- Вот замечательно, Олег Николаевич! Чудесно! В таком случае я пойду немедленно. Необходимо застать на месте секретаря комсомольской организации и договориться насчет вечера. Всего доброго, Олег Николаевич!..
      С этими словами Катушкин помчался к выходу. Крымов проводил его недоумевающим взглядом.
      Глава четвертая
      В кабинет секретаря комсомольской организации Катушкин вошел с торжественным видом.
      - Здравствуйте, товарищ Ермолов! - проговорил он, переступая порог.
      - Приветствую вас, Валентин Дмитриевич, - ответил смуглый юноша, поднимаясь и протягивая руку. - Вот хорошо, что зашли!
      - Как же я мог не зайти, когда творятся такие чудеса? - конструктор потряс в воздухе журналами.
      - Что такое? Садитесь.
      - Не знаю, как с прозаиками, а с поэтами работу в нашем литературном кружке можно будет наладить неплохо...
      - Давно пора.
      - Есть все основания для этого! Представьте себе: к нам на работу прибыл новый инженер, Олег Николаевич Крымов... - с этими словами Катушкин протянул Ермолову пачку журналов.
      - Конечно, Крымов поэт не первой и не второй величины, - продолжал конструктор, - однако не нам чета: уже довольно известный! Вот я принес несколько номеров "За доблестный труд", в которых помещены его стихотворения. Олег Крымов!
      Ермолов откинулся на спинку кресла и принялся внимательно рассматривать Катушкина.
      - Подождите, - сказал он через некоторое время. - Вы думаете, что прибывший к нам инженер Крымов - поэт Крымов?
      - Да! Представьте себе, Сергей Иванович, такой невероятный случай... Вызывает меня Трубнин. Знакомит с только что прибывшим. Еще ничего не сказал мне, я сам, понимаете, почувствовал. Очень мало он походит на обычных инженеров, сразу заметно по внешнему виду, что это человек искусства... Вы знаете? Я даже почти не удивился, когда Трубнин мне заявил: "Будете работать вместе с товарищем Крымовым. Это ваш единомышленник - тоже поэт". Как, спрашиваю, - поэт Крымов! Олег Крымов? "Совершенно верно, - отвечает. - Вы угадали: Олег Николаевич Крымов".
      - Очень интересно, - посмотрев на разгоряченного и взволнованного Катушкина, промолвил Ермолов. - Что нового он рассказывает?
      - Человек необычайной скромности! Заявляет мне, что в поэзии разбирается плохо, как-то стесняется... Одним словом, ведет себя так, как и полагается в этом случае. Правда, он дал согласие принять участие в нашем ближайшем литературном вечере...
      - Ну что ж, - обрадовался Ермолов, - дело очень хорошее. Организацию вечера я поручу вам и товарищу Петряку. Договоритесь с Крымовым как следует, составьте план, и мы его быстренько обсудим.
      - Только... - забеспокоился Катушкин, - договариваться с Крымовым буду я сам. Повторяю, человек он необычайно скромный, к нему нужен особый подход... Вот тут, в журнале, я закладочками отметил наиболее выдающиеся произведения.
      - Хорошо. Я посмотрю.
      - Так я побегу разыскивать Петряка...
      - Подождите минуточку, - Ермолов встал из-за стола, подошел вплотную к Катушкину и взял его за руку. - Мне нужно поговорить с вами по одному вопросу. Валентин Дмитриевич, - начал он тихо, - все это хорошо. Я понимаю вас. Не каждому дано так любить поэзию, как любите вы. Не всякий из нас может слагать стихи. Вы знаете, что комсомольская организация помогает вам чем может... Но скажите мне откровенно, что нужно сделать, чтобы как следует помочь вам в работе?
      Наступило молчание.
      - В работе ведь тоже нужно горение, - продолжал Ермолов. - Нужна страсть! Вы согласны со мной?
      Катушкин поднял глаза на говорившего.
      - Конечно... - ответил он чуть слышно.
      - Что-то неладное произошло у вас в жизни. Мы все это прекрасно понимаем. Вам не следовало учиться на инженера. У вас нет к технике глубокого, настоящего призвания. И теперь вам тяжело. Вас тянет заниматься литературой. Где же выход? Насколько мне известно, вам двадцать четыре года. Может быть, еще не поздно... вы понимаете меня?
      Катушкин сжал руку Ермолова.
      - Вы правы. Я много думал над этим...
      - Как у вас обстоит дело с последними стихами? Собираются их печатать?
      - Нет. Рукопись вернули...
      - Может быть, теперь вам поможет Крымов?
      - Поможет! Конечно, поможет! - уверенно проговорил Катушкин, поднимаясь со своего места. - Он должен мне помочь! Все-таки признанный поэт...
      - Представьте себе, Зоя Владимировна, еще один поэт! Катушкин от него в восторге, - говорил Трубнин своей спутнице, идя по широкой песчаной аллее институтского парка.
      - Это очень интересно, - ответила Семенова.
      - Директор назначил его в мое конструкторское бюро. При разговоре с ним я с первых же слов выяснил, что это ягода того же поля, что и Катушкин. Боюсь, у него нет склонности к точному математическому мышлению, которым должен обладать настоящий инженер. Натура романтическая... - закончил со вздохом Петр Антонович.
      - Что вы сказали директору?..
      - Я спросил, не слишком ли много будет в моем подчинении поэтов. Один уже есть, а мне второго прислали.
      - И вы... - Зоя Владимировна остановилась и с упреком взглянула на Трубнина. - Вы сочли возможным это сказать?
      - То есть... позвольте... - смущенно забормотал тот, снимая роговые очки, что он делал обычно, когда начинал волноваться.
      - Вы же прекрасно знаете, что директор не любит Катушкина именно за то, что, увлекаясь поэзией, он недостаточно внимательно относится к своей работе. Зачем же вы, не зная человека, рекомендуете его как второго Катушкина?
      - Гм-м... Да-да, - протянул Трубнин, растерянно оглядываясь по сторонам. Вы правы. Я действительно поступил нехорошо...
      - Сядем, - предложила Зоя Владимировна, указывая на скамейку.
      - Видите ли, вообще, конечно... - начал было Трубнин, но сразу осекся. Надев снова очки, он машинально вынул из бокового кармана свою неразлучную логарифмическую линейку и принялся ее внимательно разглядывать.
      - Петр Антонович! Объясните мне, пожалуйста, почему вы так не любите искусство и, в частности, поэзию? - спросила Семенова, опускаясь на скамейку.
      - Да как вам сказать... Не люблю, да и только! Признаться, мне ни разу не приходило в голову анализировать это. Хотя, позвольте... позвольте... Был в моей жизни такой случай... Как-то в дни юношества судьба свела меня с одним человеком. Мы оба ухаживали за одной девушкой. Мой соперник считался представителем мира искусства: он писал стихи, хорошо играл на рояле, сочинял музыку. А девушка, представьте себе, была студенткой - будущим инженером. Мой соперник презирал технику и, смеясь, говорил: что за охота возиться с машинами? Как вы можете их любить! Не понимаю... Ну, я, конечно, спорил с ним...
      - И кого же из вас предпочла девушка?
      Трубнин молча поджал губы.
      - Понятно, - проговорила Семенова.
      Уже заходило солнце. Силуэты деревьев, сквозь густую листву которых пробивались яркие блики, четко вырисовывались на фоне багряного неба.
      - И природу вы не любите? - тихо спросила Зоя Владимировна.
      - И природу не люблю, - отрезал Трубнин.
      - Почему? Быть может, тоже помешала девушка?..
      Инженер нахмурился. Было видно, последнее замечание задело его за живое.
      - Искусство неотделимо от жизни, - начала Семенова, не глядя на своего собеседника. - Странный вы человек... Сколько красивого вокруг нас! Вы только посмотрите, как самоотверженно трудятся люди, как борются за переустройство мира! Наконец возьмите технику, которую вы так любите. Разве все это не замечательный материал для величественных поэм, увлекательных романов, красочных картин?
      - Техника не нуждается в поэзии.
      - Нет, нуждается! Я уверена, что люди, не любящие искусство и природу... Простите, Петр Антонович, - прервала Семенова сама себя, - мне трудно пояснить свою мысль... Мне только хотелось вас спросить, почему вы, человек, горячо любящий технику, замечательный специалист, наизусть знающий все формулы, какие только существуют, разбирающийся во всех машинах и конструкциях, почему вы... не изобрели ничего сами? Понимаете? Не создали какой-либо оригинальной системы... Вы думали об этом?
      Трубнин сразу поник. Его лицо приняло свойственное ему сухое выражение.
      - Думал... - наконец ответил он.
      - И к какому заключению пришли?
      - Видите ли... как вам объяснить? Изобрести что-либо - это значит всего-навсего дать первоначальную идею. Но кому нужна идея, не воплощенная в жизнь? Изобрести что-либо - это значит затратить, как признался один очень крупный изобретатель, одну десятую часть одного процента тех усилий, которые требуются, чтобы изобретение было реализовано... Вы понимаете меня! Одна десятая часть одного процента! Целая армия трудолюбивых инженеров работает над осуществлением проекта! При этом первоначальная идея обычно настолько видоизменяется, что уже не может считаться принадлежащей одному человеку... Когда я слышу, что такая-то машина изобретена таким-то инженером, мне это не нравится! А почему не упоминаются люди, трудившиеся, может быть, всю свою жизнь для того, чтобы изобретение получило практическое применение, чтобы машина приобрела форму, известную нам теперь?
      - Вот оно что... - задумчиво протянула Семенова. - Вы таким образом хотите оправдать себя?
      - А я и не оправдываюсь... - холодно продолжал Трубнин. - Я делаю свое дело. Я совершенствую машины, довожу до величайшей точности их работу. Я собираю и воплощаю в математические формулы свои наблюдения, провожу научно-исследовательскую работу. На основании моей работы можно строить прочные и нужные машины.
      В это время в глубине аллеи показалась черная собака. Она остановилась и, виляя хвостом, стала наблюдать за сидящими на скамейке людьми. Вскоре из-за поворота появились инженер Крымов и механик Уточкин.
      - Вот и сам поэт идет, - произнес Трубнин. - Сейчас я познакомлю вас с ним, - добавил он, приподнимаясь со своего места.
      Глава пятая
      По мере того как темнело, Гремякин все энергичнее ходил по своему кабинету. Изредка он останавливался у открытого окна, чтобы вдохнуть полной грудью вечернюю свежесть, а затем снова принимался шагать из угла в угол.
      - Стальные трубы... А если диаметр больше? А?.. В самом деле, увеличим диаметр, - директор смотрит в глубину комнаты, где в полумраке вырисовывается темный силуэт письменного стола.
      В поселка один за другим зажигались огни. На горизонте мелькали зарницы. Слышались далекие раскаты грома. Приближалась гроза.
      - Пусть доставляют на самолете! Точка! - проговорил Гремякин и стремительно подошел к столу. - Все... никаких возражений быть не может!
      Даже наедине Константин Григорьевич продолжал чувствовать себя членом большого коллектива. Он мысленно спорил с людьми, доказывал им, спрашивал у них совета, соглашался с ними или опровергал их мнение. Это была своеобразная форма творческого процесса, присущая многим людям, но обостренная у Гремякина до крайности.
      - Такие возможности... А мы? Что делаем мы, спрашивается? - резко повернувшись, директор направляется к выходу.
      Широко распахивается массивная дверь. Она остается открытой. Ее прикрывает Нина Леонтьевна. Она некоторое время прислушивается к удаляющимся шагам, а затем медленно усаживается за стол.
      Но вот в коридоре снова послышался шум шагов. Кто-то ступал грузно и уверенно. Открылась дверь, и на пороге показался приземистый, широкоплечий человек в украинской рубахе и широких брюках, выпущенных поверх добротных сапог.
      Это Батя, секретарь парткома. Собственно, его настоящая фамилия - Хвыля, что в переводе с украинского значит волна. Иван Михайлович Хвыля. Но так его редко кто называет. Кличка, данная рабочими, его товарищами, за степенный вид, рассудительность и добродушие, осталась за ним с давних пор.
      - Добрый вечер, Нина Леонтьевна! - Батя приблизился к секретарю. - У себя?
      - Добрый вечер, Иван Михайлович. Только что вышел.
      Батя медленно повернулся и направился к двери.
      - Придется зайти попозже. Всего доброго.
      Между тем директор идет по огромному помещению, слабо освещенному немногочисленными дежурными лампочками. Он внимательно приглядывается к сложным механизмам, расставленным в зале. Некоторые тонут в полумраке - видны лишь их контуры, другие освещены хорошо.
      Медленно переходит директор от одного механизма к другому. Это мощные буровые машины самой разнообразной конструкции. Они стоят на сборочных стендах.
      Вот блестящий стальной цилиндр, окруженный системой шестеренок, - это телескопический бур. Когда-то на него возлагали много надежд, но он не оправдал их. Испытания этого механизма давно прекращены.
      Вот электробур. Когда он работает, в нем не вращаются трубы, идущие в землю. На конце неподвижной штанги - бронированный электромотор, длинный и тонкий, как труба; глубоко под землей он приводит в движение резцы, в мелкую пыль превращающие землю.
      Пневматический бур. Гидравлический бур. Много и других буров расположено в зале.
      Больше всего гидравлических буров. Уже давно они показали себя с лучшей стороны. Вода, подающаяся с поверхности земли под большим давлением, не только приводит в движение маленькую турбинку, но и размывает породу. Одновременно она беспрерывно промывает просверленное отверстие и не дает ему засориться землей.
      Гроза усилилась. Теперь раскаты грома слышатся где-то совсем рядом. В большие квадратные окна, озаряемые фиолетово-розовыми вспышками молний, начинает барабанить дождь.
      У одной из машин директор задерживается особенно долго. Он внимательно разглядывает ее со всех сторон, словно любуясь.
      Вогнутая раковина, снабженная целым рядом блестящих стальных резцов, выделяется среди других деталей машины своим размером. Это скоростной шахтный бур. Его назначение - бурить землю так, чтобы сразу получилось широкое отверстие, напоминающее ствол шахты.
      Шахтные буры известны давно. Конструкторское бюро должно лишь усовершенствовать существующую машину, применив к ней последние достижения науки и техники.
      - Чудесно... - директор смотрит на новую, недавно привинченную деталь.
      Он хорошо знаком с конструкцией этой машины, проектируемой под руководством инженера Трубнина. Видел он раньше и деталь, привлекшую его внимание, но не полюбоваться ею лишний раз он не может.
      Несколько часов назад Гремякин получил приказ ускорить конструирование скоростного шахтного бура. На выполнение этого задания нужно направить все силы. Вот почему директор ходит по мастерским, присматриваясь к механизмам и оборудованию, на месте прикидывая будущую перестановку людей.
      - Трубнин не подведет, - говорил он вполголоса. - А вот как Крымов? Человек новый... Можно ли поручить ему? Участок ответственный...
      Константин Григорьевич покидает сборочный зал, поднимается по лестнице на второй этаж и идет по длинному коридору. Мимо него проплывает шеренга дверей. Тут расположены лаборатории.
      Он может войти в любую из них. Для этого не придется звать вахтера, чтобы отпереть дверь. В кармане директора лежит "единый" ключ, он подходит ко всем дверям института: в них установлены специальные замки.
      Перед дверью с надписью "Лаборатория электроразведки" Гремякин останавливается. Звенящий звук отпираемого замка разносится по коридору.
      Под потолком вспыхивает цепь матовых шаров, освещая просторную комнату мягким рассеянным светом. Директор медленно начинает обходить столы.
      - Куда же девался? - удивленно говорит он. - Вчера еще был здесь...
      Он снова оглядывает все столы и не находит того, что ему нужно. Вот аппаратура, исследующая строение земных слоев с помощью отраженных от них звуковых волн. Это приборы электроакустической разведки... Вот магнитный прибор, позволяющий вести разведку с самолета, идущего бреющим полетом над землею... Вот точные гравитационные приборы, с помощью которых определяется малейшее отклонение в силе земного притяжения. Они рассказывают о том, где находятся глубоко скрытые под землей тяжелые руды металлов. Вот акустическая станция для подслушивания подземных шорохов. Ее чувствительные "уши" геофоны, зарытые в землю, могут уловить шум далекой подземной реки или кипение магмы вблизи вулканического очага.
      - Вот оно что, - тихо произносит директор, разглядывая детали, разбросанные по столу. - Разобрали. Почему? Надо будет завтра вызвать Цесарского.
      Он долго смотрит на стол, где ещё вчера стоял макет аппарата для подземной ультразвуковой локации.
      Разработка этого прибора производится крупнейшим специалистом по электрической разведывательной аппаратуре - инженером Цесарским, и производится очень давно. Но только вчера были получены обнадеживающие результаты.
      Идея нового прибора необычайно проста. Уже давно существует радиолокация, позволяющая с помощью отраженных радиоволн наблюдать на специальном экране передвижение далеких предметов. Радиолокатор предупреждает о приближении самолетов. На экране радиолокатора последней модели, установленного на судне, вырисовывается контур корабля, не видимого из-за тумана или дальнего расстояния. И вот строители аппаратуры для разведки земных недр решили применить локацию в своем деле. Но как это сделать? Ведь ультракороткие радиоволны, применяемые в обычной радиолокации, не могут распространяться в толще земли. Часть их сразу же отражается от верхнего слоя земли, а остальные бесследно поглощаются.
      Но в природе существуют другие волны, легко распространяющиеся в земле и особенно хорошо - в твердых породах, в камнях, рудах. Это ультразвуковые волны, источником которых является звук настолько высокого тона, что его не слышит человеческое ухо. Опыт подтвердил, что эти волны можно приспособить для подземной локации. Мощный пучок ультразвуковых волн пронижет толщу земли. Встретив по пути породы различной плотности, волны отразятся от них в разной степени - в большей или меньшей. Отраженные волны, подобно эху, вернутся обратно к прибору, и на телевизионном экране можно будет наблюдать картину подземного мира.
      Долго еще ходил директор по пустынному институту. Он напоминал полководца, ночью осматривающего расположение позиций и спящих бойцов. Завтра полководец появится среди войск. А сегодня, под покровом темноты, он бродит, предаваясь размышлениям и строя планы будущих славных дел.
      Последним местом, куда зашел директор, было конструкторское бюро инженера Трубнина. Осторожно склонялся он над чертежными досками. Иногда брал в руки карандаш и делал мелкие заметки на толстой бумаге, приколотой кнопками. Эти надписи, всегда очень дельные, часто приводят в изумление конструкторов, не сразу догадывающихся, кем они сделаны.
      У одного из столиков директор задержался надолго. Он сел на стул и взял в руки лист бумаги, попавшийся ему среди чертежей. Вверху стоит крупное, выведенное каллиграфическим почерком название, не имеющее никакого отношения к геолого-разведывательной технике: "В блеске сияния полярного" (Поэма).
      Директор не обратил внимания на фамилию автора. Он прочитал только заглавие и несколько первых строк.
      - Вот оно что! В рабочее время! Трубнин прав... Возмутительно! - негодующе сказал Гремякин и положил бумажку на место.
      Обратно он шел быстро.
      - Кого нам присылают? Безобразие... - бормотал директор на ходу.
      На лестничной площадке с ним повстречался поднимающийся наверх дежурный вахтер Панферыч.
      - Не в противопожарном ли отношении, Константин Григорьевич, безобразие? спросил вахтер проходящего мимо директора.
      - Почему в противопожарном? Кто тебе сказал? - проговорил директор, остановившись перед Панферычем.
      - Может быть, чем надо помочь, Константин Григорьевич?
      - Спасибо, Панферыч, твоя помощь тут не нужна, - ответил Гремякин и отправился дальше.
      Вскоре он появился в помещении парткома.
      - Безобразие... - было первое его слово. - Игрушками у нас народ занимается...
      - Притвори дверь-то сначала, - спокойно сказал Батя, поднимаясь со стула. - Кто, говоришь, игрушками занимается?..
      Глава шестая
      - Напоминаю вам, Олег Николаевич, что литературный вечер начнется сегодня в семь тридцать. Вы обещали принять участие... - обратился Катушкин к Крымову, видя, что тот собирается уходить.
      - Хорошо, я приду. По-моему, вы уже третий раз говорите об этом, рассеянно ответил инженер.
      Выйдя из помещения, Олег Николаевич направился в соседнее здание института.
      Шел крупный дождь. Дул холодный порывистый ветер. Это еще больше усиливало чувство досады, овладевшее Крымовым после только что состоявшегося разговора с инженером Трубниным.
      Сухость Трубнина и его отрицательное отношение к проекту новой геологической машины оставили в душе Крымова неприятный осадок. Трубнин не верил в реальность новой машины. Проект Крымова казался ему слишком смелым, почти фантастическим. Свое недоверие он обосновал целым рядом математических доказательств, правда весьма спорных и чрезвычайно сложных.
      Но не математические доказательства смущали Крымова. Им он мог противопоставить свои, тоже сложные, но весьма убедительные. Самым обидным было излишне осторожное отношение Трубнина к техническим идеям, отклоняющимся от общепринятых положений.
      Трубнин считался непревзойдённым специалистом в деле усовершенствования любых известных в технике геологических механизмов. Машина, выпущенная из его конструкторского бюро, обычно отличалась большой прочностью и хорошо выдерживала испытание в самых тяжелых условиях. Но к идеям, еще не проверенным практикой, Трубнин относился недоверчиво.
      - Должны же появляться новые, еще никем не исследованные пути, в технике? - говорил Крымов своему начальнику.
      - Должны.
      - Так почему же вы так холодно относитесь к ним, называете их "фантазиями"?!
      - Прежде всего, я не отношусь "холодно", - отвечал Трубнин. - Вам это кажется... Я просто не уверен, что ваш проект завоюет право на жизнь. Я не могу интересоваться всем сразу. Хорошо работает лишь тот, кто не разбрасывается, кто целиком и до конца отдает свои силы одному делу. Вы же, насколько мне известно, не поставили целью заниматься только проектом...
      - Я вас не понимаю... Откуда вам это известно?
      - Натуры, подобные вашей, склонные к поэтическим взлетам, легко загораются различными идеями и - вы меня простите - не всегда доводят их до конца...
      Хотя Трубнин, видимо, понявший, что обижает молодого инженера, смягчил затем тон, Крымов ушел немного расстроенный.
      Он был настолько поглощен своими мыслями, что не обратил внимания на небольшую группу людей, собравшихся, несмотря на дождь, возле афиши, приклеенной к стене. Между тем стоящие у афиши, среди которых был и механик Горшков, провожали его взглядами, полными любопытства.
      - Он самый, - заявил Горшков. - Я с ним знаком.
      - Гордый он, что ли? Почему отвернулся, проходя мимо нас?.. - спросил у механика высокий человек, стоявший рядом.
      - Странно вы рассуждаете... - ворчливо ответил Горшков. - Может быть, он занят важными мыслями, ему не до нас...
      На свежего человека брюзжание Горшкова нередко производило неприятное впечатление. Однако сотрудники, знающие Пантелеймона Евсеевича в течение многих лет, понимали, что он человек мягкий и отзывчивый. Поворчать же любил "для порядка", чтобы его не считали тряпкой.
      - Хорошо бы вечер занимательной астрономии устроить, - продолжал между тем Горшков. - Почему в этом году ни разу не было вечера занимательной астрономии? Это не дело...
      Однако предложение механика не вызвало воодушевления у его собеседников, и он, еще более насупившись, углубился в созерцание афиши.
      Вот что на ней значилось: "
      Сегодня в клубе Института геолого-разведывательной техники состоится литературный вечер.
      Свои стихи прочтет поэт Олег Крымов.
      С новыми стихами выступят также местные поэты: А.Галуновский, В.Катушкин, Г.Петряк и К.Томилин.
      После выступлений будет обширное обсуждение с участием Олега Крымова.
      Начало в 19 час. 30 мин."
      Между тем, поднявшись по лестнице и пройдя длинный коридор, Олег Николаевич очутился перед дверью с надписью: Конструкторское бюро "Электроразведка"
      Здесь ему предстояло встретиться с инженером Цесарским, которому директор, так же как и Трубнину, поручил ознакомиться с проектом молодого изобретателя. Крымов открывает дверь.
      - Изумительно! - слышится в зале звонкий тенорок. - Удивительно хорошо! Это рычаг! Да что тут говорить, вы рассчитали его чудесно. Еще бы чуточку закруглить... самую малость, вот в этом месте. Павел Павлович, а Павел Павлович! Ну подойдите же, дорогой, сюда. Вы только взгляните!
      Павел Павлович Чибисов, седой долговязый конструктор, поднимается со своего места и неторопливо приближается к коротенькому подвижному человеку с розовым, почти круглым лицом. Это начальник конструкторского бюро Модест Никандрович Цесарский.
      - Вот здесь также допуска укажите, - говорит Цесарский, делая пометки на чертеже.
      Оставив конструкторов договариваться насчет допусков, Модест Никандрович мчится в противоположный конец зала.
      - Как у вас дела, дорогой? Разрешите-ка взглянуть... Ничего себе гроза! А дождь! Право, чудесный дождь!
      Новый собеседник Цесарского поворачивает голову к широкому окну и мельком смотрит на потоки, омывающие мутные стекла.
      - Вот такая же примерно погода была, когда мы испытывали в присутствии министра аппарат "ЦС-37", - говорит начальник конструкторского бюро, немного понизив голос.
      Этот аппарат, предназначенный для обнаружения в железнодорожных рельсах скрытых трещин и раковин, был разработан инженером Цесарским и получил в свое время очень высокую оценку.
      - Должен вам сказать, - продолжает Модест Никандрович, - подземный радиолокатор будет оценен не менее тепло, чем прибор "ЦС-37". Вы только подумайте...
      Цесарский пододвигает к себе несколько больших рулонов чертежной бумаги и принимается осторожно разворачивать их.
      Гроза усиливается. В просторном помещении конструкторского бюро быстро темнеет. Поминутно слышатся раскаты грома, от которых дребезжат оконные стекла.
      - Ну-с.. - начинает Цесарский, внимательно рассматривая чертежи. - Возьмем хотя бы этот узел. Какие могут быть сомнения? Уверяю вас, никаких! Система передатчиков проверена. Эта часть - тоже... О-о! Да у вас уже готовы детали для остова?! Только, позвольте... позвольте... Не слишком ли узкой вы сделали эту раму?
      На лице Модеста Никандровича появляется несколько мелких морщин. Он озабоченно смотрит на чертеж, беззвучно шевеля губами. Но это продолжается всего лишь несколько секунд. Его лицо снова принимает веселое выражение.
      - Ах, простите! - восклицает он. - Я не обратил внимания на сноску. Ну да! Конечно, все правильно! Еще раз прошу простить меня...
      К разговаривающим приближается механик Уточкин.
      - Костя, как хорошо, что вы пришли! А я как раз хотел посылать за вами. Видно по всему, что деталь, которую я поручил вам собрать, уже готова. Не правда ли?
      - Еще не готова, Модест Никандрович. Постараюсь выполнить ваше распоряжение через два часа. Тут вас ожидает инженер Крымов. Я пришел сообщить вам...
      - Крымов?
      - Ну да! Новый инженер.
      - Это насчет необыкновенного проекта... Совершенно верно!
      Цесарский извиняется перед конструктором, с которым только что разговаривал, и направляется к выходу.
      - Очень рад с вами познакомиться! Проходите, пожалуйста... проходите, говорит он Крымову, приглашая его в свой кабинет. - Располагайтесь, как дома. А я ведь давно вас жду! Садитесь, прошу вас...
      Цесарский суетится, роется в папках с бумагами.
      - Вот ваш проект...
      - Модест Никандрович! Разрешите мне самому объяснить вам... - начинает Крымов, пододвигая свое кресло ближе к письменному столу.
      - Конечно! Конечно, Олег Николаевич! Весь превращаюсь в слух! Ведь это так интересно! Вот только я приготовлю лист чистой бумаги.
      Цесарский вынимает из кармана пиджака самопишущую ручку и слегка морщится.
      - Несчастье у меня с ручками. Просто несчастье! Недавно мне подарили замечательную самопишущую ручку отечественного производства. И, представьте себе, - потерял! А ведь чудесная была ручка! Удивительная! Теперь вот приходится писать старой... Итак, я слушаю вас...
      После разговора с Трубниным Крымову приятно было беседовать с Цесарским. Этот человек был так обаятелен, что на душе сразу стало легко. Олегу Николаевичу казалось даже, что, если Цесарский и признает проект негодным, он все равно уйдет отсюда не слишком обиженным.
      Но Цесарский не признал проект негодным. Он восторгался им, удивляясь его необычайности. Модеста Никандровича смущало только одно.
      - Удивительно! - говорил он. - Удивительно, что машин, подобных вашей, не строят за границей. Видите ли... попытки, конечно, были, но, насколько мне известно, закончились неудачей. В конце концов это неважно. Моя помощь будет заключаться в том, чтобы снабдить вашу будущую машину подземным звуколокатором. Так я вас понимаю?
      Модест Никандрович то начинал говорить о совершенно посторонних вещах, то снова возвращался к проекту.
      Время текло незаметно. Раскаты грома доносились теперь издалека.
      - Дождь льет, как из ведра... - рассказывал Цесарский, играя автоматической ручкой. - Как бы вы не простудились, говорю я министру. А он, представьте себе, совершенно не обращает на это внимания! Выходит из машины и - прямо к месту испытания моего прибора, к железнодорожному полотну.
      Крымов выслушал повествование инженера о случае, доставившем ему большую славу, с явным интересом.
      - Рад всегда вас видеть! Заходите, пожалуйста... Буду помогать, чем могу... - говорил Цесарский на прощание, провожая Крымова до дверей.
      Глава седьмая
      Покинув конструкторское бюро инженера Цесарского, Крымов направился к директору. Свидание с ним было назначено еще с утра.
      В приемной к Крымову подошел молодой человек с вьющимися черными волосами.
      - Разрешите познакомиться... - сказал он, весело улыбаясь. - Моя фамилия Петряк, счетовод производственного отдела.
      - Инженер Крымов... - Олег Николаевич протянул счетоводу руку.
      - Ну, как наш институт?