатель, на что Заполошный немедленно отреагировал:

— Сеня, надень очки или проснись.

— Учту, — беззлобно сказал шофер. — В Италии одна девка стала мисс Ломбардия, хотя от рождения слепая.

— Интересно, — навострил уши Буханец, — а как она демонстрировала свои прелести?

— А у нее в ухе был запрятан миниатюрный приемничек. Ее менеджер ей суфлировал: «Анна-Лиза, иди прямо, сейчас налево, через два шага… Осторожно, ступенька… и так далее…»

— Любопытно, а как она делает минет? Тоже по подсказке? — спросил Семен.

— А ты что, всегда зажигаешь свет, когда своей бабе хочешь поставить палку?

Смех.

Воробьев курил и задумчиво смотрел на выпрямляющееся шоссе. Не доезжая до элеватора, он приказал поворачивать на дорогу, вдоль которой поблескивали блюдца промоин. Был уже вечер, в свете фонарей яркими всполохами возникали желтеющие купы деревьев.

Потянулись частные особняки. Некоторые из них только-только встали на фундамент, другие наоборот — покрылись плесенью долгостроя.

Они миновали горбатый мостик и въехали под золотисто-пунцовый шатер старых вязов. Дорога пошла ровнее, что, впрочем, не разрядило молчаливо-напряженную атмосферу, воцарившуюся в салоне.

Если бы Воробьев всмотрелся в лицо Голощекова, он увидел бы как внимательно отслеживают дорогу его глаза. И у самого начальника безопасности на скулах вздулись желваки, словно под кожу закачали изрядную порцию силикона.

— Сеня, притормози, — негромко сказал Воробьев.

Они с Голощековым вышли из машины и осмотрелись. Впереди сумеречно просматривался новый участок застройки, над которым довлели два фонаря на высокой мачте. Воробьев достал из кармана мобильник и связался со вторым джипом, в котором за старшего был Чугунов. Договорились, что машины остаются в трех разных местах с водителями. Затем Воробьев переговорил с «девяткой» и приказал всем надеть светлые вязаные шапочки, чтобы в темноте легче было опознать друг друга.

Машину поставили за сложенными железобетонными панелями и завернутыми в целлофан блоками кирпичей. С этой позиции было удобно наблюдать за домом, стоящим рядом с недостроенной водонапорной башней. Ориентировка, которую дала певичка, оказалась на редкость точной.

Двухэтажный особняк буквально утопал в яблонях и вишнях, раскидистых кленах и черемухи. В доме светилось только одно окно на втором этаже.

— Жаль, мы не знаем планировки хаты, — сказал Голощеков. Он нервно мял в руках сигарету, не рискуя прикуривать.

— Дом небольшой, разберемся, — Воробьев наскоро переговорил с Буханцом и Рюмкой о последовательности действий. К ним присоединился Заполошный, спокойный, высокого роста человек.

— У кого есть лишний санпакет? — спросил он, — свой я оставил в гараже…

— Будем надеяться на лучший исход, — успокоил его Буханец.

— Ну что, Вадик, ни пуха ни пера, — Голощеков потрепал по плечу Воробьева. — Работайте с оглядкой, если появится необходимость, вызывай нас с Семеном…

— К черту, — Воробьев поправил под курткой автомат и, пригнувшись, шагнул из-за укрытия и устремился в сторону особняка. Выбрав дистанцию, за ним отправились Буханец, Рюмка и Заполошный.

Вскоре сумерки и кустарник скрыли их из виду. Воробьев, бежавший впереди, заметил, как сквозь заросли просвечивается второй этаж дома, чего раньше не было заметно. Это вызвало у него двоякое чувство — тревогу и ощущение неотвратимости.

Буханца он заметил, когда тот огибал поставленную на высокие козлы железную бочку. По его хищной позе он понял, что этот парень уже давно забыл о таких вещах, как страх в ожидании боя.

Перед последним броском они притаились за кустами смородины, издававшей терпкие осенние запахи. Окна первого этажа были плотно закрыты изнутри шторами и лишь две световые полосы по бокам нарушали светомаскировку.

— Жаль, что мы не знаем, кто в доме обитает, — сказал Буханец, — Можем пролить невинную кровь.

— А мы сначала сделаем разведку, — Воробьев сдерживал дыхание. Но это у него плохо получалось. — Жаль, что у нас нет лестницы-штурмовки… По идее, надо бы начинать с верхнего этажа.

— Это, по-моему, не проблема, видишь справа дерево?

Скрываясь за кустами и стволами деревьев, они устремились к дому. Перескочили неглубокую, полную воды, канаву и оказались у «пьяного» забора. Когда они проникли в сад, их опутали колючие щупальца крыжовника. Роса окропила руки и оружие, которое они держали наизготовку.

Вышли на занесенную опавшей листвой дорожку, прошли мимо гаража, из ворот которого выглядывал задок светлых «жигулей». Из-за угла появился человек — это был Чугунов.

— Кажется, в доме полно людей, — сказал он, — я слышал мужские голоса.

Они обогнули угол дома и едва не уперлись лбами в толстый, с грубой, потрескавшейся корой каштан.

— Подсади, — попросил Воробьев Буханца, и когда тот подставил колено, он ухватился за сук и подтянулся.

Добравшись до светящегося окна, увидел картину допроса. В центре комнаты, за столом, сидел бледный, взъерошенный человек, явно подавленный и весь его жалкий вид резко контрастировал с открытым кейсом, в котором находились аккуратно сложенные долларовые банкноты.

У закрытых дверей безучастно застыл здоровенный амбал в кожаной короткой куртке, второй охранник находился поблизости, за спиной сидящего за столом. А парадом командовал высокий, худощавый блондин, с напрягшими на висках венами, большим подвижным ртом и большими, прижатыми к черепу ушами. На нем был темный длиннополый плащ. Человек был явно раздражен и когда говорил, оживленно жестикулировал одной рукой, вторую руку держал в кармане плаща.

Воробьев затаился, стараясь, чтобы автомат не задел железный карниз и чтобы случайно нога не соскользнула с мокрой ветки.

— Я тебя вообще мог бортонуть, — грубо вещал блондин, — но я, как видишь, еще с тобой разговариваю.

Человек порывался что-то возразить, но ему этого не позволили сделать.

— Как мы с тобой договаривались? После того, как деньги из Арефьевской машины перекочевывают в вашу, вы на газах направляетесь в сторону Чехова и на стоянке возле универмага передаете кейс Пузырю, который ждал вас в «девятке»… Больше от тебя ничего не требовалось и за это ты должен был получить пятьдесят штук зеленью…А что произошло на самом деле?

Допрашиваемый сглотнул слюну, допрос ему давался с трудом. Наконец он озвучил несколько слов :

— Я сделал все как мы говорили…Но ведь Фура был убит, мы не ожидали, что начнется стрельба…И мы рванули туда, куда нам указал ты…И действительно, на стоянке мы нашли «девятку», к которой мы подъехали дверь к двери…Из «девятки» высунулся толстый хмырь и мы ему отдали кейс с бабками…Все! А куда он потом делся, нас это не интересовало…

— Заткни сопло, Бобон! Пока что я, Полоз, здесь диктую свои законы, — блондин артистично большим пальцем ковырнул себя в грудь. — Ты забыл сделать одну простую вещь: вместе с деньгами к нему в машину должен был сесть ты, понял, Гондон Иванович…А вместо этого, ты выгребаешь из кейса пятьдесят кусков, остальные отдаешь Пузырю и отпускаешь «девятку» на все четыре стороны…

— Я был за рулем, а Крыса лежал на заднем сиденье, истекая кровью…Никто не думал, что так глупо все обернется…Я свою работу выполнил, и имею право на гонорар…

…Воробьев связался по трубке с Буханцом и велел ему начинать проникновение в дом. Между тем, в комнате резко стала меняться мизансцена. Полоз неожиданным ударом ноги сшиб со стула Бобона и стал им играть в футбол.

— Нн-а, сука, нн-а и не говори, что мало! — потом Полоз обратился к рядом стоящему охраннику: — Серый, давай сюда водонагреватель, я этому пикадору засуну его в прямую кишку…Из-за него все дело провалилось…Пузырь, сука, смылся и теперь ищи ветра в поле…

Допрашиваемый, закрыв руками лицо, пытался уползти под стол, однако охранник ногой, словно колоду, отбросил его от стола. Полозу под ноги. Но, видно, тому было жалко своих изящных с широким рантом ботинок, ибо Полоз, схватив Бобона за волосы, приподнял его и сильно саданул коленом по лицу. Потом еще раз, задрав ему голову, резко, со стуком, ударил ею о кромку стола.

Воробьев видел, как кровь брызнула во все стороны. Несколько капель упало на стекло.

Он сместился по ветке в сторону балкона и шагнул на его узкий мокрый карниз. Но когда перелезал через невысокий барьерчик, задел ногой стоящие на балконе стеклянные банки. Он прикусил губу, сжал до боли цевье автомата. Сам застыл, затаил дыхание. Клацнул шпингалет и окно отворилось. Воробьев увидел голову охранника, который до этого стоял у дверей комнаты.