буду верующим, уйду в монастырь и всю свою жизнь посвящу Богу… И хотя я не сдержал свои обещания, но веру не утратил и она мне поможет преодолеть наркодопрос… Даже если мне введут максимальную дозу раствора амитал-натрия и после того, как засну, сделают еще один укол психостимулятора в виде амфетамина, я и тогда найду в себе силы не отвечать на вопросы… — И опять перед взором поплыли строки наставления: „форсированное пробуждение спящего дает ему прилив энергии и страстное желание говорить. Звуки и все образы вокруг становятся яркими и очень рельефными, пульс и дыхание учащаются, все мысли проясняются, хочется кричать от осознания своей силы… Поскольку человека перед этим связывают, то вся мощь двигательной энергетики активно сублимируется в неудержимые словесные потоки…“ Черта-с два, а не потоки. Я вам такое загну, что вы содрогнетесь, я понесу такую чепуху, такие несуразности, что для вас станет великой минутой та, когда я замолчу…“ Но я же буду среди своих, — вдруг осознал он простую мысль. — Я же не враг, не шпион и не лазутчик с вражеской стороны, поэтому мне не в чем сознаваться… Значит, никакие самые изощренные „сыворотки правды“ мне не страшны…“ — И эти слова „не страшны“ он повторял и повторял, пока более глубокая дрема не охватила его встревоженный мозг. Им овладела расслабляющая легкость и отдохновение.

Однако не успел он отдаться сполна этому приятному ощущению, как бортпроводница объявила о посадке.

Вечер в Риге стоял чудесный. Ни ветерка, ни дождины — ровное, синее затухание дня.

Он вышел на бетонку и вместе с небольшой группой пассажиров направился в сторону аэровокзала. Когда он у стойки демонстрировал пограничнику свой паспорт, тот был невозмутим. Но по мере того как серые глазки прапорщика катились по строчкам, взгляд этот невольно загорался искорками, которые непременно присутствуют во взгляде охотника, взявшего на мушку кабана. И с этой минуты он и в самом деле почувствовал себя в шкуре преследуемого, но в отличие от прапорщика не дал ему об этом знать ни единым мускулом на лице. Его взгляд по-прежнему был прозрачен, в меру приветлив и прикрыт ситцевой шторкой интуристского любопытства.

Таможня его не тронула и он, миновав огромный холл, вышел на улицу. Огляделся, поискал глазами такси и заодно тех, кто непременно мозолит на него глаза откуда-нибудь из укромного уголка. Когда он встал в очередь на такси, подкатила черная «волга» с шашечками и почему-то припарковалась в стороне. И надо же было случиться такому казусу — когда подошла его очередь эта самая «волга» подрулила к бортику тротуара. Мол, пожалуйте, я к вашим услугам… А он-то такие дешевые номера уже знал и, зная, чья эта машина и какая у нее задача, спокойно открыл дверцу и уселся на заднее сиденье.

Водитель — мордастый гебист, с маской радушного и очень свойского парня, начал что-то говорить о погоде и делал это на скверном немецком языке. «Какая ты дешевка, — дал ему мысленную характеристику Путин, — и начальники твои такие же и их начальники — дешевки, и начальники этих начальников полное дерьмо…» И тема была исчерпана.

Возле гостиницы его уже ждали: три машины, возле которых кучковались такие же мордастые топтуны. Он прошел в холл и встал в очередь у регистрационной стойки. Перед ним были двое и, видимо, англичане, ибо один из них листал буклет, написанный по-английски и что-то тихо, по-английски, говорил своему напарнику.

Когда Путина оформили и дали в руки ключи от номера, регистраторша стала по-русски ему объяснять, где находится лифт.

Номер ему выделили на шестнадцатом этаже и те, кто рассчитывал, его поводить по Риге, и думать не думали, что через десять минут останутся с носом. Когда же еще уходить от слежки, если не в тот момент, когда делается первый шаг расквартировки? Он не стал подниматься на шестнадцатый этаж, вышел на пятом… Однако, выходя, нажал на кнопку шестнадцатого. По лестнице спустился на второй и через служебный выход выбрался на инженерный этаж. Минуя Г-образный коридор, вошел в незапертую дверь и оказался в машинном зале. Двое рабочих занимались переупаковкой сальника у огромного вентиля. Работали с явным нарушением правил техники безопасности: проводили ремонт запорной арматуры, находящейся под высоким давлением. Подойдя к рабочим, он щелкнул пальцем по манометру:

— Рискуете, орлы, ошпариться, здесь шесть атмосфер…

Тот, что крутил гаечным ключом, взглянул на него и развел руками.

— А что делать — сифонит, а перекрывать нельзя. Вся эта махина, — взгляд по вертикалям помещения, — останется без горячей воды…

— Вы не одолжите мне на пять минут халат… надо осмотреть насосную, — Путин с деловым видом, достал из кейса бейсболку, а на ее место аккуратно уложил плащ.

Парень протянул ему скинутый с плеч застиранный, синий халат.

— И если можно, газовый ключ… буквально на пять минут.

Он спустился вниз по металлической лестнице и оказался в подвале, где господствовало царство труб. Самые большие диаметры тянулись по всему периметру подвального помещения и были покрыты алюминиевой фольгой.

Справа и слева виднелись серые прямоугольники дверей. Он выбрал правую, оказавшуюся открытой. Она вывела его в небольшой боксик и оттуда по лестнице он попал на улицу. К цветочному киоску, примыкающему почти к самому зданию гостиницы. Он протиснулся между углами и ходкой поступью направился через дорогу — под арку, ведущую в старый двор. Успел на стене дома прочитать название улицы — Дзирнаву. Войдя в арку, он притаился за углом, пытаясь уловить посторонние шаги. Но все было тихо, до него лишь доносились шумы машин, в своем привычном ритме катившихся по наезженной улице, где-то вдали позванивали трамваи…

На его счастье, двор оказался проходным и вывел его к внутреннему Торговому центру, состоящему из целой серии магазинов. Сняв с себя халат, он его вместе с газовым ключом незаметно опустил в мусорный контейнер. Затем зашел в охотничий магазин, где обзавелся брезентовой ветровкой, карманным фонарем и двумя удочками и чехлом для них. Вместо бейсболки на голову надел соломенную шляпу, которую он купил в соседнем магазине. Однако, когда вышел на улицу, его поразила ее безлюдность и множество людей в милицейской и солдатской форме. На углах улиц стояли уазики ГАИ, ее сотрудники решительными жестами останавливали все машины и после проверки заворачивали в проулки. До него донесся грубый мегафонный голос: «Товарищи, в виду учений гражданской обороны, просим очистить улицы и оставаться у себя дома. Об окончании учений вам будет сообщено дополнительно». «Ага, учения в мою честь», — он понял: квартал оцеплен, идет тотальная проверка и дело случая, что он еще не скручен и не посажен в подвал КГБ.

Он сделал несколько шагов назад и вошел в подъезд пятиэтажного дома. Поднялся до чердачных дверей, к которым вела отдельная деревянная лестница. В глаза бросилась надпись, сделанная на двери мелом: «Виктор Цой — на все времена». Он тоже был поклонником Цоя, но сейчас ему было не до него. Войдя в дверь, он оказался в пыльном, загаженном голубями помещении. Чердак почти весь был завешен бельем, и это было ему на руку. Однако его взгляд, помимо воли, уже рыскал по скосу крыши, пытаясь с помощью фонаря отыскать люк, которым обычно пользуются трубочисты и чистильщики крыш. И нашел, но не успел им воспользоваться — со стороны лестницы послышались тяжелые шаги. Кто-то бежал наверх. И чей-то зычный окрик это подтвердил: «Сержант, осмотри закомары, хотя я не думаю…»

Последние слова он не расслышал. Встал за спускающуюся до самого пола простынь и затаил дыхание. Шаги приближались и что-то подсказывало, что наступает критический момент в его разведывательной деятельности. Шаг, еще шаг, уже слышалось чужое дыхание, шелест белья и, наконец, луч фонаря лег на простынь, за которой стоял Путин. Он понимал, если сейчас отдернется эта спасительная преграда, он предстанет перед слепящим глаза лучом света и все будет кончено. Поэтому он первым сделал шаг навстречу и вместе с простынею принял в объятия того, кто, видимо, был сержантом. Борьба была недолгой: он сделал удушающий прием и когда милиционер обмяк, Путин буквально запеленал его в тряпки, оставив лежать на полу. И то, что там осталось, очень напоминало кокон какого-то доселе неизвестного насекомого.

На выходе из чердака никого не было. Однако ждать долго не пришлось: снизу, через две ступеньки, наверх бежал здоровенный детина в гражданской одежде. Путин вернулся на чердак и прикрыл за собой дверь. Услышал тот же зычный, надсадный голос: «Ты что, сержант, там клад нашел? Так подожди меня…» И когда человек взялся за ручку, чтобы отворить дверь, Путин с нещадящей силой ударил по ней ногой. И, видимо, удар оказался непосильным, ибо человек с грохотом полетел с лестницы и безмолвно рухнул на бетонную площадку. Дорога была свободна: Путин в два прыжка преодолел чердачную лестницу, мельком взглянул на лежащего без чувств человека, и бегом направился вниз.

Машина стояла на тротуаре, загораживая собой выход из подворотни. Это были обычные патрульные «Жигули» и Путин с одного взгляда понял, что они пусты. «Растяпы, — послал он мысленный привет тем, кто остался наверху — дверь была открыта и в замке зажигания торчала связка ключей. — Самодовольные скоты, — еще раз откомментировал ситуацию Путин и залез в машину…»

Он подал ее немного назад и затем завернул под арку. Он понимал, раз здесь столько магазинов, значит, должны быть и подъезды к ним. И верно, впереди петляла внутренняя асфальтированная дорожка, по которой он и направился вглубь квартала. Остановился возле магазина «Автодетали» , а сам вышел из «Жигулей» и прошел вперед. И в метрах пятидесяти увидел неширокую улочку, сходящую с дорожки внутри торгового центра и сливающуюся с улицей Суворова. Это одна из немногих центральных улиц, по которой ходят трамваи. Он вернулся к «Жигулям» и уселся за руль. Медленно подрулил к улочке и, возможно, благополучно влился бы в шумный поток улицы Суворова, если бы позади не раздались выстрелы. В зеркале он увидел бегущих в его сторону милиционеров и тот, кто бежал впереди, вытянув вверх руку, посылал в небо пулю за пулей. У Путина не было иллюзий — он понимал, кому предназначен этот салют в центре города.

Нога непроизвольно вжалась в пол, «жигуленок» вздрогнул и, пробуксовав правым колесом по газону, рванулся в сторону спасительного проулка. Две пули, одна за другой, проныли у правой щеки и ушли в лобовой стекло. В салоне запахло пороховой гарью.

Он больше всего боялся, что кто-то из пешеходов попадет ему под колеса. И действительно, на выезде на улицу Суворова перед самым носом оказался пожилой мужчина с тросточкой в руках. И «жигуленку» опять пришлось передними колесами залезть на тротуар, иначе наезда на человека ему бы не избежать.

Слева приближался трамвай и тут надо было решать — или идти параллельно ему или, сделав рывок вперед, объехать его и выбраться на встречную полосу. Впрочем, другого выхода у него не было… Но пешеходы, они ломают самые вдохновенные планы. Когда он, обогнав трамвай, уже пытался проскочить перед самым его носом на другую сторону дороги, как неожиданно на рельсах появилась женщина с детской коляской. Она заметалась и впервые за последние часы Путин почувствовал себя не у дел. Но только на одно мгновение. Он резко переложил руль вправо и завернул в первую же улицу. И уперся в ряд припаркованных машин. Ловушка… Он оказался в тупиковом положении, которое для разведчика хуже некуда.

Несколько секунд он сидел без движения и лишь глаза фрагмент за фрагментом отслеживали действительность, лежащую за ветровым стеклом. Впереди, с левой стороны, он увидел строящееся высотное здание и не медля, открыв дверцу, вместе с удочками направился в его сторону. А точнее, к замершему у стены рабочему лифту, створки которого были замотаны куском провода. Провод был медный, мягкий и потому не представлял неразрешимой проблемы. Он вскочил в кое-как сбитую кабину и нажал на кнопку подвешенного пульта. Дико дребезжа и вихляясь, лифт двинулся наверх. Это был образец разгильдяйства советских строителей-высотников… Однако это не помешало беглецу подняться до двадцатого этажа, где он нажал на первую нижнюю кнопку, а сам спрыгнул с лифта на каркас здания… Кабина так же дребезжа и вздрагивая, поплыла к земле…

С высоты Рига была как на ладони. Но его взгляд больше всего притягивала серебрившаяся, покрытая вечерней дымкой, лента Даугавы и все то, что простиралась на ее левом берегу. А на переднем плане его буквально заворожила своей красотой панорама Старого города, с его старинными башенками и шпилями готических соборов. Еще немного и вся эта красота потонет в матовом колере короткой ночи…

Справа, из-под моста, показался белобокий пароходик и довольно шустро стал приближаться к дебаркадеру. Хорошо бы, думал он, сейчас оказаться там, на том пароходике… Но нет, это глупая затея, к ночи пассажиров немного и всяк заметен… А где самое узкое место реки? Да вот же оно — между правым берегом и островком, где вознеслась к небу телевизионная вышка… Двести пятьдесят, от силы триста метров…

Он увидел, как внизу, где он оставил милицейские «Жигули» , несколько милиционеров и людей в армейской форме брали в кольцо магазины и прилегающие к ним улицы. Двое из них подошли к кабине лифта и, не открывая створки, заглянули в него через зияющие в боках щели. Их окликнули и люди отошли от лифта.

За руль «жигуленка» сел молодой милиционер и стал маневрировать, пытаясь выбраться на проезжую часть улицы. Вскоре машина выехала на улицу Суворова и скрылась из глаз. Но Путин заметил, что за углами прилегающих домов осталось несколько человек в штатском и один милиционер, занявший позицию за ветеринарной аптекой.

Лестница была без перил. Прижимаясь к стене, он начал осторожно спускаться. Но где-то между десятым и восьмым этажами лестница кончилась, образуя темный провал. Пришлось снова подняться наверх, выйти на цокольный этаж, где крепились лифтовые тросы. Это была его последняя надежда. Засунув под панель ненужный кейс, он снял с плеч ветровку. Обмотав ею кисти рук, он потянулся к тросам. Повеяло леденящей ноги высотой. Трос был смазан и нужно было исхитриться, чтобы в одно мгновение не соскользнуть по нему в пропасть.

Опутав вибрирующий стальной канат ногами и руками, он стал спускаться. Внизу что-то стукнуло, возможно, эта топорно сработанная кабина стронулась с места, что однако не остановило его. Руки ломило от напряжения, казалось, еще немного и их сцепка ослабнет и он отдастся во власть гравитации. И чтобы не рисковать, примерно, в районе четвертого этажа, он зацепился ногой за проем и остановил скольжение. Дальше он спускался по лестнице. Вышел на улицу не со стороны кабины, а со стороны подступающего к строению старого, без признаков жизни дома. Он прошел его сквозящими переходами и оказался на пустыре, где темнели силуэты двух небольших футбольных ворот с порванными сетками.

Он прошел мимо мусорных контейнеров и углубился в объятое сумерками пространство двора-колодца. Где-то справа, над крыльцом светилась неяркая лампочка, и в приоткрытую дверь неслись звуки оркестра. Он подошел к окну и увидел людей в белых халатах и белых колпаках. Пищеблок. Поднявшись на крыльцо, почувствовал специфический ресторанный дух — теплые запахи пищи, табачного дыма и алкогольного перегара. Он переступил порог и оказался в коридоре, откуда вели три двери. Из пищеблока вышел официант с подносом, вознесенным над самой головой, и вихляющей походкой скрылся в одной из дверей. Туда же последовал и Путин. И сразу же на него обрушился шквал шальной музыки — оркестр наяривал «Мурку» и посетители, в свете приглушенных светильников, словно перед концом света, неистово терзали свои телеса в хаотических движениях.

Маневрируя среди пляшущих, он прошел в зал, к стойке и, не садясь на высокий табурет, стал изучать полку с напитками. К нему подошел бармен в белой рубашке и с малиновой бабочкой и вежливо поинтересовался — что клиент будет заказывать? И он заказал сто граммов джина с минеральной водой и бутерброд с лососиной. Ему невыносимо хотелось есть, но он знал, что пока не выполнит задание, набивать желудок не стоит. Гончая бежит быстрее, когда ее живот прилип к ребрам и язык холодит слюна желаний.

Его оттолкнули — двое разгоряченных танцами молодых парней рвались к оставленным на стойке недопитым фужерам. Но его отвлекло другое: он увидел, как бармен зашел в подсобку и начал набирать номер висящего на стене телефона. «Значит, и здесь все уже схвачено», — он не стал доедать бутерброд и тут же отвалил от стойки.

На улицу он вышел тем же путем — через коридор, мимо пищеблока. «Если с минуты на минуту тут должны появиться молодцы КГБ, то и мне тут больше делать нечего» — Путин бегом направился вон из двора-мышеловки и, обогнув угол дома, мимо сараев и мусорных бачков бегом устремился в ближний просвет.

Если бы он лучше знал Ригу, он понял бы, что судьба подарила ему небесный подарок в виде поперечной улицы, соединяющей два городских района — Пролетарский и Московский форштадт. Он услышал гудки электрички, стук колес и, подняв голову, понял, что находится под железнодорожным мостом. Слева темнела могучая опора и он подался в ее сторону. Через пару минут, преодолев крутую насыпь, оказался среди переплетения рельс, зеленых и красных огней семафоров, что в ближайшие полчаса сулило ему относительную безопасность.

Он отошел к сетчатому забору, где были сложены старые шпалы, от которых исходил смолистый дух, и притаился. Вскоре мимо прошла электричка, затем еще одна… На маршрутной табличке одной из них было написано «Слока» , другая шла до Дубулты… Это было его направление…

Вдалеке показались огни, они медленно росли, приближались и вскоре он разглядел извивающийся в далеких отсветах товарный состав. На подходе к центральной станции он шел медленно, словно уставший спортсмен, и Путину не составляло труда вспрыгнуть на одну из его подножек. И он это сделал, но только после того как на пятом от тепловоза вагоне прочитал пункт назначения: «Слокский ЦБЗ». Аббревиатура простая — целлюлозно-бумажный завод… Бесконечный ряд вагонов был нагружен древесиной, так называемым балластом, который приходит в Юрмалу из Архангельска…

Чтобы вспрыгнуть на подножку проходящего поезда, прежде нужно сравняться с ним в скорости. Спурт был отменный и Путин без проблем зацепился рукой за покрытый росой поручень, что едва не испортило все дело. Спасло то, что он успел левой ногой закрепиться на подножке и перенести на нее центр тяжести своего тела…

Состав миновал центральную станцию, позади осталась башня с часами, канальчик, возле которого вознеслись два башенных крана, и, наконец, колеса застучали по железнодорожному мосту, ограниченному мощными металлическими опорами. Через три с половиной минуты поезд миновал Даугаву и его колеса покатились по ее левобережью…

Через пятнадцать минут состав прогромыхал еще через одну реку. Путин пытался вспомнить ее название, но что-то не получалось, хотя знал как оно переводится на русский — Большая река… Вспомнил: Лиелупе…

Дальше начиналась Юрмала…

Он спрыгнул с подножки где-то в двухстах метрах от станции Булдури. Приземлился мягко, откос был пологий, травянистый… Его обдало воздушной волной, в которой господствовали запахи колесной смазки. Какое-то время он лежал распластанный на земле, прислушиваясь к шуму уходящего поезда. Подняв голову, осмотрелся: слева тянулась цепочка уличных фонарей, справа — сиял контур рельса. Перевернувшись на спину, он стал рассматривать звездное небо. Почти над ним, наклонившись ручкой ковша к земле, мерцала Большая медведица. И этого было достаточно, чтобы по ней найти Полярную звезду и определить стороны света. И получалось, что где-то за цепочкой уличных огней, за лесополосой находится Рижский залив, где сейчас пустынно и безопасно.

И действительно, взморье хоть и было погружено в густую ночную дымку, однако правый его край сиял огнями — это на дальнем рейде жили своей жизнью ожидающие разгрузки иностранные суда. В районе Лиелупе каждые две секунды маяк посылал сполохи в морские просторы. Воздух был сырой, пахло водорослями и начинающей цвести сиренью

Путин не пошел по прибрежной кромке, а скрываясь в дюнах, быстрым шагом направился в сторону Дзинтари. На душе было легко и он думал не о том, что его ждало впереди, все его мысли были сосредоточены на ощущении борьбы. Борьба — вот, пожалуй, что больше всего привлекало его в разведке. И значимость, самоценность каждого шага…

Ему вспомнилась прошлогодняя командировка в Гамбург, где перед ним стояла примерно такая же задача: в парке отдыха возле мусорных контейнеров он должен был подобрать оставленную «кротом» посылку. По рассказам бывалых коллег, этот «крот» сам вышел на связь с советской дипломатической миссией, но при этом оговорив главное условие сотрудничества: он никогда не назовет своей фамилии, ни рода занятий, ни места жительства. Абсолютная анонимность, что говорило о том, что этот человек, склонный сотрудничать с ГРУ, сам имеет непосредственное отношение к разведке. Слишком профессионально он обставил свои условия сотрудничества. И первая его информация носила буквально ошеломляющий характер: речь шла о трех двойных агентах, которые одновременно работали на БНД и КГБ. Мотивировка у него была железная, все факты имели документальное подтверждение, что и стало решающим моментом в судьбе агентов-предателей. Двоих из них удалось заманить в Москву и там после достаточно пристрастной разборки, осудить и приговорить к смертной казни. Третий агент успел сбежать в Австрию, откуда его след терялся не то в США, не то в Англии…

…Где-то в районе санатория «Балтия» его внимание привлекла возня на лавочке. Послышался женский голос, ломающийся, податливый. Очевидно, то была запоздалая пара, жертва курортного романа, предающаяся неприхотливой любви…

Он посмотрел на часы — без двадцати три. Он зашел в сосняк и, выбрав пятачок, покрытый сухой хвоей, прилег. И сразу же провалился в чуткий сон. Ему снился далекий от реальности сон, будто он где-то в горах, на лыжах несется вниз, в долину, покрытую синими тенями и освещенную ярким до боли в глазах солнцем. Он открыл глаза: через сплетения молодых сосенок пробивался тонкий лучик солнца. Где-то слышался перестук колес электрички, а со стороны залива неслись людские голоса. Он поднялся и осторожно вышел из укрытия. Море было великолепно в своей утренней свежести и непоколебимости. А у кромки воды двое рабочих сгребали и грузили в кузов самосвала морскую траву, и эта мирная сцена привнесла в душу умиротворение, ощущение абсолютной безопасности.

Часы показывали семь с минутами. Пройдя метров триста, он спустился к заливу и почистил костюм. Освежил холодной водой лицо, причесался и направился наверх — в дюны, чтобы оттуда попасть в центр города. Через пятнадцать минут он оказался возле гостиницы «Майори» и это было очень кстати: возле нее стояло несколько машин и большой туристический автобус, возле которого собралось человек десять.

Пройдя вперед, он вдруг увидел то, к чему так стремился и что в воображении выросло до гигантских размеров. А это оказалось скромной, в духе соцреализма, статуей народного героя Лачплесиса, замахнувшегося на одноголового дракона. И что печально: меч героя был сломан да и сам дракон с покрытой от старости ржавчиной не представлял угрозы.

Он окинул взглядом прилегающую территорию — розарий, шоссе, за ним — длинное, павильонное здание вокзала «Майори» и вырывающуюся из-за него серебристую ленту реки Лиелупе. Вроде бы все спокойно и нет никакой угрозы…

Он миновал улицу и вступил в пределы сквера, прошел мимо буйно разросшегося розария, вошел в тень ивы и шагнул в сторону дракона… Одна нога его уже соприкоснулась с бетонной главой зверя, другая опиралась на гаревую дорожку и осталось только нагнуться и протянуть руку… И когда он это сделал, земля наполнилась каким-то дробным гулом, что мгновенно в его сознании отдалось опасностью. Пальцы уже сжимали контейнер, цилиндрик от фотопленки, он уже отнял ногу от головы дракона, когда понял, что оказался в капкане. Те люди, которых он только что видел у автобуса, окружили его плотным кольцом и один из них шел прямо на него. И, конечно же, с угрозой застрелить, если он тут же не ляжет на землю и не заложит руки за голову… Ему не дали на раздумье и секунды, грубо уложили рядом с клумбой, заломили руки за лопатки да так круто, что в плечах что-то хрустнуло и нестерпимо заныло. И тут только он осознал, что к нему обращаются по-немецки: «Эйхлер, ты взят с поличным и сопротивление только усугубит твое положение…»

Кто-то взял на излом кисть руки и вырвал зажатый в кулаке контейнер. И это обрадовало Путина, ибо изъятие улики без понятых, потом можно будет оспорить…

Его подняли понесли к подъехавшему «рафику» и, словно бревно, кинули в заднюю дверь. Там уже были люди, одетые в камуфляж, вооруженные автоматами. От них пахло тройным одеколоном и гуталином…

Когда его выволакивали из машины, он обвел взглядом пространство и понял, что привезли его в колодцеподобный, глухой двор. Его ввели в коридор, обитый синим линолеумом, провели длинными переходами со множеством поворотов и втолкнули в светлый, просторный кабинет. За огромным столом сидел крупный человек с большими залысинами и мясистым лицом. И Путин, взглянув на него, увидел приветливые, почти смеющиеся глаза, что его несказанно поразило.

— Снимите с него наручники, — приказал сидящий за столом человек и тот, кто усадил его на стул, быстро исполнил приказ. — Оставьте нас одних…

Один из тех, кто его задерживал, подошел к столу и положил перед начальником изъятый у Путина контейнер.

— За этим он шел, — кивок в сторону задержанного.

И когда они остались одни, человек за столом, пригладив ладонью редкие волосы, глядя куда-то в переносицу Путину, произнес знакомую фразу: «Вы не подскажите, где тут можно купить рижский бальзам малой расфасовки?»

«Эх, черти, по дешевке купили!» , однако вслух он ответил так, как и полагалось ответить на пароль:

— В столе заказов, возле центрального универмага… Разрешите закурить…»

— Давайте знакомиться, — сказал человек и подвинул к краю стола пачку «Элиты» , — Борис Карлович Пуго, шеф этой конторы, — он сделал рукой круговое движение и этой же рукой снял с контейнера крышку. Вытащил сложенную рулончиком бумагу. — Это вам, Владимир Владимирович.

И когда он развернул клочок бумажной салфетки, а это была именно она, в глазах у него все заплясало, дыхание перекрылось, словно в бронхи ему забили клубок шерсти. Однако пальцы, держащие послание, не дрогнули и он прочитал: «Дорогой Володя, поздравляю тебя с выполнением задания и с днем рождения твоего славного города. Новиков…»

Он взглянул на висевший на стене календарь: 20 мая, день рождения Ленинграда…

В тот же день он вылетел в Москву.