Таллер вызвал к себе старшего телохранителя Павла Лещука и без обиняков поставил задачу: "Вот тебе адрес и телефон моей шалавы, трать денег столько, сколько надо, а в случае чего, не церемонься, но чтобы через неделю все было предельно ясно".- Единственное, чего пока не надо делать, - сказал он охраннику, - отрывать этому петуху гребень. Это можно сделать позже, вместе с башкой...
      - Ладно, как скажите, - ответил немногословный Паша и, крутанув в руках связку ключей, отправился на выполнение задания.
      Последние дни Таллер жил как на раскаленной сковороде. Однако в середине недели на него свалилась еще одна проблема. Позвонили из Риги и в довольно резких выражениях дали понять - или фирма "Оптимал" срочно доставит заявленные протезы, или же незамедлительно вернет предоплату да еще с процентами.
      Он взглянул на календарь и понял, что неделя на исходе, и хоть кричи караул. Легче пойти в туалет и повеситься на собственном галстуке.
      Однако как ни громоздки были возникшие перед ним проблемы, Таллер не отчаивался. Деньги закаляют, большие деньги - делают человека несгибаемым. "Перебьемся, - подбодрил он самого себя, - кое-кого спишем, от кое-кого откупимся..." Но, прокрутив в голове нависшие над ним проблемы, он понял, что насчет "откупимся" он явно переборщил.
      Набрав номер телефона Брода, он попросил его приехать в Кропоткинский переулок. Затем вызвал секретаршу и дал ей "цэу" - держаться с Бродом предельно приветливо и вообще больше выказывать беззаботности.
      Брод прибыл, как всегда, тютелька-в-тютельку. По нему можно сверять всемирный эталон времени.
      Когда он уселся в кресло, Таллер поинтересовался:
      - Веня, ты когда-нибудь читал "Крейцерову сонату"?
      Брод, вскинув к потолку глаза. Стал вспоминать.
      - Вроде бы... Нет, что-то не припомню, а что?
      - А оперу "Отелло" смотрел?
      - Как этот черномазый придурок задушил белую блядь? Да ерунда все это, - он махнул рукой и взял со стола пачку сигарет. - Это как-нибудь связано с работой нашей фирмы?
      - Только косвенно...Так, что, Вениамин Борисович, будем делать с Ригой? Фоккер страшно нервничает и хочет нас оштрафовать.
      - Крупно?
      - По полной программе: 500 долларов за каждый просроченный день. Считай, сколько бабок набежало за шесть месяцев. Но если мы сейчас не поставим им необходимый товар, завтра у нас могут начаться крупные неприятности, - Таллер пускал абсолютно круглые, разной величины дымовые колечки. - Задержка, Веня, за тобой, - глаза Таллера набухли напряжением.
      - Согласен. Что-то, конечно, зависит от меня, но ты ведь понимаешь легче в Яузе поймать золотую рыбку, чем найти в Москве подходящего по всем статьям донора. То одно не так, то другое...Разве я виноват, что все урки или СПИДом больны, или сифон на третьей стадии...
      - А это, извини, твои проблемы. Ты ведь за это получаешь гигантский гонорар. У тебя карт-бланш - действуй, но делай это решительнее. Мы много миндальничаем, словно девственницы - и хочется и колется и мама не велит...
      Броду такие разговоры поперек горла.
      - Послушай, Феликс, мы по-моему, с самого начала сошлись на том, что протезы будем брать исключительно у тех людей, которые попали в аварию или стали жертвами криминальных разборок. Никакой другой вид добычи нам не подходит, верно?
      Таллер нервничал, его что-то подгоняло, а куда, он и сам, очевидно, не знал.
      - Сегодня по НТВ передавали, как шестнадцатилетние подонки отрезали груди и перерезали горло пожилой продавщице сигарет.
      - Я это тоже слушал, - сказал Брод, - но что это меняет?
      - Я говорю о морали в нашем обществе. Скажи, кого вы жалеете какого-нибудь отморозка, который за десять долларов на куски располосует родную мать?
      - Я согласен, мы действительно живем в страшном мире и я сам отнюдь не ангел, но есть всему предел...
      - Там, где есть предел, там нет свободы, - начал философствовать Таллер. - Деньги - это свобода. Ты согласен со мной? - Таллер натянуто улыбнулся. Когда он это делает, его уши как бы отходят назад, отчего кожа на висках натягивается до белизны.
      - Но у Блузмана проблема с морозильной камерой, сепаратором для очистки крови... нехватка раствора Евро-Коллинз и так далее...
      - Пусть твой Блузман чище делает операции, а не оправдывает свою сиволапость отсутствием морозильной камеры. Но ты его можешь успокоить: оборудование в Израиле уже заказано.
      Когда секретарша принесла поднос с бутербродами и коньяком, Таллер предложил выпить за успех. Глядя чуть ли не с любовью на Брода, он произнес загадочную фразу:
      - Все мы смертны, а для смерти нет закона. Вот отсюда и давай плясать.
      Однако Брод не желал попадать в неподходящую для него колею и заговорил о другом.
      - Мне нужны деньги для Карташова. Завтра заключаю с ним контракт.
      - А ты не мог об этом сказать раньше? У меня все финансы в обороте...Напомни завтра с утра. Возьму из НЗ. Кстати, как этот парень фурычит?
      - Дисциплинированный. Сказал - сделал. И словно без языка.
      После второй порции коньяка Таллер вдруг расслабился. Отодвинув от себя фужер и пачку сигарет, он указательным пальцем начертил на столе равносторонний треугольник. На полированной столешнице остался отчетливый рисунок.
      - Моя курва преподнесла мне сюрприз, - сказал он. - Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?
      - Естественно, не о своей жене.
      Таллер прикусил губу. На зеркальцах фарфоровых зубов заиграли зайчики от хрустальной люстры, висевшей над столом.
      - Я, наверное, от ревности подохну. И с кем, сучка, связалась...Мелюзга, завмаг, у которого машина 1990 года выпуска...Туфли за тридцать долларов, хотя не в этом дело. Она же, дрянь, меня предала и я ее за это... - Таллер сжал кулак и ударил по столу.
      Возникшая пауза не вызвала неловкости - мужской разговор...
      - Брось, Феликс, не ты первый и не ты последний, кто играет в такую геометрию. Плюнь и разотри.
      - Но прежде я ее, заразу, сотру в порошок, а из лавочника сделаю гамбургер! Между прочим, готовый донор, а, Веня?
      - Перестань! - Брод взял Таллера за руку. - Сейчас ты не можешь адекватно оценивать эту ситуацию. Во-первых, ты под парами, а во-вторых, мешают наши мужицкие амбиции...
      - Чепуха! Древние германцы всегда по пьянке принимали важные решения, а наутро, представь себе, с похмелья, их утверждали...Если сходилось, значит, решение было принято верное. Вернее не может быть...
      Таллер хмелел на глазах. Он сорвал с аппарата телефонную трубку и, сбиваясь, стал набирать номер.
      - Ах, какая мразь! - кричал он в трубку своему охраннику. - Ты, Паша, только не спускай с них глаз, мне надо найти их гнездо.
      Брод попытался шефа урезонить, но Таллер, расхорохорившись, теряя солидность, продолжал накачку:
      - Я ведь ей говорил - хочешь свежего мяса, поезжай в Сочи или в Ниццу, но только не у меня на глазах...Ладно, Паша, действуй, завтра доложишь...
      Размашистым движением Таллер кинул на рычаг трубку и так же широко налил себе в фужер коньяка. Брод понял: день для него потерян и шефа надо будет самому доставлять домой.
      Через пять минут голова Таллера уже лежала на столе. Его курчавая с проседью шевелюра подрагивала в ритм хмельного дыхания. Брод собрал со стола посуду и отнес ее в приемную. Потом они с охранником отвели Таллера вниз, в машину, и Брод повез на своей "ауди" его домой.
      Таллер жил на Поварской улице, в особняке, облицованном красным мрамором, с большими арочными воротами, на столбах которых поблескивали старинные фонари. С осенью внутренний дворик, утратив свое очарование, стал как бы просторнее и менее уютным.
      Их встретила высокая, плоская женщина со следами былой красоты. На лице - застывшая покорность. Брод давно не был в этом доме и потому крайне удивился обилию картин, висевших в роскошных старинных рамах. Вокруг чувствовались следы евроремонта - светло-розовый интерьер прекрасно гармонировал со стильной, кремовых тонов, мебелью.
      Уходя, Брод подошел к телохранителю и попросил того передать утром Таллеру, что все было в порядке, в пределах...
      Оставшись наедине с собой, он почувствовал облегчение. Слева мелькали машины, справа тянулись полные людей тротуары. Город жил по своим законам, которые каждую минуту кто-то нарушал.
      Брод мысленно воспроизвел их разговор с Таллером, и подумал, что его шеф отнюдь не "железный Феликс" , каким он себя постоянно демонстрировал в глазах окружающих. "Это, конечно, его проблемы, - рассуждал Брод, - но ревность его может очень далеко всех нас завести".
      Сделав в магазине кое-какие покупки, он направился в Ангелово. Кругом лежала раскисшая от дождей земля, и шины, попирая мокрый асфальт, издавали звук, похожий на шум ливня. Захотелось уюта, и он обрадовался, когда узнал, что в доме кроме Галины и охраны никого больше нет. Карташов с Одинцом переехали на квартиру последнего...
      Галину Брод нашел в ванной комнате - она стирала колготки и бюзгалтера. Он поцеловал женщину в шею и ощутил легкий аромат ее любимых сандаловых духов...
      - Сейчас достираю и приду, - сказала Галина, не удостоив его взглядом.
      Он спустился вниз, переоделся и пошел в душ, который находился рядом с кухней. В душевую вошла Галина и, скинув тапочки и халат, встала под струи воды. Они прижались друг к другу...
      Брод стоял перед зеркалом и расчесывался, когда раздались сигналы сотового телефона. Он подошел к висевшему на вешалке халату и достал из кармана трубку. Услышал густой знакомый баритон. Это был Таллер. Договорились о встрече на следующий день, в офисе шефа. "С такими голосовыми связками только обедню служить", - подумал Брод о Таллере и прошел в столовую.
      После выпитого коньяка и внеурочного секса аппетит у него был зверский. И прежде всего он открыл баночку с мидиями и вместе с чешским пивом моментально ее опустошил. Вскоре на столе задымились парком его любимые баварские сосиски, которые Галина принесла в большом фарфоровом блюде, с краев которого свисали пучки кинзы и зеленого лука...
      Падение черного берета
      Продуктами Карташов загрузился в Елисеевском супермаркете. Всего в списке числилось тридцать два наименования, однако одно из них осталось незачеркнутым. В самом богатом и самом престижном магазине Москвы не нашлось любимого лакомства Брода - обыкновенной кильки в винном маринаде.
      Погрузив покупки в машину, он подошел к лотку и купил стаканчик мороженого. Чтобы не мозолить глаза, залез в кабину, но не тронулся с места пока не доел "пломбир" и не выкурил после этого сигарету.
      К метро "имени Татаринова" он подъехал около двух часов. Своего товарища он увидел сидящим за книжным развалом на подставке, единственная его рука лежала на культяшках ног и держала завернутый в серую бумагу беляш. Когда Карташов подошел и сказал : "Кот, здравствуй", Татаринов живо взглянул на него и поднял руку с беляшом.
      - Салют, брат! - ответил он. Его светлые короткие волосы, спутанные ветерком, торчали в разные стороны.
      - Ты можешь ненадолго отлучиться со своего рабочего места? - спросил Карташов.
      - На час-полтора... Сейчас без пяти два... - он быстро стал засовывать беляш в карман камуфляжа.
      - Не спеши, я сейчас подгоню машину.
      Нес он его, как носят обезьяны своих детенышей. Татарин рукой держался ему за шею, а культями ног упирался в живот.
      Прохожие останавливались, оборачивались и исподтишка наблюдали за ними. Карташов посадил Татарина в кабину и перекинул ему через грудь страховочный ремень. Когда выехали на магистральную улицу, Карташов, чтобы разрядить муторное молчание, спросил:
      - Какого хрена ты сменил наш берет на голубой?
      - Это теперь моя рабочая спецовка: десантная куртка, тельник и берет ВДВ. Сейчас из все нашей армии, наверное, только десантные войска пользуются уважением у граждан. ОМОН - это уже в прошлом, его здесь, в Москве, ненавидят. А в форме ВДВ нам больше подают...
      Карташов вплотную подъехал к дому, где они теперь жили с Одинцом, и на руках отнес Татаринова в лифт. Не опуская его на пол, так и доехали до своего этажа. На лестничной площадке их встречал Одинец.
      - Привет, легендарному ОМОНу! - он широко открыл дверь и скомандовал: Давайте, устраивайтесь на диване!
      Они придвинули к дивану журнальный столик и накрыли его тем, что нашлось в холодильнике. Одинец достал запотевшую бутылку "Столичной" и четыре банки чешского пива.
      - Тебе, что налить? - спросил он Татаринова.
      - Не забывайте, что я на работе. Вечером и ночью - пожалуйста, хоть до белых чертиков, - Татарин пачку "Винстона" зажал под мышкой и стал вытаскивать сигарету.
      - Бери рыбу, - Одинец подвинул гостю тарелку с аккуратно нарезанными ломтиками лососины.
      - Я помню, Кот, раньше ты любил шпик с луком. Саня, принеси из морозилки сало...
      - Да перестаньте, - тихо сказал Татаринов, - я же не есть сюда приехал. А как ты, Серега, здесь оказался? Ты же вроде бы сидел...
      - Сначала, сержант, рассказ за тобой. В какую мясорубку тебя занесло?
      Татаринов перестал жевать, положил вилку на стол. Ладонью вытер сальные губы.
      - Может, слыхали про такой город Грозный? Как раз под Новый год меня там и укоротило. Свои же, эмвэдэшники, из "града" шаркнули по нашему взводу...от тридцати братанов осталось со мной полтора человека...Потом госпиталь Бурденко, где меня окончательно обкорнали, как старую яблоню.
      - А чего ты кантуешься на улице? - спросил Одинец. - Ведь наверняка пенсию получаешь...
      - Получал, - Татаринов взял рюмку с водкой и залпом выпил. - Расскажу не поверите...
      Карташов слушал и все в нем закипало дьявольским варевом. Кулаки сами по себе сжались, да так, что кожа на костяшках натянулась до белого глянца...
      ...После госпиталя Татаринов переехал жить к медсестре Вере, с которой там познакомился. Женщина, старше его на пятнадцать лет, взяла его к себе. Из жалости, и три месяца обихаживала, как любимого сына. Купила ему рубашки, майки, подержанный компьютер, чтобы ему не скучно было ожидать ее с работы. Через одного большого начальника, который тоже когда-то лечился в госпитале Бурденко, выбила прописку. Ее старая мать выписалась и уехала к сестре на Украину.
      - Однажды Вера сказала, что хочет съездить навестить мать. Я не возражал - мать есть мать. Накупила мне продуктов, пива, атлантической сельди и уехала. Неделю живу, вторую, а ее все нет и нет. Уже с работы стали звонить. Я порылся в шкафу и нашел в альбоме открытку с обратным адресом. Отправил на Украину письмо и, примерно, через месяц мне позвонила ее тетка из Харьковской области...Плачет и не может внятно объяснить, что к чему...Словом, ехала моя Веруня с местным парнем на мотоцикле, а тот придурок, не справился с управлением и - с моста свалился в воду. Наверное, был пьяный, - Татаринов закрыл глаза и стал загибать пальцы. - По-моему, в октябре того же 1997 года, после такого известия, я ужрался, как свинья...Уже привык к ней, она для меня была и нянька и мамка. После ее смерти я остался без родни и друзей. Бывало сидишь один в комнате и воешь. Вспоминаешь жизнь и воешь, воешь... Только бутылка и спасала.
      - И после этого пошел побираться? - Одинец наполнил рюмку Татарина.
      Тот накрыл рюмку ладонью.
      - Все, мне больше нельзя...А насчет побираться...Не пошел, а отвезли на "ниссане" и посадили на ящик. Сказали, если уйду, они мне оторвут последнюю клешню. А куда уходить? Разве что в Москву-реку или башкой с четырнадцатого этажа...Но туда еще надо добраться...
      ...Однажды к Татаринову домой заявились молодцы и представились сотрудниками фонда помощи "афганцам". И он рассиропился. А как не поверить, если коньяк лился рекой, в доме появились красная икра, мясо, бананы, пиво таскали сумками. Один из пришедших, назвавшийся Ваней Грушевским, ласково полюбопытствовал - не может ли он, Татаринов, прописать к себе его родного брата?
      - Коронный номер аферистов, - тут же прокомментировал Одинец. - В Москве таких, как ты лохов, кидают по два раза в день. И ты, разумеется, прописал...
      - Сначала я сопротивлялся, словно наши в Брестской крепости. Я эти номера уже тоже знал...
      Когда переговоры ни к чему не привели, "покровители афганцев" применили к нему пытки. Начались они с угроз закопать его в балашихинском лесу или с гирей на шее утопить в ближайшем водохранилище. Потом в ход пошли прижигания сигаретой чувствительных мест и ежедневные избиения. А когда Татарин, измотанный болью и безнадежностью, стал терять сознание, ему в культи стали вбивать гвозди.
      Карташов с Одинцом увидели, как на этом фрагменте своего рассказа Татаринов схватился за штанину, подколотую к животу, и начал ее в истерике трясти и рвать.
      - Меня и без того каждую ночь мучают страшные фантомные боли. Я орал, как бешеный, падал на пол, чтобы как-то отвлечься, после пил горстями анальгин. Потом эти сволочи все лекарства у меня забрали и стали колоть морфий. Прямо через рубашку, сонного...Пока не началась ломка...
      ...Он подписал все бумаги. Сначала на приватизацию жилья, затем - на продажу. На четвертый день приехали четыре амбала в кожаных куртках и черных джинсах, засунули его в коробку из-под телевизора "самсунг" и, как мусор, оттащили в машину. Отвезли в какой-то загородный район, в подвал ничейного дома и там определили. На следующий день привезли ящик водки, помойное ведро и консервы - гречку с тушенкой из войсковых НЗ. Он не знал, сколько времени он там провел в компании гигантских крыс и вони, исходящей от сто лет нечищеного сухого туалет.
      - Однажды снова приехали те же четверо, но уже во главе...главной шестерки. Улыбчивый пидор, мягко стелет, а в глазах бешеная матка колыхается, - Татарин сглотнул слюну и умолк.
      - Ну и? - нетерпеливо спросил Одинец. - Где это было?
      - Подожди, Саня, - остановил его Карташов, - Что, Кот, было дальше?
      - А ничего! Меня переодели в десантную форму и отвезли к метро... Деньги, словно дождь, посыпались и я от радости открыл коробочку, думал, вот теперь скоплю деньжат, куплю ствол или шашку тротила и устрою им Курскую дугу. Я же без отместки уже помереть не могу. Нет же, вечером они меня забрали с точки, отвезли в подвал, произвели шмон и за то, что я приныкал 300 рублей, положил их в трусы, они меня отхуярили ногами по первое число. Правда, я потом нашел способ прятать заначку: левые деньги стал отдавать на хранение продавщице, которая рядом торгует книжками. Замечательная, между прочим, деваха, только жаль не для меня...
      - И сколько тебе за день надо насобирать валюты?
      - Если выручка меньше двух тысяч, сажают, суки, на сухой паек. На хлеб и гречневую кашу. Причем касается это всех, с кем я живу в подвале. Коллективная ответственность.
      - Где твой подвал? - спросил Одинец.
      - И как найти твоих хозяев? - добавил Карташов. - Ты хоть знаешь - кого как зовут?
      - Одного я вам назвал - Ваня Грушевский. Другого, с перебитым ухом, кто-то из них называл Аликом...Алик Фужер...Именно эта испитая рожа жгла меня сигаретой, - Татаринов вдруг, хоть и с одной рукой, проворно задрал тельняшку и повернулся...
      Одинец аж за нож схватился. Карташов побледнел и рукой осторожно провел по зажившим рубцам и язвам, покрывшими всю спину Татарина.
      - Такие вещи не прощаются, - тихо проговорил он.
      - Не я один такой, - сказал Татарин. - Потом ко мне кинули Гарика, бывшего пограничника из Таджикистана и Генку Рожкова, тоже обрубленного в Чечне. У них хотя бы на двоих три ноги. Но я вам скажу, их метелили похлещи, чем меня. Ребята сопротивлялись, особенно Генка, почти бездействующей ногой так звезданул Алика по черепу, что тот с катушек и потом, падла, фыркал полчаса. Во, вспомнил - Холодильник, главарь этих шестерок! Толстомясая, наглая харя, на руке, наверное, стограммовая печатка...Настоящий полпотовец...
      - Где твои апартаменты находятся? - снова спросил Одинец.
      - А я почем знаю! Нас возят в фургончике "ниссана", а он без окон. На работу - в нем и с работы - в нем. Все! Единственное, что могу сказать: в одном месте дорога проходит рядом с железнодорожными путями. Несколько раз я слышал сигналы электрички. И такой же характерный шум. Разгружают нас во дворике, машину подгоняют к самому порогу. Крыльцо с шестью ступеньками...
      - Ладно, адрес не проблема, - Карташов налил себе водки. - Скажи, Кот, из чего ты лучше всего стреляешь?
      На лице Татарина появилось новое, просветленное выражение.
      - Из "града" и в упор. Впрочем, все это херня, дайте мне любой ствол, пару обойм и я найду лбы, куда их всадить...
      - А чем эти фраера занимаются? - поинтересовался Одинец. - Я имею в виду официальное занятие или...
      - Обыкновенные шестерни у каких-то акул. А квартиры, нищие "афганцы" и "чеченцы" - это у них что-то навроди подсобного хозяйства. Или хобби...Однажды Холодильник в суете обронил бумажку и мы ее подобрали...И как мы из нее поняли, у них в Москве раскидано 67 точек, на которых трудятся такие же, как я, калеки. Мне Гарик говорил, что эти шестерки контролируют почти все ларьки на юго-западе и два рынка. Когда однажды Фужер, забрав у меня деньги, стал их класть себе в портмоне... Вам, наверное, и не снились такие бабки, - Татарин большим и указательным пальцами отмерил толщину долларового пресса, который он видел у Фужера.
      - Мцыри, когда мы этот запредельный беспредел завяжем парашютным узлом? - Одинец аж дрожал от нетерпения. - Давай сегодня же их завалим, только сначала заедем к Броду, возьмем пару гранатометов...
      Татаринов ни черта не понимал - почему Карташова называют Мцыри.
      - Кот, тебе, наверное, уже пора, - сказал Карташов. - Проболтали и не дали тебе поесть...
      - Я отдохнул у вас, что-то даже здесь расслабилось, - он положил руку на сердце.
      - Оставайся, - сказал Одинец. - Начнем новую жизнь.
      - Исключено! - решительно отверг идею Татарин. - Если один из нас сбежит, двух других тут же приколют. Говорят, такое уже было.
      - Мцыри, у меня нет слов...Я этих гадов буду живьем пилить ножовкой, в голосе Одинца звучало остервенение. - Ты вот что, Кот...Терпи и жди, когда однажды начнется стрельба, не удивляйся, а спокойно бросайся на пол и не поднимай головы. Понял?
      - Не путай его, - сказал Карташов. Мы этим бронтозаврам подыщем другое место для справедливого суда.
      - И приведения приговора в исполнение, - тут же уточнил Одинец. Скальпы снимем и засунем им в хлебало, - он так усердно затянулся сигаретой, что казалось вместе с дымом в дыхалку втянутся щеки.
      - Кот, говорят, что где-то в Москве околачивается Бандо?
      - Он же в октябре 93-го был в Белом доме вместе Баркашовым, а теперь зад лижет другому фашисту Бурилову. Дешевка он перелицованная... Я знаю, Серый, он тебя здорово кинул...ты сидел из-за него...
      - Разберемся, - тихо сказал Карташов. - Когда нет врагов, то не бывает войны...
      Добрались до метро в четвертом часу. На разведку пошел Одинец. Книжный лоток еще работал и возле него, переминаясь с ноги на ногу, стояла симпатичная девушка с замерзшими руками. На среднем пальце у нее простенькое колечко, на голове зеленая вязаная шапочка с помпоном.
      Красного "ниссана" поблизости не было, однако Карташов подогнал свой "шевроле" почти к бордюру тротуара.
      - Какие в вашем подвале запоры? - напоследок спросил Карташов.
      - Двери закрываются на два замка, которые открыть можно только снаружи. Извини, Сергей, я обниму тебя за шею, - и они пошли. И пожалуй, единственный человек, кто не смотрел на них, была продавщица книг.
      Когда Карташов опустил Татарина на ящик, тот сказал в самое ухо: "Братан, если у вас получится, оставьте Холодильника мне..." В этот самый момент, некстати заверещал мобильник, находящийся в кармане Одинца.
      Карташов уже отходил от посаженного на место Татаринова, когда его окликнул Одинец.
      - Мцыри, по коням, у гостиницы "Царская невеста" идет разборка, Брод просит подстраховать.
      Не сговариваясь закурили.
      - Куда рулить? - спросил Карташов, когда они уже сидели в машине.
      - Поезжай пока прямо...
      У очередного светофора, Карташов спросил:
      - Скажи, Саня, когда мы на Учинском водохранилище были...Точнее, когда отрывались от милицейского "уазика", помнишь?
      - Еще бы!
      - Тогда ответь - зачем ты выстрелил по нему из гранатомета? Там же были такие же, как мы с тобой, ребята...
      Одинец как каменный божок сидел неподвижно, но судя по происшедшей в лице перемене, этот вопрос застал его врасплох. Запоздало он пожал плечами и Карташов понял: все, что бы он не сказал, будет далеко от правды.
      - Не хотелось в ту летнюю ночь кукарекать за решеткой.
      - Но мы же явно от ментов отрывались.
      - Да перестань ты скоблить мне по совести. У меня совести давно уже нет.
      - Врешь, Саня, не в совести дело...
      - Отрывались не отрывались...Да, мы явно отрывались, а я явно промазал. Есть еще вопросы? А если бы не видел, что отрываемся, будь спок, вмазал бы по фарам и глазом не моргнул... Сейчас - налево и дуй до четвертого квартала, а там посмотрим...
      Одинец был раздражен. Зырнув на Карташова, сказал:
      - А почему ты не льешь слезы по тому факту, когда мы, выручая тебя, палили из автомата по живым ментам?
      Карташов выбросил через форточку окурок, сплюнул...
      - Я вас об этом не просил...Каждый должен идти своей дорогой.
      Они прибыли к шапочному разбору. Возле гостиницы "Царская невеста" уже стояли милицейские машины, две "скорые", однако ни Блузмана, ни машин третьей московской станции неотложной помощи здесь не было. И много зевак. Они наблюдали за тем, как санитары выносили из ресторана участников перестрелки.
      - Не везет Таллеру, - отстраненно сказал Одинец. - Фирма в долгах, и, наверное, скоро и мы с тобой вместе с Татарином пойдем побираться. - Он взял трубку и набрал номер. По всей видимости, звонил Броду. После отрывочного разговора обрадовал:
      - Сегодня, Мцыри, мы можем быть свободны. Приедем домой, сыграем в нарды...на лобио и бутылочку "Армянского коньяка". Все это есть в "Арагви"...
      - Я не против, только сделаем мы это после того, как отвезу Броду продукты. Сейчас заедем в рыбный магазин и посмотрим кильку в винном маринаде...
      Темная страсть
      Перед самым утром Таллеру приснился сон: во что бы то ни стало он пытается добраться до лежащей на огромной кровати Элеоноры, но никак не может это сделать - запутался в одеяле. Он уже готов к сексуальным подвигам, видит ее красивое лицо, раскиданные по голубой подушке черные волосы, ощущает тонкий туман комбинации, под которой угадываются шоколадные холмики. И когда он почти выпутался из одеяла, услышал яростный звон будильника.
      Вставать не хотелось - реальность омерзительна, будущее неопределенно. Однако он нашел в себе силы подняться и пойти в ванную комнату. Он долго стоял перед зеркалом, рассматривая свое отражение. Перед ним был смуглый тип с обильно растущей на продолговатом лице растительностью, вьющимися, немного посеребренными сединой волосами, некрупным с изгибинкой носом и черной щеткой усов. Он оскалился - зубы в полном порядке, только немного покрылись налетом желтизны. От табака. Поморщился - собственное лицо ничего кроме рвотного позыва у него не вызывало.
      Начал вспоминать вчерашний день. Смутно - звонок из Риги, напористый тон Фоккера, никчемный разговор с Бродом, поручение охраннику..." Какая же ты сволочь, моя дорогая Нора", - произнес вслух Таллер и вытащил из гнезда туалетной полки зубную щетку.
      Все осточертело. Нечаянно задел щеткой задний зуб, который начал крошиться. Он сплюнул и увидел в раковине кровь. "Не хватало мне только парадонтоза", - пронеслось в мыслях и он еще больше ощутил нелепость жизни. Но когда умылся, окатил тело холодным душем, побрился и освежился французским одеколоном "Золотой облонг", настроение заметно улучшилось. Однако не надолго. Когда он позвонил в магазин и там сказали, что Элеонора уехала на базу, Таллер почувствовал себя круглой сиротой. Он сделал еще один звонок - директору магазина, где работает Элеонора, но того тоже не оказалось на месте. Он даже ощупал себе темечко - не выросли ли там рога...
      Кое-как перехватив бутерброд с кофе, он спустился вниз и велел шоферу отвезти к ней домой. Открыв своим ключом дверь, он почувствовал пустоту жилища, в котором еще витали ее запахи.
      Таллер уселся на диван и вперился взглядом в темный экран телевизора. Беспорядок, царящий в комнате, его не удивил - он давно к нему привык. На трюмо валялись щипцы для укладки волос, дотронулся - еще теплые. Тут же, в разорванном пакете, лежали тампексы, янтарная брошь, тюбики с кремом и пустой, из-под ресниц, черный футлярчик. А на столе тоже черт ногу сломит: аудиокассеты вперемежку с апельсиновыми корками, смятая пачка сигарет, пустые стержни от шариковой ручки.
      Он перевел взгляд за окно, где сквозили скупые осенние лучи солнца и где набирали краски старые клены. Пейзаж за окном был ничуть не веселее пейзажа, царящего у него в душе.
      Когда он окинул взглядом стены и увидел на них картины, которые он ей дарил по разным поводам, его охватила лютая злоба. Он решительно вскочил с дивана и сорвал с гвоздя самое большое полотно и, бросив на пол, стал топтать его ногами. Это был его подарок на ее двадцатилетие. Но рама, хоть и не очень массивная, однако ломаться не хотела. Нога все время с нее соскальзывала и в какой-то роковой момент он больно ударился щиколоткой об острую кромку дивана.
      Он был на грани бешенства. Схватив из-под кресла трехкилограммовую гантель, он ударил ею по видеомагнитофону - подарку на 8-е Марта, затем вдребезги разлетелся экран телевизора "Фунай", появившегося здесь на десятый день их знакомства. Индийская ваза, в которой черт знает с какого времени торчат засохшие розы, полетела в трюмо и косые, длинные трещины исказили ее глянец.
      Он бил, крушил, испытывая мстительный восторг. Не пощадил и хрустальную люстру - его подарок в день именин Элеоноры.
      Таллер выскочил на кухню и хотел было приняться за полку, на которой стояли два сервиза из китайского фарфора, но в этот момент почувствовал дурноту и резкую, колющую боль в груди.