Фрэнк О'Коннор
      Скряга
      Перевод Н. Рахмановой
      1
      Он сидел так целыми днями, глядя сквозь грязное окошко своей грязной лавчонки на Главной улице, - вытянутая, гладко прилизанная голова, мутные грустные немигающие глаза, отвисшая нижняя губа с прилипшим к ней окурком, отвисший небритый двойной подбородок.
      Запоминающееся лицо: опухшее, тяжелое, красное, обрамленное очень черными волосами, намазанными медвежьим салом. И хотя постепенно волосы поседели, а лицо пожелтело, ничего, в сущности, не произошло.
      Оттого что он всегда сидел в одной и той же позе, вы не замечали наступившей в нем перемены, вы его видели с улицы таким же, каким увидели впервые, - неподвижно торчащим на своем месте, точно какой-то дуб или скала. Он почти не шевелился и тогда,, когда ктонибудь толкал снаружи стеклянную дверь и скатывался по ступенькам в лавку. Казалось, ему трудно сделать минимальное усилие. Мутные, налитые кровью глаза медленно обращались к одной из полок, вяло протягивалась рука, монеты падали в кассу. Затем он принимал прежнюю позу и снова устремлял взгляд в окно. Иногда он заговаривал, и тогда вы вздрагивали от неожиданности, - словно статуя О'Коннела сошла с пьедестала и густым замогильным голосом со старомодной вежливостью справляется о здоровье кого-нибудь из членов вашей семьи. Именно это и ставилось ему в большую заслугу - он никогда не забывал старых соседей.
      Порой его изводили дети: они заглядывали в окно и корчили за стеклом рожи, мешая его сосредоточенному созерцанию, - и он, не двигаясь с места, кричал на них.
      Порой они не унимались, и тогда лицо его раздувалось и багровело, он с трудом добирался до двери и ревел им вслед зычным голосом, который был слышен на другом конце города. Но большей частью он сидел молча и неподвижно, и грязь и беспорядок вокруг него все сгущались, засаливая его волосы и одежду, и торжественное, как у Будды, лицо с двойным подбородком лоснилось от жирного соуса. Единственной роскошью, которую он себе позволял, была сигарета "Вудбайн", вечно торчавшая у него изо рта. Сигареты лежали на полке у него за спиной - достаточно было протянуть пазад руку, даже голову поворачивать не требовалось.
      Он был последним из очень хорошей семьи Девере, когда-то крупных торговцев. В городе до сих пор помнили его старого отца, выезжавшего в собственном экипаже. Да, собственно, и самого Тома Девере еще помнили другим - щеголеватым юношей, курившим сигареты и каждый день вставлявшим свежий цветок в петлицу. Но потом он женился на женщине ниже себя по положению, и брак получился неудачным. У них родилась дочь Джоан, которая тоже получилась неудачной - родила ребенка и уехала неизвестно куда, - и теперь при нем не осталось никого, кроме отставного солдата по имени Фэкси, долговязого жилистого потрепанного субъекта. Этот беззубый полусумасшедший Фэкси как-то сам приставил себя к Девере денщиком много лет назад. Он кипятил чайник и приносил старику по утрам чашку чая.
      - Приказ по части, генерал! - гаркал он, вытягиваясь по стойке "смирно".
      И Девере со стонами и кряхтеньем выуживал из-под подушки шестипенсовик.
      - Ну и какого черта я на это куплю? - огрызался Фэкси, и улыбка исчезала с его физиономии.
      - Вот еще, - благодушно рявкал Девере, - на это можно купить отличный кусочек кровяной колбасы.
      - А пить тоже кровяную колбасу вместо чая будете?
      - Да коли у меня больше нету? - багровея, гудел старик.
      - Ах, нету, слыхали? - шипел Фэкси, оскалясь, как волк, и переминаясь с ноги на ногу, точно застигнутый на месте преступления ребенок. - Ну, раскошеливайтесь живее! Что я, целый день тут буду ждать? Бакшиш! [Бакшиш (перс.) - подарок, милостыня, чаевые] Бакшиш, если сахиб [Сахиб (араб.) господин, хозяин] желает завтракать!
      - Говорят тебе, убирайся и не приставай ко мне! - орал Девере, и Фэкси удалялся ни с чем. Добывать деньги или кредит было кошмаром его жизни.
      - Да есть у него деньги, есть, - шипел Фэкси, перегибаясь через прилавок и пытаясь улестить лавочника, чтобы тот поверил в долг. - Целые сундуки, говорю вам, полным-полнехоньки, стоят заколоченные. Только под кроватью два здоровенных сундука.
      В городе тоже ходила такая молва - все знали, что У семейства Девере всегда водились деньжата, и старый Том их не поубавил. Поэтому в то или иное время все лавочники по очереди предоставляли кредит, но в конце концов отказывали в нем, видя старика в окне изо дня в день, как будто он бессмертен.
      2
      Наконец его все-таки хватил удар, и Девере уложили в постель наверху, в вонючей комнате, где перекошенные оконные рамы были обиты войлоком и прибиты гвоздями, чтобы предохранять от ветра, задувавшего с Главной улицы; где цветастые обои, наклеенные слой на слой, отвисали гирляндами со стен. Фэкси тем временем приглядывал за лавкой и наживался на сигаретах и на всем прочем, что подворачивалось под руку. Не так чтобы там было на чем наживаться: керосин да свечи, да какое-то старье вроде ярлыков для бутылок с касторкой (ярлыки оставили коммивояжеры на всякий случай). Каждый раз, как раздавался стук двери, захлопнувшейся за покупателем, старый Девере колотил в пол, призывая Фэкси.
      - Кто там вышел, Фэкси? - стонал он. - Я не узнал по голосу.
      - Дочка Шиханов, что живут в переулке.
      - Ты спросил, как здоровье ее отца?
      - Не спрашивал я, у меня других забот хватает.
      - Всё равно, надо было спросить, - ворчал больной. - За чем она приходила?
      - За двумя свечками, - шипел в ответ Фэкси. - Еще какие будут вопросы?
      - Нет, не за свечками, Доннел. Не думай, ты меня не обманешь. Я каждое словечко слышал. Она просила еще кое-что, я ясно расслышал.
      - Значит, от удара у вас что-то со слухом стряслось, - огрызался Фэкси.
      - Не думай, ты меня не обманешь, говорят тебе! - гудел Девере. - У меня все проверено, Доннел, каждая мелочь записана. Имей это в виду!
      И вот в одно прекрасное утро, когда Фэкси курил сигарету и изучал во вчерашней газете результаты скачек, дверь в лавку тихонько отворилась и появился отец Ринг. Отец Ринг был благостный человечек, уроженец Керрп, с белесым личиком и копной рыжих волос. Вид у него всегда был словно умоляющий, виноватый, ходил он бочком, на цыпочках, с испуганным выражением лица - одни уроженцы Керри умеют такое из себя вытворить.
      - Горемыка ты, - прошептал он, наклонившись над прилавком. - Жаль мне тебя, экая беда случилась. Не очень-то хорошо он с тобой обращается.
      - Ну и пусть, - злобно мотнул головой Фэкси, ни дать ни взять затравленный олень, - зато за ним уход хороший.
      - Знаю, Фэкси, - закивал священник, - отлична знаю. А все ж таки вреда не будет, если я немножко потолкую с ним. Такой может скончаться в одночасье...
      Скажи-ка, Фэкси, - прошептал он, приложив палец к губам и склонив голову набок, - дела у него в порядке?
      - Я почем знаю? Старый черт и говорить про это не желает.
      - Скверно, Фэкси, - печально проговорил отец Ринг. - Очень скверно. В опасном ты положении - ведь он тебе, небось, кучу денег должен. Случись с ним что, окажешься ты на улице без гроша. Дай-ка мне ушко, - продолжал он, притягивая к себе Фэкси и шепча ему в самое ухо, как умеют делать одни уроженцы Керри - не сводя при этом глаз с его лица. - В твоих интересах позаботиться о том, чтобы он привел дела в порядок.
      Предоставь это мне, а уж я сделаю что могу.
      Он опять покивал головой, потом подмигнул и - шасть наверх по лестнице, оставив Фэкси стоять с разинутым ртом.
      Чуть-чуть приоткрыв дверь в спальню, отец Ринг пригнулся, заглянул внутрь и состроил самую что ни на есть виноватую и заискивающую улыбку. Улыбка далась ему на сей раз прямо-таки с невероятным трудом, потому что вонь в спальне стояла невыносимая. Затем он на цыпочках, с почтительным видом, протягивая вперед руку, вошел в комнату.
      - Бедный вы мой, несчастный! - прошептал он. - Ну как? Впрочем, зачем я спрашиваю...
      - Плохо, отец мой, плохо, - прогромыхал Девере, медленно и вяло переводя на него налитые кровью глаза, - Вижу. Сам вижу, что плохо. Не могу ли я чемнибудь помочь? - Отец Ринг на цыпочках прокрался к двери и выглянул на лестницу. - Удивляюсь, что ваш прислужник не послал за мной, укоризненно добавил он. - Не очень-то вам тут уютно. Не лучше ли бы было лечь в больницу?
      - Не стану вам лгать, отец мой, - чистосердечно признался Девере. - Мне это не по карману.
      - Да, верно, верно, это дорого, дорого обойдется, - сочувственно подхватил отец Ринг. - И никого у вас нет, кто мог бы за вами присмотреть?
      - На мое несчастье, никого, отец мой.
      - Ай-яй-яй! Под старость-то лет... А дочка... вы не хотите послать за дочкой?
      - Нет, отец мой, не хочу, - отрезал Девере.
      - Ах, как жаль, как жаль. 0-хо-хо! И странная же штука жизнь. Да, немало она доставила вам огорчений, ваша Джулия.
      - Джоан, отец мой.
      - Я хотел сказать, Джоан. Само собой, Джоан. Немало огорчений.
      - Ваша правда, отец мой.
      И после того как Девере поведал ему семейную историю, отец Ринг наклонился вперед, стиснул свои волосатые ручки и прошептал:
      - Скажите-ка, а что, если прислать вам парочку монахинь?
      - Парочку чего? - с изумлением переспросил Девере.
      - Монахинь. Из больницы. Они бы ухаживали за вами как следует.
      - Да что вы, отец мой! - запротестовал Девере с таким возмущением, как будто священник обвинил его в гадком, бесчестном поступке, - откуда я денег возьму на монахинь?
      - Так-так, - задумчиво протянул отец Ринг. - Это уж, пожалуйста, предоставьте мне. У меня с монахинями старая дружба. А ваш прислужник, как бишь его, солдат-то ваш - что может сделать для вас этот горемыка?
      - Только разбить мое сердце, отец мой. - Девере шумно вздохнул. - Не стану вам лгать, он меня ограбил.
      - А вы предоставьте это мне, - отец Ринг подмигнул. - Тут мы еще посмотрим, кто кого.
      Внизу, заслонив рот рукой и скосив глаза в окошко на какого-то прохожего, он прошептал Фэкси на ухо:
      - Не буду пока ничего обещать, Фэкси, но я пришлю сюда двух монахинь. Они будут за ним приглядывать. Может, после этого он станет покладистее.
      3
      Только на следующее утро до Фэкси дошел весь смысл случившегося. Но было уже поздно. Монахини водворились в доме, и избавиться от них было невозможно:
      одна немолодая, волосатая, суровая, которую Фэкси сразу окрестил сержантом в юбке, другая молодая и красивая.
      - А ну, давай, - приказала сержант в юбке, - надевай передник и скреби пол.
      - Скрести пол? - завопил было Фэкси. - Какого че... - тут он вовремя спохватился. - А что в нем плохого? На таком полу есть можно...
      -- Да, тут иелый обед наскребешь, - сухим тоном оборвала его сержант в юбке, - только уж больно невкусно будет. У меня уже и вода для тебя готова. И смотри, лей побольше жидкости Джейеса.
      - Меня из армии уволили в отставку из-за ревматизма, - Фэкси для наглядности схватился за колено. - Я только на легкую работу гожусь. У меня в бумагах так и значится. А за лавкой кто смотреть будет?
      Ничего не помогло. Пришлось ему нацепить грубый передник, встать на коленки, как какой-нибудь старой поломойке, и тереть пол дюйм за дюймом карболовым мылом и, по его выражению, джейесовкой. Сержант в юбке шла за ним неотступно по пятам, поминутно приказывая переменить воду, помыть щетку и отпуская шутки насчет его ревматизма, пока не довела Фэкси до судорог. Затем, на глазах у всей улицы, ему пришлось вылезти на карниз, протереть окно, содрать уютный войлок, годами предохранявший от сквозняков, помыть стены, а при этом молодая монашка следовала за ним с пульверизатором - морила, видите ли, клопов. Как будто несколько несчастных клопов кому-то когда-то мешали!
      Бунт Фэкси выразился в том, что он тихонько ворчал себе под нос про тех, которые только и знают, что всю жизнь нежить задницу на перине, когда бедные солдаты спят под открытым небом, и вместо матрасов у них могильные плиты, а вокруг одни трупы, и ничего, не жалуются. Совершая свой крестный путь, он иногда свирепо поглядывал на Девере, ожидая от него хоть одного слова, призывающего к мятежу, но старик лежал, отвернувшись, уставив свои испуганные мутные глаза в дальнюю ртенку, Он, казалось, вообразил, чтр надо только лежать, затаившись, и сержант в юбке подумает, будто он помер.
      Но потом наступил его черед, и Фэкси, стоя на лестничной площадке на четвереньках и подглядывая в дверную скважину, увидел, как монашки содрали с Девере всю одежду, оставив его в чем мать родила, и вымыли его спереди сверху донизу. "Иисусе Христе, смилуйся над нами!" - пробормотал Фэкси. Он решил, что настал конец света. Потом монашки перевернули старика на живот и вымыли его сзади сверху донизу. Старик ни разу даже не застонал и не охнул, он лежал себе, не шелохнувшись, точно христианский мученик на костре, уставившись остекленелым взглядом, соответственно, сперва в потолок, потом в пол, чтобы не смущать монахинь лицезрением того, чего им видеть не полагалось. Ои крепился, сколько мог, но когда терпеть дольше стало невмоготу, завопил, требуя Фэкси и ведро. Но тут, к ужасу Фэкси, старику отказали даже в этом, последнем, приличии, заставили сесть на постели, после чего молодая схватила его под мышки, а сержант в юбке водрузила его на какой-то новомодный хомут, заранее заказанный в аптеке.
      Этого Фэкси уже не вынес. В душе он был человеком верующим, и это зрелище - женщины в монашеском одеянии, которые, забыв всякий стыд, ведут себя, как больничные санитары, - сломило его дух. Он застонал и, схватившись за волосы, проклял господа бога. Он не стал смотреть дальше, как остригут хозяина и вытащат из-под него и сожгут матрас и простыни, на которых тот так уютненько спал все эти долгие годы. Фэкси беспокойно засновал из лавки на улицу и с улицы в лавку, посматривая вверх на окна или прислушиваясь у подножья лестницы и рассказывая свою печальную повесть каждому прохожему. "Мы сами не знали, до чего нам счастливо жилось, рычал оп. - Смилуйся господь над теми, кто попадает к ним в лапы! Мы жили по-королевски, а теперь... Посмотрите на нас теперь: точно нищие в работном доме, ничегошеныш у нас своего не осталось!"
      Он и в кухню не заходил, опасаясь, что сержант в юбке набросится на него и тоже разденет догола. Стыда у нее нет. Чего доброго, скажет, что он грязный! Женщина, которая могла такое отмочить про пол в спальне, ни перед чем не остановится. И только улучив минуту, когда она занялась чем-то другим, он прокрался наверх и бесшумно толкнул дверь в спальню. Комната была неузнаваема. Перемена ужасно огорчила Фэкси. Он понял, что нет у него больше родного дома: окна раскрыты, сквозняк такой, что шкуру может сорвать, на столике у постели ваза с цветами... Старик лежал, как покойник - чистый, убранный и не шевелился. Лишь спустя несколько минут он открыл утомленные, налитые кровью глаза и поглядел на Фэкси с отсутствующим, совершенно убитым видом. Фэкси свирепо взирал на него сверху вниз, как гигантская тощая птица; вцепившись пальцами в свою поношенную старую рубашку, он обнажил грудь и тряс своей костистой головой.
      - Иисусе! - страдальчески прошептал он. - Ну ровно с креста.
      - Не дашь ли мне окурочек, Фэкси, сделай такую милость, - умирающим голосом попросил Девере.
      - У ослиц своих проси! - со злорадством прошипел в ответ Фэкси.
      4
      Только-только начал Девере приходить в себя, как его опять навестил отец Ринг. Чего бы ни стоила уборка больному и Фэкси, отцу Рингу она доставила большое облегчение.
      - Бедный вы мой, бедный! - пропел он, пожимая Девере руку и оглядывая исподтишка комнату. - Как вы сегодня себя чувствуете? Выглядите вы получше. Ну что, разве они не бесподобны, эти крошки? Скажите, они как следует вас кормят?
      - Да, очень славно, отец мой, - слабым голосом отозвался Девере, и в голосе его сквозило такое изумление, как будто после их возмутительного с ним обращения он ждал, что его будут морить голодом. - Очень славно:
      славный кусочек курочки, парочка лепешек на маковом масле и немного капусты.
      - И впрямь, куда лучше, - отец Ринг причмокнул губами.
      - Лучше некуда, - прогудел Девере, поднимая руку и разглядывая волосатое, чисто вымытое запястье, высовывавшееся из манжеты; он как будто недоумевал, кому принадлежит рука. - И еще дали рисового пудинга, добавил он после раздумья, - и чашечку чая.
      - Э-э-э, любезный, да вы у них еще забегаете, как цирковой пониг подхватил отец Ринг.
      - Боюсь, уже поздно, отец мой, - вздохнул старик, и видно было, что такая мысль тоже приходила ему в голову. - Уж слишком много выпало на мою долю невзгод.
      - Да, еще бы, бедняга, еще бы, - поддакнул со вздохом отец Ринг. Конечно, когда очередь доходит до нас, мы должны покориться. Именно покориться, - добавил он твердо. - Нас всех это ждет, рано или поздно, но если совесть наша чиста, а наши... ох, кстати, чуть не позабыл, совсем память худая стала. Дела ваши, надеюсь, в порядке?
      - О чем вы говорите, отец мой? - с загнанным видом пролепетал Девере, приподнимая голову с подушки.
      - Дела ваши, - прошептал отец Ринг, - в порядке ли они? Я хочу сказать - завещание составлено?
      - Не стану вам лгать, отец мой, - застенчиво ответил старик, - не составлено.
      - Ну, так послушайтесь меня, - принялся убеждать отец Ринг, придвигаясь со стулом поближе к постели. - Не пора ли как раз написать завещание? И, знает бог, не ради той малости, что оставляет здесь каждый из пас, а ради мира и покоя после нашего ухода. Вам ведь, как и мне, приходилось видеть, как потом наследники дерутся из-за сущих пустяков.
      - Приходилось, отец мой.
      - Чистое безобразие, - продолжал отец Ринг. - Но поскольку все мы под богом ходим, то для каждого настанет свой час. Он может настать и для меня, а я ведь моложе вас.
      - А разве мне не понадобится адвокат, отец мой? - робко спросил Девере.
      - Какой еще адвокат? - воскликнул отец Ринг, - А чем я хуже адвоката? Честное слово, сам не пойму, почему я не пошел в юристы. Я тут, по чистой случайности, - добавил он, нахмурившись и роясь в карманах, - захватил с собой бумагу. Надеюсь, я не забыл очки? Ну конечно, забыл. Так и есть! Что у меня за голова стала!.. Вот те на, оказывается, на сей раз я их взял с собой. Хотите верьте, хотите пет, - воскликнул он, глядя на Девере поверх очков, - мне что ни месяц приходится этим заниматься. Просто удивительно, сколько людей откладывают такое дело до последней минуты... Раз уж я здесь, почему бы мне не записать ваши желания? А остальную писанину я могу вставить после... С чего же мы начнем? Вы бы, конечно, хотели оставить несколько фунтов на поминальные мессы?
      - Видит бог, хотел бы, отец мой, - благочестивым тоном произнес Девере.
      - Ну и сколько же мы напишем? Назовите цифру!
      Десять? Двадцать?
      - Да, наверное, так, - нерешительно промямлил Девере.
      - Назовите же, сколько хотите, - отец Ринг нацелился в Девере пером, точно дротиком, и уставился на него пристальным взглядом сквозь очки, так сказать, профессиональным взглядом, весьма отличным от тех, какие он бросал поверх очков и сбоку. - Только помните, мессы - единственное капиталовложение, с которого можно получать проценты в мире ином. Они единственные друзья, которые вас не подведут. Поразмыслите хорошенько, прежде чем сказать свое последнее слово о мессах.
      - А вы бы сколько назначили, отец мой? - спросил Девере, загипнотизированный блеском очков, словно кролик автомобильными фарами.
      - Нет, это решать вам. Вы лучше знаете, что вам по средствам. Может, вы захотите выделить сотню? А то и больше?
      - Хорошо, скажем, сотню.
      - Молодец! Молодец! Люблю, когда человек знает, чего хочет. Просто удивительно, сколько людей не способны сказать ни "да" ни "нет". А как мы поступим с... - ТуТ он кивнул на дверь, - с нашими праведницами?
      От вас кое-чего ждут.
      - Столько же хватит, отец мой?
      - Сказать по правде, мистер Девере, я думаю, что хватит, - отец Ринг закивал головой и метнул на Девере непрофессиональный взгляд поверх очков. - Я скажу больше - это было бы щедро с вашей стороны. Женщины все на один лад. Не знаю уж, как это получается, мистер Девере, но женщины, которым отказано в любви, питают пагубную страсть к строительству. Они прямотаки помешаны на строительстве, эти несчастные.
      У дурака деньги долго не держатся, знаете старую пословицу.
      - Знаю, отец мой.
      - А как с монахами? Коль скоро речь зашла о благотворительностИз то что мы сделаем для монахов?
      Девере бросил на него умоляющий взгляд. Отец Ринг поднялся, сжал губы, заложил руки за спину и, встав у окна, начал смотреть на улицу, опустив голову на грудь и внимательно всматриваясь поверх очков.
      - Вы только поглядите на этого каналью Фоли, эк он нырнул в трактир Джонни Десмонда, - пробормотал он как бы про себя. - Сведет он свою бедную страдалицу жену в могилу... Я думаю - надо, мистер Девере, - добавил он уже громко, поворачиваясь кругом и вскидывая голову, как человек, на которого внезапно сошло озарение. - Я думаю - надо. Монашеские ордена!..
      Видит бог, не мне их порицать, но нельзя им не удивляться. Честное слово, нельзя не удивляться! Как они завидуют друг другу из-за какой-то жалкой сотни-другой фунтов! Бедняги после такого оскорбления будут злиться не один год.
      - Мне это ни к чему, - Девере опечаленно покачгщ головой.
      - Вот именно, друг мой, вот именно, - подхватил отец Ринг, как бы пораженный его проницательностью и давая понять своим тоном, что если даже дурные пожелания монашеской братии и не последуют за стариком на тот свет, то по крайней мере сильно затруднят путь сопровождающим его молитвам. - Вы правы, мистер Девере, вам это ни к чему... Ну, а теперь ближе к делу... он понизил голос и нервно оглянулся через плечо, - как быть с вашим прислужником? Надо бы о нем позаботиться, от вас этого ждут.
      - Он меня ограбил, отец мой, - мрачно объявил Девере, и на его тяжелом лице появилось выражение, какое бывает у детей, когда они заупрямятся.
      - Ах, и не говорите, не говорите! - Отец Ринг раздраженно замахал бумагой. - Я все знаю, все. Уж эта мне британская армия! Скольких она погубила!
      - У меня и так сигарет мало, - продолжал старик, обращая на священника красные глаза; его низкий голос задрожал от жалости к самому себе, как звук виолончели, - и то он их крадет. Сколько раз бывало - не стану лгать вам, отец мой, - спускаюсь утром в лавку, и даже закурить нечего. Ни одной!
      - Ай-ай-ай! - отец Ринг зацокал языком и закачал головой, сокрушаясь о людской подлости.
      - Целые пачки "Люкса", - нараспев торжественным тоном провозгласил Девере, поднимая в подтверждение правую руку вверх, - истинную правду вам говорю, отец мой, вот как бог свят, - он их берет, а потом ходит из дома в дом и распродает по полдюжины, да еще задешево. А я тут сиди и мучайся без сигарет.
      - Так-так, - вздохнул священник. - А все-таки, сами знаете, мистер Девере, нужно ему простить.
      - Простить - одно, - упорствовал старик, - а оставить ему что-нибудь в наследство - совсем другое. Ни за что.
      - Ну как знак, что вы его прощаете! - уговаривал священник. - Так сказать, символ! Хоть самую малость!
      - Ни полпенса, отец мой, - произнес Девере тоном судьи, оглашающего приговор. - Ни единой монетки.
      - Помилуйте, мистер Девере, - умолял отец Ринг, - ну пятьдесят фунтов. Что вам стоит? Ничего, а для бедняги это целое состояние.
      Неожиданно дверь распахнулась и Фэкси, подслушивавший у замочной скважины, ворвался в комнату, сжав кулаки, - высоченный, худой, как скелет, с безумными глазами.
      - Пятьдесят фунтов? - завопил он. - Пятьдесят?
      Да вы что, оба тут с ума посходили?
      Старый Девере забарахтался в постели, делая отчаянные попытки сесть; он отбросил одеяло и простыню распухшими старческими руками и хватал ртом воздух, стремясь высказать Фэкси все, что он о нем думает.
      - Разбойник ты этакий! - с трудом прохрипел он, - Да если бы воздавать тебе должное, тебя бы надо упечь за решетку!
      - Будет, мистер Девере, будет! - закричал отец Ринг, испугавшись, что старик сейчас помрет, не успев даже наметить завещание. - Успокойтесь же, - добавил он, отодвигая бумаги в сторону и пытаясь снова уложить Девере.
      - Я не оставлю ему ни одного пенса! - гремел Девере, так что голос его был слышен на той стороне улицы. - Ни полпенса! Пусть живет на то, что наворовал из кассы!
      - Много там было чего воровать, - осклабившись, прошипел Фэкси, склоняя над ним свой череп, обтянутый кожей.
      - Ни полпенса! - повторял старик, в неистовстве молотя кулаками по своим коленкам и раздуваясь, как мыльный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги.
      - Двести пятьдесят фунтов! - гаркнул Фэкси, обнажая беззубые десны и тыча себе в левую ладонь, будто там у него велись все подсчеты. - Вон сколько мне причитается! Все у меня записано черным по белому. Это надо столько жалованья задолжать! Но военное министерство не даст меня в обиду!
      - Разбойник ты этакий! - задыхаясь, выдавил из себя Девере.
      - Сестра! - закричал отец Ринг, распахивая дверь. - Сестра, как вас там, пошлите за полицией! Скажите, я требую упрятать за решетку этого прощелыгу!
      - Не надо, ну ее! - прошипел Фэкси, оттаскивая отца Ринга от двери. Полиции он не боялся, но до смерти боялся сержанта в юбке. - Нечего впутывать баб.
      Играйте честно, деритесь, как мужчины. Честной игры - больше я ничего не требую. Я для него делал такое, чего никто бы другой не сделал.
      - Мистер Девере, - принялся убеждать отец Ринг, - правильно, он прав. Ему кое-что причитается. Не ровен час, он опротестует завещание.
      - Видит бог, этого я не хочу, отец мой, - присев на край кровати, Фэкси зарыдал, всхлипывая и стирая кулаком слезы. - Я заслужил большего после всех лишений. Никто не знает, как я с ним намаялся.
      - Господи помилуй, вы только его послушайте, - в отчаянии прохрипел Девере. - Кровяная колбаса да лежалые сосиски! Никакой порядочной пищи мне не попадало в рот, отец мой, за все те годы, что оп со мной.
      До тех самых пор, пока не появились монахини, благослови их господь.
      - Потому что им в долг верят, - огрызнулся Фэкси, потрясая кулаком перед физиономией хозяина. Слезы мгновенно, как по волшебству, высохли. Давали бы мне денег, а не прятали их, так во все бы дни недели получали бекон и капусту. Я служил денщиком у людей не чета вам. Скупиться надо было поменьше, старый хрыч, а теперь, нравится вам или нет, денежки уплывают на лекарства да на джейесовку да на ночные горшки. Вот вам и все от них удовольствие под конец жизни.
      - Ну успокойся, успокойся! - остановил его отец
      Ринг. - Что-нибудь ты непременно получишь, хотя и не заслуживаешь. Я беру на себя смелость записать на его долю сотню, мистер Девере. Вы мне не откажете в этом?
      - Сотню бы ему горячих девятпхвостой плеткой, - проворчал старик. Хорошо, вам я не могу отказать, отец мой. Так и быть... Чтоб ты подавился, - добавил он человеколюбиво, обращаясь к Фэкси.
      - Я задержу вас еще ненадолго, мистер Девере, осталась только Джулия.
      - Джоан, отец мой.
      - Я хотел сказать, Джоан. Да, конечно, Джоан. Или малыш... знаете, о ком я. Это был мальчик? Честное слово, совсем память слаба стала.
      - Нет, не будет ей ничего, отец мой, - твердо объявил Девере, откидываясь поудобнее на подушки и отворачивая лицо к окну.
      - Как так? - возмущенно закричал Фэкси. - Родной дочери?!
      - Тебя это вовсе не касается, Доннел, - отрезал Девере, - И вообще никого не касается.
      - А вот тут вы не правы, мистер Девере, - запротестовал отец Ринг, бросая на больного усмиряющий профессиональный взгляд. - Уверяю вас, тут вы не правы Какие бы у вас ни были маленькие несогласия, какое бы огорчение она вам ни доставила когда-то, не время вспоминать про них сейчас.
      - Я не дам ей ни полпенса, отец мой, - твердо повто рил Девере.
      - Ну, в конце концов, мне все равно. Что останется может пойти церкви.
      - Господь, смилуйся над нами! - воскликнул Фэкси воздевая руки.- Кому пироги да пышки, а кому синяки да шишки!
      - Замолчишь ты наконец! - оборвал его отец Ринг - Послушайте, мистер Девере, я понимаю ваши чувства прекрасно понимаю, но вы поступаете неправильно Знаете, что станут говорить люди? Известно вам, кагой недобрый у нас народ в городе? Пойдет слух что на вас влияли, мистер Девере. Ведь все завещание могут счесть недействительным из-за какой-то... скажем сотни двухсот... Словом, из-за пустяка.
      - Это мое завещание, отец мой, а не ваше - с HP ожиданным достоинством проговорил Девере - Я готов объявить вам свою волю, а Доннел у нас за свидетеля Все остальное, кроме нескольких фунтов, я отказываю церкви, а эти фунты пойдут на уход за фамильным склепом. Девере - старинная семья, добавил он со сдержанной гордостью,- влиятельная была семья в свое время, и я бы хотел, чтобы о могилах позаботились ког да меня не станет.
      К вечеру того же дня завещание было подписано и со Держание его сделалось предметом толков всего города.
      Многие осуждали Девере за жестокость и бессердечие; другие (и их было еще больше) осуждали отца Ринга за алчность. Фэкси под завещание получил кредит и явился домой пьяный в стельку, в весьма воинственном состоянии духа, убежденный, что хозяин умер, а священник обманом отнял у него наследство. Монахини не впустили его в дом, и он ночевал на соломе во дворе у Керни. Посреди ночи он проснулся и завыл, как пес, потерявший хозяина.
      Но Девере и не думал умирать. Благодаря заоотам монахинь он начал на глазах поправляться. На столике около кровати у него стоял колокольчик и, как только ему делалось скучно, он звонил, вызывая сержанта в юбке чтобы та посидела с ним. Он очень ее полюбил и то и дело звонил в колокольчик, стоило ему вспомнить какую-нибудь новую подробность из истории рода Деверё Когда он уставал говорить, он держал ее за руку, а она читала ему вслух очередную главу из "Подражания Христу" или "Жития святых".
      - Какие прекрасные сочинения, сестра,- проговорил он однажды, поглаживая ее руку.
      - Само собой, ничто с ними не сравнится,- подтвердила сержант в юбке.
      - Прекрасные сочинения, - вздохнул Девере, и вид у него был задумчивый.- Не упускаем ли мы в жизни многого, сестра?
      - Ах, мистер Девере, упускать-то упускаем, но господь нам воздаст потом - вот на что мы надеемся. Если готгнпе светит нам в этой жизни, в той нас ждет мрак.
      - Мне бы хотелось немножечко солнышка и в этой жизни сестра,- сказал Девере.- Вы очень ко мне добпы и я помянул вас в моем завещании.
      Он очень много толковал про свое завещание и даже намекнул, что подумывает изменить его в пользу монахинь Вот только отец Ринг не одобрит, человек он решительный. А к поверенным Девере никак не может проникнуться симпатией с тех пор, как они начали забрасывать его письмами. Никак ему не забыть о грубости некоторых писем. По временам он очень оживлялся и как-то даже попросил сержанта в юоке почитать ему какой-нибудь роман миссис Брэддон, уж очень ему нравится, как она пишет.
      - Вы мне, наверное, еще одну такую бутылочку дадите, сестра? - спросил он как-то раз.- И заодно коечто еще.
      - С удовольствием, мистер Девере. Что вы хотите?
      - Да вот, - сказал он застенчиво, - мне бы немножко маслица для волос, если позволите. Без него у меня волосы плохо лежат. И я люблю душистое.
      Она принесла масла и напомадила ему волосы, а он умиленно взирал на нее и нахваливал ее руки. Красивые и ласковые, говорил он. Потом она дала ему зеркало, и он так расстроился при виде своего отражения, что слезы выступили у него на глазах.
      - Ну-ну, - сказала она бодрым тоном, - чего там, такой красивый, видный мужчина!
      - Когда-то я и вправду был очень красивый, сестра, - печально заметил он. - Меня считали красивейшим мужчиной в городе. Прохожие останавливались и смотрели мне вслед. Щеголь Девере - вот какое мне дали прозвище.
      После чего он попросил ножницы, чтобы подстричь усы.
      Смерть его явила собой прекрасное и поучительное зрелище: монахини стояли по обе стороны от умирающего и молились до последней минуты, и, когда они сложили ему руки и закрыли глаза, сержант в юбке спустилась в кухню и там хорошенько всплакнула.
      - Тяжелая наша жизнь, - сказала она молодой монахине. - Ты к ним успеваешь привязаться, а они либо поправляются, либо умирают у тебя на руках - и так и так ты их больше не видишь. Старый пес околеет, и то жалко, а ведь он был такой благовоспитанный старый джентльмен, упокой господь его душу.
      Затем, собрав свою кухонную утварь и взглянув в последний разок на старого Тома Девере - мужчину, который гладил и хвалил ее руки, чего не делал никто с той поры, как она была молоденькой, - она сполоснула глаза и отправилась назад к себе в монастырь.
      На следующий день после заупокойной мессы Девере присоединился к остальным членам своего семейства, лежавшим за стенами полуразрушенного аббатства, основанного в пятнадцатом веке. Когда отец Ринг вернулся с похорон, Фэкси уже шарил по дому. Большие кованые сундуки уже стояли посреди комнаты; Фэкси раздобыл инструменты, сообща они вскрыли сундуки, но ничего, кроме старых болтов, гаек, шайб, осколков ваз и бесконечных головок и черенков от курительных трубок, не нашли. Отец Ринг не поверил своим глазам и даже наДел на нос очки, чтобы видеть как следует. Он уже готов был поверить, что это серебряные реалы под видом дребедени.
      - Я сделал большую ошибку, - проговорил он, усаживаясь на пол возле сундука. - Надо было расспросить его, где он их держит.
      Ему все еще в голову не приходило, что денег у Девере не было. Они проискали до глубокой ночи. На другой день они привели с собой двух строительных рабочих. Оторвали каждую половицу, обыскали каждый дымоход, залезли в каждую дырку в стене. Фэкси с зажженной свечой всюду заглядывал первым, отец Ринг следовал за ним, поглаживая подбородок. Перед домом собралась толпа; время от времени священник подходил к окну и уныло разглядывал ее поверх очков. У него было неприятное чувство, что толпа будет очень довольна, если он ничего не найдет.
      Гробовщик Эдди Мёрфи со встревоженным видом поднялся к ним наверх. Ему задолжали тридцать соверенов, так что у него были все основания тревожиться.
      - Ну как, отыскали, отец мой? - поинтересовался он.
      - Боюсь, Эдди, - отец Ринг выглянул на него из-за очков сбоку, - боюсь, нас одурачили. Нас всех одурачили, дружище. Это большое разочарование, Эдди, большое разочарование, но, честное слово, человек он был необыкновенный.
      И с этими словами он взял свою старую потертую шляпу и отправился восвояси.