- И больше временем не интересовались?
      - Нет.
      - На свои часы тоже не смотрели?
      - Не смотрел.
      Хотелось отвечать легко, непринужденно, а получилось сухо и скованно: продолжала давить обстановка, слова застревали в горле. Особенно избегал он смотреть в сторону дивана - излюбленного места Волонтира.
      - Что пили? - продолжал следователь.
      - Сначала мою "Пшеничную", потом Жора вытащил из холодильника "Экстру".
      - На холодильнике отпечатки ваших пальцев.
      - Да, извините, "Экстру" доставал я.
      - Пили одинаково, поровну?
      Игорь вспомнил, как, пользуясь любой возможностью, подливал водку в стакан Волонтира, подливал до тех пор, пока у того глаза на лоб не полезли.
      - Поровну, - сказал он.
      - О чем беседовали?
      - Я же говорил - о разном.
      - Точнее не можете сказать?
      - Не могу.
      - Присядьте на свое место. - Следователь подвинул ему т о т с а м ы й стул.
      Подчиняясь чужой воле, он, как сомнамбула, присел, и сразу же произошло то, чего больше всего боялся: снова "увидел" Волонтира. Продолжением кошмарного сна промелькнула его зеленая байковая рубашка, его смазанное движением лицо с насупленными, черными как смоль бровями. Разом всплыло все, что исподволь наслаивалось в течение нескольких последних лет, всплыли полузабытые детали, некогда составлявшие нечто целое, значимое, но со временем выпавшие из памяти как мелкие и ненужные, потому что все разговоры, встречи были только прелюдией к главному - о б щ е й ц е л и, а она появилась не сразу, лишь на второй год знакомства.
      С чего же все-таки началось?
      А началось со странной просьбы.
      Волонтир подстерег после работы, зазвал к себе, угостил вином и сказал, что давно к нему присматривается.
      - Ну и что? - Привыкший у себя в ателье к конкретным просьбам заказчиков, Игорь не склонен был затягивать разговор без необходимости. Надо чего?
      В том, что у соседа просьба, не сомневался - иначе зачем дармовое вино?
      Волонтир усмехнулся:
      - Торопишься, парень...
      Но тут же перешел к делу. Он хочет поменяться квартирами с их соседкой Ниной Ивановной, но она будто бы против, хотя условия выгодные: он предлагает сделать у себя капитальный ремонт и даже доплатить ей небольшую сумму - так, в виде компенсации.
      - Какая же компенсация? - удивился Игорь. - У нее и площадь поменьше, и сторона несолнечная.
      - Неважно. Мне больше нравится ее квартира, - отрубил Георгий Васильевич.
      Игорь почуял: дело нечистое, но вникать не стал - своих дел по горло - и, чтобы отвязаться, отработать дармовое угощение, пообещал при встрече перемолвиться с соседкой, походатайствовать. На том и порешили.
      Случай вскоре представился, однако Щетинникова - болезненная, еле передвигавшаяся старушка - наотрез отказалась: "Переезд - все равно что пожар, да еще в моем возрасте. Нет-нет, умру здесь, тут привычней". Игорь не особенно настаивал, не был заинтересован: Щетинникова как соседка его вполне устраивала - тихая, спокойная, неделями не выходила из своей комнаты, одним словом, божий одуванчик. Передал результат разговора Волонтиру. Тот расстроился и попросил повторить предложение. Игорь согласился, но на этот раз ничего делать не стал.
      Настойчивость Жоры - они перешли на "ты" после нескольких совместных попоек - укрепила Игоря в мыслях о нечистой сделке. Он был совсем не прочь проникнуть в настоящие планы своего нового дружка и даже предпринимал что-то в этом направлении, расспрашивал, но Жора, или, как он его иногда называл, Джордж, не поддавался. "Ну и черт с тобой", - отступился тогда Игорь. Он был занят сколачиванием своей первой тысячи, которую тайком, от жены собирал из "левых" рублевок и трешек, и чужие секреты интересовали его постольку поскольку.
      Со временем как-то само собой между ними стало считаться, что у Волонтира есть свой хитрый интерес в обмене, какая-то своя выгода. Сам он на эту тему не распространялся, но Игорю говорить не мешал, ему вроде даже нравилось слушать его треп о Щетинниковой.
      Так повелось, что раз, а то и два в неделю они посиживали в волонтировской мазанке, ни о чем особенно не говоря, но и не скучая. Игоря устраивало новое, вскоре перешедшее в привязанность знакомство, тем более - и это немаловажно - что в большинстве случаев спиртным угощал сосед.
      Привычка рождает доверие. Постепенно - на это ушли месяцы - Игорь многое рассказал о себе, и Волонтир, в свою очередь, стал откровеннее. Но прошло еще много времени, прежде чем Игорь понял все до конца. А пока "Джордж" сначала скупо и урывками, потом все подробнее говорил о своей жизни, о том, как в двадцатых годах его раскулаченные родители навсегда сгинули, уехав куда-то в Сибирь, как жили они со старшим братом на окраине, как собирались у них вечерами какие-то подозрительные типы, пили самогонку, играли в карты, делили барахло, а в сороковом брат устроился работать дворником, и они перебрались во флигель, откуда год спустя Дмитрия призвали в армию...
      Однажды - это было уже совсем недавно, в ноябре, - разомлев от выпитого, Волонтир рассказал, как мальчишкой, оставшись в оккупированном городе, трусил, спасаясь от бомбежек в подвале дома, как в июле сорок второго после жестоких боев и вселяющих ужас артналетов в разрушенный город на мотоциклах и пятнистых танках ворвались немцы, а вместе с ними его брат Дмитрий, служивший в зондеркоманде.
      - Так он предатель, изменник Родины? - поразился Игорь, впервые услышав эту историю.
      - Идиот! - рассердился Волонтир. - Ты что ж думаешь, предателями рождаются, в роддоме их метят: этот героем будет, а этот предателем? Дмитрий свое получил. Расстреляли его по приговору трибунала. Думаешь, хотел он этого? Глуп ты, парень, жизни еще не нюхал настоящей. Повернулась фортуна задом - вот и пошел служить. Не по своей воле - заставили: не ты убьешь, так тебя прихлопнут. Разговор у немцев короткий был...
      Игорь слушал вполуха, удивляясь и довольно слабо представляя, как могло случиться, что находившийся перед ним не старый еще мужик, оказывается, самолично видел то, что ему было знакомо только из книжек и кино: видел живых гитлеровцев, жил под одной крышей с братом-изменником, а теперь, спустя много лет, т о т ж е с а м ы й человек, взяв в гастрономе пол-литра и накачавшись, расселся на диване, спокойно разглагольствует об этом, и он, Игорь, пьет с ним, называет Джорджем. Уму непостижимо!
      - Время такое было, - не унимался задетый за живое Волонтир. - Это сейчас все умные стали да волевые. Ты вот думаешь, из тебя непременно Александр Матросов вышел бы, случись что? А я так разумею: жидковат ты для этого в кости, парень...
      - Но-но, полегче! - возмутился Игорь, и разговор на этом оборвался.
      Допив бутылку, разошлись.
      В течение последующих нескольких дней он то и дело возвращался к словам Волонтира, хотел даже порвать с ним, не здороваться при встречах, но острота ситуации сгладилась, потускнели новизна и необычность узнанного. Да и в чем, собственно, Жора виноват? Брата судили и расстреляли, а его-то не привлекли, не тронули, следовательно, ничего опасного в знакомстве с ним нет. К тому же возникла какая-то нужда в нем кажется, Тане пришла блажь полакомиться бананом, а на овощебазе они были, - и отношения возобновились.
      Позже они не раз и уже безболезненно возвращались к этой скользкой теме. Встречались часто, почти каждый день; вышло так, что не развела, а, наоборот, вмертвую соединила их история, рассказанная Волонтиром. Игорь будто чувствовал, что за сказанным стоит еще что-то очень важное, важное для него лично. Жора упорно проповедовал свои взгляды, сводившиеся к примитивной формуле: пятерка всегда была и есть лучше трояка.
      - Жизнь одна, - философствовал он, - и, если повезет, выжимай из нее все, что можешь.
      - Не много же ты из нее выжал, - поддевал его Игорь.
      - Мой день еще не пришел, - многозначительно отвечал Волонтир.
      Намеки на какие-то не осуществленные пока возможности, на имеющийся в запасе шанс разжигали любопытство Игоря, будили фантазию, придавали смысл и какое-то особое значение их отношениям. Он и не заметил, как постепенно "Джордж" занял в его жизни чуть ли не первое после Тани место...
      Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы вернуть те дни: ушел бы, забыл, вычеркнул, как кошмарный сон. Откуда он взялся на его голову, этот потомок раскулаченного мельника?! Откуда, будь он трижды проклят!
      - Красильников, очнитесь...
      Игорь вздрогнул.
      - Вы что, не слышите? Почему не отвечаете? - громко спросил следователь.
      - Простите, я задумался и не расслышал вопроса.
      - От какого места вы тащили Волонтира к дивану?
      - От какого... от какого места, - медленно приходя в себя, повторил он за следователем и встал со стула. - Потерпевший стоял в проходе между комнатой и кухней. Я заметил, что ему стало плохо...
      - Как вы это определили?
      "Как, как! - раздраженно подумал он. - От такого количества спиртного другой свалился бы с ног еще до двенадцати! Фактически он выпил не меньше чем полторы бутылки, да еще и на работе приложился, не иначе..."
      - Он зашатался, оперся спиной о косяк двери и начал сползать на пол.
      - Что сделали вы?
      - Подхватил его и повел к дивану.
      - Положили, а дальше? Георгий Васильевич говорил вам что-нибудь?
      "Говорил! Конечно, говорил, а то как же! Может, вам стенограмму представить, гражданин следователь?"
      - Бормотал что-то, но я слов не расслышал.
      - Уложив его на диван, вы пошли ставить чайник?
      Игорь со скрытой ненавистью посмотрел на Скаргина: "Сколько будет продолжаться эта экзекуция? Неужели он надеется, что я выложу все как есть: нет, мол, пришлось подождать, пока эта скотина не отключится окончательно, и только потом..."
      - Вы сразу пошли ставить чайник?
      - Да, я пошел к плите.
      - В чайнике была вода?
      "Господи, ну откуда мне знать, была она там или нет?! Что ответить? Вдруг не угадаю?"
      - Кажется, была. - И тут же, поймав взгляд следователя, поправился, чувствуя, как до предела напряглись нервы. - Точно была.
      Следователь, видимо, понял, в чем дело, но виду не подал и жестом пригласил его выйти в коридор.
      - Постарайтесь вспомнить: в доме не было слышно никакого шума? Музыки, например...
      - Нет, было тихо.
      - А репродуктор?
      "Ну, на этом ты меня не поймаешь", - подумал он, не понимая, куда клонит Скаргин.
      - Программа давно закончилась. Шел второй час ночи.
      Следователь подождал, пока его ответ занесут в протокол, и кивнул на плиту:
      - Включайте.
      - Но ведь газ... - растерялся Игорь.
      - Включайте смело. Газ перекрыт.
      Фотограф навел на него свой объектив. Черная, с никелированной полоской, ручка легко повернулась на девяносто градусов. Послышалось шипение.
      - Он не отключен! - воскликнул Игорь, и тут же мелькнула мысль: "Подловил, гад! Опять подловил!"
      Взгляды всех присутствующих были направлены на него. Он ощущал это кожей, каждым нервом и оттого испытал неодолимое желание бежать, исчезнуть, оказаться где угодно, только не здесь, в ставшей безмерно огромной кухне, рядом с газовой плитой, из которой с мышиным свистом непрерывно вытекал газ.
      - Слышите? - нарушил молчание Скаргин.
      - Да.
      - А тогда не слышали?
      - Нет, не слышал! - поспешно выкрикнул он и взорвался: - Считайте, что у меня заложило уши, что я оглох, считайте, что хотите, только оставьте в покое!
      - Слух у вас, прямо скажем, неважный, - холодно заметил Скаргин. - Ну а со зрением как? Взгляните прямо перед собой - на кухонной полке перед вашими глазами лежат спички. Тридцать шесть коробок...
      Одновременно с фотовспышкой щелкнул затвор аппарата.
      Скаргин, не дождавшись ответа, спросил:
      - Покажите, где нашли коробок с одной спичкой?
      - На столе. Я же говорил. - Взгляд Игоря был прикован к конфорке.
      - Вы много чего говорили. - В тоне следователя впервые прозвучала неприязнь, но он справился с собой и по-прежнему сухо и подчеркнуто официально предложил: - Пройдите к столу, как если бы шли за коробком, и вернитесь сюда.
      Игорь выполнил просьбу. Когда он снова подошел к плите, в нос ударил тухлый, вызывающий тошноту запах. С ужасом прислушиваясь к шипению газа, теряя над собой контроль, Игорь инстинктивно сделал шаг назад.
      - Чувствуете запах? - следователь в упор смотрел на него.
      - Нет, - едва выговорил он.
      - Откройте вторую конфорку. Как тогда.
      - Нет!
      - Открывайте! - потребовал Скаргин.
      - Нет! Не могу! - сорвался он на крик и в панике рванулся к двери.
      Кто-то удержал его за руку, преодолевая сопротивление, вернул в комнату.
      Он с облегчением отметил, что газ перекрыли, и лишь после этого спрятал лицо в ладони. Провал! Полный провал! Они привели его сюда, в волонтировский флигель, где еще бродит призрак хозяина, где еще звучит его голос, привели, чтобы он своим поведением выдал себя, и добились своего, добились, добились!..
      Боясь отнять руки от лица, он раздвинул пальцы и сквозь узкий просвет увидел, что никто не обращает на него никакого внимания - каждый занят своим делом: лейтенант заполняет протокол, фотограф перезаряжает кассету, следователь диктует, прохаживаясь из угла в угол. Но это не успокоило. Он понимал: если и оставались возможности бороться за себя, то лишь формальные, потому что после сегодняшнего эксперимента морально он был уже уничтожен. Волонтир мстил ему, выполняя давнюю свою угрозу расквитаться за предательство. И, словно в подтверждение этой странной мысли, он вновь "увидел" сидящего почти рядом приятеля...
      - Деньги я дам, парень. - Жора хлопнул заранее извлеченным из шифоньера бумажником. - Я ведь не так, как ты, в сберкассу не хожу. Держу свои наличными. Так спокойней. Сколько, ты сказал, надо? Четыреста?
      Он послюнявил пальцы и отсчитал деньги.
      - На, держи. Потом рассчитаемся. - Он снова полез в бумажник. - И вот тебе еще двести на путевку.
      Игорь потянулся за деньгами, но Жора отвел руку.
      - Погоди. Даю с условием, что отправишь эту каргу в санаторий не позже января, лады?
      Разговор происходил в последних числах ноября, спустя месяц после того, как Игорь был посвящен в тайну.
      Три года выжидал Волонтир: то боялся милиции, то сомневался. На четвертый начал строить планы, изобретал способы проникновения в чужую квартиру, но лучшее, что мог придумать, - обменяться со Щетинниковой. Обмен не состоялся. Нина Ивановна уперлась. И Волонтир растерялся. Прикидывал и так и этак, в конце концов сообразил: одному не справиться. Стал думать, кого взять в напарники, остановил свой выбор на Игоре. Тот устраивал его по всем статьям: в семье неблагополучен, собирается развестись с женой и уехать из города, не прочь выпить, в меру труслив, но за приличные деньги пойдет на риск, а главное - единственный сосед Нины Ивановны. Без него никак не обойтись. Делиться, конечно, не хотелось, но другого выхода не было, и он не торопясь стал готовить компаньона: осторожно прощупал, рассказал о Дмитрии, о его службе в зондеркоманде, потом о спекуляциях с имуществом, описал золото, драгоценные камни...
      Как и ожидал, Игорь загорелся:
      - Вот это размах, я понимаю!
      - Ты, парень, еще не представляешь того размаха. Он, Дмитрий-то, в немцев не шибко верил, знал: будут деньги, будет и сила, и власть - все будет, потому и рассчитывал только на себя. Представь: сотни обручальных колец, перстни, монеты царской чеканки, часы с браслетами! Возьмешь такой - рука отвиснет.
      - А ты не преувеличиваешь? - засомневался Игорь.
      - Дурак. Знаешь, сколько народу в сорок втором ко рву поставили?..
      - Так он с расстрелянных снимал?!
      - И снова ты дурак, парень. Ну какая тебе разница, с кого снимал? Ты, что ли, этим занимался? Да и не знаю я точно. Может, и не снимал вовсе, может, ему немцы приносили. Среди них тоже спекулянтов хватало.
      - В принципе верно, но...
      - Что "но", что "но"? Отказался бы ты, к примеру, от килограмма золота? А?
      Игорь ухмыльнулся:
      - Чего зря языком молоть: отказался - не отказался. Был бы этот килограммчик в натуре, а уж я бы нашел ему применение, будь спокоен.
      - Ну а если есть? - спросил Волонтир, невольно понизив голос, так как впервые открыто произносил то, что не давало покоя все три года. - Если есть такой килограммчик, что скажешь?
      И подробно, пугаясь и одновременно удивляясь своей откровенности, рассказал, как часто в послевоенные годы вспоминал вещички, попадавшие в их дом от немецких офицеров, как удивился, узнав, что Дмитрий жив и привлечен к уголовной ответственности.
      На допросах он не стал скрывать темные делишки брата в оккупацию, но при рассмотрении дела в трибунале изменил показания в его пользу. Произошло это по следующей причине. В один из первых дней судебного заседания его разыскал среди свидетелей словоохотливый адвокат, защищавший брата, и, отозвав в сторонку, передал привет от Дмитрия и его слова: "Если все обойдется благополучно, он сможет забрать себе все". При этом адвокат поинтересовался, не идет ли речь о деньгах. Волонтир поспешил ответить отрицательно, хотя сразу понял, что имеет в виду старший брат, понял так ясно, что, разволновавшись, вышел на улицу, чтобы никто не видел его дрожащих рук. Догадаться было и в самом деле несложно, так как ни на что другое, кроме ценностей из железного ящика, старший брат намекать не мог.
      "Значит, не увез, спрятал", - ликовал Волонтир, прикуривая от вздрагивающей в пальцах спички. Стал перебирать в памяти полузабытые узелки с перстнями, монетами, массивными часами из тусклого желтого металла и только полчаса спустя, немного успокоившись, подумал: надо еще узнать, где спрятано. Дмитрий дал ему понять, что скажет, если все будет б л а г о п о л у ч н о. Значит, из кожи вон надо заслужить, сделать что-то для него! Но что? Над трибуналом не властен, свидетелей не подкупишь, остается изменить собственные показания. Скорее всего на это он и намекал, желая смягчить свою вину.
      - Ну и ну, - удивился Игорь, слушавший внимательно, заинтересованно. - Много же ты выжал из одной фразы.
      - На то и голова к плечам привешена, а не тыква, парень, - усмехнулся польщенный Волонтир.
      - И что, сказал он тебе, где ящик?
      - Прежде с меня семь потов сошло. Хотели даже к суду привлечь за ложные показания, но обошлось, сослался на память. Зато после приговора Дмитрий передал, что, мол, в печке кафель сменить надо. Там, значит, спрятана коробка.
      - И известно, где печка-то?
      - Не было бы известно, не затевал бы разговора. Но сначала скажи: поможешь?
      - А ты уверен, что не соврал он тебе?
      - Перед смертью? Его ж к расстрелу приговорили!
      - Вот именно, что перед смертью.
      Волонтир подозрительно повел глазами.
      - Не юли! Говори прямо, согласен или нет?
      - Ну согласен.
      - Без "ну". В случае чего с того света достану, парень, так и знай. Со мной не шути, обожжешься!
      Игорь успел догадаться: ценности спрятаны в квартире Щетинниковой, недаром Жора так "болел" обменом. Догадался, но не стал забегать вперед и терпеливо выслушал историю о том, что во время оккупации в их двухэтажном доме располагалась казарма зондеркоманды. В доме напротив - следственная тюрьма. На фасаде, со стороны улицы, висел флаг со свастикой, а перед домом ходили с карабинами часовые. Старший брат Волонтира занимал комнату на первом этаже, ту самую, в которой живет Щетинникова. Печь находится в этой комнате, вернее, не печь, а выложенная кафелем стенка, когда-то протапливавшаяся из другой квартиры.
      В тот вечер они расстались поздно. Сошлись на такой идее - ее подсказал Игорь: достать старухе путевку в санаторий, уговорить ехать и в ее отсутствие обделать дело. Для осуществления этого плана Игорю следовало войти в доверие к Нине Ивановне, проявлять всяческую заботу и внимание, чтобы затея с путевкой не показалась ей подозрительной. Ценности решили разделить поровну.
      Трудно сказать, принимал ли Игорь всерьез историю с кладом. Были, конечно, сомнения. Но в ноябре, когда Жора так легко согласился одолжить ему четыреста рублей, пошедших на взятку Харагезову, да еще прибавил двести на путевку, он поверил окончательно. Щедрость приятеля, значительность суммы - аргументы, против которых Красильников устоять не мог. На следующий день он нанес визит соседке и с тех пор заходил каждый вечер. Харагезов обещал достать путевку, и, если бы не смерть Щетинниковой, возможно, все повернулось бы по-другому.
      Около восьми вечера семнадцатого января у Нины Ивановны случился сильнейший приступ. Она попыталась встать с кровати, кликнула ослабевшим от боли голосом соседей, но тромб, подобравшийся к сердечному клапану, в секунду оборвал ее жизнь.
      К девяти, слегка поссорившись с Таней, домой вернулся Игорь и по установившейся за последние два-три месяца привычке постучал к Щетинниковой. Не дождавшись ответа, толкнул дверь, вошел и обнаружил труп соседки. Был соблазн сразу взяться за поиски, но шум могла услышать Тамара. Игорь рисковать не хотел. Он позвал жену, а сам выскочил к Волонтиру. Того дома не было - ушел на суточное дежурство. Игорь вернулся, отослал плачущую Тамару звонить в "Скорую помощь", собрался было, пока никого нет, простучать стенку, но помешала дочь...
      Дальнейшее он помнил как в тумане. Приехали врачи, сидели, писали что-то. Игорь сказал, что он берет хлопоты с похоронами на себя. "Скорая" уехала. Приходили соседки, причитали вполголоса, плакали. Ушли. В одиннадцать, улегшись в постель с Тамарой, он стал обдумывать создавшееся положение. Жена долго ворочалась, мешая сосредоточиться, а когда заснула, он понял, что идти среди ночи в комнату, где лежит покойница, не сможет.
      Наутро проснулся с готовым планом. Съездил на работу предупредить начальство, оттуда - в похоронное бюро, на кладбище, снова в бюро, и к часу дня все было в ажуре: соседки уложили старуху, гроб снесли в машину, отвезли, закопали. Около трех он уже был дома.
      - Приходили из домоуправления и опечатали квартиру, - огорошила новостью Тамара и спросила: - Ты не забыл? Сегодня восемнадцатое.
      - Ну и что?
      - Годовщина нашей свадьбы.
      Он ругнулся, удивляясь ее простодушию, но слова жены натолкнули на спасительную мысль.
      - Значит так, собирай Наташку и езжай к отцу. - Знал, что дорога туда и обратно с транспортом, разговорами у тетки о житье-бытье займет, как минимум, три часа. - Оставишь Наташу и возвращайся с Федором Константиновичем. Отпразднуем. А я отдохну, устал что-то.
      Едва дождавшись, когда хлопнет дверь в подъезде, подошел к двери в комнату Щетинниковой.
      Поперек створок была приклеена четвертинка листа с чьей-то подписью и круглой домоуправленческой печатью. Сбегал к себе за бритвенным лезвием, попробовал поддеть - бумага надорвалась. Снова попробовал - опять надрыв. Кое-как справился. Сунул в замочную скважину ключ, висевший у входа на гвоздике, повернул. Дверь отворилась.
      Внутрь через щели в ставнях падали полоски света. Пустая кровать, наспех застеленная шелковым покрывалом, стояла справа, слева - торшер.
      Игорь действовал так уверенно, словно давно отрепетировал каждое движение: зажег свет, осмотрелся, присел на низкую скамеечку у кафельной стены и легонько стукнул молотком по плите. Звук получился слишком звонким. Тогда принес из дому стамеску и тыльной стороной ручки снова стукнул. Глухо. Ударил рядом. Глухо. Еще раз - то же самое.
      Передвигая следом за собой скамеечку, добрался до середины. И вдруг звук изменился. Под кафелем, несомненно, была пустота. Под соседней плиткой - тоже. И еще под четырьмя. Игорь вытер капли пота, выступившие на лбу, стал на колени, приложил стамеску острым срезом к щели и ударил по ручке. По молочной белизне плитки побежали трещины. Он ударил сильнее. Стамеска, кроша сухую известь, на треть вошла в зазор между кирпичами. Брызнуло красное крошево.
      Последующие удары он наносил, не целясь, стараясь лишь придерживаться намеченного прямоугольника. Острые осколки кафеля впивались в лицо, известковая пыль ела глаза, оседала во рту, но Игорь не замечал этого. Только когда преграда была сметена, он отбросил молоток и стамеску, заглянул внутрь. Там лежал ящик. Он вытащил его, попробовал на вес тяжелый! Дернул за приваренную к плоской крышке ручку, ковырнул пальцем отверстие для ключа. Взгляд случайно упал на часы. До прихода жены и тестя оставалось чуть больше часа! Он удивился: неужели столько прошло?! Отнес металлический ящик к себе, положил под кровать, потом передумал, вытащил и задвинул под сервант, заложив банками с консервированными огурцами. Проверил, чтобы не было видно. Видно не было.
      Целый час ушел на возню с дырой. Он заложил ее обломками кирпича, наскоро замазал разведенным на воде алебастром и на всякий случай придвинул к стене кровать.
      Оставалось подклеить бумажку на двери. Как ни старался, получалось заметно, а времени было совсем мало. Он вынес из комнаты стул, поставил на него табурет и, забравшись наверх, выкрутил из патрона лампочку...
      Четыре дня прошло после выезда на место происшествия, и все четыре дня, вспоминая свою позорную слабость, свое граничащее с полным признанием вины поведение, Красильников не находил себе места. Что-то изменилось в отношении к нему следователя - он чувствовал это совершенно отчетливо. Всего лишь раз, на следующий день после выезда, тот вызвал его к себе, но не строил, как обычно, ловушек, не ловил на противоречиях, а ограничился уточнением малозначительных, казалось, деталей: спрашивал о лампочке, о Щетинниковой, о ссоре с тестем, о времени его ухода. За всем этим что-то стояло: не то формальности последней стадии следствия, не то подготовка к последнему, решающему разговору. Игорь надеялся на первое и не хотел верить во второе. Создавшуюся расстановку сил предпочитал расценивать как патовую позицию, когда с его стороны не было ни малейшего желания сдаваться, а со стороны Скаргина не хватало данных для предъявления обвинения в умышленном убийстве.
      "Ничего, пусть помучается, - думал Игорь, поднимаясь по ступенькам административного корпуса. - Пусть ищет. А я подожду, мне торопиться некуда - впереди два-три года в местах не столь отдаленных. Зато вернусь заживу! Небесам жарко станет!" На возвращение после отбытия наказания он возлагал большие надежды, лелеял планы беззаботной, материально обеспеченной, или, как он называл, платежеспособной, жизни у Черного моря. И сейчас, в считанные минуты перед встречей со Скаргиным, ему вспомнился последний разговор в волонтировском доме в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое. Разговор, крепивший зыбкую почву его надежд...
      Началось с угроз. Жора затащил его в комнату, швырнул на диван, придвинулся, дыша перегаром, разъяренно сверля глазами.
      - Ты что ж, падла, в прятки со мной играешь? - Он схватил со стола кухонный нож. - Кровь пущу!!! - и приставил острие к горлу. - Где сейф? Говори, гаденыш, не то пырну!
      - На работе спрятал, - выдавил из себя Игорь. Соврал сознательно, побоялся, что на самом деле пырнет, если принести ящик немедленно.
      - Как - на работе?! - взревел Волонтир. - Зачем? Почему не принес мне? Вильнуть вздумал, гнида?!
      - Тебя не было, я заходил... - Игорь изо всех сил давил затылком в спинку дивана, чтобы ослабить укол лезвия. - А дома держать побоялся. Вдруг жена найдет. Все дело насмарку...
      Волонтир ослабил хватку.
      - Сам должен понимать, не маленький, - оживился Красильников. - Ты подумай, подумай своей дурной башкой, куда мне его девать?! С собой носить? Или в камеру хранения на вокзал сдать? Усек?!
      - Рассказывай. - Жора плюхнулся на валик. - Все рассказывай, гад! - И потянулся к бутылке.
      Трогая саднящую ранку на шее, Игорь подробно описал весь день: хлопоты с похоронами, отправку жены с дочерью к тестю, поиски тайника. Когда дошел до сейфа, Жора, успевший проглотить полстакана водки, перебил:
      - Ручка есть на крышке?
      - Есть, есть, - успокоил его Игорь.
      - А эмблемка с орлом?
      - С орлом и свастикой. Сбоку пришлепана. Фирма!
      - Он! Это он! - Волонтир опрокинул в себя стакан, крякнул, закусил огурцом. - Ну, парень, давай еще - за успех!
      Выпили.
      - Ты, видать, в рубашке родился, - повеселел Жора. - Тяжелый ящик-то?
      - Килограммов пять-шесть будет.
      - Господи! - Он сорвался с места, суетливо забегал по комнате. Господи, шесть килограммов! Да ты соображаешь, что значит шесть килограммов?! - Внезапно остановился, пошатнулся, осел на диван. - Ты, конечно, открыл?
      Игорь догадался, о чем подумал напарник.
      - Да не бойся, не взял я оттуда ничего.
      Волонтир сощурил глаза:
      - Ты не бойсь, я проверю. - И слегка заплетающимся языком повторил: Проверю... Думаешь, забыл я? Все помню, сколько чего...
      Разлив оставшуюся водку, Игорь заглянул в холодильник и достал еще одну бутылку.
      - Не волнуйся, все на месте. Разделим по-честному, Джордж, как договаривались...
      С каждой минутой Волонтир хмелел все сильнее. Спустя полчаса, обнимая Игоря, допытывался:
      - Ну скажи, скажи, колец много?
      - Не считал, - отвечал Красильников, стараясь освободиться от его цепких объятий.
      - Да я не спрашиваю, сколько штук. Ты только скажи: много? Только не ври, я помню. Они в связках были, на шпагат продеты.
      Игорь, не вскрывавший ящик, мысленно прикидывая его вес, поддакивал:
      - Много, много. Нам с тобой хватит.
      - А камешки в парусиновом мешочке есть?
      - Есть.
      - А десятки золотые?
      - Навалом, - говорил он и сам почти наяву видел россыпь золотых монет.
      В половине второго ночи Жора, едва двигавшийся от выпитого, неожиданно резво кинулся к двери, запер ее, а ключ опустил в брючный карман.
      - Ты вот что... не обижайся, парень... Будешь сидеть тут, со мной. До утра... Вместе пойдем... Вместе...
      Он свалился на диван и, похоже было, потерял сознание.
      Игорь, чуть не плача от досады, с ненавистью смотрел на полуоткрытый Жоркин рот, из которого вырывалось хриплое, нездоровое дыхание, искал выход, и когда решение пришло, оно показалось ему единственно разумным, снимающим все проблемы. Да, это и есть финиш, его финиш. Бег на длинную дистанцию закончился, позади остались Антоны и Тамары, Лены и Жоры, а ему наградой - золото...