А. (непокорно) Почему я должна платить за то, что не заказывала?

Б. (прищуривается) Но они присылают тебе подписать твои чеки? Оплатить счета? И некоторые из них ты подписываешь, потому что помнишь за что они, а некоторые — кое-какие счета— не помнишь?

А. Я что?

Б. (улыбаясь, терпеливо)…ты не помнишь за что они и поэтому не подписываешь и кладешь их в ящик.

А. Ну и что?

Б. Так и получается — все на потом.

В. Теперь понимаю, понимаю.

А. Каждый норовит обчистить меня до нитки. На меня деньги не с неба упали, как ты знаешь.

Б. Думаю, что с неба. (К В.) Ты не находишь?

В. В каком-то смысле.

А. (заговорщицки) Они все готовы обчистить меня до нитки, если не будешь внимательна: прислуга, продавцы, сторожа, эта маленькая еврейка, что следит за моими мехами — как ее зовут? Она прелестна. Они все обчистят тебя до нитки, только повернись к ним спиной. Все.

В. Мы предлагали тебе, пересылай все счета нам; мы разберемся; я буду приносить все чеки на подпись тебе ежемесячно; и останусь здесь до тех пор, пока ты их не подпишешь. Как хочешь.

А. (снисходительно улыбаясь, но не переходя границу приличия) Нежели вы не можете себе представить, что я сама могу управляться с делами? Я прекрасно… когда он болел, я сама всем заправляла; я все считала; я все оплачивала. Я все делала сама.

В. (мягко). Но сейчас ты не обязана.

А. (гордо). Да, не обязана. Но я желаю. Я хочу, чтобы все было в порядке. И я это делаю. По-прежнему, делаю!

В. Хорошо, конечно, делаешь.

Б. Конечно, делаешь.

А. (подводя черту, с превосходством) Поэтому, спасибо, своими делами я буду управлять сама.

В. (отступив, пожимая плечами) Да, безусловно.

Б. А я погляжу, как ты делаешь вид, будто справляешься.

А. Да, это я буду заботиться о вас, о каждом из вас. Я любила заботиться о лошадях.

Б. Только вот людей, их ты не любила.

А. (уклончиво) Да? Неужели? А еще мы ездили по-ковбойски. Это было, когда он чуть не умер — в тот первый раз, когда я была вместе с ним. У него было заражение крови. Он охотился, они были на охоте, ружье вырвалось, и выстрелило ему в руку, в плечо. (Трогает свое плечо. Понимает аналогию, грустно улыбается). О, боже! (Пауза) Он был ранен, а пулю ему не вытащили, рана воспалилась и распухла, как пузырь, ее разрезали и гной потек наружу…

В. Хватит!

Б. (холодно) Почему? Тебе то что?

В. содрогнулась.

А. Они поставили дренаж, без всяких препаратов.

Б. Без антибиотиков, ты имеешь в виду?

А. Что?

Б. Без антибиотиков?

А. Да, но это не принесло облегчения, стало хуже, и все заголосили, что он умирает, но я не позволила. Я сказала: нет! Он не умрет! Я сказала это докторам и ему я это тоже сказала, и он ответил: хорошо, он постарается, если я буду спать с ним вместе, если я не оставлю его одного ночью, буду рядом с ним, и я осталась, пахло ужасно — гной, разложения…

В. Пожалуйста, не надо!

А. мне посоветовали отвезти его в пустыню, пожарить его руку на солнце, и вот мы в Аризоне — он сидит под палящим солнцем целыми днями— его рука сочиться, воняет, гниет и… через шесть месяцев все проходит, отек спал, гноя как не бывало, он был спасен — остались лишь шрамы, только шрамы — так я научилась сидеть в седле, по-ковбойски.

Б. Боже, боже.

А. Это было в горах, за Верблюжьей горой. Мы катались по пустыне на лошадях. С нами была одна кинозвезда, та, которая вышла замуж за парня, руководившего студией. У нее были глаза разного цвета.

В. Как так?

А. Глаза у нее были разного цвета. Один голубой, насколько я помню, а другой зеленый.

В. к Б. О ком это она?

Б. Пожимает плечами.

А. О, это была настоящая звезда. Сама крошечная, а голова огромная. Она тоже пила, по-моему.

Б. Послушать тебя, так все — пьяницы. Мерли Оберон?

А. Да нет же. Ты знаешь ее.

Б. (вспоминает с удовольствием ) Когда это было? Клер Тревор?

А. Тогда, когда я была там, когда мы там были. Такая крошка и пара глаз.

Б. В тридцатые?

А. Возможно. У нее был сын. Они пекли яйцо на тротуаре. Было так жарко. Он говорил мне.

В. (потеряв нить разговора) Ее сын… говорил тебе?

А. Нет! Мой сын! Он был маленьким мальчиком и играл с другими детьми в разные игры, вот так.

Б. Это, должно быть, было еще до войны.

В. До какой?

Б. До гражданской.

А. (победно) Салберг. Вот за кого она вышла. Арнольд Салберг.

Это был типичный маленький энергичный еврей.

Б. (к В. иронично). Все энергичные евреи — маленькие. Замечала? Ирвинг. Ирвинг Салберг.

В. (холодно) Я не антисемит. И я уже много чего заметила.

Б. Все мы такие и все замечаем. Но она, все-таки потрясающая. Чудовище, конечно, но потрясающая. Это она не со зла. Просто, из нее сыпется. Само по себе.

А. (весело) Норма Ширер!

Б. Конечно.

В. Кто?

А. (смеется) Что с вами стряслось, друзья?

В. (объясняет) Мы современные люди. Мы — не антисемиты.

А. Чего?

В. Ты спросила, что случилось.

А. Фу— ты, ну-ты. Какие мы нежные.

Б. Давненько я этого не слышала. Какие мы нежные…

А. Да, мне мама это часто говорила. Не будь неженкой. Сюзи и мне. Она заставляла нас съедать все, что положено на тарелку, а потом еще мыть за собой посуду. Приучала нас быть взрослыми. Она была строгая, но справедливая. Нет, таким был отец, нет, они оба были такие. (Со слезами в голосе) Они умерли, все, Сью, все умерли.

В. Маленький энергичный еврей?…

Б. Ну, она же не сказала жиденок?

А. (в своих воспоминаниях) Она приучала нас писать поздравительные открытки и привозить гостинцы ото всюду, где мы бывали, стирать свои вещи на ночь. Иногда Сью не хотела, и мне приходилось стирать за нее.

Из нас делали настоящих леди.

В. Заставляли ходить в церковь дважды в неделю? Бесконечно молиться?

А. Что? Да, конечно, мы ходили в церковь, но говорили об этом не слишком много. Это было в порядке вещей. (К Б.) Что ты украла?

Б. (не возражая) Когда?

А. Вообще.

Б. Я дождалась, пока ты уснешь и…

А. Я никогда не сплю.

Б. Пока ты не притворилась спящей, потом я залезла в тайник и забрала все большие серебряные кубки, спрятала их по подол и поковыляла прочь…

А. Смейся, смейся… (внезапно развеселившись) Это было, наверное, забавно.

Б. Конечно.

А. Ты наверное, вся звенела, когда ковыляла из комнаты?

Б. Конечно. Дзинь-дзинь.

А. Дзинь-дзинь! (замечает, что В не в восторге от происходящего) Тебе не смешно?

В. Очень смешно. Я просто пытаюсь понять, что здесь самое смешное — неоплаченные счета, антисемитизм или…

Б. Ну-ну… Сбавь обороты.

В. (обидевшись). Извините.

А. (к В. ) Мне придется поговорить о тебе с Гарри.

Б. Гарри умер. Гарри нет уже много лет.

А. (все более погружаясь в воспоминания) Знаю. Как и всех. У меня уже нет друзей, большинство из них умерло, а кто не умер — помирает, те, кто не помирает— пропали куда-то, во всяком случае, мы уже не видимся.

Б. (утешая) Ну, какая разница. Ты все равно уже никого из них не любишь.

А. (с готовностью соглашаясь) Да, это правда. Но предполагалось-то, что буду любить, что они будут рядом. Ведь был уговор. Ты выбираешь друзей, тратишь на них время, силы, какая потом разница, если ты их уже не любишь — кто любит вечно — время-то ушло? Разве они имеют право?

В. Умирать?

А. Что?

В. Какое они имеют право умирать?

А. Нет. Изменять.

В. Ты имеешь ввиду -изменяться?

Б. (деликатно) Оставь это.

А. Нет. Права не имеют! Ты надеешься на них. А они предают. Бредли! Френсис! Они умирают. Они уходят. И семьи уже нет. Все умерли. Никого не осталось. Даже Сью!

Б. А что с ней было?

А. (враждебно) Она спилась. А была покруче меня, да нет, просто проворней и моложе на два года.

В. (с улыбкой)… или пять или семь.

А. Что?

В. Ничего.

А. У нее было больше шансов. В детстве— всегда выше отметки и больше поклонников. Только потом-… она порастеряла все свои баллы в водоворотах и штормах.

В. (изучая свои ногти) Меня не укачивает на море.

Б. (сухо) Может, надо попробовать встряхнуться по-настоящему, а не киснуть в трясине?

А. Мы приехали в город вместе, сняли комнатку, и мама с папой приехали посмотреть приличная ли она. Там была уже мебель, но им не понравилась, поэтому, папа привез кое-что свое, из гаража. Он делал отличную мебель. Он был архитектор. Нас никогда не было дома — мы все время были в поисках работы— работы достойной молодых леди. Нас всегда кто-нибудь сопровождал. У нас был один размер, поэтому мы могли меняться одеждой, что было экономно. Нам выдавали кое-что на пропитание, но совсем не много. Мы жили по графику, поэтому наши мальчики — молодые люди, мужчины, которые гуляли с нами, а гуляли мы вволю, не могли понять, что у нас одна одежда на двоих.

Я все говорю понятно?

В. Да, понятно, вполне понятно.

Б. Ну же, проснись.

А. Нет, на мне это было в Плаце, ты что, забыла? Надень лучше бусы. Мы жили по расписанию. А ноги у нас были большие.

Пауза.

Б. Что?

В. Размер обуви у них был большой.

А. У нас были большие ноги. У меня и сейчас большая нога…как мне кажется. Разве не так?

Б. Конечно, большая.

А. А впрочем, разве уже поймешь. Мы очень любили друг друга, по-моему. Всем делились, шутили и… Мама заставляла нас писать письма дважды в месяц, а позже звонить. Мы пробовали писать вместе — одно письмо на двоих — но она хотела, чтобы мы присылали два — по одному от каждой. Письма должны были быть богатые новостями и длинные, она отсылала их обратно с пометками, типа это не правда или не сокращай или твоя сестра уже писала об этом если ей что-то не нравилось. А орфография! Сью не могла писать грамотно. Она пила.

В. (недоверчиво) Ваша мама?

А. Что? Да, нет же, моя сестра!

Б. Естественно.

В. Уже тогда?

А. Когда?

В. Когда вы только приехали в город.

А. Да нет же. После. Тогда мы лишь выпивали по бокалу шампанского перед выходом и закусывали апельсинами. Он приносил мне апельсины, когда приходил. Или цветы — фрезии, в их сезон. Но ведь это мало! И он прекрасно понимает!

В. Кто? О ком это?

Б. Тише. Ее сын. Он дарил ей замечательные подарки.

А. Мы вместе гуляли, но не отбирали парней друг у друга. У нее был безупречный вкус. А мне нравились… бандиты.

В. О— о-о!

Б. (к В. забавляясь) А что тут такого?

А. Нам никогда не нравились одни и те же мальчики… мужики. Я думаю, она вообще не любила мужчин. В отношении секса уж это точно. Мы насильно выдали ее замуж, когда ей было уже под сорок. Еле нашли такого. Макаронника. Она не хотела.

В. Просто невероятно.

Б. (резко) Почему нет? Макаронник, черножопый, жид. Это у нее в крови. Такой взгляд на мир.

В. Такой же, как у ее строгих, но справедливых родителей.

Б. Пожимает плечами.

А. (она услышана) Я дружила с евреями, ирландцами, у меня были друзья из Южной Африки, все было. Пуэрториканцев и подобных не было, но Венесуэльцы, Кубинцы. О, мы пропадали в Гаване.

В. (к Б.) Просто с другой планеты, так?

Б. Хм— м.

А. Цветных у меня не было. В Пайнхерте была цветная прислуга, конечно. Мы останавливались там, когда приезжали. Они хорошо знали город, были деликатны, воспитаны, не то, что эти черножопые, вполне цивилизованные.

В. (в ужасе) О, Боже!

А. Он запрещал мне говорить это. Сказал даже, что не станет навещать, если я буду говорить так. Что его так заело?

Б. Успокойся. Твоя сестра была замужем за итальянцем?

А. (смущенно) Она… что? О. Это было потом. Я всегда искала настоящего мужчину.

Б. А она нет?

А. Нет. Она думала, что все ей должно падать прямо в руки. И оно падало. И часто. Я все должна была зарабатывать сама, ничто не приходило даром. Я была статная и красивая, она была высокая и хорошенькая, немного пониже, конечно, не такая высокая, как я. (Плачет.) Я усохла. Я уже не высокая. Я была такой высокой. Почему я высохла?

Б. (терпеливо.) Это бывает. Мы становимся меньше с годами. И каждый день так же: утром мы выше, чем к ночи.

А. (еще в слезах) Да?

Б. Позвоночник за день сжимается.

А. (все еще плачет) У меня его и нет. Был когда-то. А сейчас нет.

В. (к Б. В полголоса.) О чем это она?

Б. Остеохондроз.

А. (к В. злобно) Погоди! Поживешь-узнаешь!

Б. Позвоночник рассыпается. Ты можешь сломать его просто на прогулке, обернувшись, или… как угодно.

А. (плачет) Я была высокой. Просто я высохла.

В. (к Б. ) Понимаю.

Б. Улыбается.

А. (трезво) Он был коротышка. У меня было много высоких поклонников, но этот был маленький.

В. Кто это?

Б. Ее муж, наверное.

В. Давно же это было.

А. Знаю, я этих высоких парней, этих танцоров. Сью и я танцевали ночи напролет со всеми этими высокими парнями. Некоторые из них были мужчинами только с виду— они были…, но кое-кто был и настоящий. Мы танцевали всю ночь, а иногда я и…

Б. (с улыбкой). Гадкая девчонка!

А. Я была сумасшедшей. Сью говорила, — как ты можешь вести себя так? Я смеялась и отвечала, — да пошла ты! Да, я любила погулять, но держала ухо востро. Я всегда была начеку. (горько) Если б не я, то кто же? Я всегда могла надеяться только на себя саму, вокруг злословили, обворовывали… лебезили. Если бы я не была начеку, нам бы ничего не досталось. Его сестра. Разве за нее Сью выходила замуж? Оказалось, в первую очередь за нее. Пришибленный маленький… дантист. Разве он мог управлять делами? Разбирался в финансах? Лишь настолько, чтобы воровать. Настолько, чтобы набить свои карманы. И, конечно, старик смотрел на это сквозь пальцы, потому что этот— как его звали этого дантиста— был женат на его драгоценнейшей дочке. Этой притворщице, управляющей всеми одним мизинцем. Я должна была все предвидеть. Держать все в руках.

Б. (гордо). И получалось?

А. Что? О чем ты?

Б. Ну, о том, что ты держала в руках.

А. Откуда я знаю. Не понимаю, о чем ты говоришь. Что я держала в руках?

Б. Ну, не знаю.

В. Тех, кто пользовался твоей слепотой.

Б. Да.

А. (зловеще) Все у меня воруют — направо и налево. Все крадут. Что-нибудь да крадут.

Б. (невозмутимо) И я? Я тоже ворую?

А. (нервический смех) Я не знаю. Почем мне знать. Деньги куда-то уплывают.

Б. (к В.) В этом вы не замешаны?

В. Мы распределяем только то, что поступает. Ее капитал проходит не через одни руки. Тут много возможностей для желающих.

А. Сью завидовала мне, когда я вышла замуж. Всегда ей чего-то не хватало. И я была настороже.

В. Ты тратишь все свои поступления, насколько я в курсе.

А. А почему бы и нет? Это мое.

В. Тогда не жалуйся. Если ты хочешь нарастить состояние, то должна…

А. Я не жалуюсь. Я никогда не жалуюсь. У меня есть ты, есть она, есть шофер, у меня этот дом, мне надо прилично выглядеть, а иногда, я вынуждена звать сиделку, хотя некоторые из них черные. Что с того. У меня все это хозяйство. Этот повар. У меня…

В. Ясно. Ясно.

А. Все воруют. Каждый.

Б. (после паузы). Да.

А. Сью все проворонила. А я — нет. Я вышла замуж за него. Он был коротышкой. С одним глазом. Другой выбили мячом для гольфа и вставили стеклянный.

В. Который?

Б. (осуждая) Прекрати.

В. (заводиться) А я хочу знать. (К а.) Какой глаз? Который из них был стеклянный?

А. Какой? Ну, я… (всхлипывает) Не знаю. Я не помню, какой глаз был стеклянный (плачет вовсю) Я…не могу… вспомнить!

Б. (направляясь к А., утешая) Ну, ну, ну…

А. Я не могу вспомнить! (внезапно с яростью) Убери руки! Как ты смеешь!

Б. Прости. Прости.

А. (к Б. опять со слезами) Почему я ничего не помню?

Б. Да все ты помнишь, просто не можешь удержать все в голове одновременно.

А. (успокаиваясь) Да? На самом деле?

Б. Конечно.

А. Я все помню?

Б. Все где-нибудь, да храниться.

А. (смеется) Как интересно. (К В.) Я все помню.

В. Поздравляю. Но ведь это не легко, наверное.

Б. Ты успокоишься?

В. Может, лучше не помнить? Все кануло в Лету и забыто.

А. Куда?

Б. Да, в никуда.

В. В Лету.

А. Я ее не знаю. Может, и знаю, просто в голове не держу. (К Б.) Да?

Б. Все так.

А. Мужа я любила. (глуповато улыбается вспоминая)

Б. Ну, а как иначе?

А. Он дарил мне прелестные вещички, дарил украшения.

Б. Что правда, то правда.

А. Мой бог, — говорил он, — Ты такая большая, такая высокая, ты принесешь мне счастье. Я не могу мелочиться. И он не мелочился. Жемчуга и бриллианты я любила больше всего.

В. Неужели?

Б. (подыгрывая) Это правда!

А. У меня был жемчуг и несколько браслетов. Но он хотел, чтобы их было больше— и подыскал еще один, не говоря ни слова. Это был широкий браслет и в нем бриллиант, вот такой (показывает). Плоский и широкий обработанный камень, очень… как это?

Б. Изысканный.

А. Да. Изысканный и большой. Мы были, я этого никогда не забуду, мы были на приеме и пили шампанское, и мы, как это… подвыпили. Совсем чуть-чуть, конечно. Мы вернулись домой и собирались уже в постель. Наша спальня была большая, две раздельные уборные, и, как это, две ванные комнаты. Мы оба разделись и готовились ко сну. Я сидела у своего столика — без обуви, без одежды, без белья — ну вот, я сидела у своего столика (ей в самом деле нравиться говорить об этом. Смех, восклицания и пр.)… и я… ну, я была голой. Я была абсолютно голой, кроме того, что на мне были мои украшения. Драгоценности я не сняла.

Б. Блеск!

А. Да! Ну вот, голая, в жемчугах — мое ожерелье, мои браслеты, мои бриллиантовые браслеты… два, нет, три! Три! И он входит, голый, как сойка — он умел быть забавным, когда того хотел, мы часто раздевались, заранее, намного заранее. Все это ушло. (Пауза) Где я?

Б. В своем рассказе?

А. Что?

Б. В своем рассказе. Где ты остановилась в рассказе?

А. Да; конечно.

В. Ты сидишь голая у столика и он входит, тоже голый.

А. Как сойка, да! О, я не должна рассказывать это.

Б. Нет, нет, должна!

В. Должна!

А. Да? Ну что ж, так вот, я взяла большую пуховку и стала пудриться; только этим занимаюсь. Чувствую — он здесь, но вида не подаю. У меня есть кое-что для тебя, -говорит он, — у меня кое-что для тебя есть. И сидя так, я поднимаю глаза, смотрю в зеркало и… нет, не могу!

Б. и В. (как школьницы) Нет, нет говори! Ну, расскажи!

А. Ну вот, я смотрю — он стоит, и его… его пипка уже твердая и…: на нее надет новый браслет.

В. (с благоговением.) О, боже.

Б. Улыбается.

А. И браслет на пипке, и он приближается, и это прекраснейший из всех браслетов, какие я когда-либо видела. Весь в бриллиантах, широкий, ужасно широкий и…

Я думаю, он тебе понравиться, — говорит он. О, боже, это прекрасно, — говорю я. О, господи, да. (настроение немного падает) Он подходит ближе и его пипка прикасается к моему плечу — он был коротышка, а я была высокая, так-то. Ты его хочешь? Он спрашивает и тыкает этим в меня, я отвернулась, а пипка у него была маленькая. Я не должна это рассказывать, это ужасно, я знаю. У него была маленькая… Вы понимаете… и браслет был там и придвигался все ближе к моему лицу и — ты хочешь его? Я думал, он тебе понравиться. И я сказала нет! Я не могу сделать это! Поначалу он стоял, потом стал мягким и браслет слетел с него, и упал мне прямо на колени. Береги его, сказал он и вышел из комнаты.

(Длинная пауза, в конце которой она плачет. Медленно. Убежденно.)

Б. Все хорошо. Все хорошо. (Подходит и успокаивает А.)

В. (по доброму). Ненормальный.

Б. (мягко, успокаивая) Хорошо, хорошо.

А. (по детски) Хочу в кровать! Отведите меня в кровать!

Б. Конечно. (К В.) Помоги мне.

Они поднимают А. из кресла и отводят в кровать. В это время…

А. (вскрикивает.) Рука! Моя рука!

В. (встревожено) Простите!

А. В кровать! Я хочу в кровать!

Б. Ну, хорошо, хорошо. Мы почти уже пришли. Ну вот, пришли.

А. (совсем, как ребенок) Я хочу в кровать! (От боли) О! О!

Б. Тихо. Тихо.

А уже под одеялами, сидя в кровати.

Б. (продолжая) Ну вот. Теперь удобно?

В. (к Б.) Извини. Я не хотела…

Б. Ничего. Все в порядке.

В. Я как-то не в своей тарелке… от всего этого.

Б. Разберешься со временем.

В. Сомневаюсь.

Б. (Успокаивая.) Ну, хорошо, представь себе, что ты живешь уже так долго, что больше и не хочешь. Вот все и поймешь.

В. Спасибо. А что дальше?

Б. (с закрытыми глазами) Почему ты меня спрашиваешь?

В. А кого я могу еще здесь спросить?

Б. (все еще с закрытыми глазами.) Ты меня спрашиваешь?!

Пауза.

А. (приподнявшись. Глаза то открываются, то закрываются. Блуждающий взгляд, полный сознания.) Что в наших силах, а что нет? Что мы помним, и в чем не уверены. Что я помню? Я помню себя высокой. Я помню, как поначалу, это делало меня несчастной, то, что я выше всех в классе, выше мальчиков. Моя память как волны: то накатит, то отступит. Мне кажется, что меня обворовывают… Я знаю, что это так, просто я не могу доказать. Я думаю, что я знаю, а потом не могу вспомнить, что я знаю. (Тихо всхлипывает.) Он никогда не приходит навестить меня.

Б. Да нет же. Приходит.

А. Только по необходимости.

Б. Чаще, чем другие. Он хороший сын.

А. (упрямо) Мне ничего об этом не известно. (мягче.) Он приносит мне подарки. Приносит цветы— орхидеи, фрезии, эти большие фиалки…

Б. Африканские.

А. Да. Он дарит мне цветы и шоколад — апельсиновые корочки в шоколаде, в этом черном шоколаде, какой я люблю. Но он не любит меня.

Б. Ну, что ты.

А. Не любит. Он любит своих… он любит своих мальчишек, тех, кого имеет. Ты не знаешь. Он не любит меня и я не знаю, люблю ли я его. Я не помню!

Б. Он любит тебя.

А. (всхлипывая.) Я не помню. Я не помню, что я не помню. (внезапно оживленно) Что это значит?

Б. Что— нибудь да значит.

А. (опять бессвязно.) Это уже слишком: всем управлять, за все бороться. Он не хотел этого делать. Я должна была делать все. Говорить ему, что он в порядке и вытирать его кровь. Все было на мне. У Сью была привычка, когда она останавливалась у меня, прятать свои бутылки в ящик для белья, где, она думала, я не стану их искать. Падение, падение в пропасть., вот ее дорога. Мама приезжает к нам пожить, он не против, — куда ей еще податься? Любили ли мы друг друга? Особенно в конце? Нет, только не тогда, тогда она ненавидела меня. Я не могла помочь ей… она орала. Я ненавижу тебя! Она воняла, ее комната воняла. Я ненавижу тебя, — кричала она. Я думаю, они все меня ненавидели, потому что я была сильной, а я должна была такой быть. Сью ненавидела меня. Мама ненавидела меня, и все остальные, они ненавидели меня. Он ушел из дома, он сбежал. Потому что я была сильной. Кто-то же должен был быть. Кто, если не я?…

Пауза. А лежит все еще с открытыми глазами. Она вздрогнула до того, как замолчать? Спустя некоторое время Б. И В. переглядываются.

Б. Поднимается, подходит к кровати, наклоняется, вглядывается в лицо А, щупает пульс.

В. (приподнявшись, вглядывается) Она… о, боже, она умерла?

Б. (через паузу.) Нет. Она жива. Мне кажется, у нее удар.

В. О, боже!

Б. Позвони ее сыну. Я позвоню доктору.

Б. Встает и выходит направо, оглядывается на А. При выходе. Б. Гладит А по голове, выходит налево. А. одна. Неподвижность. Молчание.