С позолоченной под колос, с подрумяненной под медь?.. Той трубы счастливый голос всех зовет на жизнь и смерть.
      И не первый, не последний, а спешу за ней, как в бой, я - пятидесятилетний, искушенный и слепой.
      Как с ней быть? Куда укрыться, чуя гибель впереди?.. Отвернуться? Притвориться? Или вырвать из груди?..
      1982
      НАСТОЛЬНЫЕ ЛАМПЫ
      Арсению Тарковскому
      Обожаю настольные лампы, угловатые, прошлых времен. Как они свои круглые лапы умещают средь книг и тетрадей, под ажурною сенью знамен, возвышают не почестей ради, как гусары на райском параде от рождения до похорон!
      Обожаю на них абажуры, кружевные, неярких тонов, нестареющие их фигуры и немного надменные позы. И путем, что, как видно, не нов, ухожу от сегодняшней прозы, и уже настоящие слезы проливать по героям готов.
      Укрощает настольные лампы лишь всесильного утра река. Исчезает, как лиры и латы, вдохновенье полночной отваги. Лишь вздымают крутые бока аккуратные груды бумаги, по которым знакомые знаки равнодушно выводит рука.
      Свет, растекшийся под абажуром, вновь рождает надежду и раж, как приветствие сумеркам хмурым, как подобье внезапной улыбки... Потому что чего не отдашь за полуночный замысел зыбкий, за отчаяние и ошибки, и победы - всего лишь мираж?
      1982
      ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ
      Еще он не сшит, твой наряд подвенечный, и хор в нашу честь не споет... А время торопит - возница беспечный, и просятся кони в полет.
      Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга, не смолк бубенец под дугой... Две вечных подруги - любовь и разлука не ходят одна без другой.
      Мы сами раскрыли ворота, мы сами счастливую тройку впрягли, и вот уже что-то сияет пред нами, но что-то погасло вдали.
      Святая наука - расслышать друг друга сквозь ветер, на все времена... Две странницы вечных - любовь и разлука поделятся с нами сполна.
      Чем дольше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса. Ах, только б не смолк под дугой колокольчик, глаза бы глядели в глаза.
      То берег - то море, то солнце - то вьюга, то ангелы - то воронье... Две верных дороги - любовь и разлука проходят сквозь сердце мое.
      1982
      АВТОПАРОДИЯ
      НА НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ СТИХИ
      А.Иванову
      Мы убили комара. Не в бою, не на охоте, а в домашней обстановке, в будний вечер.
      Видит бог, мы не крадучись его, а когда он был в полете... Мы его предупреждали - он советом пренебрег.
      Незадолго перед тем дождь пошел осенний,
      мелкий. За стеной сосед бранился. Почему-то свет мигал. Дребезжал трамвай.
      В шкафу глухо звякали тарелки. Диктор телевизионный катастрофами пугал.
      Расхотелось говорить. Что-то вспомнилось
      дурное, так, какая-то нелепость, горечи давнишний след... В довершенье ко всему меж окошком и стеною вдруг возник как дуновенье комариный силуэт.
      Мы убили комара.
      Кто-то крикнул: "Нет покоя! Неужели эта мерзость залетела со двора!.. Здесь село или Москва?.."
      И несметною толпою навалились, смяли...
      В общем, мы убили комара.
      Мы убили комара. Он погиб в неравной схватке корень наших злоключений, наш нарушивший
      покой... На ладони у меня он лежал, поджавши лапки, по одежде - деревенский, по повадкам
      городской.
      Мы убили комара.
      За окошком колкий, мелкий, долгий дождичек осенний затянуться обещал. Дребезжал трамвай.
      В шкафу глухо звякали тарелки. Диктор телевизионный что-то мрачное вещал.
      1982
      ПОЛДЕНЬ В ДЕРЕВНЕ
      (Поэма)
      Вл. Соколову
      1
      У дороги карета застыла. Изогнулся у дверцы лакей. За дорогой не то чтоб пустыня но пейзаж без домов и людей. Знатный баловень сходит с подножки, просто так, подышать тишиной. Фрак малиновый, пряжки, застежки и платочек в руке кружевной.
      2
      У оврага кузнечик сгорает, рифмы шепчет, амброзию пьет и худым локотком утирает вдохновенья серебряный пот. Перед ним - человечек во фраке на природу глядит свысока и журчанием влаги в овраге снисходительно дышит пока.
      Ах, кузнечик,безумный и сирый, что ему твои рифмы и лиры, строк твоих и напевов тщета? Он иной, и иные кумиры перед ним отворяют врата. Он с природою слиться не хочет... Но, назойлив и неутомим, незнакомый ему молоточек монотонно стрекочет пред ним.
      3
      Вдруг он вздрогнул. Надменные брови вознеслись неизвестно с чего, и гудение собственной крови докатилось до слуха его.
      Показалось смешным все, что было, еле видимым сквозь дерева. Отголоски житейского пира в этот мир пробивались едва. Что-то к горлу его подступило: то ли слезы, а то ли слова...
      Скинул фрак. Закатал рукава... На платке оборвал кружева...
      То ли клятвы, а то ли признанья зазвучали в его голове...
      4
      И шагнул он, срывая дыханье, спотыкаясь о струны в траве, закружился, цветы приминая, пятерней шевелюру трепля, рифмы пробуя,лиру ломая и за ближнего небо моля.
      Он не то чтобы к славе стремился просто жил, искушая судьбу... И серебряный пот заструился по его не великому лбу.
      Ручка белая к небу воздета. В карих глазках - ни зла, ни обид...
      5
      Заждалась у дороги карета, и лакей на припеке храпит.
      1982
      x x x
      Ю. Давыдову
      Нужны ли гусару сомненья, их горький и въедливый дым, когда он в доспехах с рожденья и слава всегда перед ним?
      И в самом начале сраженья, и после, в пылу, и потом, нужны ли гусару сомненья в содеянном, в этом и в том?
      Покуда он легок, как птица, пока он горяч и в седле, врагу от него не укрыться: нет места двоим на земле.
      И что ему в это мгновенье, когда позади - ничего, потомков хула иль прощенье? Они не застанут его.
      Он только пришел из похода, но долг призывает опять. И это, наверно, природа, которую нам не понять.
      ...Ну, ладно. Враги перебиты, а сам он дожил до седин. И клетчатым пледом прикрытый, рассеянно смотрит в камин.
      Нужны ли гусару сомненья хотя бы в последние дни, когда, огибая поленья, в трубе исчезают они?
      1982
      * * *
      Оле
      По прихоти судьбы - разносчицы даров в прекрасный день мне откровенья были. Я написал роман "Прогулки фрайеров", и фрайера меня благодарили.
      Они сидят в кружок, как пред огнем святым, забытое людьми и богом племя, каких-то горьких дум их овевает дым, и приговор нашептывает время.
      Они сидят в кружок под низким потолком. Освистаны их речи и манеры. Но вечные стихи затвержены тайком, и сундучок сколочен из фанеры.
      Наверно, есть резон в исписанных листах, в затверженных местах и в горстке пепла... О, как сидят они с улыбкой на устах, прислушиваясь к выкрикам из пекла!
      Пока не замело следы их на крыльце и ложь не посмеялась над судьбою, я написал роман о них, но в их лице о нас: ведь все, мой друг, о нас с тобою.
      Когда в прекрасный день Разносчица даров вошла в мой тесный двор, бродя дворами, я мог бы написать, себя переборов, "Прогулки маляров", "Прогулки поваров"... Но по пути мне вышло с фрайерами.
      1982
      ПАРИЖСКАЯ ФАНТАЗИЯ
      Т.К.
      У парижского спаниеля лик французского
      короля, не погибшего на эшафоте, а достигшего славы
      и лени: набекрень паричок рыжеватый, милосердие в
      каждом движенье, а в глазах,голубых и счастливых, отражаются
      жизнь и земля.
      На бульваре Распай, как обычно, господин
      Доменик у руля. И в его ресторанчике тесном заправляют
      полдневные тени, петербургскою ветхой салфеткой прикрывая
      от пятен колени, розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую
      с хрустом стеля.
      Как стараются неутомимо бог, Природа, Судьба,
      Провиденье, короли, спаниели и розы, и питейные все
      заведенья, этот полдень с отливом зеленым между нами
      по горстке деля... Сколько прелести в этом законе!
      Но и грусти порой...Voila!
      Если есть еще позднее слово, пусть замолвят
      его обо мне. Я прошу не о вечном блаженстве
      о минуте возвышенной пробы, где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже,
      но чтобы милосердие в каждом движенье и красавица
      в каждом окне!
      1982
      АРБАТСКИЕ НАПЕВЫ
      1
      Все кончается неумолимо. Миг последний печален и прост. Как я буду без вас в этом мире, протяженном на тысячи верст, где все те же дома и деревья, и метро, и в асфальте трава, но иные какие-то лица, и до вас достучишься едва?
      В час, когда распускаются розы, так остры обонянье и взгляд, и забытые мной силуэты в земляничных дворах шелестят, и уже по-иному крылато все, что было когда-то грешно, и спасаться от вечной разлуки унизительно мне и смешно.
      Я унижен тобою, разлука, и в изменника сан возведен, и уже укоризны поспели и слетаются с разных сторон, что лиловым пером заграничным, к меловым прикасаясь листам, я тоскую, и плачу, и грежу по святым по арбатским местам.
      Да, лиловым пером из Риеки по бумаге веду меловой, лиловеет души отраженье этот оттиск ее беловой, эти самые нежность и робость, эти самые горечь и свет, из которых мы вышли, возникли. Сочинились... И выхода нет.
      1982
      2
      Ч. Амирэджиби
      Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант. В Безбожном переулке хиреет мой талант. Вокруг чужие лица, безвестные места. Хоть сауна напротив, да фауна не та.
      Я выселен с Арбата и прошлого лишен, и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон. Я выдворен, затерян среди чужих судеб, и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.
      Без паспорта и визы, лишь с розою в руке слоняюсь вдоль незримой границы на замке и в те, когда-то мною обжитые края все всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.
      Там те же тротуары, деревья и дворы, но речи несердечны и холодны пиры. Там так же полыхают густые краски зим, но ходят оккупанты в мой зоомагазин.
      Хозяйская походка, надменные уста... Ах, флора там все та же, да фауна не та... Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся... Заледенела роза и облетела вся.
      1982
      x x x
      Всему времечко свое: лить дождю,
      Земле вращаться, знать, где первое прозренье,
      где последняя черта... Началася вдруг война - не успели попрощаться, адресами обменяться не успели ни черта.
      Где встречались мы потом?
      Где нам выпала прописка? Где сходились наши души, воротясь с передовой? На поверхности ль земли?
      Под пятой ли обелиска? В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?
      Всяк неправедный урок впрок затвержен и
      заучен, ибо прaведных уроков не бывает. Прах и тлен. Руку на сердце кладя, разве был я невезучим? А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье
      перемен.
      Гордых гимнов, видит бог, я не пел окопной каше. От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну... Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше, если вы не возражаете, я голову склоню.
      1982
      НАДПИСЬ НА КАМНЕ
      Посвящается учащимся 33-й
      московской школы, придумавшим
      слово "арбатство"
      Пускай моя любовь как мир стара, лишь ей одной служил и доверялся я - дворянин с арбатского двора, своим двором введенный во дворянство.
      За праведность и преданность двору пожалован я кровью голубою. Когда его не станет - я умру, пока он есть - я властен над судьбою.
      Молва за гробом чище серебра и вслед звучит музыкою прекрасной... Но не спеши, фортуна, будь добра, не выпускай моей руки несчастной.
      Не плачь, Мария, радуйся, живи, по-прежнему встречай гостей у входа... Арбатство, растворенное в крови, неистребимо, как сама природа.
      Когда кирка, бульдозер и топор сподобятся к Арбату подобраться и правнуки забудут слово "двор" согрей нас всех и собери, арбатство.
      1982
      МУЗЫКАНТ
      И. Шварцу
      Музыкант играл на скрипке - я в глаза ему
      глядел. Я не то чтоб любопытствовал - я по небу летел. Я не то чтобы от скуки - я надеялся понять, как способны эти руки эти звуки извлекать из какой-то деревяшки, из каких-то бледных
      жил, из какой-то там фантазии, которой он служил?
      Да еще ведь надо пальцы знать,
      к чему прижать когда, чтоб во тьме не затерялась гордых звуков
      череда. Да еще ведь надо в душу к нам проникнуть
      и поджечь... А чего с ней церемониться? Чего ее беречь?
      Счастлив дом,
      где голос скрипки наставляет нас на путь и вселяет в нас надежды...
      Остальное как-нибудь. Счастлив инструмент, прижатый к угловатому
      плечу, по чьему благословению я по небу лечу.
      Счастлив он, чей путь недолог,
      пальцы злы, смычок остер, музыкант, соорудивший из души моей костер. А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она.
      1983
      П Р И Л О Ж Е Н И Е
      x x x
      Ю. Киму
      Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик, едва твой гимн пространство огласит? Прислушаться - он от скорби излечит, а вслушаться - из мертвых воскресит...
      Какой струны касаешься прекрасной, что тотчас за тобой вступает хор, таинственный, возвышенный и страстный твоих зеленых братьев и сестер?
      Какое чудо обещает скоро слететь на нашу землю с высоты, что так легко в сопровожденьи хора так звонко исповедуешься ты?
      Ты тоже из когорты стихотворной, из нашего бессмертного полка. Кричи и плачь, авось твой труд упорный потомки не оценят свысока.
      Поэту настоящему спасибо, руке его, безумию его и голосу, когда взлетев до хрипа, он неба достигает своего.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Как наш двор ни обижали, он в классической поре. С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен. А там Володя во дворе, а его струны в серебре, а его пальцы золотые, голос его нужен.
      Как с гитарой ни боролись распалялся струнный звон, как вино стихов ни портили все крепче становилось. А кто сначала вышел вон, а кто потом украл вагон все теперь перемешалось, все объединилось.
      Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад. Может, кто намеревается подлить в стихи елея. А ведь и песни не горят, они в воздухе парят. Чем им делают больнее, тем они сильнее.
      Что ж печалиться напрасно: нынче слезы лей - не лей, но запомним хорошенечко и повод и причину. Ведь мы воспели королей от Таганки до Филей. Пусть они теперь поэту воздают по чину.
      (пластинка, 1986)
      ПРИМЕТА
      Если ворон в вышине, дело, стало быть, к войне. Если дать ему кружить, если дать ему кружить, значит, всем на фронт иттить.
      Чтобы не было войны, надо ворона убить. Чтобы ворона убить, чтобы ворона убить, надо ружья зарядить.
      Ах, как станем заряжать, всем захочется стрелять. А уж как стрельба пойдет, а уж как стрельба пойдет пуля дырочку найдет.
      Ей не жалко никого, ей попасть бы хоть в кого: хоть в чужого, хоть в свово, лишь бы всех до одного. Во и боле ничего!
      Во и боле ничего, во и боле никого, во и боле никого, кроме ворона того стрельнуть некому в него.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Антон Палыч Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак - учить. Скольких дураков в своей жизни я встретил мне давно пора уже орден получить.
      Дураки обожают собираться в стаю. Впереди их главный во всей красе. В детстве я верил, что однажды встану, а дураков нету - улетели все.
      Ах, детские сны мои - какая ошибка, в каких облаках я по глупости витал. У природы на устах коварная улыбка... Видимо, чего-то я не рассчитал.
      А умный в одиночестве гуляет кругами, он ценит одиночество превыше всего. И его так просто взять голыми руками, скоро их повыловят всех до одного.
      Когда ж их всех повыловят - наступит эпоха, которую не выдумать и не описать... С умным - хлопотно, с дураком - плохо. Нужно что-то среднее. Да где ж его взять?
      Дураком быть выгодно, да очень не хочется, умным - очень хочется, да кончится битьем... У природы на устах коварные пророчества. Но, может быть, когда-нибудь к среднему придем.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Песенка короткая, как жизнь сама, где-то в дороге услышанная, у нее пронзительные слова, а мелодия почти что возвышенная.
      Она возникает с рассветом вдруг, медлить и врать не обученная. Она как надежда из первых рук, в дар от природы полученная.
      От двери к дверям, из окна в окно вслед за тобой она тянется. Все пройдет, чему суждено, только она останется.
      Песенка короткая, как жизнь сама, где-то в дороге услышанная, у нее пронзительные слова, а мелодия почти что возвышенная.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Солнышко сияет, музыка играет. Отчего ж так сердце замирает?.. Там за поворотом, недурен собою, полк гусар стоит перед толпою.
      Барышни краснеют, танцы предвкушают, кто кому достанется, решают.
      Но полковник главный на гнедой кобыле говорит: "Да что ж вы все забыли: танцы были в среду, нынче воскресенье, с четверга - война. И нет спасенья.
      А на поле брани смерть гуляет всюду. Может, не вернемся - врать не буду".
      Барышни не верят, в кулачки смеются, невдомек, что вправду расстаются: "Вы, мол, повоюйте, если вам охота, да не опоздайте из похода".
      Солнышко сияет, музыка играет. Отчего ж так сердце замирает?..
      (пластинка, 1986)
      x x x
      В день рождения подарок приподнес я сам себе. Сын потом возьмет - озвучит и сыграет на трубе. Сочинилось как-то так, само собою, что-то среднее меж песней и судьбою.
      Я сижу перед камином, нарисованным в углу. Старый пудель растянулся под ногами на полу. Пусть труба, сынок, мелодию сыграет. Что из сердца вышло - быстро не сгорает.
      Мы плывем ночной Москвою между небом и землей. Кто-то балуется рядом черным пеплом и золой. Лишь бы только в суете не заигрался. Или зря нам этот век, сынок, достался?
      Что ж, играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи. Пусть ее подхватят следом и другие трубачи. Нам не стоит этой темени бояться, но счастливыми не будем притворяться.
      (пластинка, 1986)
      ПЕСЕНКА О МОЛОДОМ ГУСАРЕ
      Грозной битвы пылают пожары, и пора уж коней под седло... Изготовились к схватке гусары их счастливое время пришло. Впереди командир, на нем новый мундир, а за ним эскадрон после зимних квартир.
      А молодой гусар, в Наталию влюбленный, он все стоит пред ней коленопреклоненный.
      Все погибли в бою. Флаг приспущен. И земные дела не для них. И летят они в райские кущи на конях на крылатых своих: впереди командир, на нем рваный мундир, следом юный гусар покидает сей мир.
      Но чудится ему, что он опять влюбленный, опять стоит пред ней коленопреклоненный.
      Вот иные столетья настали, и несчетно воды утекло. И давно уже нет той Натальи, и в музее пылится седло. Позабыт командир дам уездных кумир. Жаждет новых потех просвещенный наш мир.
      А юный тот гусар, в Наталию влюбленный, опять стоит пред ней коленопреклоненный.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Все глуше музыка души, все звонче музыка атаки. Но ты об этом не спеши, не обмануться бы во мраке: что звонче музыка атаки, что глуше музыка души.
      Чем громче музыка атаки, тем слаще мед огней домашних. И это было только так в моих скитаниях вчерашних: тем слаще мед огней домашних, чем громче музыка атак.
      Из глубины ушедших лет еще вернее, чем когда-то: чем громче музыка побед, тем горше каждая утрата. Еще вернее, чем когда-то, из глубины ушедших лет.
      И это все у нас в крови, хоть этому не обучались: чем чище музыка любви, тем громче музыка печали. Чем громче музыка печали, тем выше музыка любви.
      (пластинка, 1986)
      x x x
      Официант Антон Андрианович ненавидит всякую снедь. Официант Антон Андрианович ненавидит посуды звон. Все равно ему - оловянная, серебряная, золотая... И несдержанность постояльцев оборачивается злом И тускнеет шевелюра его завитая.
      Шеф-повар Антон Митрофанович ненавидит всякую снедь: ему бы селедки да хлеба кусочек. А супруга пророчит мужу голодную смерть и готовит ему повкуснее - а он не хочет. Она идет к нему с блюдами, как на свидание, но пончики портятся, прокисает рагу и лежат нетронутыми караси в сметане, как французские гренадеры в подмосковном снегу.
      Полковник Антон Севастьянович ненавидит шаг строевой: человеку нужна раскованная походка. Но он марширует, пока над его головой клубится такая рискованная погодка.
      Я, нижеподписавшийся, ненавижу слова, слова, которым не боязно в речах поизноситься, слова, от которых кружится говорящего голова, слова, которые любят со звоном произноситься. Они себя кулачками ударяют в свинцовую грудь, выкрикиваются, выпеваются трубно... Слова, которым так хочется меня обмануть, хотя меня давно обмануть уже трудно.
      (концерт, 1985)
      x x x
      После дождичка небеса просторны, голубей вода, зеленее медь. В городском саду флейты да валторны. Капельмейстеру хочется взлететь.
      Ах, как помнятся прежние оркестры, не военные, а из мирных лет. Расплескалася в улочках окрестных та мелодия - а поющих нет.
      С нами женщины - все они красивы и черемуха - вся она в цвету. Может, жребий нам выпадет счастливый: снова встретимся в городском саду.
      Но из прошлого, из былой печали, как ни сетую, как там ни молю, проливается черными ручьями эта музыка прямо в кровь мою.
      (концерт, 1985)
      x x x
      Из жизни прекрасной, но странной, и короткой, как росчерк пера, над дымящейся свежею раной призадуматься, право, пора...
      Призадуматься и присмотреться, поразмыслить, покуда живой, что там кроется в сумерках сердца, в самой черной его кладовой.
      Пусть твердят, что дела твои плохи, но пора научиться, пора, не вымаливать жалкие крохи милосердия, правды, добра.
      И пред ликом суровой эпохи, что по-своему тоже права, не выжуливать жалкие крохи, а творить, засучив рукава.
      (концерт, 1985)
      x x x
      Что-то дождичек удач падает нечасто, впрочем, жизнью и такой стоит дорожить. Скоро все мои друзья выбьются в начальство, и, наверно, мне тогда станет легче жить.
      Робость давнюю свою я тогда осилю. Как пойдут мои дела, можно не гадать. Зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю, и на сердце у меня будет благодать.
      Зайду к Белле в кабинет, скажу:
      "Здравствуй, Белла!" Скажу: "Дело у меня. Помоги решить". Она скажет: "Ерунда. Разве это дело?" И, конечно, сразу мне станет легче жить.
      Часто снятся по ночам кабинеты эти, не сегодняшние - нет, завтрашние - да. Самовары на столе, дама на портрете... Вообщем, стыдно по пути не зайти туда.
      Города моей страны все в леса одеты. Звук пилы и топора трудно заглушить. Может, это для друзей строят кабинеты. Вот построят, и тогда станет легче жить.
      (концерт, 1985)
      АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
      (по названиям и первым строчкам)
      "А годы проходят, как песни..." . . . . . . . 38 Автопародия на несуществующие стихи . . . . . 181 Ангелы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 "Антон Палыч Чехов однажды заметил..." . . . . 201 Арбатские напевы . . . . . . . . . . . . . . 191 Арбатский дворик . . . . . . . . . . . . . . 38 "Арбатского романса знакомое шитье..." . . . . 138 "Ах, война, что ж ты сделала, подлая..." . . . 28 "Ах, какие удивительные ночи..." . . . . . . . 55
      Батальное полотно . . . . . . . . . . . . . . 147 Божественная суббота . . . . . . . . . . . . . 165 Бумажный солдатик . . . . . . . . . . . . . . 50 В Барабанном переулке . . . . . . . . . . . . 60 В городском саду . . . . . . . . . . . . . . . 99 "В день рождения подарок..." . . . . . . . . . 204 "В детстве мне встретился как-то кузнечик..." 114 "В моей душе запечатлен портрет
      одной прекрасной дамы..." . 174 "В раннем детстве верил я..." . . . . . . . . 118 "В склянке темного стекла..." . . . . . . . . 161 Ванька Морозов . . . . . . . . . . . . . . . . 22 "Ваше благородие госпожа разлука..." . . . . . 136 "Вдруг возник осенний ветер..." . . . . . . . 57 "Век восемнадцатый. Актеры..." . . . . . . . . 66 Веселый барабанщик . . . . . . . . . . . . . . 24 Весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156 "Виноградную косточку в теплую землю зарою..." 133 "Во дворе, где каждый вечер..." . . . . . . . 11 Вобла . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18 "Вокзал прощанье нам прокличет..." . . . . . . 78 "Волнения не выдавая..." . . . . . . . . . . . 6 "Восславив тяготы любви и свои слабости..." . 154 "Вот ноты звонкие органа..." . . . . . . . . . 80 Времена . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108 "Все глуше музыка души..." . . . . . . . . . . 207 "Все кончается неумолимо..." . . . . . . . . . 191 "Всему времечко свое..." . . . . . . . . . . . 194 "Встань пораньше, встань пораньше..." . . . . 24 Встреча . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 125 "Всю ночь кричали петухи..." . . . . . . . . . 62 "Вся земля, вся планета - сплошное "туда"..." 76 "Вы видели, щиток приоткрывая..." . . . . . . 74 "Вы слышите, грохочут сапоги..." . . . . . . . 12 "Выходят танки из леска..." . . . . . . . . . 8
      Главная песенка . . . . . . . . . . . . . . . 75 "Глаза - неведомые острова..." . . . . . . . . 13 "Глас трубы над городами..." . . . . . . . . . 176 "Говоришь ты мне слово покоя..." . . . . . . . 41 "Год сорок первый. Зябкий туман..." . . . . . 25 Голубой шарик . . . . . . . . . . . . . . . . 23 Гончар . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87 Грибоедов в Цинандали . . . . . . . . . . . . 123 "Грозной битвы пылают пожары..." . . . . . . . 205 Грузинская песня . . . . . . . . . . . . . . . 133
      "Давайте восклицать..." . . . . . . . . . . . 164 Два великих слова . . . . . . . . . . . . . . 70 "Два кузнечика зеленых в траве,
      насупившись, сидят..." . . . 52 "Девочка плачет: шарик улетел..." . . . . . . 23 Дежурный по апрелю . . . . . . . . . . . . . . 55 "Деньги тратятся и рвутся..." . . . . . . . . 116 Джазисты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39 "Джазисты уходили в ополченье..." . . . . . . 39 До свидания, мальчики . . . . . . . . . . . . 28 Дом на Мойке . . . . . . . . . . . . . . . . . 171 "Допеты все песни. И точка..." . . . . . . . . 65 Дорожная песня . . . . . . . . . . . . . . . . 180
      "Если ворон в вышине..." . . . . . . . . . . . 200 Еще один романс . . . . . . . . . . . . . . . 174 "Еще он не сшит, твой наряд подвенечный..." . 180
      Живописцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36 "Живописцы, окуните ваши кисти..." . . . . . . 36 Жизнь охотника . . . . . . . . . . . . . . . . 149
      "За что ж вы Ваньку-то Морозова..." . . . . . 22 "Забудешь первый праздник и позднюю утрату..." 134 "Заезжий музыкант целуется с трубою..." . . . 167 "Зачем торопится в Сибирь поэт
      Горбовский..." . . . . 143 "Звезды сыплются в густую траву..." . . . . . 47 "Здравствуйте, Павел Григорьевич..." . . . . . 97 Зной . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104
      "Если ты хочешь стать живописцем..." . . . . . 120
      "И когда под вечер над тобою..." . . . . . . . 45 "Из жизни прекрасной, но странной..." . . . . 210 Из окна вагона . . . . . . . . . . . . . . . . 105 "Из окон корочкой несет поджаристой..." . . . 33 Искала прачка клад . . . . . . . . . . . . . . 31
      "Кавалергарды, век не долог..." . . . . . . . 163 Как научиться рисовать . . . . . . . . . . . . 120 "Как наш двор ни обижали..." . . . . . . . . . 199 Как я сидел в кресле царя . . . . . . . . . . 66 "Какая царская нынче осень в Царском селе..." 103 Капли Датского короля . . . . . . . . . . . . 118 Каравай . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 74 "Когда внезапно возникает
      еще неясный голос труб..." . 96 "Когда затихают оркестры Земли..." . . . . . . 37 "Когда метель кричит как зверь..." . . . . . . 63 "Когда мне невмочь пересилить беду..." . . . . 5 "Когда под хохот Куры и сплетни..." . . . . . 85 Король . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11 Красные цветы . . . . . . . . . . . . . . . . 92 "Круглы у радости глаза и велики у страха..." 99 "Кузьма Иванович - сапожник ласковый..." . . . 30
      Ленинградская музыка . . . . . . . . . . . . . 68 "Летняя бабочка вдруг закружилась..." . . . . 172 "Люблю я эту комнату..." . . . . . . . . . . . 94
      Март великодушный . . . . . . . . . . . . . . 90 "Март намечается. Слезою со щеки..." . . . . . 14 "Мгновенно слово. Короток век..." . . . . . . 117 "Меж домом графа Аракчеева..." . . . . . . . . 171 "Мне нужно на кого-нибудь молиться..." . . . . 46 Мой карандашный портрет . . . . . . . . . . . 113 "- Мой конь притомился..." . . . . . . . . . . 72 "Моцарт на старенькой скрипке играет..." . . . 137 Музыка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80 Музыкант . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 196 "Музыкант в лесу под деревом
      наигрывает вальс..." . . . 58 "Музыкант играл на скрипке..." . . . . . . . . 196 "Мы приедем туда, приедем..." . . . . . . . . 82 "Мы сидим, пехотные ребята..." . . . . . . . . 106 "Мы стоим - крестами руки..." . . . . . . . . 43 "Мы убили комара. Не в бою, не на охоте..." . 181
      "На арбатском дворе и веселье и смех..." . . . 121 "На дне глубокого корыта..." . . . . . . . . . 31 "На фоне Пушкина снимается семейство..." . . . 142 "Наверное, самую лучшую..." . . . . . . . . . 75 "Надежда, белою рукою..." . . . . . . . . . . 129 "Надежда, я вернусь тогда..." . . . . . . . . 10 Надпись на камне . . . . . . . . . . . . . . . 195 "Насмешливый, тщедушный и неловкий..." . . . . 125 Настольные лампы . . . . . . . . . . . . . . . 178 "Не бродяги, не пропойцы..." . . . . . . . . . 21 "Не вели, старшина, чтоб была тишина..." . . . 26 "Не клонись-ка ты, головушка..." . . . . . . . 3 "Не помню зла, обид не помню..." . . . . . . . 132 "Не пугайся слова "кровь"..." . . . . . . . . 70 "Небо синее, как на картинке..." . . . . . . . 156 "Нева Петровна, возле вас - все львы..." . . . 20 "Низкорослый лесок по пути в Бузулук..." . . . 105
      Новое утро . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3 Ночной разговор . . . . . . . . . . . . . . . 72 "Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик..." . . . 198 "Нужны ли гусару сомненья..." . . . . . . . . 186 "Нынче матери все словно заново..." . . . . . 108
      О Володе Высоцком . . . . . . . . . . . . . . 175 О кузнечиках . . . . . . . . . . . . . . . . . 52 "Обожаю настольные лампы..." . . . . . . . . . 178 "Один солдат на свете жил..." . . . . . . . . 50 Одна морковь с заброшенного огорода . . . . . 106 "Опустите, пожалуйста, синие шторы..." . . . . 42 "Осенний холодок. Пирог с грибами..." . . . . 110 Осень в Кахетии . . . . . . . . . . . . . . . 57 Осень в Царском селе . . . . . . . . . . . . . 103 "Отшумели песни нашего полка..." . . . . . . . 148 "Официант Антон Андрианович..." . . . . . . . 208 Охотник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86